– Я просто имела в виду, что мы поразительно смахиваем на книжных червей или двух злых библиотечных крыс, – примирительно сказала девушка. – Вместо того, чтобы напрасно кричать друг на друга, пойдем где-нибудь перекусим. Мы наверняка что-нибудь придумаем и отыщем эту треклятую книжку, только я есть хочу. А когда я хочу есть – я ничего толком не соображаю.
– Я согласен, – кивнул Хисс. – Выбирай, какую таверну мы осчастливим нашим присутствием?
Компаньоны огляделись по сторонам. Им не повезло – в этот ранний час на глаза не попалось ни одной гостеприимно распахнутой двери. Только на перекрестке возился около тележки, перебирая свежеиспеченный товар, торговец лепешками.
– Самая свежая крольчатина! – Кэрли заунывно передразнила обычные выкрики уличных торговцев, и ехидно добавила: – Только вчера мяукала. Возьмем на пробу, авось, не отравимся?
Пирожки, согласно шадизарским традициям, обильно начиненные мясом, кусочками сыра и колбасы, щедро пересыпанные горстями пряностей и залитые соусом, иногда вызывали рвоту не только у непривычных гостей Города Воров, но и его коренных обитателей, способных съесть что угодно и в каком угодно виде. Хиссу и Кэрли повезло. Их покупка казалась на вид вполне приемлемой для желудка и даже – о чудо из чудес! – была завернута в кулек, лихо свернутый торговцем из извлеченного из-под прилавка небрежно оторванного листа пергамента.
– Хорошие манеры проникают даже в наш пропащий городишко, – высокопарно изрекла Кэрли, облизывая пальцы и указывая на пергаментный кулек. – Интересно только, какой несчастный труд завершил свою жизнь, став вместилищем для презренной пищи?
– Это просто пустой листок, – Хисс развернул хрустящий сверток, заляпанный пятнами жира, и показал с обеих сторон напарнице. – На нем ничего не написано. Кэрли Бар-Азарак, поделись тайной – где ты научилась столь изысканно выражаться? «Презренная пища», надо же!
– Ой, – сдавленно пискнула девушка и, наклонив голову, подозрительно вгляделась в желтоватый обрывок телячьей шкурки.
– Что «ой»? – не понял Хисс.
– Мне показалось… – растерянно начала
Кэрли и перебила сама себя:
– Нет, не показалось! Смотри!
Выхватив лист, она торжествующе ткнула в проглядывающие сквозь масляные лужицы строчки.
– Этого только что не было! А потом появилось!
– Да? – Хисс наклонил лист так, чтобы на него падало побольше солнечного света. Верная боевая подруга не ошиблась: кое-где на пергаменте (видимо, под воздействием солнца) проступил текст, выполненный безукоризненной рукой опытного писца. Для записи использовались буквы общепринятого на Полуденном Побережье шемского алфавита, похожие на россыпь хитро выполненных крючков, закорючек и петель.
Приятели озадаченно переглянулись и нагнулись над листом.
Ближе к верхнему срезу страницы, там, где обычно размещается название новой главы, красовалась размашисто выполненная желтой и оранжевой красками надпись: «Кэтерлин-Нирена Бар-Азарак».
– Эй, это ведь мое полное имя! – ошарашено пробормотала Кэрли.
Дальше шли разрозненные обрывки строк и отдельные слова: «На Полуденном Побережье в году Белой Собаки», «так хотела стать чем-то большим», «мир за пределами крохотной деревни Кемиаль, где самым значительным событием в году полагали…» и отчетливо различимая длинная фраза: «Теперь она уверена, что прошлое никогда не вернется и ее надежды рано или поздно сбудутся. Во всяком случае, она собирается приложить для этого все возможные усилия».
– Кемиаль – это где? – чуть заплетающимся языком спросил Хисс. Его приятельница, выглядевшая почему-то слегка испуганной и съежившейся, судорожно дернула плечом, прежде чем ответить:
– Самая обычная рыбацкая деревушка, от Асгалуна тридцать лиг вдоль побережья Закатного Океана к полуночи. Провинция и глухомань, где меня угораздило появиться на свет. Когда мне стукнуло четырнадцать лет, я сбежала оттуда и отправилась поискать счастья в столице… – она тряхнула головой, приходя в себя, вцепилась в листок пергамента и яростно прошипела: – Откуда кому-то может быть известна моя жизнь?
– Тихо, тихо, – Хисс осторожно забрал у явно потерявшей голову девушки драгоценный лист, а саму Кэрли втолкнул в образованный стенами высокого забора закуток, дабы ее крики не привлекли постороннего внимания. – Для начала постарайся успокоиться. Ты заметила, что сперва листок был совершенно чистым? Слова появились только после того, как я назвал тебя вслух. Что случится, если произнести еще чье-нибудь имя? Например…
– …Лорна! – выпалила Кэрли и жадно уставилась на потрепанный кусочек пергамента.
Шемские буквы словно подернулись тонким налетом серо-золотистого песка. Он засыпал предыдущий текст, закрутился крохотными воронками, на краткое мгновение имя Кэрли сменилось иным, выведенным резкими штрихами бритунийской грамоты: «Лоркана, дочь Хедда, из семьи…», затем лист свернулся в трубочку и рассыпался пригоршней мелкого шелестящего праха.
– Почему ты назвала Лорну? – Хисс бездумно отряхнул ладони.
– В голову пришло, – Кэрли чуть расширенными глазами, в которых мелькали искорки рассеянного безумия, следила за тем, как крохотный холмик песка разлетается по улице под порывами легкого ветра.
– Стой здесь! – распорядился Хисс и, прячась за выступами стен, устремился к ничего не подозревающему торговцу пирожками, расхваливающему свой товар. Возник у него за спиной, присмотрелся к чему-то и вернулся обратно, доложив:
– В повозке спрятан здоровенный том. Наш приятель выдирает из него листы и вертит из них кульки.
– Мы должны его увидеть! – непререкаемым тоном заявила Кэрли и попыталась выбраться из своего убежища. Хисс мягко запихал ее обратно.
– Ты что, намерена подойти и сказать: «Почтенный, дай-ка мне ту книжечку, что лежит у тебя под прилавком?» – язвительно вопросил он. – А потом закричишь: «Даю сто золотых, только продай ее мне!». Тут и скорбный рассудком догадается, что книга, за которую с легкостью отдают сотню империалов, вполне может стоить и сто пятьдесят, и пятьсот, и сколько угодно.
