Наш 387-й батальон дислоцировался на улице Воинова (Шпалерной). Когда кольцо блокады замкнулось, нам приказали обеспечивать город продуктами.
   Мы подвозили ленинградцев к Ладожскому озеру (бухта Мария, Осиновец, Вагановский спуск), там корабли Ладожской флотилии перевозили эвакуированных на другой берег, в район, где еще функционировала железная дорога. Это через Волховстрой. Обратно в город везли пополнение с Большой земли, боеприпасы и продукты. Порожние машины, идущие в город, на КПП не пропускали.
 
   Ганелина Ирина
   22 июня 1941 года у меня был экзамен по физиологии. Я заканчивала второй курс Первого медицинского института. Когда услышала, что началась война, большого страха не ощутила, мы ведь тогда думали, что наша армия быстро победит.
   После экзамена по физиологии у нас был еще один экзамен, и я больше волновалась из-за учебы, чем из-за войны. А потом, в конце июля, нас, студентов, послали рыть окопы. Была хорошая, жаркая погода, студенческая компания, – рыли окопы с удовольствием.
   Через некоторое время в городе началась эвакуация, и за мной приехал отец. Мать у меня была врачом и еще в конце июня уехала на фронт под Мурманск. Дядя тоже был врачом в госпитале, и их собирались эвакуировать. Отец решил отправить меня вместе с дядей. Я очень не хотела уезжать, ведь тогда, в августе мы не понимали, какая опасность нависла над Ленинградом. И вот нас погрузили в вагоны, и мы ждали отправления, а тут немцы взяли Мгу. Путь по железной дороге перекрыт. Вы знаете, у человека бывают дни, которые он считает счастливыми в своей жизни. В тот момент, когда отложили отъезд, я почувствовала себя очень счастливой, потому что осталась здесь.
   Я знала многих людей, которые не эвакуировались, хотя могли. Друзья моего будущего мужа учились в университете, они могли уехать еще в августе, но остались из-за госэкзаменов. Они говорили: «Мы немцев боимся, но госэкзаменов больше». И остались. А я, когда эвакуация отменилась, вернулась к своим товарищам, туда, где мы рыли окопы. Потом уже, после войны, мой бывший начальник госпиталя рассказал, что эти окопы заняли немцы и оттуда их очень трудно было выбить. Вот так бывает: рыли для своих, а заняли немцы.
 
   Ганелина Ирина
 
   Галибин Константин
   Я учился в институте имени Лесгафта. Большая часть наших студентов, включая девушек, ушли в партизанские отряды. Мне туда путь был закрыт – у меня был «белый билет» – поэтому я со своим приятелем Анатолием Филипповым определился в добровольческий отряд из спортсменов Ленинграда. Там насчет здоровья никаких разговоров не было.
   Меня зачислили в качестве рулевого сигнальщика на одну из крейсерских яхт, потом списали на катер КМ-4 и отправили в Новгород в составе небольшого отряда. Я видел, как оттуда уходили на пароходах многие руководители.
   Когда мы подходили к Новгороду, навстречу попались буксиры. Мне один очень запомнился: на палубе стоял громадный фикус в кадке, а вокруг него сидели, чаевничали. За ним второй, третий буксиры. Подошли к городу, видим, на берегу народу – тысячи, бегают, ждут эвакуации. А катер может взять 10– 20 человек.
   Наш командир, старший лейтенант дал команду догнать эти буксиры (у нас скорость была побольше) и возвратить назад. Мы догнали, вернули. А у берега стояли громадные баржи бревенчатые, заполненные людьми. Заставили их взять на буксир баржи, но они не смогли их сдернуть, не хватало сил.
   Утром налетели самолеты, начали бомбить Новгород. Мы по этим самолетам стреляли, но они вооружены были лучше. Когда город сдали, мы должны были не допустить форсирования Волхова немцами. Но катерам с одним пулеметом трудно было это сделать.
   Среди нас никогда не было речи о том, что Ленинград может быть сдан. О Москве даже говорили. Но чтобы Ленинград! С кем бы ни общались – такого не было. Я не знаю, как считать в процентах, но то, что за нами был Ленинград – это в немалой степени помогло одержать победу.

