Страница:
Изменился немного и Гравелли. Всякий раз, работая с секретарем, он угощал его вином и дорогими лакомствами. Неоднократно хозяин даже хвалил молодого человека за способности и рвение. Впрочем, на бирже юный секретарь не очень-то и утомлялся: пообщаться поближе с кем-либо из мелких купцов, дать совет, выразить радость, что море свободно от проклятых корсаров, что Европа покончила с позором рабства, — вот, собственно, и все его труды.
Парвизи только что вошел в биржевой зал. С ним вместе, как всегда, его «правая рука». Общий поклон господам. Гравелли моментально насторожился. Кому, собственно, предназначен этот поклон? Ему или тем, кто крутится возле него? Так или иначе, но случай подвернулся. Банкир вежливо поклонился в ответ. Это заметили. Черт возьми! Какая неожиданная ситуация. И весьма притом выигрышная. Кто сделал первый шаг? Парвизи или Гравелли? Каждый может истолковать ее в свою пользу — и так и этак.
Купцы мучились в догадках. Что это, обычная вежливость воспитанных людей, или?.. На всякий случай надо впредь позорче за обоими понаблюдать.
Внезапно в дверях появился незнакомый, совсем молодой мужчина, с ног до головы покрытый желтой пылью, со стекающими по запыленному лицу струйками пота. На ногах его были сапоги со шпорами.
— Месье Парвизи? — перекрыл его голос взволнованное жужжание купцов.
У всех вытянулись шеи, забегали глаза — с незнакомца на Парвизи, с Парвизи на чужака. Разговоры смолкли. Что за странный парень заявился сюда? Почему привратник не преградил ему дорогу в эту стихию денег? Он ищет Андреа Парвизи…
Тот отделился от группы своих деловых партнеров и подошел к незнакомцу:
— Вы ищете меня, синьор? Я — Андреа Парвизи.
— Роже де ла Винь. Я прибыл из Ла-Каля. Где мы можем поговорить без помех?
Как дружески пожал коммерсант руку незнакомца… А теперь даже обнял его!
— Роже!
Лицо юноши зарделось от радости. Отец Луиджи по-свойски называет его просто по имени, считает его достойным своего расположения.
— Следуйте за мной, Роже. Мы поговорим у меня дома.
О чем будут говорить с глазу на глаз два этих человека, не мог себе представить никто из присутствующих. Беспокойство, неуверенность охватили купцов. Нечто из ряда вон выходящее, должно быть, случилось, коли сам Парвизи без слова, не извинившись, покинул биржу. Так что же это за незнакомец явился сюда? Француз. А не через француза разве пришло уже однажды в Геную известие, которое впоследствии оказалось фальшивым? Осторожность, осторожность, ни в коем случае не заключать покуда никаких сделок!
Скучная биржа. Стоят все рядышком, болтают обо всем и ни о чем, не знают, на что решиться. Может, стоит завтра, если удастся узнать, что произошло в доме Парвизи, собраться снова и тогда уж принимать решение, входить в сделку или нет.
Там и сям вспоминали вдруг несчастный корабль «Парму». Вскоре это ненавистное имя докатилось и до Гравелли. О чем они там?
Обрывки разговоров — то одно, то другое. «Парма» стала вдруг единственной темой разговоров на бирже.
Радостное известие для синьора Гравелли. «Парму»-то, оказывается, вовсе не захватили пираты!
От взгляда, которым одарил сообщившего новость финансист, все дальнейшие пояснения застыли у того в горле.
Окажись известие правдой, это означало бы, что он, Гравелли, и в самом деле предатель, в чем его и подозревали. Боже, как все некстати! Как же выкрутиться? Ведь неоспоримым доказательством того, что он не сотрудничал с корсарами, был бы только захват «Пармы»: с чего бы это, спрашивается, ему, Гравелли, ставшему после принятия страховки фактически собственником парусника, самому швыряться своим добром?
Нет, со слухами надо кончать, и немедленно. Агенты Гравелли замешались в группки и компании, зашныряли то там, то здесь. Встревали в споры, изображали радость, что Гравелли вернет огромные суммы, которые ему пришлось выплатить понесшим убытки страхователям. А ему-то, Агостино Гравелли, что — радоваться или печалиться?
Подозрения, конечно, останутся, но и страховочные суммы — тоже немало стоят. Добыть бы твердые доказательства, что «Парма» уцелела, и деньги возвратятся в его сейфы. Надо постараться внести в это дело полную ясность.
А вокруг всплывали все новые подробности. Откуда? Кто распускал все эти слухи? Не связаны ли они как-то с этим незнакомым французом? Никто и не знал — появились откуда-то, и все тут.
— Никаких сомнений, синьор банкир: «Парма» в целости и сохранности пришла в порт назначения, — доложил агент. — В те дни родственники моряков получили письменные извещения, что им нечего страшиться за жизнь своих сыновей, отцов и братьев. И к каждому такому письму прилагалась также некая сумма денег.
— Невероятно! Ну ладно, давай иди, разузнавай, что там еще, — вздохнул Гравелли, отпуская ретивого парня.
«Все это, определенно, мог намудрить только Парвизи или его управляющий. „Парму“ не должны были захватить, иначе я избавился бы от всех подозрений. Андреа слишком хитер, чтобы не попытаться вырвать у меня из рук доказательства моей невиновности», — размышлял финансист.
Что же делать? Немедленно потребовать назад выплаченные страховочные суммы. Это сразу закроет людям рты. Кое-кто, конечно, может от этого и разориться. Но никакой жалости. И тем быстрее притихнут слухи.
Однако за всем этим — отчетливо понимал Агостино Гравелли — прячется одно: за ним идет охота. Кто охотник — пока неизвестно. Тут надо держать ухо востро — глядишь, и проявит невидимый противник какую слабину, тут уж бей его без оглядки!
— Но где мой сын, где мой внук Ливио? — спросил Андреа Парвизи.
— Луиджи в дни штурма находился далеко в глубине страны. До моего отъезда он еще не вернулся. Очень сожалею, что этого не произошло. Иначе я уже знал бы, привез он мальчика или нет, и рассказал бы обо всем вам, месье Парвизи. Может, Луиджи до сих пор еще и не знает, что произошло в столице, а возможно, даже и напал, наконец, на след мальчика, которого долго разыскивал, а того уже освободили англичане, и лорд Эксмут скоро привезет вашего внука с собой.
