Страница:
Совершенно, совершенно не так! Подобной мысли у меня и быть не могло, чтобы Фрэнка -- обжулить! Я просто не хотел его портить. Сегодня я дам ему пятерку за Бруклин, а завтра за Лонг-Айленд он сам потребует десятку. Так ведь тоже нельзя... Но когда я достал эти два доллара, Фрэнк знаете что сказал? Он сказал: "О, нет, Vladimir, нет!". Он ведь был честным швейцаром. А я стоял, как болван, со своими двумя долларами в руке, не зная, что делать...
А почему непременно ты должен был что-то "делать"? Неуж-то тебе необходимо было потянуть за собой в грязь и Фрэнка, всучить молодому парню свою пакостно-мелкую взятку?
Ох, с вами ни стань, ни ляг. Не дал -- плохо, дал -- тоже плохо. Разве я потому совал Фрэнку доллары, что старался сделать его таким же, каким становился я сам? Я думал совсем о другом. Ведь хотелось же мне и завтра, и послезавтра вернуться домой в девять вечера, а не в три часа ночи... Но какой же честный швейцар станет из дружеских побуждений ежедневно, постоянно допрашивать гостей отеля у вращающейся двери: куда им ехать? -- и, обжуливая очередь горластых таксистов, подсовывать мне лакомые куски? И разве Фрэнк не жаловался, что зарабатывает меньше всех остальных швейцаров? А кроме того мне еще показалось, что свое "нет!" он произнес с какой-то несвойственной ему прежде интонацией, с которой обычно говорила Дылда-С-Изумленным-Лицом. Это самое "О, нет!" прозвучало у Фрэнка вроде бы категорически, но -- не окончательно: в том смысле, что я, мол, хоть и отказываюсь, однако не могу запретить тебе попросить меня о том же еще раз...
Пока мы с фрэнком пререкались, кореец Ким и аргентинец Альберто допрашивали гостей у вращающейся двери, но на угол их по-хулигански не прогоняли, а останавливали проезжавшие мимо такси, открывали дверцы и собирали чаевые. Набрав жменю квотеров, Ким Ир Сен подошел к Фрэнку и высыпал их в карман его сюртука. Поскольку это была не взятка -- деньги эти, действительно, принадлежали Фрэнку, ибо были собраны на его "территории", честный швейцар возражать не стал, а чтобы не чувствовать себя должником подхалима-кэбби, вообще ничего не заметил.
Услыхав звон монет, которого не услышал Фрэнк, я неожиданно понял, что в моей таксистской карьере опять наступил важный момент.
-- У тебя полным-полно мелочи, Фрэнк, -- сказал я, -- а мне сдачу давать нечем. Разменяй, пожалуйста, пять долларов.
Ни о какой взятке не было теперь и помину, и Фрэнк доверчиво принял мою пятерку. Он собрал четыре двадцатипятицентовика в столбик, отдал его мне и сказал "раз". Собрал еще столбик -- "два". Следующий он укладывал, как мне показалось, чуть помедленней, может, думая о чем-то постороннем...
-- Хватит, Фрэнк, -- сказал я, принимая третий столбик, и наши глаза встретились.
-- Кончай! -- неуверенно запротестовал было Фрэнк. -- Я ведь дал тебе только три... -- Но тут рассыльный вынес чемоданы, и я побежал открывать багажник. На прощанье Фрэнк погрозил мне пальцем: дескать, Vladimir, теперь-то уж я твои шутки знаю, больше ты меня не проведешь!..
-- Не бери себе в голову! -- крикнул я. -- Мы еще увидимся! 2.
Мы увиделись через несколько часов, когда рабочий день Фрэнка закончился, но он еще не ушел, а болтал о чем-то со сменившим его швейцаром. На углу нетерпеливо помахивала сумочкой Дылда-С-Изумленным-Лицом. За "Ла-Гвардию", откуда я только что вернулся, швейцару причитался доллар...
-- Фрэнк, разменяй мне еще пятерку, -- сказал я. -- Серьезно. Без дураков.
-- Ты опять! -- погрозил мне пальцем Фрэнк, когда я, приняв четвертый столбик, отстранил его руку...
-- А он неплохо разменивает тебе деньги! -- заметил второй швейцар, подтолкнув Фрэнка плечом.
-- Когда мой чекер стоит в хвосте очереди, -- сказал я, -- a его вызывают в "Кеннеди", я размениваю еще лучше. Чем дальше мой чекер стоит, тем лучше я размениваю...
Швейцары засмеялись.
-- Познакомьтесь, -- сказал Фрэнк. И представил меня: -- Это мой друг!
-- Марио.
Мы скрепили знакомство рукопожатием, а в это время из вращающейся двери показался третий цилиндр, принадлежавший хромому семидесятилетнему швейцару Монти.
Монти задыхался и не мог говорить: он слишком быстро бежал... Там, у центрального подъезда, где сейчас дежурит Монти, уже минут десять психует главный администратор отеля, мистер Крафт. Он опаздывает на поезд, но ни один из таксистов-азропортщиков не хочет отвезти босса Монти на Пенсильванский вокзал. Свободного же такси на улице все никак не попадалось, и Монти всерьез опасался, что его уволят. Кому нужен швейцар, который не может держать таксистов в узде...
Фрэнк выразительно посмотрел на меня.
-- Садитесь, Монти! -- сказал я. Мы лихо -- на красный свет, еще раз на красный! -- обогнули квартал и подлетели к центральному подъезду,
-- Спасибо, Монти! -- сказал мистер Крафт, протягивая швейцару доллар; это был достойный человек.
-- Большое спасибо ВАМ, мистер Крафт, -- отвечал Монти. Он благодарил босса не столько за доллар, сколько за то, что босс простил его.
Со мной же мистер Крафт расплатился еще лучше. По дороге он записал в блокнот мое имя, мой номер и сказал:
-- Вернитесь в отель, найдите моего помощника, мистера Барнета и передайте ему, что я поручил вам доставить в "Нью-аркс" багаж финских спортсменов.
Я вернулся в отель, передал помощнику приказ начальства и добавил, не уточняя, от кого именно это исходит -- от мистера Крафта или не от мистера Крафта, что ему, мистеру Барнету, следует записать мое имя и мой номер, как сделал это сам мистер Крафт -- на случай, если возникнет необходимость в подобного рода работе.
-- Вы всегда можете вызвать меня через любого швейцара, -- сказал я: -Фрэнк, Монти, Марио -- они все меня знают!.. 3.
Фрэнк мужал день ото дня. Остепенился, перестал вертеться под цокот каблучков. Все его помыслы теперь поглощала Дылда-С-Изумленным-Лицом. Я был удостоен:
-- Мэри.
-- Рад познакомиться...
Тоскливая пауза.
-- Фрэнк, тебе не передавал Монти? Твой дядя опять тобой недоволен. Он тут разорялся, приказал тебе зайти к нему...
Я ожидал, что Фрэнк подмигнет мне и скажет что-нибудь вроде: "Опять этот выживший из ума старикан!..", но "наследник" не принял пас. Изумленная, как оказалось, была совсем из другой оперы: замужняя сорокалетняя дама, мать троих детей. С Фрэнком ее познакомил муж.