Глава 2
Враг у ворот

   8 сентября в 7:40 утра фельдфебель 3-й роты 424-го пехотного полка поднял на колокольню Шлиссельбургской церкви немецкий флаг. Кольцо блокады замкнулось. Однако покорителей Шлиссельбурга ждал неприятный сюрприз. Из старинной крепости Орешек, расположенной в истоке Невы на острове в двухстах метрах от Шлиссельбурга, по немцам ударили две пушки. В тот день в Орешек было отправлено 10 моряков – забрать со склада принадлежащие Ладожской флотилии запасы. Пока занимались погрузкой, немцы уже ворвались в район порта. Моряки оказались свидетелями того, как в порту фашисты расстреливали людей. Не в силах сдержать себя, краснофлотцы стали искать в казематах что-нибудь пригодное для стрельбы. Нашли два орудия без прицелов и боеприпасы, установили их на башне, и Николай Канушкин, имевший опыт артиллериста, выстрелил по немецкой батарее. Так началась оборона крепости Орешек. Немцы решили, что крепость защищает большой гарнизон, и не стали сходу штурмовать. В Ленинграде быстро поняли, в чем дело, и прислали подкрепление: капитана Алексея Морозова с группой из 13 краснофлотцев. Они привезли семь 44-миллиметровых пушек и 6 станковых пулеметов, оборудовали стрелковые точки. Балтийцам в крепости пришлось выдержать невероятные испытания. Только во время одного обстрела немцы выпустили 248 тяжелых снарядов и 1000 мин. Но Орешек держался всю ленинградскую блокаду.
   ВОСПОМИНАНИЯ:
   Канашин Иван
   Отправили меня в крепость Орешек. Нас было пять человек, погрузились мы в шлюпку и поплыли. Немцы нас заметили с другого берега и открыли шквальный огонь. Шлюпку перевернуло, мы все оказались в воде. Течение там сильное, и трое из нас сразу утонули. А я кое-как, через силу, поплыл к ближайшему берегу и оказался на островке крепости. Весь гарнизон крепости – 260 человек, не считая морской батареи (тех, наверное, еще человек 30): пулеметный взвод, артиллерийская батарея и 2 взвода противотанковых ружей. Все необходимое доставляли на лодках, ночью. И боеприпасы, и медикаменты, и сухой паек. Выдавали 250 граммов хлеба и кое-какие консервы.
   В Орешке я был наводчиком знаменитого орудия «Дуня». Оно стояло на крепостной стене. Мы сделали над ним укрытие и били по немцам прямой наводкой. Снарядов сначала хватало, а потом стало мало. К нам ночью шел катер с ящиками снарядов. Немцы его утопили. И мы ночью на шлюпках подходили к этому месту, ныряли, ящики оттуда доставали, грузили на шлюпки и возили в крепость.
   Немцы время от времени пытались крепость взять. Зимой они подходили по льду, но мы такой шквальный огонь открывали из пулеметов, что они отходили обратно. И летом пытались. И снова мы их отгоняли. Но фашисты, в отличие от наших, жалели своих солдат и не хотели, чтобы они зря погибали. Они прекратили попытки брать штурмом и стали постоянно бомбить. Мы, чтобы пройти по территории крепости, вырыли повсюду траншеи, а жили в башнях.
   В крепости я стал комсоргом батареи. Я командиром отделения был, а по званию – старший сержант.
 
   Оборона крепости Орешек
 
   Кольцо блокады сомкнулось стремительно и внезапно. В Ленинграде уже казалось чудом, если кто-то может остановить сокрушительный марш германской армии. Боевые части Красной армии, способные противостоять вермахту, были наперечет. 31 августа ленинградские газеты вышли с заголовками «Слава отважным воинам части Бондарева! Сражайтесь, как бондаревцы!» К этому моменту дивизия Бондарева воевала на Ленинградском фронте всего 2 дня.
   В июле 1941-го дивизия Бондарева была прижата финскими войсками к Ладожскому озеру в районе Сортавалы. В сводках финского командования она значилась как уничтоженная. Однако Бондарев сумел на кораблях Ладожской флотилии с минимальными потерями эвакуировать весь личный состав, технику и даже артиллерию на остров Валаам. Оттуда дивизию переправили под Ленинград, и в тот же день она вступила в бой в районе Тосно. 29 августа передовой 407-й полк 121-й пехотной дивизии вермахта, марширующий к Ленинграду, был застигнут врасплох. Противник был не только остановлен, но окружен и разбит. Бондаревцы захватили 300 пленных, 46 орудий, десятки автомашин и полковое знамя.
   После этой победы по Ленинграду разошлись слухи о целой армии Бондарева из Сибири. Впрочем, немцы тоже скоро оценили, с кем имеют дело, и в своих листовках называли 168-ю «дикой дивизией генерала Бондарева, обманутого большевиками». Оказалось, профессиональная, кадровая часть с грамотными командирами способна творить чудеса. Но все же, не способна спасти фронт.
 
