Страница:
Из моего дневника, запись, сделанная во время перелета в Америку
Мне кажется, что в основном люди путешествуют по двум причинам: их что-то выталкивает или же их что-то притягивает. Прорвавшаяся плотина затопляет нашу местность, выталкивая нас из своих жилищ, заставляя нас отправляться в неизвестном направлении. Или же нам предлагают работу, от которой мы не в силах отказаться, и вот нас притягивает новый город, привлекая открывшимися возможностями. Мы рвем отношения с возлюбленными, и нас выталкивает прочь из города, в котором мы не способны долее оставаться, поскольку здесь все полно воспоминаний. Или же мы влюбляемся, и нас притягивает незнакомый город, где живет наша любовь, чтобы самим начать новую жизнь. Нас выталкивает, нас притягивает. Что-то постоянно вынуждает нас двигаться, даже если мы не вполне понимаем куда.
Я смог бы сказать вам, что выталкивало меня – безысходное ощущение изоляции, от которого, по-видимому, невозможно было избавиться, находясь в Лондоне, и работа, которая лишь усиливала одиночество. Однако объяснение того, что же меня притягивало, вызывало у меня определенные трудности. Полагаю, что мои представления в этой области были слишком абстрактными и жутко идеалистическими: я хотел прочувствовать, что означает взаимодействие с другими, понять значение большой человеческой семьи, разыскать смысл жизни в добрых отношениях между полностью незнакомыми людьми. Я хотел оставить свое отшельническое затворничество, которым являлась моя лондонская жизнь, и с головой окунуться в толпы жизнерадостных людей, которыми, как мне представлялось, полна Америка. Я рассчитывал на радушный прием полной оптимизма, сплоченной и лишенной излишних предрассудков страны чудес Западного мира, страны надежд. Америка всегда вдохновляла меня. Я вырос на телесериалах, таких как «Команда А», благодаря которым Америка манила меня, представляясь волшебной землей возможностей. И теперь я очертя голову бросался в этот бескрайний мир. Сегодня, в наши дни глобализации, в эпоху цинизма и экономических передряг, кое-что остается правдой: ни одно другое место на нашей планете не представляет собой символ надежды более мощный, чем Соединенные Штаты.
Я и представить себе не мог, что первым человеком, готовым заключить меня в свои объятия, станет сутенер из Нью-Джерси.
Таймс-сквер. Идеальное место для начала моего приключения, моего путешествия через США. Суета, толпы людей, неутихающее биение жизни, движение и восторг. Какой выбор мог бы быть лучше? Конечно, здесь я встречусь с простыми американцами, заведу себе нескольких друзей, поведаю людям о своих планах в поисках взаимодействия и найду доброту в сердцах других и в собственном сердце. Это будет здорово! Это будет легко! Несомненно, вскоре я получу приглашение путешествовать вместе с толпой приятных студентов колледжа, или же присоединиться к милой семье, возвращающейся в Нью-Джерси после какого-нибудь представления, или же буду принят в компанию очаровательных юных леди, которые отважились выбраться в большой город, чтобы посетить званый вечер с музыкой и танцами. Мое воображение неслось впереди реальности. «Посмотри! – думал я, – так много людей, и каждый из них готов предоставить мне свою помощь и содействие. Я вмиг доберусь до Голливуда».
Мне потребовалось пять минут, чтобы понять, насколько серьезно я просчитался.
Люди проносились мимо, как в тумане, натыкаясь на меня со всех сторон. «Простите..» – начал я, лишь для того, чтобы окружающая меня толпа ускорила шаг. «Прошу прощения, не будет ли у вас минутки…» – в результате этой попытки группа иностранных туристов просто отодвинула меня со своего пути. «Пожалуйста, не могли бы вы мне помочь…» – обратился я несколько громче к компании женщин среднего возраста, одетых в футболки с надписью «Я люблю Нью-Йорк», и услышал в ответ бесцеремонное: «Не смотри ему в глаза, Бренда».
Позвольте мне отметить кое-что общее у большинства людей на Таймс-сквер: они улыбаются. Это потому, что они либо продают что-либо («Вы любите шоу-импровизации? Загляните к нам на вечернее представление…»), либо покупают что-либо («Смотри, пап, крутая футболка! Купи, а?»). Это отделенный от остальной Америки мир, остров на острове, вулкан неонового света и духа потребительства. Мой продюсер Ник предположил, что перед началом своего эксперимента мне следует сделать объявление на камеру, произнести для своего путешествия инаугурационную речь, и, возможно, люди начнут останавливаться и слушать. По его словам, я мог бы собрать толпу. Я мог бы сорвать аплодисменты. Последовав его совету, я встал максимально прямо и гордо и заявил свои претензии на трон.
