Обычно после присяги курсантам полагался день отдыха, праздничный обед с незамысловатыми армейскими деликатесами вместо перловки и макарон, но в ту присягу сразу после парада продолжились обычные занятия, только строевая подготовка вновь оказалась урезана за счет дополнительных тренировок на орудийной матчасти.
Кременчугские ребята-аэроклубовцы заметно выделялись из общей массы вчерашних школьников, сказывалась военизированная подготовка, да и возрастом они постарше других, как никак, а окончили в то лето элетротехнический техникум, готовились поступать в институты, летные училища. Командиры заметили парней, посовещались с начальником училища и разбрасали ребят по подразделениям, назначив отделенными командирами и помкомвзводами. Владик с гордостью привинтил на черные петлицы под скрещенные пушечки два маленьких рубиновых треугольничка младшего сержанта.
Дни пролетали за днями. Из-за отсутсвие конского состава курсанты на собственных плечах , словно бурлаки вытаскивали из парка на ближний пустырь пушки, копали для них укрытия, окопы, блиндажи. Учились разворачивать к бою, наводить, заряжать, сворачивать батареи и взводы из боевого положения в походное. Преподаватели гнали учебную программу, сжимали, сокращали теорию, давали побольше практики, тренировок. В один разпрекрасный день, когда курсанты потели на практических занятиях вновь ожила пустовавшая конюшня. В стойлах появились золотистые, тяжелые, здоровенные как на подбор артиллерийские битюги. С ними прибыли набранные из конюхов и пастухов ездовые. К нарядам по кухне, к караулам и дежурствам по батарее добавились наряды по конюшне, чистка лошадей, выводка, езда, манеж, а затем и основы джигитировки, но таскать тяжеленные орудия вручную слава Богу прекратили.
Порой Владику казалось, что он служит в армии всю сознательную жизнь, а Днепр, техникум, ОСАВИАХИМ, самолеты существовали в совсем другой реальности, в далеком детском счастливом сне ...
После присяги пробежали плотно забитые учебой и тренировками недели. Война приближалась и сводки Совинформбюро становились всё более туманными и тревожными. Если раньше на политбеседах политруки бодро объясняли временные успехи немцев неожиданностью нападения и предсказывали не сегодня так завтра начало решительного генерального контрнаступления Красной Армии, то теперь больше акцентировали внимание курсантов на стойкости, нерушимости обороны, на отличном владении оружием. Всё чаще проносились над казармой училища эскадрильи немецких самолетов. Если вначале воздушные тревоги случались только по ночам, да и то не каждый день, то теперь немцы летали уже и днем. Целые эскадрильи бомбардировщиков, окруженные юркими истребителями, с зудящим, надрывным звуком проходили в сторону Харькова и возвращались в таком же строгом порядке обратно.
Аэроклубовцы тщетно всматривались в небо ища родимые краснозвездные истребки, верткие Ишачки, Чайки, стремительные ЯКи и МИГи. Не было их... Напрасно на глазок старались ребята определить немецкие потери, рассмотреть пробоины в фюзеляжах, дыры в крыльях, прорехи в построении эскадрилий... Оставалось только бессильно сжимать кулаки, да грозить немцам снизу, словно дулю крутить в кармане.
Иногда защищающая Суммы зенитная артиллерия ставила на пути самолетов врага жиденькую завесу заградительного огня и небо на пути стальных птиц вспухало белыми пушистыми клубками разрывов. Большей частью снаряды рвались выше строя машин и многие курсанты зло ругали зенитчиков мазилами, неправильно определившими высоту полета. Из рассказов повоевавших в Испании и над Халкин-Голом инструкторов аэроклуба Владик один из немногих знал - это не перелеты, а взрывы самоликвидаторов пролетевших мимо цели снарядов. Дело дошло до того, что сам комбат решил объяснить удрученным парням, что попасть в летящий с огромной скоростью и на большой высоте самолет очень сложно, вероятность довольно маленькая и для действенного отражения воздушных налетов требуется высокая плотность артиллерийского огня, которую несколько разрозненных орудий, разбросанных по окраинам Сумм, создать не могли. Зенитчики стреляли скорее для поднятия духа населения, словно напоминая врагам Мы есть, мы живы. Раньше или позже, но отомстим.
В одну из ночей курсантские батареи подняли по тревоге. Полусонные, неотдохнувшие мальчишки механически вскакивали, натягивали под крики старшин и отделенных пропотевшие галифе и гимнастерки, наматывали портянки и обмотки, совали ноги в бутсы и выскакивали в оружейную комнату за винтовками. В отличие от предыдущих тревог каждому выдали полный комплект патронов и по две старые бутылочные гранаты. Старшины раздавали сухой паек, заставляли наполнять фляги водой, забирать с собой вещмешки и шинельные скатки. Приготовления явно отличались от обычных сборов перед учебным выходом в поле или ненавистным ночным кроссом по пересеченной местности. Опасения оправдались - тревога оказалась боевой. Училище вновь посылало на фронт питомцев, но уже не полк, как в первый раз, а только дивизион, все четыре батареи ... последние...
В предрассветной воглой дымке натянутой с Ворсклы битюги тащили орудийные упряжки, зарядные ящики, снарядные фуры, номера расчетов шагали за орудиями в пешем строю. Вместо коротких, приемистых артиллерийских карабинов за плечами колыхались длинные, неуклюжие пехотные трехлинейки со штыками. Перед головными орудиями батарей шли комбаты и только командир училища ехал верхом. Марш предстоял долгий, напряженный. Конского состава не хватало и его приходилось беречь. За походными колоннами батарей понурые крестьянские лошади, мобилизованные в срочном порядке вместе с возчиками в близлежащих селах, понуро тянули на обычных телегах нехитрый училищный скарб, катушки телефонного провода, патронные и гранатные ящики, все не вместившееся в орудийные передки и зарядные ящики. Замыкали построение несколько зеленых полевых кухонь.
Училище втянулось в марш и пошло, пошло, попирая подошвами и ободами колес суммскую землю, не зная еще, что под Киевом немцы замкнули кольцо окружения и курсантами близлежащих училищ командование фронта пыталось затыкнуть многокилометровые дыры вокруг Харькова. Шагавшие в строю не думали, не догадывалоиь, что только немногие из уходящих в рассветную мутную даль стриженных под нулевку парней через долгие годы вернутся на берега тихой родной Ворсклы..