– Тогда как нам быть? – Кэрли преданно взглянула на напарника, зная, с какой легкостью в его изобретательной голове рождаются замыслы обведения ближних своих вокруг пальца.
– Причешись. Выпрямись. Поправь юбку, – распорядился Хисс. – Ты… – он задумался, потом размашисто кивнул. – Ты Юнра Тавилау, дочка Аземы Тавилау, главы книготорговой гильдии Шадизара, запомнила? Старого Азему знают все, хотя бы понаслышке.
– Юнра Тавилау, – послушно повторила Кэрли. – Дальше что?
– Дальше ты идешь к лавке, покупаешь пирожок, с отвращением грызешь его и между делом заводишь вежливый разговор о том, почему это уважаемый торговец настолько не испытывает трепета перед рукописями, что заворачивает в них свои дурно сляпанные лепешки. Заставь его показать тебе книгу, которую он прячет под прилавком. Если боится, пусть показывает, не выпуская из рук. Ты внимательно посмотришь, выразительно ахнешь и скажешь, что, возможно, это легендарный седьмой том «Исторических заметок» Фивана Герия Аквилонского, но ты не уверена. Вот если бы книгу увидел твой высокоученый папочка… Плети какую хочешь чепуху, главное – вымани его с улицы вон в тот проулок.
– И?
– И будь готова в случае чего бежать быстро и далеко.
– Уж это тонкое искусство я давно освоила, – вздохнула Кэрли.
Впрочем, Юнра Тавилау выглядела безобидной девицей, слегка помешанной на книгах, и в своих речах была весьма убедительна. От волнения она постоянно теребила вырез блузки, без того превышающий обычные представления о скромности, и Мизиль со смешком подумал, что месьор Тавилау, должно быть, не слишком озабочен надлежащим воспитанием дочери.
Однако при своей неграмотности Мизиль не мог пожаловаться на отсутствие здравомыслия. В этой книге, которой так интересуется молодая госпожа, ровным счетом ничего не написано. Да-да, можете сами посмотреть и убедиться. Совершенно пустая книга. Где он ее взял? Странная такая история приключилась. Хотите пирожок? С черносливом? Или лучше с изюмом?
Так вот, книгу эту Мизиль честно купил ровно за пять серебряных монет у свояка, что служит в таможенной охране на Карпашских воротах. К свояку же книжка угодила вовсе диковинным промыслом.
Слышали, недавно задержали гномский караван, под завязку наполненный краденым людским добром? Свояк как раз в карауле стоял, когда это все происходило. Пока то, пока се, господин верховный дознаватель бегает, распоряжается, гномы вопят, кого-то ловят, фургоны досматривают, стражники, не будь дураки, прихватили себе кое-чего по мелочи. Свояк вот сцапал вазочку чеканного серебра, кинжал кривой, с бирюзовыми накладками, и вот эту книгу. Думал продать кому-нибудь на Ишлазе. Глянь – в книге-то одни пустые странички. Кто такую возьмет? Разве что Мизиль, пирожки заворачивать. Жалко, конечно, хорошую вещь не надлежащим образом использовать.
Обложка наверняка старинная – кожа черная, потрескавшаяся, и замочки бронзовые позеленели. Но кульки из страниц накручиваются просто замечательно – пергамент хороший, плотный…
Поскольку Мизиль напрочь не желал покидать уютное место за тачкой с пирожками, в действие вступил план, условно называемый «Помогите заблудшему».
Кто-то хлопнул увлеченно рассуждавшего торговца по плечу. Некий житель славного города Шадизара заплутал в квартале Сахиль и желал бы узнать, где находится Кривоколенный переулок. Мизиль и Кэрли, перебивая друг друга, принялись объяснять. К ним немедля присоединились проходивший мимо медник, старьевщик с полной корзиной тряпья, мальчишка-посыльный и торговка яблоками.
Когда же шумный спор завершился и его участники разошлись, Юнра Тавилау ушла своей дорогой, искавший дорогу незнакомец – своей. Мизиль покатил тележку дальше, но, намереваясь обслужить очередного покупателя, внезапно обнаружил, что толстая книга в черном переплете претерпела чудесные изменения. Теперь ее от начала до конца заполнял текст, перемежаемый непонятными картинками, изображениями пентаграмм и диковинных созданий. Мизиль поскреб в затылке, без труда догадавшись, что книгу подменили. Только зачем? Почему просто не украли?
Не найдя ответа, он следующим же вечером продал книгу с пентаграммами в книжную лавку на Ишлазе, выбрав ту, что казалась побогаче.
Книга стоила ровно сто золотых империалов. Мизиль никогда не видел и не держал в руках такой суммы, но распорядился ею вполне разумно – приобрел хлебную лавку, с намерением стать из презираемого уличного торговца достойным купцом.
Спустя пять лет он добился желаемого.
Застежки книги имели вид сомкнутых человеческих рук, и открывались без всяких усилий. Хисс пролистал книгу от начала до конца, убедившись, что торговец сказал чистую правду – на чуть шершавых страницах не имелось ни одной буквы, ни единой строчки. Только еле заметный мелкий песок, забившийся в переплет да порой слетающий с переворачиваемых страниц.
– Кэтерлин-Нирена Бар-Азарак, – отчетливо произнесла Кэрли, смотревшая через плечо приятеля.
Книга, лежавшая в развернутом виде на коленях у Хисса, зашелестела – еле различимый шорох пробегающего по выгоревшей сухой траве ветра. Страницы трепетали, медленно поднимаясь, изгибаясь и перекладываясь на другую сторону. Фолиант листал сам себя – от середины к концу, пока не остановился на нужном месте. Золотистые песчинки заплясали по изначально пустой странице, начавшей постепенно заполняться словами, словно кто-то невидимый старательно выписывал букву за буквой, фразу за фразой.
Компаньоны заворожено читали:
«Кэтерлин-Нирена Бар-Азарак. Родилась в третий день второй летней луны в шемской деревне Кемиаль на Полуденном Побережье в году Белой Собаки, по аквилонскому же счету – в 1244. Рожденная в большой и не слишком процветающей семье, ненавидела две вещи – нужду и безвестность, однако именно они неотступно преследовали ее в первые годы жизни. Ее ждала судьба всех деревенских девочек: хлопоты по дому, торговля на рыбном рынке, замужество с человеком, выбранным семьей, рождение детей, воспитание потомства и скорая смерть под грузом обыденных забот. Однако маленькая Кэтерлин-Нирена хотела стать чем-то большим, нежели ее приятельницы. Ее тянул к себе огромный мир за пределами крохотной деревни Кемиаль, где самым значительным событием полагали ежегодную ярмарку в Дни Осеннего Прилива или поездку к родственникам в близлежащий городок Тариат.