Проходя мимо "Мэдисона", он присматривался к аккуратному, чистоплотному, хотя и из "простых", парню. А присмотревшись, подошел, завел пустяшный разговор и -- пригласил в гости...
Фрэнк отвечал без обиняков, по-солдатски: я, мол, не гомосексуалист. Но муж это прекрасно понимал. Он-то был многоопытным, убежденным гомосексуалистом. Привязанный, однако, к детям, он ничего не хотел менять в своей жизни и -- повторил приглашение.
Фрэнк пришел, и был радушно принят. Бокал виски, легкий треп, и вот уже он с Изумленной -- в спальне, вдвоем, и робкий голос за дверью:
-- Солнышко, ты о'кей? Все -- хорошо?
-- Да, да! Сделай так, чтоб тебя искали...
Расстегнув сюртук, Фрэнк продемонстрировал на рубашке вензель "CD"57. Это она подарила. Вынул из "пистончика" часы с крышкой. Серебряные. Подарил -- муж,
Удачу свою Фрэнк объяснял трезво:
-- Я человек не их круга. Семью не разобью. И зачем мне в мои годы эта женщина с детьми? А они обо мне заботятся. Хотят, чтоб я учился на бухгалтера. Мэри говорит, что устроит всю мою жизнь... 4.
У бокового входа теперь царил новый порядок. Первая машина стояла с открытым багажником. За право открыть багажник и дожидаться аэропорта и Ким Ир Сен, и Акбар, и Альберто, и случайные "залетные" водители платили швейцару доллар. Вынесут "Ла-Гвардию" -- ты в расчете; за "Кеннеди" -доплата...
Мистер Барнет ставил Фрэнка в пример всем остальным швейцарам: гостей, которым понадобился кэб для поездки по городу, от бокового входа на угол не прогоняли. Получая мзду с таксистов-аэропортщиков, Фрэнк не сокращал приток и законных чаевых. Пассажиров на короткие расстояния развозила машина, находившаяся в хвосте. Возвратясь же, кэбби не терял своего места в очереди за аэропортами. Нам нравился такой рациональный порядок...
Заработок швейцара у "Мэдисона" относительно скромен. Монти собирал за день долларов сорок, Марио -- шестьдесят. Фрэнк, самый молодой, со стажем без году неделя, не уходил без сотни!
Источником сверхприбылей Фрэнка стала окрашенная в желтый цвет полоса бровки тротуара перед входом в "Мэдисон".
-- Эй, мистер! -- багровея, орал Фрэнк: -- Не вздумайте оставлять здесь свой драндулет. Это вход в отель, а не стоянка!
Хрустнула зеленая бумажка.
--Сэр, не забирайте ключи! Вдруг придется подвинуть машину...
Ну, а если бумажка не хрустнула, если легкомысленный автомобилист, убегая по своим делишкам, бросал швейцару через плечо: "За мной -- не заржавеет! Мы потом с тобой "увидимся"!"
-- Фрэнк нырял в свою каморку, вызывал по телефону тягач и, наблюдая, как "беспризорную" машину уволакивают на штраф-площадку, сардонически приговаривал: "Он потом со мной "увидится"! Ты "увидься" со мной сейчас!".
-- Vladimir, ты интересуешься баскетболом58? И -доверительно, понимая чужую слабость:
-- Иногда...
Деньги в такси доставались мне нелегко, и даже ради Фрэнка я не хотел выбрасывать на игру несколько долларов. Но Фрэнк не отставал:
-- Если ты знаешь таксиста, который поигрывает -- присылай его ко мне!..
Фрэнк стал самонужнейшим человеком в отеле. Я никогда не слыхал, чтобы гости интересовались, когда будут дежурить Марио или Монти, мистер Барнет или другой помощник мистера Крафта... А вот о Фрэнке каждый день кто-нибудь да спрашивал:
-- Куда запропастился этот парень?! Будет утром? О, черт!
-- Он завтра выходной? Oh, shit59! 5.
Поскольку на "баскет" я не ставил и других кэбби не подбивал, Фрэнк быстро ко мне охладел. Но я все равно не возвращался теперь домой после десяти вечера. Дело было уже не в Фрэнке...
И не в Марио. И не в мистере Барнете. И вообще не в отеле "Мэдисон" Разменяв однажды по наитию пятидолларовую бумажку на четыре доллара мелочью, я понял, что в руках у меня отмычка к сердцу самого спесивого, битком набитого деньгами швейцара. Богатей из "Вальдорф-Астории" не могли противостоять соблазну, когда я спрашивал:
-- Разменяешь пятерку -- мелочью?
Каждый швейцар хочет избавиться от пригоршней монет, постоянно оттягивающих его карманы.
-- Два... Три... Четыре...
-- Хватит.
-- Ты неплохо размениваешь!
-- Если вынесут "Кеннеди", а ты вызовешь чекер, я разменяю еще лучше...
-- О'кей, МОЙ ДРУГ! -- это мне говорит незнакомый швейцар...
-- Привет, Ирвинг! -- здороваюсь я, подъезжая к отелю "Шератон". -Разменяй-ка...
-- С удовольствием!..
-- Возьми, пожалуйста, ключи: я смотаюсь в пиццерию. И -- через дорогу! Если очередь тронется, Ирвинг подвигать мой чекер не станет, но скажет кому-нибудь из таксистов, чтоб подвинули. Если вынесут "Кеннеди"...
Моя пицца уже в духовке. Уже прихлебываю я кофеек. Вдруг -пронзительный свист. Оглядываюсь, Ирвинг машет рукой: давай, живо! А рассыльный уже захлопывает багажник моего чекера... Эй, сестренка, сунь-ка мою пиццу в кулечек! Дай-ка крышечку для стаканчика. Кофе будет хорош и остывший. Мы потом срубаем и холодную пищу. Некогда мне сейчас гужеваться -"Кеннеди"!
Проезжая по улице: с пассажиром ли, без пассажира ли -- я здороваюсь с каждым швейцаром. С Мануэлем у "Эдисона", с Базилио у "Астории", с Фернандо у "Эмпайр", с Робертом у "Холидей Инн". Почему это Бруно не улыбнулся мне, а как-то странно развел руками? "Извините, мисс, минуточку! -- говорю я пассажирке. -- Я обслуживаю этот отель. Мне швейцар должен передать что-то важное..."
-- Бруно, ты хотел мне что-то сказать?
-- Но ты занят...
-- Да я мигом: одна нога здесь, другая -- там!
-- Возвращайся немедленно!
-- Через две минуты буду, как штык, МОЙ ДРУГ! А что? Он теперь и в самом деле МОЙ ДРУГ. Возвратись, размениваю традиционную пятерку.
-- Раз, два...
О, это хороший признак, если швейцар за пять долларов дает мне всего два -- мелочью. Так и есть.
-- Скажи дежурному за конторкой, что я послал тебя отвезти портфель "дипломат" на "Люфтганзу". Гости забыли. Быстро!