Окончательно рассвело, туман ушел и растянувшаяся колонна училища двигалась под открытым синим небом среди неубранных пшеничных полей и перелесков. На открытых местах людей охватывало волнение, все крутили головами, всматривались в синюю даль неба, прислушивались к ненадежной тишине, способной разорваться смертоносным гулом моторов. Тревожная боязнь словно невидимыми волнами передавалась от людей животным, битюги убыстряли шаг, колонна подтягивалась, сжималась. Напряжение спадало только под кронами очередной опушки леса, скорость движения вновь несколько замедлялась, лошади фыркали, обмахивались подрезанными хвостами, курсанты начинали кунять головами, веки сами собой смеживались и люди брели словно сомнамбулы, распаренные зноем бабьего лета, потные под дерущими шею скатками шинелей, натирающими тело брезентовыми ремнями винтовок, подсумков с патронами, гранатных сумок. То один то другой доставал флягу и, жадно прильнув к прохладному алюминиевому горлышку обтянутой защитным сукном баклажки, вбирал в пересохший рот живительную влагу. Облегчение было кратковременным, вода выходила новым потом, он стекал по лопаткам, спине, пояснице, влажно чмокал в бутсах скомкаными, пропрелыми портянками.
Изредка, на взмыленных конях, проносились офицеры связи и подгоняли, торопили командира дивизиона, от имени командования фронта требовали, приказывали ускорить движение. Полковник устало расписывался на очередном пакете, передавал по батареям приказ подтянуться, повысить темп. Ненадолго это действовало и одинокая колонна убыстряла свой нескончаемый марш. Очередной посыльный убеждался в выпонении приказа и исчезал в мареве дня.
Стояли вдоль дороги поля пшеницы давно перестоявшей все сроки жатвы, но не тарахтели ушедшие на войну вместе с трактористами и комбайнерами трактора, не тянулись за жатками валки сена. Зерно медленно осыпалось на сухую землю из колышимых ветром стеблей на радость и прокорм бесчисленно расплодившихся в ту осень хомяков, сусликов и полевок, еще не знающих, что на следующий год и для них настанет мор и бескормица.
Усталые, идущие без привала люди не выдерживали долго принятого темпа и постепенно скорость вновь падала до прежней. Снова уныло колыхались в замедленном ритме выбоин дороги стволы пушек, замещали одна другую спицы колес, переставлялись натруженные ноги.
Прибитая за ночь влагой пыль поднималась и уже клубилась над колонной, облепляя потные лица зудящей жесткой гипсовой маской, лезла в нос и рот, уши, от неё слезились глаза и свербела кожа под пилоткой. У полковника имелся приказ идти не останавливаясь, без привала, но дивизион не укладывался в жесткий, расчитанный на механизированный марш график движения разработанный в штабе, и безнадежно опаздывал с выходом на заданный рубеж обороны.
У курсантов не оставалось сил двигаться, а у командования фронта не имелось войск оборонять неожиданно оголенный город от наступающих немцев. Дивизион училища, неслаженный, не произведший еще ни одной настоящей боевой стрельбы являлся в тот день единственной призрачной надеждой если не остановить, то по крайней мере задержать рвущегося в прорыв врага. В те летние дни счет шел на отдельные танки, самолеты, роты, орудия собираемые по крохам, и само словосочетание полнокровный артиллерийский дивизион звучало весьма обнадеживающе.
Очередной офицер связи внес новые коррективы в маршрут, обозначив рубеж обороны ещё ближе к Харькову. Колонна повернула и к исходу дня наконец вышла к маленькому хуторку на пригорке, прикрываемому с тыла леском. От высотки с десятком крытых соломой хат открывался вид на развилок шоссейной и проселочной дорог, железнодорожный перегон с переездом и будкой обходчика, поля, пересеченные оврагами.
Курсанты повалились на траву, но не менее измученные командиры заставили подняться, скинуть скатки, составить в козлы винтовки и приняться за оборудование огневых позиций. Возчики с обозных телег притащили лопаты, кирки и ломы. Усталые руки вчерашних школьников дрожали и отказывали повиноваться, рукоятки выскальзывали из мокрых от пота и кровавых мозолей ладоней, но звучал приказ и люди работали, в полузабытьи, механически взмахивая кирками, долбя землю ломами, выбрасывая лопатами жирную черную землю. Выкопав окопы и оборудовав огневые позиции, батарейцы установили в ариллерийских двориках пушки, затащили боеприпасы в укрытия.
Только поздно ночью разнесли по взводам хлеб и горячую кашу с вкраплениями волокон тушенки. Через силу, в полусне, медленно двигая челюстями парни осилили порции и завернувшись в шинели устроились спать в свежеотрытых окопчиках. Бодрствовали только дежурный командир и выставленные часовые из повозочных и ездовых, проведших весь марш не на своих двоих, а на облучках телег и орудийных передках. Усатые дядьки давно забывшие службу и не бравшие в руки винтовок со времен империалистической расселись не особо прячась по краям орудийных двориков, натянули поглубже пилотки, затянули шинели ремнями и принялись сторожить повалом спавшую молодежь.
С утра под пересвист жаворонков и другой сельской пичуги курсанты едва раздирая слипающиеся веки, понукаемые отделенными побежали к колодцу ополоснуться, а оттуда с котелками к кухням за все той же кашей, хлебом и чаем. После еды номера расчетов протерли ветошью и выложили из передков возле орудий позиции огневые припасы для первых залпов, отдельно осколочно-фугасные, шрапнель, картечь. Телефонисты разматывали катушки тяжелого жесткого провода и подсоединяли его к клемам допотопных полевых аппаратов в деревянных зеленых ящиках. Вскоре все батареи оказались соединены между собой телефонной связью, но самое печальное - отсутствовала связь с командованием. Не оказалось на месте ни обещанных войск прикрытия, ни так надоедавших еще вчера и напрасно ожидаемых сегодня, посыльных с приказами. Не было пока видно и немцев. Мирный день начинался в хуторе петушиным ором и скрипом колодезного журавля.
- Что же нам делать? Самим Уходить? Скотину в лес гнать? Майно ховать?- Ходил за хмурым полковником пожилой колхозный бригадир неожиданно для себя оказавшийся главным среди хуторского женского населения. Бабы стояли за жердяными тынами и следили из под белых хустынок за переговорами, решающими в конечном счете судьбу их детей, жилищ, небогатого майна, скотины и прочих составляющих сельской мирной жизни.
