Страница:
– Вы уж извините меня, Карина.
– За что? – удивляюсь я.
– За то, что втянули вас в это дело. Моя была идея, если честно.
– Не помню, чтобы меня куда-то втягивали.
– Понимаете, – у Стекова по-прежнему смущенный вид интеллигента, отдавившего кому-то ногу в трамвае, – мы полагали, что персонал тюрьмы сам отреагирует на побеги. Но они замолчали этот факт. Как только поняли, что своими силами изолировать меня не смогут, – перестали обращать внимание на побеги. Пришлось подкинуть информацию о побегах на тот уровень руководства МВД, который не посвящен в проект… в результате вас и отправили с инспекцией…
Вот оно что!
Я как-то и не задавалась вопросом, откуда появилась информация о неладах в виртуальной тюрьме. А ее, оказывается, распространили сами заключенные.
– Не надо извиняться, Антон, – говорю я. – Я выполняла свою работу. Вся ваша затея была ребячеством. Но за нее вы сами себя наказали – лишением свободы.
– Не беда. Неограниченной свободы не существует, – философски отвечает Стеков. – Вы убедились, что цель этого… этого аттракциона – эксперименты по созданию дайверов?
– Антон! – вмешивается Чингиз. – Бессмысленно. Карина все понимает, но она не на нашей стороне.
– Кажется, не только я? – не удерживаюсь от иронии.
Против ожиданий они не спорят.
– Не только, – соглашается Чингиз. – У нас есть друг… он дайвер. Но его способности особого рода, они уникальны. Он может уничтожить тюрьму. Может сделать так, что никто из заключенных не станет дайвером.
– Откуда такие таланты? – спрашиваю я. Лицо Чингиза серьезно, но в сказанное мне не верится.
Чингиз пожимает плечами:
– Так уж получилось… он работает непосредственно с глубиной.Но он не хочет вмешиваться.
– Почему? – спрашиваю я с любопытством. Оставим восторженные эпитеты на совести Чингиза, допустим, что его друг и впрямь настолько силен.
– Он сказал почти то же, что и ты, Карина. – Чингиз смотрит на меня из зрачков «стандартного программиста». – Что нельзя смешивать настоящий мир и глубину.Что виртуальность – это новое общество, новая реальность, мир без государственных границ и языковых барьеров. Нейтральная территория, как принято говорить. Уголок будущего, тянущийся в наше время. Глубинавыстроит себя сама, ее обитатели решат, что принять, а что отбросить.
– Молодец ваш друг.
– Какое-то время я подозревал, что ты – лишь одна из его масок, – признается Чингиз.
Пожимаю плечами. Бывает. Матрица поехала.
– Ты будешь наблюдать за экспериментом? – спрашивает Чингиз после паузы.
– Буду.
– Мы тоже, – кивает Чингиз. – Над Антоном экспериментов проводить не собираются. Сегодня назначены лишь три подопытных кролика.
Да, в недрах правительственного сервера Чингиз себя чувствует как дома. Но я не возмущаюсь, а задаю вопрос:
– И кто они?
– Их тебе демонстрировали. Убийца, который хочет приручить лисенка. Водитель, совершивший наезд. И еще один убийца, запертый в пустом городе.
– Ты даже знаешь, что с ними сделают? – спрашиваю я.
– Знаю. Лисенок умрет. Под колеса грузовика снова попадут двое детей. Убийца найдет умирающую женщину.
– Я их всех видела… – с удивлением говорю я. – Всех троих…
– Наверное, подполковник хочет сделать приятный сюрприз. – «Стандартный программист» улыбается жесткой улыбкой Чингиза. И я вдруг понимаю – он тоже готовит свои сюрпризы. Что бы ни говорили я или тот здравомыслящий супердайвер, но Чингиз из тех людей, которых невозможно остановить. Даже если он согласится, что глубинасама примет решение, это его не смутит.
Он просто объявит себя глубиной.
И будет решать за всех.
