Господа Фрезоль и Куртисс действительно желали бы, по мотивам весьма понятным, без свидетелей приступить к первому опыту, который можно бы назвать своего рода генеральной репетицией, — они хотели бы иметь возможность потихоньку исправить все недостатки своего создания, если бы таковые оказались до публичного, официального испытания. Вчера утром был произведен опыт. Уже несколько дней завод Ниагары находился в действии, бросая в подземную трубу, соединяющуюся с Far-Rockaway, массы нефти, которые можно исчислить в триста тонн в минуту. В свою очередь, инженеры Val-Tre’gonnec'a вблизи Бреста, во Франции, получили приказание пустить в ход свои пневматические машины, чтобы образовать пустоту в подводном сифоне. Результатов этого первого опыта ожидали с живым нетерпением. Смотря по тому, получилось ли бы разрежение воздуха или нет, можно было бы заключить, находится ли сифон в хорошем состоянии или потерпел какое-нибудь повреждение.
Нескольких часов было достаточно, чтобы рассеять все опасения с этой точки зрения. С первого же дня манометры Val-Tregonnec'a стали показывать заметное разрежение, которое на следующий день отразилось уже на манометрах Far-Rockaway; к концу недели оно достигло своего крайнего предела. Тотчас был дан сигнал по телеграфу на завод Ниагары снова пустить помпы в действие, и в тот момент, когда их толчок обнаружился в Far-Rockaway, был отвернут замыкатель подводного сифона. В это же самое время полетела депеша в Val-Tre’gonnec, возвещая о начале работ. Это было в 10 часов 15 минут и 23 секунды утра. Время после полудня прошло в трепетном ожидании. Однако можно было уже предвидеть, что дело пойдет хорошо, так как громадные количества нефти, притекая с завода Ниагары, с чудесной быстротой регулярно ниспадали в трансатлантический сифон. Эта скорость не была еще измерена, но, по мнению рабочих бассейна, нужно было ожидать, что расстояние, отделяющее нас от Бреста, будет пройдено в 12 — 15 часов.
Результат превзошел все надежды. В 5 часов 7 минут вечера телеграф доставил нам эти слова, пущенные из Val-Tregonnec'a: «Нефть показалась», то есть за 6 часов 52 минуты и 8 секунд, — в двадцать три раза быстрее всякого парохода, Ниагара заставила нефть перелететь через Атлантический океан от первого удара поршня. Сам Фрезоль был настолько поражен этим, что немедленно спросил подтверждения известия, присовокупляя, что он желал бы каждые четверть часа иметь сведения о ходе дела. Подтверждение не заставило себя ждать и вскоре дополнилось такими подробностями: «Нефть прибывает с такой силой, что, вытекая из трубы, роет колодец в дне искусственного озера. Можно бы сказать, что это Ниагара в миниатюре, перенесенная на французский берег». Еще через несколько минут: «Поток нефти образует водоворот, обтекая кругом по дну искусственного озера, яростно клокочет и успокаивается, лишь сделав полный круг». Затем более короткие депеши через каждые четверть часа удостоверяли, что все идет хорошо. Фрезоль и Куртисс были вне себя от радости. Они угостили шампанским весь свой служебный персонал. Представитель «Leviathan-Chronicle» выпил свою долю за своих собратьев по перу, отсутствовавших на этом семейном празднестве.
Оставалось сделать еще последний опыт, который тем живее интересовал нашего репортера, что и он должен был играть тут некоторую роль. Нужно было узнать, потечет ли с той же самой скоростью нефть из Far-Rockaway, впущенная через одно из разветвлений труб в главный поток, несущийся от Ниагары. Ровно в 7 часов паровая машина пустила в ход свою помпу и направила в подводную трубу поток нефти в двадцать сантиметров в диаметре. Тотчас же захваченный основным потоком, он смешался с ним и понесся с быстротой птичьего полета к французскому берегу. Вмешательство этого, так сказать, сверхштатного потока не произвело никакой перемены в функционировании трубы или, по крайней мере, наблюдатели в Val-Tre’gonnec ничего не заметили.
С этих пор опыт можно было уже считать вполне убедительным.
Было утро. Господа Фрезоль и Куртисс, устав от всех волнений этого славного дня, готовились вкусить вполне заслуженный отдых. Этот-то момент представитель «Leviathan-Chronicle» и избрал для того, чтобы представиться им под своим настоящим именем. Как уже известно, в течение всего дня с помощью карандашных заметок, которые он перекидывал через стену своим надежным помощникам, он постоянно оповещал свою газету о ходе дела.
— Messieurs, — сказал он, приближаясь к изобретателям трансатлантической трубы, — я должен сделать вам признание и извиниться перед вами. Я вовсе не рабочий-кочегар, и мое имя не Билли Джонс… Я имею честь состоять репортером «Leviathan-Chronicle» и проник сюда с единственной целью осведомлять наших читателей…
Мы должны сознаться, что господин Куртисс, по-видимому, склонен был дурно отнестись к этому известию, но господин Фрезоль принял его очень весело.
— Ей Богу, monsieur, — сказал он нашему репортеру, — я бы не сомневался в вашем звании, видя, с каким проворством вы смазываете вашу машину. Если вы не прочь остаться у нас при этом деле, мы охотно удвоим ваше жалованье…
Представитель «Leviathan-Chronicle» отклонил такое лестное предложение и удалился вполне удовлетворенный тем, что мог исполнить во всей своей полноте скромную миссию, на которую он обрек себя, — миссию быть всегда и во всем наиболее осведомленным из репортеров. Эта статья и десятки других скоро разнесли повсюду отголосок победы, которой наконец увенчались все труды и заботы.
Эбенезер оказался вдруг настоящим нефтяным королем, — его господство стало теперь неоспоримым. Как он говорил себе с легким внутренним содроганием, не лишенным особой прелести, — вчера ему представлялась дилемма: или разориться окончательно, если труба не станет действовать, или же сделаться признанным нефтяным королем, если все пройдет благополучно.
