С работою уселся и поет.
Несет ведро бабенка молодая,
Его водой наполнив дождевой.
Опять снует с своим обычным криком
По улице разносчик-зеленщик.
Вернулось солнце!.. весело играет
На высотах и крыше луч его.
Все отворять спешат балконы, окна,
А с улиц шум несется... В отдаленье
На стаде колокольчики звенят...
Вот стук колес: то продолжают путь
Проезжие, задержанные бурей...
Да! все сердца ликуют. И скажите,
Была ль когда нам наша жизнь милей
И было ль нам дороже наше дело?
Кончали ль мы когда свой старый труд,
Брались ли мы за новый - так охотно?
И о нуждах, о горестях своих
Нам помышлять случалось ли так мало,
Как в этот миг? Увы. Веселье наше
Всегда - дитя страданья. И теперь
Проснулась в нас обманчивая радость,
Едва успел исчезнуть страх за жизнь,
Томящий нас тоской невыразимой,
Хотя бы жизнь была противна нам; -
Страх, что бледнеть и трепетать во мраке
Нас заставлял, покамест бури рев
И молний блеск нам гибелью грозили!
Как ты добра, как милостива ты,
Природа, к нам! Вот блага, вот дары,
Которыми людей ты наделяешь!
Освободись от горести и бед,
Уж рады мы! Ты полной горстью сеешь
Страдания по нашему пути!
Нежданное, непрошеное горе
Приходит к нам, и если из него
Порой каким-то чудом вырастает
Ничтожнейшая радости былинка,
Нам кажется завидным наш удел.
Как Божеству ты дорог, человек,
Довольный тем, что отдохнуть or горя
На миг один дано тебе порой,
И счастливый вполне, когда всем мукам
Положит смерть желаемый конец.
Суббота в деревне. Стихотворение из четырех разновеликих
строф с чередованием одиннадцати- и семисложных строк и на-
личием смежных и перекрестных рифм.
Для понимания мировосприятия Леопарди очень характерно
такое высказывание: "Человеку чувственному, наделенному фан-
тазией и постоянно живущему, как прожил я большую часть вре-
мени, во власти воображения, окружающий мир и предметы
предстают в двойственном свете. Глазами он видит деревенскую
колокольню, а ушами слышит колокольный звон. Но в то же вре-
мя, благодаря своему воображению, он видит другую колокольню
и слышит другой перезвон колоколов. И в этой второй ипостаси
заключена прелесть и красота вещей. Уныла жизнь (а таковой
она обычно является), если не видит, не слышит и не чувству-
ет ничего, кроме привычных вещей" (Zibaldone, 4418).
Неотвязная мысль. Канцона из четырнадцати разновеликих
строф со сложной системой смежных и перекрестных рифм.
По-видимому, сочинена во Флоренции летом 1832 года. Как
три следующих стихотворения и канцона "Консальво", входит в
так называемый цикл "Аспазия", на создание которого поэта
вдохновила любовь к красавице Фанни Тарджони Тодзетти, жене
известного флорентийского врача. В дневнике автор признает:
"Я никогда не чувствовал, что живу, пока не влюбился... Лю-
бовь - это жизнь и жизнетворное начало природы, а вот нена-
висть - это начало разрушительное и смертоносное. Все созда-
ны для взаимной любви, порождающей жизнь. Ненависть, хотя и
может быть естественным чувством, дает обратный эффект, т.
е. приводит к взаимоуничтожению, ибо ненавидящий сам себя
подтачивает изнутри и разрушает" (Zibaldone, 59).
Любовь и Смерть. Стихотворение из че-
тырех разновеликих строф со смежными и перекрестными
рифмами.
Видимо, написано во Флоренции в середине 1833 года.
Стержневая мысль идиллии выражена поэтом в письме
к возлюбленной Фанни Тарджони Тодзетти (см. прим.
к с. 106) 16 августа 1833 года: "Любовь и смерть - это
две прекрасные вещи, существующие в мире, и только они
достойны быть желанными". Посетив летом 1832 года под
Пистойей имение одного флорентийского знакомого, Лео-
парди продиктовал хозяину эпитафию к бюсту Рафаэля
Санти, установленному в саду:
Рафаэль Урбанский -
Князь среди живописцев,
Гений чудодейства
И красот творец,
Счастлив был во славе,
Но в любви счастливей.
И сгорел м страсти
Он в расцвете лет -
Счастлив был и в смерти.
Эту же мысль Леопарди отразил в эпиграфе к стихотворени-
ю, взятому из Менандра, греческого комедиографа IV века до
н. э.
К себе самому. Элегия из семисложных и одиннадцатислож-
ных строк с четырьмя перекрестными рифмами внутри.
Стихотворение написано в июне 1833 года одновременно с
отрывком "К Ариману" (божество зла в доисламском Иране), с
которым оно перекликается по духу. Сильны реминисценции и с
отчаянным возгласом Екклезиаста: "Суета сует,- все суета!"
Входит в цикл стихов, навеянных безответной любовью к краса-
вице Фанни.
В России эта алегия пользовалась особой известностью и
неоднократно переводилась. Приводим некоторые из этих пере-
водов, хотя они неравнострочны оригиналу:
Теперь ты успокоишься навеки,
Измученное сердце.
Исчез обман последний,
Который вечным мне казался,- он исчез,
И чувствую глубоко, что во мне,
Не только все надежды
Обманов дорогих,
Но и желанья самые потухли.
Навеки успокойся: слишком сильно
Ты трепетало. Здесь никто не стоит
Биенья твоего. Земля
Страданий наших недостойна.
Жизнь - горечь или скука. Ничего
В ней больше нет. Мир - грязь.
В отчаянье навеки успокойся.
Нам ничего судьбою, кроме смерти,
Не суждено.
Отныне презираю
Я сокровенное могущество Природы,
Бессмысленное, правящее веком,
Чтоб уничтожить все,-
И беспредельную тщету Вселенной.
Д. Мережковский (1893)
Итак, теперь ты навсегда утихнешь,
О сердце утомленное мое.
Погиб обман последний, крайний, тот,
Который я считал в себе бессмертным.
Я чувствую, что умерла не только
Надежда на обманы дорогие,
Погасло их желанье. Успокойся
Навеки. Ты довольно трепетало.
Нет ничего, чтоб стоило твоих
Движений, и земля не стоит вздохов.
Тоска и горечь - наша жизнь, не больше;
Мир - грязь. Теперь притихни и замри.
В последний раз отчайся. Рок нам не дал
Иного дара, кроме умиранья.
Отныне презри самого себя,
Природу, оскорбительную силу,
Которая, скрываясь, заправляет
Ущербом общим, презри бесконечность
Тщеты всего.
К. Бальмонт (1920)
Аспазия. Стихотворение, почти эпистола из одиннадцатис-
ложных свободных стихов, завершающее цикл, связанный с име-
нем Фанни Тарджони Тодзетти. Написано в Неаполе весной 1834
или 1835 года. На сей раз для возлюбленной поэт избрал имя
Аспазия (так звалась афинская гетера, которую любил Перикл).
Любил я не тебя, а Божество.- Эту же мысль автор выразил
в "Диалоге между Торквато Тассо и его домашним Гением":
Гений. Что из двух ты ценишь и больше любишь: видеть лю-
бимую или мечтать о ней?
Тассо. Не знаю, но в одном уверен: когда она рядом, я
вижу женщину, а вдали - богиню.