— Я так надеюсь на это. Позвольте мне еще раз поблагодарить вас от всего сердца, Роже, за все доброе, что вы сделали для моего сына. Своим мужеством вы снова пробудили во мне, старике, радость жизни. Я — вечный ваш должник.
— Не стоит об этом, пожалуйста, — уклонился от благодарностей де ла Винь.
— Итак, Омар-паша правит Алжиром, как и прежде. Это — страшная весть, это означает, что море и впредь остается небезопасным от корсаров.
— Лорд Эксмут сделал только половину работы.
— Может, не было других указаний?
— Вы думаете, месье Парвизи?..
— Извините, но там один синьор хочет засвидетельствовать вам свое почтение, — прервал беседу вошедший слуга.
Не глядя на поданную визитную карточку, Парвизи отказался принимать визитера.
— Я уже объяснил этому синьору, что вы сейчас заняты и не хотите, чтобы вам мешали, но он только улыбнулся, всунул мне в руку карточку и сказал, что ему ни в коем случае не откажут, — оправдывался слуга.
— Что? — Парвизи бросил взгляд на карточку. — Ну, это совсем другое дело. Проси. Скорее веди синьора барона сюда!
Джакомо Томазини ознакомили со всеми новейшими сообщениями. Пришел-то он, собственно, только с дружеским визитом. Однако хотел бы попутно услышать кое-что о рекомендованном им сотруднике и вообще о всех делах Гравелли.
— Мне не совсем понятно ваше замечание, месье Парвизи, — продолжал разговор де ла Винь. — Вы что же, полагаете, что у лорда Эксмута и не было никаких других указаний?
— Нет, Роже. Я не осмелился бы бросить какой-либо из европейских держав упрек за полумеры, которыми она ограничилась в собственных интересах.
Юный француз не удержался и слегка присвистнул. Тихонько, коротко. Он смущенно закашлялся, чтобы скрыть свою досадную несдержанность. Однако по лицам коммерсанта и банкира тотчас определил, что это ему на удалось. Оба отлично поняли его волнение.
— Вы и все жители Генуи, вероятно, удивитесь, узнав, что радостное известие о падении Алжира верно лишь наполовину, — продолжал де ла Винь. — Я представляю себе дело так. Положение дея стало настолько тяжелым, что никаких сомнений в полной и окончательной победе объединенного флота уже не оставалось. Однако кто-то еще до окончания боевых действий успел передать это чрезвычайное сообщение в Европу. Может, световыми сигналами, от страны к стране, или еще как, не знаю. Никто даже и не думал, что турецкое владычество будут терпеть и дальше. И мы в Ла-Кале были в твердом убеждении, что произошел переворот. Но оказалось, что мы заблуждались. Омар-паша, как и прежде, властитель Алжира. Принялись уже восстанавливать крепостные верки, отстраивать город, словом, действовать так же, как и в прошлом. Я не удивлюсь, если в ближайшем будущем Средиземное море снова станет таким же опасным, как прежде.
— А рабство?
— Кое-какие пункты договора дей уже не выполняет. Вот, у меня есть копия условий, признанных турками…
Парвизи обстоятельно проштудировал документ.
Статья первая запрещает навсегда рабство. Это хорошо. Эта статья — великолепна, и большинство других — тоже. Но британский адмирал не сделал ничего для Свободы Моря. Морской разбой не запрещен! О нем в договоре — ни слова!
Парвизи передал копию договора Томазини. Тот прочел ее. Начал снова, перечел в третий раз и вдруг насторожился. Вчитался еще раз, повнимательнее. Андреа и Роже напряженно ждали. Что там такое, отчего барона так заинтересовал документ?
Властелина Гор поразили слова, на которые он в первые разы не обратил особого внимания. Они содержались в статье второй:
"Освободить всех рабов, имеющих быть в настоящее время во власти дея… " В настоящее время! Эти слова имеют смысл и цель, только если турки сдержат условия статьи первой.
— Слушайте, месье де ла Винь, слушай и ты, Андреа! — потребовал он особого внимания от обоих своих собеседников.
Однако ни француз, ни генуэзец не нашли никакого подвоха ни в первой, ни во второй статьях.
— Я не понимаю, что вы там такое раскопали, месье барон. Дайте хотя бы намек, — попросил де ла Винь.
Томазини прочел вслух еще раз, особо выделяя слова «в настоящее время».
— Уж не рассчитаны ли эти условия заранее, чтобы дей не очень-то их держался; не хотели ли ему даже дать понять, что в будущем он, как ни в чем не бывало, может продолжать разбой?
Роже не отважился изложить свои соображения кроме как полушепотом. Очень уж невероятными казались они ему.
— Вот и я мыслю точно так же. Мне кажется, что куда лучше было бы слова «в настоящее время» изъять вовсе. Было бы короче и, с другой стороны, дало бы европейцам свободу действий. Однако самого главного для себя английский адмирал достиг — удовлетворения за обиду, нанесенную британскому консулу. Ну а то, что при этом добились кое-какой малости и для всего человечества, это, конечно, тоже прекрасно и похвально, и вся Европа обязана за это Англии своей благодарностью. Я с большим вниманием буду следить, подтвердятся ли в будущем мои догадки.
— Тише!
— Да замолчите же!
— Управляющий Парвизи хочет о чем-то нас известить!
— Тише, тише! — прошелестело от группы к группе.
— Внимание, он начинает!
— Синьор Парвизи поручил мне сказать вам, что владычество дея не сломлено.
— Слушайте, слушайте!
— Да прикройте же рты!
— Проклятье!
— Господи Боже!
Разочарованные, сбитые с толку люди никак не могли успокоиться.
— Алжир подвергся сильному обстрелу, его крепостные верки большей частью разбиты, но Омар-паша не низложен. Стоявшие в гавани пиратские корабли обращены в пламень. Однако, синьоры, это вовсе еще не гарантия, что наши суда смогут в будущем беспрепятственно ходить по всему Средиземному морю.
Минут пять в биржевом зале царила мертвая тишина. Каждый соображал, как ему вести дела дальше. Иные, что победнее, побледнели как мел. Только что перед ними распахнулись было ворота к богатству и власти. И вот, не успела биржевая мелкота к этим воротам даже приблизиться, как они снова закрылись. Видно, суждено им теперь век оставаться все такой же мелкой рыбешкой. Не иначе как опять придется лезть в кредитную кабалу к Гравелли.