К счастью, труба не подвела и результаты промышленного успеха не заставили себя ожидать. Различные компании предлагали отдать им на откуп трансатлантический сифон. Синдикаты банкиров советовали выпустить акции и обещали выделить инициаторам часть капитала, в 10 раз превосходящую их взнос. Другие уже просили подряда на подземную сеть, чтобы соединить озеро нефти в Val-Tre’gonnec'e с Парижем и другими главными городами Старого Света. Пели дифирамбы важности этого громадного промышленного триумфа с точки зрения американцев. Указывали особенно на удар, нанесенный русскому нефтяному делу.
Предсказывали, что это прямое сообщение, установленное между Нью-Йорком и Брестом, окажется зарей новой эры, полной неожиданных сюрпризов и непредвиденных чудес.
Среди этого шума славы, поднявшегося около него, Раймунд оставался печальным и молчаливым, потому что он не получил единственного приза, которого он пламенно желал, — благосклонности Магды.
Странная вещь — этот блестящий триумф, вместо того чтобы сблизить их, по-видимому, лишь только вырыл между ними новую пропасть. Что касается Раймунда, то он имел столько деликатности, чтобы не похваляться успехом и не думать, что теперь он стал более достоин мисс Куртисс, чем до окончания предприятия. Что же касается Магды, то с тех пор, как положение Эбенезера на нью-йоркской бирже сделалось чрезвычайно важным, она, по-видимому, прониклась мыслью, что в Новом Свете нет ничего достаточно хорошего для нее. Она критиковала все, гнушалась всем окружающим, мечтала только о путешествии вокруг света, о жизни в Париже да о пышных празднествах.
— Прилично можно жить только в Европе, — говорила она своим знакомым. — Мы — янки, у нас нет традиций, и, в сущности, мы еще варвары. Чем больше я живу, тем больше в этом убеждаюсь. Все изящное у нас — лишь одно отражение и подражание… Нужно жить в Париже, чтобы приобрести хороший тон и проникнуться духом высшего общества.
Она говорила так с целью уколоть общество Knickers-bockers, где, по ее мнению третировали ее как выскочку.
Но повторяя это, она кончила тем, что сама поверила в свои слова, и результатом этих рассуждений явилось следующее. В один прекрасный день она велела отцу купить княжескую яхту «Whit Witch» (Белая колдунья), которую молодой английский пэр вынужден был продать, ни разу даже не воспользовавшись ею. Очевидно — раз яхта была куплена, то больше ни о чем и не было думы, как только о поездке в Европу.
Необходимость осмотреть Val-Tre’gonnec и обсудить те меры, которые можно было бы предпринять для развития дела в Старом Свете, послужила Эбенезеру предлогом к тому, чтобы уступить желанию дочери. — Я не могу остановиться ни на каком решении относительно того, что надо сделать здесь, — говорил он Раймунду, как бы убеждая самого себя, — не могу, не изучив на месте, в Бресте и Париже, действительных условий нашей промышленности. Следует ли нам сохранить за собой исключительную монополию, скупив предварительно всю наличную нефть с тем, чтобы потом перепродать ее в Европе по ценам, которые мы сами установим? Или же будет лучше для нас держаться в более скромной роли антрепренеров транспорта? Я еще не решил всего этого, и лучше было бы сначала изучить это дело поосновательнее. Я займусь этим, а вы останетесь здесь, чтобы наблюдать за всем и усовершенствовать еще свое творение, если это только возможно. Иаков Фрейман остается в Дрилль-Питте для заведования нефтяным колодцем и складами. Я могу ехать спокойно. По возвращении мы примем окончательное решение. Теперь же пока мы удовольствуемся посылкой нашей нефти во Францию на условиях, установленных Transit Company для ее подземной сети.
Раймунд ничего не мог возразить против этого.
Он, со своей стороны, привык уже исполнять желания своего компаньона, и в начале августа, устроив все дела на время своего долгого отсутствия, семейство Куртисс нашло возможным ехать. В день, назначенный для снятия с якоря, весь элегантный Нью-Йорк толпился в лодках, согласно обычаю, вокруг «White Witch», чтобы проводить Магду и сказать ей «прости». Принесли цветов, осмотрели роскошные апартаменты яхты, расхвалили ее за великолепие даже в мельчайших деталях, за изящество формы экипажа — голубой с серебряной отделкой, за чудесную машину, полированная сталь которой блестела от лучей восходящего солнца, за электрический свет, готовый вспыхнуть, лишь только настанет ночь, за буфет, помещавшийся на корме. Посетители пили за здоровье путешественников, желали им тысячи всяких удовольствий, снабжали их советами и рекомендациями всех сортов. Но скоро колокол с кормы возвестил, что настал миг отъезда. Все сошли в свои шлюпки. Раймунд остался последним, чтобы сказать свое «прости» Эбенезеру и его жене; затем он подошел к Магде, стоявшей у борта в своем белом матросском кителе, который восхитительно подходил к ее красоте блондинки, — она махала платком в ответ на все приветствия.
— Прощайте, мисс Куртисс, — сказал молодой человек слегка дрогнувшим голосом, — желаю вам найти в Европе, а в частности, на моей дорогой родине, все удовольствия, о которых вы мечтаете!
— Прощайте, господин Раймунд, — ответила Магда и сердечно протянула ему руку, которую он сжал в своей.
— Я принимаю ваше пожелание, так как знаю, что оно чистосердечно и что в вас мы имеем верного, испытанного друга!
— Не сомневайтесь в этом, — просто сказал он, — и если когда-нибудь я понадоблюсь вам там, — позовите, и я приду!
Магда посмотрела на него, немного удивленная, но растроганная, досадуя на саму себя за приятное смущение от этих слов, и пробормотала свою благодарность. Они расстались. Раймунд сбежал по сходням, которые подняли за ним, лишь только он оставил яхту. Через несколько минут «White Witch», идя на всех парах, угадывалась на горизонте лишь по узенькой полоске дыма.
