- Извините меня. Гиль, - сказала она тихо, тоже потрясенная разноречием чувств, испытываемых ею к нему: сочувствие, угрызения совести, понимание его трудностей. - Я действительно не знала, что делала.
Ее раскаяние ослабило его напряженность, и он - опять улыбнулся самодовольно.
- Поймите, я не виню вас. Возможно, я никогда и не был свободен - просто холил в себе иллюзию свободы. Кончайте с выпивкой, я провожу вас домой.
Вдруг ей стало обидно, что протянувшаяся между ними ниточка общения рвется. Пока они сидели здесь в расслабляющем и успокаивающем тепле и комфорте, отгородившись от суеты и самого бега времени, что-то стронулось в их отношениях. Гиль Монтеро, такой самоуверенный, надежный, решительный, признался, что и в нем живут неуверенность и сомнения, а она, забыв о прежнем противостоянии, поддалась приливу сочувствия. И ей хотелось задержать это состояние, хоть она и понимала, что оно не может долго сохраняться. И еще хотелось довериться ему, сдаться его обаянию, но робость свою преодолеть не смогла.
Когда они вышли из бара и направились к ее дому, улицы уже были тихи и пустынны. Корделия думала, что Гиль простится с нею у палисадника, но он проводил ее по узкой дорожке до двери и подождал, пока она ее отпирала.
- Спасибо за чудесный вечер, - сказала она, - и за шампанское. Все было так неожиданно.
- Эти слова означают, что вы не пригласите меня войти? - спросил он, слегка улыбнувшись. Она покачала головой.
- Я действительно очень устала, Гиль.
- Нет, это не правда, - возразил он вкрадчиво. - Вы боитесь. Но для этого нет никаких оснований. Видите ли, я никогда не атакую женщину, пока не убежден, что она сама ждет этого.
Корделия издала короткий смешок.
- Ваша беда в том, дорогой Гиль, что, по вашему мнению, каждая женщина ждет этого, даже если она и уверяет вас в обратном. Так что лучше уж я пожелаю вам доброй ночи прямо сейчас.
Он пожал плечами.
- Даже если это совсем не то, чего вы хотите?
А чего же она действительно хотела? Корделия едва ли могла выразить это даже для самой себя. У нее не было слов, чтобы определить, как она относится к нему, и ничто из ее прошлого опыта не могло помочь ей разобраться со своими чувствами. Он прав - она действительно боится.
И не того, что он вопреки ее воле посягнет на нее; она страшится растущей в ней жажды лечь рядом с ним, боится, что уже не сможет сказать "нет".
- Давайте не будем длить этот разговор, - сказала она. - Желаю вам чудесного Рождества. И я надеюсь.., надеюсь что вы наилучшим образом выберетесь из своих тупиков.
При этих словах ее рука непроизвольно дотронулась до его лица, и пальцы, подчиняясь бессознательной потребности, погладили его по щеке. Его реакция была молниеносной, подобной взрыву. Он явно не ожидал ее жеста, тем более мгновенным был его ответ. Он схватил ее руку, приблизил ее к себе и губами прижался к ладони, почти обжигая холодную кожу теплом своего рта. И тут же другая его рука обвила ее талию и тесно прижала ее к груди. Затем, отпустив ее ладонь, он охватил ее голову, затылок, копну прекрасных волос, и она уже не смогла избежать горячего, страстного поцелуя.
И он настиг ее, неумолимый, проникновенный, потрясший все ее существо. Казалось, в ее легких уже не осталось воздуха, что ей уже никогда не вздохнуть, и еще, что ее захлестнула и повлекла на дно мощная волна. Но это ощущение полнейшей своей беспомощности не помешало бешеной радости, наполнившей каждую клеточку ее тела. Когда его губы оторвались наконец от ее рта и впились в ее шею, она захлебнулась струей свежего воздуха, а руки ее сами поднялись и утонули в его густой, темной шевелюре.
Она почувствовала, как нежно и неумолимо Гиль подталкивал ее к двери, затем они очутились в прихожей и впереди замаячила лестница наверх, в ее спальню. С каждым мигом Гиль действовал все решительнее и смелее. Вот он уже протянул руку к ее пальто и - с его-то опытом! - раздел и ее, и себя в одну минуту. Настал тот последний, тот критический момент, после которого ни его, ни себя ей уже не остановить. Его необузданный натиск все еще пугал ее, и в то же время ей все жарче хотелось, чтобы он сломил наконец ее сопротивление. Но что будет с ней потом, через какой-то час? Чем она тогда станет для него? Еще одной жертвой, о которой он порой будет вспоминать с грустной улыбкой, потом вовсе вычеркнет ее из памяти, если ему так занадобится.
Что есть силы она уперлась руками в его грудь, освобождаясь из властных объятий.
- Гиль, остановитесь! Что вы делаете! Его смех опять показался ей высокомерным. - Я веду вас наверх, в вашу спальню. Тискаться у дверей - это забава для подростков, - добавил он резонно. - Я же хочу, чтобы мы отдались друг другу так, чтобы это врезалось нам в память. И перестань отбиваться, Корделия. ТЫ ведь желаешь меня.
Уже ослабевшей рукой она включила свет, заполнивший всю прихожую и на секунду ослепивший ее. И при ярком свете она взглянула ему в глаза и прочла в них такое огромное, такое неумолимое желание, что вновь ощутила свою беспомощность, страх и тут же желание сдаться. Да, перед нею был опытный соблазнитель, а не послушный юнец, идущий вперед лишь до тех пор, пока ему не скажут "стоп". Решать надо прямо сейчас: остановиться, если уже не поздно, или уступить его воле.
- Вы не держите своего слова. Гиль, - попеняла она неровным, срывающимся голосом. - Вы ведь обещали.., обещали, что не тронете меня, пока я сама не позову вас.
- Но вы уже сделали это, - воскликнул он. Дыхание его успокоилось, но в глазах по-прежнему бушевала страсть, а тело было столь напряженным, готовым к атаке, что Корделия не смела шелохнуться. - Вы первая коснулись меня, вспомните? Разве это не зов? Как еще истолковать ваш жест? Да и важно ли, что говорит женщина. Важнее то, что читаешь в ее глазах, в дрожи тела. И тело ваше и глаза умоляли меня: вперед! А теперь я не пойму: либо вы динамите, либо вы девственница, либо и то и другое.
- Я не динамлю, а что до остального, то это не ваше дело! - воскликнула она.
- Чуть было не стало и моим, так? - проговорил Гиль вкрадчиво. Предупреждаю тебя, малышка. Если еще когда-либо возникнет такая же ситуация, сразу определи тот порог, на котором решила остановиться. Сегодня я сдержал себя. Но в следующий раз не удержусь.