Затем вокруг управляющего Парвизи образовалась толчея, посыпались вопросы. Все стремились побольше узнать о случившемся. Каждый старался перекричать другого, так что разобрать ничего и вовсе стало невозможно. Да, впрочем, не так уж это было и необходимо. Молодой управляющий только пожимал плечами, показывая, что никаких дальнейших пояснений при всем желании дать не может.
Гравелли, дрожа, оперся о колонну. Он на дне! Ему казалось, что земля разверзлась под его ногами, и он падает в чудовищную бездну. С таким тщанием возведенное здание великого мошенничества рухнуло. Но это еще не все! Утеряны мужество, вера в успех его планов. Ушло. Все ушло. И он остался ни с чем. Старый, изношенный, ни на что не пригодный.
Шаркая ногами, он поплелся к выходу.
— Что за чудесный человек, наш Андреа Парвизи!
— Достойный, весьма достойный. Как благородно с его стороны, что он сразу же известил нас!
— Тысяча благодарностей ему!
— Какой бы куш мог сорвать Парвизи, промолчи он хоть несколько деньков!
Все эти восторги, что долетали до слуха Гравелли, резали его по сердцу.
На дне, на дне! — стучало в висках. Все и вся издевались над ним, каждый камень на уличной мостовой строил ему рожи. С ума сойти можно!
Недалек путь, но тянется целую вечность. И нельзя остановиться, прислониться к стенке дома и подождать, пока минует приступ. Позади него идут еще несколько негоциантов.
Он крепко стиснул зубы, сжал губы. К чему все это? Он уклонился от ответа. Надо немного расслабиться, уехать на загородную виллу, отрешиться от всех мыслей о делах. Парвизи пышет силой и здоровьем. Он, Гравелли, содействовал ему в этом, а сам оказался на мели.
На дне! Проклятая фраза… Но нет, он не позволит выкинуть себя из игры, будет действовать безжалостно, как никто в мире. Разрушать, разорять!
— Благослови вас Господь и Святая Дева! — благодарила она дающих, которые и сами-то были отнюдь не из зажиточных Однако ей подавали, из жалости и в надежде, что и им воздастся за это в такой же горькой старости и немощи.
На каких только языках и диалектах не галдели в этом кабачке.
— Что? Я не ослышался, братец? Луиджи Парвизи вернулся? — обратился старый рыбак, только что вернувшийся с уловом в гавань, к сидящему рядом торговцу рыбой.
— Да, конечно, он снова здесь. Долго пробыл у варварийцев.
— В рабстве? А ну расскажи-ка, я должен точно об этом знать. Подумать только: сын одного из богатейших людей Генуи был рабом!
— Да я и сам не очень-то много знаю, — сказал сосед. — Но об этом весь город только и говорит. А уж правда ли это — поручиться не могу.
— Ну рассказывай же! — настаивал рыбак.
— Во всяком случае, рабом он не был.
— Жаль! И не криви, ради Бога, рожу, старик. Вовсе ни о чем злом я не думаю. Никому бы я не пожелал этакой жизни. Просто мне жаль, что об истории-то этой не могу я узнать поподробнее Да, но почему же он больше года не появлялся дома?
— Он искал своего сына, которого забрали с «Астры» корсары, — ответил рыбаку торговец.
— И теперь он его нашел?
— Не знаю, — покачал головой собеседник. — Скорее всего нет. Иначе мой друг рассказал бы мне об этом.
— Не понимаю. Я бы без моего ребенка домой не вернулся!
— Я тоже, даже приведись мне поотсекать головы всем туркам! — поддержал его торговец.
Рыбак усмехнулся в не отмытую от морской соли бороду Как же, отсечет он головы всем туркам! Этакий тощий, невзрачный человечек — не встречался он, видно, с корсарами, а то не хорохорился бы, а до смерти радовался, что ноги унес…
— Говорят, — не успокаивался сосед, — что английский лорд адмирал Экс.. Экс… ну вот, позабыл, как его там…
— Эксмут, — подсказал моряк с соседнего столика, внимательно слушавший их болтовню.
— Верно, дружище, Эксмут, язык сломаешь об эти английские имена. Так вот, значит, этот лорд Экс… х-м-м… мут будто бы освободил всех рабов. Так вот, Луиджи Парвизи полагает, должно быть, что и его сына тоже увезли англичане.
— А может, нет? — недоверчиво покачал головой рыбак. — А ну как у них что не получилось?
— Не мели глупостей, — урезонил его сосед. — Я же говорил, что в этом деле не так все просто. Или не говорил? Ну да все равно.
— Вот уж подлость-то!
— Да, ничего не скажешь! Будь я высокородным лордом Экс… Эксмутом, уж я бы с этим свирепым вампиром Омар-пашой раз и навсегда покончил.
— А ну их к дьяволу, этих англичан. Они всегда думают и заботятся только о себе. Дею и его своре надо бы что-нибудь такое устроить, чтобы они — ноги в руки, да в Стамбул без оглядки.
— Лучше не скажешь! — согласился еще один из сидящих за столом и до сих пор молчавший. — Это просто свинство! Поставить корсаров на колени, а после снова позволить им подняться, чтобы они и дальше могли продолжать свое грязное ремесло, а может, и в еще больших размерах, чтобы покрыть убытки.
— Глядишь, и нам доведется еще, не приведи Господь, погулять с цепями на ногах да скованными по двое, — снова вмешался моряк за соседним столиком. — Англичанин ключ держал в руках, в замок его вставил уже, а отпереть так и не смог. Снова — прыжок вполсилы. Я матрос, меня море кормит, другого ремесла не знаю, не то сегодня же сбежал бы куда подальше.
Рассказчик только хмыкнул, не зная, что и ответить.
Однако это привело моряка в бешенство. Да что они все, сидящие здесь, знают, каково приходится тому, над кем в каждом рейсе витает призрак рабства. Когда свергнутый французский император был в величии и силе, алжирские корсары как-то еще сдерживались. Его-то турки не только побаивались, но даже, можно сказать, чтили. А теперь они снова обнаглели. От шока, в который поверг их лорд, они быстро оправились, и море снова стало опасным. Собеседникам этого не понять. Они сидят здесь, на бережку, в надежной гавани, выходят в море самое большее на пару миль половить рыбу, а вечером или ночью приходят обратно. Они не знают моря дальше, чем его видно с мола, а об опасностях и страхах моряков и понятия не имеют.
— Надо бы вот что… — с гневом в голосе начал он, но докончить свою мысль не успел.
— Что, братец? — как по команде, повернулись к нему все остальные.
