Эскотт Линн
Робин Гуд
Текст печатается по изданию: Москва – Ленинград, ГИЗ, 1928 г.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГОСТИ В ШЕРВУДСКОМ ЛЕСУ
Восходящее солнце золотило верхушки вековых дубов и буков, зяблики и снегири весело порхали с ветки на ветку, в утреннем воздухе стоят аромат цветов.
На берегу журчащего ручья сидел молодой человек в серой фуфайке, штанах из тонкого сукна, высоких кожаных сапогах и синей бархатной шапочке. Подле него, на траве, лежала арфа. Сжимая голову обеими руками, юноша глубоко вздыхал. Потом взял арфу, настроил ее и стал задумчиво перебирать струны. Музыка привела его в уныние. Отложив в сторону инструмент, он снова вздохнул и запел:
Не успел он выговорить последнее слово, как за его спиной раздался громкий смех, и из зарослей вышли трое мужчин. Первый, высокого роста и прекрасно сложенный, был одет в костюм из ярко-зеленого линкольнского сукна. Светлые каштановые волосы выбивались из-под остроконечной малиновой шапочки, украшенной орлиным пером и надетой набекрень. Вооружен он был мечом и кинжалом.
О, горько мне! Какие муки!
Любимая навек уходит от меня
Но я не вынесу разлуки
И не увижу завтрашнего дня
И не увижу никогда я глаз,
Прекрасных глаз возлюбленной моей!
О, если б перед смертью только раз
Увидеться мне с ней!
Другие двое были одеты так же, как и их спутник, но шапки у них были зеленые.
Один обращал на себя внимание гигантским своим ростом; пожалуй, его можно было бы назвать великаном; другой, коренастый и широкоплечий, вряд ли уступал ему в силе.
Они остановились на берегу ручья, в двух шагах от менестреля. Великан все еще хохотал, а человек в малиновой шапочке воскликнул:
– Будь я проклят, если это не самая печальная песня, какую мне приходилось слышать! О чем грустишь, приятель?
– А тебе какое дело? – отозвался менестрель.
– Хо-хо! – захохотал великан. – А петушок-то наш не из трусливых! Видно, он не только слезы проливает, но и драться умеет.
Менестрель вскочил; лицо его покраснело от гнева.
– Ты что, смеешься надо мной?
– Нет, человечек, я сочувствую твоему горю.
– Человечек! – воскликнул менестрель, выпрямляясь во весь рост. – Да знаешь ли ты, что ростом я – пять футов девять дюймов?
– А я – шесть футов девять дюймов! По сравнению со мной ты – карлик.
Менестрель выхватил кинжал, а великан подбоченился и снова захохотал.
– Довольно, Маленький Джон! – крикнул человек в малиновой шапочке. – Невежливо смеяться над гостем. А в первый день мая каждый, кто забредет в Шервудский лес, становится гостем Робин Гуда.
– Робин Гуда! – воскликнул менестрель. – Как! Неужели ты – Робин Гуд, знаменитый изгнанник, объявленный вне закона?
– Да, я действительно объявлен вне закона, а зовут меня Робин Гуд.
– Как я рад, что повстречался с тобой! Все говорят о твоих подвигах, и в твою честь я сложил немало песен.
– Добро пожаловать в Шервудский лес! Познакомься с моими друзьями. Вот этот великан – правая моя рука; в шутку мы прозвали его Маленьким Джоном. А это мой двоюродный брат. – Робин Гуд указал на второго своего спутника, который, улыбаясь, прислушивался к разговору. – Зовут его Вилль Гэмуэлл, а мы прозвали его Виллем Рыжим.
– Потому что волосы у него... гм... каштановые, – усмехнулся Маленький Джон.
– Довольно, довольно, Джон! – прикрикнул на него Робин; затем, повернувшись к менестрелю, спросил:
– Как тебя зовут и как ты попал сюда в такой ранний час?
– Зовут меня Элен-э-Дэл, а родом я из Хекнолла. Эту ночь я провел в лесу. Сердце мое разбито. С Хекноллом я распрощался навеки и теперь иду бродить по свету в поисках приключений.
Маленький Джон снова расхохотался.
– Ну, приятель, твое разбитое сердце, мы сумеем починить. Это легче, чем положить заплату на пробитый череп. А что касается приключений, то можешь мне поверить: скучать ты не будешь, если останешься с нами. Верно ли я говорю, Робин? – обратился он к Робин Гуду.
– Что и говорить, на скуку мы пожаловаться не можем, – отозвался тот. – Но расскажи нам, Элен-э-Дэл, какое горе тебя постигло.
– Грустная это история, – ответил менестрель. – Неподалеку от моей деревни живет человек по имени Уолтиоф. У него есть дочь – красавица Берта. Росли мы вместе и всегда любили друг друга, а Уолтиоф покровительствовал нашей любви. О, Берта!
Элен-э-Дэл начал воспевать красоту своей подруги, но Робин его перебил.
– Охотно верим, дружище, что твоя Берта – самая красивая девушка в мире. Рассказывай, что было дальше.