– Я вас покину, господа, – произношу я и встаю. Паренек в разговор так и не встревал – забавляется в углу комнаты со старой головоломкой, «кубиком Рубика». Антон Стеков печально смотрит на меня, временами беззвучно вздыхая. Ну а Чингиз в теле «стандартного программиста» – всего лишь говорящая кукла. – Антон, только один вопрос…
– Да? – скорбно спрашивает Стеков.
– Какого черта вы на все это пошли? Нет, я понимаю, высокие принципы, антигосударственные настроения, ваша натура анархиста… я прочитала личное дело. Но на полгода сесть в тюрьму! Зачем вам это?
Вопрос попадает в точку. Стеков начинает мяться, оглядывается на своих товарищей и даже словно бы немного краснеет.
– За вами еще что-то тянется? – спрашиваю я в лоб. – От чего вы прячетесь в тюрьме? Другое преступление или бандиты…
– О Господи, ну что за настырная женщина! – громко вопрошает Стеков. – Вот почему!
И он щиплет себя за могучее брюхо.
Ничего не понимаю, стою и растерянно взираю на смущенного, а оттого шумного и немного агрессивного хакера.
– Распустился я в последнее время! – с горечью сообщает Стеков. – Пузо отрастил, мотоцикл под задницей трещит, девушки в лицо смеются. Ты бы раньше меня видела, детка, я же стройный был, как молодой тополек! Ну нет у меня лишней силы воли, как выпью пива, так сразу аппетит разбирает. Пятнадцать килограммов за год набрал. Даже к врачу пошел, а тот говорит: полгода строгой диеты… разве ж я выдержу! А тут такая халява: питание строго по минимальным нормам, между едой куска не перехватишь, о пиве и вовсе забудь…
– Ну ты и крейзи! – радостно орет «сын стандартного программиста».
А Чингиз – тот и вовсе замирает в остолбенении.
Никогда не поверю!
Сесть в тюрьму, чтобы сбросить лишний вес!
– До чего дошло, книги про целлюлит стал читать, калории съеденные на калькуляторе высчитывал, из бани не вылезал, – продолжает убиваться Стеков. – Пробежки по утрам, прогулки перед сном… только аппетит нагуливал…
Тихо-тихо я пячусь к выходу.
Пожалуй, Антон Стеков и впрямь настолько нестандартный человек, что мог бы сесть на государственную диету…
А если и нет – то он не упустит случая поиздеваться над своими тюремщиками, высказывая такую версию.
– Психи! – только и говорю я, выскакивая из «внутренней Монголии» Антона Стекова.
И запоздало понимаю, что выдала реакцию, достойную шестнадцатилетнего оболтуса.
Сумасшедший дом. Нет, все мы, проводящие в глубинедесятки часов, немного спятили. Но эта троица – совсем уж крайний случай!
Охранник моим пребыванием в камере Стекова не интересуется. Либо не знает, что на самом деле там творится, либо получил инструкции не вмешиваться. В кабинет Томилина я возвращаюсь за полчаса до назначенного срока.
Почему-то подсознательно я ожидаю увидеть там новые лица. Каких-нибудь высоких чинов, с натужной улыбкой напяливших шлем перед входом в глубинуи теперь ведущих себя будто дети на конфетной фабрике.
Но Томилин один. Все-таки дело слишком скользкое, чтобы вышестоящие лица рискнули присутствовать. Попахивает от происходящего экспериментами на людях, ох как попахивает.
– Садитесь, Карина. – С прежней любезностью подполковник улыбается мне. Герани на столе уже нет, намеки кончились. – Как ваша экскурсия?
Видел ли он то, что происходило в камере Стекова?
Если хотел, то видел.
Значит, исходить надо именно из этого.
– Более чем полезная, – говорю я, и Томилин на мгновение хмурится. Пускай покрутит в голове разговор, попытается понять, что же меня заинтересовало. – Скажите, а что следует предпринять персоналу тюрьмы, обнаружив проникновение в тюрьму?
– Запросить пост охраны, – мгновенно реагирует подполковник. – Если следов проникновения не обнаружено, то на любых возможных посетителей не стоит обращать внимание. Даже если заключенный будет заниматься сексом с Мэрилин Монро или беседовать на философские темы с Чебурашкой. Кто знает, что там напридумывали психологи в зонах катарсиса?