— Да нет, не имеет смысла говорить об этом! — уклонился моряк.
— Как так — нет? Почему — не имеет смысла?
— Надо заставить короля немедленно нанести новый удар. Сейчас. Пока турки в Алжире еще слабы Вот я за что!
— Ну хватил — короля! — испуганно прикрыл ладонью рот рыбак и втянул голову в плечи. Его бегающие глазки проворно ощупали всех других гостей «Остерии дель маре». Ни одного незнакомого за соседними столами; все только друзья да кумовья. Братцы, одним словом. Значит, можно без опаски продолжать свою мысль.
— Король! Так он тебе спит и видит, как бы с Алжиром сцепиться! Да он рад-радехонек, что нашу старую республику прицепили к его королевству. Что значит Алжир по сравнению с Генуей? До африканского-то берега далеко; а вот нас он своим визитом может осчастливить в любой момент, как только касса опустеет. Лучше синица в руках, чем журавль в небе.
— Не могу возразить, дружище, — поддакнул моряк, придвинувшийся на своем табурете поближе, чтобы сподручнее было участвовать в разговоре. — Однако нужно…
— Да отцепитесь вы от меня с вашим дурацким «нужно»! — взорвался вдруг торговец рыбой, взъерошив руками волосы. — Да попробуй я перечислить все, что кому «нужно», что нам всем «нужно», у тебя волосы бы дыбом встали. Остановимся пока на самых для нас важных, самых главных «нужно». Нужно решительно и бесповоротно положить конец морскому разбою, рабству, владычеству дея, который не желает ничего, кроме порабощения людей.
— Вот и я хотел сказать то же самое. Нам приходится подставлять шеи под ярмо, купцам — ставить на карту свое состояние, а власть имущие бездействуют.
— Да, но ведь и они же, в конце концов, терпят ущерб, как и все мы, — недоумевающе развел руками рыбак. — Что им, хуже было бы, что ли, имей наши суда возможность беспрепятственно ходить по всему морю.
— Вот мы и должны как следует растолковать им это, высказать прямо в глаза все, что думаем, — развивал моряк свои мысли.
— Попробуй сунься к ним со своими требованиями, выставят в два счета! — высказал свое мнение один из гостей. В разговоре он пока не участвовал, только кивал головой в знак согласия.
Моряк побагровел и с такой яростью хватил кулаком по столу, что вино выплеснулось из кружек.
— Но разве это не справедливо, не законные требования: свобода моря, безопасность жизни и грузов, отмена бесчеловечного рабства? — кипел он.
Все разом опустили глаза в свои кружки.
— Святой гнев должен охватить народ. Мы — итальянцы, генуэзцы, а не алжирцы. Какое дерьмовое дело дею до того, что мы делаем и чем занимаемся, как мы зарабатываем себе на жизнь, с кем и с какими странами торгуем? Чего ради он вмешивается в наши дела? Ни он, ни кто другой не имеет на это никакого права.
— Браво, браво! — поддержали многие слова моряка. Кое-кто предпочел потихоньку улизнуть из кабачка. Чертовски возмутительные речи, однако, толкает этот парень. Лучше не слушать. Не ровен час, нарвешься на какую неприятность. Сбиры [19] так и рыщут в поисках карбонариев и членов других тайных обществ.
— Ты, несомненно, прав, — подтвердил рыбак.
— Но что же делать? — спросил рыботорговец.
Моряк чувствовал, что ответа ждут от него, хотя вопрос был обращен ко всем сразу.
— А разве я знаю? Вот приди ко мне кто-нибудь и скажи: «Эй, приятель, как ты смотришь, если мы сами, без короля и войска, зададим перца корсарам?» Я бы немедленно пошел за ним.
Все видели, что его слова не пустой треп. Он всерьез думал так. Сколько раз с тревогой и страхом пересекал он море. И теперь он готов все поставить на карту, положить конец этому неестественному состоянию.
— Ты очень здорово сказал. Пожалуй, и я тоже с готовностью пошел бы с тобой, дорогой друг! Жаль только, что так мы, похоже, и останемся при этой готовности, а до дела вряд ли дойдет, — махнул рукой рыбак.
— Возможно… Однако, как знать, как знать…
Великий финансист был болен, тяжело болен. Нервная лихорадка. Выражение «На дне!», от которого его мозг никак не мог освободиться, действовало устрашающе. Оно преследовало его даже во сне. Ночью он от испуга просыпался в холодном поту. Никакие средства не приносили пользы; с каждым днем ему становилось хуже.
Все дела теперь вел секретарь. Иной раз ему хотелось бы лучше удалиться от Генуи за тысячи миль, чем думать о том, какую ответственность взвалил он на свои плечи. Это был честный, прямой малый, усердный, деловой, всегда готовый пренебречь собственными интересами, если требовалось оказать услугу фирме Он не знал, какие пружины двигали хозяином, когда тот предоставлял кому-то огромные деньги, и считал, что все так и должно быть Но то, что оставалось, берег неусыпно, как Аргус. Главное — никаких убытков.
Когда банкир немного пришел в себя и встал, наконец, с постели, от него осталась лишь тень прежнего Гравелли. Весь он был какой-то вымученный, безучастный, потухший. Он не мог даже толком вспомнить, что собирался сделать для нового взлета. Да и что в этом было толку: тяжелые потери последнего времени ясно и недвусмысленно показали, что ничего ему уже больше не удастся. Фортуна повернулась к нему спиной. И против этого бесполезно бросаться в штыки. Даже ему, Агостино Гравелли. Началось это — снова замаячил перед его глазами злосчастный ночной визит — с издевательских угроз Бенелли. То, что между Бенелли и неудержимым упадком его дома существует какая-то связь, что причина этой связи — его предательство своих сограждан, ему и в голову не приходило.
Хорошо, что в городе во время его болезни все шло без всяких трений. И секретарь заслуживает похвалы. Сильный испуг охватил Гравелли, когда молодой человек попросил позволения подробнее ознакомиться с операциями дома.
Парвизи только что вошел в биржевой зал. С ним вместе, как всегда, его «правая рука». Общий поклон господам. Гравелли моментально насторожился. Кому, собственно, предназначен этот поклон? Ему или тем, кто крутится возле него? Так или иначе, но случай подвернулся. Банкир вежливо поклонился в ответ. Это заметили. Черт возьми! Какая неожиданная ситуация. И весьма притом выигрышная. Кто сделал первый шаг? Парвизи или Гравелли? Каждый может истолковать ее в свою пользу — и так и этак.