– Все шло хорошо, пока барон де Брасье, старый подагрик, не обратил внимания на Берту. Похоронив вторую жену, он решил жениться в третий раз и, остановив свой выбор на Берте, начал за ней ухаживать. Старый Уолтиоф – скряга и продажная душонка – объявил, что Берта будет женой барона, а мне велел убираться подобру-поздорову.
– Эх, ты, трусливый жених! – воскликнул Робин Гуд. – Руки у тебя есть, почему же ты не отбил своей невесты у старого барона? Или сама прекрасная Берта от тебя отвернулась?
– О, нет! Тайком мы продолжали с ней встречаться, пока ее отец не наябедничал барону. Тот послал шестерых дюжих молодцов, которые подстерегли меня и избили так, что я несколько дней не мог встать с кровати. Оправившись, я снова навестил свою подругу, но, по словам Уолтиофа, барон поклялся бросить меня в темницу, если я не уйду из деревни.
Действительно, его молодцы следили за каждым моим шагом, и я потерял всякую надежду еще раз увидеть Берту. В отчаянии ушел я из Хекнолла и побрел, куда глаза глядят. Вчера пришел я в этот лес и переночевал на берегу ручья.
– Печальная твоя судьба, Элен, – сказал Робин Гуд, – но ты не отчаивайся! Сегодня ты будешь моим гостем, настроишь свою арфу и споешь нам песню. Если хочешь – останься с нами и будь нашим менестрелем. Ручаюсь, что мы исцелим твое разбитое сердце. А не то, клянусь святым Дунстаном, я помогу тебе отбить невесту, хотя бы против меня восстали все бароны Англии!
– Ты обещаешь мне помочь? – воскликнул Элен-э-Дэл.
– Обещаю.
– Тогда я готов следовать за тобой!
И менестрель обменялся рукопожатиями с Робином, Маленьким Джоном и Виллем Рыжим.
Этот разговор развеселил Элен-э-Дэла, и когда вчетвером они тронулись в путь, он стал напевать веселую песенку. Шли они по тропинке, извивавшейся между гигантскими дубами и буками, и вскоре тропинка вывела их на проезжую дорогу. Но Робин предпочитал держаться подальше от проезжих дорог и снова углубился в чащу леса. Вдруг он остановился и поднял руку, призывая своих спутников к молчанию. В зарослях раздался шорох, треск ломающихся веток, и через секунду на просеку выбежал олень. Стрела торчала у него за лопаткой, и животное сильно хромало, хотя еще могло бежать. Донесся заглушенный топот копыт, вторая стрела просвистала в воздухе, и олень упал, раненный в бок. На поляну выехал всадник.
Это был высокий стройный юноша лет шестнадцати, в малиновом опушенным мехом камзоле, коричневых штанах, высоких сапогах и бархатной шапочке с белым пером. За поясом его был заткнут с правой стороны кинжал, а слева висел длинный меч. В руках он держал лук, за плечом висел колчан со стрелами.
Робин Гуд со своими товарищами спрятался в зарослях. Когда юноша спрыгнул с седла на землю и, привязав лошадь к дереву, бросился к раненому оленю, Робин вышел на просеку.
– Стой! – крикнул он. – Кто ты такой, что осмеливаешься убивать королевских оленей в Шервудском лесу?
Юноша остановился, как вкопанный, и, заметно побледнев, сжал рукоятку меча.
– А ты кто такой? – вызывающе отозвался он.
В течение нескольких секунд они молча смотрели друг на друга. Хотя юноша понимал, что этот высокий мускулистый человек является опасным противником, но он подавил в себе страх. Смело выдержал он его взгляд.
Снова раздался голос Робин Гуда:
– Известно ли тебе, что охота на королевских оленей запрещена под страхом смертной казни?
– Я это знаю. Но неужели тебе самому ни разу не случилось пустить стрелу в оленя?
– Дерзкие замечания тебе не помогут, – притворяясь суровым, ответил Робин Гуд. – Говори, кто ты такой?
– Сын своего отца. А теперь, раз я тебе ответил на твой вопрос, отойди в сторонку. Я хочу прикончить этого оленя – мне нужно жаркое на обед.
Он сделал несколько шагов, но Робин преградил ему дорогу и, скрестив руки на груди, воскликнул:
– Стой, мальчуган! Ни шагу дальше, если тебе дорога жизнь!
Юноша недоумевающе взглянул на него.
– Что тебе нужно? Денег? Но ты ошибся в своих расчетах: денег у меня нет.
Снова шагнул он вперед, и снова раздался оклик:
– Стой!
– Не желаю я стоять! – гневно крикнул подросток. – Если ты не уйдешь с дороги, я тебя заставлю отступить!
С этими словами он выхватил меч, а Робину пришлось последовать его примеру. Помимо своего желания, изгнанник должен был отражать нападение запальчивого мальчугана. Вскоре он убедился, что имеет дело не с новичком, хотя юноша мог быть опасным противником для такого опытного фехтовальщика, как Робин Гуд.