- Ну не знаю я, не знаю... Приказ есть приказ и место вполне ясно обозначено - окраина хутора. А будет бой, не будет, как я могу предположить не имея данных о противнике. Может через десять минут прийдет приказание сворачиваться и идти дальше.... - Вяло отговаривался полковник.
- А может через пятнадцать немец подопрет... - продолжил за него бригадир. Пушки ваши стрелять начнут и немцы пожгут усё, людей повбывают, хаты порушат...
- Не исключено, что и так. Забирай детей, баб, скотину, добро и дуй в лес.
- А курей, уточек, гусей, поросяток... Усэ бросить?
- Ну чего ты ко мне пристал? Что хочешь то и делай. Я тебе не хозяин, не голова колгоспу...
- Ты, полковник. Ты - Радянска Влада. Кажи, що робыты...
- Ну, черт с тобой. Мой совет, попрячте вещи какие унести не сможете в ямы. Вы ж их уже наверняка выкопали. Заприте курей и прочую птицу в сараи, а с остальным прячьтесь в лесу, может и пронесет. А не обойдется без стрельбы, то по крайней мере сами живы останетесь.
- То дило! ... А хлопцы твои как... баловать не будут? ... Не если там ... курочку какую...
- За курсантов я отвечаю, а если сами курей или телку для котла дадите, то оформим бумагу и заплачу, не волнуйтесь, деньги у училища есть...
- Ох тее деньги... сегодня они деньги, а завтра?
- За такие разговорчики и под трибунал угодить можно!
- Звиняюсь, товарышу полковник... Так я передам жинкам всэ и насчет курочек распоряжусь...
Когда последние жители, торопливо нахлестывая хворостинами скотину, покидали родной хутор в небе вместе с зудящим звоном моторов появился немецкий разведывательный самолет. Свежевырытые позиции батарей хоть и старались их прикрыть нарезанными на опушке пластами дерна и замаскировать воткнутыми в землю ветвями и молодыми деревцами не остались незамеченными с высоты. Самолет пролетел и заложив вираж вернулся, вновь прошел над позициями курсантов. Зенитных средств в дивизионе не имелось и курсанты только провожали злыми взглядами деловито снующий над их головами воздушный разведчик. Дивизион перекрывал огнем орудий дефеле между оврагами по которому змеились железнодорожная ветка и улучшенная шосейная дорога так необходимые для наступающих немецких войск и интерес летчиков был вполне обоснован.
Воздушный соглядатай повертелся над головами артиллеристов и улетел дальше в сторону Харькова. Снова стало пусто и тихо под синим небосводом, где даже летающая мелюзга замолкла, затаилась в предверии надвигающегося - неведомого, страшного и жестокого. Курсанты и командиры жадно курили, всматриваясь в колышущуюся слоями даль близкого горизонта и надеялись на случай, на удачу, на то, что враг задержится, встанет на дневку, а за это время подойдет пехотное прикрытие и свежие части займут оборону по флангам. Связь с командованием по прежнему отсутствовала и слегка завернутые вовнутрь позиции фланговых батарей опирались только на овраги, за которыми зияла лишь пугающая пустота одиночества.
К обеду над дорогой заклубилась пыль и эта желто-серая завеса зажатая между рваными краями оврагов неумолимо двигалась вперед к позициям училища.
Еще с утра полковник приказал собрать все имеющиеся гранаты и связать по четыре вместе обрывками телефонного провода. В щели, выкопанные на расстоянии пятидесяти - семидесяти метров перед орудийными позициями, засели разведчики из взводов управления, радисты не имевшие раций, все оказавшиеся лишними у орудий или возле отведенных за опустевший хуторок лошадей.
Со стороны пыльного облака постепенно нарастал, оформлялся в мощное звуковое сопровождение звук надвигающегося механизированного войска, разделялся, расщеплялся по мере приближения на гул двигателей автомашин, лязг и грохот танковой брони, треск мотоциклов. Создавалось впечатление, что вражеская колонна решила не останавливаясь, не разворачиваясь к бою, прямо с колес прорвать жидкую ленточку обороны и промчаться дальше к застывшему в ужасе перед нашествием тевтонов, беспомощному и беззащитному распластанному по земле городу-гиганту.
До принятия решения оставались считанные минуты. Полковник не отрывался от бинокля, молча шевелил губами, словно выбирал, взвешивал, пробовал единственную, спасительную команду. Наводчиками первых орудий в каждой батарее он поставил командиров огневых взводов, в отчаянной попытке обеспечить хотя бы четыре полноценных, действительно профессиональных, подготовленных орудийных расчета из двенадцати.
Мотоциклы затрещали, взвыли и рассыпая перед собой веера пулеметных очередей рванулись вперёд на позиции дивизиона.
- Дивизион, к бою! Картечью! Заряд ... Трубка... Дальность ... Угол... Неожиданно звунко, радостным, каким-то юным, мальчишеским голосом закричал, пропел полковник. И тотчас его команду продублировали телефонисты в окопчике командного пункта, через секунды командиры батарей, за ними командиры орудий.
Подносчики подхватили снаряды, номера установили переданные данные, заряжающие вкинули снаряды в разверстые железные челюсти затворов и те мягко чавкнув смазанными частями проглотили первую жратву боя.
Старые пушки имели на вооружении устаревшие картечные и шрапнельные заряды, давно уже считавшиеся непригодными для современной механизированной войны. Утерянное искусство стрельбы картечью и шрапнелью, сохранили только немногие офицеры прошедшие фронты первой мировой и уцелевшие в горнилах сталинских чисток.
Четверть века назад молодй поручик последний раз стрелял картечью по австрийской коннице, и обнаружив среди прибывшего со складов старья картечные и шрапнельные заряды полковник первоначально только выругал про себя интендантов. В учебном процессе картечь и шрапнель давно уже не значились. Однако перебирать не приходилось, боеприпасов имелось настолько мало, что он велел забирать все подряд.
Теперь увидев летящие толпой по дороге мотоциклы и представив на их месте австрийских гусар - неожиданно для себя нашел решение. Остановить эту скоростную ораву жиденьким залпом старых, с малой начальной скоростью осколочных снарядов невозможно. А вот град выпущенных в упор свистящих и воющих картечных пуль мог действенно охладить пыл механизированных наглецов.