В четырнадцать лет Кэтерлин-Нирена бежала из дома вместе с проезжим караваном, направлявшимся в Асгалун. Она сумела расположить к себе жену старшего караванщика и нанялась к ней служанкой. До пятнадцати лет Кэтерлин-Нирена (взявшая себе имя Нира) прожила в Асгалуне, учась всему, что положено знать благовоспитанной девице и надеясь обрести свое счастье в замужестве с состоятельным человеком. Так Нира познакомилась с Аборланом Бар-Ицциком, приказчиком богатой торговой артели «Гамилькар», убедившим ее помочь в изготовлении поддельных заемных писем артели. Обманом заполучив сумму в двести сорок пять золотых шемских сиклей, Нира рассталась со своим поклонником, сменила имя, став девицей Линной, и в начале 1260 года по основанию Аквилонии открыла собственное дело…»
– Лавку по торговле тканями, – Кэрли протянула руку, звякнув медными браслетами и перелистав несколько страниц, – я продержалась ровно три луны, потом мой промысел прогорел. Я продала лавку и занялась поисками своего места в мире. Была содержанкой, нянькой у детей одной весьма милой дамы, шлюхой в портовой таверне, создательницей фальшивых векселей, подружкой аргосского корабельщика – он увез меня из Асгалуна в Мессантию – актрисой в уличном театре, воровкой… Сумела вместе с дружком пристроиться служанкой во дворец, откуда мы стянули местную достопримечательность, сапфир «Морская Дева», продали его зингарскому перекупщику, едва не попались и разбежались по разным странам…
Кэрли говорила все быстрее и быстрее, и Хисс понял, что сейчас его напарница либо закатит истерику, либо ударится в горькие слезы по своей нескладной судьбе.
– Кому сейчас легко? – философски вопросил он, прервав неожиданную исповедь девушки. – В конце концов, ты отчасти добилась своего. Ты не бедствуешь, тебя знают и уважают, у тебя даже есть друзья – чего еще желать?
– Ну… наверное, – растерянно согласилась Кэрли и опасливо покосилась на книгу.
– Не наверно, а точно! – убежденно заявил Хисс. – Поэтому не вздумай хныкать. Давай лучше посмотрим, что за чудо нам досталось.
Он распахнул фолиант на титульном листе – нетронутом, бледно-желтоватом – затем озадаченно почесал кончик носа и нерешительно спросил:
– А как зовут тебя? Именно тебя, книгу? Кто тебя написал?
По пергаменту с шорохом пронеслась неразличимая человеческим глазом волна, оставив после себя три броских слова, начерченных алыми и золотыми буквами: «Россыпь сочтенных песчинок». В нижней трети страницы возник искусно выполненный тонкими линиями рисунок – круг солнечных часов, стрелка в виде устремленного к небу меча, отбрасываемая ею золотая тень почти достигла полудня.
Кэрли шумно сглотнула.
– Я сплю, – шепотом произнесла она.
– И тебе снится кошмар, – поддержал Хисс. – Причем этот кошмар вижу и я. Хватит смелости спросить еще про кого-нибудь?
– Малыш, – брякнула девушка. Книга осталась неподвижной.
– Не работает! – искренне огорчилась Кэрли.
– Может, ей нужно не прозвище, а настоящее имя? – предположил Хисс. – Как на самом деле зовут Малыша? Он говорил, какое-то короткое варварское имечко…
– Конан, – вспомнила девушка.
Страницы ожили, поспешно сменяя одна другую. Фолиант добрался по последней трети и замер. Невидимая рука густо обмакнула кисть в темно-синюю краску, выведя в начале листа буквы, похожие на нордхеймский рунический алфавит, напоминавший набор прямых линий, перечеркнутых направленными в разные стороны ветвями. Из букв сложилось требуемое имя, «Конан Канах», затем заструился текст, написанный на аквилонском:
«Он родился в 1249 году в горах Киммерии, во время зимнего новолуния, в маленьком, затерянном среди ущелий и долин селении Гленнах, в семье кузнеца. Его воспитателями были и остаются непогода, кулак и меч, а силой, толкающей вперед – собственное любопытство. Он стремится получить от мира все и готов платить за знание всем, что у него есть. Пройденная им дорога пока коротка, однако на ней уже нашлось место и смертям, и потерям, и победам, и поражениям. Сейчас он обитает в Шадизаре, и этот город станет для него местом начала новой жизни – яркой, как вспышка далекого костра в ночи».
– Коротко и емко, – заметил Хисс. – Значит, Малышу действительно всего пятнадцать от роду. Однако тут почему-то не сказано, с какой радости он покинул свои родные горы и что с ним происходило, пока он не добрался до Шадизара.
– Значит, имелась веская причина, – отмахнулась Кэрли, вошедшая во вкус. – Давай попробуем еще разок! Похоже, в этой книге записано все про всех! Ну-ка… Кодо!
Незамедлительно выяснилось, что подлинное имя Ночного Кошмара – Коддрак Сиверн и ему ровно тридцать пять лет. Книга описывала Кодо как человека, пытающегося никому не показывать своей внутренней сущности и старающегося казаться намного хуже, чем он есть. Перечислялись вершины, взятые Кодо по пути «наверх»: предводитель уличной шайки подростков, вышибала в таверне «Красный бык», охранник лавок на Каменном рынке, вначале приятель, затем помощник одного из людей Назирхата уль-Вади, нынче – глава маленького отряда по сбору налогов с жителей квартала Нарикано в пользу уль-Вади и правая рука старшины квартала. Также говорилось о том, что Кодо Ходячий Кошмар втайне от своего покровителя оказывает постоянную поддержку обществу «Друзья Нуждающихся» и на его средства содержится приют для брошенных детей, расположенный в квартале Сахиль, Нижний Боенский проезд, второй дом по правой стороне.
– Кодо и «Друзья Нуждающихся»? – Кэрли показалось, что ей изменило зрение. – Кодо и благотворительность? Никогда бы не подумала… Может, это он в память о бедном детстве?
– Жутковатое творение, – Хисс потянулся закрыть фолиант, но, не выдержав искушения, произнес: – Аластор!