Перейдя в наступление, Робин выбил у него меч, который отлетел шагов на десять. С минуту юноша стоял неподвижно, видимо, ошеломленный; затем простер руки и крикнул:
– Ну, что ж! Убей меня! Ты победил, а я не прошу пощады!
Робин Гуд расхохотался и спрятал меч в ножны.
– Смелый мальчуган, но слишком задорный! – сказал он. – Не мешает сбить с тебя спесь. Ты вторгся в мои владения и должен засвидетельствовать мне свое почтение.
– Да разве Шервудский лес – твои владения? – удивился юноша.
– Да, я здесь хозяин. А вот и мои помощники!
В ответ на его призыв из-за деревьев вышли трое. Юноша воззрился на Маленького Джона.
– Клянусь святым Губертом, вот так великан! – воскликнул он. – Мой дед высокого роста, но с тобой ему не справиться.
– А кто твой дед, мальчуган?
– Зовут его франклин[1] Торед из Коллингхэма.
– Клянусь небом, я о нем слыхал! Говорят, он неплохой человек, хотя и франклин. Добро пожаловать, если ты его внук!
И Маленький Джон так крепко пожал юноше руку, что у того слезы выступили на глазах.
– А теперь засвидетельствуй свое почтение Робин Гуду, нашему начальнику и защитнику всех, объявленных вне закона, – продолжал гигант.
– Робин Гуд! – ахнул юноша.
– Он самый, – с улыбкой отозвался Робин.
– Прости меня, я не знал, с кем имею дело. Я – Альрик, внук Тореда Коллингхэмского. Приветствую тебя, Робин.
– Добро пожаловать в Шервудский лес. Приглашаю тебя отобедать с нами. Сегодня каждый, кто забредет в этот лес, должен быть моим гостем.
– Но сначала расскажи нам, как ты сюда попал, – вмешался Элен-э-Дэл. – Я уже рассказал свою историю, Альрик, и ты должен последовать моему примеру.
– Верно, – подтвердил Робин Гуд. – Но мешкать нечего; дорогой ты нам все расскажешь, а если мы не прибавим шагу, то опоздаем на пир.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПИР В ЛЕСУ
Альрик хотел было отвязать привязанную к дереву лошадь, но Робин Гуд остановил его, сказав, что и о лошади и об убитом олене позаботятся его люди.
Они отправились в путь. Впереди шел Вилль Рыжий. Пробираясь сквозь заросли и пересекая поляны, он, казалось, руководствовался какими-то приметами, невидимыми для постороннего человека. Изредка на пути им попадались люди – хмурые угольщики и свинопасы. Робин Гуд кивал им головой и шел дальше. Иногда он обменивался с ними условными знаками или несколькими словами, имеющими какой-то тайный смысл, после чего крестьяне снова скрывались в чаще. Все это не ускользнуло от внимания Альрика, который начал понимать, что здесь, в Шервудском лесу, Робин Гуд действительно является важной особой.
Дорогой Альрик рассказывал своим новым друзьям о себе. Дед его Торед жил в Коллингхэме, где был у него замок и участок земли – все, что осталось от некогда большого поместья. Франклин – как его называли – вел уединенный образ жизни и почти никогда не выезжал из своего замка. Питая ненависть к норманнам, он окружил себя людьми чисто саксонского происхождения.
В ту эпоху норманнами англичане называли людей не только норманно-французского, но и англо-норманнского происхождения, а также фламандцев и брабантцев. После завоевания Англии норманнами[2] народная масса осталась англо-саксонской, тогда как первую роль в государстве играла норманнская знать, говорившая на норманно-французском наречии и кичившаяся своим происхождением. В первые десятилетия английские бароны отнесены были на второй план – все лучшие поместья норманнский король отдавал своим соплеменникам, самые выгодные должности также переходили к норманнам. Нередко норманнские графы, пользуясь своим высоким положением, силой отнимали у английских аристократов родовые замки, и после завоевания английское дворянство ненавидело победителей. Но понемногу междоусобные распри английских и норманнских баронов ослабели: немало норманнских дворян породнились с английскими, и в дни правления Иоанна (брата Ричарда Львиное сердце) большинство баронов объединилось для борьбы с королем, забыв о своей национальной вражде в прошлом.
Иоанн благоволил к норманнскому дворянству, но приблизил он к себе только нескольких любимцев, а со своей массой английских и норманнских аристократов совершенно не считался. Деспот, коварный, злой и мстительный, он скоро возненавидел норманнских рыцарей, как ненавидел и английских, – возненавидел потому, что крупные вассалы не мирились с его деспотизмом. Таким образом он восстановил против себя не только англичан, но и норманнов, жестоко расправляясь с непокорными феодалами при помощи немногих своих фаворитов.