О'кей! Мне не жалко трех долларов. Доставка портфеля -- это особый сервис. Возить портфели без пассажиров Комиссия такси и лимузинов нам категорически запрещает. Я уж не премину сообщить об этом рассеянному немцу. Я не останусь в накладе!
-- Привет, дружище!
-- Привет! А ну, разменяй-ка...
Ассигнация исчезла, но никакой мелочи я не получаю. Прекрасно! Мне не жаль пяти долларов...
-- В три ноль-ноль будь здесь, как часы! Вымой кэб. Поедешь на кладбище... 6.
Едва ли когда-нибудь прежде задумывался я над тем, что все города на Земле для живых построены мертвыми, а мы, живые, где ни живем, -- все строим и строим вокруг -- города мертвых!..
Такие вот мысли вызвал у меня листок, вырванный из блокнота, который в обмен на пять долларов вручил мне один из приятелей-швейцаров, усадивший в свежевымытый, как и ведено было мне, чекер некого молчаливого господина. Причем, усаживая этого клиента, швейцар с нарочитой строгостью наказывал мне, чтобы я не за страх, а за совесть позаботился о нем, поскольку это настоящий джентльмен, хороший человек и притом -- из Мельбурна...
Географическое уточнение это прозвучало, по-моему, совсем уж неуместно; однако же смысл его мне открылся, как только я взглянул на листок, на котором было написано:
С.КОГАН
Еврейское кладбище.
Электрический разряд скользнул по спине где-то между лопатками, я оглянулся и переспросил:
-- Еврейское кладбище?
"Мистер Мельбурн" безразлично кивнул, и я поплыл, подхваченный ласковой волной.
Вам понятно мое состояние? Если нет, то представьте себе, что вы задались целью разыскать в Нью-Йорке человека по имени С.Коган и подумайте: много ли времени у вас это займет? Даже если вы попытаетесь искать его по телефонной книге, можете ли вы вообразить, сколько там будет Коганов с инициалом "S": Сэмов и Самюэлей, Сеймуров и Соломонов, Сильвий и Сильванн, Сюзанн и Софий... А если вашему С.Когану позвонить по телефону -- нельзя? А если учесть, что мертвых С.Коганов -- во много раз больше, чем живых? А если вспомнить, что вы прибыли в Нью-Йорк из далекого Мельбурна и, по всей видимости, даже не отдаете себе отчета, сколько здесь еврейских кладбищ? Вообразите, что с вами сделает пройда, в кэбе которого вы оказались после того, как вас купил и продал лицемерный швейцар?!.. Но я был -- не такой! Для начала я скромно, прилично двинул к мосту Квинсборо...
"А почему ты, собственно, поехал -- в Квинс?"
Как это "почему"? Да просто потому, что я не бандит с большой дороги, а в Квинсе расположены самые ближние еврейские кладбища. Я ведь не ставил себе целью ободрать, как липку, безответного джентльмена из Мельбурна. Я только одного хотел: чтобы это была моя последняя работа на дню...
"Но разве так поступил бы на твоем месте порядочный человек? Разве не должен ты был подсказать приезжему из Австралии, что еврейских кладбищ в Нью-Йорке много, и для розыска могилы нужна еще хоть какая-нибудь информация?..."
"Порядочный человек"?! Ишь, какими словами попривыкли разбрасываться! Да к вашему сведению, если бы у меня совсем уже совести не было, я бы такого Мельбурна -- заплатил я за него пять долларов или не заплатил? -- поволок бы прямо на мост Вашингтона и начал бы розыски -- с Нью-Джерси!..
"Ох, кэбби, кэбби, тебя не переспоришь... Но позволь задать тебе еще один вопрос: с кем это ты все время беседуешь?.. Ну, допустим, кое-где, помнится, обращался ты к читателю; это еще куда ни шло. Таксисту можно простить столь "свежий" литературный прием. Но кого это ты постоянно подталкиваешь игривым локотком? С кем -- сшибаешься? Кого избрал ты себе в качестве такого удобного оппонента, все доводы которого тебе известны заранее и которого ты непременно и так легко побеждаешь? А?.."
Не ваше дело! "Оппонента"! Вы что, никогда не видели, как кэбби, крутя баранку, доказывает что-то, доказывает! Гримасничает. Злится. Иронизирует... Вы -- оглядываетесь, а на заднем сиденье -- никого. Кэбби один в своей желтой клетке... Ему, стало быть, приятно поговорить с "умным человеком". Я лично, еще когда только обживался в гаражном чекере, так вошел во вкус -ого-го!.. Бывало, еду, болтаем... Занятный получается разговорчик: остроты с обеих сторон так и брызжут; а сзади слышу: "бу-бу-бу, бу-бу-бу!.." Суется идиотский пассажир в чужую беседу. А, чтоб ты скис! Ну, чего вам, мистер, от моей души надо? А пассажир как разозлится: "Отцепись от меня! О чем мне с тобой говорить? Я сам с собой разговариваю!.."
Нью-Йорк, Нью-Йорк... 7.
Гоняя желтый кэб по Нью-Йорку, в каких только местах не сподобился я побывать. Возил я клиентов и на скачки в Бельмонт, и на бега -- на вечерние ипподромы: "Йонкерс" и "Рузвельт"; на рок-концерты и на бейсбольные матчи, и в зоопарк, и в тюрьму, и в парки, где играют в гольф, и на аэродромы для маленьких частных самолетов, а вот на кладбище еще не был ни разу...
Пока мистер Мельбурн беседовал с прислужниками смерти, я бродил среди могил и только дивился, как много уже похоронено здесь эмигрантов из России -- моей, "третьей волны":
тех, кто рвался в Новый Свет вместе со мной в погоне за лучшей долей... Под каменными плитами успокоились и активист-отказник, пробивавший дорогу в свободный мир не только себе, но и всем нам; и худосочный Юлик Смульсон со своей скрипочкой-четвертинкой, которому там , в Советском Союзе, была закрыта дорога в консерваторию; и просто СОФОЧКА ЦАМ, игриво приподнявшая пухлым плечиком шлейку чуть-чуть более чем следовало бы откровенного -- для кладбища -- сарафана...
С белых фаянсовых овалов, укрепленных на памятниках, мне улыбались такие привычные, такие понятные мне лица.
Еврейская бабушка в русском платочке...
Еврейский дед -- комсомолец двадцатых годов, в рубахе с украинской вышивкой...
Евреи с печальными грузинскими глазами и грузинскими фамилиями...
Уже в Бруклине, на том кладбище, что выходит одной своей стороной на северный отрезок Ошен Парквсй, молчаливый господин из Мельбурна нашсл-таки то, что искал, словно иголку в сене -- свежий, еще не оплывший под дождями холмик, обозначенный воткнутой в грунт табличкой:
SHIRLEYCOHEN 1961-1979
Но тут от неожиданности я охнул и отступил на шаг. С соседней, вертикальной, в мой рост, плиты на меня глядел -- исчезнувший Узбек. Я не мог обознаться, это был он -- 2W12...