Щеки Корделии стали багровыми от стыда. - Следующего раза не будет, прошептала она в бешенстве.
Он застыл в безмятежной позе, глядя на нее задумчиво и даже с жалостью; легкая, отстраненная улыбка стала возникать в уголках рта. Мрачный, неумолимый, желанный мужчина - она хотела бы наброситься на него с кулаками, но нельзя - любой контакт между ними может кончиться только одним.
- Нет, дорогая, следующий раз будет, - сказал он совсем бесстрастно, как говорят о чем-то раз и навсегда установленном, как ведут обычный разговор на будничную тему. Как будто речь шла не о самом насущном и интимном из того, что может быть между мужчиной и женщиной. - Однажды ты придешь ко мне, Корделия, по доброй воле, готовая отдаться. Даже стремясь отдаться. Я знаю это. - Он пожал плечами. - Но вот захочу ли я взять тебя тогда? В, этом и состоит риск твоего нынешнего решения. А до тех пор... - и он снова неопределенно пожал плечами.
Корделия яростно затрясла головой, умом не желая верить его пророчеству, хотя все тело ее кричало об обратном.
- Вы варвар, - выпалила она под конец. - Я было засомневалась в этом, стала надеяться, что в вас есть что-то доброе. Спасибо же вам, что вы объяснили мне, как я была права в своей прежней оценке!
Его улыбка оставалась прежней, а в глазах плясали издевательские огоньки.
- Не за что, - бросил он небрежно, - ей-богу, не стоит благодарности.
Глава 7
Рождественская неделя прошла почти без снега. Но дни стояли солнечные, холодные, по утрам ощущался мороз, а ночью на город глядело безоблачное, искрящееся звездами небо. В один из праздничных дней Корделия сходила к друзьям на вечеринку, но само Рождество провела, как и рассчитывала, в одиночестве.
Ей в самом деле хотелось побыть одной, посвятив этот день памяти отца, делая именно то, что они делали вместе, когда он был жив. Приготовила цыпленка - как раз на одиночную трапезу, - гарниром определив свежую зелень и жареную картошку, тщательно сервировала стол и в завершение поставила на него полбутылки вина. Открыла и разложила подарки, послушала речь королевы и невзначай уснула у телевизора, когда по нему шел фильм, который показывали чуть ли не каждое Рождество. Корделия помнила диалоги из него почти наизусть. Засыпая, она как бы прощалась с самой собой, прежней, чувствуя, что в будущем и ее жизнь, и сама она станут иными.
Многое ведь уже изменилось. Ибо Гиль Монтеро по-прежнему разрушал ее покой. Нет, он не сидел за ее столом. Но его издевающийся голос звучал в ее ушах. И в те минуты, когда ей верилось, что она уже освободилась от навязчивых дум о нем, память ее вдруг взрывалась и извергала его глаза, лицо, интонации. "Однажды ты придешь ко мне, Корделия, по доброй воле..."
Ну и наглец! Неужели он верит, что она предложит себя? Будет просить его взять ее, овладеть ею? Стать еще одной из его случайных, потом забытых побед? Нет, поклялась она торжественно самой себе. А как, должно быть, повеселился бы, узнай он, насколько она измучена и взволнована этими неотвязными раздумьями. Ей показалось, что она даже слышит этот смех... Странно, что в подобные моменты он перескакивает на испанский...
Она плеснула в бокал изрядную порцию бренди и легла в постель, прихватив с собой книжку с картинами Густава Климта <Густав Климт - известный австрийский художник-экспрессионист начала XX века.>, подаренную ей Брюсом. С учетом ее нервного состояния и уже выпитого вина бренди оказалось явным излишеством, и на следующий день она проснулась с чугунной головой. Лучшее средство освежиться - быстрая прогулка по берегу реки, решила она.
В другой раз она прихватила бы с собой этюдник. Но нынче ей не хотелось возиться с красками, и она нашла извинение в холоде: замерзшими руками не порисуешь. Уже во время прогулки она подумала, что после Испании она даже не дотрагивалась до кистей. Преодолевая холод быстрой ходьбой, она грустно размышляла об этом и пришла к утешающему выводу, что ей помешала ее же деловая занятость, в особенности хлопоты по устройству кофейни. И все же она знала если это и правда, то не вся.
Она уже поняла, что рисунки, сделанные ею в Ла Веге, были хороши, но почему-то не могла заставить себя еще раз взглянуть на них. И еще ей было ясно, что тяга к творчеству перекрыта каким-то непонятным, сидящим внутри нее запретом и что нет у нее сил вернуться к тому творческому взрыву, который случился летним утром в Ла Веге, тем самым утром, когда она оказалась в объятиях Гиля и все же не позволила себе удовлетворить не менее могущественную потребность, чем творчество.
Искусство и чувственность. Неужели для нее эти две силы стали чем-то двуединым, подобным упряжке из двух коней, которые не могут сообща везти карету. А тогда зачем они нужны? Она попыталась отмахнуться от этого неприятного уподобления. Но попутно поняла, что Гиль пробудил в ней что-то такое, что требовало самовыражения. Но почему же все так тесно переплелось с Гилем? Она никогда не считала себя особенно чувственной, хотя знала, как ее существо восприимчиво к цвету, форме, плоти воспринимаемого. Быть может, эта ее способность - лишь часть чего-то большего, некоего импульса, требующего, чтобы ее целовали, ласкали, овладевали ею, заполняя тело и душу сладостными ощущениями.
Неужели она относится к тому типу женщин, которые на свою беду всю жизнь привязаны к одному мужчине, а тот не может им принадлежать или не разделяет их любви, причиняя тем самым боль и унижение? Она-то возбуждала желание в Гиле, ведь он вожделеет ее, когда они рядом. Но, быть может, такое же вожделение он испытывает и к другим женщинам, о которых тут же забывает, как только расстается с ними. И вот эта-то минутная алчба и есть та награда, ради которой она должна броситься в его объятья? Нет, и еще раз нет!
Она вернулась домой с ясной головой, но не более счастливая. Прогулка ее оказалась настолько долгой, что завтракать было уже поздно, а время ленча еще не наступило. Она раздумывала, не сварить ли ей кофе, когда раздался телефонный звонок.
Звонила Гайнор, и голос ее звучал взволнованно.
- Корделия, я должна вас увидеть. Это очень важно, - настойчиво заявила она.
- Что случилось, Гайнор, - спросила Корделия, пытаясь догадаться, что за катаклизм произошел в Морнингтон Холле.
- Я не могу говорить по телефону, - продолжала Гайнор. - Могли бы мы встретиться?
