Страница:
Генерал-полковник стал вспоминать войну, как он проходил через Польшу. Остальные подобострастно слушали, заглядывая ему в рот. Феликс стоял не шелохнувшись, коря себя за столь глупую выходку – ляпнул бы «дзянкую», а лучше бы вообще ничего не говорил. Тут начальник Академии снова обратился к нему:
– Что такое «дупа»?
– Понятия не имею.
– А что такое «житча»?
– Не знаю… Жизнь, наверное.
– Правильно, жизнь! А говорил, что по-польски не понимаешь. Ну что, зачислим железного Феликса?
Тут резво выскочил недавний майор-попрыгунчик и затараторил о среднем экзаменационном балле и Филовом желании быть врачом-десантником. Седые головы удовлетворённо закивали.
– Товарищ Рутковский! Вы зачисленны в Первый взвод, первого курса Второго Факультета. Поздравляю. Следующий!
Фил рассеяно брякнул гражданское «большое спасибо», потом попытался резко развернуться через левое плечо. Получилось плохо, Фил завихлялся и замотал руками, чтоб не упасть. Генералы опять заржали, а майор грозно сверкнул глазами. Изображая некоторое подобие строевого шага Фил быстренько выскочил за дверь. Надо же, про дупу спрашивал – ищи дурака, так я тебе и скажу, что «дупа» это «жопа» по-польски. Вот оно какое, таинственное собеседование!
Начался Курс Молодого Бойца. Над поступившими со школьной скамьи поставили начальниками солдат и сержантов, поступивших из армии. Всем выдали форму и долго учили, что куда надо пришивать. Фил умел шить и справился первым. Однако когда он принёс свою работу на проверку к сержанту Хайрулову, своему командиру отделения, то тот аж побледнел от злости:
– Ты что, чмо, издеваешься? Кто зелёной ниткой красный погон пришивает?!
Не зря Хайрулов с самого первого дня получил кличку Мамай. Тут ведь дело не только в его татарском происхождении – злючий он был, и порядки устанавливал не легче чем под игом у Золотой Орды. Застроил весь взвод, потом продемонстрировал строю Филову работу, со злобным треском отодрал погоны и петлицы и заставил всех отжаться от пола раз по двадцать, а потом пришиваться по новой. С этого момента все нитки у Фила были подписаны, и проколов больше не случалось. Не зря мама запрещала Феликсу собирать помидоры – красный с зелёным путать нехорошо! Курсанты-десантники, за исключением нескольких прыжков с парашютом, никак не отличались от остальных «сухопутчиков» и носили красный погон. Ещё были «летуны», курсанты, учившиеся на лётных врачей – у этих погоны были небесной синевы. Ну и «мореманы», будущие флотские военврчи, эти были одеты в матросскую форму. Близость факультетов быстро распространила морской сленг вроде бы непричастным к этому «летунам» и «сухопутчикам» – домики стали «кубриками», полы «палубой», тазы «обрезами», а столовка «камбузом».
Наряд по камбузу был самым неприятным – на мойке в кипятке до волдырей обжигали себе руки, а потом едко пахнущий щёлоком порошок-посудомой разъедал раны. Да что вообще на КМБ приятного? Полдня маршируешь на плацу, а остальные полдня занимаешься какой-то ерундой, в виде бесчисленных уборок территории и наведения порядка в кубрике. После наведённого порядка обычно следует донаведение порядка, и так до бесконечности. Сержант надзирает с нравоучениями, что при нормальном мытье полов по лицу обязан катиться пот, а с пола должна смываться краска до дерева. Пот катился, и краску смыли. Но на этом пот не кончался – в перерывах между уборками бегали кросс или как-нибудь по иному насиловали свои организмы на физо. Если заставят читать Устав, то это отдых, правда наверняка заснёшь, а заснул – немедля пойдёшь мыть туалеты. Ещё надо орать патриотические песни, немного стрелять из автомата, копать ямы и тут же их закапывать, козырять дуракам-сержантам и вообще кому ни попадя, и гнобить, гнобить, гнобить. Свой протест гнобить. Доводить себя до состояния бездумного раба, некой машины, в которой запрограмирован десяток команд, с вводным модулем «так точно!» и «есть!».
Портянки научились мотать – потертости и волдыри постепенно исчезали. До памятника, дота Типанова (а это шесть кэмэ), уже бегали не падая. Руки от лопат, гирь и турничной перекладины стали как у рудокопов, кожа забурела и покрылась многочисленными ссадинами, под обломанные ногти, казалось навсегда въелась грязь, пальцы в страшных болючих заусеницах, ладони с толстенными мозолями, о которые смельчаки тушили сигареты. Глядя на них, трудно верилось, что через полтора десятка лет некоторые из этих рук будут ловко раздирать спайки клапанов в живых сердцах, восстанавливать кровоток в мозгах, а то и под микроскопом невидимыми тонюсенькими нитями пришивать чьи-то другие, оторванные руки. Многим рукам такого не дано, им суждено денно и ношно долбать клавиши печатных машинок, рожая очередные научные перлы, а некотрым выпадет лишь козырять и сжимать стаканы с казёным спиртом. Каждому своё, но это в каком-то нереальном будущем. В реальном настоящем пока всем всё одинаково.
Раз в неделю водили в баню, а по субботам водили в клуб. В клубе крутили какое-нибудь дрянное кино, три четверти его не смотрело, а моментально проваливалось в сон, развалившись на деревянных неудобных креслах тёмного кинозала. Усиленно стали учить присягу, КМБ подходил к концу. Перед присягой маршировали больше обычного и дольше орали песни. Как-то присев просто так в курилке некурящий Фил стрельнул сигарету. От табачного дыма закружилась голова, но пришло некоторое, уже порядком затоптанное ощущение собственной крутости. В первый свободный момент Фил сбегал в «чипок», маленький военторговский буфет-окошко, и там купил себе пачку «Беломора». Он будет как все, он начнет курить. Курить он начал, по началу совершенно без удовольствия, чисто из солидарности к окружившей его «взрослости». Терпкий табачный дым драл голосовые связки, без того сорванные громким пением, и в результате Фил сильно охрип.