«Аластор Кайлиени, появился на свет в 1238 году в Шеме, место рождения находится на караванной дороге между городами Шушан и Эрук. Мошенник по призванию, авантюрист по складу характера, вор – из тяги к острым ощущениям. Нынешнее место проживания – Шадизар», – неожиданно кратко отозвалась Книга. Незримый писец мгновение поразмыслил и добавил: – «Честолюбив, азартен, одинок, мечтает обзавестись семьей, привязан к своим друзьям, имеет большой круг врагов, однако не мстителен».
– Немного, – с сожалением сказал Хисс. – Я-то рассчитывал узнать, каким образом он умудрился проникнуть в недосягаемые кладовые торговых домов Ианты…
– Интересно, а если назвать имя человека, живущего не в Шадизаре, то каким тогда будет ответ? – задумчиво произнесла Кэрли. – Или, допустим, спросить про кого-нибудь, кто уже умер? Ой, как думаешь, что напишет Книга, если назвать имя кого-нибудь из богов? Давай попробуем!
– Не рискуй по пустякам, – нарочито сердитым тоном проворчал Хисс, однако неугомонная подружка уже наклонилась над Книгой, проговорив:
– Иштар!
Над страницами взмыл крохотный песчаный вихрь, сложившийся в ярко-красные, трепещущие пламенем буквы, наискось перечеркнувшие лист:
– «Никогда не задавай вопрос, если не уверена, сможешь ли осмыслить ответ!»
– Получила? – ядовито спросил Хисс, когда напарница, сдавленно вскрикнув, отпрянула назад. – Совершенно правильно сказано – не лезь туда, где ничего не смыслишь.
Кэрли обиженно надулась. Ее приятель задумчиво перебирал пустые листы, на самом деле хранившие в себе жизнеописания множества людей, и вполголоса напевал обрывок неведомо как запавшей ему в память песни:
Книга встрепенулась. С шорохом опадающих осенних листьев захлопали переворачивающиеся страницы, пока не открыли коричнево-зеленую надпись и строгие линии немедийских букв:
– «Хэлкарс Целлиг, седьмой барон Альстейнский.
Родился в двадцать восьмой день Первой весенней луны 1240 года в Альстейне, фамильном поместье, расположенным в краю Соленых Озер Немедии. С начала 1257 года находился в Бельверусе, служа при королевском дворе оруженосцем старшего брата. После рыцарского посвящения благодаря незаурядным способностям был замечен герцогом Лавароном, главой Вертрауэна, тайной немедийской службы, и перешел под его руку, став помощником хранителя Большого архива.
Весной 1261 года был уличен в прелюбодейской связи с графиней Ориенной ди Илькар и на поединке чести убил ее законного супруга. В это же время месьор Лаварон установил, что барон Целлиг, обремененный игорными долгами и содержанками, перепродает тайны Пятого Департамента аквилонским лазутчикам. Опасаясь мести герцога, Целлиг бежал на Восход, укрывшись в столице Заморийского протектората, городе Шадизаре. Там его дважды (третья осенняя луна 1261 года и первая зимняя луна 1262 года) настигали посланники Вертрауэна, от которых он сумел избавиться.
Летом 1261 года Суд Высшей Палаты приговорил Целлига к лишению права ношения герба и удалил его имя из списков немедийского дворянства. В настоящее время Хэлкарс Целлиг известен как мошенник Хисс Змеиный Язык».
– Это правда? – Кэрли растерянно моргнула. – Хисс, это правда?
– Совершеннейшая, – чужим, заледеневшим голосом отозвался Хисс. Он разжал руки и тяжелая книга упала, распластавшись на теплых камнях мостовой Шадизара. – От первого до последнего слова.
Глава 2
– Я согласен, – кивнул Хисс. – Выбирай, какую таверну мы осчастливим нашим присутствием?
Компаньоны огляделись по сторонам. Им не повезло – в этот ранний час на глаза не попалось ни одной гостеприимно распахнутой двери. Только на перекрестке возился около тележки, перебирая свежеиспеченный товар, торговец лепешками.
– Самая свежая крольчатина! – Кэрли заунывно передразнила обычные выкрики уличных торговцев, и ехидно добавила: – Только вчера мяукала. Возьмем на пробу, авось, не отравимся?
Пирожки, согласно шадизарским традициям, обильно начиненные мясом, кусочками сыра и колбасы, щедро пересыпанные горстями пряностей и залитые соусом, иногда вызывали рвоту не только у непривычных гостей Города Воров, но и его коренных обитателей, способных съесть что угодно и в каком угодно виде. Хиссу и Кэрли повезло. Их покупка казалась на вид вполне приемлемой для желудка и даже – о чудо из чудес! – была завернута в кулек, лихо свернутый торговцем из извлеченного из-под прилавка небрежно оторванного листа пергамента.
– Хорошие манеры проникают даже в наш пропащий городишко, – высокопарно изрекла Кэрли, облизывая пальцы и указывая на пергаментный кулек. – Интересно только, какой несчастный труд завершил свою жизнь, став вместилищем для презренной пищи?
– Это просто пустой листок, – Хисс развернул хрустящий сверток, заляпанный пятнами жира, и показал с обеих сторон напарнице. – На нем ничего не написано. Кэрли Бар-Азарак, поделись тайной – где ты научилась столь изысканно выражаться? «Презренная пища», надо же!
– Ой, – сдавленно пискнула девушка и, наклонив голову, подозрительно вгляделась в желтоватый обрывок телячьей шкурки.
– Что «ой»? – не понял Хисс.
– Мне показалось… – растерянно начала
Кэрли и перебила сама себя:
– Нет, не показалось! Смотри!
Выхватив лист, она торжествующе ткнула в проглядывающие сквозь масляные лужицы строчки.
– Этого только что не было! А потом появилось!
– Да? – Хисс наклонил лист так, чтобы на него падало побольше солнечного света. Верная боевая подруга не ошиблась: кое-где на пергаменте (видимо, под воздействием солнца) проступил текст, выполненный безукоризненной рукой опытного писца. Для записи использовались буквы общепринятого на Полуденном Побережье шемского алфавита, похожие на россыпь хитро выполненных крючков, закорючек и петель.
Приятели озадаченно переглянулись и нагнулись над листом.
Ближе к верхнему срезу страницы, там, где обычно размещается название новой главы, красовалась размашисто выполненная желтой и оранжевой красками надпись: «Кэтерлин-Нирена Бар-Азарак».