- Конечно, раз это важно, - с некоторым беспокойством проговорила Корделия. - Назначьте мне место, и я тут же отправлюсь туда. Вы звоните из дома?
- Да. Вы помните въездные ворота нашего парка? Я жду вас рядом с ними.
Гайнор положила трубку прежде, чем Корделия успела спросить что-то еще. Нахмурившись, она натянула на себя самый теплый свитер, добавила к нему зимнюю куртку и отправилась в недальний гараж, где она держала свою машину.
Всю дорогу к Морнингтон Холлу Корделия терялась в догадках о том, что могло так взбудоражить Гайнор. Она все больше симпатизировала ей. Та ежедневно с радостью помогала ей в кофейне, отказываясь от вознаграждения, соглашаясь лишь на бесплатное пирожное. И если сегодня ей требуется помощь, Корделия не вправе отказать.
Ярко-красный миникупер <Марка английского малолитражного автомобиля.>, на котором носилась Гайнор, стоял рядом с воротами в Морнингтон Холл. Корделия сразу увидела полную горести позу Гайнор: ее голова обреченно склонилась на руль. Чем-то она сильно расстроена, подумала Корделия, выбираясь из машины. Она быстро добежала до миникупера, распахнула дверцу и проскользнула к девушке.
- Гайнор, ну, пожалуйста, не плачь, - мягко сказала она. - Ну-ка, в чем дело?
Эффект был разительным. Гайнор рывком оторвала лицо от руля, и оказалось, что она и не думала плакать. Наоборот, лицо ее от уха до уха пересекала широченная улыбка. А в глазах плясал небывалый прежде лукавый огонек. Не дав Корделии опомниться, она включила зажигание, и машина рванула.
От неожиданности Корделия резко откинулась на спинку кресла.
- Объясни же, что все это значит, - закричала она, чувствуя, что машина разгоняется все сильнее.
- И не спрашивай, - прокричала ей в ответ Гайнор. - Пристегни ремни и береги свою жизнь!
Это был нужный совет. Машина мчалась по обледенелой дороге прямо к Морнингтон Холлу со скоростью шестьдесят миль в час. Корделию не пугала скорость, но в душе нарастали подозрительность и недовольство. И пока они приближались к замку, подозрение перешло в уверенность, а недовольство - в ярость. Ибо при въезде во внутренний двор трудно было не заметить, что там в окружении двух афганских борзых стоял лорд и владелец поместья, более известный Корделии как Гиль Монтеро, и выражение его лица несло плохо скрываемое чувство триумфа.
Негодующая, скрестив руки на груди, Корделия вышла из машины.
- Меня похитили! - заявила она голосом, полным величавого презрения. Можете оспорить меня, если я не права, но я полагаю, что вы - организатор похищения!
- Именно так, - сказал Гиль с откровенным бесстыдством. - Заходите без церемоний. Мы как раз собираемся на ленч.
Корделия повернулась к своей попутчице.
- Кажется, я все поняла, - взорвалась она. - Но вы, Гайнор, вы удивили меня несказанно. Хотя и он, - она кивнула в сторону Гиля, - никогда не поражал меня больше, чем сегодня!
Смутившаяся Гайнор нервно закусила губу. Реакция Корделии на то, что казалось ей невинной шуткой, была для нее неожиданной. Гиль покровительственно обнял сестру за ее худые плечи.
- Вы не должны винить Гайнор, - сказал он. - Замысел и стратегия похищения целиком принадлежат мне. Это я убедил ее, что вам это тоже покажется забавным.
- Но и я хотела, чтобы вы приехали, - вступила в разговор Гайнор. - Гиль сказал, что приглашал вас на Рождество, а вы отказались, думали, что ваше вторжение на семейный праздник неуместно. Но это не так. У нас тут полно самых разных гостей.
Корделия глубоко и обессиленно вздохнула. Отказаться - значило обречь себя на долгую одинокую прогулку к своему автомобилю. К тому же ее первоначальное раздражение не то чтобы совсем улетучилось, но несколько смягчилось, когда она вспомнила веселое, заговорщицкое лицо Гайнор и то, как Гиль не дал сестру в обиду.
- Ладно, - капитулировала она. - Но с вашей стороны это в высшей мере нечестно. Я одета бог знает как. Ой! Я даже не прикасалась сегодня к косметике.
- Вы позаимствуете мою косметику, а что до нарядов, то все, что на вас, вам очень идет, - заявила Гайнор. Сама она была в том самом свитере, который подарила ей Корделия. Он шел ей, подчеркивая нежно-розовый цвет ее кожи.
- Пошли, - непринужденно распорядился Гиль. - На мой взгляд, вы выглядите просто отлично, но если уж вам так хочется, можете проделать свои манипуляции с лицом, а затем мы встретимся в столовой.
Он повернулся, помахал им рукой и скрылся за дверьми дома вместе с собаками, послушно следовавшими за ним. Как это получается у Гиля так быстро приваживать животных, подивилась Корделия. Каким образом без всякого видимого усилия он добивается от них преданности и повиновения?
- Простите меня, но я не смогла противиться искушению, - призналась Гайнор, когда они с Корделией вошли в ее спальню, и Корделия приступила к косметическому ритуалу. - Я сама очень хотела видеть вас здесь, потому что мы с вами подружились, и еще я знаю, что это совершенно выведет Алису из себя. Вы можете считать меня злюкой, но, что поделаешь, это доставит мне удовольствие.
- А почему мое присутствие не по нраву Алисе? - спросила Корделия, нахмурившись, тогда как Гайнор при этих словах захихикала.
- Потому что она считает, что вы влюблены в Гиля, и опасается, что чувство может быть взаимным, - заявила она спокойным голосом, как будто речь шла о пустячке.
- Но это чепуха! - резко ответила Корделия, надеясь, что ее слова прозвучат убедительно.
- Да вы не огорчайтесь, не вы одна, - невозмутимо продолжала Гайнор. - В Гиле есть что-то такое, что производит на женщин неотразимое впечатление. Но и он ведь не просто так придумал всю эту механику для заманивания вас в Морнингтон Холл.
- Просто он любит добиваться своего и оскорбляется, если ему в чем-либо отказывают, - возразила Корделия. - И уверяю вас, не питаю я к нему каких-то особенных чувств.
- А он к вам?
Девчонка становилась чересчур навязчивой, подумала Корделия. - У меня хватает проблем с собственным бизнесом и крутить романы нет времени, обрезала она, надеясь, что этим положит конец неприятному разговору.