Наконец загрузились в автобусы и уехали в Ленинградский «Пентагон», как на академическом слэнге называлось курсантское общежитие, по форме реально напоминавшее знаменитое министерство обороны США. Разобрались с кроватями в казарме, сходили строем на склад за новой формой, опять подшивались до поздна. Затем смотр в парадной одежде. По каким-то семейным обстоятельствам, начальник курса, которым оказался тотже майор-проныра по фамилии Коклюн, привёл на это курсовое построение свою маленькую дочку. Все как положено застроились, заровнялись, засмирнялись, доложили, отчитались. И тут дитё, что рядом с начальником стояло, громко так всему строю и заявляет: «А вы все ГОВНЫ!» Видать, дома наслушалась папочкиных разговоров. Сквозь едва сдерживаемый смех, Коклюновым подопечным стало понятно, какого мнения о них придерживается родной начальник.
Всё, завтра присяга, а с ней и воинская ответственность с присвоением звания «рядовой». На присяге Фил по рыбьи широко открывал рот, из-за посаженного горла его осипшых слов почти не было слышно. Вот автомат передан следуюшему, шагом марш к столу, там Фил размашисто подписывается перед только что зачитанным текстом. И на хрена его было учить наизусть, если всем с листа читать дают? Наверное так надо для серьёзности момента. Бахнул оркестр, и новоиспеченные вояки впечатали бодрым строевым мимо трибун стадиона Академии, где сидело начальство и многочисленные родственники. Послезавтра первое сентября, первый учебный день курсанта-медика.
– Три года крематорий (Глава 5)
– Что такое «дупа»?
– Понятия не имею.
– А что такое «житча»?
– Не знаю… Жизнь, наверное.
– Правильно, жизнь! А говорил, что по-польски не понимаешь. Ну что, зачислим железного Феликса?
Тут резво выскочил недавний майор-попрыгунчик и затараторил о среднем экзаменационном балле и Филовом желании быть врачом-десантником. Седые головы удовлетворённо закивали.
– Товарищ Рутковский! Вы зачисленны в Первый взвод, первого курса Второго Факультета. Поздравляю. Следующий!
Фил рассеяно брякнул гражданское «большое спасибо», потом попытался резко развернуться через левое плечо. Получилось плохо, Фил завихлялся и замотал руками, чтоб не упасть. Генералы опять заржали, а майор грозно сверкнул глазами. Изображая некоторое подобие строевого шага Фил быстренько выскочил за дверь. Надо же, про дупу спрашивал – ищи дурака, так я тебе и скажу, что «дупа» это «жопа» по-польски. Вот оно какое, таинственное собеседование!
Начался Курс Молодого Бойца. Над поступившими со школьной скамьи поставили начальниками солдат и сержантов, поступивших из армии. Всем выдали форму и долго учили, что куда надо пришивать. Фил умел шить и справился первым. Однако когда он принёс свою работу на проверку к сержанту Хайрулову, своему командиру отделения, то тот аж побледнел от злости:
– Ты что, чмо, издеваешься? Кто зелёной ниткой красный погон пришивает?!
Не зря Хайрулов с самого первого дня получил кличку Мамай. Тут ведь дело не только в его татарском происхождении – злючий он был, и порядки устанавливал не легче чем под игом у Золотой Орды. Застроил весь взвод, потом продемонстрировал строю Филову работу, со злобным треском отодрал погоны и петлицы и заставил всех отжаться от пола раз по двадцать, а потом пришиваться по новой. С этого момента все нитки у Фила были подписаны, и проколов больше не случалось. Не зря мама запрещала Феликсу собирать помидоры – красный с зелёным путать нехорошо! Курсанты-десантники, за исключением нескольких прыжков с парашютом, никак не отличались от остальных «сухопутчиков» и носили красный погон. Ещё были «летуны», курсанты, учившиеся на лётных врачей – у этих погоны были небесной синевы. Ну и «мореманы», будущие флотские военврчи, эти были одеты в матросскую форму. Близость факультетов быстро распространила морской сленг вроде бы непричастным к этому «летунам» и «сухопутчикам» – домики стали «кубриками», полы «палубой», тазы «обрезами», а столовка «камбузом».
Наряд по камбузу был самым неприятным – на мойке в кипятке до волдырей обжигали себе руки, а потом едко пахнущий щёлоком порошок-посудомой разъедал раны. Да что вообще на КМБ приятного? Полдня маршируешь на плацу, а остальные полдня занимаешься какой-то ерундой, в виде бесчисленных уборок территории и наведения порядка в кубрике. После наведённого порядка обычно следует донаведение порядка, и так до бесконечности. Сержант надзирает с нравоучениями, что при нормальном мытье полов по лицу обязан катиться пот, а с пола должна смываться краска до дерева. Пот катился, и краску смыли. Но на этом пот не кончался – в перерывах между уборками бегали кросс или как-нибудь по иному насиловали свои организмы на физо. Если заставят читать Устав, то это отдых, правда наверняка заснёшь, а заснул – немедля пойдёшь мыть туалеты. Ещё надо орать патриотические песни, немного стрелять из автомата, копать ямы и тут же их закапывать, козырять дуракам-сержантам и вообще кому ни попадя, и гнобить, гнобить, гнобить. Свой протест гнобить. Доводить себя до состояния бездумного раба, некой машины, в которой запрограмирован десяток команд, с вводным модулем «так точно!» и «есть!».
Портянки научились мотать – потертости и волдыри постепенно исчезали. До памятника, дота Типанова (а это шесть кэмэ), уже бегали не падая. Руки от лопат, гирь и турничной перекладины стали как у рудокопов, кожа забурела и покрылась многочисленными ссадинами, под обломанные ногти, казалось навсегда въелась грязь, пальцы в страшных болючих заусеницах, ладони с толстенными мозолями, о которые смельчаки тушили сигареты. Глядя на них, трудно верилось, что через полтора десятка лет некоторые из этих рук будут ловко раздирать спайки клапанов в живых сердцах, восстанавливать кровоток в мозгах, а то и под микроскопом невидимыми тонюсенькими нитями пришивать чьи-то другие, оторванные руки. Многим рукам такого не дано, им суждено денно и ношно долбать клавиши печатных машинок, рожая очередные научные перлы, а некотрым выпадет лишь козырять и сжимать стаканы с казёным спиртом. Каждому своё, но это в каком-то нереальном будущем. В реальном настоящем пока всем всё одинаково.