Для надгробного памятника вдова Узбека выбрала фотографию не того несчастного моего сверстника, который нянчил больную руку и с вымученной железнозубой улыбочкой просил у меня таблетку, а жилистого, уверенного в своих силах работяги, который был отцом се детей и которого она так упорно тянула из родного Самарканда -- в Америку!..
Почему он умер так рано, бугай-экскаваторщик, настоящий еврейский муж, который не пропивал зарплату, а приносил жене -- всю до копеечки. Он крепко пил, но -- по праздникам. Рассказывал, что запросто "переходил за литр"... Что сделал с этим атлетом желтый кэб в считанные два-три года!..
Но так ли уж назидательна была для меня участь Узбека, который не слушался ни Доктора, ни мудрого Шмуэля, ни Длинного Марика, хотя они все желали ему добра. Узбек думал, что он умнее всех: не стоял под отелями, не желал знаться со швейцарами, "пахал" от зари до зари, и вот результат... Моя же таксистская карьера складывалась по-иному. Я проработал всего лишь немногим более года, а уже возвращался домой все чаще и чаще -- засветло. И дело тут было не в "отмычке" -- "Разменяй-ка пять долларов!" -- и не в случайных поездках в Лонг-Айленд или Вестчестер, которые выпадали ведь не чаще, чем раз в неделю.
Дело же было, как я теперь понимаю, в том, что проехав тысяч пятьдесят миль, пообщавшись с двадцатью примерно тысячами пассажиров, проиграв свой первый штраф "Остановка запрещена" и "отгавкав" второй -- "Soliciting"; да еще научившись, не моргнув глазом, обманывать своих товарищей -- ибо за чей же счет доставались мне .дальнобойные" рейсы без очереди? -- я стал настоящим кзбби!
Глава девятнадцатая. "МЫ ДРУЗЬЯ ГЕЛИЯ СНЕГИРЕВА"
1.
Чем лучше шли мои дела в такси, тем хуже и хуже обстояли они на радио. Всего лишь девять с половиной минут в неделю "наговаривал" я в студии записи, но установленный в ней микрофон обладал крайне неприятным свойством. Каждого, за кем захлопывается звуконепроницаемая дверь, микрофон просвечивает насквозь, и -- куда там детекторам лжи! -- читает, словно по книге, самые затаенные твои помысли. И если сознание сотрудника вещающей на соцлагерь радиостанции наводнено соображениями, связанными с куплей-продажей ценных бумаг, датами и адресами всевозможных аукционов, сведениями о круизах, шубах и прочих западных соблазнах, микрофон превращает его -- в приживалу, в ничтожество, боящееся потерять легкий эмигрантский заработок и потому заискивающее перед американским боссом...
Полноценным сотрудником микрофон "Радио Свобода" позволяет чувствовать себя только тому иммигранту, который, оказавшись в свободном мире, год за годом продолжает жить духовной жизнью, бедами и болью той страны, которую покинул!.. Я же, хотя и не помышлял ни о предметах роскоши, ни о спекуляции, но все-таки цены на бензин, которым я заправлял кэб, беспокоили меня больше, чем международные цены на зерно, о закупках которого я рассказывал советскому слушателю... И чтобы как-то извинить самого себя и за это, и за то, что ни руки, ни душу невозможно было отмыть от дружбы со швейцарами, я снова и снова хватался перечитывать исповедь Гелия Снегирева:
"Я никого не предал, не продал..."
"И зачем он об этом пишет? -- думал я. -- Ведь если бы он кого-то выдал, ну хотя бы людей, через которых передавал свои рукописи на Запад, это стало бы известно всем. И еще до того, как он умер, последовали бы новые аресты, новые процессы, репрессии..." 2.
И все-таки я не мог избавиться от ощущения, будто эти страницы, написанные самым честным человеком из всех, кого я когда-либо знал, хранят в себе какую-то нечистую тайну...
Вот сентябрьским солнечным днем по Тарасовской улице по направлению к Ботаническому саду шагает бодрый сорокадевятилетний Гелий... Он давно готовился к аресту, и, оказавшись наконец в тюрьме, радуется каждой прогулке в тесном дворике, обнесенном высокой бетонной стеной; радуется тюльке на завтрак, радуется трубке и табаку, переданными с воли женой, и с ребяческим удивлением записывает: "Да, здесь радуешься всему!.."
А вот упоминание о голодовке, которую Гелий снял, так ничего и не добившись... Почему внимание мое сосредоточивается именно на тех подробностях, которые, вроде бы, ничего значительного не проясняют: после провалившейся месячной голодовки Гелий восстанавливает силы, что называется, не по дням, а по часам; и опять, и опять записывает, что сердце у него, как у спринтера; что он живет с постоянным ощущением пронзающей душу радости...
Как же это понять: почему вокруг заключенного, который практически здоров, вдруг замельтешили, заплясали белые халаты?
С чего бы? Заключенный ничем не болел и не болен. Так, иногда -хандра, иногда -- жалобы на застарелый радикулит, но, поди ж ты -- врачам виднее. Переполошились, выяснив, что Гелий Иванович плохо спит... Не помогло снотворное?.. Назначили коктейль из трех препаратов посильнее, инъекционно... Едва произнесено слово "стенокардийка", как в тюремной камере, словно это палата кремлевской больницы, появляется внимательнейший кардиолог, который ежедневно снимает кардиограмму, пичкает Гелия дефицитнейшим панангином, созывает консилиум из трех врачей.
Проходит месяц, другой, а настороженность медиков не ослабевает.
Отлично зная, что такая предупредительность по отношению не то, что к заключенному, но даже и по отношению к заболевшему капитану КГБ -- явление по советским нормам из ряда вон выходящее, неуемный Гелий и тут не упускает случая поддеть следователя: уж не боится ли, дескать, наша госбезопасность получить в ходе следствия свежий трупик пятидесятилетнего мужчины?
Однако же мягкотелый следователь в ответ, как топором отрубил:
-- Нет, Гелий Иванович, ЭТОГО мы не боимся. Чего нам бояться? Везде можно заболеть, все может случиться.
И острослов Гелий не нашелся, что возразить. Логика на этот раз была не на его стороне... 3.
Наш дом, "рай бедняков" покидала первая эмигрантская семья. Все русские высыпали во двор. Женщины наблюдали суету переезда издали, а мужчины -подходили, предлагали помощь. Эмигранты -- народ бережливый и считают предосудительным тратить деньги на то, что можно сделать своими силами.
Отъезжающие благодарили доброхотов, но от их бескорыстных услуг отказывались: мебель таскали нанятые, умелые грузчики; мы провожали своих соседей -- в лучшую жизнь. Рыбный магазин освободил Розу от обязанностей официантки в доме престарелых.
Из чрева фургона-грузовика выглянул Миша:
-- О, Володя! Ты как раз мне нужен... Но сначала мы поговорили о новом жилье. Три спальни, веранда, сад, гараж -- дворэц!
-- Володя, мой адрес легко запомнить: три девятки, Ротшильд авеню...
Ротшильд авеню -- это "джунгли", район, куда белый человек поедет только в случае необходимости. Миша не приглашал меня на новоселье; он хотел, чтобы я наведался к нему в магазин.