   ДОСЬЕ:
   Бондарев Андрей Леонтьевич, полковник, 40 лет. Участник Гражданской войны. Командовал дивизией в Финской войне, награжден орденом Красного Знамени. По отзывам сослуживцев, в любой ситуации сохранял спокойствие, командовал «без голосовых связок». Не терпел действий по шаблону, в боях берег личный состав. В 1941 году командир 168-й стрелковой дивизии.
 
   ВОСПОМИНАНИЯ:
   Краснопеев Иннокентий
   Начало войны меня застало на четвертом курсе Военно-медицинской академии. Нас сразу же перевели на сокращенную программу пятого курса. 9 сентября, когда началась блокада Ленинграда, весь мой курс (а это 262 человека) досрочно выпустили из Академии без дипломов, выдали справку об окончании курса и отправили на фронт. Таких, как мы, называли еще в Первую мировую войну зауряд-врачами. У меня было назначение в одну из дивизий, в медсанбат, командиром хирургического взвода, но когда я добрался до медсанбата, его уже расформировали, – вывозили последние повозки с имуществом. Я говорю: «Отправляйте меня в любую часть». И меня отправили в 168-ю дивизию[12] Бондарева, которая знаменита тем, что насмерть стояла в обороне Ленинграда. Это была кадровая дивизия. Она воевала на Карельском перешейке и, когда ее перевели под Ленинград, все свое оружие привезла. А как встала под Пушкиным, так немцы ее не могли стронуть с места, – она сама отступила, когда получила приказ оставить город.
   Я был врачом 402-го стрелкового полка. Полковой медицинский пункт находился в Пушкине, на Слуцком шоссе (ныне – Павловском), дом 26. У меня память не очень хорошая на адреса и имена, но этот адрес я запомнил на всю жизнь, потому что там началась моя служба. К нам поступало много раненых. Медикаментов хватало, но ими почти не пользовались. Солдатам давали водку для обезболивания, перебинтовывали и отправляли в тыл. Лечить было некогда. Бои шли очень напряженные. Пушкин сдали 18 сентября.
   Немцы на передовой разбрасывали листовки и пропуска через линию фронта. В одних листовках они гарантировали, что будем у них жить свободно, другие были со словами: «Питерские дамочки, не ройте ямочки, придут наши таночки, заткнут ваши ямочки». Кидали листовки со снимком сына Сталина, Якова (он был артиллеристом, командиром батареи и попал в плен), но мы их использовали на самокрутки, либо на ветер ходить. Бумага-то хорошая, мягкая.
 
   Муштаков Порфирий
   Мою батарею часто перебрасывали с одного места на другое, потому что она дальнобойная. Однажды забрались мы на дерево, наблюдательный пункт себе там сделали. Стереотрубу прикрепили и смотрим: выезжает немецкая батарея на конной тяге, как и у нас, и начинает разворачиваться. Я сразу накалываю точку на карте и докладываю командиру дивизиона. Он мне приказал немедленно открыть огонь. Я начал стрелять залпами. Через три залпа уже «вилку» (есть такой термин в артиллерии) захватил. Потом – беглый огонь прямо по орудиям. Там взрывы, темные клубы – точное поражение было. Вообще, наши артиллерийские орудия на высоте были. Я как кандидат военных наук считаю, что недаром Сталин называл артиллерию богом войны. Ведь наша артиллерия была более качественная, чем немецкая. 105-миллиметровая немецкая пушка по калибру меньше, чем наша, но она неуклюжая. Я это и до войны знал, и во время войны видел. Немецкая – тяжелая, в два раза тяжелее, чем наша 122-миллиметровая. Но, несмотря на это, нам приходилось отступать на Лужском рубеже. Наши танки КВ и Т-34 – лучшие в мире, но их не хватало. Ведь у нас перед началом войны было только 1142 танка. А у немцев – 5 с лишним тысяч.
 