ГЛАВА XV. Новый друг
Эта разлука глубоко опечалила Раймунда Фрезоля. Но не в его привычках было оставаться долго обескураженным, и он нашел в работе забвение своего горя; сначала он начал работать, как его просил об этом Эбенезер, над усовершенствованиями, которые можно было ввести в системе передвижения нефти в подводный сифон. Эти занятия заполнили несколько недель и скоро навели его на новую мысль. Чтобы удостовериться, что скорость течения потока не изменяется в подводной трубе, он наделал пробковых шаров и окрасил их в красный цвет; старший рабочий бассейна Far-Rockaway бросал их утром и вечером в трансатлантический поток, тщательно замечая время. Прибытие каждого шара сторожили в Val-Tre’gonnec и, едва заметив его, немедленно телеграфировали о времени появления. Убедились, что скорость нефти в трубе была абсолютно постоянна, с точностью до 1/10 секунды, как, впрочем, и нужно было ожидать, потому что сила начального импульса не менялась все время, так же, как и другие условия.
Однажды, занимаясь этими опытами, Раймунд вздумал изменить форму и вес этих маленьких трансатлантических посланцев и наблюдать, какое влияние на скорость может иметь это изменение. Он определил, что оно равнялось почти нулю при условии: 1) чтобы центр тяжести поплавков лежал так, что не позволял бы им переворачиваться вокруг своей оси и 2) чтобы они плыли горизонтально со слоем жидкости. Другое обстоятельство, очень важное для исследования, — это развитие теплоты, которая могла образоваться при быстром течении. Он определил путем строгих доказательств, что увеличение температуры, изменяясь всегда вместе с формой и природой объекта, было, в общем незначительно: охлаждающего действия морской воды было вполне достаточно, чтобы температура вдоль всего сифона могла подняться едва ли на два, на три градуса выше нормальной.
С этих пор молодой изобретатель незаметно для себя пришел к мысли, не может ли новый путь сообщения, установившийся между Старым и Новым Светом, служить для передачи писем, журналов, различных образчиков и легких тюков с товарами. Металлические футляры с непроницаемой упаковкой, наполненные различным грузом и формой похожие на те, которые в течение нескольких лет уже употребляются в пневматических трубах больших городов для механической передачи депеш, — эти футляры заменили собой прежних пробковых посланцев. Эти футляры очень точно исполняли свое назначение и приходили в Val-Tregonnec ровно в тот час, когда их ожидали. Раймунду осталось только проверить, каковы крайние пределы груза и объема, и с этой целью он приказал наделать футляров различной формы и длины, цилиндрических, сферических и конических. Таким образом он установил, что цилиндрическая форма, или, выражаясь точнее, — форма сигары, уже признанная наиболее удобной для передвижения аэростатов в атмосфере, оказалась наилучшей также для футляров, движущихся в подводной трубе.
Эти опыты были подготовлены и пущены в ход в самом Far-Rockaway. С тех пор как Раймунд поселился в конторе бассейнов, он образовал там настоящую лабораторию, где у него были под рукой все необходимые для опытов принадлежности. Химические реактивы, реверберная печь, магнитометры, машины для разрежения и сжатия воздуха, лучшие столяры и слесари, — словом, здесь было все, что давало ему возможность задумать, а затем и окончательно осуществить, по крайней мере в модели, свое новое усовершенствование. Часто ему приходилось, как и другим изобретателям, думать о каком-либо новом применении уже употребляемого в промышленности вещества или, наоборот, выбирать лучшее среди нескольких других, предложенных в известном случае. И тотчас он имел возможность приступать тут же к опытам, которые подкрепляли его идеи. Записная книга, лежавшая открытой на бюро, представляла как бы журнал, куда ежедневно заносились детали предпринятых наблюдений и исполненных работ.
Молодой изобретатель был однажды утром в сентябре занят занесением заметок о своих опытах, как вдруг получил депешу.
«Господа Куртисс,— гласила она,— вчера прибыли в Val-Tregonnec и шлют свои лучшие пожелания Раймунду Фрезолю. Они в восторге от своего путешествия и от того, что видят вокруг искусственного озера. Сегодня вечером они будут обедать с инженерами и непременно провозгласят тост за здоровье отсутствующего; все здешнее общество любит его и восхищается его изобретательным умом».
Это сердечное послание доставило молодому французу такую радость, какой он уже давно не испытывал. Желая достойным образом ответить на него, он послал с этой целью Кассулэ в Нью-Йорк, чтобы купить там самых лучших цветов и плодов, какие только можно найти. Из этих цветов он сделал несколько пакетов и затем заботливо запаковал в один из самых больших металлических футляров. Затем он отдал приказ спустить посылку в нефтяной поток. Кассулэ, присутствуя при этом, вытаращил глаза, немного обманувшись в своих ожиданиях.
— Ты думал, может быть, что эти бананы предназначены тебе? — сказал, улыбаясь, молодой изобретатель, — не желал ли бы ты также роз и магнолий?
— Ну, куда еще ни шло — цветы! — ответил чистосердечно Кассулэ, — но, признаюсь, я предпочел бы познакомиться с этим прекрасным ананасом вместо того, чтобы дарить его нефти!
— Не бойся, нефть его не коснется в том герметически закупоренном ящике, куда я поместил его вместе со всем остальным. Он дойдет до мисс Куртисс и сегодня вечером появится перед ней за обедом.
— Сегодня вечером?
— Да, сегодня. Я поручаю тебе дожидаться семи часов и прибытия телеграммы, которая сообщит нам о получении посылки.
Депеша не заставила себя ждать. Точно в назначенное время телеграф передает:
«Семья Куртисс шлет свою благодарность господину Фрезолю за его любезную посылку,— она только что прибыла в прекрасном состоянии и в пять часов будет красоваться за обеденным столом».