Еще с большей жестокостью расправлялся он с крестьянами, ремесленниками и горожанами. «Свободные люди» стонали от притеснений его ставленников. Интересы народа не совпадали с интересами английской и норманнской знати, но из баронов той эпохи никто не превзошел в жестокости ставленников Иоанна, которые считали себя в полной безопасности, опираясь на поддержку короля. И никто не притеснял свободных людей больше, чем королевские чиновники. Накипало раздражение как у баронов, так и у народа, бесправного и угнетаемого. Конечно, бароны восставали не против королевской власти – они восставали против произвола Иоанна, лишившего их многих привилегий, и во имя своих целей они нередко опирались на помощь крестьян и горожан, чтобы свести счеты с королем. А так как народ ненавидел облеченных властью ставленников короля, то он не отказывался в ту эпоху сражаться вместе с баронами против Иоанна.
Английский франклин Торед был одним из тех, кто не желал иметь дело со своими соседями норманнами. Пожалуй, эта неприязнь к норманнам могла навлечь на него гнев короля, если бы не было у него защитников при дворе – английских танов[3], которые с течением времени успели забыть о своей вражде к победителям или же считали более благоразумным поддерживать добрые отношения с власть имущими. Такой точки зрения придерживался Эдуард, тан Боддингтонский, близкий друг франклина Тореда.
Эдуард свободно говорил на языке норманнов, носил норманнскую одежду и оружие. Часто бывая в Коллингхэме, он полюбил Альрика и, к великому неудовольствию старого Тореда, обучил его норманнскому языку. Хотя предки Эдуарда сражались при Гастингсе[4] под знаменем Гарольда, но тану чуждо было чувство национальной вражды.
Благодаря покровительству Эдуарда, Альрик, с согласия своего деда, получил возможность присутствовать на турнире, который скоро должен был состояться в Ноттингхэме. В турнире принимал участие и тан Эдуард.
Эдуард с Альриком приехал в Ноттингхэм два дня назад. Пользуясь ясной погодой, Альрик ранним утром выехал на прогулку и забрался вглубь Шервудского леса, находящегося в окрестностях Ноттингхэма. Случайно удалось ему подстрелить оленя.
Дело в том, что франклин Торед глубоко возмущался законами об охоте, воспрещавшими охотиться в королевских лесах. В своих собственных владениях Торед разрешал охотиться каждому и свои взгляды сумел внушить внуку. Вот почему Альрик, увидев оленя, натянул тетиву и, недолго думая, убил его.
Когда он закончил свой рассказ, Робин сказал:
– Признаюсь, я разделяю точку зрения твоего деда, Альрик, но боюсь, как бы он не попал в беду, да и ты вместе с ним. Быть может, в окрестностях Коллингхэма нет шпионов, но здесь, в Шервуде, нужно быть осторожным. Человек, убивший королевского оленя, рискует в лучшем случае потерять правую руку.
– Но ведь тебе и твоим молодцам случается охотиться в Шервудском лесу, – возразил Альрик.
– Верно! – засмеялся Робин Гуд. – Но мы объявлены вне закона, а потому и не признаем закона об охоте. Кроме того не всякий посмеет нас тронуть. Баронам пришлось бы идти на нас с войском, если бы они вздумали оспаривать у Робин Гуда право охотиться в Шервудском лесу! Но вот мы и достигли цели нашего путешествия. Обещай мне одно: никому из тех, кто питает к нам недобрые чувства, ты не расскажешь того, что увидишь здесь или услышишь.
– Даю тебе слово, Робин!
Они вышли на просеку, и глазам Альрика предстало странное зрелище.
Просека походила на неглубокую воронку, имевшую ярдов триста в ширину и двести в длину. Трава зеленым ковром покрывала отлогие склоны; вокруг росли карликовые дубы. В дальнем конце просеки сверкал на солнце кристально-чистый ручей, а меж деревьев виднелись хижины и шалаши. Там дымились костры, и ветерок доносил аппетитный запах жареного мяса.
На просеке толпились люди – молодые дюжие парни в ярко-зеленых костюмах. Одни бродили взад и вперед по лужайке, другие, смеясь и болтая, валялись на траве; кое-кто практиковался в стрельбе из лука, – мишени были поставлены у ручья, – а несколько парней затеяли борьбу.
Робин Гуда встретили радостными возгласами. Один из молодцов – человек средних лет, с лицом цвета дубленой кожи – крикнул ему:
– Здорово, Робин! Ребята проголодались и требуют, чтобы подавали обед. Мы ждали только тебя.
– Больше вам ждать не придется, Нэд, – отозвался Робин. – Скажи, чтобы вынесли столы и созвали всех ребят. Только караульные должны остаться на своих местах. Пусть их сменят через два часа, чтобы и они могли принять участие в общем веселье.
– Все будет сделано, – откликнулся Нэд. И ушел напевая песню.
Робин направился к хижинам, видневшимся меж деревьев. Между тем парни вытащили на поляну столы, скамьи, блюда, корзины и глиняные кружки. Вокруг огромных костров суетились люди; они шпиговали мясо, поджаривали на вертелах куски оленины и говядины. На одном вертеле жарилась целая овца. Жареные куры и зайцы лежали на траве рядом с пшеничными хлебами, по-видимому испеченными сегодня утром. В стряпне мужчинам помогало несколько женщин. Присутствие женщин в этой лесной глуши удивило Альрика. Он с недоумением посмотрел на Робин Гуда, а тот расхохотался и сказал:
– Неужели ты думал, что человек, объявленный вне закона, не может иметь жену? Все эти женщины последовали за своими мужьями, когда те, спасаясь от притеснений, бежали в Шервудский лес. Они нас обшивают и ухаживают за больными. Признаюсь, без них нам трудно было бы обойтись.