-- Подскочи, когда у тебя будет время. Впрочем, для обид оснований не было: живя в одном доме, мы не ходили друг к другу в гости...
-- Хватит уже мучаться в чекере, -- многозначительно сказала Роза.
-- У меня ты будешь иметь не меньше, -- сказал Миша.
А почему непременно ты должен был что-то "делать"? Неуж-то тебе необходимо было потянуть за собой в грязь и Фрэнка, всучить молодому парню свою пакостно-мелкую взятку?
Ох, с вами ни стань, ни ляг. Не дал -- плохо, дал -- тоже плохо. Разве я потому совал Фрэнку доллары, что старался сделать его таким же, каким становился я сам? Я думал совсем о другом. Ведь хотелось же мне и завтра, и послезавтра вернуться домой в девять вечера, а не в три часа ночи... Но какой же честный швейцар станет из дружеских побуждений ежедневно, постоянно допрашивать гостей отеля у вращающейся двери: куда им ехать? -- и, обжуливая очередь горластых таксистов, подсовывать мне лакомые куски? И разве Фрэнк не жаловался, что зарабатывает меньше всех остальных швейцаров? А кроме того мне еще показалось, что свое "нет!" он произнес с какой-то несвойственной ему прежде интонацией, с которой обычно говорила Дылда-С-Изумленным-Лицом. Это самое "О, нет!" прозвучало у Фрэнка вроде бы категорически, но -- не окончательно: в том смысле, что я, мол, хоть и отказываюсь, однако не могу запретить тебе попросить меня о том же еще раз...
Пока мы с фрэнком пререкались, кореец Ким и аргентинец Альберто допрашивали гостей у вращающейся двери, но на угол их по-хулигански не прогоняли, а останавливали проезжавшие мимо такси, открывали дверцы и собирали чаевые. Набрав жменю квотеров, Ким Ир Сен подошел к Фрэнку и высыпал их в карман его сюртука. Поскольку это была не взятка -- деньги эти, действительно, принадлежали Фрэнку, ибо были собраны на его "территории", честный швейцар возражать не стал, а чтобы не чувствовать себя должником подхалима-кэбби, вообще ничего не заметил.
Услыхав звон монет, которого не услышал Фрэнк, я неожиданно понял, что в моей таксистской карьере опять наступил важный момент.
-- У тебя полным-полно мелочи, Фрэнк, -- сказал я, -- а мне сдачу давать нечем. Разменяй, пожалуйста, пять долларов.
Ни о какой взятке не было теперь и помину, и Фрэнк доверчиво принял мою пятерку. Он собрал четыре двадцатипятицентовика в столбик, отдал его мне и сказал "раз". Собрал еще столбик -- "два". Следующий он укладывал, как мне показалось, чуть помедленней, может, думая о чем-то постороннем...
-- Хватит, Фрэнк, -- сказал я, принимая третий столбик, и наши глаза встретились.
-- Кончай! -- неуверенно запротестовал было Фрэнк. -- Я ведь дал тебе только три... -- Но тут рассыльный вынес чемоданы, и я побежал открывать багажник. На прощанье Фрэнк погрозил мне пальцем: дескать, Vladimir, теперь-то уж я твои шутки знаю, больше ты меня не проведешь!..
-- Не бери себе в голову! -- крикнул я. -- Мы еще увидимся! 2.
Мы увиделись через несколько часов, когда рабочий день Фрэнка закончился, но он еще не ушел, а болтал о чем-то со сменившим его швейцаром. На углу нетерпеливо помахивала сумочкой Дылда-С-Изумленным-Лицом. За "Ла-Гвардию", откуда я только что вернулся, швейцару причитался доллар...
-- Фрэнк, разменяй мне еще пятерку, -- сказал я. -- Серьезно. Без дураков.
-- Ты опять! -- погрозил мне пальцем Фрэнк, когда я, приняв четвертый столбик, отстранил его руку...
-- А он неплохо разменивает тебе деньги! -- заметил второй швейцар, подтолкнув Фрэнка плечом.
-- Когда мой чекер стоит в хвосте очереди, -- сказал я, -- a его вызывают в "Кеннеди", я размениваю еще лучше. Чем дальше мой чекер стоит, тем лучше я размениваю...
Швейцары засмеялись.
-- Познакомьтесь, -- сказал Фрэнк. И представил меня: -- Это мой друг!
-- Марио.
Мы скрепили знакомство рукопожатием, а в это время из вращающейся двери показался третий цилиндр, принадлежавший хромому семидесятилетнему швейцару Монти.
Монти задыхался и не мог говорить: он слишком быстро бежал... Там, у центрального подъезда, где сейчас дежурит Монти, уже минут десять психует главный администратор отеля, мистер Крафт. Он опаздывает на поезд, но ни один из таксистов-азропортщиков не хочет отвезти босса Монти на Пенсильванский вокзал. Свободного же такси на улице все никак не попадалось, и Монти всерьез опасался, что его уволят. Кому нужен швейцар, который не может держать таксистов в узде...
Фрэнк выразительно посмотрел на меня.
-- Садитесь, Монти! -- сказал я. Мы лихо -- на красный свет, еще раз на красный! -- обогнули квартал и подлетели к центральному подъезду,
-- Спасибо, Монти! -- сказал мистер Крафт, протягивая швейцару доллар; это был достойный человек.
-- Большое спасибо ВАМ, мистер Крафт, -- отвечал Монти. Он благодарил босса не столько за доллар, сколько за то, что босс простил его.
Со мной же мистер Крафт расплатился еще лучше. По дороге он записал в блокнот мое имя, мой номер и сказал:
-- Вернитесь в отель, найдите моего помощника, мистера Барнета и передайте ему, что я поручил вам доставить в "Нью-аркс" багаж финских спортсменов.
Я вернулся в отель, передал помощнику приказ начальства и добавил, не уточняя, от кого именно это исходит -- от мистера Крафта или не от мистера Крафта, что ему, мистеру Барнету, следует записать мое имя и мой номер, как сделал это сам мистер Крафт -- на случай, если возникнет необходимость в подобного рода работе.
-- Вы всегда можете вызвать меня через любого швейцара, -- сказал я: -Фрэнк, Монти, Марио -- они все меня знают!.. 3.
Фрэнк мужал день ото дня. Остепенился, перестал вертеться под цокот каблучков. Все его помыслы теперь поглощала Дылда-С-Изумленным-Лицом. Я был удостоен:
-- Мэри.
-- Рад познакомиться...
Тоскливая пауза.
-- Фрэнк, тебе не передавал Монти? Твой дядя опять тобой недоволен. Он тут разорялся, приказал тебе зайти к нему...
Я ожидал, что Фрэнк подмигнет мне и скажет что-нибудь вроде: "Опять этот выживший из ума старикан!..", но "наследник" не принял пас. Изумленная, как оказалось, была совсем из другой оперы: замужняя сорокалетняя дама, мать троих детей. С Фрэнком ее познакомил муж.
Проходя мимо "Мэдисона", он присматривался к аккуратному, чистоплотному, хотя и из "простых", парню. А присмотревшись, подошел, завел пустяшный разговор и -- пригласил в гости...