– Эй, это ведь мое полное имя! – ошарашено пробормотала Кэрли.
Дальше шли разрозненные обрывки строк и отдельные слова: «На Полуденном Побережье в году Белой Собаки», «так хотела стать чем-то большим», «мир за пределами крохотной деревни Кемиаль, где самым значительным событием в году полагали…» и отчетливо различимая длинная фраза: «Теперь она уверена, что прошлое никогда не вернется и ее надежды рано или поздно сбудутся. Во всяком случае, она собирается приложить для этого все возможные усилия».
– Кемиаль – это где? – чуть заплетающимся языком спросил Хисс. Его приятельница, выглядевшая почему-то слегка испуганной и съежившейся, судорожно дернула плечом, прежде чем ответить:
– Самая обычная рыбацкая деревушка, от Асгалуна тридцать лиг вдоль побережья Закатного Океана к полуночи. Провинция и глухомань, где меня угораздило появиться на свет. Когда мне стукнуло четырнадцать лет, я сбежала оттуда и отправилась поискать счастья в столице… – она тряхнула головой, приходя в себя, вцепилась в листок пергамента и яростно прошипела: – Откуда кому-то может быть известна моя жизнь?
– Тихо, тихо, – Хисс осторожно забрал у явно потерявшей голову девушки драгоценный лист, а саму Кэрли втолкнул в образованный стенами высокого забора закуток, дабы ее крики не привлекли постороннего внимания. – Для начала постарайся успокоиться. Ты заметила, что сперва листок был совершенно чистым? Слова появились только после того, как я назвал тебя вслух. Что случится, если произнести еще чье-нибудь имя? Например…
– …Лорна! – выпалила Кэрли и жадно уставилась на потрепанный кусочек пергамента.
Шемские буквы словно подернулись тонким налетом серо-золотистого песка. Он засыпал предыдущий текст, закрутился крохотными воронками, на краткое мгновение имя Кэрли сменилось иным, выведенным резкими штрихами бритунийской грамоты: «Лоркана, дочь Хедда, из семьи…», затем лист свернулся в трубочку и рассыпался пригоршней мелкого шелестящего праха.
– Почему ты назвала Лорну? – Хисс бездумно отряхнул ладони.
– В голову пришло, – Кэрли чуть расширенными глазами, в которых мелькали искорки рассеянного безумия, следила за тем, как крохотный холмик песка разлетается по улице под порывами легкого ветра.
– Стой здесь! – распорядился Хисс и, прячась за выступами стен, устремился к ничего не подозревающему торговцу пирожками, расхваливающему свой товар. Возник у него за спиной, присмотрелся к чему-то и вернулся обратно, доложив:
– В повозке спрятан здоровенный том. Наш приятель выдирает из него листы и вертит из них кульки.
– Мы должны его увидеть! – непререкаемым тоном заявила Кэрли и попыталась выбраться из своего убежища. Хисс мягко запихал ее обратно.
– Ты что, намерена подойти и сказать: «Почтенный, дай-ка мне ту книжечку, что лежит у тебя под прилавком?» – язвительно вопросил он. – А потом закричишь: «Даю сто золотых, только продай ее мне!». Тут и скорбный рассудком догадается, что книга, за которую с легкостью отдают сотню империалов, вполне может стоить и сто пятьдесят, и пятьсот, и сколько угодно.
– Тогда как нам быть? – Кэрли преданно взглянула на напарника, зная, с какой легкостью в его изобретательной голове рождаются замыслы обведения ближних своих вокруг пальца.
– Причешись. Выпрямись. Поправь юбку, – распорядился Хисс. – Ты… – он задумался, потом размашисто кивнул. – Ты Юнра Тавилау, дочка Аземы Тавилау, главы книготорговой гильдии Шадизара, запомнила? Старого Азему знают все, хотя бы понаслышке.
– Юнра Тавилау, – послушно повторила Кэрли. – Дальше что?
– Дальше ты идешь к лавке, покупаешь пирожок, с отвращением грызешь его и между делом заводишь вежливый разговор о том, почему это уважаемый торговец настолько не испытывает трепета перед рукописями, что заворачивает в них свои дурно сляпанные лепешки. Заставь его показать тебе книгу, которую он прячет под прилавком. Если боится, пусть показывает, не выпуская из рук. Ты внимательно посмотришь, выразительно ахнешь и скажешь, что, возможно, это легендарный седьмой том «Исторических заметок» Фивана Герия Аквилонского, но ты не уверена. Вот если бы книгу увидел твой высокоученый папочка… Плети какую хочешь чепуху, главное – вымани его с улицы вон в тот проулок.
– И?
– И будь готова в случае чего бежать быстро и далеко.
– Уж это тонкое искусство я давно освоила, – вздохнула Кэрли.
* * *
Торговца пирожками звали Мизиль. Читать он не умел, считать – ровно до тридцати, ибо его выручка никогда не превышала этой скромной суммы, про Азему с Ишлаза слышал от своего двоюродного брата, водоноса на Каменном Рынке, и свято чтил Первый закон Шадизара – «никому не доверяй».Впрочем, Юнра Тавилау выглядела безобидной девицей, слегка помешанной на книгах, и в своих речах была весьма убедительна. От волнения она постоянно теребила вырез блузки, без того превышающий обычные представления о скромности, и Мизиль со смешком подумал, что месьор Тавилау, должно быть, не слишком озабочен надлежащим воспитанием дочери.
Однако при своей неграмотности Мизиль не мог пожаловаться на отсутствие здравомыслия. В этой книге, которой так интересуется молодая госпожа, ровным счетом ничего не написано. Да-да, можете сами посмотреть и убедиться. Совершенно пустая книга. Где он ее взял? Странная такая история приключилась. Хотите пирожок? С черносливом? Или лучше с изюмом?
Так вот, книгу эту Мизиль честно купил ровно за пять серебряных монет у свояка, что служит в таможенной охране на Карпашских воротах. К свояку же книжка угодила вовсе диковинным промыслом.
Слышали, недавно задержали гномский караван, под завязку наполненный краденым людским добром? Свояк как раз в карауле стоял, когда это все происходило. Пока то, пока се, господин верховный дознаватель бегает, распоряжается, гномы вопят, кого-то ловят, фургоны досматривают, стражники, не будь дураки, прихватили себе кое-чего по мелочи. Свояк вот сцапал вазочку чеканного серебра, кинжал кривой, с бирюзовыми накладками, и вот эту книгу. Думал продать кому-нибудь на Ишлазе. Глянь – в книге-то одни пустые странички. Кто такую возьмет? Разве что Мизиль, пирожки заворачивать. Жалко, конечно, хорошую вещь не надлежащим образом использовать.