В эту минуту внимание Альрика привлек толстяк в монашеской рясе, помогавший выкатить на лужайку две огромные бочки. Лицо у этого человека были румяное, нос багровый, губы толстые и красные, а шея бычья. Бахромка жестких черных волос окаймляла его тонзуру[5]. Маленькие черные глазки поблескивали весело и лукаво.
– Здравствуй, отец Тук! – обратился Робин к толстяку.
– Здорово, Робин! Ну и задал же ты мне сегодня страху! У нас тут уже все готово, а Робина нет как нет. Опоздай ты еще на несколько минут – и жаркое бы пережарилось. А уж тогда наложил бы я на тебя епитимью[6].
– Ну-ну, не пугай меня! – улыбнулся Робин. – Познакомься-ка с моими друзьями. Вот это – Элен-э-Дэл, знаменитый менестрель, а этого юношу зовут Альриком.
– Pax vobiscum[7], – буркнул отец Тук.
На гостей он даже и не взглянул; по-видимому бочки поглотили все его внимание.
– Эх ты, медведь! – заорал он, когда один из парней оступился, и бочка тяжело упала на траву. – Если ты ее продырявишь, я тебе шею сверну! Драгоценная влага создана для того, чтобы лить ее в глотку, а не на землю.
С этими словами он схватил бочку и без всякого труда поставил ее, как следует.
– Красноносый, ты больше интересуешься выпивкой, чем гостями, которых мы привели, – упрекнул его Маленький Джон. – Нечего сказать, вежливое у тебя обхождение!
– Молчи, карлик! – прикрикнул толстяк. – Можно ли думать о вежливости, когда драгоценной влаге грозит опасность?
Он утер рукавом рясы вспотевшее лицо и повернулся к Элен-э-Дэлу и Альрику.
– Добро пожаловать, друзья! Кто вы такие – мне неизвестно; что же касается меня, то я – отец Тук. Окрестить вас, женить или похоронить я могу не хуже, чем любой монах, а уж напою или накормлю, не в пример лучше! Если же дело дойдет до драки на дубинках, то я любого отколочу так, что у него все косточки будут ныть.
Все захохотали, а отец Тук, убедившись, что бочка прочно стоит на земле, вытащил втулку и, подставив кожаный мех емкостью в три пинты, нацедил в него пенистого эля. Затем он сдул пену и, подмигнув Маленькому Джону, крикнул:
– Пью за всех нераскаянных грешников!
Глубоко вздохнув, он припал губами к меху. Маленький Джон, надеявшийся, что мех пойдет в круговую, рассердился и заворчал:
– Хватит с тебя, красноносый пьяница! Или не видишь, что и другие хотят утолить жажду?
С этими словами он вырвал мех из рук монаха и стал пить большими глотками.
– Разбойник! Что ты со мной делаешь? – завопил Тук, пытаясь отнять мех.
Но Маленький Джон выпил все, до последней капли.
– Робин, я, взываю к тебе! – крикнул толстяк. – Не предать ли мне его анафеме?
– Довольно, довольно! – остановил его Робин Гуд. – Оба вы – словно малые ребята. Слышишь – трубят в рог, зовут молодцов на пир! Позаботься-ка лучше о том, чтобы все наелись досыта.
Еще не замер звук охотничьего рога, когда Робин со своими друзьями вышел на просеку. Длинные столы и скамьи были уже расставлены. Принесли хлеб, кружки, огромные блюда с овощами, мясом и дичью. Частенько приходилось изгнанникам жить впроголодь, но сегодня по случаю майского празднества всего было вдосталь. Все заняли свои места и приступили к еде, разрезая мясо охотничьими ножами.
По правую руку Робин Гуда сидели Элен-э-Дэл и Альрик, по левую – Маленький Джон и Вилль Рыжий. За этим же столом разместились еще человек шесть-семь, в том числе и отец Тук. Доски стола гнулись под тяжестью фляжек с элем и блюд с олениной, бараниной, говядиной и дичью. Отец Тук положил на свою тарелку целую курицу и, не мешкая, стал ее уплетать.
В течение получаса слышался только стук ножей, звон посуды да громкие возгласы: «отрежь еще кусок оленины», «передай мясо», «наполни мою кружку, приятель!»
Утолив голод, молодцы убрали со столов объедки и наполнили кружки элем, медом и сидром.
– Менестрель, – обратился Робин к Элен-э-Дэлу, – настрой-ка свою арфу и спой нам песню, если хочешь порадовать и меня и моих ребят!
– Охотно исполню твою просьбу, – отозвался Элен-э-Дэл. – Хочется мне сложить песню в честь веселых молодцов.