   Муштаков Порфирий
 
 
   Самохвалова Татьяна
   Когда началась война, я училась на агронома в институте в Пушкине. После 22 июня нас стали отправлять по домам. А мне сказали остаться, так как я в 1940-м окончила курсы медсестер от Красного Креста. В комсомольской организации сразу после объявления войны составляли списки тех, кто может работать в подполье. Я записалась туда. Но уже 10 июля приехали два майора из 10-й артиллерийской дивизии – им нужны были две сандружинницы. Так я и попала в 62-й полк, 3-й дивизион 10-й дивизии[13] под командованием капитана Викторова.
   Первое боевое крещение получила под Петергофом: первые раненые, первые бои. Второе – в лесу Ораниенбаума. Там было столько раненых, что трудно представить. Я была вся в крови – руки, гимнастерка, штаны. Помню, как из леса прибежали два моряка и кричат: «Сестричка, сестричка, давай к нам, у нас там полно моряков раненых». И я ушла их перевязывать. Тогда я впервые увидела моряков. У них ленты с патронами крестами по всей груди и автоматы (забирали их у убитых немцев). Я до этого автоматов совсем не видела.
   Я перевязывала группу раненых, когда началась атака немцев. А у моряков было мало патронов, и они развязали свои ремни и начали бить немцев пряжками. Такого я больше не видела за всю войну.
 
   Хомивко Иван
   Я учился в электромеханической школе, расположенной в Кронштадте. На второй день войны мы, большинство курсантов, из патриотического порыва начали подавать рапорты, чтобы отправили на фронт. Меня (после третьего рапорта) и еще 12 курсантов зачислили в морскую пехоту, в 7-ю морскую бригаду[14] полковника Парфилова. Но это было уже в сентябре, когда враг подошел к стенам Ленинграда. Бригада состояла из личного состава кораблей Балтийского флота и учебных отрядов. Там было около 5 тысяч человек. Нашим командиром батальона был капитан Чапаев, так что мы в шутку называли себя чапаевцами.
   Заняли мы оборону между Пушкиным и Колпино: правое крыло упиралось в Пушкин, а левое – в Красный Бор. Наш взвод стоял на Московском шоссе. Моя стрелковая ячейка располагалась буквально в кювете. Ночью пришли, расставили бойцов по окопам, по ячейкам, и наш командир взвода лейтенант Михайлов стал переходить с бойцами через Московское шоссе, его здесь шальная пуля скосила. Там местность ровная, никаких кустов, только капустное поле. У нас не было землянок, были капониры в окопах. Немцы обстреливали ежедневно, с утра до вечера. Не давали даже покушать, все время был обстрел. Накрываешь себя шинелью, котелок держишь и кушаешь. Они стояли буквально в 120 метрах. Они на штык поднимали буханку хлеба и кричали: «Матрос, кушать хочешь – переходи к нам!» Оружия, боеприпасов не хватало. Выдавали по 4 гранаты и винтовку. У немцев были автоматы, а у нас – винтовки.
   В начале сентября 1941 года немецкая пехота – под Ленинградом. Захватчики уверены, они не зря прошли с боями 800 километров от границ Восточной Пруссии. Теперь будут гулять по улицам и набережным бывшей царской столицы. Линия фронта уже в районе Сосновой Поляны. Разведка вермахта на мотоциклах достигла Кировского завода. 11 сентября Восточно-Прусская 1-я дивизия штурмом взяла Красное Село.
   Ближе всего враг подошел к городу на двух направлениях: со стороны Кировского завода и Средней Рогатки. Но если на юго-западе немцы прорывались через плотную городскую застройку, то с юга их ждали лишь поля совхоза «Шушары» и редкие цепи красноармейцев.
   Дороги были заполнены беженцами и солдатами, отступающими из Пушкина, Павловска, Гатчины. Тысячи людей тянулись по равнине. И все они – легкая добыча для немецкой авиации. В Ленинграде 3 дня пылали разбомбленные Бадаевские склады, где хранились 3 тысячи тонн муки и 2,5 тысячи тонн сахара.
   В Ленинград стекались вооруженные, деморализованные солдаты и матросы, потерявшие своих командиров. И казалось, что город уже открыт, никто его не защищает, завтра в Ленинград придут немцы.
   Все ждали решающего штурма. Блокадный Ленинград превратили в крепость. Укрепления строились не только на окраинах, но и в самом центре. Даже Невский проспект стал линией обороны. Немцы наступали с юга. Поэтому на северной стороне Невского все угловые дома оборудовали для уличных боев. Занимались этим бойцы специальных частей НКВД.
   ВОСПОМИНАНИЯ:
   Юркин Григорий
   Нашему полку было приказано готовить оборону внутри города на случай прорыва немцев. На Литейном проспекте в угловых домах мы оборудовали огневые точки для пулеметов и минометов. Делали скрытые проходы между домами по подвалам и крышам, создавали отдельный командный пункт. Мы даже обучали жителей этих домов, на случай если придется вести бои. Даже сейчас, проезжая по Литейному, я смотрю, где были у нас установлены эти точки. Даже в Большом доме устроили пулеметные гнезда.
   Оборону организовали по всему городу. Московские ворота были разобраны, большими металлическими фрагментами перегородили улицы. А Московский проспект был покрыт маскировочной сеткой, потому что на фронт шли машины, а немецкие летчики их все время расстреливали. До самого Пулково эта сетка была установлена.
 