Раз в неделю водили в баню, а по субботам водили в клуб. В клубе крутили какое-нибудь дрянное кино, три четверти его не смотрело, а моментально проваливалось в сон, развалившись на деревянных неудобных креслах тёмного кинозала. Усиленно стали учить присягу, КМБ подходил к концу. Перед присягой маршировали больше обычного и дольше орали песни. Как-то присев просто так в курилке некурящий Фил стрельнул сигарету. От табачного дыма закружилась голова, но пришло некоторое, уже порядком затоптанное ощущение собственной крутости. В первый свободный момент Фил сбегал в «чипок», маленький военторговский буфет-окошко, и там купил себе пачку «Беломора». Он будет как все, он начнет курить. Курить он начал, по началу совершенно без удовольствия, чисто из солидарности к окружившей его «взрослости». Терпкий табачный дым драл голосовые связки, без того сорванные громким пением, и в результате Фил сильно охрип.
Наконец загрузились в автобусы и уехали в Ленинградский «Пентагон», как на академическом слэнге называлось курсантское общежитие, по форме реально напоминавшее знаменитое министерство обороны США. Разобрались с кроватями в казарме, сходили строем на склад за новой формой, опять подшивались до поздна. Затем смотр в парадной одежде. По каким-то семейным обстоятельствам, начальник курса, которым оказался тотже майор-проныра по фамилии Коклюн, привёл на это курсовое построение свою маленькую дочку. Все как положено застроились, заровнялись, засмирнялись, доложили, отчитались. И тут дитё, что рядом с начальником стояло, громко так всему строю и заявляет: «А вы все ГОВНЫ!» Видать, дома наслушалась папочкиных разговоров. Сквозь едва сдерживаемый смех, Коклюновым подопечным стало понятно, какого мнения о них придерживается родной начальник.
Всё, завтра присяга, а с ней и воинская ответственность с присвоением звания «рядовой». На присяге Фил по рыбьи широко открывал рот, из-за посаженного горла его осипшых слов почти не было слышно. Вот автомат передан следуюшему, шагом марш к столу, там Фил размашисто подписывается перед только что зачитанным текстом. И на хрена его было учить наизусть, если всем с листа читать дают? Наверное так надо для серьёзности момента. Бахнул оркестр, и новоиспеченные вояки впечатали бодрым строевым мимо трибун стадиона Академии, где сидело начальство и многочисленные родственники. Послезавтра первое сентября, первый учебный день курсанта-медика.
– Три года крематорий (Глава 5)
На следующий день всех погнали в библиотеку за книжками. Ой, маманя родная!!! Разве ЭТО возможно прочитать?! Про выучить вообще молчим. Многотомный анатомический атлас Синельникова – да ведь каждый том по размеру с Большую Советскую Энциклопедию. Учебник Анатомии Привеса – тридцать на сорок сантиметров, толщина сантиметров двенадцать, страниц этак восемьсот с гаком. Половина текста состоит из названий по-латыни, которые надо знать. Учебник Анатомии Тонкова – формат такой же, страниц много больше, текст более мелкий. А ещё всякие там Истории Партиии, учебники латинского языка и бесчисленные мелкие кафедральные книжки по физикам-химиям. А ещё Ленин, Владимир Ильич. Чёрт возьми, ну это уж точно читать не будем – парень 53 тома умудрился накатать. Хоршо, что помер рано, дожил бы до седин ныне здравствующего Ильича, то наверное было бы все сто пятьдесят три. Кстати о нынешнем Ильиче не забыли – работы Леонида Ильича Брежнева и материалы последнего партийного съезда тоже в списке обязательных учебных пособий.
Книжки рассовали, выспались, и началась первая лекционная неделя. Халява. Это не уроки, сиди себе и слушай по три лекции в день. Феликс времени не терял, он учился эти лекции конспектировать, то есть как можно более быстро и подробно записывать. Школьный почерк для такого дела подходил плохо, на глазах почерк стал меняться, приближаясь по виду к помехам в телевизоре, и вскоре стал читабелен только для него самого. То есть началось формирование настоящего медицинского почерка. После шестичасовой неприрывной писанины рука болела, как у первоклашки. На последем часу, когда рука уже окончательно не могла писать, Фил решил чуть подшутить над сержантом Мамаем-Хайруловым, расквитаться за случай с демонстративным отдиранием погон. Как и все сержанты, Мамай поступал из армии, где по своему званию и выслуге числился старослужащим, и согласно своему «дедовскому» статусу он из своей пилотки всегда что-то модное делал. Фил стащил у него пилотку и не торопясь (полчаса лекции впереди), обстоятельно, мелким, почти фабричным стежком зашил её своей подписанной зелёной ниткой. Конец лекции. Встать, смирно и все дела, до свидания, товарищи курсанты. Мамай берёт пилотку, пытается её раскрыть, чтобы надеть на голову – зашито. Переворачивает, пытается открыть – зашито! На лице недоумение. Опять переворачивает – зашито. Брови на лице лезут аж к границе роста волос, благо недалеко, а в глазах: «Замуровали, демоны!» Ещё раз лихорадочно крутит и уже вслух: «ЗАШИТО, бля!!!» В общем, по разным свидетельствам очевидцев сержант перевернул пилотку от четырёх до шести раз, пока догадался. Причем Филу лично вспоминается скорее шесть, чем четыре.
Наконец пошли первые уроки. Мозги от дьявольской латыни порой влетали в ступор, как зависнувший компьютер – все проклинали этот мёртвый язык. Фил завёл малюсенький блокнот, куда выписывал слова и термины, а потом доставал его из кармана в любом месте, за исключением моментов, требовавших хождения по сложным траекториям. Соблюдая прямолинейное движение, например при хождении строем, он смело читал свой рукописный фолиант-"лилипутик". Пошли первые оценки, на удивление хорошие.
Вот первое занятие по нормальной анатомии. Да пока только кости, вон кучки позвонков на главном мраморном столе, но в класс входить страшно – вокруг полно «консервированных» трупаков, которых потрошит второй курс. Второкурсников сейчас в классе нет, и первокуры хозяева положения. Страх перед двойками быстро пересиливает страх перед мертвецами, а мальчишеское любопытство толкает их немножко поисследовать. В одном из классов стоят ванны Гайворонского – этакие гробы, залитые специальным раствором. Открой крышку и покрути ручку – из мутной «водички» на решётке всплывает мёртвое лицо, затем и всё тело. Эти трупаки уже полностью «разделали», кожи и жира на них нет, видны каждая мышца, нервик, сосуд. На блестящих столах из нержавейки лежат обычные трупы, скромно прикрытые белыми простынками. Чтоб не разлагались, кровь из них слита как из туши на бойне, а вместо неё в сосуды каждого вкачано ведро формалина. Запаха тухлятины нет. Почти. То есть он присутствует, но резкая формалиновая вонь перешибает трупную. На первом перерыве, как только вышел старлей-препод, аккуратненько и боязливо, пока только пинцетом, Фил открывает одно из тел в их классе. Ух ты – баба! Все собираются вокруг, с интересом комментируют увиденное. Лет этак под тридцать, кожа в татуировках, зечка наверное.