Как и уверяла Гайнор, обширная трапезная была полна гостей. Часть их, не найдя себе места, разместилась за столом в гостиной. Ни с кем из них Корделия не была знакома, однако узнала несколько лиц, чьи фотографии появлялись в местной газете. Здесь собрались сливки общества - те, кто владели землями, охотились с гончими и принимали участие в охотничьих балах, мужчины в твидовых пиджаках, чьи жены занимались благотворительностью, сыновья посещали лучшие школы, а дочери завершали образование во Франции.
Гиль взял Корделию за руку, протянул ей бокал и, наскоро представив ее окружающим, провел в трапезную, где стол ломился от блюд.
- Надеюсь, вы чувствуете себя естественно? - обратился он к ней не без иронии, и в ответ она ощерила зубы, что должно было означать улыбку.
- Я чувствую себя, как рыба, оставшаяся на песке после отлива! Я не знаю никого из этих людей. И, наверное, каждый из них недоумевает: "Кто эта женщина, и что она делает среди нас?"
- Оставьте, ерунда все это, - сказал он нетерпеливо. - Я тоже не знаком со многими из них. Все это друзья Эвелин. Ну и что, люди как люди. Все они смеются, плачут, занимаются любовью, делают детей. - Его взгляд одновременно подбадривал и дразнил ее. - Если уж я смог к ним приспособиться, значит, это доступно любому. Я могу быть на них непохожим, но ничто не заставит меня ощутить свою неполноценность перед этой публикой.
Она бросила взгляд на стол, где громоздились жареные окорока, холодная индейка, ветчина, а на большом блюде лежал целый лосось, украшенный ломтиками огурца и красного перца.
- Но вас никто не заманивал сюда под ложным предлогом и против вашей воли, - возвратилась она к разговору.
- Неужели? - он ответил ей вопросом, в котором звучал мягкий вызов. Она сердито встряхнула своими золотистыми кудрями.
- Вы же знаете, что я имею в виду. Вам не следовало так бесстыдно обманывать меня.
- Но способ сработал, а? - не скрыл он мальчишеского азарта. - И потом, я уже предупреждал вас, что всегда добиваюсь того, чего захочу!
- Не правда, я так и не приехала к вам на Рождество, - напомнила она.
- Ну тогда я не стал настаивать. У вас были серьезные причины для того, чтобы побыть одной. И я уважил их. Согласитесь, что и вчера я мог подбить Гайнор на этот трюк - и вы бы приехали, как миленькая. Благородство вашей натуры не позволило бы вам отказать сестре.
Он, не смутившись, выдержал ее разгневанный взгляд. Да и она не могла не признать силу его доводов. Ведь она твердо и в самой категорической форме отказалась посетить Морнингтон Холл - и вот она здесь, значит, он настоял на своем. Конечно, если бы Гайнор позвонила ей вчера, она бы приехала.
- Неужели ваша совесть не грызет вас за то, что вы сыграли на "благородстве" моей натуры? - вновь перешла она в нападение.
- Ничуть! Когда я чего-то добиваюсь, я пускаю в ход любое средство, которое окажется под рукой.
Вдруг она ощутила покорность, которая разлилась по всему ее телу и не давала отойти от него, как бы ей этого ни хотелось. Она снова ощущала над собой его власть, и ее душу посетило знакомое противоречие, впервые настигшее ее в Ла Веге, а теперь - в который раз! - испытываемое здесь. Две непримиримые, яростно воюющие силы сделали ее полем боя: одна хотела дать ему отпор, другая умоляла отдаться ему во власть.
- Боже, что же это со мной творится? - жалобно сказала она.
- Я объясню вам. Вы боретесь с поднимающимся приливом, - ответил он. Дайте мне знать, когда вы наконец поймете всю бесполезность этой борьбы.
Она была не в силах продолжать разговор. Поэтому она просто повернулась и, решившись бежать, стала вежливо, но настойчиво прокладывать себе дорогу через толпу оживленно разговаривающих гостей. Но, выходя из зала, ошиблась дверью и оказалась в оранжерее, наполненной деревьями в кадках, терракотовыми горшками с цветущими растениями, папоротниками и прочей зеленью. Здесь же стояло несколько диванов и кресел.
Приглушенный, хриплый смешок, донесшийся к ней из зарослей, дал ей понять, что здесь кто-то есть, и лишь затем она узнала голос Алисы. - Не валяйте дурака, Себастьян, - говорила та, - я уже сказала, что не пойду с вами на новогодний бал.
- Но вы же обещали! - голос молодого человека был полон горечи и разочарования. - Право, Алиса, это нечестно!
- Ничего я вам не обещала, - огрызнулась Алиса. - Так или иначе все решено. Я иду на бал с моим кузеном Гилем.
Услышав это, Корделия собралась немедленно исчезнуть из оранжереи, но в этот момент на нее едва не наскочил разъяренный Себастьян, что-то негодующе бормотавший.
Вслед за тем из-за пальмы появилась серебристо-белая головка Алисы, а затем и вся она, изящная и тонкая, в безупречном бархатном костюме, предстала перед Корделией.
- А, это всего лишь вы, Корделия, - сказала она, небрежно пожав плечами. Думаю, вы кое-что слышали, но мне все равно. Эти юнцы так надоедливы. Нет уж, я предпочитаю зрелых мужчин и думаю, вы со мной согласны.
Намек на сообщничество, прозвучавший в ее реплике, натянул и без того взвинченные нервы Корделии.
- У меня нет досужего времени размышлять над подобными вещами, - ответила она подчеркнуто холодно.
- Подразумевается, что у меня оно есть? - улыбка Алисы была злой. - Что же, таковы прелести жизни светского мотылька.
Она взяла в руку лист папоротника и начала безжалостно рвать его своими хищными пальчиками.
- Я на самом деле долго размышляю, когда.., речь идет о мужчинах, проворковала она. - Что бы ни говорила на мой счет дорогая Гайнор.., вы ведь понимаете, она слегка наивна. Так вот, я могу сколько угодно флиртовать, но на серьезные дела ни времени, ни сил не жалею.
- Думаю, что все это меня не касается, - заявила Корделия, чувствуя, как каменеет ее спина, и стремясь любой ценой прекратить этот разговор.
- Вот именно! - тон Алисы вдруг совершенно изменился. Теперь ее голос звучал холодно, резко, и в нем не было даже намека на расположение к собеседнице. - Представьте, каково мне было жить здесь бедной родственницей. У меня ведь нет собственных денег. Тетушка Эвелин выдает мне кое-что на содержание, но большая часть этих средств тратится на наряды: вы ведь знаете, сколько нужно выложить за приличную вещь.
Ее глаза окинули Корделию оценивающим и критическим взглядом, когда она произносила слово "приличную", давая ей понять, что вряд ли она разбирается и в ценах на такие вещи, и в самих вещах.