К древнему надгробью, на котором усопшая девушка изобра-
жена уходящей в окружении близких. Канцона из семи строф
свободных стихов с множеством консонансов и рифм внутри. На-
писана в Неаполе между 1831 и 1835 годами. Возможно, Леопар-
ди вдохновил на написание канцоны барельеф работы скульптора
Пьетро Тенерани для надгробия красавицы Клелии Северины, ко-
торый поэт мог видеть в Риме в октябре 1831 года. Сама же
тема подсказана некоторыми положениями из "Диалога между
Плотином и Порфирием", написанного в 1827 году, и следующей
заметкой в дневнике: "Всем свойственно горевать по умершим
близким. Оплакивая их, мы думаем не о себе, а о покойном, и
в таких рыданиях меньше всего эгоизма" (Zibaldone, 4277)
Рождаешь ты и кормишь, чтоб убить.- Автор развивает
здесь мысль, высказанную им в дневнике: "Природа в силу за-
кона разрушения и воспроизводства, дабы сохранить существую-
щее положение на земле, постоянно преследует и выступает как
смертельный враг всего живого и сущего, что ею на свет про-
изведено" (Zibaldone, 11 апреля 1829 г.).
К портрету красавицы, изваянному на ее
надгробии. Канцона из четырех разновеликих
строф с консонансами и рифмами внутри и в клаузуле.
Как и предыдущая, написана в Неаполе после 1831 года.
Считается, что на сей раз автора вдохновили эскизы Тенерани
(см. прим. к с. 121) для надгробия Маргариты Кантон. Извест-
но, как Леопарди почитал Тассо, поэтому не исключено, что
при написании канцоны он исходил также из мадригала LXIX
Тассо на смерть Маргариты Бентивольо Турки:
О Маргарита, то была не смерть,
И ты отныне вечность обрела -
В иную жизнь вошла,
И пред тобой открылся новый путь,
А наш удел - рыданья.
Все страхи от незнанья,
И ты о них забудь.
Но ангельской душой
Нас, здесь живущих, поминай порой.
Палинодия. Сатирическое стихотворение в форме эпистолы,
написанное одиннадцатисложным свободным стихом в Неаполе
между весной и осенью 1835 года. Греческое слово палинодия
(т. е. двойное отречение) здесь используется с иронией - Ле-
опарди якобы отрешается от своих пессимистических воззрений
на современный мир. Сатирические мотивы появились еще в "Ди-
алоге Тристана и друга", написанном в 1832 году, и на стра-
ницах дневника. Но прямая полемика поэта с прекраснодушным
оптимизмом "тосканских друзей", которые уверовали в прогресс
и которым ранее было посвящено издание "Песен" 1831 года,
ярко выражена в письме Леопарди к другу Джордани от 24 июля
1828 года: "Для меня тошнотворны как высокомерие, так и пре-
небрежительное отношение ко всему прекрасному и к литерату-
ре. У меня никак не укладывается в голове, что политика и
статистика являются якобы верхом проявлений человеческих
знаний... Как смехотворна вся эта политическая возня и вык-
рутасы со статистикой и юриспруденцией".
Среди "тосканских друзей" и маркиз Джино Капони, тот
"добрый Джино", которому направлено послание. Историк и пуб-
лицист умеренно-либерального толка, он был одним из основа-
телей журналов "Новая антология" и "Итальянский исторический
архив", в которых печатался Леопарди. Этот "досточтимый Джи-
но" в одном из писем называет Леопарди "проклятым горбуном",
досаждающим ему рассуждениями о "нашем веке".
Ни Вольта... ни Дэви.- Александра Вольта - итальянский
физиолог и физик. Гемфри Дэви - английский физик и химик,
описавший явление дугового разряда.
А под широким ложем Темзы...- Речь идет о лондонском
тоннеле, проект которого был разработан еще в 1790 году, но
осуществлен позднее, о чем уже не мог знать Леопарди.
Маэстро опытный стихосложенья.- Известный поэт Никколо
Томмазео, питавший неприязнь сальериевского толка к Леопар-
ди.
...В тени твоих бород.- В ту пору ношение бороды явля-
лось непременным признаком прогрессивности, в том числе и
среди членов тайных обществ карбонариев.
Закат луны. Канцона, состоящая из четырех разновеликих
строф с множеством смежных и перекрестных рифм и консонан-
сов.
Сочинена весной 1836 года в окрестностях Неаполя, где
поэт был вынужден обосноваться, опасаясь надвигающейся эпи-
демии холеры. В рукописи последние шесть строк написаны ру-
кой друга Раньери, что дало повод считать канцону незавер-
шенной или дописанной после смерти автора тем же Раньери,
Известно, однако, что из-за болезни глаз, обострившейся в
последние годы, Леопарди был вынужден диктовать, прибегая к
помощи друга. Стихотворение опубликовано посмертно.
Это последнее произведение поэта, в котором отражены его
раздумья перед концом. Незадолго до смерти в письме к отцу
27 мая 1837 года он пишет: "Если не схвачу холеру и позволит
здоровье, сделаю все возможное, чтобы вновь свидеться с ва-
ми, какая бы ни была погода. Я тороплюсь еще и пмому, что
многое окончательно убедило меня в том, что конец моей жиз-
ни, предписанный Богом, уже близок". Почти одновременно он
делает такую запись; "Смерть - это не зло, поскольку осво-
бождает человека от бед и гасит в нем желания. Наибольшее
зло есть старость. Лишая человека удовольствий, она оставля-
ет в нем желания испытывать их и приносит с собой боль"
("Мысли", VI).
Дрок, или Цветок пустыни. Канцона из семи разновеликих
строф с множеством смежных и перекрестных рифм.
Написана под Неаполем весной 1836 года, несколько ранее
"Заката луны". Опубликована также посмертно.
По тону полемики с "веком шалым и надменным", уверовав-
шим в "светлое будущее и прогресс", канцона созвучна "Пали-
нодии", но в концептуальном плане исходит из высказанного
однажды автором кредо: "Моя философия не только не приводит
к мизантропии, как это может показаться поверхностному наб-
людателю и в чем многие ее обвиняют, но по самой своей при-
роде она исключает мизантропию" (Zibaldone, 4428). Заметим,
что описания окрестностей Везувия перекликаются с юношеским
стихотворением Леопарди, сохранившимся в рукописи и предс-
тавляющим собой вольную интерпретацию эпиграммы римского по-
эта Марциала (I в. н. э.):
Вот предо мной Везувий - злой проказник
Со склонами, увитыми лозой,
Где Вакх сзывает в честь богов на праздник,
И льется из мехов вино рекой.
Венера привечает здесь немногих,
Кого Амуры завлекают в сети.
Вот слышен хор Сатиров козлоногих,
Резвящихся в дубраве, словно дети.
Стряслось однажды лавы изверженье -
Очнулась грозная вулкана сила,
Повсюду сея смерть и разрушенье.
Богов такая дерзость возмутила.
Стихотворение "Дрок" является основополагающим для пони-
мания философско-эстетического кредо Леопарди. Приводим пе-
ревод, опубликованный в 1871 году А. Орловым, правнуком гра-
фа Орлова, который общался с итальянским поэтом.
Здесь, на хребте Везувия бесплодном,
В сухой степи, где взор не веселят
Ни блеск цветов, ни бархат трав зеленых,
Где песни птиц веселых не звучат,-
Душистый дрок, один ты льнешь порою
К нагой земле невзрачною листвою...
