Страница:
Глава 2
Дима. Прошло четыре дня
Его разбудила музыка. Вырвала из сладкого сна. Снилась ему свобода – в виде яхты, скользящей вдаль от берега по искрящимся волнам. И еще снилась любовь – в образе двух девчонок в купальниках рядом с ним, на той самой яхте.Проигрыватель разбудил, как положено, в восемь. К музыке отчего-то приплеталось мяуканье. Откуда у него в музыкальном центре кошка? Кошачий визг вернул его из сладких нитей сна к непоправимой яви.
Орет мамин кот. Он перевез его к себе домой.
Потому что вчера он похоронил маму.
Вспоминать об этом было невозможно. Поэтому Дима немедленно вскочил и отправился на кухню. Жирный кот Бакс побежал, непрерывно крича, вслед за ним. Котяра просил еды. И, наверное, хотел в туалет. Ни кошачьей пищи, ни песка в холостяцком быту Димы не было. Надо было тащиться в магазин за всякими там “муркасами”. Что ж, Дима готов был заняться чем угодно, лишь бы не думать о маме.
Голова трещала со вчерашних поминок. Кажется, он здорово перебрал. Во всяком случае, как возвращался домой (с котом в руках?), Дима не помнил. Похмелье тоже помогало не думать о маме. Можно было представлять себе, что она не умерла, а просто уехала. Сейчас ее нет в Москве, но мама обязательно вернется. Когда-нибудь.
Слишком остра и неожиданна была потеря. Всего несколько дней назад она была жива, и Дима вспоминал о ней в Амстердаме – как о живой. Он купил ей там на алмазной фабрике колечко с крошечным бриллиантиком. У бедной мамы во всю ее жизнь не было ни единого бриллианта. Он представлял в Голландии, как приедет к ней домой в однокомнатную квартирку на проезд Шокальского, достанет бархатную коробочку, протянет… А она примет подарок, опасливо раскроет, обрадуется – и смутится. И наверное, покраснеет, словно девчонка.
А оказалось: некому краснеть, радоваться, смущаться.
Постылое кольцо Дима запрятал поглубже в сервант. И старался все эти дни до похорон не думать о маме. Право, если начать думать – в этих мыслях можно было слишком далеко зайти. И вообще – перестать думать о чем-нибудь, кроме нее. И значит, просто выйти из строя.
А Дима совсем не хотел выходить из строя. Теперь, помимо обычных ежедневных забот, у него появилось новое дело. Он хотел отомстить. Найти этих сволочей, что испыряли ножами его мамулю. Кто они были: наркоманы? алкоголики? отмороженные подростки? бомжи? Все равно. Против этих гадов Дима чувствовал красную, огненную, яркую злобу. И уж вот это чувство он в себе притушать не собирался.
Небритый, неумытый, Дима вывалился на улицу и побежал в ближайший супермаркет. Надо позаботиться о бедном животном.
Одинокие кассирши в магазине смотрели на него с удивлением: неопохмеленный, небритый красавчик покупает с утра пораньше странный набор: баночки с кормом, плошку для кормления домашних животных, лоток и наполнитель для кошачьего туалета…
Вернувшись домой, Дима дал животному еды. Бакс от избытка чувств стал лизать ему пальцы. Вот ведь продажная тварь – за плошку “муркаса” готов руки целовать. А ведь когда кот жил с мамой, он на Диму только посматривал – нагло, свысока…
Наконец-то Дима выпил крепчайшего кофе “лаваццо”. Совершил гигиенические процедуры, выкурил первую с утра, самую сладкую сигарету.
Оделся. Спустился во двор.
Его “шестерка” покрылась капельками росы после осенней ночи.