Успех можно было бы считать полным, раз трансатлантическая труба дала возможность переслать к обеду на берег Франции плоды, купленные утром на Нью-йоркском рынке. По своему обыкновению, Раймунд увидел в этом успехе лишь новый повод удвоить свои усилия. Удостоверившись, что для такого могучего двигателя, какой был к его услугам, груз в 150 килограммов является не тяжелее какой-нибудь пробковой затычки, он соорудил серию ящиков, способных вместить в себя всю ежедневную трансатлантическую почту, и пригласил главного директора почти для проведения опыта. И еще лишний раз опыт этот превратился для Раймунда в триумф, который вся американская печать отпраздновала с энтузиазмом. Однако, чтобы ввести это применение трансатлантической трубы в обычную практику, нужно было вступить в переговоры с французским правительством и добиться международного соглашения. Но это было уже не его дело.
Раймунд положился в разрешении этого вопроса на инициативу компетентных лиц и на общественное мнение, а сам обратил свою деятельность на другое. На этот раз это были не простые почтовые тюки, которые он задумал вверить неодолимой силе Ниагары и подводному нефтяному потоку, но существо живое, даже больше того — млекопитающее. Если бы позволили размеры трубы, он охотно выбрал бы для своего опыта лошадь или быка. К несчастью, трансатлантический сифон имел в диаметре только восемьдесят сантиметров, — приходилось брать и животное соответственно этим размерам. Раймунд остановил свой выбор на прекрасном сильном датском доге Ромпере, которого он купил с этой целью у одного торговца собаками. Это было великолепное животное, с формами льва, с шерстью серо-мышиного цвета, с умными и кроткими глазами. Для него устроили конуру во дворе лаборатории.
Кассулэ был поручен уход за ним, и маленькая колония Far-Rockaway увеличилась еще на одного жильца. Ежедневно приучали Ромпера забираться в цилиндр из листового железа длиной в два метра, шириной в семьдесят шесть сантиметров; спереди он оканчивался конусом, сзади плоским отрубом, приблизительно так же, как граната; цилиндр этот мог герметически запираться стальной дверцей на винтах, а по бокам был снабжен четырьмя стеклянными полупортиками, которые позволяли осматривать его внутренность. Кроме того, внутри он освещался маленькой переносной лампой вроде тех, какие недавно введены в минах и действуют в течение двадцати часов.
Прекрасная собака очень послушно и толково исполняла все приказания. По первому слову Кассулэ она прибегала, махая хвостом, входила в узкий вагон, предназначенный для нее, ложилась на кожаный матрац, заменявший собой пол, и, не двигаясь, ожидала, чтобы над ней заперли крышку этого цилиндрического гроба. Стальной ящик должен был служить ей экипажем в подводном туннеле, но экипаж был снабжен достаточным количеством воздуха и пищи, так как животному приходилось пробыть там около семи часов. Что касается пищи, то тут дело обстояло очень просто: нужно было только приготовить этот корм в особом корыте и приучить собаку утолять жажду лизанием губки, пропитанной водой; другое дело — необходимый для дыхания воздух: тут уже оказались нужными всевозможные специальные приспособления.
После различных опытов Раймунд окончательно остановился на идее ряда резервуаров, прикрепленных сзади цилиндрического вагона и содержащих сжатый воздух. Эти резервуары сообщались посредством каучуковой трубки с комнаткой вагона. Замыкатель прерывал это сообщение и через каждые четверть часа открывался при помощи часового механизма, чтобы дать доступ чистому воздуху. В то же время через клапан такого же размера, помещавшийся в задней части вагона, выходил отработанный воздух. Как ни просто, по-видимому, это устройство, но Раймунд предварительно должен был проделать массу опытов. Всего труднее было заставить механизм действовать исправно в таком быстром нефтяном потоке и притом так, чтобы при открывании клапана для отработанного воздуха в вагон не проникло ни капли нефти. Наконец это затруднение было устранено благодаря особому приспособлению, устроенному специально с этой целью; оно состояло из ящика для воздуха, который открывался то со стороны вагона, то со стороны воздушных резервуаров. Таким образом, по планам молодого изобретателя были устроены целых четыре аппарата, которые состояли из цилиндрического вагона, ряда резервуаров со сжатым воздухом и ящика для автоматического возобновления воздуха.
Ему хотелось убедиться в том, что в нужный момент он не потерпит неудачи из-за какой-нибудь мелочи, не предусмотренной в аппаратах, а главное — иметь возможность воспользоваться одним или двумя из них, если это окажется нужным, для предварительных опытов. Но тут обнаружилось последнее препятствие.
Каким образом умудриться спустить в круговорот подводного сифона большой и сложный аппарат, длиной со всеми приспособлениями в пять метров и в диаметре почти равный самой трансатлантической трубе? Эта тонкая работа потребовала для себя нового прибора, который представлял собой громадный стальной желоб, расположенный непосредственно над началом подводного сифона и в бассейне Far-Rockaway; в нем и должен был помещаться аппарат-вагон, как драгоценность в своей оправе.
По телеграфу был отдан приказ приостановить на мгновение действие Ниагары, после чего замыкатель закрыл отверстие сифона. Тотчас действием паровой машины весь аппарат был выдвинут из желоба и поместился в трубе перед ее замыкателем. Тогда снова пустили в ход поршни Ниагары, открыли замыкатель, и поток, кружась, снова побежал, унося с собой, как перышко, цилиндрический вагон и резервуары с их содержимым.
Вся эта работа заняла несколько недель и стоила довольно дорого; хорошо еще, что лаборатория Far-Rockaway и собственные деньги Раймунда позволяли делать траты в пределах строгой необходимости. Когда все были готовы, оставалось лишь приступить к задуманному опыту, запереть Ромпера в один из цилиндрических вагонов и заставить его совершить первое трансатлантическое путешествие по подводному туннелю.