О, верный друг покинутых полей,
Ты мне знаком: тобой я любовался
Среди равнин забытых и пустых,
Близ города, что некогда считался
Владыкою земли. О, сколько раз
Вид этих мест печальных в поздний час
В душе моей будил воспоминанья
О днях былых, о невозвратных днях
Погибшего могущества и славы.'
И вот опять в безжизненных песках,
Средь звонких плит окаменевшей лавы,
Где ползает в полдневный зной змея
И кролик от нее спасается пугливый,
Тебя я вижу вновь, и снова чую я
Твой аромат над степью молчаливой.
И будишь ты опять в душе моей
Забытую печаль минувших дней.
Увы, здесь был когда-то край счастливый:
Колосья сочные качались на полях,
Паслись стада на пастбищах привольных,
В тени садов, во мраморных дворцах
Богач имел приют гостеприимный;
Здесь на ковре невянущих лугов,
В венке из роз и гроздий винограда
Покоились жилища городов,
Что сожжены со всем живым созданьем
Везувия расплавленным дыханьем.
Приди сюда, взгляни на этот прах,
Величия людей певец неутомимый,
И на седых безжизненных камнях
Пропой свой гимн обычный и любимый.
Приди сюда,- здесь рок запечатлел
Величие и славу наших дел!
Да, пусть идет сюда, кто любит восхищаться
Тобой, о век кичливый и пустой!
Оставив путь великий и прямой,
Что мысль воскресшая тебе предначертала.
Ты воротился вспять, слепец, назад глядишь,
Но жалкой спеси полн, "вперед иду" кричишь!
О, пусть твои сыны, покорствуя судьбе
И над тобой смеясь, бесстыдно льстят тебе.
Но знаю я, что скорое забвенье
Удел того, кто, сердца не щадя,
Клеймит свой век заслуженным укором.
О, нет, я не мирюсь с тем, что зовут позором,
И прямо говорю: глубокое презренье
К тебе, мой век, в душе питаю я!
Что сделал ты? Мечтая о свободе,
Ты мысль поработил,- залог ее святой!
Ты цель сковал тому, что вопреки природе
Одно могло спасти мой край родной
Из мрака варварства и рабского косненья,
Одно могло поспорить с этой тьмой
И нам блеснуть зарею обновленья!
Суровой истины, что жребий твой убог,
Как жалкий трус, ты вынести не мог.
От веры ты бежал и трусом называешь
Того, кто служит ей, не слушая тебя,
И только одного великим почитаешь
Того, кто, не щадя ни близких, ни себя,
Всех остальных насмешливо поносит
И жалкий жребий свой до неба превозносит!
Больной бедняк, но с честною душой!
Себя ты не зовешь ни сильным, ни богатым.
Но нищий силою и доблестью святой
Открыто кажет нам убогий образ свой
И срама своего не только не стыдится,
Но даже им кичится...
Нет, не велик, а глуп в моих глазах,
Кто жизнь свою ходя на помочах,
Рожденный в немощи и вскормленный бедою,
Кричит, что избран он для счастия судьбою,
И счастье то сулит таким же, как и сам,
Униженным бессильным беднякам,
Которых бурный вздох разгневанного моря,
Ток воздуха, травленный чумой,
Иль глубины подземной содроганье
Могли б стереть, как прах, с коры земной,
Не сохранив о них воспоминанья!
О, нет, в ничтожестве земного бытия
Великого иным воображаю я.
В лицо судьбы вперив бестрепетное око
И презирая ложь, он правды не таит.
Открыто признает он смысл ее жестокий,
О мире зла свободно говорит.
В страданьи тверд, взаимною враждою
С людьми не множит он своих скорбей.
Он не винит людей
В страданиях своих, как братьев по страданью,
Но верный своему высокому призванью
И полн любви, на помощь к ним идет
В борьбе за бытие, в борьбе с природой дикой.
Когда же ты придешь, воистину великий?
Я иногда брожу по этим берегам
Ночной порой, печальной думы полный,
И вдаль гляжу, как черной пеленой
Последней и широкою волной
Прилив их окаймил, и спят и дышат волны...
А надо мной, в прозрачной глубине
Мирьяды звезд горят, и свет их льется в море.
Как в зеркале живом, в его просторе
Своей красой любуются оне.
Горят... горят, и нет конца их свету,
И силы нет их взорами обнять,
И нет ума их таинства понять!
И выше, выше все, от ярких и блестящих
До светочей едва-едва светящих;
От них - туда, в мерцающий простор,
В надзвездный мир спешит мой жадный взор,
Но тонет в облаках лучистого тумана,
Как утлый челн в пучине океана!
И мнится мне, что знаешь ты. Земля,
И ты, наш мир, что мы зовем Вселенной,
С твоей луной, со звездами, с твоим
Блистающим светилом золотым
Пред каплею единой океана -
Пред искрою лучистого тумана!
А ты, мой брат? Где гордый гений твой?
Твои мечты бессмертья и свободы?
Твои дела? о, бедный царь природы,
Смеяться мне иль плакать над тобой?
Как с яблони осеннею порою,
Под тяжестию собственных соков
Созрелый плод, сорвавшись сам собою,
Случайно падает на гнезда муравьев
И губит их, мгновенно сокрушая
Их жизнь, добро, спокойный их приют
И все, что дал им неусыпный труд,-
Так из жерла гремящего волкана,
Взрывая прах к далеким небесам,
Ночь ужаса со стоном урагана,
Как фурия, внезапно поднялась
И, страшная, на землю пролилась
Кипящими и мутными ручьями,
Потоками огня, горячими песками
И погребла под тяжестью своей
Сады и города, и пашни, и людей!
Века прошли с тех пор, как бедные селенья,
Погибшие в ту ночь, и города,
И тысячи людей исчезли без следа
И преданы, как старый сон, забвенью.
Забытые могилы их давно
Убежищем для новой жизни стали,
И новые селенья возникали,
Как гнезда муравьев, у моря, под горой.
Прошли века, но все еще порой
Бледнеет и дрожит крестьянин бедный,
Подняв глаза к вершине роковой...
Как часто по ночам, сон чуткий прерывая,
Испуганный, с постели он встает
И слушает, сдержав свое дыханье.
И если ветерок до слуха донесет
Зловещее глухое клокотанье
Иль вдруг вода в колодце закипит,
Он вне себя от ужаса кричит,
Зовет жену и, захватив с собою
Пожитки бедные, испуганных детей,
Бежит, как тать, с своих родных полей!
И часто обратись с тоской неизъяснимой,
Несчастный, он следит издалека,
Как, медленно катясь, горящая река
И топит, и палит волной неукротимой
И сад его, и кров его родимый!
Прошли века. Из недр земли на свет
Вернулась вновь усопшая Помпея,
Как бы землей извергнутый скелет...
На улицах ее народ, теснясь толпою,
Пленяется ее могильною красою,
Безмолвьем гробовым широких площадей,
Колоннами дворцов, резьбою галерей,
Театров и домов безжизненной громадой
И форума разрушенной аркадой...
Но отчего ж порой, как будто чем смущен,
Стоит турист под этой колоннадой,
Взор устремив на дальний небосклон?
Там на него сквозь длинный ряд колонн,
Дымясь, глядит, как призрак исполина,
Везувия двурогая вершина.
Ужасный зев по-прежнему раскрыт,
Еще кипят в жерле потоки лавы.