Все понятно. Чингиз и Антон – жертвы собственной квалифицированности. Пока стандартные охранные системы их проникновения не замечают, Томилин может сколько угодно игнорировать неудобных визитеров.
Другое интересно: что он сделает, если хакер и дайвер учинят в тюрьме самый настоящий виртуальный бунт? Уж не это ли замыслил Чингиз в качестве собственного «сюрприза»?
Но это уже слишком серьезный шаг. За такое шестью месяцами не отделаться. И как бы меня ни раздражало их упрямство, но я мысленно молю их не делать таких глупостей.
Полковник куда-то звонит, и через минуту в кабинет входит молодой человек в грязноватом белом халате поверх штатской одежды. Кто-то из психологов? Или другой вольнонаемный сотрудник? Меня он раздражает, и я не сразу понимаю чем. Все дело в этой нарочито реальной одежде, несвежем халате и разболтанном виде.
Ну почему в глубинемы с легкостью готовы выглядеть хуже, чем есть на самом деле?
– Карина, Денис, – знакомит нас Томилин. Ни званий, ни должностей не звучит. – Все готово?
– Да, программы введены, – кивает Денис.
Я ожидаю, что мы пойдем в камеры «подопытных». Но Томилин набирает какую-то команду на терминале, и в одной из стен кабинета расползаются деревянные панели, открывая огромный экран.
– Карину очень интересует первый этап перевоспитания, – говорит Томилин. Не то с иронией, не то серьезно… – Карина, с кого начнем? У нас есть водитель, совершивший наезд на детей, катавшихся по тротуару на велосипедах. И двое убийц.
Мне не надо уточнять, что это за убийцы.
– Начните с водителя, – говорю я.
Экран будто превращается в окно – огромное окно, открытое в вечерний город. Обычные московские улицы, только людей немного. Здесь, в глубине,нет разницы между телеизображением и реальностью – и то, и другое иллюзорно.
Грузовик, что катится по улице, – обычный грузовик с пустым кузовом, с ободранной краской на кабине и грязным ветровым стеклом, несется совсем рядом – лишь протяни руку…
– Пускай детишек, Денис, – распоряжается Томилин.
И я чувствую к нему мимолетное уважение. За то, что он не сказал «пускай фантомы» или «начинай сеанс». Не спрятался за эвфемизмом.
Пускай это трижды нереально, пускай это лишь пляска электронов в кристаллах микросхем, но для того человека, что отбывает свой срок в виртуальной тюрьме, происходящее станет настоящим шоком.
1010
1011
1100.0
– За что? – удивляюсь я.
– За то, что втянули вас в это дело. Моя была идея, если честно.
– Не помню, чтобы меня куда-то втягивали.
– Понимаете, – у Стекова по-прежнему смущенный вид интеллигента, отдавившего кому-то ногу в трамвае, – мы полагали, что персонал тюрьмы сам отреагирует на побеги. Но они замолчали этот факт. Как только поняли, что своими силами изолировать меня не смогут, – перестали обращать внимание на побеги. Пришлось подкинуть информацию о побегах на тот уровень руководства МВД, который не посвящен в проект… в результате вас и отправили с инспекцией…
Вот оно что!
Я как-то и не задавалась вопросом, откуда появилась информация о неладах в виртуальной тюрьме. А ее, оказывается, распространили сами заключенные.
– Не надо извиняться, Антон, – говорю я. – Я выполняла свою работу. Вся ваша затея была ребячеством. Но за нее вы сами себя наказали – лишением свободы.
– Не беда. Неограниченной свободы не существует, – философски отвечает Стеков. – Вы убедились, что цель этого… этого аттракциона – эксперименты по созданию дайверов?
– Антон! – вмешивается Чингиз. – Бессмысленно. Карина все понимает, но она не на нашей стороне.
– Кажется, не только я? – не удерживаюсь от иронии.
Против ожиданий они не спорят.
– Не только, – соглашается Чингиз. – У нас есть друг… он дайвер. Но его способности особого рода, они уникальны. Он может уничтожить тюрьму. Может сделать так, что никто из заключенных не станет дайвером.
