Страница:
Глаза орла и сердце херувима!
Спи вечным небом, непогодой мая
и теплым снегом в пасмурную зиму!
Спи, об ушедшей жизни забывая!
Цветком любви моя рука согрета,
чтоб это имя ожило в чернилах.
И прячутся в золе стихов унылых
игра лучей, земля живого лета.
И Аполлон засыпал русло где-то,
где кровь моя, как камыши, застыла.
А ты разводишь охру и белила,
в которых - обещание букета.
И два противоречащих начала -
стиха и розы, алгебры и сини -
поэзия в одну борьбу связала.
О, красота твоих точеных линий!
Перу, резец печали по металлу!
Испания, скелет луны в долине!
Фиалка горней светозарной рани,
замерзшая над кручею вулкана,
ты - голос, что тревожит неустанно,
слепой и вездесущий - вне гортани.
Ты - снегопада близкого дыханье,
твои мечты - как белизна бурана.
Твое лицо - для нас живая рана,
а сердце - вольный голубок в тумане.
Лети же ввысь, не скованный погоней
напев зари, вступающий вначале,
пой, лилия, все горше и бездонней,
чтоб мы, склоняя головы, молчали,
и день и ночь струилась из ладоней
гирлянда нескончаемой печали,
Семь сердец
ношу по свету.
В колдовские горы, мама,
я ушел навстречу ветру.
Ворожба семи красавиц
в семь зеркал меня укрыла.
Пел мой голос семицветный,
разлетаясь легкокрыло.
Амарантовая, барка
доплывала без ветрила.
За других я жил на свете
и живу. Мою же душу
в грош не ставят мои тайны,
и для всех они наружу.
На крутой вершине, мама
(той, где сердце заплуталось,
когда с эхом побраталось),
повстречались я и ветер.
Семь сердец
ношу по свету.
Своего еще не встретил!
Мой циферблат конфетный
в пламени тает, бедный.
А ведь меня морочил,
вечное завтра прочил.
Сласти, цветы, чернила...
(Господи - все, что было!)
...в огненное жерло.
(Все, что меня ждало!)
Сеньориты былого
бродят замершим садом -
те, кого не любили,
с кавалерами рядом.
Кавалеры безглазы,
сеньориты безгласны;
лишь улыбки белеют,
словно веер атласный.
Словно в дымке, где розы
все от инея седы,
монастырские свечи
кружит марево бреда.
Бродит сонм ароматов,
вереница слепая,
по цветам запоздалым
невесомо ступая.
На раскосых лимонах
блики мертвенно-серы.
Свеся ржавые шпаги,
семенят кавалеры.
Зачем вы уплыть мне дали
к низовьям темных рыданий?
Зачем учился я плакать?
Мой плач такой уже старый,
что еле слезы волочит
и скоро сгинет, усталый.
Кто взял себе мои руки,
во тьме безрукого бросил?
Они другому ребенку
послужат парою весел.
Кого мои сны смутили?
Я спал так тихо и мирно.
И сон мой изрешетили.
И мама уже седая.
Зачем уплыть вы мне дали
по темной глади рыданий?
Над золотым
покоем
мой тополек
ютится.
Без одичалой
птицы.
Над золотым
покоем.
Над золотой водою
шепчется он с рекою
о золотом
покое.
Вслушиваюсь до боли,
и, как ягненку в поле,
волк
отвечает воем,
над золотым
покоем.
Трах-тах!..
И воздух умер.
Съежилось небо в крене.
Пали живые сосны.
Стоя дрожали тени.
Три наших тени.
Тук-тук...
Кто бы мог?
- Я пришла на твой порог,
я осенняя тоска.
- Что ты хочешь?
- Смоль виска.
- Не отдам я, спрячь суму.
- Не отдашь - сама возьму.
Тук-тук.
Та же тьма...
- Это я, твоя зима.