Безжизненным обломком древней славы
Чудовище по-прежнему грозит!
И в поздний час, когда его дыханье
Во тьме ночной запышет вдруг огнем
И отблески его разносятся кругом,
Как факелов зловещее мерцанье,
В извилинах аркад и галерей
Змеится свет блуждающих огней.
Таков закон таинственной природы:
Медлительной суровой чередой
Идут века, за ними вслед толпой
Изменчивых теней и царства, и народы.
Но перемен не знает лишь она,
Бесстрастная, всегда себе верна!
И ты, мой дрок, пустыни гость отрадный,
Придет пора, погибнешь здесь и ты.
Подземный жар спалит твои листы,
И огненный поток поглотит жадно
Последнюю красу нагих степей.
И все же ты счастливее людей.
Униженный, с трусливою судьбою
Пред будущим, как раз, ты не стоял;
Ты с гордостью безумной не мечтал
Парить орлом под небом над землею
И о бессмертии своем не помышлял.
Подражание. Стихотворение со смежной и перекрестными
рифмами в строках 7-8, 9-12, 11-13, 10-14.
Считается, что написано оно весной 1827 года во время
одного из приездов Леопарди в Реканати. Это вольный перевод
известного стихотворения "Листья" французского драматурга и
поэта А. Арно, переведенного на многие языки, в том числе и
на русский В. Жуковским, Д. Давыдовым, В. Брюсовым и др.
Шутка. Стихотворение из семисложных и одиннадцатисложных
строк, из которых рифмуются: 2-6, 4-5, 7-8, 9-12, 10-II,
14-15, 17-18.
Стихотворение написано в Пизе 15 февраля 1828 года, ког-
да после затяжной паузы поэта вновь посетила муза. В дневни-
ке Леопарди заметил: "За всю жизнь я написал несколько не-
больших стихотворений. При их создании я следовал лишь вдох-
новению (или наваждению). Когда оно меня посещало, за две
минуты я делал набросок и распределял строки, а затем уже
ждал, когда меня вновь озарит (что случалось иногда по про-
шествии нескольких месяцев), и принимался за написание. Ра-
ботаю очень медленно. Если вдохновение обходит меня сторо-
ной, скорее из древесного ствола выйдет влага, чем хотя бы
одна строка из моей головы".
"Мелисс, послушай, мне приснился сон...". Стихотворение
в форме диалога из одиннадцатисложных свободных строк.
Написано в Реканати в 1819 году и дважды публиковалось
под названием "Ночные страхи", входя в цикл так называемых
малых идиллий. Позднее автор поместил его в раздел "Фрагмен-
ты".
Мелисс и Альцет - имена, которые, скорее всего, были за-
имствованы у Мосха, одного из мастеров пастушеской идиллии,
которого Леопарди переводил в 1815 году, да и тема "падения
луны", то есть конца света, также почерпнута из древнегре-
ческой поэзии.
"Напрасно уповал я на подмогу...". Фрагмент, написанный
в конце 1818 года в Реканати, развивает тему элегии "Первая
любовь". См. прим. к с. 50,
"Последний луч на западе угас...". Фрагмент, являющийся
переработкой первой песни юношеской поэмы "Приближение смер-
ти", в котором лирический герой заменен некой девушкой.
С греческого из Симонида. Стихотворение с одиннадцати- и
семисложными строками, из которых рифмуются: 1-3, 4-5,
6-8-9, 7-11, 10-1213, 14-18, 15-19, 16-17, 20-23, 21-22,
25-28, 29-31, 30-32-33 (свободны вторая и двадцать четвертая
строки).
Написано в Реканати в 1823-1824 годах и представляет со-
бой свободную интерпретацию фрагмента Симонида (у нас приня-
то написание Семонид) Аморгосского, ямбического поэта VII
века до н. э. По поводу своих вольных переложений Леопарди
как-то заметил: "Там, где переводчики стараются показать,
насколько они верны оригиналу, я, сохраняя эту верность,
стараюсь выглядеть переводчиком". В последнее издание поэт
поместил этот и следующий фрагмент как оригинальные произве-
дения, указав лишь вдохновивший его источник.
Из него же. Стихотворение из семи- и одиннадцатисложных
строк со следующим порядком рифм: 1-4, 2-6-9, 5-7, 8-10,
II-12, 13-15-19, 14-18, 16-20-22, 17-21, 23-24 (свободна
третья строка). Написано в Реканати в 1823-1824 годах.
Некоторые исследователи склонны полагать, что на сей раз
отрывок взят не из Симонида Аморгосского (см. прим. к с.
160), а из Симонида Кеосского (VI-V вв. до н. э.), более из-
вестного поэта, прославившегося своими дифирамбами, "плача-
ми" и эпиграммами.
Александр Махов
I. К Италии. Перевод А. Ахматовой
II. К памятнику Данте, который сооружается во Флоренции.
Перевод А. Махова
III. К Анджело Май, когда он нашел рукопись Цицерона "О
Республике". Перевод А. Махова
IV. На свадьбу сестры Паолины. Перевод А. Махова
V. Победителю игры в мяч. Перевод А. Махова
VI. Брут Младший. Перевод А. Наймана
VII. К Весне, или О древних Сказаниях. Перевод Н. Гуми-
лева
VIII. Гимн Праотцам, или О началах рода человеческого.
Перевод В. Помяна
IX. Последняя песнь Сафо. Перевод А. Махова
X. Первая любовь. Перевод А. Наймана
XI. Одинокий дрозд. Перевод А. Махова
XII. Бесконечность. Перевод А. Ахматовой
XIII. Вечер праздничного дня. Перевод А. Ахматовой
XIV. К луне. Перевод А. Махова
XV. Сон. Перевод А. Ахматовой
XVI. Одинокая жизнь. Перевод А. Плещеева
XVII. Консальво. Перевод И. Тхоржевского
XVIII. К своей Донне. Перевод А. Махова
XIX. Графу Карло Пеполи. Перевод А. Наймана
XX. Пробуждение. Перевод А. Наймана
XXI. К Сильвии. Перевод Н. Гумилева
XXII. Воспоминания. Перевод А. Махова
XXIII. Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии. Перевод
А. Ахматовой
XXIV. Покой после бури. Перевод А. Ахматовой
XXV. Суббота в деревне. Перевод А. Ахматовой
XXVI. Неотвязная мысль. Перевод А. Ахматовой
XXVII. Любовь и Смерть. Перевод А. Наймана
XXVIII. К себе самому. Перевод А. Ахматовой
XXIX. Аспазия. Перевод А. Ахматовой
XXX. К древнему надгробью, на котором усопшая девушка
изображена уходящей в окружении близких. Перевод А. Ахмато-
вой
XXXI. К портрету красавицы, изваянному на ее надгробии.
Перевод В. Помяна
XXXII. Палинодия. Перевод А. Ахматовой
XXXIII. Закат луны. Перевод И. Тхоржевского
XXXIV. Дрок, или Цветок пустыни. Перевод А. Наймана
XXXV. Подражание. Перевод А. Махова
XXXVI. Шутка. Перевод А. Махова
XXXVII. "Мелисс, послушай, мне приснился сон...". Пере-
вод А. Махова
XXXVIII. "Напрасно уповал я на подмогу...". Перевод А.
Махова
XXXIX. "Последний луч на западе угас...". Перевод А. Ма-
хова
XL. С греческого из Симонида. Перевод А. Махова
XLI. Из него же. Перевод А. Махова
Несет ведро бабенка молодая,
Его водой наполнив дождевой.