 
 
 
   Москаленко Нина
   Трое суток по направлению к Пулковской горе шли наши мужчины-ленинградцы, колонна за колонной. Мне казалось, что это целая стена, целый город выстроился и идет на защиту своего Ленинграда.
   Когда началась канонада, было похоже на землетрясение силою 6 баллов, потому что почва тряслась под ногами. Я перепугалась и побежала к трамвайной остановке, чтобы добраться в центр города (трамвай у нас был № 39). За мной бежали мама и братья. Трамвай стоял на кольце, водителя не было, людей тоже не было. От тряски трамвай скользил по рельсам взад-вперед. «Мессершмитт» летел, издавая страшный, противный вой. От этого воя можно было сойти с ума. На бреющем полете он строчил из пулемета по бегущим людям. Мы упали в канаву. Как выбрались, не помню. Но добрались до города. Всем беженцам давалась в центре жилплощадь эвакуированных людей. Мой муж определился на Лиговке, 124. Там, в основном, проходило мое блокадное время.
 
   Королева Зинаида
   Война меня застала на рабочем месте (я портниха), по радио услышала речь Молотова о начале войны. Примерно в конце июля – начале августа я уже была на оборонных работах в Копорье – копали противотанковый ров. Из Копорья нас отправили копать рвы в Петергоф (мы пешком добирались), а потом в Стрельну. В Стрельне ужас: гонят скот – ржание лошадей, блеяние овец, крики детей. Начальник наш сбежал, и мне пришлось руководить сотней рабочих. Рабочие там делились на сотни, у меня, по-моему, была одиннадцатая. Ров мы рыли зигзагами, на случай высадки десанта с моря, это примерно там, где Константиновский дворец. Мы ушли из Стрельны за два часа до того, как ее заняли немцы.
   Потом я строила баррикады около Кировского завода. А затем работала по специальности – выполняла военный заказ: шила шинели, ватники.
   Однажды мы с мамой пошли в Гостиный Двор. И в это время начался обстрел. Один снаряд попал в Гостинку – со стороны Садовой между первой и второй колоннами. Мама попала под этот снаряд, сзади нее женщине оторвало нижнюю челюсть. Мама за меня волновалась, она ее приставила к витрине и пошла меня искать. Мы перебежали Невский и переждали эту тревогу в бомбоубежище.
 