Однако в такой суете заявление какого-то иностранца о том, что он собирается предпринять какое-то путешествие по стране не звучит впечатляюще. Оно проходит мимо ушей. С тем же успехом я мог бы повесить себе на шею картонку с надписью и протягивать людям пластиковый стаканчик. Вскоре я стал еще одним голосом в толпе, человеком-шоу на краю тротуара, даже близко не столь интересным, как голый ковбой или летающая зеленая женщина. Я подумал, что, возможно, мне следует начать петь или танцевать, лишь бы привлечь к себе внимание людей. Я сделал и это. Это был единственный раз, когда люди на Таймс-сквер останавливались, улыбаясь.
И на меня снизошло озарение. Здесь, стоя на углу 44-й и Бродвея, перед зданием департамента полиции Нью-Йорка, под неоновыми рекламными щитами, абсурдными в своих размерах, чей свет соперничал со светом раннего утра, я понял, что моя великая идея отправиться в путешествие по Америке, рассчитывая только на доброту незнакомых мне людей, обещает обернуться адски трудным времяпрепровождением. Мой эксперимент длился лишь десять минут, а панический ужас уже подкатывался к горлу. Сотни людей проплывали мимо меня, и каждый из них был погружен в собственные мысли или же занят собственным разговором, а взгляды их были устремлены на возвышающуюся в небе рекламу. Крупный мужчина, отчаянно размахивающий руками в попытке привлечь внимание своей семьи, со всей силы налетел на меня, отбросив на идущую в другом направлении женщину с многочисленными пакетами в руках. Я был пинбольным мячиком в бездушном игровом автомате, капельки пота начали стекать по моей лысой голове.
Во что я ввязался?
Мне необходимо было подумать, и Господь свидетель, Таймс-сквер не лучшее для этого место. И я сделал то, что делаю всегда, когда хочу собраться с мыслями, я начал идти.
Я шел на юг, потом на запад, из ниоткуда в никуда. Толпа редела, неоновые огни тускнели. «Будь разумным, – думал я, – придумай план. Я знаю, ты сможешь». А самым разумным на тот момент казалось мне обратиться к стандартным транспортным услугам, хотя вскоре мне пришлось получше разобраться в этом вопросе. В те самые первые часы своего путешествия я продолжал играть по старым правилам, ошибочно полагаясь на свою самодостаточность. Мне нужно было преодолеть огромное количество миль, отделяющих Калифорнию от Нью-Йорка, поэтому в качестве отправной точки я выбрал то, что выбрал бы любой другой человек, автобусную станцию.
– Куда? – спросил мужчина за стеклом окошка билетной кассы.
– Хороший вопрос, – не думал я, что мое путешествие начнется подобным образом: в одиночестве, на автовокзале. Я был в замешательстве. – Как насчет, – нервно сглотнув, я быстро проглядел расписание, вывешенное на станции Порт Аторити, – Шарлотсвилль, Вирджиния! – сказал я с ноткой фальшивого веселья в голосе. Как было написано в расписании, 460 миль от Нью-Йорка. Ранний признак моей склонности к лишенным смысла решениям. Попробовать пересечь за один день 460 миль, имея в кармане лишь 5 долларов, было все равно что попытаться уговорить Мика Джаггера провести остаток жизни в католическом монастыре.
– Это будет стоить 68 долларов, – ответил мужчина через крошечное отверстие в стекле.
– У меня есть… пять.
– Пять чего?
– Пять долларов.
– Тогда поймайте такси до площади Колумба… Если вам повезет.
– А если я скажу вам, что я – дальний родственник Королевы и мне нужно лишь немного истинного американского великодушия?
– Я посоветую вам позвонить Ее Величеству и попросить прислать за вами самолет.
– Однако, дорогой мой, – я решил сыграть на том, что я – британец. – Разве американцы не любят британцев? Я сомневаюсь. Наше произношение, наше обаяние, наши изящные манеры? Неужели у меня нет ни малейшего шанса на бесплатный билет? Я непременно приглашу вас на чай, когда следующий раз мне придется быть в городе.