Опять снует с своим обычным криком
По улице разносчик-зеленщик.
Вернулось солнце!.. весело играет
На высотах и крыше луч его.
Все отворять спешат балконы, окна,
А с улиц шум несется... В отдаленье
На стаде колокольчики звенят...
Вот стук колес: то продолжают путь
Проезжие, задержанные бурей...
Да! все сердца ликуют. И скажите,
Была ль когда нам наша жизнь милей
И было ль нам дороже наше дело?
Кончали ль мы когда свой старый труд,
Брались ли мы за новый - так охотно?
И о нуждах, о горестях своих
Нам помышлять случалось ли так мало,
Как в этот миг? Увы. Веселье наше
Всегда - дитя страданья. И теперь
Проснулась в нас обманчивая радость,
Едва успел исчезнуть страх за жизнь,
Томящий нас тоской невыразимой,
Хотя бы жизнь была противна нам; -
Страх, что бледнеть и трепетать во мраке
Нас заставлял, покамест бури рев
И молний блеск нам гибелью грозили!
Как ты добра, как милостива ты,
Природа, к нам! Вот блага, вот дары,
Которыми людей ты наделяешь!
Освободись от горести и бед,
Уж рады мы! Ты полной горстью сеешь
Страдания по нашему пути!
Нежданное, непрошеное горе
Приходит к нам, и если из него
Порой каким-то чудом вырастает
Ничтожнейшая радости былинка,
Нам кажется завидным наш удел.
Как Божеству ты дорог, человек,
Довольный тем, что отдохнуть or горя
На миг один дано тебе порой,
И счастливый вполне, когда всем мукам
Положит смерть желаемый конец.
Суббота в деревне. Стихотворение из четырех разновеликих
строф с чередованием одиннадцати- и семисложных строк и на-
личием смежных и перекрестных рифм.
Для понимания мировосприятия Леопарди очень характерно
такое высказывание: "Человеку чувственному, наделенному фан-
тазией и постоянно живущему, как прожил я большую часть вре-
мени, во власти воображения, окружающий мир и предметы
предстают в двойственном свете. Глазами он видит деревенскую
колокольню, а ушами слышит колокольный звон. Но в то же вре-
мя, благодаря своему воображению, он видит другую колокольню
и слышит другой перезвон колоколов. И в этой второй ипостаси
заключена прелесть и красота вещей. Уныла жизнь (а таковой
она обычно является), если не видит, не слышит и не чувству-
ет ничего, кроме привычных вещей" (Zibaldone, 4418).
Неотвязная мысль. Канцона из четырнадцати разновеликих
строф со сложной системой смежных и перекрестных рифм.
По-видимому, сочинена во Флоренции летом 1832 года. Как
три следующих стихотворения и канцона "Консальво", входит в
так называемый цикл "Аспазия", на создание которого поэта
вдохновила любовь к красавице Фанни Тарджони Тодзетти, жене
известного флорентийского врача. В дневнике автор признает:
"Я никогда не чувствовал, что живу, пока не влюбился... Лю-
бовь - это жизнь и жизнетворное начало природы, а вот нена-
висть - это начало разрушительное и смертоносное. Все созда-
ны для взаимной любви, порождающей жизнь. Ненависть, хотя и
может быть естественным чувством, дает обратный эффект, т.
е. приводит к взаимоуничтожению, ибо ненавидящий сам себя
подтачивает изнутри и разрушает" (Zibaldone, 59).
Любовь и Смерть. Стихотворение из че-
тырех разновеликих строф со смежными и перекрестными
рифмами.
Видимо, написано во Флоренции в середине 1833 года.
Стержневая мысль идиллии выражена поэтом в письме
к возлюбленной Фанни Тарджони Тодзетти (см. прим.
к с. 106) 16 августа 1833 года: "Любовь и смерть - это
две прекрасные вещи, существующие в мире, и только они
достойны быть желанными". Посетив летом 1832 года под
Пистойей имение одного флорентийского знакомого, Лео-
парди продиктовал хозяину эпитафию к бюсту Рафаэля
Санти, установленному в саду:
Рафаэль Урбанский -
Князь среди живописцев,
Гений чудодейства
И красот творец,
Счастлив был во славе,
Но в любви счастливей.
И сгорел м страсти
Он в расцвете лет -
Счастлив был и в смерти.
Эту же мысль Леопарди отразил в эпиграфе к стихотворени-
ю, взятому из Менандра, греческого комедиографа IV века до
н. э.
К себе самому. Элегия из семисложных и одиннадцатислож-
ных строк с четырьмя перекрестными рифмами внутри.
Стихотворение написано в июне 1833 года одновременно с
отрывком "К Ариману" (божество зла в доисламском Иране), с
которым оно перекликается по духу. Сильны реминисценции и с
отчаянным возгласом Екклезиаста: "Суета сует,- все суета!"
Входит в цикл стихов, навеянных безответной любовью к краса-
вице Фанни.
В России эта алегия пользовалась особой известностью и
неоднократно переводилась. Приводим некоторые из этих пере-
водов, хотя они неравнострочны оригиналу:
Теперь ты успокоишься навеки,
Измученное сердце.
Исчез обман последний,
Который вечным мне казался,- он исчез,
И чувствую глубоко, что во мне,
Не только все надежды
Обманов дорогих,
Но и желанья самые потухли.
Навеки успокойся: слишком сильно
Ты трепетало. Здесь никто не стоит
Биенья твоего. Земля
Страданий наших недостойна.
Жизнь - горечь или скука. Ничего
В ней больше нет. Мир - грязь.
В отчаянье навеки успокойся.
Нам ничего судьбою, кроме смерти,
Не суждено.
Отныне презираю
Я сокровенное могущество Природы,
Бессмысленное, правящее веком,
Чтоб уничтожить все,-
И беспредельную тщету Вселенной.
Д. Мережковский (1893)
Итак, теперь ты навсегда утихнешь,
О сердце утомленное мое.
Погиб обман последний, крайний, тот,
Который я считал в себе бессмертным.
Я чувствую, что умерла не только
Надежда на обманы дорогие,
Погасло их желанье. Успокойся
Навеки. Ты довольно трепетало.
Нет ничего, чтоб стоило твоих
Движений, и земля не стоит вздохов.
Тоска и горечь - наша жизнь, не больше;
Мир - грязь. Теперь притихни и замри.
В последний раз отчайся. Рок нам не дал
Иного дара, кроме умиранья.
Отныне презри самого себя,
Природу, оскорбительную силу,
Которая, скрываясь, заправляет
Ущербом общим, презри бесконечность
Тщеты всего.
К. Бальмонт (1920)
Аспазия. Стихотворение, почти эпистола из одиннадцатис-
ложных свободных стихов, завершающее цикл, связанный с име-
нем Фанни Тарджони Тодзетти. Написано в Неаполе весной 1834
или 1835 года. На сей раз для возлюбленной поэт избрал имя
Аспазия (так звалась афинская гетера, которую любил Перикл).
Любил я не тебя, а Божество.- Эту же мысль автор выразил
в "Диалоге между Торквато Тассо и его домашним Гением":
Гений. Что из двух ты ценишь и больше любишь: видеть лю-
бимую или мечтать о ней?
Тассо. Не знаю, но в одном уверен: когда она рядом, я
вижу женщину, а вдали - богиню.