Мысли вернулись к маме. “Конечно, – подумал он, – я не стану сам искать их, этих подонков. Для этого есть милиция. Пусть мильтоны наконец займутся делом. Не все им сшибать с водителей полтинники по обочинам шоссе. Или шерстить на улицах лиц неславянской внешности. А чтоб надавить на ментов, я употреблю все свои связи. И задействую весь авторитет собственной газеты – весьма заметной газеты. И все знакомства своих коллег или друзей…"
Дима сел за руль. Мотор завелся с пол-оборота. Круглые часики на панели “шестерки” показывали девять пятнадцать, как обычно. Ему предстоял неблизкий путь: из Орехова-Борисова в центр, в редакцию. Хорошо, что он поедет на машине. Утренние пробки отвлекут его от мыслей. Когда тебя по-хамски подрезает “Мерседес”, не до рефлексий.
Дима включил заднюю передачу и, осторожно лавируя среди расплодившихся в последнее время соседских машин, вырулил со двора.
Надя. То же самое время
Надя проснулась точно по будильнику, в восемь. За окном едва рассвело, шумел дождь, и вставать решительно не хотелось.Мама давно поднялась, суетилась на кухне. Выманивала дочь на запах блинчиков и свежесваренного кофе. Но вот незадача: и блинчиков хочется, и вставать неохота…
Десять минут Надя дремала, еще пятнадцать – нежилась, а потом минут двадцать вертелась с боку на бок, уговаривая себя наконец подняться… Спохватилась она только ближе к девяти, когда поняла, что безнадежно опаздывает на первую пару. Вскочила, накинула халатик, кое-как причесалась – понимая, что в институт она уже не успевает. И кого в том винить? Дождь? Серую хмарь за окном? Или нежное пуховое одеяло?.. И чего теперь делать? Спешить-лететь, на ходу глотая завтрак? Или уж – ну ее к богу в рай, эту первую пару, эти принципы организации библиотечных каталогов? Подумаешь, каталоги, ящички-карточки… Она и так о них все знает – какие только книги не приходилось искать в Историчке для привередливых доцентов.
У мамы на кухне вовсю кипела работа. Возвышалась кастрюля, полная свежего теста, шкварчали маслом две раскаленные сковородки. Надя чмокнула маму в разгоряченную, жаркую щеку:
– Доброе утро!
– Проспатушки? – ласково спросила мама. Надя улыбнулась в ответ:
– Не-а… Валятушки. – И добавила:
– Это, мам, ты во всем виновата. Сама одеяло мне такое купила, так и лежится под ним, так и лежится…
Мама всегда поругивала Надю, называла лежебокой. Кажется, и сейчас она хотела сказать свое вечное:
"Так всю жизнь пролежишь”. Но отчего-то передумала. Промолчала. Ловко шлепнула в тарелку очередной блинчик – душистый и тонюсенький, словно пергамент. Угостила сковороду новой порцией теста. Прикрикнула на дочь, уже пристроившуюся подле стола:
– Иди, глаза хоть промой!
Надя приказание проигнорировала. Ухватила блинчик, макнула его в клубничное варенье… Мама только головой покачала, но сердиться опять не стала. Налила дочери кофе, присела рядом.
– Мамуль, ты сегодня какая-то мирная… – пробурчала Надя с набитым ртом. – Я думала, ты ругаться будешь…
– А чего мне на тебя ругаться? – улыбнулась мама.
– Ну, лекцию я проспала, глаза не вымыла… Мама задумалась – на секунду, на полсекунды. Надя не сводила с нее глаз и отчего-то разволновалась: мамуля хочет сказать ей что-то неожиданное? Но мамочка только тряхнула головой и кивнула в сторону окна, залитого беспросветным дождем:
– Проспала – и ладно. В такую погоду я тоже училище прогуливала. – И спросила:
– А чего тогда вскочила? Валялась бы себе хоть до девяти…
Надя покончила с очередным блинчиком и объявила:
– А я себе сейчас мэйк-ап буду делать.
– Чего-чего?
– Ну, макияж. Тени там, пудры…
Надя замолчала, наблюдая за маминой реакцией. Сейчас начнет небось выведывать: а не влюбилась ли ты, милая дочка?