– Откуда такие таланты? – спрашиваю я. Лицо Чингиза серьезно, но в сказанное мне не верится.
Чингиз пожимает плечами:
– Так уж получилось… он работает непосредственно с глубиной.Но он не хочет вмешиваться.
– Почему? – спрашиваю я с любопытством. Оставим восторженные эпитеты на совести Чингиза, допустим, что его друг и впрямь настолько силен.
– Он сказал почти то же, что и ты, Карина. – Чингиз смотрит на меня из зрачков «стандартного программиста». – Что нельзя смешивать настоящий мир и глубину.Что виртуальность – это новое общество, новая реальность, мир без государственных границ и языковых барьеров. Нейтральная территория, как принято говорить. Уголок будущего, тянущийся в наше время. Глубинавыстроит себя сама, ее обитатели решат, что принять, а что отбросить.
– Молодец ваш друг.
– Какое-то время я подозревал, что ты – лишь одна из его масок, – признается Чингиз.
Пожимаю плечами. Бывает. Матрица поехала.
– Ты будешь наблюдать за экспериментом? – спрашивает Чингиз после паузы.
– Буду.
– Мы тоже, – кивает Чингиз. – Над Антоном экспериментов проводить не собираются. Сегодня назначены лишь три подопытных кролика.
Да, в недрах правительственного сервера Чингиз себя чувствует как дома. Но я не возмущаюсь, а задаю вопрос:
– И кто они?
– Их тебе демонстрировали. Убийца, который хочет приручить лисенка. Водитель, совершивший наезд. И еще один убийца, запертый в пустом городе.
– Ты даже знаешь, что с ними сделают? – спрашиваю я.
– Знаю. Лисенок умрет. Под колеса грузовика снова попадут двое детей. Убийца найдет умирающую женщину.
– Я их всех видела… – с удивлением говорю я. – Всех троих…
– Наверное, подполковник хочет сделать приятный сюрприз. – «Стандартный программист» улыбается жесткой улыбкой Чингиза. И я вдруг понимаю – он тоже готовит свои сюрпризы. Что бы ни говорили я или тот здравомыслящий супердайвер, но Чингиз из тех людей, которых невозможно остановить. Даже если он согласится, что глубинасама примет решение, это его не смутит.
Он просто объявит себя глубиной.
И будет решать за всех.
– Я вас покину, господа, – произношу я и встаю. Паренек в разговор так и не встревал – забавляется в углу комнаты со старой головоломкой, «кубиком Рубика». Антон Стеков печально смотрит на меня, временами беззвучно вздыхая. Ну а Чингиз в теле «стандартного программиста» – всего лишь говорящая кукла. – Антон, только один вопрос…
– Да? – скорбно спрашивает Стеков.
– Какого черта вы на все это пошли? Нет, я понимаю, высокие принципы, антигосударственные настроения, ваша натура анархиста… я прочитала личное дело. Но на полгода сесть в тюрьму! Зачем вам это?
Вопрос попадает в точку. Стеков начинает мяться, оглядывается на своих товарищей и даже словно бы немного краснеет.
– За вами еще что-то тянется? – спрашиваю я в лоб. – От чего вы прячетесь в тюрьме? Другое преступление или бандиты…
– О Господи, ну что за настырная женщина! – громко вопрошает Стеков. – Вот почему!
И он щиплет себя за могучее брюхо.
Ничего не понимаю, стою и растерянно взираю на смущенного, а оттого шумного и немного агрессивного хакера.
– Распустился я в последнее время! – с горечью сообщает Стеков. – Пузо отрастил, мотоцикл под задницей трещит, девушки в лицо смеются. Ты бы раньше меня видела, детка, я же стройный был, как молодой тополек! Ну нет у меня лишней силы воли, как выпью пива, так сразу аппетит разбирает. Пятнадцать килограммов за год набрал. Даже к врачу пошел, а тот говорит: полгода строгой диеты… разве ж я выдержу! А тут такая халява: питание строго по минимальным нормам, между едой куска не перехватишь, о пиве и вовсе забудь…
– Ну ты и крейзи! – радостно орет «сын стандартного программиста».