Тут обнаружилось неожиданное затруднение. За три месяца, которые дог прожил в Far-Rockaway, он сильно привязался к Кассулэ. Их взаимная любовь была даже трогательна в некоторых случаях, и трудно было бы сказать, кто из них был более предан своему другу: собака или мальчик. Поэтому мысль увидеть, как его друга запрут в этот металлический гроб, вместе с пищей, сжатым воздухом и электрическим светом, и как затем он исчезнет под океаном, — эта мысль заставляла Кассулэ трепетать от ужаса. Он не говорил ничего и затаил в сердце причину своей грусти. Но когда Раймунд Фрезоль, ничего не подозревая, назначил число для отправки Ромпера, бедняга вдруг разразился слезами.
Нескольких часов было достаточно, чтобы рассеять все опасения с этой точки зрения. С первого же дня манометры Val-Tregonnec'a стали показывать заметное разрежение, которое на следующий день отразилось уже на манометрах Far-Rockaway; к концу недели оно достигло своего крайнего предела. Тотчас был дан сигнал по телеграфу на завод Ниагары снова пустить помпы в действие, и в тот момент, когда их толчок обнаружился в Far-Rockaway, был отвернут замыкатель подводного сифона. В это же самое время полетела депеша в Val-Tre’gonnec, возвещая о начале работ. Это было в 10 часов 15 минут и 23 секунды утра. Время после полудня прошло в трепетном ожидании. Однако можно было уже предвидеть, что дело пойдет хорошо, так как громадные количества нефти, притекая с завода Ниагары, с чудесной быстротой регулярно ниспадали в трансатлантический сифон. Эта скорость не была еще измерена, но, по мнению рабочих бассейна, нужно было ожидать, что расстояние, отделяющее нас от Бреста, будет пройдено в 12 — 15 часов.
Результат превзошел все надежды. В 5 часов 7 минут вечера телеграф доставил нам эти слова, пущенные из Val-Tregonnec'a: «Нефть показалась», то есть за 6 часов 52 минуты и 8 секунд, — в двадцать три раза быстрее всякого парохода, Ниагара заставила нефть перелететь через Атлантический океан от первого удара поршня. Сам Фрезоль был настолько поражен этим, что немедленно спросил подтверждения известия, присовокупляя, что он желал бы каждые четверть часа иметь сведения о ходе дела. Подтверждение не заставило себя ждать и вскоре дополнилось такими подробностями: «Нефть прибывает с такой силой, что, вытекая из трубы, роет колодец в дне искусственного озера. Можно бы сказать, что это Ниагара в миниатюре, перенесенная на французский берег». Еще через несколько минут: «Поток нефти образует водоворот, обтекая кругом по дну искусственного озера, яростно клокочет и успокаивается, лишь сделав полный круг». Затем более короткие депеши через каждые четверть часа удостоверяли, что все идет хорошо. Фрезоль и Куртисс были вне себя от радости. Они угостили шампанским весь свой служебный персонал. Представитель «Leviathan-Chronicle» выпил свою долю за своих собратьев по перу, отсутствовавших на этом семейном празднестве.
Оставалось сделать еще последний опыт, который тем живее интересовал нашего репортера, что и он должен был играть тут некоторую роль. Нужно было узнать, потечет ли с той же самой скоростью нефть из Far-Rockaway, впущенная через одно из разветвлений труб в главный поток, несущийся от Ниагары. Ровно в 7 часов паровая машина пустила в ход свою помпу и направила в подводную трубу поток нефти в двадцать сантиметров в диаметре. Тотчас же захваченный основным потоком, он смешался с ним и понесся с быстротой птичьего полета к французскому берегу. Вмешательство этого, так сказать, сверхштатного потока не произвело никакой перемены в функционировании трубы или, по крайней мере, наблюдатели в Val-Tre’gonnec ничего не заметили.
С этих пор опыт можно было уже считать вполне убедительным.
Было утро. Господа Фрезоль и Куртисс, устав от всех волнений этого славного дня, готовились вкусить вполне заслуженный отдых. Этот-то момент представитель «Leviathan-Chronicle» и избрал для того, чтобы представиться им под своим настоящим именем. Как уже известно, в течение всего дня с помощью карандашных заметок, которые он перекидывал через стену своим надежным помощникам, он постоянно оповещал свою газету о ходе дела.
— Messieurs, — сказал он, приближаясь к изобретателям трансатлантической трубы, — я должен сделать вам признание и извиниться перед вами. Я вовсе не рабочий-кочегар, и мое имя не Билли Джонс… Я имею честь состоять репортером «Leviathan-Chronicle» и проник сюда с единственной целью осведомлять наших читателей…
Мы должны сознаться, что господин Куртисс, по-видимому, склонен был дурно отнестись к этому известию, но господин Фрезоль принял его очень весело.
— Ей Богу, monsieur, — сказал он нашему репортеру, — я бы не сомневался в вашем звании, видя, с каким проворством вы смазываете вашу машину. Если вы не прочь остаться у нас при этом деле, мы охотно удвоим ваше жалованье…
Представитель «Leviathan-Chronicle» отклонил такое лестное предложение и удалился вполне удовлетворенный тем, что мог исполнить во всей своей полноте скромную миссию, на которую он обрек себя, — миссию быть всегда и во всем наиболее осведомленным из репортеров. Эта статья и десятки других скоро разнесли повсюду отголосок победы, которой наконец увенчались все труды и заботы.
Эбенезер оказался вдруг настоящим нефтяным королем, — его господство стало теперь неоспоримым. Как он говорил себе с легким внутренним содроганием, не лишенным особой прелести, — вчера ему представлялась дилемма: или разориться окончательно, если труба не станет действовать, или же сделаться признанным нефтяным королем, если все пройдет благополучно.
К счастью, труба не подвела и результаты промышленного успеха не заставили себя ожидать. Различные компании предлагали отдать им на откуп трансатлантический сифон. Синдикаты банкиров советовали выпустить акции и обещали выделить инициаторам часть капитала, в 10 раз превосходящую их взнос. Другие уже просили подряда на подземную сеть, чтобы соединить озеро нефти в Val-Tre’gonnec'e с Парижем и другими главными городами Старого Света. Пели дифирамбы важности этого громадного промышленного триумфа с точки зрения американцев. Указывали особенно на удар, нанесенный русскому нефтяному делу.