Почти все трупы в Академии зековские. Такие трупы идут за первый сорт, сравнительно молодые мужчины и женщины, мускулатура выражена, а жира мало. Трупаки гражданских медов хуже – в основном старики. Группа ставит самого зашуганного у дверей предупредить на случай о появлении офицера, и продолжает исследования дальше. Ты сиськи открой! Ой какие, фу-у-у! На лицах отражется двоякое чувство – некое смешение крайней брезгливости и неподдельного интереса с вполне очевидной сексуальной окраской. Нет, никакой некрофилии здесь нет, просто большинство наших семнадцатилетних мальчиков голое женское тело рассматривают впервые в жизни. Раздаются откровенные сожаления, что баба мёртвая, была бы живая, то за такие буфера можно бы и подержаться. Ну вот покрывало полностью снято. Все собрались у ног трупа, коментируя наружные женские половые органы. «Вот это да-а-а» и «фу-у-у» звучат от всех одновременно и в равных количествах. Наконец любопытство удовлетворено, брезгливость берёт верх, труп снова прикрывают. Закрой глаза, и перед ними сразу появляется эта увиденная часть. Похоже аппетита на обеде не будет. Один парень стоит бледный, видать совсем не хорошо ему от такого лицезрения. Хотя всем остальным вроде как и наплевать… Никто никого специально не учил, чтоб трупаков не бояться. Вроде как уже и не страшно. Нет, ещё страшно – одному в такой класс заходить пока очень даже не хочется.
День ото дня страх улетучивается. Натуральные человеческие кости и черепа больше не вызывают содрогания, когда берёшь их в руки. Кости запросто выдаются на дом для самоподготовки. Перед сном их вертят перед глазами, стараясь запомнить бесчисленные анатомические образования, а потом, чувствуя, что засыпаешь, просто суют под подушку и спокойно спят до утреннего противного треска загоревшихся люминисцентвных ламп, сопровождающихся ненавистным криком дневального «Курс! Подъё-о-ом!!!». После скелета начинаются связки, количество вложенной инфрормации уже кажется превысило возможности мозга. А ещё физика и химия, там правда полегче – учить много приходится, но кое-где можно выехать на элементарной логике. А вот История Партии… Тут логика бессильна. Тут требуется классовая убежденность в правоте социалистического выбора. Фил по началу пытался учить ИП, как обычную науку, но как-то сам нарвался на кучу противоречий в самом обычном учебнике для военных училищ, и с дуру спросил об этом своего преподавателя, полковника Гудкова:
– Товарищ полковник, а почему если к семнадцатому году уже сформировался левый троцкистский уклонизм, то в восемнадцатом самого Троцкого единогласно поставили руководить строительством Красной Армии, то есть на вторую должность в государстве, после Ленина?
– Товарищ курсант! Это идеологическая диверсия!!! Да в военное время я бы вас расстрелял у заднего колеса вашего «Уазика»! Да как вы вообще можете! Нет, вы посмотрите как низко упала политическая сознательность! И это будущий офицер! Позор!
Вопрос полковнику Гудкову обошелся Филу дорого – первым экзаменом на зимней сессии шла злополучная История КПСС. Феликс ответил на твёрдую пятерку, может даже его ответ был лучшим во взводе, но не имеет права такой политически незрелый элемент получить «отлично» по Истории нашей Партии. Гудок, скрепя зубами, вкатил Филу четвёрку. Так и осталось это «хорошо» первой оценкой и единственной четвёркой в Филовой зачётке за все оставшиеся шесть лет. Остальные отметки разнообразием не баловали – короткие «отл».
Однако кроме уроков много времени приходилось тратить что называется в пустую. Главным хронофагом (времепожирателем по-латыни) были различные наряды и хозработы. Один замполит факультета, проповедник победы революционных идей над здравым смыслом, полковник Василий Кононов видит в таких мероприятих толк. Если судить по его речам, то это самый главный воспитующий момент в курсантской жизни. Сегодня замполит разошёлся не на шутку, в пылу заявив, что хозработа важнее для курсанта-медика, чем анатомия. Мол первая воспитывает волю, а вторая же просто наука, каких много. И вообще наука ничего не воспитывает, а просто учит, да и то плохо. Вот Партия учит хорошо – социалистический труд на благо всего общества создаёт нового человека. Во как! Прям те новая эволюция. С этими словами замполит благословил всех вместо уроков идти разбирать старую кафедру Паразитологии. Там Фил нашёл здоровый полый кирпич, ещё дореволюционный, с ятями. С двух сторон было написано «КОНОНОВЪ». Курсанты посмеялись, кто-то предложил туда насыпать земли и посадить дубок. Дубов рядом было порядочно, быстро отыскали проросший желудь. Принесли дубок на курс, поставили на подоконник словно комнатный цветочек. Курсанты о нём заботились, поливали, пока Вася Кононов не нашёл своего однофамильца при очередном шмоне. Видать в спешке забыли спрятать реликвию. Замполит орёт, мол, что это? Феликс было пустился в какую-то пространную лекцию об японском искусстве, экибана-бонсай… И улетел этот натюрморт с третьего этажа об асфальт, как граната во врага. Замполит намёк слишком близко к сердцу принял.
Однако акт вопиющего вандализма не остался безнаказанным – Феликс решил отомстить «красному попу» за погибшего любимца. Так как именно у его кровати находился злополучный подоконник с именным кирпичём, то доказать свою непричастность Филу не удалось, и он получил от замполита наряд вне очереди. С ним за компанию в наряд поставили Изю, Игорька Сафронова, тоже залётчика-внеочередника. Залетел Изя по-дески – на рубильнике. Незадолго до шмона послал его старшина Абаж-Апулаз открывать боковой вход – курс со столовки встречать. Сафронов вход открыл, стоит, ждёт, а курса всё нет. И обнаружил он на стене здоровый железный ящик с ручкой. От нечего делать Игорь этот рычаг дернул вниз, а оттуда сноп искр! Курсант сразу в неописуемый восторг пришёл. И делал салют еще минуты три, всё равно от скуки маяться. За этим увлекательным занятием его и застали Образец и Кашалот, оба генералы – начальники факультетов сухопутчиков и мореманов. Они бегали по всему расположению, пытаясь найти причину ритмичных перебоев с электричеством – рычаг-то был рубильником, отключавшим ток сразу во всех кабинетах начальства. С генеральского слова Изю заступили в наряд повторно, да и не один раз. Понятно, такое тоже требовало мести. К сожалению кабинет Кашалота оказался неприступен, а вот кабинеты замполита Кононова и генерала Образцова дежурный ночью открыл и как нельзя кстати пригнал Изю с Филом там убираться. Во время уборки ребята тихонько открутили розетки и спрятали в тех дырках сырые яйца. Дней через десять яйца протухли и у начальства такой аромат в кабинетах стоял – хуже, чем в морге на Судебке! Генерал с полковником искали-искали, что воняет, да так и не нашли.