- Конечно, дядюшка Жиль оставил мне денег, - продолжала она, - но средства эти вложены в ценные бумаги, так что я смогу добраться до них, лишь когда стану старой и никому не нужной!
Ее раскаяние ослабило его напряженность, и он - опять улыбнулся самодовольно.
- Поймите, я не виню вас. Возможно, я никогда и не был свободен - просто холил в себе иллюзию свободы. Кончайте с выпивкой, я провожу вас домой.
Вдруг ей стало обидно, что протянувшаяся между ними ниточка общения рвется. Пока они сидели здесь в расслабляющем и успокаивающем тепле и комфорте, отгородившись от суеты и самого бега времени, что-то стронулось в их отношениях. Гиль Монтеро, такой самоуверенный, надежный, решительный, признался, что и в нем живут неуверенность и сомнения, а она, забыв о прежнем противостоянии, поддалась приливу сочувствия. И ей хотелось задержать это состояние, хоть она и понимала, что оно не может долго сохраняться. И еще хотелось довериться ему, сдаться его обаянию, но робость свою преодолеть не смогла.
Когда они вышли из бара и направились к ее дому, улицы уже были тихи и пустынны. Корделия думала, что Гиль простится с нею у палисадника, но он проводил ее по узкой дорожке до двери и подождал, пока она ее отпирала.
- Спасибо за чудесный вечер, - сказала она, - и за шампанское. Все было так неожиданно.
- Эти слова означают, что вы не пригласите меня войти? - спросил он, слегка улыбнувшись. Она покачала головой.
- Я действительно очень устала, Гиль.
- Нет, это не правда, - возразил он вкрадчиво. - Вы боитесь. Но для этого нет никаких оснований. Видите ли, я никогда не атакую женщину, пока не убежден, что она сама ждет этого.
Корделия издала короткий смешок.
- Ваша беда в том, дорогой Гиль, что, по вашему мнению, каждая женщина ждет этого, даже если она и уверяет вас в обратном. Так что лучше уж я пожелаю вам доброй ночи прямо сейчас.
Он пожал плечами.
- Даже если это совсем не то, чего вы хотите?
А чего же она действительно хотела? Корделия едва ли могла выразить это даже для самой себя. У нее не было слов, чтобы определить, как она относится к нему, и ничто из ее прошлого опыта не могло помочь ей разобраться со своими чувствами. Он прав - она действительно боится.
И не того, что он вопреки ее воле посягнет на нее; она страшится растущей в ней жажды лечь рядом с ним, боится, что уже не сможет сказать "нет".
- Давайте не будем длить этот разговор, - сказала она. - Желаю вам чудесного Рождества. И я надеюсь.., надеюсь что вы наилучшим образом выберетесь из своих тупиков.
При этих словах ее рука непроизвольно дотронулась до его лица, и пальцы, подчиняясь бессознательной потребности, погладили его по щеке. Его реакция была молниеносной, подобной взрыву. Он явно не ожидал ее жеста, тем более мгновенным был его ответ. Он схватил ее руку, приблизил ее к себе и губами прижался к ладони, почти обжигая холодную кожу теплом своего рта. И тут же другая его рука обвила ее талию и тесно прижала ее к груди. Затем, отпустив ее ладонь, он охватил ее голову, затылок, копну прекрасных волос, и она уже не смогла избежать горячего, страстного поцелуя.
И он настиг ее, неумолимый, проникновенный, потрясший все ее существо. Казалось, в ее легких уже не осталось воздуха, что ей уже никогда не вздохнуть, и еще, что ее захлестнула и повлекла на дно мощная волна. Но это ощущение полнейшей своей беспомощности не помешало бешеной радости, наполнившей каждую клеточку ее тела. Когда его губы оторвались наконец от ее рта и впились в ее шею, она захлебнулась струей свежего воздуха, а руки ее сами поднялись и утонули в его густой, темной шевелюре.
Она почувствовала, как нежно и неумолимо Гиль подталкивал ее к двери, затем они очутились в прихожей и впереди замаячила лестница наверх, в ее спальню. С каждым мигом Гиль действовал все решительнее и смелее. Вот он уже протянул руку к ее пальто и - с его-то опытом! - раздел и ее, и себя в одну минуту. Настал тот последний, тот критический момент, после которого ни его, ни себя ей уже не остановить. Его необузданный натиск все еще пугал ее, и в то же время ей все жарче хотелось, чтобы он сломил наконец ее сопротивление. Но что будет с ней потом, через какой-то час? Чем она тогда станет для него? Еще одной жертвой, о которой он порой будет вспоминать с грустной улыбкой, потом вовсе вычеркнет ее из памяти, если ему так занадобится.
Что есть силы она уперлась руками в его грудь, освобождаясь из властных объятий.
- Гиль, остановитесь! Что вы делаете! Его смех опять показался ей высокомерным. - Я веду вас наверх, в вашу спальню. Тискаться у дверей - это забава для подростков, - добавил он резонно. - Я же хочу, чтобы мы отдались друг другу так, чтобы это врезалось нам в память. И перестань отбиваться, Корделия. ТЫ ведь желаешь меня.
Уже ослабевшей рукой она включила свет, заполнивший всю прихожую и на секунду ослепивший ее. И при ярком свете она взглянула ему в глаза и прочла в них такое огромное, такое неумолимое желание, что вновь ощутила свою беспомощность, страх и тут же желание сдаться. Да, перед нею был опытный соблазнитель, а не послушный юнец, идущий вперед лишь до тех пор, пока ему не скажут "стоп". Решать надо прямо сейчас: остановиться, если уже не поздно, или уступить его воле.
- Вы не держите своего слова. Гиль, - попеняла она неровным, срывающимся голосом. - Вы ведь обещали.., обещали, что не тронете меня, пока я сама не позову вас.
- Но вы уже сделали это, - воскликнул он. Дыхание его успокоилось, но в глазах по-прежнему бушевала страсть, а тело было столь напряженным, готовым к атаке, что Корделия не смела шелохнуться. - Вы первая коснулись меня, вспомните? Разве это не зов? Как еще истолковать ваш жест? Да и важно ли, что говорит женщина. Важнее то, что читаешь в ее глазах, в дрожи тела. И тело ваше и глаза умоляли меня: вперед! А теперь я не пойму: либо вы динамите, либо вы девственница, либо и то и другое.
- Я не динамлю, а что до остального, то это не ваше дело! - воскликнула она.
- Чуть было не стало и моим, так? - проговорил Гиль вкрадчиво. Предупреждаю тебя, малышка. Если еще когда-либо возникнет такая же ситуация, сразу определи тот порог, на котором решила остановиться. Сегодня я сдержал себя. Но в следующий раз не удержусь.
Щеки Корделии стали багровыми от стыда. - Следующего раза не будет, прошептала она в бешенстве.