Предсказывали, что это прямое сообщение, установленное между Нью-Йорком и Брестом, окажется зарей новой эры, полной неожиданных сюрпризов и непредвиденных чудес.
Среди этого шума славы, поднявшегося около него, Раймунд оставался печальным и молчаливым, потому что он не получил единственного приза, которого он пламенно желал, — благосклонности Магды.
Странная вещь — этот блестящий триумф, вместо того чтобы сблизить их, по-видимому, лишь только вырыл между ними новую пропасть. Что касается Раймунда, то он имел столько деликатности, чтобы не похваляться успехом и не думать, что теперь он стал более достоин мисс Куртисс, чем до окончания предприятия. Что же касается Магды, то с тех пор, как положение Эбенезера на нью-йоркской бирже сделалось чрезвычайно важным, она, по-видимому, прониклась мыслью, что в Новом Свете нет ничего достаточно хорошего для нее. Она критиковала все, гнушалась всем окружающим, мечтала только о путешествии вокруг света, о жизни в Париже да о пышных празднествах.
— Прилично можно жить только в Европе, — говорила она своим знакомым. — Мы — янки, у нас нет традиций, и, в сущности, мы еще варвары. Чем больше я живу, тем больше в этом убеждаюсь. Все изящное у нас — лишь одно отражение и подражание… Нужно жить в Париже, чтобы приобрести хороший тон и проникнуться духом высшего общества.
Она говорила так с целью уколоть общество Knickers-bockers, где, по ее мнению третировали ее как выскочку.
Но повторяя это, она кончила тем, что сама поверила в свои слова, и результатом этих рассуждений явилось следующее. В один прекрасный день она велела отцу купить княжескую яхту «Whit Witch» (Белая колдунья), которую молодой английский пэр вынужден был продать, ни разу даже не воспользовавшись ею. Очевидно — раз яхта была куплена, то больше ни о чем и не было думы, как только о поездке в Европу.
Необходимость осмотреть Val-Tre’gonnec и обсудить те меры, которые можно было бы предпринять для развития дела в Старом Свете, послужила Эбенезеру предлогом к тому, чтобы уступить желанию дочери. — Я не могу остановиться ни на каком решении относительно того, что надо сделать здесь, — говорил он Раймунду, как бы убеждая самого себя, — не могу, не изучив на месте, в Бресте и Париже, действительных условий нашей промышленности. Следует ли нам сохранить за собой исключительную монополию, скупив предварительно всю наличную нефть с тем, чтобы потом перепродать ее в Европе по ценам, которые мы сами установим? Или же будет лучше для нас держаться в более скромной роли антрепренеров транспорта? Я еще не решил всего этого, и лучше было бы сначала изучить это дело поосновательнее. Я займусь этим, а вы останетесь здесь, чтобы наблюдать за всем и усовершенствовать еще свое творение, если это только возможно. Иаков Фрейман остается в Дрилль-Питте для заведования нефтяным колодцем и складами. Я могу ехать спокойно. По возвращении мы примем окончательное решение. Теперь же пока мы удовольствуемся посылкой нашей нефти во Францию на условиях, установленных Transit Company для ее подземной сети.
Раймунд ничего не мог возразить против этого.
Он, со своей стороны, привык уже исполнять желания своего компаньона, и в начале августа, устроив все дела на время своего долгого отсутствия, семейство Куртисс нашло возможным ехать. В день, назначенный для снятия с якоря, весь элегантный Нью-Йорк толпился в лодках, согласно обычаю, вокруг «White Witch», чтобы проводить Магду и сказать ей «прости». Принесли цветов, осмотрели роскошные апартаменты яхты, расхвалили ее за великолепие даже в мельчайших деталях, за изящество формы экипажа — голубой с серебряной отделкой, за чудесную машину, полированная сталь которой блестела от лучей восходящего солнца, за электрический свет, готовый вспыхнуть, лишь только настанет ночь, за буфет, помещавшийся на корме. Посетители пили за здоровье путешественников, желали им тысячи всяких удовольствий, снабжали их советами и рекомендациями всех сортов. Но скоро колокол с кормы возвестил, что настал миг отъезда. Все сошли в свои шлюпки. Раймунд остался последним, чтобы сказать свое «прости» Эбенезеру и его жене; затем он подошел к Магде, стоявшей у борта в своем белом матросском кителе, который восхитительно подходил к ее красоте блондинки, — она махала платком в ответ на все приветствия.
— Прощайте, мисс Куртисс, — сказал молодой человек слегка дрогнувшим голосом, — желаю вам найти в Европе, а в частности, на моей дорогой родине, все удовольствия, о которых вы мечтаете!
— Прощайте, господин Раймунд, — ответила Магда и сердечно протянула ему руку, которую он сжал в своей.
— Я принимаю ваше пожелание, так как знаю, что оно чистосердечно и что в вас мы имеем верного, испытанного друга!
— Не сомневайтесь в этом, — просто сказал он, — и если когда-нибудь я понадоблюсь вам там, — позовите, и я приду!
Магда посмотрела на него, немного удивленная, но растроганная, досадуя на саму себя за приятное смущение от этих слов, и пробормотала свою благодарность. Они расстались. Раймунд сбежал по сходням, которые подняли за ним, лишь только он оставил яхту. Через несколько минут «White Witch», идя на всех парах, угадывалась на горизонте лишь по узенькой полоске дыма.