Взяв лежавшую на траву арфу, он настроил ее и пробежал пальцами по струнам. Потом мелодичным голосом запел, аккомпанируя себе на арфе:
– Клянусь святым Губертом, патроном всех охотников, – воскликнул Робин Гуд, – приятный у тебя голос! Будь нашим менестрелем и оставайся с нами!
Когда пел Элен-э-Дэл, отец Тук сидел, сложив руки на животе, и в такт кивал головой. Когда же певец умолк, он не поскупился на восторженные похвалы.
– Сладко ты поешь, сын мой! Ты и меня раззадорил: я сам не прочь спеть тебе песню.
– Спой, монах, – отозвался Элен-э-Дэл, передавая ему арфу. – Слушать хорошее пение еще приятнее, чем петь самому.
Отец Тук взял арфу, осушил огромную кружку эля и, откашлявшись, запел:
Они отправились в путь. Впереди шел Вилль Рыжий. Пробираясь сквозь заросли и пересекая поляны, он, казалось, руководствовался какими-то приметами, невидимыми для постороннего человека. Изредка на пути им попадались люди – хмурые угольщики и свинопасы. Робин Гуд кивал им головой и шел дальше. Иногда он обменивался с ними условными знаками или несколькими словами, имеющими какой-то тайный смысл, после чего крестьяне снова скрывались в чаще. Все это не ускользнуло от внимания Альрика, который начал понимать, что здесь, в Шервудском лесу, Робин Гуд действительно является важной особой.
Дорогой Альрик рассказывал своим новым друзьям о себе. Дед его Торед жил в Коллингхэме, где был у него замок и участок земли – все, что осталось от некогда большого поместья. Франклин – как его называли – вел уединенный образ жизни и почти никогда не выезжал из своего замка. Питая ненависть к норманнам, он окружил себя людьми чисто саксонского происхождения.
В ту эпоху норманнами англичане называли людей не только норманно-французского, но и англо-норманнского происхождения, а также фламандцев и брабантцев. После завоевания Англии норманнами[2] народная масса осталась англо-саксонской, тогда как первую роль в государстве играла норманнская знать, говорившая на норманно-французском наречии и кичившаяся своим происхождением. В первые десятилетия английские бароны отнесены были на второй план – все лучшие поместья норманнский король отдавал своим соплеменникам, самые выгодные должности также переходили к норманнам. Нередко норманнские графы, пользуясь своим высоким положением, силой отнимали у английских аристократов родовые замки, и после завоевания английское дворянство ненавидело победителей. Но понемногу междоусобные распри английских и норманнских баронов ослабели: немало норманнских дворян породнились с английскими, и в дни правления Иоанна (брата Ричарда Львиное сердце) большинство баронов объединилось для борьбы с королем, забыв о своей национальной вражде в прошлом.
Иоанн благоволил к норманнскому дворянству, но приблизил он к себе только нескольких любимцев, а со своей массой английских и норманнских аристократов совершенно не считался. Деспот, коварный, злой и мстительный, он скоро возненавидел норманнских рыцарей, как ненавидел и английских, – возненавидел потому, что крупные вассалы не мирились с его деспотизмом. Таким образом он восстановил против себя не только англичан, но и норманнов, жестоко расправляясь с непокорными феодалами при помощи немногих своих фаворитов.
Еще с большей жестокостью расправлялся он с крестьянами, ремесленниками и горожанами. «Свободные люди» стонали от притеснений его ставленников. Интересы народа не совпадали с интересами английской и норманнской знати, но из баронов той эпохи никто не превзошел в жестокости ставленников Иоанна, которые считали себя в полной безопасности, опираясь на поддержку короля. И никто не притеснял свободных людей больше, чем королевские чиновники. Накипало раздражение как у баронов, так и у народа, бесправного и угнетаемого. Конечно, бароны восставали не против королевской власти – они восставали против произвола Иоанна, лишившего их многих привилегий, и во имя своих целей они нередко опирались на помощь крестьян и горожан, чтобы свести счеты с королем. А так как народ ненавидел облеченных властью ставленников короля, то он не отказывался в ту эпоху сражаться вместе с баронами против Иоанна.
Английский франклин Торед был одним из тех, кто не желал иметь дело со своими соседями норманнами. Пожалуй, эта неприязнь к норманнам могла навлечь на него гнев короля, если бы не было у него защитников при дворе – английских танов[3], которые с течением времени успели забыть о своей вражде к победителям или же считали более благоразумным поддерживать добрые отношения с власть имущими. Такой точки зрения придерживался Эдуард, тан Боддингтонский, близкий друг франклина Тореда.
Эдуард свободно говорил на языке норманнов, носил норманнскую одежду и оружие. Часто бывая в Коллингхэме, он полюбил Альрика и, к великому неудовольствию старого Тореда, обучил его норманнскому языку. Хотя предки Эдуарда сражались при Гастингсе[4] под знаменем Гарольда, но тану чуждо было чувство национальной вражды.
Благодаря покровительству Эдуарда, Альрик, с согласия своего деда, получил возможность присутствовать на турнире, который скоро должен был состояться в Ноттингхэме. В турнире принимал участие и тан Эдуард.