Фрэнк отвечал без обиняков, по-солдатски: я, мол, не гомосексуалист. Но муж это прекрасно понимал. Он-то был многоопытным, убежденным гомосексуалистом. Привязанный, однако, к детям, он ничего не хотел менять в своей жизни и -- повторил приглашение.
Фрэнк пришел, и был радушно принят. Бокал виски, легкий треп, и вот уже он с Изумленной -- в спальне, вдвоем, и робкий голос за дверью:
-- Солнышко, ты о'кей? Все -- хорошо?
-- Да, да! Сделай так, чтоб тебя искали...
Расстегнув сюртук, Фрэнк продемонстрировал на рубашке вензель "CD"57. Это она подарила. Вынул из "пистончика" часы с крышкой. Серебряные. Подарил -- муж,
Удачу свою Фрэнк объяснял трезво:
-- Я человек не их круга. Семью не разобью. И зачем мне в мои годы эта женщина с детьми? А они обо мне заботятся. Хотят, чтоб я учился на бухгалтера. Мэри говорит, что устроит всю мою жизнь... 4.
У бокового входа теперь царил новый порядок. Первая машина стояла с открытым багажником. За право открыть багажник и дожидаться аэропорта и Ким Ир Сен, и Акбар, и Альберто, и случайные "залетные" водители платили швейцару доллар. Вынесут "Ла-Гвардию" -- ты в расчете; за "Кеннеди" -доплата...
Мистер Барнет ставил Фрэнка в пример всем остальным швейцарам: гостей, которым понадобился кэб для поездки по городу, от бокового входа на угол не прогоняли. Получая мзду с таксистов-аэропортщиков, Фрэнк не сокращал приток и законных чаевых. Пассажиров на короткие расстояния развозила машина, находившаяся в хвосте. Возвратясь же, кэбби не терял своего места в очереди за аэропортами. Нам нравился такой рациональный порядок...
Заработок швейцара у "Мэдисона" относительно скромен. Монти собирал за день долларов сорок, Марио -- шестьдесят. Фрэнк, самый молодой, со стажем без году неделя, не уходил без сотни!
Источником сверхприбылей Фрэнка стала окрашенная в желтый цвет полоса бровки тротуара перед входом в "Мэдисон".
-- Эй, мистер! -- багровея, орал Фрэнк: -- Не вздумайте оставлять здесь свой драндулет. Это вход в отель, а не стоянка!
Хрустнула зеленая бумажка.
--Сэр, не забирайте ключи! Вдруг придется подвинуть машину...
Ну, а если бумажка не хрустнула, если легкомысленный автомобилист, убегая по своим делишкам, бросал швейцару через плечо: "За мной -- не заржавеет! Мы потом с тобой "увидимся"!"
-- Фрэнк нырял в свою каморку, вызывал по телефону тягач и, наблюдая, как "беспризорную" машину уволакивают на штраф-площадку, сардонически приговаривал: "Он потом со мной "увидится"! Ты "увидься" со мной сейчас!".
-- Vladimir, ты интересуешься баскетболом58? И -доверительно, понимая чужую слабость:
-- Иногда...
Деньги в такси доставались мне нелегко, и даже ради Фрэнка я не хотел выбрасывать на игру несколько долларов. Но Фрэнк не отставал:
-- Если ты знаешь таксиста, который поигрывает -- присылай его ко мне!..
Фрэнк стал самонужнейшим человеком в отеле. Я никогда не слыхал, чтобы гости интересовались, когда будут дежурить Марио или Монти, мистер Барнет или другой помощник мистера Крафта... А вот о Фрэнке каждый день кто-нибудь да спрашивал:
-- Куда запропастился этот парень?! Будет утром? О, черт!
-- Он завтра выходной? Oh, shit59! 5.
Поскольку на "баскет" я не ставил и других кэбби не подбивал, Фрэнк быстро ко мне охладел. Но я все равно не возвращался теперь домой после десяти вечера. Дело было уже не в Фрэнке...
И не в Марио. И не в мистере Барнете. И вообще не в отеле "Мэдисон" Разменяв однажды по наитию пятидолларовую бумажку на четыре доллара мелочью, я понял, что в руках у меня отмычка к сердцу самого спесивого, битком набитого деньгами швейцара. Богатей из "Вальдорф-Астории" не могли противостоять соблазну, когда я спрашивал:
-- Разменяешь пятерку -- мелочью?
Каждый швейцар хочет избавиться от пригоршней монет, постоянно оттягивающих его карманы.
-- Два... Три... Четыре...
-- Хватит.
-- Ты неплохо размениваешь!
-- Если вынесут "Кеннеди", а ты вызовешь чекер, я разменяю еще лучше...
-- О'кей, МОЙ ДРУГ! -- это мне говорит незнакомый швейцар...
-- Привет, Ирвинг! -- здороваюсь я, подъезжая к отелю "Шератон". -Разменяй-ка...
-- С удовольствием!..
-- Возьми, пожалуйста, ключи: я смотаюсь в пиццерию. И -- через дорогу! Если очередь тронется, Ирвинг подвигать мой чекер не станет, но скажет кому-нибудь из таксистов, чтоб подвинули. Если вынесут "Кеннеди"...
Моя пицца уже в духовке. Уже прихлебываю я кофеек. Вдруг -пронзительный свист. Оглядываюсь, Ирвинг машет рукой: давай, живо! А рассыльный уже захлопывает багажник моего чекера... Эй, сестренка, сунь-ка мою пиццу в кулечек! Дай-ка крышечку для стаканчика. Кофе будет хорош и остывший. Мы потом срубаем и холодную пищу. Некогда мне сейчас гужеваться -"Кеннеди"!
Проезжая по улице: с пассажиром ли, без пассажира ли -- я здороваюсь с каждым швейцаром. С Мануэлем у "Эдисона", с Базилио у "Астории", с Фернандо у "Эмпайр", с Робертом у "Холидей Инн". Почему это Бруно не улыбнулся мне, а как-то странно развел руками? "Извините, мисс, минуточку! -- говорю я пассажирке. -- Я обслуживаю этот отель. Мне швейцар должен передать что-то важное..."
-- Бруно, ты хотел мне что-то сказать?
-- Но ты занят...
-- Да я мигом: одна нога здесь, другая -- там!
-- Возвращайся немедленно!
-- Через две минуты буду, как штык, МОЙ ДРУГ! А что? Он теперь и в самом деле МОЙ ДРУГ. Возвратись, размениваю традиционную пятерку.
-- Раз, два...
О, это хороший признак, если швейцар за пять долларов дает мне всего два -- мелочью. Так и есть.
-- Скажи дежурному за конторкой, что я послал тебя отвезти портфель "дипломат" на "Люфтганзу". Гости забыли. Быстро!
О'кей! Мне не жалко трех долларов. Доставка портфеля -- это особый сервис. Возить портфели без пассажиров Комиссия такси и лимузинов нам категорически запрещает. Я уж не премину сообщить об этом рассеянному немцу. Я не останусь в накладе!
-- Привет, дружище!
-- Привет! А ну, разменяй-ка...