Оставалось только самое главное - момент команды. Ни секундой раньше и не позже чем колеса пересекут невидимую смертельную черту. Если поторопиться, то пули потеряв скорость шмякнуться подняв пыль перед немцами, если позже то - по рядам окупантов ударят не успевшие раскрыться стаканы, а не рои набравших скорость пуль, разошедшиеся смертельными конусами.
- Дивизион! ... Три снаряда ... Беглым ... Огонь!
Мотоциклисты влетали на травяной пригорок. Потеряв сцепление с дорожным покрытием колеса пробуксовывали, скорость замедлилась и машины на некоторое время сбились в кучу. Картечь трех последовательных залпов рвала людей, сшибала водителей с кожанных сидений, выкидывала пулеметчиков из колясок, взрезала тонкий металл бутонами искр, пробивала бензиновые баки, выплескивая горящее топливо на резину покрышек, на заправленные в пулеметы патронные ленты.
Как и предвидел командир часть орудийных расчетов не справилась с первой в жизни, трудной даже для опытных огневиков задачей. Половина картечных пуль ушла в небо или зарылась в землю. Но даже оставшегося количества хватило, чтобы покончить практически со всем колесным воинством, догорающим теперь среди месива железа и тлеющей резины. Залп картечью в упор это конечно анахронизм, но и неподготовленная, нахрапистая атака сходу, без разведки - не меньшая наглость.
Несколько запоздалых, удачливых, не особенно рьяных, не рвавшихся в первые ряды мотоциклистов, уносились прочь пригнув к рулям головы в угловатых касках, развевая по ветру прорезиненные серые плащи.
Механизированная колонна остановилась в недоумении, ошеломленная непонятливостью обреченных на поражение красных, их совершенно неуместным сопротивлением немецкой силе. Из брезентовых кузовов транспортных машин выскакивали и строились рядом пехотинцы в мышиных мундирчиках, тягачи растаскивали в стороны полевые гаубицы, танки выползали вперед, прикрывая стальными телами развертывание войск.
Вновь командир дивизиона припал к биноклю, а командир взвода инструментальной разведки к установленной на треноге буссоли. Успех боя сегодня зависел практически только от одного человека, его воли и умения. Все решала стрельба дивизиона как единого целого, а не отдельных, плохо подготовленных батарей.
- Дивизион! Шрапнелью! ... Трубка... Заряд ... Дальность... Угол... Один снаряд... Огонь!
Белые облачка шрапнели вспухли высоко над немецкими танками, бессильно хлестанули градинами по броне и расплющенные, обессиленные скатились в траву.
Второй залп пришелся по отъезжающим пустым автомобилям, порвал тенты, подстегнул шоферню, заставив побыстрее удрать на безопасное расстояние от поля боя. Третий неровно вспух над разворачивающейся в цепи пехотой, но слишком высоко, практически бесполезно. На каждое орудие оставалось всего по три шрапнельных заряда. Командир понимал, что на пристрелку нет времени, последний раз провел корректировку и пушки зачастили, ударили беглым огнем.
Курсансткому дивизиону вновь чертовски повезло и серые фигурки заметались, закувыркались под свинцовым градом, заелозили брюхами по траве, залползая ужами под танки, бронетранспортеры, спасаясь от столь непривычного для них удара с воздуха, всегда так надежно прикрытого самолетами люфтвафе.
Наконец немецкие солдаты не выдержали и побежали вслед за отошедшими транспортерами, оставив на месте остановки колонны с десяток плоско распластанных в придорожной пыли тел. Танки начавшие было расползаться, перестраиваться для атаки, оставшись без пехоты остановились и не решившись идти в бой без прикрытия, открыли неприцельный ответный огонь.Позиция у подножья холма оказалась невыгодной для стрельбы танковых пушек с их ограниченных стальной башней углом возвышения. Вести огонь танкистам приходилось снизу вверх и снаряды рвались то на склоне перед орудиями, то позади, среди хуторских улочек.
Батареи не прекращали огня. Частили, бухали старенькие пушки, чавкали затворы поглощая, заглатывая снаряды и гильзы. После картечи и шрапнели пошли в дело осколочно-фугасные. Взрывы поднимали фонтаны вздыбленной земли между танками, иногда очень близко, совсем рядом, но ни один не попал в цель. Полковник раньше всех понял бесперспективность такой стрельбы, но не давал команды отбой, вел беспокоящий, нервирующий фашистов огонь. Он наверняка знал, что пройдет немного времени и остаток невыпущенных снарядов окажется никому не нужным железным хламом, так пусть же летят они во врага, воодушевляют расчеты. Орудийные номера раскрасневшиеся, потные, горячие поскидывали гимнастерки, нательные рубашки и работали сейчас у станин блестя мокрыми голыми торсами. Люди вошли в ритм стрельбы и дело пошло на удивление слаженно, точно, гараздо лучше чем на последних прошедших в училище занятиях.
Немецкая атака оказалась сорвана, и курсанты получили небольшую передышку. Не догадываясь об отсутствии на батареях противотанковых снарядов, танкисты не решились атаковать позиции русских самостоятельно и потянулись вслед за пехотой, выходя из зоны огня.
Полковник скомандывал Отбой. Уставшие стволы откатившись и выплюнув в последний раз дымящиеся горячие гильзы, успокоились на старомодных высоких лафетах. Курсанты праздновали победу, хлопали друг друга по плечам, захлебываясь делились первыми боевыми впечатлениями. Командир дивизиона приказал зампотылу распорядиться насчет обеда, но поесть горячего им так и не пришлось.
Шутки закончились. Немецкий командир, разозленный потерями, утратой темпа так хорошо начавшегося наступления, наглостью обреченных артиллеристов вызвал авиацию и предоставил пикирующим с диким воем штукам проделать всю грязную работу по уничтожению неожиданного препятствия.
Желтоносые лапотники прилетели неторопливым клином, отсвечивая остеклениями двойных кабин, покачивая кургузыми крыльями, деловито перестроились в круг и пошли падать один за другим в крутое, визжащее, орущее сиренами, наполненное ужасом и смертью пике. Из под прикрытых обтекателями, неубирающихся в полете шасси вываливались кувыркаясь бомбы и неслись к близкой земле под неистовый аккомпанемент пулеметных очередей. В начале налета курсанты еще пытались организовать под командой отделенных командиров некое подобие противовоздушной обороны. Лежа на спине они согласно Уставу дружно задирали в воздух длинные стволы неуклюжих винтовок, залпами били вверх, в синее небо перед желтыми носами самолетов.