К древнему надгробью, на котором усопшая девушка изобра-
жена уходящей в окружении близких. Канцона из семи строф
свободных стихов с множеством консонансов и рифм внутри. На-
писана в Неаполе между 1831 и 1835 годами. Возможно, Леопар-
ди вдохновил на написание канцоны барельеф работы скульптора
Пьетро Тенерани для надгробия красавицы Клелии Северины, ко-
торый поэт мог видеть в Риме в октябре 1831 года. Сама же
тема подсказана некоторыми положениями из "Диалога между
Плотином и Порфирием", написанного в 1827 году, и следующей
заметкой в дневнике: "Всем свойственно горевать по умершим
близким. Оплакивая их, мы думаем не о себе, а о покойном, и
в таких рыданиях меньше всего эгоизма" (Zibaldone, 4277)
Рождаешь ты и кормишь, чтоб убить.- Автор развивает
здесь мысль, высказанную им в дневнике: "Природа в силу за-
кона разрушения и воспроизводства, дабы сохранить существую-
щее положение на земле, постоянно преследует и выступает как
смертельный враг всего живого и сущего, что ею на свет про-
изведено" (Zibaldone, 11 апреля 1829 г.).
К портрету красавицы, изваянному на ее
надгробии. Канцона из четырех разновеликих
строф с консонансами и рифмами внутри и в клаузуле.
Как и предыдущая, написана в Неаполе после 1831 года.
Считается, что на сей раз автора вдохновили эскизы Тенерани
(см. прим. к с. 121) для надгробия Маргариты Кантон. Извест-
но, как Леопарди почитал Тассо, поэтому не исключено, что
при написании канцоны он исходил также из мадригала LXIX
Тассо на смерть Маргариты Бентивольо Турки:
О Маргарита, то была не смерть,
И ты отныне вечность обрела -
В иную жизнь вошла,
И пред тобой открылся новый путь,
А наш удел - рыданья.
Все страхи от незнанья,
И ты о них забудь.
Но ангельской душой
Нас, здесь живущих, поминай порой.
Палинодия. Сатирическое стихотворение в форме эпистолы,
написанное одиннадцатисложным свободным стихом в Неаполе
между весной и осенью 1835 года. Греческое слово палинодия
(т. е. двойное отречение) здесь используется с иронией - Ле-
опарди якобы отрешается от своих пессимистических воззрений
на современный мир. Сатирические мотивы появились еще в "Ди-
алоге Тристана и друга", написанном в 1832 году, и на стра-
ницах дневника. Но прямая полемика поэта с прекраснодушным
оптимизмом "тосканских друзей", которые уверовали в прогресс
и которым ранее было посвящено издание "Песен" 1831 года,
ярко выражена в письме Леопарди к другу Джордани от 24 июля
1828 года: "Для меня тошнотворны как высокомерие, так и пре-
небрежительное отношение ко всему прекрасному и к литерату-
ре. У меня никак не укладывается в голове, что политика и
статистика являются якобы верхом проявлений человеческих
знаний... Как смехотворна вся эта политическая возня и вык-
рутасы со статистикой и юриспруденцией".
Среди "тосканских друзей" и маркиз Джино Капони, тот
"добрый Джино", которому направлено послание. Историк и пуб-
лицист умеренно-либерального толка, он был одним из основа-
телей журналов "Новая антология" и "Итальянский исторический
архив", в которых печатался Леопарди. Этот "досточтимый Джи-
но" в одном из писем называет Леопарди "проклятым горбуном",
досаждающим ему рассуждениями о "нашем веке".
Ни Вольта... ни Дэви.- Александра Вольта - итальянский
физиолог и физик. Гемфри Дэви - английский физик и химик,
описавший явление дугового разряда.
А под широким ложем Темзы...- Речь идет о лондонском
тоннеле, проект которого был разработан еще в 1790 году, но
осуществлен позднее, о чем уже не мог знать Леопарди.
Маэстро опытный стихосложенья.- Известный поэт Никколо
Томмазео, питавший неприязнь сальериевского толка к Леопар-
ди.
...В тени твоих бород.- В ту пору ношение бороды явля-
лось непременным признаком прогрессивности, в том числе и
среди членов тайных обществ карбонариев.
Закат луны. Канцона, состоящая из четырех разновеликих
строф с множеством смежных и перекрестных рифм и консонан-
сов.
Сочинена весной 1836 года в окрестностях Неаполя, где
поэт был вынужден обосноваться, опасаясь надвигающейся эпи-
демии холеры. В рукописи последние шесть строк написаны ру-
кой друга Раньери, что дало повод считать канцону незавер-
шенной или дописанной после смерти автора тем же Раньери,
Известно, однако, что из-за болезни глаз, обострившейся в
последние годы, Леопарди был вынужден диктовать, прибегая к
помощи друга. Стихотворение опубликовано посмертно.
Это последнее произведение поэта, в котором отражены его
раздумья перед концом. Незадолго до смерти в письме к отцу
27 мая 1837 года он пишет: "Если не схвачу холеру и позволит
здоровье, сделаю все возможное, чтобы вновь свидеться с ва-
ми, какая бы ни была погода. Я тороплюсь еще и пмому, что
многое окончательно убедило меня в том, что конец моей жиз-
ни, предписанный Богом, уже близок". Почти одновременно он
делает такую запись; "Смерть - это не зло, поскольку осво-
бождает человека от бед и гасит в нем желания. Наибольшее
зло есть старость. Лишая человека удовольствий, она оставля-
ет в нем желания испытывать их и приносит с собой боль"
("Мысли", VI).
Дрок, или Цветок пустыни. Канцона из семи разновеликих
строф с множеством смежных и перекрестных рифм.
Написана под Неаполем весной 1836 года, несколько ранее
"Заката луны". Опубликована также посмертно.
По тону полемики с "веком шалым и надменным", уверовав-
шим в "светлое будущее и прогресс", канцона созвучна "Пали-
нодии", но в концептуальном плане исходит из высказанного
однажды автором кредо: "Моя философия не только не приводит
к мизантропии, как это может показаться поверхностному наб-
людателю и в чем многие ее обвиняют, но по самой своей при-
роде она исключает мизантропию" (Zibaldone, 4428). Заметим,
что описания окрестностей Везувия перекликаются с юношеским
стихотворением Леопарди, сохранившимся в рукописи и предс-
тавляющим собой вольную интерпретацию эпиграммы римского по-
эта Марциала (I в. н. э.):
Вот предо мной Везувий - злой проказник
Со склонами, увитыми лозой,
Где Вакх сзывает в честь богов на праздник,
И льется из мехов вино рекой.
Венера привечает здесь немногих,
Кого Амуры завлекают в сети.
Вот слышен хор Сатиров козлоногих,
Резвящихся в дубраве, словно дети.
Стряслось однажды лавы изверженье -
Очнулась грозная вулкана сила,
Повсюду сея смерть и разрушенье.
Богов такая дерзость возмутила.
Стихотворение "Дрок" является основополагающим для пони-
мания философско-эстетического кредо Леопарди. Приводим пе-
ревод, опубликованный в 1871 году А. Орловым, правнуком гра-
фа Орлова, который общался с итальянским поэтом.
Здесь, на хребте Везувия бесплодном,
В сухой степи, где взор не веселят
Ни блеск цветов, ни бархат трав зеленых,
Где песни птиц веселых не звучат,-
Душистый дрок, один ты льнешь порою
К нагой земле невзрачною листвою...