Ассигнация исчезла, но никакой мелочи я не получаю. Прекрасно! Мне не жаль пяти долларов...
-- В три ноль-ноль будь здесь, как часы! Вымой кэб. Поедешь на кладбище... 6.
Едва ли когда-нибудь прежде задумывался я над тем, что все города на Земле для живых построены мертвыми, а мы, живые, где ни живем, -- все строим и строим вокруг -- города мертвых!..
Такие вот мысли вызвал у меня листок, вырванный из блокнота, который в обмен на пять долларов вручил мне один из приятелей-швейцаров, усадивший в свежевымытый, как и ведено было мне, чекер некого молчаливого господина. Причем, усаживая этого клиента, швейцар с нарочитой строгостью наказывал мне, чтобы я не за страх, а за совесть позаботился о нем, поскольку это настоящий джентльмен, хороший человек и притом -- из Мельбурна...
Географическое уточнение это прозвучало, по-моему, совсем уж неуместно; однако же смысл его мне открылся, как только я взглянул на листок, на котором было написано:
С.КОГАН
Еврейское кладбище.
Электрический разряд скользнул по спине где-то между лопатками, я оглянулся и переспросил:
-- Еврейское кладбище?
"Мистер Мельбурн" безразлично кивнул, и я поплыл, подхваченный ласковой волной.
Вам понятно мое состояние? Если нет, то представьте себе, что вы задались целью разыскать в Нью-Йорке человека по имени С.Коган и подумайте: много ли времени у вас это займет? Даже если вы попытаетесь искать его по телефонной книге, можете ли вы вообразить, сколько там будет Коганов с инициалом "S": Сэмов и Самюэлей, Сеймуров и Соломонов, Сильвий и Сильванн, Сюзанн и Софий... А если вашему С.Когану позвонить по телефону -- нельзя? А если учесть, что мертвых С.Коганов -- во много раз больше, чем живых? А если вспомнить, что вы прибыли в Нью-Йорк из далекого Мельбурна и, по всей видимости, даже не отдаете себе отчета, сколько здесь еврейских кладбищ? Вообразите, что с вами сделает пройда, в кэбе которого вы оказались после того, как вас купил и продал лицемерный швейцар?!.. Но я был -- не такой! Для начала я скромно, прилично двинул к мосту Квинсборо...
"А почему ты, собственно, поехал -- в Квинс?"
Как это "почему"? Да просто потому, что я не бандит с большой дороги, а в Квинсе расположены самые ближние еврейские кладбища. Я ведь не ставил себе целью ободрать, как липку, безответного джентльмена из Мельбурна. Я только одного хотел: чтобы это была моя последняя работа на дню...
"Но разве так поступил бы на твоем месте порядочный человек? Разве не должен ты был подсказать приезжему из Австралии, что еврейских кладбищ в Нью-Йорке много, и для розыска могилы нужна еще хоть какая-нибудь информация?..."
"Порядочный человек"?! Ишь, какими словами попривыкли разбрасываться! Да к вашему сведению, если бы у меня совсем уже совести не было, я бы такого Мельбурна -- заплатил я за него пять долларов или не заплатил? -- поволок бы прямо на мост Вашингтона и начал бы розыски -- с Нью-Джерси!..
"Ох, кэбби, кэбби, тебя не переспоришь... Но позволь задать тебе еще один вопрос: с кем это ты все время беседуешь?.. Ну, допустим, кое-где, помнится, обращался ты к читателю; это еще куда ни шло. Таксисту можно простить столь "свежий" литературный прием. Но кого это ты постоянно подталкиваешь игривым локотком? С кем -- сшибаешься? Кого избрал ты себе в качестве такого удобного оппонента, все доводы которого тебе известны заранее и которого ты непременно и так легко побеждаешь? А?.."
Не ваше дело! "Оппонента"! Вы что, никогда не видели, как кэбби, крутя баранку, доказывает что-то, доказывает! Гримасничает. Злится. Иронизирует... Вы -- оглядываетесь, а на заднем сиденье -- никого. Кэбби один в своей желтой клетке... Ему, стало быть, приятно поговорить с "умным человеком". Я лично, еще когда только обживался в гаражном чекере, так вошел во вкус -ого-го!.. Бывало, еду, болтаем... Занятный получается разговорчик: остроты с обеих сторон так и брызжут; а сзади слышу: "бу-бу-бу, бу-бу-бу!.." Суется идиотский пассажир в чужую беседу. А, чтоб ты скис! Ну, чего вам, мистер, от моей души надо? А пассажир как разозлится: "Отцепись от меня! О чем мне с тобой говорить? Я сам с собой разговариваю!.."
Нью-Йорк, Нью-Йорк... 7.
Гоняя желтый кэб по Нью-Йорку, в каких только местах не сподобился я побывать. Возил я клиентов и на скачки в Бельмонт, и на бега -- на вечерние ипподромы: "Йонкерс" и "Рузвельт"; на рок-концерты и на бейсбольные матчи, и в зоопарк, и в тюрьму, и в парки, где играют в гольф, и на аэродромы для маленьких частных самолетов, а вот на кладбище еще не был ни разу...
Пока мистер Мельбурн беседовал с прислужниками смерти, я бродил среди могил и только дивился, как много уже похоронено здесь эмигрантов из России -- моей, "третьей волны":
тех, кто рвался в Новый Свет вместе со мной в погоне за лучшей долей... Под каменными плитами успокоились и активист-отказник, пробивавший дорогу в свободный мир не только себе, но и всем нам; и худосочный Юлик Смульсон со своей скрипочкой-четвертинкой, которому там , в Советском Союзе, была закрыта дорога в консерваторию; и просто СОФОЧКА ЦАМ, игриво приподнявшая пухлым плечиком шлейку чуть-чуть более чем следовало бы откровенного -- для кладбища -- сарафана...
С белых фаянсовых овалов, укрепленных на памятниках, мне улыбались такие привычные, такие понятные мне лица.
Еврейская бабушка в русском платочке...
Еврейский дед -- комсомолец двадцатых годов, в рубахе с украинской вышивкой...
Евреи с печальными грузинскими глазами и грузинскими фамилиями...
Уже в Бруклине, на том кладбище, что выходит одной своей стороной на северный отрезок Ошен Парквсй, молчаливый господин из Мельбурна нашсл-таки то, что искал, словно иголку в сене -- свежий, еще не оплывший под дождями холмик, обозначенный воткнутой в грунт табличкой:
SHIRLEYCOHEN 1961-1979
Но тут от неожиданности я охнул и отступил на шаг. С соседней, вертикальной, в мой рост, плиты на меня глядел -- исчезнувший Узбек. Я не мог обознаться, это был он -- 2W12...
Для надгробного памятника вдова Узбека выбрала фотографию не того несчастного моего сверстника, который нянчил больную руку и с вымученной железнозубой улыбочкой просил у меня таблетку, а жилистого, уверенного в своих силах работяги, который был отцом се детей и которого она так упорно тянула из родного Самарканда -- в Америку!..