В ночь «диверсии» у Сафронова шёл уже третий наряд вподряд, и он порядком вымотался от постоянного недосыпания, да и Феликс вместо драгоценных минут сна среди ночи по генеральским розеткам лазил. К концу наряда сил у них почти не оставалось, вот и прохалявили слегонца – толчки не помыли. А наряд у них принимал тот же старшина Абаж-Апулаз и сержант Клизьма. Заходят, значит, они в туалет, а там всё засрано! За такую борзость Абаж-Апулаз грозится ещё нарядов вне очереди влупить, а Клизьма обещает припахать курсантов «на донаведение порядка» не приседая часов этак до трёх ночи. От такой перспективы Феликс пожух, а у Игоря вообще дополнительные наряды, как смертный приговор – и так учёбу вконец запустил. Он и спрашивает:
– Товарищи командиры, что бы вам такого сделать, чтоб вы от нас отцепились?
– Вот если подашь нам ананасов в шампанском, то простим. Вам пятнадцать минут, время пошло! – в издёвку закомандовал Абаж-Апулаз.
Ну какие могут быть ананасы в шампанском ночью в советском Ленинграде, да ещё в курсантской казарме?! И Феликс, и Игорь тогда в жизни вообще ананаса то не пробовали. Но тут случается чудо – через пятнадцать минут приходит Сафронов и несёт два стакана тонкого стекла, где в шампанском плавают свеженарезанные кусочки ананаса. Командиры от такого поворота обалдели и наряд приняли с грязным туалетом, а Игоря на все оставшиеся шесть лет Изей прозвали с лёгкого словца старшины:
– Нет, ну ты, курсант, точно еврей – так выкрутиться славянину невозможно!
Оказывается, Изя прямо в форме пробрался в валютный бар гостиницы «Ленинград», где умудрился разжалобить бармена. Тот пожалел военного, забесплатно сделал ему коктейли и отдал вместе со стаканами. Гостиница рядом, вот он и управился за пятнадцать минут.
Справедливости ради надо заметить, что не все замполитовские мероприятия были рабски-трудовыми или мозгопромывочными, кое-что было вполне приятным. Например культпоходы – от экскурсий на «Аврору» и по другим местам «колыбели революции и боевой пролетарской славы», до выходов в цирк или на концерты. В ближайшее воскресенье увольнений не будет – Феликс со всем курсом идёт слушать хоровое пение. Дяди в возрасте с животиками, но в форме рядовых здорово поют патриотические песни, хотя конечно всё равно лучше бы в город сбегать, кинушку посмотреть, со студентками побалагурить или просто пивка попить. Когда шли строем с концерта, произошёл один забавный случай. Самый длинный на курсе Витька Закриничный, по прозвищу Какря, как положено топал в первом ряду, и как не положено вертел головой по сторонам, разглядывая прохожих девочек и… И провалился в открытый канализационный люк! Вылезает по шею в дерьме. Пришлось Какрю в середину строя ставить, чтобы народ в центре Ленинграда не пялился. А он, зараза, идёт, из-за роста своего как тополь на Плющихе выделяется и говном воняет. Курсанты в строю орут: только к нам не прикасайся! Потом прям в шинели пошёл в душ мыться, его дневальный на курс не пустил.
Вообще с Какрей всегда забавные случаи постоянно происходили толи от его излишней долговязости, то ли от безалаберности. Например только вчера майор Коклюн застроил весь курс и в назидание поведал историю о вреде излишнего служебного рвения. После лекций у первого курса полным ходом шла санитарная практика. Выпало Какре напару с другим курсантом по кличке Тубус отрабатывать эту практику в клинике Факультетской терапии. В эту клинику по скорой с астмой поступает бабка, а лифт как назло ушёл. Бабка кашляет и задыхается, вот скорости ради Какрик с Тубусом решили лифта не дожидаться, а на носилках бабушку бегом на четвёртый этаж по лестнице дотащить. Так вот, бабка у них с носилок вылетела, сломала себе руку, пару рёбер и заработала сотрясение мозга. Короче, тормознули бабушку на первом этаже, в смысле в хирургии оставили, а Коклюна вызвали на ковёр за нерадивых курсантов.
У Фила тоже были забавные моменты на санитарной практике. Достаточно вспомнить одного полковника КГБ, который на кафедре Курортологии профилактическое лечение получал, а через день после выписки оказался в Военно-полевой хирургии. Этому мудаку на Курортологии нарзанные орошения прямой кишки делали от геморроя. Ему это эпикурейское удовольствие понравилось, он поехал на дачу и там себе в жопу шланг для полива засунул. Как включил водичку, так и того – весь толстый кишечник разорвало. Едва не сдох от разлитого калового перитонита. Или когда бабку с каловым завалом привезли – запор страшнейший, бабушка неделю не какала. В этот день Феликс дежурил с Шуркой-Ректумом. Они ей всю ночь напролёт клизмы ставили, наконец размыли. Утром Шура входит в палату и орёт:
– Ну что, бабка, просралась!?
– Да, молодой человек, спасибо.
– Вот не хер тебе делать – сидишь дома, дура старая, не двигаешься. Хоть бы дачку завела. Работаешь хоть где, или только на пенсии бездельничаешь?
– Да работаю пока… Я академик-историк, замдиректора Эрмитажа по науке… – бабка скромненько ему в ответ.