О, верный друг покинутых полей,
Ты мне знаком: тобой я любовался
Среди равнин забытых и пустых,
Близ города, что некогда считался
Владыкою земли. О, сколько раз
Вид этих мест печальных в поздний час
В душе моей будил воспоминанья
О днях былых, о невозвратных днях
Погибшего могущества и славы.'
И вот опять в безжизненных песках,
Средь звонких плит окаменевшей лавы,
Где ползает в полдневный зной змея
И кролик от нее спасается пугливый,
Тебя я вижу вновь, и снова чую я
Твой аромат над степью молчаливой.
И будишь ты опять в душе моей
Забытую печаль минувших дней.
Увы, здесь был когда-то край счастливый:
Колосья сочные качались на полях,
Паслись стада на пастбищах привольных,
В тени садов, во мраморных дворцах
Богач имел приют гостеприимный;
Здесь на ковре невянущих лугов,
В венке из роз и гроздий винограда
Покоились жилища городов,
Что сожжены со всем живым созданьем
Везувия расплавленным дыханьем.
Приди сюда, взгляни на этот прах,
Величия людей певец неутомимый,
И на седых безжизненных камнях
Пропой свой гимн обычный и любимый.
Приди сюда,- здесь рок запечатлел
Величие и славу наших дел!
Да, пусть идет сюда, кто любит восхищаться
Тобой, о век кичливый и пустой!
Оставив путь великий и прямой,
Что мысль воскресшая тебе предначертала.
Ты воротился вспять, слепец, назад глядишь,
Но жалкой спеси полн, "вперед иду" кричишь!
О, пусть твои сыны, покорствуя судьбе
И над тобой смеясь, бесстыдно льстят тебе.
Но знаю я, что скорое забвенье
Удел того, кто, сердца не щадя,
Клеймит свой век заслуженным укором.
О, нет, я не мирюсь с тем, что зовут позором,
И прямо говорю: глубокое презренье
К тебе, мой век, в душе питаю я!
Что сделал ты? Мечтая о свободе,
Ты мысль поработил,- залог ее святой!
Ты цель сковал тому, что вопреки природе
Одно могло спасти мой край родной
Из мрака варварства и рабского косненья,
Одно могло поспорить с этой тьмой
И нам блеснуть зарею обновленья!
Суровой истины, что жребий твой убог,
Как жалкий трус, ты вынести не мог.
От веры ты бежал и трусом называешь
Того, кто служит ей, не слушая тебя,
И только одного великим почитаешь
Того, кто, не щадя ни близких, ни себя,
Всех остальных насмешливо поносит
И жалкий жребий свой до неба превозносит!
Больной бедняк, но с честною душой!
Себя ты не зовешь ни сильным, ни богатым.
Но нищий силою и доблестью святой
Открыто кажет нам убогий образ свой
И срама своего не только не стыдится,
Но даже им кичится...
Нет, не велик, а глуп в моих глазах,
Кто жизнь свою ходя на помочах,
Рожденный в немощи и вскормленный бедою,
Кричит, что избран он для счастия судьбою,
И счастье то сулит таким же, как и сам,
Униженным бессильным беднякам,
Которых бурный вздох разгневанного моря,
Ток воздуха, травленный чумой,
Иль глубины подземной содроганье
Могли б стереть, как прах, с коры земной,
Не сохранив о них воспоминанья!
О, нет, в ничтожестве земного бытия
Великого иным воображаю я.
В лицо судьбы вперив бестрепетное око
И презирая ложь, он правды не таит.
Открыто признает он смысл ее жестокий,
О мире зла свободно говорит.
В страданьи тверд, взаимною враждою
С людьми не множит он своих скорбей.
Он не винит людей
В страданиях своих, как братьев по страданью,
Но верный своему высокому призванью
И полн любви, на помощь к ним идет
В борьбе за бытие, в борьбе с природой дикой.
Когда же ты придешь, воистину великий?
Я иногда брожу по этим берегам
Ночной порой, печальной думы полный,
И вдаль гляжу, как черной пеленой
Последней и широкою волной
Прилив их окаймил, и спят и дышат волны...
А надо мной, в прозрачной глубине
Мирьяды звезд горят, и свет их льется в море.
Как в зеркале живом, в его просторе
Своей красой любуются оне.
Горят... горят, и нет конца их свету,
И силы нет их взорами обнять,
И нет ума их таинства понять!
И выше, выше все, от ярких и блестящих
До светочей едва-едва светящих;
От них - туда, в мерцающий простор,
В надзвездный мир спешит мой жадный взор,
Но тонет в облаках лучистого тумана,
Как утлый челн в пучине океана!
И мнится мне, что знаешь ты. Земля,
И ты, наш мир, что мы зовем Вселенной,
С твоей луной, со звездами, с твоим
Блистающим светилом золотым
Пред каплею единой океана -
Пред искрою лучистого тумана!
А ты, мой брат? Где гордый гений твой?
Твои мечты бессмертья и свободы?
Твои дела? о, бедный царь природы,
Смеяться мне иль плакать над тобой?
Как с яблони осеннею порою,
Под тяжестию собственных соков
Созрелый плод, сорвавшись сам собою,
Случайно падает на гнезда муравьев
И губит их, мгновенно сокрушая
Их жизнь, добро, спокойный их приют
И все, что дал им неусыпный труд,-
Так из жерла гремящего волкана,
Взрывая прах к далеким небесам,
Ночь ужаса со стоном урагана,
Как фурия, внезапно поднялась
И, страшная, на землю пролилась
Кипящими и мутными ручьями,
Потоками огня, горячими песками
И погребла под тяжестью своей
Сады и города, и пашни, и людей!
Века прошли с тех пор, как бедные селенья,
Погибшие в ту ночь, и города,
И тысячи людей исчезли без следа
И преданы, как старый сон, забвенью.
Забытые могилы их давно
Убежищем для новой жизни стали,
И новые селенья возникали,
Как гнезда муравьев, у моря, под горой.
Прошли века, но все еще порой
Бледнеет и дрожит крестьянин бедный,
Подняв глаза к вершине роковой...
Как часто по ночам, сон чуткий прерывая,
Испуганный, с постели он встает
И слушает, сдержав свое дыханье.
И если ветерок до слуха донесет
Зловещее глухое клокотанье
Иль вдруг вода в колодце закипит,
Он вне себя от ужаса кричит,
Зовет жену и, захватив с собою
Пожитки бедные, испуганных детей,
Бежит, как тать, с своих родных полей!
И часто обратись с тоской неизъяснимой,
Несчастный, он следит издалека,
Как, медленно катясь, горящая река
И топит, и палит волной неукротимой
И сад его, и кров его родимый!
Прошли века. Из недр земли на свет
Вернулась вновь усопшая Помпея,
Как бы землей извергнутый скелет...
На улицах ее народ, теснясь толпою,
Пленяется ее могильною красою,
Безмолвьем гробовым широких площадей,
Колоннами дворцов, резьбою галерей,
Театров и домов безжизненной громадой
И форума разрушенной аркадой...
Но отчего ж порой, как будто чем смущен,
Стоит турист под этой колоннадой,
Взор устремив на дальний небосклон?
Там на него сквозь длинный ряд колонн,
Дымясь, глядит, как призрак исполина,
Везувия двурогая вершина.
Ужасный зев по-прежнему раскрыт,
Еще кипят в жерле потоки лавы.