А Чингиз – тот и вовсе замирает в остолбенении.
Никогда не поверю!
Сесть в тюрьму, чтобы сбросить лишний вес!
– До чего дошло, книги про целлюлит стал читать, калории съеденные на калькуляторе высчитывал, из бани не вылезал, – продолжает убиваться Стеков. – Пробежки по утрам, прогулки перед сном… только аппетит нагуливал…
Тихо-тихо я пячусь к выходу.
Пожалуй, Антон Стеков и впрямь настолько нестандартный человек, что мог бы сесть на государственную диету…
А если и нет – то он не упустит случая поиздеваться над своими тюремщиками, высказывая такую версию.
– Психи! – только и говорю я, выскакивая из «внутренней Монголии» Антона Стекова.
И запоздало понимаю, что выдала реакцию, достойную шестнадцатилетнего оболтуса.
Сумасшедший дом. Нет, все мы, проводящие в глубинедесятки часов, немного спятили. Но эта троица – совсем уж крайний случай!
Охранник моим пребыванием в камере Стекова не интересуется. Либо не знает, что на самом деле там творится, либо получил инструкции не вмешиваться. В кабинет Томилина я возвращаюсь за полчаса до назначенного срока.
Почему-то подсознательно я ожидаю увидеть там новые лица. Каких-нибудь высоких чинов, с натужной улыбкой напяливших шлем перед входом в глубинуи теперь ведущих себя будто дети на конфетной фабрике.
Но Томилин один. Все-таки дело слишком скользкое, чтобы вышестоящие лица рискнули присутствовать. Попахивает от происходящего экспериментами на людях, ох как попахивает.
– Садитесь, Карина. – С прежней любезностью подполковник улыбается мне. Герани на столе уже нет, намеки кончились. – Как ваша экскурсия?
Видел ли он то, что происходило в камере Стекова?
Если хотел, то видел.
Значит, исходить надо именно из этого.
– Более чем полезная, – говорю я, и Томилин на мгновение хмурится. Пускай покрутит в голове разговор, попытается понять, что же меня заинтересовало. – Скажите, а что следует предпринять персоналу тюрьмы, обнаружив проникновение в тюрьму?
– Запросить пост охраны, – мгновенно реагирует подполковник. – Если следов проникновения не обнаружено, то на любых возможных посетителей не стоит обращать внимание. Даже если заключенный будет заниматься сексом с Мэрилин Монро или беседовать на философские темы с Чебурашкой. Кто знает, что там напридумывали психологи в зонах катарсиса?
Все понятно. Чингиз и Антон – жертвы собственной квалифицированности. Пока стандартные охранные системы их проникновения не замечают, Томилин может сколько угодно игнорировать неудобных визитеров.
Другое интересно: что он сделает, если хакер и дайвер учинят в тюрьме самый настоящий виртуальный бунт? Уж не это ли замыслил Чингиз в качестве собственного «сюрприза»?
Но это уже слишком серьезный шаг. За такое шестью месяцами не отделаться. И как бы меня ни раздражало их упрямство, но я мысленно молю их не делать таких глупостей.
Полковник куда-то звонит, и через минуту в кабинет входит молодой человек в грязноватом белом халате поверх штатской одежды. Кто-то из психологов? Или другой вольнонаемный сотрудник? Меня он раздражает, и я не сразу понимаю чем. Все дело в этой нарочито реальной одежде, несвежем халате и разболтанном виде.
Ну почему в глубинемы с легкостью готовы выглядеть хуже, чем есть на самом деле?
– Карина, Денис, – знакомит нас Томилин. Ни званий, ни должностей не звучит. – Все готово?
– Да, программы введены, – кивает Денис.
Я ожидаю, что мы пойдем в камеры «подопытных». Но Томилин набирает какую-то команду на терминале, и в одной из стен кабинета расползаются деревянные панели, открывая огромный экран.
– Карину очень интересует первый этап перевоспитания, – говорит Томилин. Не то с иронией, не то серьезно… – Карина, с кого начнем? У нас есть водитель, совершивший наезд на детей, катавшихся по тротуару на велосипедах. И двое убийц.