Кременчугские ребята-аэроклубовцы заметно выделялись из общей массы вчерашних школьников, сказывалась военизированная подготовка, да и возрастом они постарше других, как никак, а окончили в то лето элетротехнический техникум, готовились поступать в институты, летные училища. Командиры заметили парней, посовещались с начальником училища и разбрасали ребят по подразделениям, назначив отделенными командирами и помкомвзводами. Владик с гордостью привинтил на черные петлицы под скрещенные пушечки два маленьких рубиновых треугольничка младшего сержанта.
Дни пролетали за днями. Из-за отсутсвие конского состава курсанты на собственных плечах , словно бурлаки вытаскивали из парка на ближний пустырь пушки, копали для них укрытия, окопы, блиндажи. Учились разворачивать к бою, наводить, заряжать, сворачивать батареи и взводы из боевого положения в походное. Преподаватели гнали учебную программу, сжимали, сокращали теорию, давали побольше практики, тренировок. В один разпрекрасный день, когда курсанты потели на практических занятиях вновь ожила пустовавшая конюшня. В стойлах появились золотистые, тяжелые, здоровенные как на подбор артиллерийские битюги. С ними прибыли набранные из конюхов и пастухов ездовые. К нарядам по кухне, к караулам и дежурствам по батарее добавились наряды по конюшне, чистка лошадей, выводка, езда, манеж, а затем и основы джигитировки, но таскать тяжеленные орудия вручную слава Богу прекратили.
Порой Владику казалось, что он служит в армии всю сознательную жизнь, а Днепр, техникум, ОСАВИАХИМ, самолеты существовали в совсем другой реальности, в далеком детском счастливом сне ...
После присяги пробежали плотно забитые учебой и тренировками недели. Война приближалась и сводки Совинформбюро становились всё более туманными и тревожными. Если раньше на политбеседах политруки бодро объясняли временные успехи немцев неожиданностью нападения и предсказывали не сегодня так завтра начало решительного генерального контрнаступления Красной Армии, то теперь больше акцентировали внимание курсантов на стойкости, нерушимости обороны, на отличном владении оружием. Всё чаще проносились над казармой училища эскадрильи немецких самолетов. Если вначале воздушные тревоги случались только по ночам, да и то не каждый день, то теперь немцы летали уже и днем. Целые эскадрильи бомбардировщиков, окруженные юркими истребителями, с зудящим, надрывным звуком проходили в сторону Харькова и возвращались в таком же строгом порядке обратно.
Аэроклубовцы тщетно всматривались в небо ища родимые краснозвездные истребки, верткие Ишачки, Чайки, стремительные ЯКи и МИГи. Не было их... Напрасно на глазок старались ребята определить немецкие потери, рассмотреть пробоины в фюзеляжах, дыры в крыльях, прорехи в построении эскадрилий... Оставалось только бессильно сжимать кулаки, да грозить немцам снизу, словно дулю крутить в кармане.
Иногда защищающая Суммы зенитная артиллерия ставила на пути самолетов врага жиденькую завесу заградительного огня и небо на пути стальных птиц вспухало белыми пушистыми клубками разрывов. Большей частью снаряды рвались выше строя машин и многие курсанты зло ругали зенитчиков мазилами, неправильно определившими высоту полета. Из рассказов повоевавших в Испании и над Халкин-Голом инструкторов аэроклуба Владик один из немногих знал - это не перелеты, а взрывы самоликвидаторов пролетевших мимо цели снарядов. Дело дошло до того, что сам комбат решил объяснить удрученным парням, что попасть в летящий с огромной скоростью и на большой высоте самолет очень сложно, вероятность довольно маленькая и для действенного отражения воздушных налетов требуется высокая плотность артиллерийского огня, которую несколько разрозненных орудий, разбросанных по окраинам Сумм, создать не могли. Зенитчики стреляли скорее для поднятия духа населения, словно напоминая врагам Мы есть, мы живы. Раньше или позже, но отомстим.
В одну из ночей курсантские батареи подняли по тревоге. Полусонные, неотдохнувшие мальчишки механически вскакивали, натягивали под крики старшин и отделенных пропотевшие галифе и гимнастерки, наматывали портянки и обмотки, совали ноги в бутсы и выскакивали в оружейную комнату за винтовками. В отличие от предыдущих тревог каждому выдали полный комплект патронов и по две старые бутылочные гранаты. Старшины раздавали сухой паек, заставляли наполнять фляги водой, забирать с собой вещмешки и шинельные скатки. Приготовления явно отличались от обычных сборов перед учебным выходом в поле или ненавистным ночным кроссом по пересеченной местности. Опасения оправдались - тревога оказалась боевой. Училище вновь посылало на фронт питомцев, но уже не полк, как в первый раз, а только дивизион, все четыре батареи ... последние...
В предрассветной воглой дымке натянутой с Ворсклы битюги тащили орудийные упряжки, зарядные ящики, снарядные фуры, номера расчетов шагали за орудиями в пешем строю. Вместо коротких, приемистых артиллерийских карабинов за плечами колыхались длинные, неуклюжие пехотные трехлинейки со штыками. Перед головными орудиями батарей шли комбаты и только командир училища ехал верхом. Марш предстоял долгий, напряженный. Конского состава не хватало и его приходилось беречь. За походными колоннами батарей понурые крестьянские лошади, мобилизованные в срочном порядке вместе с возчиками в близлежащих селах, понуро тянули на обычных телегах нехитрый училищный скарб, катушки телефонного провода, патронные и гранатные ящики, все не вместившееся в орудийные передки и зарядные ящики. Замыкали построение несколько зеленых полевых кухонь.
Училище втянулось в марш и пошло, пошло, попирая подошвами и ободами колес суммскую землю, не зная еще, что под Киевом немцы замкнули кольцо окружения и курсантами близлежащих училищ командование фронта пыталось затыкнуть многокилометровые дыры вокруг Харькова. Шагавшие в строю не думали, не догадывалоиь, что только немногие из уходящих в рассветную мутную даль стриженных под нулевку парней через долгие годы вернутся на берега тихой родной Ворсклы..