Безжизненным обломком древней славы
Чудовище по-прежнему грозит!
И в поздний час, когда его дыханье
Во тьме ночной запышет вдруг огнем
И отблески его разносятся кругом,
Как факелов зловещее мерцанье,
В извилинах аркад и галерей
Змеится свет блуждающих огней.
Таков закон таинственной природы:
Медлительной суровой чередой
Идут века, за ними вслед толпой
Изменчивых теней и царства, и народы.
Но перемен не знает лишь она,
Бесстрастная, всегда себе верна!
И ты, мой дрок, пустыни гость отрадный,
Придет пора, погибнешь здесь и ты.
Подземный жар спалит твои листы,
И огненный поток поглотит жадно
Последнюю красу нагих степей.
И все же ты счастливее людей.
Униженный, с трусливою судьбою
Пред будущим, как раз, ты не стоял;
Ты с гордостью безумной не мечтал
Парить орлом под небом над землею
И о бессмертии своем не помышлял.
Подражание. Стихотворение со смежной и перекрестными
рифмами в строках 7-8, 9-12, 11-13, 10-14.
Считается, что написано оно весной 1827 года во время
одного из приездов Леопарди в Реканати. Это вольный перевод
известного стихотворения "Листья" французского драматурга и
поэта А. Арно, переведенного на многие языки, в том числе и
на русский В. Жуковским, Д. Давыдовым, В. Брюсовым и др.
Шутка. Стихотворение из семисложных и одиннадцатисложных
строк, из которых рифмуются: 2-6, 4-5, 7-8, 9-12, 10-II,
14-15, 17-18.
Стихотворение написано в Пизе 15 февраля 1828 года, ког-
да после затяжной паузы поэта вновь посетила муза. В дневни-
ке Леопарди заметил: "За всю жизнь я написал несколько не-
больших стихотворений. При их создании я следовал лишь вдох-
новению (или наваждению). Когда оно меня посещало, за две
минуты я делал набросок и распределял строки, а затем уже
ждал, когда меня вновь озарит (что случалось иногда по про-
шествии нескольких месяцев), и принимался за написание. Ра-
ботаю очень медленно. Если вдохновение обходит меня сторо-
ной, скорее из древесного ствола выйдет влага, чем хотя бы
одна строка из моей головы".
"Мелисс, послушай, мне приснился сон...". Стихотворение
в форме диалога из одиннадцатисложных свободных строк.
Написано в Реканати в 1819 году и дважды публиковалось
под названием "Ночные страхи", входя в цикл так называемых
малых идиллий. Позднее автор поместил его в раздел "Фрагмен-
ты".
Мелисс и Альцет - имена, которые, скорее всего, были за-
имствованы у Мосха, одного из мастеров пастушеской идиллии,
которого Леопарди переводил в 1815 году, да и тема "падения
луны", то есть конца света, также почерпнута из древнегре-
ческой поэзии.
"Напрасно уповал я на подмогу...". Фрагмент, написанный
в конце 1818 года в Реканати, развивает тему элегии "Первая
любовь". См. прим. к с. 50,
"Последний луч на западе угас...". Фрагмент, являющийся
переработкой первой песни юношеской поэмы "Приближение смер-
ти", в котором лирический герой заменен некой девушкой.
С греческого из Симонида. Стихотворение с одиннадцати- и
семисложными строками, из которых рифмуются: 1-3, 4-5,
6-8-9, 7-11, 10-1213, 14-18, 15-19, 16-17, 20-23, 21-22,
25-28, 29-31, 30-32-33 (свободны вторая и двадцать четвертая
строки).
Написано в Реканати в 1823-1824 годах и представляет со-
бой свободную интерпретацию фрагмента Симонида (у нас приня-
то написание Семонид) Аморгосского, ямбического поэта VII
века до н. э. По поводу своих вольных переложений Леопарди
как-то заметил: "Там, где переводчики стараются показать,
насколько они верны оригиналу, я, сохраняя эту верность,
стараюсь выглядеть переводчиком". В последнее издание поэт
поместил этот и следующий фрагмент как оригинальные произве-
дения, указав лишь вдохновивший его источник.
Из него же. Стихотворение из семи- и одиннадцатисложных
строк со следующим порядком рифм: 1-4, 2-6-9, 5-7, 8-10,
II-12, 13-15-19, 14-18, 16-20-22, 17-21, 23-24 (свободна
третья строка). Написано в Реканати в 1823-1824 годах.
Некоторые исследователи склонны полагать, что на сей раз
отрывок взят не из Симонида Аморгосского (см. прим. к с.
160), а из Симонида Кеосского (VI-V вв. до н. э.), более из-
вестного поэта, прославившегося своими дифирамбами, "плача-
ми" и эпиграммами.
Александр Махов
I. К Италии. Перевод А. Ахматовой
II. К памятнику Данте, который сооружается во Флоренции.
Перевод А. Махова
III. К Анджело Май, когда он нашел рукопись Цицерона "О
Республике". Перевод А. Махова
IV. На свадьбу сестры Паолины. Перевод А. Махова
V. Победителю игры в мяч. Перевод А. Махова
VI. Брут Младший. Перевод А. Наймана
VII. К Весне, или О древних Сказаниях. Перевод Н. Гуми-
лева
VIII. Гимн Праотцам, или О началах рода человеческого.
Перевод В. Помяна
IX. Последняя песнь Сафо. Перевод А. Махова
X. Первая любовь. Перевод А. Наймана
XI. Одинокий дрозд. Перевод А. Махова
XII. Бесконечность. Перевод А. Ахматовой
XIII. Вечер праздничного дня. Перевод А. Ахматовой
XIV. К луне. Перевод А. Махова
XV. Сон. Перевод А. Ахматовой
XVI. Одинокая жизнь. Перевод А. Плещеева
XVII. Консальво. Перевод И. Тхоржевского
XVIII. К своей Донне. Перевод А. Махова
XIX. Графу Карло Пеполи. Перевод А. Наймана
XX. Пробуждение. Перевод А. Наймана
XXI. К Сильвии. Перевод Н. Гумилева
XXII. Воспоминания. Перевод А. Махова
XXIII. Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии. Перевод
А. Ахматовой
XXIV. Покой после бури. Перевод А. Ахматовой
XXV. Суббота в деревне. Перевод А. Ахматовой
XXVI. Неотвязная мысль. Перевод А. Ахматовой
XXVII. Любовь и Смерть. Перевод А. Наймана
XXVIII. К себе самому. Перевод А. Ахматовой
XXIX. Аспазия. Перевод А. Ахматовой
XXX. К древнему надгробью, на котором усопшая девушка
изображена уходящей в окружении близких. Перевод А. Ахмато-
вой
XXXI. К портрету красавицы, изваянному на ее надгробии.
Перевод В. Помяна
XXXII. Палинодия. Перевод А. Ахматовой
XXXIII. Закат луны. Перевод И. Тхоржевского
XXXIV. Дрок, или Цветок пустыни. Перевод А. Наймана
XXXV. Подражание. Перевод А. Махова
XXXVI. Шутка. Перевод А. Махова
XXXVII. "Мелисс, послушай, мне приснился сон...". Пере-
вод А. Махова
XXXVIII. "Напрасно уповал я на подмогу...". Перевод А.
Махова
XXXIX. "Последний луч на западе угас...". Перевод А. Ма-
хова
XL. С греческого из Симонида. Перевод А. Махова
XLI. Из него же. Перевод А. Махова