ГЛАВА XV. Новый друг
Эта разлука глубоко опечалила Раймунда Фрезоля. Но не в его привычках было оставаться долго обескураженным, и он нашел в работе забвение своего горя; сначала он начал работать, как его просил об этом Эбенезер, над усовершенствованиями, которые можно было ввести в системе передвижения нефти в подводный сифон. Эти занятия заполнили несколько недель и скоро навели его на новую мысль. Чтобы удостовериться, что скорость течения потока не изменяется в подводной трубе, он наделал пробковых шаров и окрасил их в красный цвет; старший рабочий бассейна Far-Rockaway бросал их утром и вечером в трансатлантический поток, тщательно замечая время. Прибытие каждого шара сторожили в Val-Tre’gonnec и, едва заметив его, немедленно телеграфировали о времени появления. Убедились, что скорость нефти в трубе была абсолютно постоянна, с точностью до 1/10 секунды, как, впрочем, и нужно было ожидать, потому что сила начального импульса не менялась все время, так же, как и другие условия.
Однажды, занимаясь этими опытами, Раймунд вздумал изменить форму и вес этих маленьких трансатлантических посланцев и наблюдать, какое влияние на скорость может иметь это изменение. Он определил, что оно равнялось почти нулю при условии: 1) чтобы центр тяжести поплавков лежал так, что не позволял бы им переворачиваться вокруг своей оси и 2) чтобы они плыли горизонтально со слоем жидкости. Другое обстоятельство, очень важное для исследования, — это развитие теплоты, которая могла образоваться при быстром течении. Он определил путем строгих доказательств, что увеличение температуры, изменяясь всегда вместе с формой и природой объекта, было, в общем незначительно: охлаждающего действия морской воды было вполне достаточно, чтобы температура вдоль всего сифона могла подняться едва ли на два, на три градуса выше нормальной.
С этих пор молодой изобретатель незаметно для себя пришел к мысли, не может ли новый путь сообщения, установившийся между Старым и Новым Светом, служить для передачи писем, журналов, различных образчиков и легких тюков с товарами. Металлические футляры с непроницаемой упаковкой, наполненные различным грузом и формой похожие на те, которые в течение нескольких лет уже употребляются в пневматических трубах больших городов для механической передачи депеш, — эти футляры заменили собой прежних пробковых посланцев. Эти футляры очень точно исполняли свое назначение и приходили в Val-Tregonnec ровно в тот час, когда их ожидали. Раймунду осталось только проверить, каковы крайние пределы груза и объема, и с этой целью он приказал наделать футляров различной формы и длины, цилиндрических, сферических и конических. Таким образом он установил, что цилиндрическая форма, или, выражаясь точнее, — форма сигары, уже признанная наиболее удобной для передвижения аэростатов в атмосфере, оказалась наилучшей также для футляров, движущихся в подводной трубе.
Эти опыты были подготовлены и пущены в ход в самом Far-Rockaway. С тех пор как Раймунд поселился в конторе бассейнов, он образовал там настоящую лабораторию, где у него были под рукой все необходимые для опытов принадлежности. Химические реактивы, реверберная печь, магнитометры, машины для разрежения и сжатия воздуха, лучшие столяры и слесари, — словом, здесь было все, что давало ему возможность задумать, а затем и окончательно осуществить, по крайней мере в модели, свое новое усовершенствование. Часто ему приходилось, как и другим изобретателям, думать о каком-либо новом применении уже употребляемого в промышленности вещества или, наоборот, выбирать лучшее среди нескольких других, предложенных в известном случае. И тотчас он имел возможность приступать тут же к опытам, которые подкрепляли его идеи. Записная книга, лежавшая открытой на бюро, представляла как бы журнал, куда ежедневно заносились детали предпринятых наблюдений и исполненных работ.
Молодой изобретатель был однажды утром в сентябре занят занесением заметок о своих опытах, как вдруг получил депешу.
«Господа Куртисс,— гласила она,— вчера прибыли в Val-Tregonnec и шлют свои лучшие пожелания Раймунду Фрезолю. Они в восторге от своего путешествия и от того, что видят вокруг искусственного озера. Сегодня вечером они будут обедать с инженерами и непременно провозгласят тост за здоровье отсутствующего; все здешнее общество любит его и восхищается его изобретательным умом».
Это сердечное послание доставило молодому французу такую радость, какой он уже давно не испытывал. Желая достойным образом ответить на него, он послал с этой целью Кассулэ в Нью-Йорк, чтобы купить там самых лучших цветов и плодов, какие только можно найти. Из этих цветов он сделал несколько пакетов и затем заботливо запаковал в один из самых больших металлических футляров. Затем он отдал приказ спустить посылку в нефтяной поток. Кассулэ, присутствуя при этом, вытаращил глаза, немного обманувшись в своих ожиданиях.
— Ты думал, может быть, что эти бананы предназначены тебе? — сказал, улыбаясь, молодой изобретатель, — не желал ли бы ты также роз и магнолий?
— Ну, куда еще ни шло — цветы! — ответил чистосердечно Кассулэ, — но, признаюсь, я предпочел бы познакомиться с этим прекрасным ананасом вместо того, чтобы дарить его нефти!
— Не бойся, нефть его не коснется в том герметически закупоренном ящике, куда я поместил его вместе со всем остальным. Он дойдет до мисс Куртисс и сегодня вечером появится перед ней за обедом.
— Сегодня вечером?
— Да, сегодня. Я поручаю тебе дожидаться семи часов и прибытия телеграммы, которая сообщит нам о получении посылки.
Депеша не заставила себя ждать. Точно в назначенное время телеграф передает:
«Семья Куртисс шлет свою благодарность господину Фрезолю за его любезную посылку,— она только что прибыла в прекрасном состоянии и в пять часов будет красоваться за обеденным столом».
Успех можно было бы считать полным, раз трансатлантическая труба дала возможность переслать к обеду на берег Франции плоды, купленные утром на Нью-йоркском рынке. По своему обыкновению, Раймунд увидел в этом успехе лишь новый повод удвоить свои усилия. Удостоверившись, что для такого могучего двигателя, какой был к его услугам, груз в 150 килограммов является не тяжелее какой-нибудь пробковой затычки, он соорудил серию ящиков, способных вместить в себя всю ежедневную трансатлантическую почту, и пригласил главного директора почти для проведения опыта. И еще лишний раз опыт этот превратился для Раймунда в триумф, который вся американская печать отпраздновала с энтузиазмом. Однако, чтобы ввести это применение трансатлантической трубы в обычную практику, нужно было вступить в переговоры с французским правительством и добиться международного соглашения. Но это было уже не его дело.