Эдуард с Альриком приехал в Ноттингхэм два дня назад. Пользуясь ясной погодой, Альрик ранним утром выехал на прогулку и забрался вглубь Шервудского леса, находящегося в окрестностях Ноттингхэма. Случайно удалось ему подстрелить оленя.
Дело в том, что франклин Торед глубоко возмущался законами об охоте, воспрещавшими охотиться в королевских лесах. В своих собственных владениях Торед разрешал охотиться каждому и свои взгляды сумел внушить внуку. Вот почему Альрик, увидев оленя, натянул тетиву и, недолго думая, убил его.
Когда он закончил свой рассказ, Робин сказал:
– Признаюсь, я разделяю точку зрения твоего деда, Альрик, но боюсь, как бы он не попал в беду, да и ты вместе с ним. Быть может, в окрестностях Коллингхэма нет шпионов, но здесь, в Шервуде, нужно быть осторожным. Человек, убивший королевского оленя, рискует в лучшем случае потерять правую руку.
– Но ведь тебе и твоим молодцам случается охотиться в Шервудском лесу, – возразил Альрик.
– Верно! – засмеялся Робин Гуд. – Но мы объявлены вне закона, а потому и не признаем закона об охоте. Кроме того не всякий посмеет нас тронуть. Баронам пришлось бы идти на нас с войском, если бы они вздумали оспаривать у Робин Гуда право охотиться в Шервудском лесу! Но вот мы и достигли цели нашего путешествия. Обещай мне одно: никому из тех, кто питает к нам недобрые чувства, ты не расскажешь того, что увидишь здесь или услышишь.
– Даю тебе слово, Робин!
Они вышли на просеку, и глазам Альрика предстало странное зрелище.
Просека походила на неглубокую воронку, имевшую ярдов триста в ширину и двести в длину. Трава зеленым ковром покрывала отлогие склоны; вокруг росли карликовые дубы. В дальнем конце просеки сверкал на солнце кристально-чистый ручей, а меж деревьев виднелись хижины и шалаши. Там дымились костры, и ветерок доносил аппетитный запах жареного мяса.
На просеке толпились люди – молодые дюжие парни в ярко-зеленых костюмах. Одни бродили взад и вперед по лужайке, другие, смеясь и болтая, валялись на траве; кое-кто практиковался в стрельбе из лука, – мишени были поставлены у ручья, – а несколько парней затеяли борьбу.
Робин Гуда встретили радостными возгласами. Один из молодцов – человек средних лет, с лицом цвета дубленой кожи – крикнул ему:
– Здорово, Робин! Ребята проголодались и требуют, чтобы подавали обед. Мы ждали только тебя.
– Больше вам ждать не придется, Нэд, – отозвался Робин. – Скажи, чтобы вынесли столы и созвали всех ребят. Только караульные должны остаться на своих местах. Пусть их сменят через два часа, чтобы и они могли принять участие в общем веселье.
– Все будет сделано, – откликнулся Нэд. И ушел напевая песню.
Робин направился к хижинам, видневшимся меж деревьев. Между тем парни вытащили на поляну столы, скамьи, блюда, корзины и глиняные кружки. Вокруг огромных костров суетились люди; они шпиговали мясо, поджаривали на вертелах куски оленины и говядины. На одном вертеле жарилась целая овца. Жареные куры и зайцы лежали на траве рядом с пшеничными хлебами, по-видимому испеченными сегодня утром. В стряпне мужчинам помогало несколько женщин. Присутствие женщин в этой лесной глуши удивило Альрика. Он с недоумением посмотрел на Робин Гуда, а тот расхохотался и сказал:
– Неужели ты думал, что человек, объявленный вне закона, не может иметь жену? Все эти женщины последовали за своими мужьями, когда те, спасаясь от притеснений, бежали в Шервудский лес. Они нас обшивают и ухаживают за больными. Признаюсь, без них нам трудно было бы обойтись.
В эту минуту внимание Альрика привлек толстяк в монашеской рясе, помогавший выкатить на лужайку две огромные бочки. Лицо у этого человека были румяное, нос багровый, губы толстые и красные, а шея бычья. Бахромка жестких черных волос окаймляла его тонзуру[5]. Маленькие черные глазки поблескивали весело и лукаво.
– Здравствуй, отец Тук! – обратился Робин к толстяку.
– Здорово, Робин! Ну и задал же ты мне сегодня страху! У нас тут уже все готово, а Робина нет как нет. Опоздай ты еще на несколько минут – и жаркое бы пережарилось. А уж тогда наложил бы я на тебя епитимью[6].
– Ну-ну, не пугай меня! – улыбнулся Робин. – Познакомься-ка с моими друзьями. Вот это – Элен-э-Дэл, знаменитый менестрель, а этого юношу зовут Альриком.
– Pax vobiscum[7], – буркнул отец Тук.
На гостей он даже и не взглянул; по-видимому бочки поглотили все его внимание.