Мне не надо уточнять, что это за убийцы.
– Начните с водителя, – говорю я.
Экран будто превращается в окно – огромное окно, открытое в вечерний город. Обычные московские улицы, только людей немного. Здесь, в глубине,нет разницы между телеизображением и реальностью – и то, и другое иллюзорно.
Грузовик, что катится по улице, – обычный грузовик с пустым кузовом, с ободранной краской на кабине и грязным ветровым стеклом, несется совсем рядом – лишь протяни руку…
– Пускай детишек, Денис, – распоряжается Томилин.
И я чувствую к нему мимолетное уважение. За то, что он не сказал «пускай фантомы» или «начинай сеанс». Не спрятался за эвфемизмом.
Пускай это трижды нереально, пускай это лишь пляска электронов в кристаллах микросхем, но для того человека, что отбывает свой срок в виртуальной тюрьме, происходящее станет настоящим шоком.
1010
Виртуальная камера, которая показывает нам мчащийся грузовик, парит над машиной. Свет в кабинете Томилина меркнет, и у меня возникает ощущение киносеанса. Будто я смотрю свеженький голливудский боевик… один из тех, новомодных, где компьютерные образы самых популярных актеров всех времен и народов бродят в виртуальных декорациях… где мужественный Клинт Иствуд стоит плечом к плечу с импозантным Шоном Коннери и смазливым Леонардо ди Каприо… интерактивный фильм, где всю троицу можно усадить в лужу, а победит трогательный Чарли Чаплин…
Но этот фильм не интерактивен. Он режиссирован от первой до последней секунды. Что бы ни думал водитель грузовика.
– Ведь он совершил наезд в пьяном виде… – говорю я. – Ведь так?
– Он и сейчас нетрезв, – отвечает Томилин. – Для него были оставлены виртуальные бары.
– Но ведь невозможно повторить ту ситуацию с точностью, – не сдаюсь я.
– Почему? – удивляется Томилин.
И в этот миг грузовик сворачивает на перекрестке.
Будто отдернули занавес. Вечер сменяется днем. Широкий проспект – узкой улочкой, где и двум машинам-то не разъехаться. Тем более что навстречу бодро несутся несколько легковушек. Грузовик виляет, дергается, налетая на бордюр и выскакивая на тротуар.
А в нескольких метрах перед капотом едут на велосипедах двое мальчишек, уже начинающих оборачиваться на рев мотора.
– Оп, – говорит Томилин. Успевает сказать, прежде чем изображение дергается, переворачивается, начинает кружиться: виртуальная камера описывает немыслимую кривую, удерживаясь над кузовом грузовика.
Неужели в реальности возможно так выкрутить руль?
Скорость не так уж и высока. Сколь бы ни был пьян водитель, но он сбросил газ на повороте. Но удар все равно силен.
Капот сминается, втыкаясь в стену здания, грузовик разворачивает, он крошит стеклянную витрину, наполовину въезжая в продуктовый магазинчик. И я понимаю: что-то идет не так. Магазин не прорисован полностью, существуют лишь несколько метров перед витриной, а все остальное – серый туман, мгла без красок и форм. Из задравшегося вверх капота бьет пар и сочится бесцветная жидкость.
– Денис, – очень спокойно говорит Томилин, – я же просил…
– Да не мог он успеть повернуть, – отвечает Денис. – Все же обсчитано!
В его голосе слышится искреннее возмущение. Нет, вряд ли он психолог. Скорее программист, переводивший расплывчатые указания в цифровую форму.
– Скорость была тридцать четыре километра в час, радиус поворота… – бормочет Денис. Но Томилин жестом заставляет его замолчать.
А смятая дверь кабины со скрежетом открывается. Скорее вываливается, чем выходит, водитель. И не глядя на серый туман в глубине магазина, бредет сквозь стеклянное крошево витрины на улицу.
– Камеру сдвинуть! – рявкает Томилин.