Но мама ничего выспрашивать не стала. Вздохнула:
– Созрела наконец… Или это Лена тебя сподвигла?
– Ну, частью Ленка… – Надя увлеченно закатала в блин полную ложку варенья. – А частично сама решила. У меня лицо.., как это говорят.., нуждается в подчеркивании.
– Могу помочь, – охотно предложила мама.
– А ты умеешь? – поддела дочь.
– Спрашиваешь! Я на работе всех девчонок красила. Чего-то, наверное, и сейчас еще помню…
– Мамуль, ты у меня – золото! – просияла Надя. – И стрелки мне подведешь?
– Могу и стрелки! – браво заявила мама. Надя вытерла сладкий от блинчиков рот, чмокнула маму в щеку и понеслась в ванную. Ей не терпелось побыстрей умыться и приступить к мэйк-апу. То-то девчонки ахнут, когда Надежда явится на вторую пару с настоящими стрелками!
Дима. Тот же день, 10.30
Коллеги знали о его потере. В длинном редакционном коридоре, по пути к своему кабинету, Дима поймал на себе пару сочувственных женских взглядов. He-сколько человек, особо близкие к нему корры-мужики, были вчера на похоронах. Помогали нести гроб. От имени редакционного коллектива на свежую могилу Евгении Станиславовны Полуяновой возложили венок.Дима вошел в свой кабинет, повесил куртку на плечики, включил компьютер. Это означало: я здесь, я на рабочем месте. Даже не просмотрев электронные письма, набившиеся в его почтовый ящик за последние пару дней, вышел из кабинета. Он хотел поговорить с главным редактором – пока того не закрутило ежедневное редакционное веретено: летучки-планерки, разборки с авторами и героями публикаций, интриги с издателями и визиты в “сферы”.
– У себя? – спросил он, входя в “предбанник” у кабинета главного.
– Да-да, Димочка, заходи, – сказала Марина Михайловна, пятидесятилетняя секретарша, сказала ласковей, чем обычно. Поглядела на молодого спецкора сочувственно.
Главный редактор, как всегда по утрам, просматривал внушительную кипу свежих газет.
– Проходи, Дима, – сказал он, не поднимая головы. – Садись.
Сам встал из-за стола и сел напротив Полуянова за столик для визитеров. Тем самым продемонстрировал: он понимает, что разговор предстоит неофициальный. Спросил:
– Тебе отпуск не нужен?
– Нет, – твердо ответил Дима.
– Ну и правильно. Работа – лучшее лекарство. А когда надо будет, поможем и с памятником, и со всеми прочими делами. У нее ведь никого, кроме тебя, не было?
– Нет, Василий Степанович.
– Соболезную. Еще раз – соболезную. – Главный побарабанил пальцами по столу. Молчал. Молчал и Дима. Тогда главный спросил:
– Чем еще мы можем помочь?
– Я бы хотел, чтобы убийцы матери были пойманы. И наказаны.
– Понимаю тебя. – Пауза. – Я могу, конечно, позвонить начальнику ГУВД. Или даже министру. – Пауза. Перестук пальцев по столу. – Но давай отложим этот вопрос на два-три дня. Пока мне подобное давление на следствие представляется несвоевременным. Дело, насколько я понимаю, расследует окружное управление. А мильтоны там – “на земле”, как они говорят, – очень ревниво реагируют, когда на них начинает давить начальство: указывать им, помыкать… Так что давай лучше я тебе устрою встречу с начальником окружного Управления внутренних дел. Прямо сегодня. Не против?
Дима дернул плечом:
– Можно.
– Похоже, – продолжил редактор, – убийцы – тамошние отморозки. Поэтому местные менты поймают их скорей, чем кто бы то ни было. А если через три-четыре дня результатов не будет, я сам отзвоню лично министру. Не против?
Дима опять пожал плечами.