Он застыл в безмятежной позе, глядя на нее задумчиво и даже с жалостью; легкая, отстраненная улыбка стала возникать в уголках рта. Мрачный, неумолимый, желанный мужчина - она хотела бы наброситься на него с кулаками, но нельзя - любой контакт между ними может кончиться только одним.
- Нет, дорогая, следующий раз будет, - сказал он совсем бесстрастно, как говорят о чем-то раз и навсегда установленном, как ведут обычный разговор на будничную тему. Как будто речь шла не о самом насущном и интимном из того, что может быть между мужчиной и женщиной. - Однажды ты придешь ко мне, Корделия, по доброй воле, готовая отдаться. Даже стремясь отдаться. Я знаю это. - Он пожал плечами. - Но вот захочу ли я взять тебя тогда? В, этом и состоит риск твоего нынешнего решения. А до тех пор... - и он снова неопределенно пожал плечами.
Корделия яростно затрясла головой, умом не желая верить его пророчеству, хотя все тело ее кричало об обратном.
- Вы варвар, - выпалила она под конец. - Я было засомневалась в этом, стала надеяться, что в вас есть что-то доброе. Спасибо же вам, что вы объяснили мне, как я была права в своей прежней оценке!
Его улыбка оставалась прежней, а в глазах плясали издевательские огоньки.
- Не за что, - бросил он небрежно, - ей-богу, не стоит благодарности.
Глава 7
Рождественская неделя прошла почти без снега. Но дни стояли солнечные, холодные, по утрам ощущался мороз, а ночью на город глядело безоблачное, искрящееся звездами небо. В один из праздничных дней Корделия сходила к друзьям на вечеринку, но само Рождество провела, как и рассчитывала, в одиночестве.
Ей в самом деле хотелось побыть одной, посвятив этот день памяти отца, делая именно то, что они делали вместе, когда он был жив. Приготовила цыпленка - как раз на одиночную трапезу, - гарниром определив свежую зелень и жареную картошку, тщательно сервировала стол и в завершение поставила на него полбутылки вина. Открыла и разложила подарки, послушала речь королевы и невзначай уснула у телевизора, когда по нему шел фильм, который показывали чуть ли не каждое Рождество. Корделия помнила диалоги из него почти наизусть. Засыпая, она как бы прощалась с самой собой, прежней, чувствуя, что в будущем и ее жизнь, и сама она станут иными.
Многое ведь уже изменилось. Ибо Гиль Монтеро по-прежнему разрушал ее покой. Нет, он не сидел за ее столом. Но его издевающийся голос звучал в ее ушах. И в те минуты, когда ей верилось, что она уже освободилась от навязчивых дум о нем, память ее вдруг взрывалась и извергала его глаза, лицо, интонации. "Однажды ты придешь ко мне, Корделия, по доброй воле..."
Ну и наглец! Неужели он верит, что она предложит себя? Будет просить его взять ее, овладеть ею? Стать еще одной из его случайных, потом забытых побед? Нет, поклялась она торжественно самой себе. А как, должно быть, повеселился бы, узнай он, насколько она измучена и взволнована этими неотвязными раздумьями. Ей показалось, что она даже слышит этот смех... Странно, что в подобные моменты он перескакивает на испанский...
Она плеснула в бокал изрядную порцию бренди и легла в постель, прихватив с собой книжку с картинами Густава Климта <Густав Климт - известный австрийский художник-экспрессионист начала XX века.>, подаренную ей Брюсом. С учетом ее нервного состояния и уже выпитого вина бренди оказалось явным излишеством, и на следующий день она проснулась с чугунной головой. Лучшее средство освежиться - быстрая прогулка по берегу реки, решила она.
В другой раз она прихватила бы с собой этюдник. Но нынче ей не хотелось возиться с красками, и она нашла извинение в холоде: замерзшими руками не порисуешь. Уже во время прогулки она подумала, что после Испании она даже не дотрагивалась до кистей. Преодолевая холод быстрой ходьбой, она грустно размышляла об этом и пришла к утешающему выводу, что ей помешала ее же деловая занятость, в особенности хлопоты по устройству кофейни. И все же она знала если это и правда, то не вся.
Она уже поняла, что рисунки, сделанные ею в Ла Веге, были хороши, но почему-то не могла заставить себя еще раз взглянуть на них. И еще ей было ясно, что тяга к творчеству перекрыта каким-то непонятным, сидящим внутри нее запретом и что нет у нее сил вернуться к тому творческому взрыву, который случился летним утром в Ла Веге, тем самым утром, когда она оказалась в объятиях Гиля и все же не позволила себе удовлетворить не менее могущественную потребность, чем творчество.
Искусство и чувственность. Неужели для нее эти две силы стали чем-то двуединым, подобным упряжке из двух коней, которые не могут сообща везти карету. А тогда зачем они нужны? Она попыталась отмахнуться от этого неприятного уподобления. Но попутно поняла, что Гиль пробудил в ней что-то такое, что требовало самовыражения. Но почему же все так тесно переплелось с Гилем? Она никогда не считала себя особенно чувственной, хотя знала, как ее существо восприимчиво к цвету, форме, плоти воспринимаемого. Быть может, эта ее способность - лишь часть чего-то большего, некоего импульса, требующего, чтобы ее целовали, ласкали, овладевали ею, заполняя тело и душу сладостными ощущениями.
Неужели она относится к тому типу женщин, которые на свою беду всю жизнь привязаны к одному мужчине, а тот не может им принадлежать или не разделяет их любви, причиняя тем самым боль и унижение? Она-то возбуждала желание в Гиле, ведь он вожделеет ее, когда они рядом. Но, быть может, такое же вожделение он испытывает и к другим женщинам, о которых тут же забывает, как только расстается с ними. И вот эта-то минутная алчба и есть та награда, ради которой она должна броситься в его объятья? Нет, и еще раз нет!
Она вернулась домой с ясной головой, но не более счастливая. Прогулка ее оказалась настолько долгой, что завтракать было уже поздно, а время ленча еще не наступило. Она раздумывала, не сварить ли ей кофе, когда раздался телефонный звонок.
Звонила Гайнор, и голос ее звучал взволнованно.
- Корделия, я должна вас увидеть. Это очень важно, - настойчиво заявила она.
- Что случилось, Гайнор, - спросила Корделия, пытаясь догадаться, что за катаклизм произошел в Морнингтон Холле.
- Я не могу говорить по телефону, - продолжала Гайнор. - Могли бы мы встретиться?
- Конечно, раз это важно, - с некоторым беспокойством проговорила Корделия. - Назначьте мне место, и я тут же отправлюсь туда. Вы звоните из дома?