– Прекратите отнимать мое время. Если вы не заплатите за билет, вы не попадете в автобус. И не хочу я никакого чая.
– Всего хорошего, дорогой мой.
– Да, да, чай, пончики и все такое.
В подавленном настроении я должен был покинуть Порт Аторити и поковылять обратно на улицы Манхэттена. У меня оставалась лишь одна возможность, но я настойчиво гнал от себя даже тень мысли об этом: мне придется обратиться к кому-нибудь за помощью. Тот, кто провел большую часть жизни, избегая общения с другими людьми, был на пороге чего-то совершенно для себя нового.
Честно говоря, я не мог припомнить, когда в последний раз просил другого человека о содействии. Понимаете, британцы не просят о помощи. Мы просто продолжаем жить собственной жизнью, сохраняя твердость духа, мужественно встречая все, что выпадает нам на пути. Чемберлену потребовалось некоторое время, чтобы протянуть руку другим и попросить слегка помочь ему со столь незначительной проблемой, как Третий рейх. В принципе все согласны, что брать на себя всю ответственность – довольно глупая стратегия. Из-за нее мы часто испытываем эмоциональные трудности, поскольку привычка все делать самому нарушает первое правило взаимодействия между людьми: чтобы запустить цепную реакцию общения, необходимо внутренне раскрыться перед другими. Теоретически это легко, но мучительно трудно на практике. Всю свою жизнь я увиливал от этого. Теперь же был вынужден продемонстрировать себя с самой незащищенной стороны. Гораздо интереснее представлять себе подобную ситуацию абстрактно.
«Простите, сэр, нет ли у вас минут…»
Если задавать вопрос было несколько некомфортно, то выслушивание ответов стало сущим мучением. Люди в толпе, заполняющей автовокзал, смотрели на меня так, будто у меня последняя стадия проказы, или же я обкурился крэка, или и то и другое. Игнорирование переносилось с трудом, однако когда со мной заговорили, стало еще хуже. Если кто-нибудь и снисходил до обращения ко мне, делал он это в одной из трех форм: корректного равнодушия («Не интересно» или неразборчивого бормотания типа «Простите…»), выстраивания вербальной стены («Не нужно со мной говорить!») или выраженного раздражения («Убирайтесь с глаз моих. Немедленно!»). Я буквально сжимался, услышав некоторые высказывания, извинялся в ответ на другие, а от нескольких чуть не расплакался. Проведя час в поисках того, кто согласится просто поговорить со мной, я начал подумывать, что совершил огромную ошибку. Если я буду встречать тот же прием и в остальных частях страны, я попал.
Я уселся прямо посередине грязного пола («грязный» на самом деле даже приблизительно не описывает его состояния, я все еще работаю над словом, точно подходящим к тем жутким антисанитарным условиям), обдумывая первые несколько часов своего путешествия, и здесь впервые посетило меня чувство, которое часто сопровождало меня в течение первых несколько дней, – чувство полного одиночества.
Что ж, это было знакомо. Одиночество было постоянным спутником в моей жизни. С чего я решил, что в Америке все будет по-другому? Каждая пара обуви, проносящаяся мимо меня, напоминала мне о том, как долго вел я подобную жизнь, как далеко был вынужден от нее уехать и насколько теперь мало того, на что я могу рассчитывать. Зачем я это делаю? Ради чего? Неужели я действительно думал, что все будет слишком просто? Грубая реальность, в которой мне было отказано в какой угодно поддержке со стороны таких же, как я, человеческих существ, отвесила мне звонкую и отрезвляющую пощечину.
Однако не было ли это тем, чего я хотел? Открыть для себя что-то? Попасть в такие условия, которые заставят понять, кто я есть на самом деле и почему я такой? Путешествие к центру человеческой сущности – это не отпуск в комфортных условиях.
И постепенно мне стало понятно: безразличие, встреченное мною в Порт Арторити, было даром судьбы. Оно послужило мне ярким напоминанием того, насколько отстраненным ощущал я себя в своей повседневной жизни. Единственная разница между чувствами, возникающими в ответ на игнорирование меня недружелюбными нью-йоркцами, и собственной оторванностью от мира состояла в том, что с каждым отведенным взглядом, с каждым отказом я начинал отчетливее видеть собственную уязвимость. Я больше не мог игнорировать силу разобщенности между мною и другими людьми. Дома я мог найти способы забыть о ней: играя в компьютерные игры, с головой окунувшись в Интернет, бесцельно бродя по торговым центрам. Но здесь для того, чтобы выжить, мне приходилось полностью полагаться на общение с людьми.