Купцы мучились в догадках. Что это, обычная вежливость воспитанных людей, или?.. На всякий случай надо впредь позорче за обоими понаблюдать.
Внезапно в дверях появился незнакомый, совсем молодой мужчина, с ног до головы покрытый желтой пылью, со стекающими по запыленному лицу струйками пота. На ногах его были сапоги со шпорами.
— Месье Парвизи? — перекрыл его голос взволнованное жужжание купцов.
У всех вытянулись шеи, забегали глаза — с незнакомца на Парвизи, с Парвизи на чужака. Разговоры смолкли. Что за странный парень заявился сюда? Почему привратник не преградил ему дорогу в эту стихию денег? Он ищет Андреа Парвизи…
Тот отделился от группы своих деловых партнеров и подошел к незнакомцу:
— Вы ищете меня, синьор? Я — Андреа Парвизи.
— Роже де ла Винь. Я прибыл из Ла-Каля. Где мы можем поговорить без помех?
Как дружески пожал коммерсант руку незнакомца… А теперь даже обнял его!
— Роже!
Лицо юноши зарделось от радости. Отец Луиджи по-свойски называет его просто по имени, считает его достойным своего расположения.
— Следуйте за мной, Роже. Мы поговорим у меня дома.
О чем будут говорить с глазу на глаз два этих человека, не мог себе представить никто из присутствующих. Беспокойство, неуверенность охватили купцов. Нечто из ряда вон выходящее, должно быть, случилось, коли сам Парвизи без слова, не извинившись, покинул биржу. Так что же это за незнакомец явился сюда? Француз. А не через француза разве пришло уже однажды в Геную известие, которое впоследствии оказалось фальшивым? Осторожность, осторожность, ни в коем случае не заключать покуда никаких сделок!
Скучная биржа. Стоят все рядышком, болтают обо всем и ни о чем, не знают, на что решиться. Может, стоит завтра, если удастся узнать, что произошло в доме Парвизи, собраться снова и тогда уж принимать решение, входить в сделку или нет.
Там и сям вспоминали вдруг несчастный корабль «Парму». Вскоре это ненавистное имя докатилось и до Гравелли. О чем они там?
Обрывки разговоров — то одно, то другое. «Парма» стала вдруг единственной темой разговоров на бирже.
Радостное известие для синьора Гравелли. «Парму»-то, оказывается, вовсе не захватили пираты!
От взгляда, которым одарил сообщившего новость финансист, все дальнейшие пояснения застыли у того в горле.
Окажись известие правдой, это означало бы, что он, Гравелли, и в самом деле предатель, в чем его и подозревали. Боже, как все некстати! Как же выкрутиться? Ведь неоспоримым доказательством того, что он не сотрудничал с корсарами, был бы только захват «Пармы»: с чего бы это, спрашивается, ему, Гравелли, ставшему после принятия страховки фактически собственником парусника, самому швыряться своим добром?
Нет, со слухами надо кончать, и немедленно. Агенты Гравелли замешались в группки и компании, зашныряли то там, то здесь. Встревали в споры, изображали радость, что Гравелли вернет огромные суммы, которые ему пришлось выплатить понесшим убытки страхователям. А ему-то, Агостино Гравелли, что — радоваться или печалиться?
Подозрения, конечно, останутся, но и страховочные суммы — тоже немало стоят. Добыть бы твердые доказательства, что «Парма» уцелела, и деньги возвратятся в его сейфы. Надо постараться внести в это дело полную ясность.
А вокруг всплывали все новые подробности. Откуда? Кто распускал все эти слухи? Не связаны ли они как-то с этим незнакомым французом? Никто и не знал — появились откуда-то, и все тут.
— Никаких сомнений, синьор банкир: «Парма» в целости и сохранности пришла в порт назначения, — доложил агент. — В те дни родственники моряков получили письменные извещения, что им нечего страшиться за жизнь своих сыновей, отцов и братьев. И к каждому такому письму прилагалась также некая сумма денег.
— Невероятно! Ну ладно, давай иди, разузнавай, что там еще, — вздохнул Гравелли, отпуская ретивого парня.
«Все это, определенно, мог намудрить только Парвизи или его управляющий. „Парму“ не должны были захватить, иначе я избавился бы от всех подозрений. Андреа слишком хитер, чтобы не попытаться вырвать у меня из рук доказательства моей невиновности», — размышлял финансист.
Что же делать? Немедленно потребовать назад выплаченные страховочные суммы. Это сразу закроет людям рты. Кое-кто, конечно, может от этого и разориться. Но никакой жалости. И тем быстрее притихнут слухи.
Однако за всем этим — отчетливо понимал Агостино Гравелли — прячется одно: за ним идет охота. Кто охотник — пока неизвестно. Тут надо держать ухо востро — глядишь, и проявит невидимый противник какую слабину, тут уж бей его без оглядки!
* * *
— Да, рабам дали свободу, — сообщил Роже де ла Винь. — Лорд Эксмут многих увез с собой на своих кораблях. Куда он их доставил, я не знаю.— Но где мой сын, где мой внук Ливио? — спросил Андреа Парвизи.
— Луиджи в дни штурма находился далеко в глубине страны. До моего отъезда он еще не вернулся. Очень сожалею, что этого не произошло. Иначе я уже знал бы, привез он мальчика или нет, и рассказал бы обо всем вам, месье Парвизи. Может, Луиджи до сих пор еще и не знает, что произошло в столице, а возможно, даже и напал, наконец, на след мальчика, которого долго разыскивал, а того уже освободили англичане, и лорд Эксмут скоро привезет вашего внука с собой.
— Я так надеюсь на это. Позвольте мне еще раз поблагодарить вас от всего сердца, Роже, за все доброе, что вы сделали для моего сына. Своим мужеством вы снова пробудили во мне, старике, радость жизни. Я — вечный ваш должник.
— Не стоит об этом, пожалуйста, — уклонился от благодарностей де ла Винь.
— Итак, Омар-паша правит Алжиром, как и прежде. Это — страшная весть, это означает, что море и впредь остается небезопасным от корсаров.
— Лорд Эксмут сделал только половину работы.
— Может, не было других указаний?
— Вы думаете, месье Парвизи?..
— Извините, но там один синьор хочет засвидетельствовать вам свое почтение, — прервал беседу вошедший слуга.
Не глядя на поданную визитную карточку, Парвизи отказался принимать визитера.