Кстати за этот же случай ему кликуху и прилепили, а ведь он сейчас профессор-проктолог. Вот что имя делает – назвали Шуру «ректумом», прямой кишкой по-латыни, и в проктологи вывели! Правда тогда, на первом курсе, Шура был ещё тот профессор… Как-то заставили его оформить титульный лист истории болезни. Как раз поступил на терапию солдат с воспалениём лёгких. Он чёрный был, в смысле настоящий негр. Наверное, мамка в студенческие годы нагуляла, хотя тогда такое было редкостью. В смысле русские негры, а не гулять. Так вот ему Шура в истории болезни так и поставил главный диагноз «русский негр», а в сопутствующую патологию уже записал воспаление. Доцент это увидел, начал смеяться и Ректума позорить. Тот извинился за ошибку, «русский негр» зачеркнул и написал «советский негр»!
На своём курсе Фил не был самым умным, он был одним из самых волевых и терпеливых. Первым вызвался на Анатомии ощипать голову. Тогда на кафедре существовал строгий порядок – в конце семестра у «почиканного» трупака обычной ножевкой отпиливали башку, которую «варили» в специальном растворе. Этот метод назывался ферментативно-щелочной мацерацией, после которой все мягкие ткани легко удалялись анатомическим пинцетом и проволокой. Мацерированную голову можно было взять «на личный череп», но с условием – одну голову необходимо было ощипать для кафедры, а потом сколько хочешь для себя. «Кафедральный» череп Фил щипал на месте, а вот «свой собственный» решил доделать дома, точнее после отбоя, сидя на перевернутом мусорном ведре в туалете казармы. Да ничего особенного – многие так делали. На кафедре он быстро содрал с «варёной» головы скальп и щёки, выдернул язык и глаза, а остальное уложил в целофановый кулек и засунул в портфель. По пути забежал в булочную, чтобы купить белый батон, абсолютно необходимю вещь для желающих учиться до трёх ночи. Ужин в восемь, и через семь часов молодой организм просто помирает от голода.
Книжки рассовали, выспались, и началась первая лекционная неделя. Халява. Это не уроки, сиди себе и слушай по три лекции в день. Феликс времени не терял, он учился эти лекции конспектировать, то есть как можно более быстро и подробно записывать. Школьный почерк для такого дела подходил плохо, на глазах почерк стал меняться, приближаясь по виду к помехам в телевизоре, и вскоре стал читабелен только для него самого. То есть началось формирование настоящего медицинского почерка. После шестичасовой неприрывной писанины рука болела, как у первоклашки. На последем часу, когда рука уже окончательно не могла писать, Фил решил чуть подшутить над сержантом Мамаем-Хайруловым, расквитаться за случай с демонстративным отдиранием погон. Как и все сержанты, Мамай поступал из армии, где по своему званию и выслуге числился старослужащим, и согласно своему «дедовскому» статусу он из своей пилотки всегда что-то модное делал. Фил стащил у него пилотку и не торопясь (полчаса лекции впереди), обстоятельно, мелким, почти фабричным стежком зашил её своей подписанной зелёной ниткой. Конец лекции. Встать, смирно и все дела, до свидания, товарищи курсанты. Мамай берёт пилотку, пытается её раскрыть, чтобы надеть на голову – зашито. Переворачивает, пытается открыть – зашито! На лице недоумение. Опять переворачивает – зашито. Брови на лице лезут аж к границе роста волос, благо недалеко, а в глазах: «Замуровали, демоны!» Ещё раз лихорадочно крутит и уже вслух: «ЗАШИТО, бля!!!» В общем, по разным свидетельствам очевидцев сержант перевернул пилотку от четырёх до шести раз, пока догадался. Причем Филу лично вспоминается скорее шесть, чем четыре.
Наконец пошли первые уроки. Мозги от дьявольской латыни порой влетали в ступор, как зависнувший компьютер – все проклинали этот мёртвый язык. Фил завёл малюсенький блокнот, куда выписывал слова и термины, а потом доставал его из кармана в любом месте, за исключением моментов, требовавших хождения по сложным траекториям. Соблюдая прямолинейное движение, например при хождении строем, он смело читал свой рукописный фолиант-"лилипутик". Пошли первые оценки, на удивление хорошие.
Вот первое занятие по нормальной анатомии. Да пока только кости, вон кучки позвонков на главном мраморном столе, но в класс входить страшно – вокруг полно «консервированных» трупаков, которых потрошит второй курс. Второкурсников сейчас в классе нет, и первокуры хозяева положения. Страх перед двойками быстро пересиливает страх перед мертвецами, а мальчишеское любопытство толкает их немножко поисследовать. В одном из классов стоят ванны Гайворонского – этакие гробы, залитые специальным раствором. Открой крышку и покрути ручку – из мутной «водички» на решётке всплывает мёртвое лицо, затем и всё тело. Эти трупаки уже полностью «разделали», кожи и жира на них нет, видны каждая мышца, нервик, сосуд. На блестящих столах из нержавейки лежат обычные трупы, скромно прикрытые белыми простынками. Чтоб не разлагались, кровь из них слита как из туши на бойне, а вместо неё в сосуды каждого вкачано ведро формалина. Запаха тухлятины нет. Почти. То есть он присутствует, но резкая формалиновая вонь перешибает трупную. На первом перерыве, как только вышел старлей-препод, аккуратненько и боязливо, пока только пинцетом, Фил открывает одно из тел в их классе. Ух ты – баба! Все собираются вокруг, с интересом комментируют увиденное. Лет этак под тридцать, кожа в татуировках, зечка наверное.
Почти все трупы в Академии зековские. Такие трупы идут за первый сорт, сравнительно молодые мужчины и женщины, мускулатура выражена, а жира мало. Трупаки гражданских медов хуже – в основном старики. Группа ставит самого зашуганного у дверей предупредить на случай о появлении офицера, и продолжает исследования дальше. Ты сиськи открой! Ой какие, фу-у-у! На лицах отражется двоякое чувство – некое смешение крайней брезгливости и неподдельного интереса с вполне очевидной сексуальной окраской. Нет, никакой некрофилии здесь нет, просто большинство наших семнадцатилетних мальчиков голое женское тело рассматривают впервые в жизни. Раздаются откровенные сожаления, что баба мёртвая, была бы живая, то за такие буфера можно бы и подержаться. Ну вот покрывало полностью снято. Все собрались у ног трупа, коментируя наружные женские половые органы. «Вот это да-а-а» и «фу-у-у» звучат от всех одновременно и в равных количествах. Наконец любопытство удовлетворено, брезгливость берёт верх, труп снова прикрывают. Закрой глаза, и перед ними сразу появляется эта увиденная часть. Похоже аппетита на обеде не будет. Один парень стоит бледный, видать совсем не хорошо ему от такого лицезрения. Хотя всем остальным вроде как и наплевать… Никто никого специально не учил, чтоб трупаков не бояться. Вроде как уже и не страшно. Нет, ещё страшно – одному в такой класс заходить пока очень даже не хочется.