И тут я понял: мой маленький тактический план действительно может сработать. Да, правда, я не могу свободно входить в контакт с другими, пока не могу, – но я хочу этого. Я вынужден это делать. И это место столь же хорошо для начала, как и любое другое.
Мгновение спустя я увидел их. Нет, сначала я их услышал.
«Эй, лысый!» – крикнул мне парень.
Оглядываясь назад, я думаю, что в тот момент мне следовало бы испугаться. Однако я все еще находился во власти недавнего озарения, во мне бурлил эндорфин. Крутанувшись на голос, я увидел моих ангелов милосердия – темнокожую пару, выглядевшую так, будто они приготовились к уличной драке или же только что ее закончили – что, как выяснилось вскоре, было не слишком далеко от правды. В любой другой ситуации я, скорее всего, застыл бы на месте, затем отступил бы на несколько шагов и выбежал прочь из здания автовокзала. Однако они были первой формой человеческой жизни в Нью-Йорке, проявившей ко мне хотя бы малейший интерес, и я чувствовал, что не могу упускать такой шанс. Если тот парень и имеет несколько враждебный вид, кого это волнует? У него были холодные, как лед, глаза, однако чувствовалось в них некоторая… игривость, некоторое веселое оживление при виде меня. На нем была кепка Нью-Йорк Янкиз, и он источал столько же уверенности в себя, сколько я – пота.
– Что это ты делаешь, лысый?
– Я, я полагаю, – начал я заикаясь, – что вы не сможете купить мне, хм, билет до Ньюарка… (я умерил свои запросы и решил попытаться преодолеть 11 миль до Ньюарка вместо 460 – до Шарлотсвилля).
– Эй, чувак, – прервал меня коренастый незнакомец, – зачем?
– Зачем?
– Зачем бы мне помогать тебе? Зачем бы хоть кому-то помогать тебе? Что ты дашь взамен? Это Нью-Йорк, мужик.
– Да, но я пытался петь и танцевать…»
– Ха. Не, мужик. Я говорю, у тебя должна быть история.
На секунду я задумался, а затем протянул ему руку:
– Я – Леон. Я сделаю все, что ты захочешь. Если ты купишь мне билет до Ньюарка, ты станешь мне как брат.
И он, и его спутница – оба рассмеялись, – Да, да, но у меня есть брат. Все, что я хочу знать, где твоя история, мужик? – спросил он.
– Все дело в том, как ты сможешь подать себя, – сказала его спутница.
– Подать себя?
– Да, мужик. Если тебе что-то нужно, ты должен поработать для этого.
Это уже было не лишено смысла. Мои новые кураторы были знающими ребятами. Я мысленно представил себе всех бездомных, которых я видел на улицах Лондона. Каждый из великого множества тех, мимо которых я спокойно проходил каждый божий день, либо держал перед собой табличку с надписью, либо пел, либо играл на музыкальном инструменте. Я подумал, какой дерзостью должен обладать человек, чтобы подойти к вам в лондонском метро, рассказать свою историю и попросить о помощи. Да, история и то, как вы ее рассказываете, – вот что убеждает людей.
И речь моя потекла рекой: я рассказал всю правду о своей ситуации в мельчайших и необязательных деталях, я выдал все причины, заставившие меня покинуть комфортную лондонскую квартиру, чтобы бесцельно шататься по Америке. Они получили больше, чем могли ожидать.
– Что ж, для начала неплохо! – рассмеялся мужчина. – Смотри, Дом, лысый может рассказывать истории!
– Я Леон, – улыбнулся я.
– Я Дон.
– Доминика, – представилась его спутница.
Мы все пожали друг другу руки. Рукопожатие Дона было крепким.
– Какой еще совет вы могли бы мне дать? – спросил я, когда мы зашагали прочь с того места.
– Ты должен уметь… продать себя, – решительно сказала она. – Ты должен заставить людей заметить себя, прежде чем они решат помочь тебе. Ты так тихо скользишь вокруг людей, с тем же успехом ты можешь спрятаться за мусорным контейнером.
– Значит, я попросту невидим?
– Что-то вроде того.
Вот тайна и раскрылась.