— Я уже объяснил этому синьору, что вы сейчас заняты и не хотите, чтобы вам мешали, но он только улыбнулся, всунул мне в руку карточку и сказал, что ему ни в коем случае не откажут, — оправдывался слуга.
— Что? — Парвизи бросил взгляд на карточку. — Ну, это совсем другое дело. Проси. Скорее веди синьора барона сюда!
Джакомо Томазини ознакомили со всеми новейшими сообщениями. Пришел-то он, собственно, только с дружеским визитом. Однако хотел бы попутно услышать кое-что о рекомендованном им сотруднике и вообще о всех делах Гравелли.
— Мне не совсем понятно ваше замечание, месье Парвизи, — продолжал разговор де ла Винь. — Вы что же, полагаете, что у лорда Эксмута и не было никаких других указаний?
— Нет, Роже. Я не осмелился бы бросить какой-либо из европейских держав упрек за полумеры, которыми она ограничилась в собственных интересах.
Юный француз не удержался и слегка присвистнул. Тихонько, коротко. Он смущенно закашлялся, чтобы скрыть свою досадную несдержанность. Однако по лицам коммерсанта и банкира тотчас определил, что это ему на удалось. Оба отлично поняли его волнение.
— Вы и все жители Генуи, вероятно, удивитесь, узнав, что радостное известие о падении Алжира верно лишь наполовину, — продолжал де ла Винь. — Я представляю себе дело так. Положение дея стало настолько тяжелым, что никаких сомнений в полной и окончательной победе объединенного флота уже не оставалось. Однако кто-то еще до окончания боевых действий успел передать это чрезвычайное сообщение в Европу. Может, световыми сигналами, от страны к стране, или еще как, не знаю. Никто даже и не думал, что турецкое владычество будут терпеть и дальше. И мы в Ла-Кале были в твердом убеждении, что произошел переворот. Но оказалось, что мы заблуждались. Омар-паша, как и прежде, властитель Алжира. Принялись уже восстанавливать крепостные верки, отстраивать город, словом, действовать так же, как и в прошлом. Я не удивлюсь, если в ближайшем будущем Средиземное море снова станет таким же опасным, как прежде.
— А рабство?
— Кое-какие пункты договора дей уже не выполняет. Вот, у меня есть копия условий, признанных турками…
Парвизи обстоятельно проштудировал документ.
Статья первая запрещает навсегда рабство. Это хорошо. Эта статья — великолепна, и большинство других — тоже. Но британский адмирал не сделал ничего для Свободы Моря. Морской разбой не запрещен! О нем в договоре — ни слова!
Парвизи передал копию договора Томазини. Тот прочел ее. Начал снова, перечел в третий раз и вдруг насторожился. Вчитался еще раз, повнимательнее. Андреа и Роже напряженно ждали. Что там такое, отчего барона так заинтересовал документ?
Властелина Гор поразили слова, на которые он в первые разы не обратил особого внимания. Они содержались в статье второй:
"Освободить всех рабов, имеющих быть в настоящее время во власти дея… " В настоящее время! Эти слова имеют смысл и цель, только если турки сдержат условия статьи первой.
— Слушайте, месье де ла Винь, слушай и ты, Андреа! — потребовал он особого внимания от обоих своих собеседников.
Однако ни француз, ни генуэзец не нашли никакого подвоха ни в первой, ни во второй статьях.
— Я не понимаю, что вы там такое раскопали, месье барон. Дайте хотя бы намек, — попросил де ла Винь.
Томазини прочел вслух еще раз, особо выделяя слова «в настоящее время».
— Уж не рассчитаны ли эти условия заранее, чтобы дей не очень-то их держался; не хотели ли ему даже дать понять, что в будущем он, как ни в чем не бывало, может продолжать разбой?
Роже не отважился изложить свои соображения кроме как полушепотом. Очень уж невероятными казались они ему.
— Вот и я мыслю точно так же. Мне кажется, что куда лучше было бы слова «в настоящее время» изъять вовсе. Было бы короче и, с другой стороны, дало бы европейцам свободу действий. Однако самого главного для себя английский адмирал достиг — удовлетворения за обиду, нанесенную британскому консулу. Ну а то, что при этом добились кое-какой малости и для всего человечества, это, конечно, тоже прекрасно и похвально, и вся Европа обязана за это Англии своей благодарностью. Я с большим вниманием буду следить, подтвердятся ли в будущем мои догадки.
* * *
— Синьоры! Прошу несколько минут внимания для сообщения, которое я только что, вместе с категорическим указанием немедленно довести его до вас, получил от синьора Парвизи.— Тише!
— Да замолчите же!
— Управляющий Парвизи хочет о чем-то нас известить!
— Тише, тише! — прошелестело от группы к группе.
— Внимание, он начинает!
— Синьор Парвизи поручил мне сказать вам, что владычество дея не сломлено.
— Слушайте, слушайте!
— Да прикройте же рты!
— Проклятье!
— Господи Боже!
Разочарованные, сбитые с толку люди никак не могли успокоиться.
— Алжир подвергся сильному обстрелу, его крепостные верки большей частью разбиты, но Омар-паша не низложен. Стоявшие в гавани пиратские корабли обращены в пламень. Однако, синьоры, это вовсе еще не гарантия, что наши суда смогут в будущем беспрепятственно ходить по всему Средиземному морю.
Минут пять в биржевом зале царила мертвая тишина. Каждый соображал, как ему вести дела дальше. Иные, что победнее, побледнели как мел. Только что перед ними распахнулись было ворота к богатству и власти. И вот, не успела биржевая мелкота к этим воротам даже приблизиться, как они снова закрылись. Видно, суждено им теперь век оставаться все такой же мелкой рыбешкой. Не иначе как опять придется лезть в кредитную кабалу к Гравелли.
Затем вокруг управляющего Парвизи образовалась толчея, посыпались вопросы. Все стремились побольше узнать о случившемся. Каждый старался перекричать другого, так что разобрать ничего и вовсе стало невозможно. Да, впрочем, не так уж это было и необходимо. Молодой управляющий только пожимал плечами, показывая, что никаких дальнейших пояснений при всем желании дать не может.
Гравелли, дрожа, оперся о колонну. Он на дне! Ему казалось, что земля разверзлась под его ногами, и он падает в чудовищную бездну. С таким тщанием возведенное здание великого мошенничества рухнуло. Но это еще не все! Утеряны мужество, вера в успех его планов. Ушло. Все ушло. И он остался ни с чем. Старый, изношенный, ни на что не пригодный.