Раймунд положился в разрешении этого вопроса на инициативу компетентных лиц и на общественное мнение, а сам обратил свою деятельность на другое. На этот раз это были не простые почтовые тюки, которые он задумал вверить неодолимой силе Ниагары и подводному нефтяному потоку, но существо живое, даже больше того — млекопитающее. Если бы позволили размеры трубы, он охотно выбрал бы для своего опыта лошадь или быка. К несчастью, трансатлантический сифон имел в диаметре только восемьдесят сантиметров, — приходилось брать и животное соответственно этим размерам. Раймунд остановил свой выбор на прекрасном сильном датском доге Ромпере, которого он купил с этой целью у одного торговца собаками. Это было великолепное животное, с формами льва, с шерстью серо-мышиного цвета, с умными и кроткими глазами. Для него устроили конуру во дворе лаборатории.
Кассулэ был поручен уход за ним, и маленькая колония Far-Rockaway увеличилась еще на одного жильца. Ежедневно приучали Ромпера забираться в цилиндр из листового железа длиной в два метра, шириной в семьдесят шесть сантиметров; спереди он оканчивался конусом, сзади плоским отрубом, приблизительно так же, как граната; цилиндр этот мог герметически запираться стальной дверцей на винтах, а по бокам был снабжен четырьмя стеклянными полупортиками, которые позволяли осматривать его внутренность. Кроме того, внутри он освещался маленькой переносной лампой вроде тех, какие недавно введены в минах и действуют в течение двадцати часов.
Прекрасная собака очень послушно и толково исполняла все приказания. По первому слову Кассулэ она прибегала, махая хвостом, входила в узкий вагон, предназначенный для нее, ложилась на кожаный матрац, заменявший собой пол, и, не двигаясь, ожидала, чтобы над ней заперли крышку этого цилиндрического гроба. Стальной ящик должен был служить ей экипажем в подводном туннеле, но экипаж был снабжен достаточным количеством воздуха и пищи, так как животному приходилось пробыть там около семи часов. Что касается пищи, то тут дело обстояло очень просто: нужно было только приготовить этот корм в особом корыте и приучить собаку утолять жажду лизанием губки, пропитанной водой; другое дело — необходимый для дыхания воздух: тут уже оказались нужными всевозможные специальные приспособления.
После различных опытов Раймунд окончательно остановился на идее ряда резервуаров, прикрепленных сзади цилиндрического вагона и содержащих сжатый воздух. Эти резервуары сообщались посредством каучуковой трубки с комнаткой вагона. Замыкатель прерывал это сообщение и через каждые четверть часа открывался при помощи часового механизма, чтобы дать доступ чистому воздуху. В то же время через клапан такого же размера, помещавшийся в задней части вагона, выходил отработанный воздух. Как ни просто, по-видимому, это устройство, но Раймунд предварительно должен был проделать массу опытов. Всего труднее было заставить механизм действовать исправно в таком быстром нефтяном потоке и притом так, чтобы при открывании клапана для отработанного воздуха в вагон не проникло ни капли нефти. Наконец это затруднение было устранено благодаря особому приспособлению, устроенному специально с этой целью; оно состояло из ящика для воздуха, который открывался то со стороны вагона, то со стороны воздушных резервуаров. Таким образом, по планам молодого изобретателя были устроены целых четыре аппарата, которые состояли из цилиндрического вагона, ряда резервуаров со сжатым воздухом и ящика для автоматического возобновления воздуха.
Ему хотелось убедиться в том, что в нужный момент он не потерпит неудачи из-за какой-нибудь мелочи, не предусмотренной в аппаратах, а главное — иметь возможность воспользоваться одним или двумя из них, если это окажется нужным, для предварительных опытов. Но тут обнаружилось последнее препятствие.
Каким образом умудриться спустить в круговорот подводного сифона большой и сложный аппарат, длиной со всеми приспособлениями в пять метров и в диаметре почти равный самой трансатлантической трубе? Эта тонкая работа потребовала для себя нового прибора, который представлял собой громадный стальной желоб, расположенный непосредственно над началом подводного сифона и в бассейне Far-Rockaway; в нем и должен был помещаться аппарат-вагон, как драгоценность в своей оправе.
По телеграфу был отдан приказ приостановить на мгновение действие Ниагары, после чего замыкатель закрыл отверстие сифона. Тотчас действием паровой машины весь аппарат был выдвинут из желоба и поместился в трубе перед ее замыкателем. Тогда снова пустили в ход поршни Ниагары, открыли замыкатель, и поток, кружась, снова побежал, унося с собой, как перышко, цилиндрический вагон и резервуары с их содержимым.
Вся эта работа заняла несколько недель и стоила довольно дорого; хорошо еще, что лаборатория Far-Rockaway и собственные деньги Раймунда позволяли делать траты в пределах строгой необходимости. Когда все были готовы, оставалось лишь приступить к задуманному опыту, запереть Ромпера в один из цилиндрических вагонов и заставить его совершить первое трансатлантическое путешествие по подводному туннелю.
Тут обнаружилось неожиданное затруднение. За три месяца, которые дог прожил в Far-Rockaway, он сильно привязался к Кассулэ. Их взаимная любовь была даже трогательна в некоторых случаях, и трудно было бы сказать, кто из них был более предан своему другу: собака или мальчик. Поэтому мысль увидеть, как его друга запрут в этот металлический гроб, вместе с пищей, сжатым воздухом и электрическим светом, и как затем он исчезнет под океаном, — эта мысль заставляла Кассулэ трепетать от ужаса. Он не говорил ничего и затаил в сердце причину своей грусти. Но когда Раймунд Фрезоль, ничего не подозревая, назначил число для отправки Ромпера, бедняга вдруг разразился слезами.