Я был невидим, в действительности же я долгое время взращивал и лелеял эту невидимость. Бытие тенью имеет свои преимущества: никакой социальной ответственности, ни единого шанса обнажить свои слабые места, никаких забот о судьбах остального мира. Я слишком долго прожил в мире теней. Теперь я был в Нью-Йорке, где встретил первых своих скрытных ангелов, которые с первого взгляда разглядели во мне то, чего я видеть не мог: в этом мире я был призраком, а жизнь моя проходила в тени. Наступило время стать человеком, даже если это и пугает меня.
А испугаться мне было чего. Счастье, которое я испытывал от сознания того, что встретил Дона и Дом Фокс, которые первыми согласились помочь мне на моем пути, длилось недолго. Оно было резко прервано разъяренными криками двух необыкновенно крупных мужчин. Их дутые куртки и джинсы не по размеру увеличивали их фигуры до размеров скалы, а скорость их передвижения приводила меня к выводу, что они доберутся до нас прежде чем я смогу просто оценить обстановку. Они шли в унисон, синхронно печатая шаг, выражение их лиц передавало одну простую мысль: мы большие и мы очень злы.
– Ммммм… Д-д-дон? – прошептал я.
– Вот дерьмо, – выругался Дон, – они идут за нами всю дорогу от Бруклина.
– Но кто… кто они? – спросил я.
– Сутенеры, – понизив голос, ответил Дон, – они думают, мы пытаемся залезть на их территорию.
– О! Сутенеры. Прелестно.
В план моего путешествие не входило намерение стать частью нью-йоркской уголовной статистики. Лос-анджелесская статистика была куда предпочтительнее. Если на роду мне написано быть убитым, я бы хотел, чтобы это случилось на берегу океана, в сиянии победы, после того как снизойдет на меня прозрение. Гораздо романтичнее, чем насильственная смерть на улицах Манхеттена.
Через несколько секунд зловещая парочка нас настигла. «Какого хрена ты делаешь на нашей территории?» – взорвался тот, который был выше, склонившись нос к носу к лицу Дона. Редко я вижу, чтобы носы двух мужчин соприкасались, в этом случае зрелище было ужасающим.
Доминика с легким изяществом втиснулась между двумя мужчинами и пустилась в объяснения, что они с Доном просто проходили через Бруклин на пути в Манхеттен. Дон отодвинул ее назад, и теперь они стояли рядом как единый фронт. Я же оставался в стороне, чувствуя себя чем-то вроде необъявленного приза. Голоса становились громче, тон – жестче, я оглядывал местность, где мог бы спрятаться, когда начнется неизбежная стрельба, – мусорный контейнер, урну, канализацию. Мой выбор пал на удобно расположенный фонарный столб, жаль только я не был достаточно тонким.
Все закончилось через 30 секунд. Бросив напоследок несколько гневных фраз, сутенеры развернулись и с достоинством удалились. Очевидно, опасность возникновения территориальной войны миновала. Я осторожно покинул свое ненадежное укрытие.
– Что ты сказал им? – спросил я.
– Я сказал им, что если они не оставят нас в покое, получат нож под ребра, – без обиняков ответил Дон.
– О! нож! Прелестно, – я чувствовал головокружение.
– Никто, твою мать, не смеет связываться со мной.
– Да, да, конечно, – мои ноги подкашивались.
– Да шучу я, шучу! Не, мужик, я просто сказал им, что они выбрали не тех людей, и попросил их отстать. Ничего серьезного.
Я нервно усмехнулся, Дон и Дом веселились, давясь от смеха.
– Ладно, мужик, пошли, проводим тебя до Ньюарка!
– Ньюарка? Но у меня только пять долларов.
– До Ньюарка, мужик, не до Чикаго. Это стоит только полтора доллара на подземке.
Итак, после того, как меня проигнорировало бесчисленное количество ньюйоркцев после того как я побывал практически на гране панической атаки, после того как обнаружил себя втянутым в гангстерские разборки, оказалось, что я могу и сам заплатить за билет. В тот момент этот факт воспринимался как самая забавная вещь в мире и даже Ньюарк казался мне Землей обетованной.