   Королева Зинаида
 
   Юркин Григорий
   Мы в начале войны размещались на Международном проспекте (сейчас Московском), в школе. Круглые сутки, днем и ночью по проспекту шли беженцы. Везли свой скарб на себе, на всем, что имело колеса: на тачках, детских колясках, велосипедах. Размещали их по всему городу: в спортивных залах, в пустых помещениях, а сколько прибыло точно – сказать никто не может.
   Был такой случай. Чтоб бойцы не скучали, я установил турник прямо у двери. Был солнечный день, около школы собралась вся рота. На турнике показывают друг другу, на что способны. Тут солдат выходит из кухни и говорит, что в столовой все готово, можно заходить. Я построил роту и завел в столовую. Вдруг раздался страшный взрыв, вылетели окна вместе с рамами. Когда мы вышли из столовой, то на месте турника была глубокая воронка. Если бы на одну минуту позже позвали нас, то трудно представить, что бы осталось от нашей роты. Мы даже потом этого солдата благодарили.
   Помню еще один случай. Там, где размещался батальон, стояли машины поливочные. «Голубки» мы их называли, по голубому цвету. Они очень здорово нам помогли. Мы к ним приделали довольно мощный пожарный насос, и наши «голубки» тушили пожары. Объявили воздушную тревогу, я взял снайперскую винтовку и встал рядом с землянкой. Смотрю, летит «юнкерс» со стороны Пулкова в сопровождении истребителя. Я в оптический прицел наблюдаю, но сбить «юнкерс» из винтовки – это практически невозможно. И я заметил, что от него падает бомба и летит прямо на меня. Ну, скорость падения бомбы примерно 50 метров в секунду, а высота примерно 400 метров, значит, в моем распоряжении было 4 секунды. Я бросил винтовку и прямо ласточкой нырнул в землянку. Представляете, я никогда даже не предполагал, что земля может так качаться. И когда я потом, оглушенный, контуженный, вылез наружу, смотрю – одна из «голубок» наших заброшена на мастерскую, кверху колесами лежит. Счастливая случайность, что остался я живой.
 
   Короткевич Нина
   С первого дня войны театральный институт организовал агитбригаду. Я была зачислена в нее с танцевальным номером. Мы сразу стали выступать на мобилизационных пунктах, а потом нас направили в гатчинский гарнизон. Мы сели в машину, приехали туда уже в костюмах. Вдруг какой-то военный подлетает к нашей машине: «Куда вы приехали?! Зачем вас сюда привезли?! В пяти километрах немцы!» Мы поехали обратно. Слышали разрывы снарядов, невероятный шум. И вслед за нами самолеты немецкие летели, мы должны были с машины соскакивать и прятаться в огороды. Самолеты пикировали на дорогу и делали так: «жжжжжжжжж» и «ды-ды-ды-ды», из пулемета наверное. Три раза делали облет. Вот это было первое потрясение. Поначалу никто серьезно войну не воспринял. После этой поездки война воспринималась нами уже по-другому.
 
   Пенкин Алексей
   Конечно, не ожидали, что будет такая сильная, уничтожающая война. Народ, надо сказать, стойко переносил это, не падал духом.
   Помню такой случай. Ехал я в трамвае в сторону порта, Ленинград в блокаде, кажется, еще не был. И слышу, на русском языке говорят: «Вот, что вы тут сопротивляетесь? Ленинград все равно погибнет. Сдавайтесь. Если придут немцы – они ваши освободители и все». Ну, тут к ним подошли (видимо, сотрудники органов) и говорят: «Молодые люди, давайте выйдем». Ну, их взяли. Куда дели, я не знаю.
   На стол руководства регулярно ложились спецсообщения НКВД о ситуации в городе и настроениях ленинградцев. Они не были похожи на бравые реляции советской пропаганды, зато отражали истинное положение дел.
   Из спецсообщения НКВД: «За последнее время в Ленинграде возросли пораженческие настроения. Значительная часть лиц считает: войну с Германией Советский Союз проиграл, Ленинград и Москва будут сданы».
   Часть населения полагала, что город можно спасти, лишь сдав его неприятелю. Эту идею даже пришлось обсуждать в советской прессе. 25 сентября 1941 года газета «Ленинградская правда» напечатала необычайно смелую статью «Старые знакомые». В статье – разговор двух подруг: «Стоит ли сопротивляться? Не лучше ли шапку снять и милости ждать. Отдать город и спастись». Подруги, конечно, решили не сдаваться. «Возьмем винтовки – будем драться на улице».
   Вскоре в органы НКВД поступила информация – винтовки могут повернуться и против советской власти.
   Из спецсообщения НКВД: «В конце октября начали поступать сигналы о готовящемся в Ленинграде военном перевороте. Рабочий завода “Красный треугольник” рассказал, что два командира Красной армии ему посоветовали: “Вы, рабочие, должны восстать против советской власти. Восстаньте без оружия, а мы, военные, вас поддержим“».