Обложка наверняка старинная – кожа черная, потрескавшаяся, и замочки бронзовые позеленели. Но кульки из страниц накручиваются просто замечательно – пергамент хороший, плотный…
Поскольку Мизиль напрочь не желал покидать уютное место за тачкой с пирожками, в действие вступил план, условно называемый «Помогите заблудшему».
Кто-то хлопнул увлеченно рассуждавшего торговца по плечу. Некий житель славного города Шадизара заплутал в квартале Сахиль и желал бы узнать, где находится Кривоколенный переулок. Мизиль и Кэрли, перебивая друг друга, принялись объяснять. К ним немедля присоединились проходивший мимо медник, старьевщик с полной корзиной тряпья, мальчишка-посыльный и торговка яблоками.
Когда же шумный спор завершился и его участники разошлись, Юнра Тавилау ушла своей дорогой, искавший дорогу незнакомец – своей. Мизиль покатил тележку дальше, но, намереваясь обслужить очередного покупателя, внезапно обнаружил, что толстая книга в черном переплете претерпела чудесные изменения. Теперь ее от начала до конца заполнял текст, перемежаемый непонятными картинками, изображениями пентаграмм и диковинных созданий. Мизиль поскреб в затылке, без труда догадавшись, что книгу подменили. Только зачем? Почему просто не украли?
Не найдя ответа, он следующим же вечером продал книгу с пентаграммами в книжную лавку на Ишлазе, выбрав ту, что казалась побогаче.
Книга стоила ровно сто золотых империалов. Мизиль никогда не видел и не держал в руках такой суммы, но распорядился ею вполне разумно – приобрел хлебную лавку, с намерением стать из презираемого уличного торговца достойным купцом.
Спустя пять лет он добился желаемого.
Застежки книги имели вид сомкнутых человеческих рук, и открывались без всяких усилий. Хисс пролистал книгу от начала до конца, убедившись, что торговец сказал чистую правду – на чуть шершавых страницах не имелось ни одной буквы, ни единой строчки. Только еле заметный мелкий песок, забившийся в переплет да порой слетающий с переворачиваемых страниц.
– Кэтерлин-Нирена Бар-Азарак, – отчетливо произнесла Кэрли, смотревшая через плечо приятеля.
Книга, лежавшая в развернутом виде на коленях у Хисса, зашелестела – еле различимый шорох пробегающего по выгоревшей сухой траве ветра. Страницы трепетали, медленно поднимаясь, изгибаясь и перекладываясь на другую сторону. Фолиант листал сам себя – от середины к концу, пока не остановился на нужном месте. Золотистые песчинки заплясали по изначально пустой странице, начавшей постепенно заполняться словами, словно кто-то невидимый старательно выписывал букву за буквой, фразу за фразой.
Компаньоны заворожено читали:
«Кэтерлин-Нирена Бар-Азарак. Родилась в третий день второй летней луны в шемской деревне Кемиаль на Полуденном Побережье в году Белой Собаки, по аквилонскому же счету – в 1244. Рожденная в большой и не слишком процветающей семье, ненавидела две вещи – нужду и безвестность, однако именно они неотступно преследовали ее в первые годы жизни. Ее ждала судьба всех деревенских девочек: хлопоты по дому, торговля на рыбном рынке, замужество с человеком, выбранным семьей, рождение детей, воспитание потомства и скорая смерть под грузом обыденных забот. Однако маленькая Кэтерлин-Нирена хотела стать чем-то большим, нежели ее приятельницы. Ее тянул к себе огромный мир за пределами крохотной деревни Кемиаль, где самым значительным событием полагали ежегодную ярмарку в Дни Осеннего Прилива или поездку к родственникам в близлежащий городок Тариат.
В четырнадцать лет Кэтерлин-Нирена бежала из дома вместе с проезжим караваном, направлявшимся в Асгалун. Она сумела расположить к себе жену старшего караванщика и нанялась к ней служанкой. До пятнадцати лет Кэтерлин-Нирена (взявшая себе имя Нира) прожила в Асгалуне, учась всему, что положено знать благовоспитанной девице и надеясь обрести свое счастье в замужестве с состоятельным человеком. Так Нира познакомилась с Аборланом Бар-Ицциком, приказчиком богатой торговой артели «Гамилькар», убедившим ее помочь в изготовлении поддельных заемных писем артели. Обманом заполучив сумму в двести сорок пять золотых шемских сиклей, Нира рассталась со своим поклонником, сменила имя, став девицей Линной, и в начале 1260 года по основанию Аквилонии открыла собственное дело…»
– Лавку по торговле тканями, – Кэрли протянула руку, звякнув медными браслетами и перелистав несколько страниц, – я продержалась ровно три луны, потом мой промысел прогорел. Я продала лавку и занялась поисками своего места в мире. Была содержанкой, нянькой у детей одной весьма милой дамы, шлюхой в портовой таверне, создательницей фальшивых векселей, подружкой аргосского корабельщика – он увез меня из Асгалуна в Мессантию – актрисой в уличном театре, воровкой… Сумела вместе с дружком пристроиться служанкой во дворец, откуда мы стянули местную достопримечательность, сапфир «Морская Дева», продали его зингарскому перекупщику, едва не попались и разбежались по разным странам…
Кэрли говорила все быстрее и быстрее, и Хисс понял, что сейчас его напарница либо закатит истерику, либо ударится в горькие слезы по своей нескладной судьбе.
– Кому сейчас легко? – философски вопросил он, прервав неожиданную исповедь девушки. – В конце концов, ты отчасти добилась своего. Ты не бедствуешь, тебя знают и уважают, у тебя даже есть друзья – чего еще желать?
– Ну… наверное, – растерянно согласилась Кэрли и опасливо покосилась на книгу.
– Не наверно, а точно! – убежденно заявил Хисс. – Поэтому не вздумай хныкать. Давай лучше посмотрим, что за чудо нам досталось.
Он распахнул фолиант на титульном листе – нетронутом, бледно-желтоватом – затем озадаченно почесал кончик носа и нерешительно спросил:
– А как зовут тебя? Именно тебя, книгу? Кто тебя написал?