- Да. Вы помните въездные ворота нашего парка? Я жду вас рядом с ними.
Гайнор положила трубку прежде, чем Корделия успела спросить что-то еще. Нахмурившись, она натянула на себя самый теплый свитер, добавила к нему зимнюю куртку и отправилась в недальний гараж, где она держала свою машину.
Всю дорогу к Морнингтон Холлу Корделия терялась в догадках о том, что могло так взбудоражить Гайнор. Она все больше симпатизировала ей. Та ежедневно с радостью помогала ей в кофейне, отказываясь от вознаграждения, соглашаясь лишь на бесплатное пирожное. И если сегодня ей требуется помощь, Корделия не вправе отказать.
Ярко-красный миникупер <Марка английского малолитражного автомобиля.>, на котором носилась Гайнор, стоял рядом с воротами в Морнингтон Холл. Корделия сразу увидела полную горести позу Гайнор: ее голова обреченно склонилась на руль. Чем-то она сильно расстроена, подумала Корделия, выбираясь из машины. Она быстро добежала до миникупера, распахнула дверцу и проскользнула к девушке.
- Гайнор, ну, пожалуйста, не плачь, - мягко сказала она. - Ну-ка, в чем дело?
Эффект был разительным. Гайнор рывком оторвала лицо от руля, и оказалось, что она и не думала плакать. Наоборот, лицо ее от уха до уха пересекала широченная улыбка. А в глазах плясал небывалый прежде лукавый огонек. Не дав Корделии опомниться, она включила зажигание, и машина рванула.
От неожиданности Корделия резко откинулась на спинку кресла.
- Объясни же, что все это значит, - закричала она, чувствуя, что машина разгоняется все сильнее.
- И не спрашивай, - прокричала ей в ответ Гайнор. - Пристегни ремни и береги свою жизнь!
Это был нужный совет. Машина мчалась по обледенелой дороге прямо к Морнингтон Холлу со скоростью шестьдесят миль в час. Корделию не пугала скорость, но в душе нарастали подозрительность и недовольство. И пока они приближались к замку, подозрение перешло в уверенность, а недовольство - в ярость. Ибо при въезде во внутренний двор трудно было не заметить, что там в окружении двух афганских борзых стоял лорд и владелец поместья, более известный Корделии как Гиль Монтеро, и выражение его лица несло плохо скрываемое чувство триумфа.
Негодующая, скрестив руки на груди, Корделия вышла из машины.
- Меня похитили! - заявила она голосом, полным величавого презрения. Можете оспорить меня, если я не права, но я полагаю, что вы - организатор похищения!
- Именно так, - сказал Гиль с откровенным бесстыдством. - Заходите без церемоний. Мы как раз собираемся на ленч.
Корделия повернулась к своей попутчице.
- Кажется, я все поняла, - взорвалась она. - Но вы, Гайнор, вы удивили меня несказанно. Хотя и он, - она кивнула в сторону Гиля, - никогда не поражал меня больше, чем сегодня!
Смутившаяся Гайнор нервно закусила губу. Реакция Корделии на то, что казалось ей невинной шуткой, была для нее неожиданной. Гиль покровительственно обнял сестру за ее худые плечи.
- Вы не должны винить Гайнор, - сказал он. - Замысел и стратегия похищения целиком принадлежат мне. Это я убедил ее, что вам это тоже покажется забавным.
- Но и я хотела, чтобы вы приехали, - вступила в разговор Гайнор. - Гиль сказал, что приглашал вас на Рождество, а вы отказались, думали, что ваше вторжение на семейный праздник неуместно. Но это не так. У нас тут полно самых разных гостей.
Корделия глубоко и обессиленно вздохнула. Отказаться - значило обречь себя на долгую одинокую прогулку к своему автомобилю. К тому же ее первоначальное раздражение не то чтобы совсем улетучилось, но несколько смягчилось, когда она вспомнила веселое, заговорщицкое лицо Гайнор и то, как Гиль не дал сестру в обиду.
- Ладно, - капитулировала она. - Но с вашей стороны это в высшей мере нечестно. Я одета бог знает как. Ой! Я даже не прикасалась сегодня к косметике.
- Вы позаимствуете мою косметику, а что до нарядов, то все, что на вас, вам очень идет, - заявила Гайнор. Сама она была в том самом свитере, который подарила ей Корделия. Он шел ей, подчеркивая нежно-розовый цвет ее кожи.
- Пошли, - непринужденно распорядился Гиль. - На мой взгляд, вы выглядите просто отлично, но если уж вам так хочется, можете проделать свои манипуляции с лицом, а затем мы встретимся в столовой.
Он повернулся, помахал им рукой и скрылся за дверьми дома вместе с собаками, послушно следовавшими за ним. Как это получается у Гиля так быстро приваживать животных, подивилась Корделия. Каким образом без всякого видимого усилия он добивается от них преданности и повиновения?
- Простите меня, но я не смогла противиться искушению, - призналась Гайнор, когда они с Корделией вошли в ее спальню, и Корделия приступила к косметическому ритуалу. - Я сама очень хотела видеть вас здесь, потому что мы с вами подружились, и еще я знаю, что это совершенно выведет Алису из себя. Вы можете считать меня злюкой, но, что поделаешь, это доставит мне удовольствие.
- А почему мое присутствие не по нраву Алисе? - спросила Корделия, нахмурившись, тогда как Гайнор при этих словах захихикала.
- Потому что она считает, что вы влюблены в Гиля, и опасается, что чувство может быть взаимным, - заявила она спокойным голосом, как будто речь шла о пустячке.
- Но это чепуха! - резко ответила Корделия, надеясь, что ее слова прозвучат убедительно.
- Да вы не огорчайтесь, не вы одна, - невозмутимо продолжала Гайнор. - В Гиле есть что-то такое, что производит на женщин неотразимое впечатление. Но и он ведь не просто так придумал всю эту механику для заманивания вас в Морнингтон Холл.
- Просто он любит добиваться своего и оскорбляется, если ему в чем-либо отказывают, - возразила Корделия. - И уверяю вас, не питаю я к нему каких-то особенных чувств.
- А он к вам?
Девчонка становилась чересчур навязчивой, подумала Корделия. - У меня хватает проблем с собственным бизнесом и крутить романы нет времени, обрезала она, надеясь, что этим положит конец неприятному разговору.
Как и уверяла Гайнор, обширная трапезная была полна гостей. Часть их, не найдя себе места, разместилась за столом в гостиной. Ни с кем из них Корделия не была знакома, однако узнала несколько лиц, чьи фотографии появлялись в местной газете. Здесь собрались сливки общества - те, кто владели землями, охотились с гончими и принимали участие в охотничьих балах, мужчины в твидовых пиджаках, чьи жены занимались благотворительностью, сыновья посещали лучшие школы, а дочери завершали образование во Франции.