Я не вижу, кто исполняет его команду. Возможно, у Дениса есть какой-то пульт, а может быть, нас слушают и другие сотрудники тюрьмы.
Но камера послушно сдвигается с места и плывет вслед за водителем.
И я начинаю смеяться.
Это уже не трагедия. Это фарс.
По улице все так же едут автомобили, все так же идут прохожие, не обращая никакого внимания на воткнувшийся в здание грузовик.
А нераздавленные велосипедисты продолжают ехать, с ужасом озираясь назад. Они едут на месте, колеса скользят по асфальту, сверкают спицы с красными кружками катафотов, длинные волосы одного из пареньков полощет на несуществующем ветру. Лучший в мире велотренажер.
Водитель обходит машину. Подходит к ребятам, смотрит на них, протягивает руку, словно намереваясь тронуть, – и тут же отдергивает. Достает мятую пачку «Примы», засовывает одну сигарету в рот, но забывает закурить и кричит:
– Бип! Бип-бип, вашу мать! Козлы, бип! Бип!
То ли он догадался, где камера. То ли это случайность – но он смотрит прямо на нас.
– Бип! – зло говорит Томилин. – Какой бип включил звуковой цензор?
– Но это же общее требование ко всем государственным учреждениям! – отбивается Денис.
Водитель, выронивший сигарету, достает другую. Садится на асфальт, закуривает, глядя на несущихся в никуда велосипедистов.
– Уберите… это, – командует Томилин. – Карина, прошу прощения.
– Бип, – говорю я с улыбкой. Именно «бип» я и хотела произнести.
– Смешно, – соглашается Томилин, когда гаснет экран. – Может быть, Карина, вы еще объясните, что это значит?
– Да если бы я знала…
На самом-то деле я догадываюсь. И готова поаплодировать Чингизу, устроившему свой сюрприз. Вот только…
– Наши визитеры изолированы? – спрашивает Томилин Дениса.
– Разумеется! – Видно, в этом программист уверен. – Стекова аппаратно отключили от глубины.А тем двоим задавили каналы. Начисто.
– Ну и какие версии? – спрашивает Томилин.
Ответа нет. И подполковник командует:
– Давайте второго!
– Какого именно?
– Давайте Казакова. Что там у него?
Экран загорается снова. Камера парит в небе, опускаясь кругами, будто хищная птица, выслеживающая добычу. Весконечная степь, ломкая сухая трава, человечек, сидящий на корточках…
Каким бы он ни был преступником, но сейчас это лишь человек, приговоренный к одиночеству. Человек, держащий в руках маленького грязно-рыжего лисенка.
– Его стоило бы позже… – задумчиво говорит Томилин. – Впрочем…
– У вас ничего не выйдет, – вдруг говорю я.
Томилин оборачивается, выжидающе смотрит на меня.
– Не знаю почему. Но не выйдет. Вы чего-то не поняли.
– Все дайверы обретали свои способности в результате сильного стресса, – медленно и убедительно, будто преподаватель тупому студенту, говорит Томилин. – Случайного стресса! А эти… стрессы… они выверены и рассчитаны. Они не могут не подействовать.
– Они подействуют, вот только как именно…
– Посмотрим. Придушите эту лису! – поворачиваясь к экрану, говорит Томилин.
Еще минуту ничего не происходит. Заключенный осторожно и бережно гладит крошечного зверька. Камера опускается совсем низко, заглядывает ему через плечо – так, что узкая симпатичная мордочка лисички заполняет пол-экрана.
А потом черные глазки начинают тускнеть.
Лисица тонко пищит, вздрагивает и вытягивается в длину. Дергается пушистый хвост.
Человек будто не замечает этого. Рука касается меха, оглаживает зверька. И едва-едва угадывается в шуме ветра голос.
– Нет.
Ни печали, ни боли, ни ярости.
И ни капли сомнения.
Он не верит в происходящее, этот злодей и убийца. Настоящий, без всяких смягчающих обстоятельств, злодей…
Не хочет верить.
Не поверит никогда.
Я читала его личное дело. Я знаю, что он убил свою жену. Я знаю, что он любил ее. И до сих пор, наверное, любит. И себя он осудил куда раньше, чем люберецкий районный суд…
– Нет, – еще раз говорит заключенный, проводя рукой по тельцу лисицы. – Нет.