– Только, пожалуйста, Полуянов, – слегка нахмурился главный, – давай без самодеятельности. А то ты любишь!.. – Он покрутил в воздухе рукой, словно рисуя нечто неопределенное, но до крайности завиральное и сомнительное. – То ты, понимаешь ли, с парашютом прыгаешь из рейсового самолета. То к мафии в плен попадаешь. То телепата на видео снимаешь – помнишь, какие тогда у нас с эфэсбэшниками неприятности были?.. Так что ты береги себя, Полуянов! – сказал редактор с оттенком не заботы, но скорее легкой угрозы. И продолжил:
– Каждый должен заниматься своим делом. Мильтоны – ловить преступников. А журналисты – об этом писать. Но не наоборот. Кстати, можешь пообещать начальнику окружного УВД от моего имени: найдет убийц твоей матери – дадим о нем и его людях очерк на полосу. И фотку его лично, в мундире и медалях, на четыре колонки дадим – так дадим, как раньше только Брежнева печатали… В каком, говоришь, округе твоя мама проживала?
– В Первом Северном.
– Прямо сейчас тамошнему милицейскому боссу и позвоню. Я его немного знаю.
Главный редактор встал из-за столика, давая понять Диме, что аудиенция окончена.
Надя. Тот же день, 16 часов 45 минут
– Профессоров наших, похоже, дождем залило! – вздохнула начальница.Время вроде самое ходовое – а в читалке профессорского зала сидит лишь парочка старушек.
Надя вместе с начальницей давно переделали все дела: “сброшенные” книги сданы в хранилище, свежие газеты подшиты, и даже пустившую побеги фиалку рассадили по двум горшкам. Выпили уже по три чашки чая и все удивлялись: в Историчке такое затишье бывает редко. Не иначе мерзкая погода виновата. Студентам-то все нипочем, их зал набит под завязку – а профессора, видать, приболели.
– Может, магнитные бури сегодня? – предположила Надя. – Вот старички наши и расхворались?
– Может, и бури, – пожала плечами начальница. Она взглянула на часы:
– Почти пять. Отпустить тебя домой, что ли?
– Как скажете, – равнодушно произнесла Надя. Краем глаза она заметила: в начальничьей сумке пестрит обложкой какой-то дамский роман. Наверняка шефиня, пользуясь затишьем, за него и возьмется. Но при Наде ей неудобно. Разве пристало читать Сандру Браун заведующей профессорским залом?!
Надя с удовольствием осталась бы в Историчке, она давно заказала из хранилища парочку нужных книг для курсовой. Но начальница, бедняга, на свою сумку с романом так и косится, не терпится ей почитать про то, как “соски ее напряглись”. Ну и пусть читает.
– Мамуль, я домой еду, – позвонила Надя.
– Правда? – обрадовалась мама. – Приезжай, Надюшенька, я тебя жду.
Дима. То же самое время
Главный редактор не подвел. На семнадцать ноль-ноль назначил Полуянову встречу с начальником Управления внутренних дел Первого Северного округа, генерал-майором с говорящей фамилией Ухваткин.Первое Северное УВД располагалось на улице Адмирала Макарова. Места Диме были знакомы. Здесь поблизости находились редакции русского “Плейбоя” плюс всяких там “Космополитэнов” и “Домашних очагов”. В “Плейбое” Димочка как-то, года три назад, опубликовал большое интервью с молодящимся политиком Борисом Земцовым – и был, помнится, приятно поражен гонораром, составившим четырехзначную долларовую сумму. Очень порадовали его тогда и расфуфыренные, стройненькие, все как на подбор, девочки и дамочки в редакционном буфете. Он в тот вечер сорил нежданным гонораром направо-налево, и мало кто ушел из буфета, не облагодетельствованный джином и виски за Димин счет. А домой он уехал с очаровательной стервочкой из молодежного журнальчика “Йес!”.