Окончательно рассвело, туман ушел и растянувшаяся колонна училища двигалась под открытым синим небом среди неубранных пшеничных полей и перелесков. На открытых местах людей охватывало волнение, все крутили головами, всматривались в синюю даль неба, прислушивались к ненадежной тишине, способной разорваться смертоносным гулом моторов. Тревожная боязнь словно невидимыми волнами передавалась от людей животным, битюги убыстряли шаг, колонна подтягивалась, сжималась. Напряжение спадало только под кронами очередной опушки леса, скорость движения вновь несколько замедлялась, лошади фыркали, обмахивались подрезанными хвостами, курсанты начинали кунять головами, веки сами собой смеживались и люди брели словно сомнамбулы, распаренные зноем бабьего лета, потные под дерущими шею скатками шинелей, натирающими тело брезентовыми ремнями винтовок, подсумков с патронами, гранатных сумок. То один то другой доставал флягу и, жадно прильнув к прохладному алюминиевому горлышку обтянутой защитным сукном баклажки, вбирал в пересохший рот живительную влагу. Облегчение было кратковременным, вода выходила новым потом, он стекал по лопаткам, спине, пояснице, влажно чмокал в бутсах скомкаными, пропрелыми портянками.
Изредка, на взмыленных конях, проносились офицеры связи и подгоняли, торопили командира дивизиона, от имени командования фронта требовали, приказывали ускорить движение. Полковник устало расписывался на очередном пакете, передавал по батареям приказ подтянуться, повысить темп. Ненадолго это действовало и одинокая колонна убыстряла свой нескончаемый марш. Очередной посыльный убеждался в выпонении приказа и исчезал в мареве дня.
Стояли вдоль дороги поля пшеницы давно перестоявшей все сроки жатвы, но не тарахтели ушедшие на войну вместе с трактористами и комбайнерами трактора, не тянулись за жатками валки сена. Зерно медленно осыпалось на сухую землю из колышимых ветром стеблей на радость и прокорм бесчисленно расплодившихся в ту осень хомяков, сусликов и полевок, еще не знающих, что на следующий год и для них настанет мор и бескормица.
Усталые, идущие без привала люди не выдерживали долго принятого темпа и постепенно скорость вновь падала до прежней. Снова уныло колыхались в замедленном ритме выбоин дороги стволы пушек, замещали одна другую спицы колес, переставлялись натруженные ноги.
Прибитая за ночь влагой пыль поднималась и уже клубилась над колонной, облепляя потные лица зудящей жесткой гипсовой маской, лезла в нос и рот, уши, от неё слезились глаза и свербела кожа под пилоткой. У полковника имелся приказ идти не останавливаясь, без привала, но дивизион не укладывался в жесткий, расчитанный на механизированный марш график движения разработанный в штабе, и безнадежно опаздывал с выходом на заданный рубеж обороны.
У курсантов не оставалось сил двигаться, а у командования фронта не имелось войск оборонять неожиданно оголенный город от наступающих немцев. Дивизион училища, неслаженный, не произведший еще ни одной настоящей боевой стрельбы являлся в тот день единственной призрачной надеждой если не остановить, то по крайней мере задержать рвущегося в прорыв врага. В те летние дни счет шел на отдельные танки, самолеты, роты, орудия собираемые по крохам, и само словосочетание полнокровный артиллерийский дивизион звучало весьма обнадеживающе.
Очередной офицер связи внес новые коррективы в маршрут, обозначив рубеж обороны ещё ближе к Харькову. Колонна повернула и к исходу дня наконец вышла к маленькому хуторку на пригорке, прикрываемому с тыла леском. От высотки с десятком крытых соломой хат открывался вид на развилок шоссейной и проселочной дорог, железнодорожный перегон с переездом и будкой обходчика, поля, пересеченные оврагами.
Курсанты повалились на траву, но не менее измученные командиры заставили подняться, скинуть скатки, составить в козлы винтовки и приняться за оборудование огневых позиций. Возчики с обозных телег притащили лопаты, кирки и ломы. Усталые руки вчерашних школьников дрожали и отказывали повиноваться, рукоятки выскальзывали из мокрых от пота и кровавых мозолей ладоней, но звучал приказ и люди работали, в полузабытьи, механически взмахивая кирками, долбя землю ломами, выбрасывая лопатами жирную черную землю. Выкопав окопы и оборудовав огневые позиции, батарейцы установили в ариллерийских двориках пушки, затащили боеприпасы в укрытия.
Только поздно ночью разнесли по взводам хлеб и горячую кашу с вкраплениями волокон тушенки. Через силу, в полусне, медленно двигая челюстями парни осилили порции и завернувшись в шинели устроились спать в свежеотрытых окопчиках. Бодрствовали только дежурный командир и выставленные часовые из повозочных и ездовых, проведших весь марш не на своих двоих, а на облучках телег и орудийных передках. Усатые дядьки давно забывшие службу и не бравшие в руки винтовок со времен империалистической расселись не особо прячась по краям орудийных двориков, натянули поглубже пилотки, затянули шинели ремнями и принялись сторожить повалом спавшую молодежь.
С утра под пересвист жаворонков и другой сельской пичуги курсанты едва раздирая слипающиеся веки, понукаемые отделенными побежали к колодцу ополоснуться, а оттуда с котелками к кухням за все той же кашей, хлебом и чаем. После еды номера расчетов протерли ветошью и выложили из передков возле орудий позиции огневые припасы для первых залпов, отдельно осколочно-фугасные, шрапнель, картечь. Телефонисты разматывали катушки тяжелого жесткого провода и подсоединяли его к клемам допотопных полевых аппаратов в деревянных зеленых ящиках. Вскоре все батареи оказались соединены между собой телефонной связью, но самое печальное - отсутствовала связь с командованием. Не оказалось на месте ни обещанных войск прикрытия, ни так надоедавших еще вчера и напрасно ожидаемых сегодня, посыльных с приказами. Не было пока видно и немцев. Мирный день начинался в хуторе петушиным ором и скрипом колодезного журавля.
- Что же нам делать? Самим Уходить? Скотину в лес гнать? Майно ховать?- Ходил за хмурым полковником пожилой колхозный бригадир неожиданно для себя оказавшийся главным среди хуторского женского населения. Бабы стояли за жердяными тынами и следили из под белых хустынок за переговорами, решающими в конечном счете судьбу их детей, жилищ, небогатого майна, скотины и прочих составляющих сельской мирной жизни.