Почему он умер так рано, бугай-экскаваторщик, настоящий еврейский муж, который не пропивал зарплату, а приносил жене -- всю до копеечки. Он крепко пил, но -- по праздникам. Рассказывал, что запросто "переходил за литр"... Что сделал с этим атлетом желтый кэб в считанные два-три года!..
Но так ли уж назидательна была для меня участь Узбека, который не слушался ни Доктора, ни мудрого Шмуэля, ни Длинного Марика, хотя они все желали ему добра. Узбек думал, что он умнее всех: не стоял под отелями, не желал знаться со швейцарами, "пахал" от зари до зари, и вот результат... Моя же таксистская карьера складывалась по-иному. Я проработал всего лишь немногим более года, а уже возвращался домой все чаще и чаще -- засветло. И дело тут было не в "отмычке" -- "Разменяй-ка пять долларов!" -- и не в случайных поездках в Лонг-Айленд или Вестчестер, которые выпадали ведь не чаще, чем раз в неделю.
Дело же было, как я теперь понимаю, в том, что проехав тысяч пятьдесят миль, пообщавшись с двадцатью примерно тысячами пассажиров, проиграв свой первый штраф "Остановка запрещена" и "отгавкав" второй -- "Soliciting"; да еще научившись, не моргнув глазом, обманывать своих товарищей -- ибо за чей же счет доставались мне .дальнобойные" рейсы без очереди? -- я стал настоящим кзбби!
Глава девятнадцатая. "МЫ ДРУЗЬЯ ГЕЛИЯ СНЕГИРЕВА"
1.
Чем лучше шли мои дела в такси, тем хуже и хуже обстояли они на радио. Всего лишь девять с половиной минут в неделю "наговаривал" я в студии записи, но установленный в ней микрофон обладал крайне неприятным свойством. Каждого, за кем захлопывается звуконепроницаемая дверь, микрофон просвечивает насквозь, и -- куда там детекторам лжи! -- читает, словно по книге, самые затаенные твои помысли. И если сознание сотрудника вещающей на соцлагерь радиостанции наводнено соображениями, связанными с куплей-продажей ценных бумаг, датами и адресами всевозможных аукционов, сведениями о круизах, шубах и прочих западных соблазнах, микрофон превращает его -- в приживалу, в ничтожество, боящееся потерять легкий эмигрантский заработок и потому заискивающее перед американским боссом...
Полноценным сотрудником микрофон "Радио Свобода" позволяет чувствовать себя только тому иммигранту, который, оказавшись в свободном мире, год за годом продолжает жить духовной жизнью, бедами и болью той страны, которую покинул!.. Я же, хотя и не помышлял ни о предметах роскоши, ни о спекуляции, но все-таки цены на бензин, которым я заправлял кэб, беспокоили меня больше, чем международные цены на зерно, о закупках которого я рассказывал советскому слушателю... И чтобы как-то извинить самого себя и за это, и за то, что ни руки, ни душу невозможно было отмыть от дружбы со швейцарами, я снова и снова хватался перечитывать исповедь Гелия Снегирева:
"Я никого не предал, не продал..."
"И зачем он об этом пишет? -- думал я. -- Ведь если бы он кого-то выдал, ну хотя бы людей, через которых передавал свои рукописи на Запад, это стало бы известно всем. И еще до того, как он умер, последовали бы новые аресты, новые процессы, репрессии..." 2.
И все-таки я не мог избавиться от ощущения, будто эти страницы, написанные самым честным человеком из всех, кого я когда-либо знал, хранят в себе какую-то нечистую тайну...
Вот сентябрьским солнечным днем по Тарасовской улице по направлению к Ботаническому саду шагает бодрый сорокадевятилетний Гелий... Он давно готовился к аресту, и, оказавшись наконец в тюрьме, радуется каждой прогулке в тесном дворике, обнесенном высокой бетонной стеной; радуется тюльке на завтрак, радуется трубке и табаку, переданными с воли женой, и с ребяческим удивлением записывает: "Да, здесь радуешься всему!.."
А вот упоминание о голодовке, которую Гелий снял, так ничего и не добившись... Почему внимание мое сосредоточивается именно на тех подробностях, которые, вроде бы, ничего значительного не проясняют: после провалившейся месячной голодовки Гелий восстанавливает силы, что называется, не по дням, а по часам; и опять, и опять записывает, что сердце у него, как у спринтера; что он живет с постоянным ощущением пронзающей душу радости...
Как же это понять: почему вокруг заключенного, который практически здоров, вдруг замельтешили, заплясали белые халаты?
С чего бы? Заключенный ничем не болел и не болен. Так, иногда -хандра, иногда -- жалобы на застарелый радикулит, но, поди ж ты -- врачам виднее. Переполошились, выяснив, что Гелий Иванович плохо спит... Не помогло снотворное?.. Назначили коктейль из трех препаратов посильнее, инъекционно... Едва произнесено слово "стенокардийка", как в тюремной камере, словно это палата кремлевской больницы, появляется внимательнейший кардиолог, который ежедневно снимает кардиограмму, пичкает Гелия дефицитнейшим панангином, созывает консилиум из трех врачей.
Проходит месяц, другой, а настороженность медиков не ослабевает.
Отлично зная, что такая предупредительность по отношению не то, что к заключенному, но даже и по отношению к заболевшему капитану КГБ -- явление по советским нормам из ряда вон выходящее, неуемный Гелий и тут не упускает случая поддеть следователя: уж не боится ли, дескать, наша госбезопасность получить в ходе следствия свежий трупик пятидесятилетнего мужчины?
Однако же мягкотелый следователь в ответ, как топором отрубил:
-- Нет, Гелий Иванович, ЭТОГО мы не боимся. Чего нам бояться? Везде можно заболеть, все может случиться.
И острослов Гелий не нашелся, что возразить. Логика на этот раз была не на его стороне... 3.
Наш дом, "рай бедняков" покидала первая эмигрантская семья. Все русские высыпали во двор. Женщины наблюдали суету переезда издали, а мужчины -подходили, предлагали помощь. Эмигранты -- народ бережливый и считают предосудительным тратить деньги на то, что можно сделать своими силами.
Отъезжающие благодарили доброхотов, но от их бескорыстных услуг отказывались: мебель таскали нанятые, умелые грузчики; мы провожали своих соседей -- в лучшую жизнь. Рыбный магазин освободил Розу от обязанностей официантки в доме престарелых.
Из чрева фургона-грузовика выглянул Миша:
-- О, Володя! Ты как раз мне нужен... Но сначала мы поговорили о новом жилье. Три спальни, веранда, сад, гараж -- дворэц!
-- Володя, мой адрес легко запомнить: три девятки, Ротшильд авеню...
Ротшильд авеню -- это "джунгли", район, куда белый человек поедет только в случае необходимости. Миша не приглашал меня на новоселье; он хотел, чтобы я наведался к нему в магазин.
-- Подскочи, когда у тебя будет время. Впрочем, для обид оснований не было: живя в одном доме, мы не ходили друг к другу в гости...
-- Хватит уже мучаться в чекере, -- многозначительно сказала Роза.
-- У меня ты будешь иметь не меньше, -- сказал Миша.