(“Давай, давай, вспоминай об этом! О чем угодно вспоминай! Только о маме не думай!”) Вечерние пробки еще не разлились по столице, поэтому до улицы Адмирала Макарова Дима добрался раньше назначенного срока. Посидел в машине, покурил. Послушал по одной из FM-радиостанций заголовки сегодняшних новостей. “Министр топлива и энергетики Иван Кочугин заявил, что отключений электричества в Приморье больше не будет… Проведены обыски в рабочем кабинете министра путей сообщения Арсененко… Лидер правого меньшинства Государственной думы Борис Земцов заявил о необходимости начать переговоры с чеченскими террористами…"
"Ну и тягомотина!.. Хоть бы чего веселого рассказали!"
Часы на приборной панели “жигуленка” показали шестнадцать пятьдесят пять. Дима выключил радио. Несмотря на всю свою внешнюю расхлябанность, он терпеть не мог опаздывать.
В кабинет однозвездного милицейского генерала Ухваткина он вошел ровно в семнадцать. Моложавый, похожий на медведя генерал встретил Полуянова как родного. Авторитет самой тиражной в России газеты пока еще, похоже, действовал на милицейское начальство. Генерал вышел из-за стола, сделал семь шагов Диме навстречу, сжал его ладонь мощной ручищей, усадил. Затем вернулся за стол и широко улыбнулся. Он, кажется, изо всех сил изображал “рубаху-парня”:
– Чайку? Кофейку? Или, – он подмигнул, – чего покрепче?
Безулыбчивые глаза его между тем тщательно изучали лицо, фигуру, руки Полуянова. Генерал, видимо, пытался понять, насколько может быть опасен нежданный журналюга. Опасен – ему лично и его службе. Сделав для себя некие выводы, он тут же постарался придать своим глазам максимально радушное выражение. Весь аж лучиться стал.
– Ничего крепкого я пить не буду, – сказал Полуянов, – а вот чайку – можно. Как раз самое время для файф-о-клока.
– Вы в Англии работали? – вдруг спросил генерал.
– Нет. Но я там бывал, – незамедлительно отреагировал Полуянов.
Генерал усмехнулся. Рекогносцировка, кажется, была завершена, и Ухваткин нажал кнопку селектора.
– Лидочка, чайку мне. И все, что там полагается! Молодая деваха (в форме прапорщицы внутренних войск, между прочим) чуть ли не через секунду внесла в кабинет поднос с чаем, сахаром, печеньем и почему-то рахат-лукумом. Дима оглядел ее фигурку и как бы в пространство бросил:
– Говорят, мужчинам форма идет. А оказывается, она и женщинам идет. И даже очень.
Девушка-секретарша поощрительно улыбнулась ему.
(“Все, что угодно, делай: флиртуй, ухаживай, неси пургу девчонке, наезжай на генерала – или уговаривай его… Только о маме, о маме не думай!”) Когда файф-о-клок был сервирован и красотка в мундире вышла, генерал, глядя в сторону, пробасил:
:
– – Знаю о вашем горе. Сочувствую вам. Приношу глубокие соболезнования. И, со своей стороны, заверяю, что вверенный мне личный состав сделает все возможное – и невозможное! – чтобы найти и задержать преступников.
– А что конкретно для этого делается? – немедленно спросил Дима и вытащил из внутреннего кармана пиджака микродиктофон “Сони М-425”.
– Секунду. – Генерал сделал жест типа “повремени, мол, писать-то”. Ткнул пальцем в селектор. Коротко бросил Полуянову:
– Это – не для записи.
По громкой связи тут же браво отрапортовал голос:
– Слушаю, товарищ генерал!
– Савельев! Что у тебя по убийству на Шокальского?! Секундное замешательство, а потом бодрый выдох:
– Работаем, товарищ генерал!
– Что значит “работаем”?! – не смог сдержать наигранного гнева генерал Ухваткин. – Давно пора закрыть дело! У меня тут, между прочим, сидит журналист! И не откуда-нибудь, а из “Молодежных вестей”! И он, этот журналист, – сын той самой пострадавшей! Сын погибшей! Ты знал об этом, Савельев?!