По пергаменту с шорохом пронеслась неразличимая человеческим глазом волна, оставив после себя три броских слова, начерченных алыми и золотыми буквами: «Россыпь сочтенных песчинок». В нижней трети страницы возник искусно выполненный тонкими линиями рисунок – круг солнечных часов, стрелка в виде устремленного к небу меча, отбрасываемая ею золотая тень почти достигла полудня.
Кэрли шумно сглотнула.
– Я сплю, – шепотом произнесла она.
– И тебе снится кошмар, – поддержал Хисс. – Причем этот кошмар вижу и я. Хватит смелости спросить еще про кого-нибудь?
– Малыш, – брякнула девушка. Книга осталась неподвижной.
– Не работает! – искренне огорчилась Кэрли.
– Может, ей нужно не прозвище, а настоящее имя? – предположил Хисс. – Как на самом деле зовут Малыша? Он говорил, какое-то короткое варварское имечко…
– Конан, – вспомнила девушка.
Страницы ожили, поспешно сменяя одна другую. Фолиант добрался по последней трети и замер. Невидимая рука густо обмакнула кисть в темно-синюю краску, выведя в начале листа буквы, похожие на нордхеймский рунический алфавит, напоминавший набор прямых линий, перечеркнутых направленными в разные стороны ветвями. Из букв сложилось требуемое имя, «Конан Канах», затем заструился текст, написанный на аквилонском:
«Он родился в 1249 году в горах Киммерии, во время зимнего новолуния, в маленьком, затерянном среди ущелий и долин селении Гленнах, в семье кузнеца. Его воспитателями были и остаются непогода, кулак и меч, а силой, толкающей вперед – собственное любопытство. Он стремится получить от мира все и готов платить за знание всем, что у него есть. Пройденная им дорога пока коротка, однако на ней уже нашлось место и смертям, и потерям, и победам, и поражениям. Сейчас он обитает в Шадизаре, и этот город станет для него местом начала новой жизни – яркой, как вспышка далекого костра в ночи».
– Коротко и емко, – заметил Хисс. – Значит, Малышу действительно всего пятнадцать от роду. Однако тут почему-то не сказано, с какой радости он покинул свои родные горы и что с ним происходило, пока он не добрался до Шадизара.
– Значит, имелась веская причина, – отмахнулась Кэрли, вошедшая во вкус. – Давай попробуем еще разок! Похоже, в этой книге записано все про всех! Ну-ка… Кодо!
Незамедлительно выяснилось, что подлинное имя Ночного Кошмара – Коддрак Сиверн и ему ровно тридцать пять лет. Книга описывала Кодо как человека, пытающегося никому не показывать своей внутренней сущности и старающегося казаться намного хуже, чем он есть. Перечислялись вершины, взятые Кодо по пути «наверх»: предводитель уличной шайки подростков, вышибала в таверне «Красный бык», охранник лавок на Каменном рынке, вначале приятель, затем помощник одного из людей Назирхата уль-Вади, нынче – глава маленького отряда по сбору налогов с жителей квартала Нарикано в пользу уль-Вади и правая рука старшины квартала. Также говорилось о том, что Кодо Ходячий Кошмар втайне от своего покровителя оказывает постоянную поддержку обществу «Друзья Нуждающихся» и на его средства содержится приют для брошенных детей, расположенный в квартале Сахиль, Нижний Боенский проезд, второй дом по правой стороне.
– Кодо и «Друзья Нуждающихся»? – Кэрли показалось, что ей изменило зрение. – Кодо и благотворительность? Никогда бы не подумала… Может, это он в память о бедном детстве?
– Жутковатое творение, – Хисс потянулся закрыть фолиант, но, не выдержав искушения, произнес: – Аластор!
«Аластор Кайлиени, появился на свет в 1238 году в Шеме, место рождения находится на караванной дороге между городами Шушан и Эрук. Мошенник по призванию, авантюрист по складу характера, вор – из тяги к острым ощущениям. Нынешнее место проживания – Шадизар», – неожиданно кратко отозвалась Книга. Незримый писец мгновение поразмыслил и добавил: – «Честолюбив, азартен, одинок, мечтает обзавестись семьей, привязан к своим друзьям, имеет большой круг врагов, однако не мстителен».
– Немного, – с сожалением сказал Хисс. – Я-то рассчитывал узнать, каким образом он умудрился проникнуть в недосягаемые кладовые торговых домов Ианты…
– Интересно, а если назвать имя человека, живущего не в Шадизаре, то каким тогда будет ответ? – задумчиво произнесла Кэрли. – Или, допустим, спросить про кого-нибудь, кто уже умер? Ой, как думаешь, что напишет Книга, если назвать имя кого-нибудь из богов? Давай попробуем!
– Не рискуй по пустякам, – нарочито сердитым тоном проворчал Хисс, однако неугомонная подружка уже наклонилась над Книгой, проговорив:
– Иштар!
Над страницами взмыл крохотный песчаный вихрь, сложившийся в ярко-красные, трепещущие пламенем буквы, наискось перечеркнувшие лист:
– «Никогда не задавай вопрос, если не уверена, сможешь ли осмыслить ответ!»
– Получила? – ядовито спросил Хисс, когда напарница, сдавленно вскрикнув, отпрянула назад. – Совершенно правильно сказано – не лезь туда, где ничего не смыслишь.
Кэрли обиженно надулась. Ее приятель задумчиво перебирал пустые листы, на самом деле хранившие в себе жизнеописания множества людей, и вполголоса напевал обрывок неведомо как запавшей ему в память песни:
– Хисс, – окликнула Кэрли, – как полагаешь, этот Леук – кто он такой? Колдун? Он ищет книгу для себя или для кого-то? Не содрать ли нам с него побольше, раз он такой богатый? Хисс? Что с тобой?..
Катись, моя кибитка,
По лезвию ножа.
Холщовая накидка,
Песчаная скрижаль.
Пока еще трубит призывно рог,
Пока что живы имена и лица,
Читайте в колеях больших дорог
Скрижалей наших пыльные страницы…[1]
Книга встрепенулась. С шорохом опадающих осенних листьев захлопали переворачивающиеся страницы, пока не открыли коричнево-зеленую надпись и строгие линии немедийских букв:
– «Хэлкарс Целлиг, седьмой барон Альстейнский.