Гиль взял Корделию за руку, протянул ей бокал и, наскоро представив ее окружающим, провел в трапезную, где стол ломился от блюд.
- Надеюсь, вы чувствуете себя естественно? - обратился он к ней не без иронии, и в ответ она ощерила зубы, что должно было означать улыбку.
- Я чувствую себя, как рыба, оставшаяся на песке после отлива! Я не знаю никого из этих людей. И, наверное, каждый из них недоумевает: "Кто эта женщина, и что она делает среди нас?"
- Оставьте, ерунда все это, - сказал он нетерпеливо. - Я тоже не знаком со многими из них. Все это друзья Эвелин. Ну и что, люди как люди. Все они смеются, плачут, занимаются любовью, делают детей. - Его взгляд одновременно подбадривал и дразнил ее. - Если уж я смог к ним приспособиться, значит, это доступно любому. Я могу быть на них непохожим, но ничто не заставит меня ощутить свою неполноценность перед этой публикой.
Она бросила взгляд на стол, где громоздились жареные окорока, холодная индейка, ветчина, а на большом блюде лежал целый лосось, украшенный ломтиками огурца и красного перца.
- Но вас никто не заманивал сюда под ложным предлогом и против вашей воли, - возвратилась она к разговору.
- Неужели? - он ответил ей вопросом, в котором звучал мягкий вызов. Она сердито встряхнула своими золотистыми кудрями.
- Вы же знаете, что я имею в виду. Вам не следовало так бесстыдно обманывать меня.
- Но способ сработал, а? - не скрыл он мальчишеского азарта. - И потом, я уже предупреждал вас, что всегда добиваюсь того, чего захочу!
- Не правда, я так и не приехала к вам на Рождество, - напомнила она.
- Ну тогда я не стал настаивать. У вас были серьезные причины для того, чтобы побыть одной. И я уважил их. Согласитесь, что и вчера я мог подбить Гайнор на этот трюк - и вы бы приехали, как миленькая. Благородство вашей натуры не позволило бы вам отказать сестре.
Он, не смутившись, выдержал ее разгневанный взгляд. Да и она не могла не признать силу его доводов. Ведь она твердо и в самой категорической форме отказалась посетить Морнингтон Холл - и вот она здесь, значит, он настоял на своем. Конечно, если бы Гайнор позвонила ей вчера, она бы приехала.
- Неужели ваша совесть не грызет вас за то, что вы сыграли на "благородстве" моей натуры? - вновь перешла она в нападение.
- Ничуть! Когда я чего-то добиваюсь, я пускаю в ход любое средство, которое окажется под рукой.
Вдруг она ощутила покорность, которая разлилась по всему ее телу и не давала отойти от него, как бы ей этого ни хотелось. Она снова ощущала над собой его власть, и ее душу посетило знакомое противоречие, впервые настигшее ее в Ла Веге, а теперь - в который раз! - испытываемое здесь. Две непримиримые, яростно воюющие силы сделали ее полем боя: одна хотела дать ему отпор, другая умоляла отдаться ему во власть.
- Боже, что же это со мной творится? - жалобно сказала она.
- Я объясню вам. Вы боретесь с поднимающимся приливом, - ответил он. Дайте мне знать, когда вы наконец поймете всю бесполезность этой борьбы.
Она была не в силах продолжать разговор. Поэтому она просто повернулась и, решившись бежать, стала вежливо, но настойчиво прокладывать себе дорогу через толпу оживленно разговаривающих гостей. Но, выходя из зала, ошиблась дверью и оказалась в оранжерее, наполненной деревьями в кадках, терракотовыми горшками с цветущими растениями, папоротниками и прочей зеленью. Здесь же стояло несколько диванов и кресел.
Приглушенный, хриплый смешок, донесшийся к ней из зарослей, дал ей понять, что здесь кто-то есть, и лишь затем она узнала голос Алисы. - Не валяйте дурака, Себастьян, - говорила та, - я уже сказала, что не пойду с вами на новогодний бал.
- Но вы же обещали! - голос молодого человека был полон горечи и разочарования. - Право, Алиса, это нечестно!
- Ничего я вам не обещала, - огрызнулась Алиса. - Так или иначе все решено. Я иду на бал с моим кузеном Гилем.
Услышав это, Корделия собралась немедленно исчезнуть из оранжереи, но в этот момент на нее едва не наскочил разъяренный Себастьян, что-то негодующе бормотавший.
Вслед за тем из-за пальмы появилась серебристо-белая головка Алисы, а затем и вся она, изящная и тонкая, в безупречном бархатном костюме, предстала перед Корделией.
- А, это всего лишь вы, Корделия, - сказала она, небрежно пожав плечами. Думаю, вы кое-что слышали, но мне все равно. Эти юнцы так надоедливы. Нет уж, я предпочитаю зрелых мужчин и думаю, вы со мной согласны.
Намек на сообщничество, прозвучавший в ее реплике, натянул и без того взвинченные нервы Корделии.
- У меня нет досужего времени размышлять над подобными вещами, - ответила она подчеркнуто холодно.
- Подразумевается, что у меня оно есть? - улыбка Алисы была злой. - Что же, таковы прелести жизни светского мотылька.
Она взяла в руку лист папоротника и начала безжалостно рвать его своими хищными пальчиками.
- Я на самом деле долго размышляю, когда.., речь идет о мужчинах, проворковала она. - Что бы ни говорила на мой счет дорогая Гайнор.., вы ведь понимаете, она слегка наивна. Так вот, я могу сколько угодно флиртовать, но на серьезные дела ни времени, ни сил не жалею.
- Думаю, что все это меня не касается, - заявила Корделия, чувствуя, как каменеет ее спина, и стремясь любой ценой прекратить этот разговор.
- Вот именно! - тон Алисы вдруг совершенно изменился. Теперь ее голос звучал холодно, резко, и в нем не было даже намека на расположение к собеседнице. - Представьте, каково мне было жить здесь бедной родственницей. У меня ведь нет собственных денег. Тетушка Эвелин выдает мне кое-что на содержание, но большая часть этих средств тратится на наряды: вы ведь знаете, сколько нужно выложить за приличную вещь.
Ее глаза окинули Корделию оценивающим и критическим взглядом, когда она произносила слово "приличную", давая ей понять, что вряд ли она разбирается и в ценах на такие вещи, и в самих вещах.
- Конечно, дядюшка Жиль оставил мне денег, - продолжала она, - но средства эти вложены в ценные бумаги, так что я смогу добраться до них, лишь когда стану старой и никому не нужной!