День ото дня страх улетучивается. Натуральные человеческие кости и черепа больше не вызывают содрогания, когда берёшь их в руки. Кости запросто выдаются на дом для самоподготовки. Перед сном их вертят перед глазами, стараясь запомнить бесчисленные анатомические образования, а потом, чувствуя, что засыпаешь, просто суют под подушку и спокойно спят до утреннего противного треска загоревшихся люминисцентвных ламп, сопровождающихся ненавистным криком дневального «Курс! Подъё-о-ом!!!». После скелета начинаются связки, количество вложенной инфрормации уже кажется превысило возможности мозга. А ещё физика и химия, там правда полегче – учить много приходится, но кое-где можно выехать на элементарной логике. А вот История Партии… Тут логика бессильна. Тут требуется классовая убежденность в правоте социалистического выбора. Фил по началу пытался учить ИП, как обычную науку, но как-то сам нарвался на кучу противоречий в самом обычном учебнике для военных училищ, и с дуру спросил об этом своего преподавателя, полковника Гудкова:
– Товарищ полковник, а почему если к семнадцатому году уже сформировался левый троцкистский уклонизм, то в восемнадцатом самого Троцкого единогласно поставили руководить строительством Красной Армии, то есть на вторую должность в государстве, после Ленина?
– Товарищ курсант! Это идеологическая диверсия!!! Да в военное время я бы вас расстрелял у заднего колеса вашего «Уазика»! Да как вы вообще можете! Нет, вы посмотрите как низко упала политическая сознательность! И это будущий офицер! Позор!
Вопрос полковнику Гудкову обошелся Филу дорого – первым экзаменом на зимней сессии шла злополучная История КПСС. Феликс ответил на твёрдую пятерку, может даже его ответ был лучшим во взводе, но не имеет права такой политически незрелый элемент получить «отлично» по Истории нашей Партии. Гудок, скрепя зубами, вкатил Филу четвёрку. Так и осталось это «хорошо» первой оценкой и единственной четвёркой в Филовой зачётке за все оставшиеся шесть лет. Остальные отметки разнообразием не баловали – короткие «отл».
Однако кроме уроков много времени приходилось тратить что называется в пустую. Главным хронофагом (времепожирателем по-латыни) были различные наряды и хозработы. Один замполит факультета, проповедник победы революционных идей над здравым смыслом, полковник Василий Кононов видит в таких мероприятих толк. Если судить по его речам, то это самый главный воспитующий момент в курсантской жизни. Сегодня замполит разошёлся не на шутку, в пылу заявив, что хозработа важнее для курсанта-медика, чем анатомия. Мол первая воспитывает волю, а вторая же просто наука, каких много. И вообще наука ничего не воспитывает, а просто учит, да и то плохо. Вот Партия учит хорошо – социалистический труд на благо всего общества создаёт нового человека. Во как! Прям те новая эволюция. С этими словами замполит благословил всех вместо уроков идти разбирать старую кафедру Паразитологии. Там Фил нашёл здоровый полый кирпич, ещё дореволюционный, с ятями. С двух сторон было написано «КОНОНОВЪ». Курсанты посмеялись, кто-то предложил туда насыпать земли и посадить дубок. Дубов рядом было порядочно, быстро отыскали проросший желудь. Принесли дубок на курс, поставили на подоконник словно комнатный цветочек. Курсанты о нём заботились, поливали, пока Вася Кононов не нашёл своего однофамильца при очередном шмоне. Видать в спешке забыли спрятать реликвию. Замполит орёт, мол, что это? Феликс было пустился в какую-то пространную лекцию об японском искусстве, экибана-бонсай… И улетел этот натюрморт с третьего этажа об асфальт, как граната во врага. Замполит намёк слишком близко к сердцу принял.
Однако акт вопиющего вандализма не остался безнаказанным – Феликс решил отомстить «красному попу» за погибшего любимца. Так как именно у его кровати находился злополучный подоконник с именным кирпичём, то доказать свою непричастность Филу не удалось, и он получил от замполита наряд вне очереди. С ним за компанию в наряд поставили Изю, Игорька Сафронова, тоже залётчика-внеочередника. Залетел Изя по-дески – на рубильнике. Незадолго до шмона послал его старшина Абаж-Апулаз открывать боковой вход – курс со столовки встречать. Сафронов вход открыл, стоит, ждёт, а курса всё нет. И обнаружил он на стене здоровый железный ящик с ручкой. От нечего делать Игорь этот рычаг дернул вниз, а оттуда сноп искр! Курсант сразу в неописуемый восторг пришёл. И делал салют еще минуты три, всё равно от скуки маяться. За этим увлекательным занятием его и застали Образец и Кашалот, оба генералы – начальники факультетов сухопутчиков и мореманов. Они бегали по всему расположению, пытаясь найти причину ритмичных перебоев с электричеством – рычаг-то был рубильником, отключавшим ток сразу во всех кабинетах начальства. С генеральского слова Изю заступили в наряд повторно, да и не один раз. Понятно, такое тоже требовало мести. К сожалению кабинет Кашалота оказался неприступен, а вот кабинеты замполита Кононова и генерала Образцова дежурный ночью открыл и как нельзя кстати пригнал Изю с Филом там убираться. Во время уборки ребята тихонько открутили розетки и спрятали в тех дырках сырые яйца. Дней через десять яйца протухли и у начальства такой аромат в кабинетах стоял – хуже, чем в морге на Судебке! Генерал с полковником искали-искали, что воняет, да так и не нашли.
В ночь «диверсии» у Сафронова шёл уже третий наряд вподряд, и он порядком вымотался от постоянного недосыпания, да и Феликс вместо драгоценных минут сна среди ночи по генеральским розеткам лазил. К концу наряда сил у них почти не оставалось, вот и прохалявили слегонца – толчки не помыли. А наряд у них принимал тот же старшина Абаж-Апулаз и сержант Клизьма. Заходят, значит, они в туалет, а там всё засрано! За такую борзость Абаж-Апулаз грозится ещё нарядов вне очереди влупить, а Клизьма обещает припахать курсантов «на донаведение порядка» не приседая часов этак до трёх ночи. От такой перспективы Феликс пожух, а у Игоря вообще дополнительные наряды, как смертный приговор – и так учёбу вконец запустил. Он и спрашивает:
– Товарищи командиры, что бы вам такого сделать, чтоб вы от нас отцепились?