Пауза в селекторе, вздох:
– Никак нет, товарищ генерал.
– А почему не знал?! Нет ответа.
– В общем, так. Ты, Савельев, учти: дело у меня – под личным контролем. – Генерал вытащил из настольного прибора золоченую ручку, демонстративно черканул чего-то в перекидном календаре. – И у нашей прессы – тоже.
Ухваткин покосился на Диму.
– Неделю тебе, Савельев, даю, – продолжил он в селектор. – Найдешь супостатов – честь тебе и хвала. Не найдешь – на горный курорт поедешь, вне очереди! Понял?!
– Так точно, товарищ генерал. – Вздох.
– Ты там не вздыхай. Работать надо, а не вздыхать! В общем, так: через десять минут зайдешь ко мне. Сначала опросишь товарища журналиста. Как свидетеля по данному делу опросишь. А потом доложишь ему, как идет работа над делом. Естественно, в рамках допустимого доложишь. Не раскрывая всех секретов оперативно-разыскной деятельности. А вот мне, – внушительно повысил голос генерал, – ты будешь докладывать дело в полном объеме. И – ежедневно! Понял, Савельев?!
– Так точно.
– Все! Работай! – Ухваткин сердито отключил селектор.
Когда бы речь шла не о маме, Дима, пожалуй, ухмыльнулся бы: настолько наигранной выглядела сцена. Слушая спектакль, в ходе которого генерал, что называется, перевел стрелки на неведомого Савельева, Дима впервые подумал, что его вера во влияние прессы на ментуру была, пожалуй, преувеличенной. “Замотают менты дело, – с тоской подумалось ему. – Как пить дать, замотают. А если и поймают гадов, то случайно… Что же, просить главного звонить министру внутренних дел?.. Так ведь звони министру, не звони – все равно крайним окажется какой-нибудь Савельев”.
Когда Ухваткин повернулся к журналисту, Дима быстро спросил:
– Вы упоминали про “горный курорт вне очереди”. Это что – Чечня?
– Так точно, – вздохнул генерал. – У меня за год три офицера там погибли. – И добавил задушевно:
– Эх, какие ребята были, если б ты знал, журналист!..
Генерал с легкостью перескочил на “ты”, будто бы гибель его бойцов (и, стало быть, его собственная, полная опасностей работа) давала ему на это неоспоримое право.
– Сочувствую, – пробормотал Полуянов.
– Знаешь, корреспондент, – в прежней доверительной манере проговорил генерал, – мы, конечно, не те менты, как в телевизоре показывают. Но я тебя уверяю: мы тоже кое-что умеем. И я твое горе понимаю. И я тебе обещаю – я, лично! – я сделаю для тебя все, что смогу. Слово офицера.
"Какой артист в нем помирает, – подумал Полуянов. – С какой легкостью необыкновенной генерал меняет настороженность на радушие. А радушие – на начальственный гнев. А гнев – на задушевность… Как же он до генерала-то дослужился, если столько на публику работает? А может, именно потому и дослужился?"
В дверь постучали, потом заглянули.
– А, Савельев!.. – проговорил генерал, опять меняя тон – теперь на отеческий. – Давай, Савельев, проходи, садись. Заждались мы тебя. Вот, познакомься: тот самый корреспондент. Из всеми нами любимой и уважаемой газеты – “Молодежных вестей”.
Дима привстал. Навстречу ему по красному генеральскому ковру прошагал стандартно одетый кожаный молодой человек. На устах – приклеенная улыбка. “А лицо у него – хорошее. Честное лицо”, – успел подумать Дима.
Молодой оперативник представился Полуянову:
– Капитан Савельев. – Потом улыбнулся не по-казенному, а, кажется, от души и добавил:
– Вася.
Полуянов почему-то подумал: “Пожалуй, если кто и сможет найти убийц матери, то этот самый оперативник. Капитан Савельев. Вася”.