----------------------------------------------------------------------------
Библиотека всемирной литературы. Серия третья. Том 143
Испанские поэты XX вка.
М., "Художественная литература", 1977
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Из книги "Стихи о Конте Хондо" (1921)
Эллипс крика
с горы -
на другую.
Из олив,
черной радугой, над синевой
ночи.
А-а-ай!
Как смычок,
пробудивший вибрацию в длинных
струнах ветра.
А-а-ай!
(В деревушке пещерной
возникают лампады.)
А-а-ай!
Земля,
сухая от зноя,
и небо
ночное.
(Ветер оливок
и взгорий.)
Земля,
древний край
плошек
и горя.
Земля - потайных водоемов
вовек не измерить.
Земля
стрел и незрячей
смерти.
(Ветер по-над дорогой,
тополий ветер.)
Кинжал
острым лезвием
в сердце войдет,
как входит плуг
в выжженный луг.
_Нет,
не вонзайся мне в сердце,
нет_.
Кинжал,
словно солнечный луч, зажжет
колеблемую волну,
души моей глубину.
_Нет,
не вонзайся мне в сердце,
нет_.
Одетой в черное платье
весь мир ей кажется малым,
а сердце - большим необъятно.
_Одетой в черное платье_.
Ей кажется, горькие стоны
и нежные страстные вздохи
в потоке ветра утонут.
_Одетой в черное платье_.
Балкон остался открытым,
и сквозь перила балкона -
заря по небу разлита.
_Ай-яй-яй-яй-яй_,
одетой в черное платье!
Обоим нам ясно,
и мне и тебе: наши встречи
напрасны.
Сама ты все знаешь теперь:
я ее слишком любил.
Уходи ж... вот по этой тропе.
От гвоздей отверстые раны
на ладонях моих.
Видишь? Багряные,
кровоточат.
Уходя, не гляди
назад.
Вслед смотреть я не стану.
Да помолимся вместе святому
Каэтано
за то, что обоим нам ясно,
и мне и тебе, - наши встречи
напрасны.
Спи вечным небом, непогодой мая
и теплым снегом в пасмурную зиму!
Спи, об ушедшей жизни забывая!
Цветком любви моя рука согрета,
чтоб это имя ожило в чернилах.
И прячутся в золе стихов унылых
игра лучей, земля живого лета.
И Аполлон засыпал русло где-то,
где кровь моя, как камыши, застыла.
А ты разводишь охру и белила,
в которых - обещание букета.
И два противоречащих начала -
стиха и розы, алгебры и сини -
поэзия в одну борьбу связала.
О, красота твоих точеных линий!
Перу, резец печали по металлу!
Испания, скелет луны в долине!
Фиалка горней светозарной рани,
замерзшая над кручею вулкана,
ты - голос, что тревожит неустанно,
слепой и вездесущий - вне гортани.
Ты - снегопада близкого дыханье,
твои мечты - как белизна бурана.
Твое лицо - для нас живая рана,
а сердце - вольный голубок в тумане.
Лети же ввысь, не скованный погоней
напев зари, вступающий вначале,
пой, лилия, все горше и бездонней,
чтоб мы, склоняя головы, молчали,
и день и ночь струилась из ладоней
гирлянда нескончаемой печали,
Семь сердец
ношу по свету.
В колдовские горы, мама,
я ушел навстречу ветру.
Ворожба семи красавиц
в семь зеркал меня укрыла.
Пел мой голос семицветный,
разлетаясь легкокрыло.
Амарантовая, барка
доплывала без ветрила.
За других я жил на свете
и живу. Мою же душу
в грош не ставят мои тайны,
и для всех они наружу.
На крутой вершине, мама
(той, где сердце заплуталось,
когда с эхом побраталось),
повстречались я и ветер.
Семь сердец
ношу по свету.
Своего еще не встретил!
Мой циферблат конфетный
в пламени тает, бедный.
А ведь меня морочил,
вечное завтра прочил.