Родился в двадцать восьмой день Первой весенней луны 1240 года в Альстейне, фамильном поместье, расположенным в краю Соленых Озер Немедии. С начала 1257 года находился в Бельверусе, служа при королевском дворе оруженосцем старшего брата. После рыцарского посвящения благодаря незаурядным способностям был замечен герцогом Лавароном, главой Вертрауэна, тайной немедийской службы, и перешел под его руку, став помощником хранителя Большого архива.
Весной 1261 года был уличен в прелюбодейской связи с графиней Ориенной ди Илькар и на поединке чести убил ее законного супруга. В это же время месьор Лаварон установил, что барон Целлиг, обремененный игорными долгами и содержанками, перепродает тайны Пятого Департамента аквилонским лазутчикам. Опасаясь мести герцога, Целлиг бежал на Восход, укрывшись в столице Заморийского протектората, городе Шадизаре. Там его дважды (третья осенняя луна 1261 года и первая зимняя луна 1262 года) настигали посланники Вертрауэна, от которых он сумел избавиться.
Летом 1261 года Суд Высшей Палаты приговорил Целлига к лишению права ношения герба и удалил его имя из списков немедийского дворянства. В настоящее время Хэлкарс Целлиг известен как мошенник Хисс Змеиный Язык».
– Это правда? – Кэрли растерянно моргнула. – Хисс, это правда?
– Совершеннейшая, – чужим, заледеневшим голосом отозвался Хисс. Он разжал руки и тяжелая книга упала, распластавшись на теплых камнях мостовой Шадизара. – От первого до последнего слова.
Глава 2
Храм неудачников
Во всем Шадизаре не нашлось бы человека несчастливее, чем неприметная с виду девица по имени Ильха Нираель. Она принадлежала к тем удивительно бесталанным созданиям, которым от рождения предугадано спотыкаться на ровном месте, опаздывать на любые встречи, пытаться входить в запертые двери и с лучшими побуждениями встревать в глупейшие истории.
У нее никогда не получалось довершить начатое до конца или толково выполнить порученное. Она и жизнь-то свою не могла наладить – вечно доверялась не тем людям, теряла чужие деньги, связывалась с заведомыми мошенниками и по неосторожности выбалтывала доверенные секреты. Она отчаянно старалась быть такой, как ее двоюродные сестренки, но проходил день-другой – и сшитое ею платье расползалось по швам, а выпеченный пирог оказывался несъедобным. Ее ставили за прилавок с фруктами – и обнаруживали недостачу, ибо девчонка либо отпускала в долг, либо путалась с расчетами. Сажали вышивать бисером, но нитки в ее руках тут же превращались в клубок змей, а бусины злонамеренно раскатывались по комнатам. Доверенные ее попечению соседские дети непременно обжирались зеленых груш или убегали со двора, оказываясь под колесами проезжавшей мимо телеги.
Ильха взирала на творимые ею разрушения в детстве – с тихим отчаянием, повзрослев – со смирением. Ни она сама, ни ее знакомые не могли понять, отчего девочку преследуют разнообразные несчастья. Воспитывавшая Ильху тетка со знанием дела утверждала, что у племянницы просто-напросто руки воткнуты не тем концом и голова набекрень. В точности как у покойной матушки. Не говоря уж про папашу, славного неизменными проигрышами в любые азартные игры – от простейших «трех скорлупок» до запутанного туранского акчиграка.
К совершеннолетию Ильхи семейство Нираель с горечью признало: оно породило истинную неудачницу. Неудачницу во всем, от хозяйственных дел до внешности. Природа вроде бы не обделила девушку, однако не позаботилась расположить ее черты в надлежащем согласии.
С первого взгляда Ильху называли «миленькой», со второго же замечали, что рот у нее крупноват, нос слишком велик, скулы остро выдаются вперед, а края глаз скошены вниз, придавая лицу навечно застывшее выражение растерянного удивления. Вдобавок девочка выросла сухопарой и напрочь лишенной женской грации.
Устав подсчитывать убытки от приносимых ею неурядиц и вконец отчаявшись спихнуть эдакое чудо замуж, семья выставила Ильху за дверь. Ради приличия девушку снабдили небольшой суммой золотых монет и устроили на работу в прачечную, рассудив, что в таком ремесле трудно что-либо испортить.
Как бы не так!
У нее никогда не получалось довершить начатое до конца или толково выполнить порученное. Она и жизнь-то свою не могла наладить – вечно доверялась не тем людям, теряла чужие деньги, связывалась с заведомыми мошенниками и по неосторожности выбалтывала доверенные секреты. Она отчаянно старалась быть такой, как ее двоюродные сестренки, но проходил день-другой – и сшитое ею платье расползалось по швам, а выпеченный пирог оказывался несъедобным. Ее ставили за прилавок с фруктами – и обнаруживали недостачу, ибо девчонка либо отпускала в долг, либо путалась с расчетами. Сажали вышивать бисером, но нитки в ее руках тут же превращались в клубок змей, а бусины злонамеренно раскатывались по комнатам. Доверенные ее попечению соседские дети непременно обжирались зеленых груш или убегали со двора, оказываясь под колесами проезжавшей мимо телеги.
Ильха взирала на творимые ею разрушения в детстве – с тихим отчаянием, повзрослев – со смирением. Ни она сама, ни ее знакомые не могли понять, отчего девочку преследуют разнообразные несчастья. Воспитывавшая Ильху тетка со знанием дела утверждала, что у племянницы просто-напросто руки воткнуты не тем концом и голова набекрень. В точности как у покойной матушки. Не говоря уж про папашу, славного неизменными проигрышами в любые азартные игры – от простейших «трех скорлупок» до запутанного туранского акчиграка.
К совершеннолетию Ильхи семейство Нираель с горечью признало: оно породило истинную неудачницу. Неудачницу во всем, от хозяйственных дел до внешности. Природа вроде бы не обделила девушку, однако не позаботилась расположить ее черты в надлежащем согласии.
С первого взгляда Ильху называли «миленькой», со второго же замечали, что рот у нее крупноват, нос слишком велик, скулы остро выдаются вперед, а края глаз скошены вниз, придавая лицу навечно застывшее выражение растерянного удивления. Вдобавок девочка выросла сухопарой и напрочь лишенной женской грации.
Устав подсчитывать убытки от приносимых ею неурядиц и вконец отчаявшись спихнуть эдакое чудо замуж, семья выставила Ильху за дверь. Ради приличия девушку снабдили небольшой суммой золотых монет и устроили на работу в прачечную, рассудив, что в таком ремесле трудно что-либо испортить.
Как бы не так!