Дима. Тот же день. 18 часов 05 минут
Кабинет, где размещался капитан Савельев, оказался убогим и тесным. Три стола. Один компьютер. Один продавленный диван. Один старинный сейф. На стене грошовый календарь “Осень”. На другой – карта Москвы: огромная, подробная (указан каждый дом).– Садитесь, – кивнул капитан в сторону дивана. – Можете курить.
Сам сел за стол. Придвинул к Диме пепельницу, уже полную окурков. Устало потер лоб. Вдруг сказал:
– Я твои статьи читал. Про красный бриллиант – это ведь ты писал, да? Дима кивнул.
– Нормально, – удовлетворенно кивнул Савельев. – Врешь мало.
– Что значит “мало”? – оскорбился Дима. – Я вообще не вру.
– Ну, не то чтобы “врешь”… Не так сказал. Ошибаешься мало. И этого, как сказать… – пафоса, что ли? – у тебя нет.
– Спасибо на добром слове, – усмехнулся Полуянов.
– Кушайте на здоровье, – в тон ухмыльнулся Савельев. – Нам не жалко.
"Кажется, мы ровесники, – подумал Дима. – Ему под тридцать. Надо позвать этого опера выпить. И вообще с ним задружиться. А потом сделать о нем очерк. Настоящий, теплый человеческий очерк. Как когда-то старший Аграновский писал. Сто лет таких очерков не было. Конечно, при условии, что этот опер Савельев убийц найдет”.
Савельев молчал. Что-то, казалось, взвешивал про себя, а потом, поморщившись, проговорил:
– Я тебе, Полуянов, одну вещь расскажу про убийство на Шокальского… Только ты об этом не пиши ничего. И не болтай никому. Сам понимаешь: тайна следствия и все такое. Хрен знает, к кому эта информация в конце концов может приплыть…
– Я, знаешь, не из тех, кто ради красного словца замочит и отца.
– Да вроде действительно не из тех, – оценивающе глянул на Диму опер. Похлопал себя по карманам. – Слушай, ты сигаретками не богат? Расстреляли к концу дня.
Дима протянул Савельеву пачку.
– Можете курить, – сказал, пародируя милицейские ухватки.
– Спасибо, – оценил юмор Савельев, усмехнулся, закурил, с удовольствием выпустил дым. – Так вот, Полуянов, сначала мы отрабатывали версию, что маму твою убили ради какой-нибудь вшивой сотни местные наркоманы-отморозки. Или алкашня. Или бомжи какие-нибудь. Ну, или, допустим, хохлы-строители загуляли, вразнос пошли… Но в таком случае, можешь мне поверить, я этих гадов сегодня бы уже тебе предъявил. Участковый там у них на Шокальского толковый. Да и вообще… Алкашня, наркоши – их, как ты понимаешь, я бы нашел да за шкирятник взял бы легко… А оказалось – не все так просто.
– Маньяк орудовал? – предположил Дима. – Доктор Лектер?
– Да нет, похоже, что не маньяк. Там, возможно, другое… Знаешь, Полуянов: когда мы жилой сектор отрабатывали, двое свидетелей показали – независимо друг от друга! – следующее. Примерно в то время, когда произошло убийство, из подъезда дома, где проживала твоя матушка, вышли двое мужчин. Без особых примет. В коже, крепкого телосложения. Типичные, короче, бойцы. Они вышли из подъезда на улицу. – Савельев показал пальцами по столу: “топ-топ”. – Не спешили. Не суетились. Прошли примерно сто пятьдесят метров вдоль проезда Шокальского по направлению к метро “Бабушкинская”. А там оба сели в машину. И на ней, на этой машине, скрылись.
– Поймали тачку, что ли?
– В том-то и дело, что нет. Машина ждала их. С включенным движком. Понимаешь?
– Понимаю.
– Чего понимаешь?
– Какая-то нехарактерно тщательная подготовка – для убийства пенсионерки. Так, по-моему, обычно банкиров убивают.