Все еще наслаждаясь первым знакомством, которое мне удалось завести, я смотрел, как Дом склонила свою голову на плечо Дона. Между нами было очень мало общего. Они были искушенными в уличной жизни нью-йоркцами, а я – англичанином, который держался от улицы так далеко, как это только было возможно. Однако было здесь некое волшебство, которое пробивает себе дорогу сквозь надуманные различия и трогает самое чувствительное место, запрятанное глубоко в нашей душе, место, которое невозможно различить невооруженным взглядом. Магия человеческого общения не ограничена условностями происхождения и воспитания. Изоляция, которую мы добровольно создаем вокруг себя, является именно этим – искусственным нашим созданием. В основе своей все мы суть одно, благодаря нашей возможности к взаимодействию с другими человеческими существами рассеивается иллюзия разобщенности.
Так «невидимка» прозрел.
2
Братская любовь
Никто не может просвистеть симфонию в одиночестве.
Х.И. Люккок
«Ну а ты, Леон? Кем станешь ты?»
На борцовском мате расположилась пара дюжин моих одноклассников, мальчиков 11 лет, одетых в одинаковые короткие белые спортивные трусы и голубые футболки, и все они не сводили с меня глаз, с нетерпением ожидая ответа. Мистер Голдстейн также пристально смотрел на меня своими голубыми неморгающими глазами, на его шее болтался на тесемке спортивный свисток, подпрыгивая на внушительном животе.
«Ну же? – спросил он опять, на этот раз несколько громче, – Леон? Когда ты вырастешь и станешь мужчиной, кем ты будешь?»
Ответа у меня не было. У любого другого мальчика имелся заготовленный план или по крайней мере была мечта. Обычная – стать врачом, юристом или банкиром. Или необычная: биологом, океанологом, гидом на сафари, архитектором. Я же не чувствовал ничего и близко схожего с тем оптимизмом, который демонстрировали мои бодрые сверстники в зале для борьбы. Чем я хочу заниматься в будущем? Я даже не был уверен, есть ли у меня это будущее.
Однако я открыл рот, чтобы ответить хоть как-то. Я надеялся, что язык мой знает больше, чем мой мозг, и что-нибудь интересное сможет слететь с моих обветренных губ. А зря. Ничего не произошло.
«Ну что же, хорошо», – сказал Голдстейн примирительным тоном, и я вздохнул с облегчением. Голдстейн окинул взглядом класс. «Все мы понимаем, что Логотетис несколько глуповат и не может многого делать самостоятельно. Скорее всего, он будет жить за счет своего отца до конца своих дней».
Мальчик слева от меня сдержанно хихикнул, остальные же открыто рассмеялись, и вскоре весь класс корчился от смеха. Я продолжал сидеть тихо, опустив глаза в пол. Это был первый раз, когда я ощутил свое полное одиночество, и я помню его до сих пор.
Если Таймс-сквер – это Земля Счастья, то Нью-арк – Республика Меланхолии.
– Итак, это и есть Нью-Джерси, – сказал я, спустившись с лестницы станции подземки. Я глядел на открывшиеся передо мной асфальтовые бездны. Дом и Дон стояли на нижней ступеньке лестницы, оба – держа руки в карманах.
– Точно. Во всей своей красе, – сказал Дон. – Что думаешь?
– Я бы точно не стал проводить здесь медовый месяц.
Печальная тощая собака проковыляла через улицу и скрылась в переулке.
– Ага, – рассмеялся Дон и похлопал меня по спине, – Я бы тоже не стал! Ну, ладно, пошли.
Как же я радовался тому, что сделал первые шаги на пути к успеху своего путешествия, однако не было похоже, чтобы пустынные улицы Ньюарка готовы были разделить со мной торжество. В любом случае, это была слишком незначительная победа: чтобы преодолеть 11 миль, у меня ушел практически целый день, и я еще ничего не ел и не пил с самого начала своей одиссеи. Я был голоден, страдал от жажды и уже начинал волноваться по поводу того, что же делать мне дальше.
Знакомое чувство начинало зарождаться где-то внутри меня: я был готов к одиночеству. Я был готов к тому, чтобы поблагодарить Дона и Дом, быстро пожать им руки и приобнять и свернуть на свой приятный проторенный путь, назад, в мир самодостаточности. Мне повезло с Доном и Дом, повезло найти пару сострадательных людей, которые показали мне свою уникальную доброжелательность. Какова вероятность того, что подобные ангелы будут встречаться мне снова? Я доказал свои предположения: редкая доброта в людях существует, и я испытал ее на себе. Должен ли я и дальше продолжать свой путь? И как я смог бы это сделать?