Шаркая ногами, он поплелся к выходу.
— Что за чудесный человек, наш Андреа Парвизи!
— Достойный, весьма достойный. Как благородно с его стороны, что он сразу же известил нас!
— Тысяча благодарностей ему!
— Какой бы куш мог сорвать Парвизи, промолчи он хоть несколько деньков!
Все эти восторги, что долетали до слуха Гравелли, резали его по сердцу.
На дне, на дне! — стучало в висках. Все и вся издевались над ним, каждый камень на уличной мостовой строил ему рожи. С ума сойти можно!
Недалек путь, но тянется целую вечность. И нельзя остановиться, прислониться к стенке дома и подождать, пока минует приступ. Позади него идут еще несколько негоциантов.
Он крепко стиснул зубы, сжал губы. К чему все это? Он уклонился от ответа. Надо немного расслабиться, уехать на загородную виллу, отрешиться от всех мыслей о делах. Парвизи пышет силой и здоровьем. Он, Гравелли, содействовал ему в этом, а сам оказался на мели.
На дне! Проклятая фраза… Но нет, он не позволит выкинуть себя из игры, будет действовать безжалостно, как никто в мире. Разрушать, разорять!
* * *
В «Остерии дель маре» в гавани сидели рыбаки, грузчики, моряки, поденщики, мелочные торговцы — разноплеменный и разномастный народ всех цветов кожи. Старуха-нищенка ходила от стола к столу. Изредка в ее дряблую, трясущуюся руку скользила мелкая монетка. Чаще женщине предлагали глоток вина или кусок хлеба.— Благослови вас Господь и Святая Дева! — благодарила она дающих, которые и сами-то были отнюдь не из зажиточных Однако ей подавали, из жалости и в надежде, что и им воздастся за это в такой же горькой старости и немощи.
На каких только языках и диалектах не галдели в этом кабачке.
— Что? Я не ослышался, братец? Луиджи Парвизи вернулся? — обратился старый рыбак, только что вернувшийся с уловом в гавань, к сидящему рядом торговцу рыбой.
— Да, конечно, он снова здесь. Долго пробыл у варварийцев.
— В рабстве? А ну расскажи-ка, я должен точно об этом знать. Подумать только: сын одного из богатейших людей Генуи был рабом!
— Да я и сам не очень-то много знаю, — сказал сосед. — Но об этом весь город только и говорит. А уж правда ли это — поручиться не могу.
— Ну рассказывай же! — настаивал рыбак.
— Во всяком случае, рабом он не был.
— Жаль! И не криви, ради Бога, рожу, старик. Вовсе ни о чем злом я не думаю. Никому бы я не пожелал этакой жизни. Просто мне жаль, что об истории-то этой не могу я узнать поподробнее Да, но почему же он больше года не появлялся дома?
— Он искал своего сына, которого забрали с «Астры» корсары, — ответил рыбаку торговец.
— И теперь он его нашел?
— Не знаю, — покачал головой собеседник. — Скорее всего нет. Иначе мой друг рассказал бы мне об этом.
— Не понимаю. Я бы без моего ребенка домой не вернулся!
— Я тоже, даже приведись мне поотсекать головы всем туркам! — поддержал его торговец.
Рыбак усмехнулся в не отмытую от морской соли бороду Как же, отсечет он головы всем туркам! Этакий тощий, невзрачный человечек — не встречался он, видно, с корсарами, а то не хорохорился бы, а до смерти радовался, что ноги унес…
— Говорят, — не успокаивался сосед, — что английский лорд адмирал Экс.. Экс… ну вот, позабыл, как его там…
— Эксмут, — подсказал моряк с соседнего столика, внимательно слушавший их болтовню.
— Верно, дружище, Эксмут, язык сломаешь об эти английские имена. Так вот, значит, этот лорд Экс… х-м-м… мут будто бы освободил всех рабов. Так вот, Луиджи Парвизи полагает, должно быть, что и его сына тоже увезли англичане.
— А может, нет? — недоверчиво покачал головой рыбак. — А ну как у них что не получилось?
— Не мели глупостей, — урезонил его сосед. — Я же говорил, что в этом деле не так все просто. Или не говорил? Ну да все равно.
— Вот уж подлость-то!
— Да, ничего не скажешь! Будь я высокородным лордом Экс… Эксмутом, уж я бы с этим свирепым вампиром Омар-пашой раз и навсегда покончил.
— А ну их к дьяволу, этих англичан. Они всегда думают и заботятся только о себе. Дею и его своре надо бы что-нибудь такое устроить, чтобы они — ноги в руки, да в Стамбул без оглядки.
— Лучше не скажешь! — согласился еще один из сидящих за столом и до сих пор молчавший. — Это просто свинство! Поставить корсаров на колени, а после снова позволить им подняться, чтобы они и дальше могли продолжать свое грязное ремесло, а может, и в еще больших размерах, чтобы покрыть убытки.
— Глядишь, и нам доведется еще, не приведи Господь, погулять с цепями на ногах да скованными по двое, — снова вмешался моряк за соседним столиком. — Англичанин ключ держал в руках, в замок его вставил уже, а отпереть так и не смог. Снова — прыжок вполсилы. Я матрос, меня море кормит, другого ремесла не знаю, не то сегодня же сбежал бы куда подальше.
Рассказчик только хмыкнул, не зная, что и ответить.
Однако это привело моряка в бешенство. Да что они все, сидящие здесь, знают, каково приходится тому, над кем в каждом рейсе витает призрак рабства. Когда свергнутый французский император был в величии и силе, алжирские корсары как-то еще сдерживались. Его-то турки не только побаивались, но даже, можно сказать, чтили. А теперь они снова обнаглели. От шока, в который поверг их лорд, они быстро оправились, и море снова стало опасным. Собеседникам этого не понять. Они сидят здесь, на бережку, в надежной гавани, выходят в море самое большее на пару миль половить рыбу, а вечером или ночью приходят обратно. Они не знают моря дальше, чем его видно с мола, а об опасностях и страхах моряков и понятия не имеют.
— Надо бы вот что… — с гневом в голосе начал он, но докончить свою мысль не успел.
— Что, братец? — как по команде, повернулись к нему все остальные.
— Да нет, не имеет смысла говорить об этом! — уклонился моряк.
— Как так — нет? Почему — не имеет смысла?