- Ну не знаю я, не знаю... Приказ есть приказ и место вполне ясно обозначено - окраина хутора. А будет бой, не будет, как я могу предположить не имея данных о противнике. Может через десять минут прийдет приказание сворачиваться и идти дальше.... - Вяло отговаривался полковник.
- А может через пятнадцать немец подопрет... - продолжил за него бригадир. Пушки ваши стрелять начнут и немцы пожгут усё, людей повбывают, хаты порушат...
- Не исключено, что и так. Забирай детей, баб, скотину, добро и дуй в лес.
- А курей, уточек, гусей, поросяток... Усэ бросить?
- Ну чего ты ко мне пристал? Что хочешь то и делай. Я тебе не хозяин, не голова колгоспу...
- Ты, полковник. Ты - Радянска Влада. Кажи, що робыты...
- Ну, черт с тобой. Мой совет, попрячте вещи какие унести не сможете в ямы. Вы ж их уже наверняка выкопали. Заприте курей и прочую птицу в сараи, а с остальным прячьтесь в лесу, может и пронесет. А не обойдется без стрельбы, то по крайней мере сами живы останетесь.
- То дило! ... А хлопцы твои как... баловать не будут? ... Не если там ... курочку какую...
- За курсантов я отвечаю, а если сами курей или телку для котла дадите, то оформим бумагу и заплачу, не волнуйтесь, деньги у училища есть...
- Ох тее деньги... сегодня они деньги, а завтра?
- За такие разговорчики и под трибунал угодить можно!
- Звиняюсь, товарышу полковник... Так я передам жинкам всэ и насчет курочек распоряжусь...
Когда последние жители, торопливо нахлестывая хворостинами скотину, покидали родной хутор в небе вместе с зудящим звоном моторов появился немецкий разведывательный самолет. Свежевырытые позиции батарей хоть и старались их прикрыть нарезанными на опушке пластами дерна и замаскировать воткнутыми в землю ветвями и молодыми деревцами не остались незамеченными с высоты. Самолет пролетел и заложив вираж вернулся, вновь прошел над позициями курсантов. Зенитных средств в дивизионе не имелось и курсанты только провожали злыми взглядами деловито снующий над их головами воздушный разведчик. Дивизион перекрывал огнем орудий дефеле между оврагами по которому змеились железнодорожная ветка и улучшенная шосейная дорога так необходимые для наступающих немецких войск и интерес летчиков был вполне обоснован.
Воздушный соглядатай повертелся над головами артиллеристов и улетел дальше в сторону Харькова. Снова стало пусто и тихо под синим небосводом, где даже летающая мелюзга замолкла, затаилась в предверии надвигающегося - неведомого, страшного и жестокого. Курсанты и командиры жадно курили, всматриваясь в колышущуюся слоями даль близкого горизонта и надеялись на случай, на удачу, на то, что враг задержится, встанет на дневку, а за это время подойдет пехотное прикрытие и свежие части займут оборону по флангам. Связь с командованием по прежнему отсутствовала и слегка завернутые вовнутрь позиции фланговых батарей опирались только на овраги, за которыми зияла лишь пугающая пустота одиночества.
К обеду над дорогой заклубилась пыль и эта желто-серая завеса зажатая между рваными краями оврагов неумолимо двигалась вперед к позициям училища.
Еще с утра полковник приказал собрать все имеющиеся гранаты и связать по четыре вместе обрывками телефонного провода. В щели, выкопанные на расстоянии пятидесяти - семидесяти метров перед орудийными позициями, засели разведчики из взводов управления, радисты не имевшие раций, все оказавшиеся лишними у орудий или возле отведенных за опустевший хуторок лошадей.
Со стороны пыльного облака постепенно нарастал, оформлялся в мощное звуковое сопровождение звук надвигающегося механизированного войска, разделялся, расщеплялся по мере приближения на гул двигателей автомашин, лязг и грохот танковой брони, треск мотоциклов. Создавалось впечатление, что вражеская колонна решила не останавливаясь, не разворачиваясь к бою, прямо с колес прорвать жидкую ленточку обороны и промчаться дальше к застывшему в ужасе перед нашествием тевтонов, беспомощному и беззащитному распластанному по земле городу-гиганту.
До принятия решения оставались считанные минуты. Полковник не отрывался от бинокля, молча шевелил губами, словно выбирал, взвешивал, пробовал единственную, спасительную команду. Наводчиками первых орудий в каждой батарее он поставил командиров огневых взводов, в отчаянной попытке обеспечить хотя бы четыре полноценных, действительно профессиональных, подготовленных орудийных расчета из двенадцати.
Мотоциклы затрещали, взвыли и рассыпая перед собой веера пулеметных очередей рванулись вперёд на позиции дивизиона.
- Дивизион, к бою! Картечью! Заряд ... Трубка... Дальность ... Угол... Неожиданно звунко, радостным, каким-то юным, мальчишеским голосом закричал, пропел полковник. И тотчас его команду продублировали телефонисты в окопчике командного пункта, через секунды командиры батарей, за ними командиры орудий.
Подносчики подхватили снаряды, номера установили переданные данные, заряжающие вкинули снаряды в разверстые железные челюсти затворов и те мягко чавкнув смазанными частями проглотили первую жратву боя.
Старые пушки имели на вооружении устаревшие картечные и шрапнельные заряды, давно уже считавшиеся непригодными для современной механизированной войны. Утерянное искусство стрельбы картечью и шрапнелью, сохранили только немногие офицеры прошедшие фронты первой мировой и уцелевшие в горнилах сталинских чисток.
Четверть века назад молодй поручик последний раз стрелял картечью по австрийской коннице, и обнаружив среди прибывшего со складов старья картечные и шрапнельные заряды полковник первоначально только выругал про себя интендантов. В учебном процессе картечь и шрапнель давно уже не значились. Однако перебирать не приходилось, боеприпасов имелось настолько мало, что он велел забирать все подряд.
Теперь увидев летящие толпой по дороге мотоциклы и представив на их месте австрийских гусар - неожиданно для себя нашел решение. Остановить эту скоростную ораву жиденьким залпом старых, с малой начальной скоростью осколочных снарядов невозможно. А вот град выпущенных в упор свистящих и воющих картечных пуль мог действенно охладить пыл механизированных наглецов.