Сласти, цветы, чернила...
(Господи - все, что было!)
...в огненное жерло.
(Все, что меня ждало!)
Сеньориты былого
бродят замершим садом -
те, кого не любили,
с кавалерами рядом.
Кавалеры безглазы,
сеньориты безгласны;
лишь улыбки белеют,
словно веер атласный.
Словно в дымке, где розы
все от инея седы,
монастырские свечи
кружит марево бреда.
Бродит сонм ароматов,
вереница слепая,
по цветам запоздалым
невесомо ступая.
На раскосых лимонах
блики мертвенно-серы.
Свеся ржавые шпаги,
семенят кавалеры.
Зачем вы уплыть мне дали
к низовьям темных рыданий?
Зачем учился я плакать?
Мой плач такой уже старый,
что еле слезы волочит
и скоро сгинет, усталый.
Кто взял себе мои руки,
во тьме безрукого бросил?
Они другому ребенку
послужат парою весел.
Кого мои сны смутили?
Я спал так тихо и мирно.
И сон мой изрешетили.
И мама уже седая.
Зачем уплыть вы мне дали
по темной глади рыданий?
Над золотым
покоем
мой тополек
ютится.
Без одичалой
птицы.
Над золотым
покоем.
Над золотой водою
шепчется он с рекою
о золотом
покое.
Вслушиваюсь до боли,
и, как ягненку в поле,
волк
отвечает воем,
над золотым
покоем.
Трах-тах!..
И воздух умер.
Съежилось небо в крене.
Пали живые сосны.
Стоя дрожали тени.
Три наших тени.
Тук-тук...
Кто бы мог?
- Я пришла на твой порог,
я осенняя тоска.
- Что ты хочешь?
- Смоль виска.
- Не отдам я, спрячь суму.
- Не отдашь - сама возьму.
Тук-тук.
Та же тьма...
- Это я, твоя зима.
----------------------------------------------------------------------------
Библиотека всемирной литературы. Серия третья. Том 143
Испанские поэты XX вка.
М., "Художественная литература", 1977
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Из книги "Стихи о Конте Хондо" (1921)
Эллипс крика
с горы -
на другую.
Из олив,
черной радугой, над синевой
ночи.
А-а-ай!
Как смычок,
пробудивший вибрацию в длинных
струнах ветра.
А-а-ай!
(В деревушке пещерной
возникают лампады.)
А-а-ай!
Земля,
сухая от зноя,
и небо
ночное.
(Ветер оливок
и взгорий.)
Земля,
древний край
плошек
и горя.
Земля - потайных водоемов
вовек не измерить.
Земля
стрел и незрячей
смерти.
(Ветер по-над дорогой,
тополий ветер.)
Кинжал
острым лезвием
в сердце войдет,
как входит плуг
в выжженный луг.
_Нет,
не вонзайся мне в сердце,
нет_.
Кинжал,
словно солнечный луч, зажжет
колеблемую волну,
души моей глубину.
_Нет,
не вонзайся мне в сердце,
нет_.
Одетой в черное платье
весь мир ей кажется малым,
а сердце - большим необъятно.
_Одетой в черное платье_.
Ей кажется, горькие стоны
и нежные страстные вздохи
в потоке ветра утонут.
_Одетой в черное платье_.
Балкон остался открытым,
и сквозь перила балкона -
заря по небу разлита.
_Ай-яй-яй-яй-яй_,
одетой в черное платье!
Обоим нам ясно,
и мне и тебе: наши встречи
напрасны.
Сама ты все знаешь теперь:
я ее слишком любил.
Уходи ж... вот по этой тропе.
От гвоздей отверстые раны
на ладонях моих.
Видишь? Багряные,
кровоточат.
Уходя, не гляди
назад.
Вслед смотреть я не стану.
Да помолимся вместе святому
Каэтано
за то, что обоим нам ясно,
и мне и тебе, - наши встречи
напрасны.