– Эх ты, медведь! – заорал он, когда один из парней оступился, и бочка тяжело упала на траву. – Если ты ее продырявишь, я тебе шею сверну! Драгоценная влага создана для того, чтобы лить ее в глотку, а не на землю.
С этими словами он схватил бочку и без всякого труда поставил ее, как следует.
– Красноносый, ты больше интересуешься выпивкой, чем гостями, которых мы привели, – упрекнул его Маленький Джон. – Нечего сказать, вежливое у тебя обхождение!
– Молчи, карлик! – прикрикнул толстяк. – Можно ли думать о вежливости, когда драгоценной влаге грозит опасность?
Он утер рукавом рясы вспотевшее лицо и повернулся к Элен-э-Дэлу и Альрику.
– Добро пожаловать, друзья! Кто вы такие – мне неизвестно; что же касается меня, то я – отец Тук. Окрестить вас, женить или похоронить я могу не хуже, чем любой монах, а уж напою или накормлю, не в пример лучше! Если же дело дойдет до драки на дубинках, то я любого отколочу так, что у него все косточки будут ныть.
Все захохотали, а отец Тук, убедившись, что бочка прочно стоит на земле, вытащил втулку и, подставив кожаный мех емкостью в три пинты, нацедил в него пенистого эля. Затем он сдул пену и, подмигнув Маленькому Джону, крикнул:
– Пью за всех нераскаянных грешников!
Глубоко вздохнув, он припал губами к меху. Маленький Джон, надеявшийся, что мех пойдет в круговую, рассердился и заворчал:
– Хватит с тебя, красноносый пьяница! Или не видишь, что и другие хотят утолить жажду?
С этими словами он вырвал мех из рук монаха и стал пить большими глотками.
– Разбойник! Что ты со мной делаешь? – завопил Тук, пытаясь отнять мех.
Но Маленький Джон выпил все, до последней капли.
– Робин, я, взываю к тебе! – крикнул толстяк. – Не предать ли мне его анафеме?
– Довольно, довольно! – остановил его Робин Гуд. – Оба вы – словно малые ребята. Слышишь – трубят в рог, зовут молодцов на пир! Позаботься-ка лучше о том, чтобы все наелись досыта.
Еще не замер звук охотничьего рога, когда Робин со своими друзьями вышел на просеку. Длинные столы и скамьи были уже расставлены. Принесли хлеб, кружки, огромные блюда с овощами, мясом и дичью. Частенько приходилось изгнанникам жить впроголодь, но сегодня по случаю майского празднества всего было вдосталь. Все заняли свои места и приступили к еде, разрезая мясо охотничьими ножами.
По правую руку Робин Гуда сидели Элен-э-Дэл и Альрик, по левую – Маленький Джон и Вилль Рыжий. За этим же столом разместились еще человек шесть-семь, в том числе и отец Тук. Доски стола гнулись под тяжестью фляжек с элем и блюд с олениной, бараниной, говядиной и дичью. Отец Тук положил на свою тарелку целую курицу и, не мешкая, стал ее уплетать.
В течение получаса слышался только стук ножей, звон посуды да громкие возгласы: «отрежь еще кусок оленины», «передай мясо», «наполни мою кружку, приятель!»
Утолив голод, молодцы убрали со столов объедки и наполнили кружки элем, медом и сидром.
– Менестрель, – обратился Робин к Элен-э-Дэлу, – настрой-ка свою арфу и спой нам песню, если хочешь порадовать и меня и моих ребят!
– Охотно исполню твою просьбу, – отозвался Элен-э-Дэл. – Хочется мне сложить песню в честь веселых молодцов.
Взяв лежавшую на траву арфу, он настроил ее и пробежал пальцами по струнам. Потом мелодичным голосом запел, аккомпанируя себе на арфе:
Импровизация Элен-э-Дэла всем понравилась, и певца наградили громкими рукоплесканиями.
Молодцы веселые! Дружно
Веселитесь в зеленом лесу
Унывать никогда не нужно.
Поглядите – бочонки несут.
Эх, тяжелые дни и недели
Вы запейте добрым вином,
Нацедите крепкого эля,
О котором мы песни поем.
Молодцы веселые! Дружно
Песни пойте и пейте вино.
Эти бочки пузатые нужно
Осушить по самое дно.
Вы свободны и вольны, как птицы,
Что живут в зеленом лесу.
Пусть же каждый развеселится –
Вот еще бочонки несут.
– Клянусь святым Губертом, патроном всех охотников, – воскликнул Робин Гуд, – приятный у тебя голос! Будь нашим менестрелем и оставайся с нами!
Когда пел Элен-э-Дэл, отец Тук сидел, сложив руки на животе, и в такт кивал головой. Когда же певец умолк, он не поскупился на восторженные похвалы.
– Сладко ты поешь, сын мой! Ты и меня раззадорил: я сам не прочь спеть тебе песню.
– Спой, монах, – отозвался Элен-э-Дэл, передавая ему арфу. – Слушать хорошее пение еще приятнее, чем петь самому.
Отец Тук взял арфу, осушил огромную кружку эля и, откашлявшись, запел:
Покинем лес, и на лугах