Оставалось только самое главное - момент команды. Ни секундой раньше и не позже чем колеса пересекут невидимую смертельную черту. Если поторопиться, то пули потеряв скорость шмякнуться подняв пыль перед немцами, если позже то - по рядам окупантов ударят не успевшие раскрыться стаканы, а не рои набравших скорость пуль, разошедшиеся смертельными конусами.
- Дивизион! ... Три снаряда ... Беглым ... Огонь!
Мотоциклисты влетали на травяной пригорок. Потеряв сцепление с дорожным покрытием колеса пробуксовывали, скорость замедлилась и машины на некоторое время сбились в кучу. Картечь трех последовательных залпов рвала людей, сшибала водителей с кожанных сидений, выкидывала пулеметчиков из колясок, взрезала тонкий металл бутонами искр, пробивала бензиновые баки, выплескивая горящее топливо на резину покрышек, на заправленные в пулеметы патронные ленты.
Как и предвидел командир часть орудийных расчетов не справилась с первой в жизни, трудной даже для опытных огневиков задачей. Половина картечных пуль ушла в небо или зарылась в землю. Но даже оставшегося количества хватило, чтобы покончить практически со всем колесным воинством, догорающим теперь среди месива железа и тлеющей резины. Залп картечью в упор это конечно анахронизм, но и неподготовленная, нахрапистая атака сходу, без разведки - не меньшая наглость.
Несколько запоздалых, удачливых, не особенно рьяных, не рвавшихся в первые ряды мотоциклистов, уносились прочь пригнув к рулям головы в угловатых касках, развевая по ветру прорезиненные серые плащи.
Механизированная колонна остановилась в недоумении, ошеломленная непонятливостью обреченных на поражение красных, их совершенно неуместным сопротивлением немецкой силе. Из брезентовых кузовов транспортных машин выскакивали и строились рядом пехотинцы в мышиных мундирчиках, тягачи растаскивали в стороны полевые гаубицы, танки выползали вперед, прикрывая стальными телами развертывание войск.
Вновь командир дивизиона припал к биноклю, а командир взвода инструментальной разведки к установленной на треноге буссоли. Успех боя сегодня зависел практически только от одного человека, его воли и умения. Все решала стрельба дивизиона как единого целого, а не отдельных, плохо подготовленных батарей.
- Дивизион! Шрапнелью! ... Трубка... Заряд ... Дальность... Угол... Один снаряд... Огонь!
Белые облачка шрапнели вспухли высоко над немецкими танками, бессильно хлестанули градинами по броне и расплющенные, обессиленные скатились в траву.
Второй залп пришелся по отъезжающим пустым автомобилям, порвал тенты, подстегнул шоферню, заставив побыстрее удрать на безопасное расстояние от поля боя. Третий неровно вспух над разворачивающейся в цепи пехотой, но слишком высоко, практически бесполезно. На каждое орудие оставалось всего по три шрапнельных заряда. Командир понимал, что на пристрелку нет времени, последний раз провел корректировку и пушки зачастили, ударили беглым огнем.
Курсансткому дивизиону вновь чертовски повезло и серые фигурки заметались, закувыркались под свинцовым градом, заелозили брюхами по траве, залползая ужами под танки, бронетранспортеры, спасаясь от столь непривычного для них удара с воздуха, всегда так надежно прикрытого самолетами люфтвафе.
Наконец немецкие солдаты не выдержали и побежали вслед за отошедшими транспортерами, оставив на месте остановки колонны с десяток плоско распластанных в придорожной пыли тел. Танки начавшие было расползаться, перестраиваться для атаки, оставшись без пехоты остановились и не решившись идти в бой без прикрытия, открыли неприцельный ответный огонь.Позиция у подножья холма оказалась невыгодной для стрельбы танковых пушек с их ограниченных стальной башней углом возвышения. Вести огонь танкистам приходилось снизу вверх и снаряды рвались то на склоне перед орудиями, то позади, среди хуторских улочек.
Батареи не прекращали огня. Частили, бухали старенькие пушки, чавкали затворы поглощая, заглатывая снаряды и гильзы. После картечи и шрапнели пошли в дело осколочно-фугасные. Взрывы поднимали фонтаны вздыбленной земли между танками, иногда очень близко, совсем рядом, но ни один не попал в цель. Полковник раньше всех понял бесперспективность такой стрельбы, но не давал команды отбой, вел беспокоящий, нервирующий фашистов огонь. Он наверняка знал, что пройдет немного времени и остаток невыпущенных снарядов окажется никому не нужным железным хламом, так пусть же летят они во врага, воодушевляют расчеты. Орудийные номера раскрасневшиеся, потные, горячие поскидывали гимнастерки, нательные рубашки и работали сейчас у станин блестя мокрыми голыми торсами. Люди вошли в ритм стрельбы и дело пошло на удивление слаженно, точно, гараздо лучше чем на последних прошедших в училище занятиях.
Немецкая атака оказалась сорвана, и курсанты получили небольшую передышку. Не догадываясь об отсутствии на батареях противотанковых снарядов, танкисты не решились атаковать позиции русских самостоятельно и потянулись вслед за пехотой, выходя из зоны огня.
Полковник скомандывал Отбой. Уставшие стволы откатившись и выплюнув в последний раз дымящиеся горячие гильзы, успокоились на старомодных высоких лафетах. Курсанты праздновали победу, хлопали друг друга по плечам, захлебываясь делились первыми боевыми впечатлениями. Командир дивизиона приказал зампотылу распорядиться насчет обеда, но поесть горячего им так и не пришлось.
Шутки закончились. Немецкий командир, разозленный потерями, утратой темпа так хорошо начавшегося наступления, наглостью обреченных артиллеристов вызвал авиацию и предоставил пикирующим с диким воем штукам проделать всю грязную работу по уничтожению неожиданного препятствия.
Желтоносые лапотники прилетели неторопливым клином, отсвечивая остеклениями двойных кабин, покачивая кургузыми крыльями, деловито перестроились в круг и пошли падать один за другим в крутое, визжащее, орущее сиренами, наполненное ужасом и смертью пике. Из под прикрытых обтекателями, неубирающихся в полете шасси вываливались кувыркаясь бомбы и неслись к близкой земле под неистовый аккомпанемент пулеметных очередей. В начале налета курсанты еще пытались организовать под командой отделенных командиров некое подобие противовоздушной обороны. Лежа на спине они согласно Уставу дружно задирали в воздух длинные стволы неуклюжих винтовок, залпами били вверх, в синее небо перед желтыми носами самолетов.