– Вот если подашь нам ананасов в шампанском, то простим. Вам пятнадцать минут, время пошло! – в издёвку закомандовал Абаж-Апулаз.
Ну какие могут быть ананасы в шампанском ночью в советском Ленинграде, да ещё в курсантской казарме?! И Феликс, и Игорь тогда в жизни вообще ананаса то не пробовали. Но тут случается чудо – через пятнадцать минут приходит Сафронов и несёт два стакана тонкого стекла, где в шампанском плавают свеженарезанные кусочки ананаса. Командиры от такого поворота обалдели и наряд приняли с грязным туалетом, а Игоря на все оставшиеся шесть лет Изей прозвали с лёгкого словца старшины:
– Нет, ну ты, курсант, точно еврей – так выкрутиться славянину невозможно!
Оказывается, Изя прямо в форме пробрался в валютный бар гостиницы «Ленинград», где умудрился разжалобить бармена. Тот пожалел военного, забесплатно сделал ему коктейли и отдал вместе со стаканами. Гостиница рядом, вот он и управился за пятнадцать минут.
Справедливости ради надо заметить, что не все замполитовские мероприятия были рабски-трудовыми или мозгопромывочными, кое-что было вполне приятным. Например культпоходы – от экскурсий на «Аврору» и по другим местам «колыбели революции и боевой пролетарской славы», до выходов в цирк или на концерты. В ближайшее воскресенье увольнений не будет – Феликс со всем курсом идёт слушать хоровое пение. Дяди в возрасте с животиками, но в форме рядовых здорово поют патриотические песни, хотя конечно всё равно лучше бы в город сбегать, кинушку посмотреть, со студентками побалагурить или просто пивка попить. Когда шли строем с концерта, произошёл один забавный случай. Самый длинный на курсе Витька Закриничный, по прозвищу Какря, как положено топал в первом ряду, и как не положено вертел головой по сторонам, разглядывая прохожих девочек и… И провалился в открытый канализационный люк! Вылезает по шею в дерьме. Пришлось Какрю в середину строя ставить, чтобы народ в центре Ленинграда не пялился. А он, зараза, идёт, из-за роста своего как тополь на Плющихе выделяется и говном воняет. Курсанты в строю орут: только к нам не прикасайся! Потом прям в шинели пошёл в душ мыться, его дневальный на курс не пустил.
Вообще с Какрей всегда забавные случаи постоянно происходили толи от его излишней долговязости, то ли от безалаберности. Например только вчера майор Коклюн застроил весь курс и в назидание поведал историю о вреде излишнего служебного рвения. После лекций у первого курса полным ходом шла санитарная практика. Выпало Какре напару с другим курсантом по кличке Тубус отрабатывать эту практику в клинике Факультетской терапии. В эту клинику по скорой с астмой поступает бабка, а лифт как назло ушёл. Бабка кашляет и задыхается, вот скорости ради Какрик с Тубусом решили лифта не дожидаться, а на носилках бабушку бегом на четвёртый этаж по лестнице дотащить. Так вот, бабка у них с носилок вылетела, сломала себе руку, пару рёбер и заработала сотрясение мозга. Короче, тормознули бабушку на первом этаже, в смысле в хирургии оставили, а Коклюна вызвали на ковёр за нерадивых курсантов.
У Фила тоже были забавные моменты на санитарной практике. Достаточно вспомнить одного полковника КГБ, который на кафедре Курортологии профилактическое лечение получал, а через день после выписки оказался в Военно-полевой хирургии. Этому мудаку на Курортологии нарзанные орошения прямой кишки делали от геморроя. Ему это эпикурейское удовольствие понравилось, он поехал на дачу и там себе в жопу шланг для полива засунул. Как включил водичку, так и того – весь толстый кишечник разорвало. Едва не сдох от разлитого калового перитонита. Или когда бабку с каловым завалом привезли – запор страшнейший, бабушка неделю не какала. В этот день Феликс дежурил с Шуркой-Ректумом. Они ей всю ночь напролёт клизмы ставили, наконец размыли. Утром Шура входит в палату и орёт:
– Ну что, бабка, просралась!?
– Да, молодой человек, спасибо.
– Вот не хер тебе делать – сидишь дома, дура старая, не двигаешься. Хоть бы дачку завела. Работаешь хоть где, или только на пенсии бездельничаешь?
– Да работаю пока… Я академик-историк, замдиректора Эрмитажа по науке… – бабка скромненько ему в ответ.
Кстати за этот же случай ему кликуху и прилепили, а ведь он сейчас профессор-проктолог. Вот что имя делает – назвали Шуру «ректумом», прямой кишкой по-латыни, и в проктологи вывели! Правда тогда, на первом курсе, Шура был ещё тот профессор… Как-то заставили его оформить титульный лист истории болезни. Как раз поступил на терапию солдат с воспалениём лёгких. Он чёрный был, в смысле настоящий негр. Наверное, мамка в студенческие годы нагуляла, хотя тогда такое было редкостью. В смысле русские негры, а не гулять. Так вот ему Шура в истории болезни так и поставил главный диагноз «русский негр», а в сопутствующую патологию уже записал воспаление. Доцент это увидел, начал смеяться и Ректума позорить. Тот извинился за ошибку, «русский негр» зачеркнул и написал «советский негр»!
На своём курсе Фил не был самым умным, он был одним из самых волевых и терпеливых. Первым вызвался на Анатомии ощипать голову. Тогда на кафедре существовал строгий порядок – в конце семестра у «почиканного» трупака обычной ножевкой отпиливали башку, которую «варили» в специальном растворе. Этот метод назывался ферментативно-щелочной мацерацией, после которой все мягкие ткани легко удалялись анатомическим пинцетом и проволокой. Мацерированную голову можно было взять «на личный череп», но с условием – одну голову необходимо было ощипать для кафедры, а потом сколько хочешь для себя. «Кафедральный» череп Фил щипал на месте, а вот «свой собственный» решил доделать дома, точнее после отбоя, сидя на перевернутом мусорном ведре в туалете казармы. Да ничего особенного – многие так делали. На кафедре он быстро содрал с «варёной» головы скальп и щёки, выдернул язык и глаза, а остальное уложил в целофановый кулек и засунул в портфель. По пути забежал в булочную, чтобы купить белый батон, абсолютно необходимю вещь для желающих учиться до трёх ночи. Ужин в восемь, и через семь часов молодой организм просто помирает от голода.