— Надо заставить короля немедленно нанести новый удар. Сейчас. Пока турки в Алжире еще слабы Вот я за что!
— Ну хватил — короля! — испуганно прикрыл ладонью рот рыбак и втянул голову в плечи. Его бегающие глазки проворно ощупали всех других гостей «Остерии дель маре». Ни одного незнакомого за соседними столами; все только друзья да кумовья. Братцы, одним словом. Значит, можно без опаски продолжать свою мысль.
— Король! Так он тебе спит и видит, как бы с Алжиром сцепиться! Да он рад-радехонек, что нашу старую республику прицепили к его королевству. Что значит Алжир по сравнению с Генуей? До африканского-то берега далеко; а вот нас он своим визитом может осчастливить в любой момент, как только касса опустеет. Лучше синица в руках, чем журавль в небе.
— Не могу возразить, дружище, — поддакнул моряк, придвинувшийся на своем табурете поближе, чтобы сподручнее было участвовать в разговоре. — Однако нужно…
— Да отцепитесь вы от меня с вашим дурацким «нужно»! — взорвался вдруг торговец рыбой, взъерошив руками волосы. — Да попробуй я перечислить все, что кому «нужно», что нам всем «нужно», у тебя волосы бы дыбом встали. Остановимся пока на самых для нас важных, самых главных «нужно». Нужно решительно и бесповоротно положить конец морскому разбою, рабству, владычеству дея, который не желает ничего, кроме порабощения людей.
— Вот и я хотел сказать то же самое. Нам приходится подставлять шеи под ярмо, купцам — ставить на карту свое состояние, а власть имущие бездействуют.
— Да, но ведь и они же, в конце концов, терпят ущерб, как и все мы, — недоумевающе развел руками рыбак. — Что им, хуже было бы, что ли, имей наши суда возможность беспрепятственно ходить по всему морю.
— Вот мы и должны как следует растолковать им это, высказать прямо в глаза все, что думаем, — развивал моряк свои мысли.
— Попробуй сунься к ним со своими требованиями, выставят в два счета! — высказал свое мнение один из гостей. В разговоре он пока не участвовал, только кивал головой в знак согласия.
Моряк побагровел и с такой яростью хватил кулаком по столу, что вино выплеснулось из кружек.
— Но разве это не справедливо, не законные требования: свобода моря, безопасность жизни и грузов, отмена бесчеловечного рабства? — кипел он.
Все разом опустили глаза в свои кружки.
— Святой гнев должен охватить народ. Мы — итальянцы, генуэзцы, а не алжирцы. Какое дерьмовое дело дею до того, что мы делаем и чем занимаемся, как мы зарабатываем себе на жизнь, с кем и с какими странами торгуем? Чего ради он вмешивается в наши дела? Ни он, ни кто другой не имеет на это никакого права.
— Браво, браво! — поддержали многие слова моряка. Кое-кто предпочел потихоньку улизнуть из кабачка. Чертовски возмутительные речи, однако, толкает этот парень. Лучше не слушать. Не ровен час, нарвешься на какую неприятность. Сбиры [19] так и рыщут в поисках карбонариев и членов других тайных обществ.
— Ты, несомненно, прав, — подтвердил рыбак.
— Но что же делать? — спросил рыботорговец.
Моряк чувствовал, что ответа ждут от него, хотя вопрос был обращен ко всем сразу.
— А разве я знаю? Вот приди ко мне кто-нибудь и скажи: «Эй, приятель, как ты смотришь, если мы сами, без короля и войска, зададим перца корсарам?» Я бы немедленно пошел за ним.
Все видели, что его слова не пустой треп. Он всерьез думал так. Сколько раз с тревогой и страхом пересекал он море. И теперь он готов все поставить на карту, положить конец этому неестественному состоянию.
— Ты очень здорово сказал. Пожалуй, и я тоже с готовностью пошел бы с тобой, дорогой друг! Жаль только, что так мы, похоже, и останемся при этой готовности, а до дела вряд ли дойдет, — махнул рукой рыбак.
— Возможно… Однако, как знать, как знать…
* * *
Уже несколько дней никто не видел Гравелли. «Уехал он, что ли?» — интересовались купцы. Никто не мог дать им ответа. Секретарь молчал. Вероятно, банкир разрабатывает где-то новую большую операцию, требующую его личного присутствия. А он многим был нужен. Кто хотел одолжить у него хорошие деньги, с которыми можно бы сделать крупную негоцию. У кого желания были поскромнее: получить хотя бы самый необходимый кредит, ибо алчный Гравелли давал под огромные проценты, причем особенно высокие требовал с мелких купчишек, которым не доверял, не из опасений, впрочем, нечестности, а из сомнений в их коммерческих талантах.Великий финансист был болен, тяжело болен. Нервная лихорадка. Выражение «На дне!», от которого его мозг никак не мог освободиться, действовало устрашающе. Оно преследовало его даже во сне. Ночью он от испуга просыпался в холодном поту. Никакие средства не приносили пользы; с каждым днем ему становилось хуже.
Все дела теперь вел секретарь. Иной раз ему хотелось бы лучше удалиться от Генуи за тысячи миль, чем думать о том, какую ответственность взвалил он на свои плечи. Это был честный, прямой малый, усердный, деловой, всегда готовый пренебречь собственными интересами, если требовалось оказать услугу фирме Он не знал, какие пружины двигали хозяином, когда тот предоставлял кому-то огромные деньги, и считал, что все так и должно быть Но то, что оставалось, берег неусыпно, как Аргус. Главное — никаких убытков.
Когда банкир немного пришел в себя и встал, наконец, с постели, от него осталась лишь тень прежнего Гравелли. Весь он был какой-то вымученный, безучастный, потухший. Он не мог даже толком вспомнить, что собирался сделать для нового взлета. Да и что в этом было толку: тяжелые потери последнего времени ясно и недвусмысленно показали, что ничего ему уже больше не удастся. Фортуна повернулась к нему спиной. И против этого бесполезно бросаться в штыки. Даже ему, Агостино Гравелли. Началось это — снова замаячил перед его глазами злосчастный ночной визит — с издевательских угроз Бенелли. То, что между Бенелли и неудержимым упадком его дома существует какая-то связь, что причина этой связи — его предательство своих сограждан, ему и в голову не приходило.
Хорошо, что в городе во время его болезни все шло без всяких трений. И секретарь заслуживает похвалы. Сильный испуг охватил Гравелли, когда молодой человек попросил позволения подробнее ознакомиться с операциями дома.