И пушистый хвост вздрагивает.
Стриженая голова опускается, человек касается губами мордочки лисицы. И крошечный язычок ласково лижет его щеку.
– Она отключена, – не дожидаясь вопроса, говорит программист Денис. – Да нет ее вовсе! В программе оживление не предусмотрено!
На экране – человек гладит лисичку.
– Выключите, – говорит Томилин. И смотрит на меня.
– Будете третьего… катарситъ? – спрашиваю я.
– Имеет смысл? – вопросом на вопрос отвечает Томилин.
Я медлю. Я действительно пытаюсь ответить честно. Хотя бы потому, что кто бы ни стоял за всей этой жестокой пьесой, какие бы амбиции ни кипели в министерских умах, но для Томилина этот проект – совсем другое. Заслон на пути преступности, сверкающий меч и надежный щит в руках правосудия, настоящие стражи порядка, штампованные супермены глубины.
И ради этой цели он без колебаний подвергнет муке преступников.
Без колебаний… но и без радости.
– Он тоже не станет дайвером, – говорю я наконец. – Он что-то сделает… я даже не знаю, что именно… говорите, умирающая женщина в пустом городе? Нет, вряд ли он ее оживит. Скорее – добьет.
– Ее невозможно добить, – почти робко вставляет программист Денис. – В том-то и дело… этот тип – он маньяк, он обязательно попытается, но…
– Лисичку невозможно было оживить, – напоминаю я.
– Так в чем дело? – уже не спрашивает, а требует Томилин.
– Я знаю только одного дайвера, – говорю я. – Но разве вам непонятно, в чем разница? Это же так просто!
– Свобода, – вдруг говорит Томилин. – Бип.
– Способности дайверов – они все исходят из одного, – киваю я. – Только из одного. Они не терпят несвободы. Потому и могут входить и выходить из глубины– когда захотят. Поэтому видят лазейки в программной защите. Вы кого угодно сможете воспитать в своей тюрьме… людей, которые будут убивать и оживлять программы, к примеру. Но только не дайверов. Потому что дайвер в виртуальной тюрьме – невозможен.
Но этот фильм не интерактивен. Он режиссирован от первой до последней секунды. Что бы ни думал водитель грузовика.
– Ведь он совершил наезд в пьяном виде… – говорю я. – Ведь так?
– Он и сейчас нетрезв, – отвечает Томилин. – Для него были оставлены виртуальные бары.
– Но ведь невозможно повторить ту ситуацию с точностью, – не сдаюсь я.
– Почему? – удивляется Томилин.
И в этот миг грузовик сворачивает на перекрестке.
Будто отдернули занавес. Вечер сменяется днем. Широкий проспект – узкой улочкой, где и двум машинам-то не разъехаться. Тем более что навстречу бодро несутся несколько легковушек. Грузовик виляет, дергается, налетая на бордюр и выскакивая на тротуар.
А в нескольких метрах перед капотом едут на велосипедах двое мальчишек, уже начинающих оборачиваться на рев мотора.
– Оп, – говорит Томилин. Успевает сказать, прежде чем изображение дергается, переворачивается, начинает кружиться: виртуальная камера описывает немыслимую кривую, удерживаясь над кузовом грузовика.
Неужели в реальности возможно так выкрутить руль?
Скорость не так уж и высока. Сколь бы ни был пьян водитель, но он сбросил газ на повороте. Но удар все равно силен.
Капот сминается, втыкаясь в стену здания, грузовик разворачивает, он крошит стеклянную витрину, наполовину въезжая в продуктовый магазинчик. И я понимаю: что-то идет не так. Магазин не прорисован полностью, существуют лишь несколько метров перед витриной, а все остальное – серый туман, мгла без красок и форм. Из задравшегося вверх капота бьет пар и сочится бесцветная жидкость.
– Денис, – очень спокойно говорит Томилин, – я же просил…
– Да не мог он успеть повернуть, – отвечает Денис. – Все же обсчитано!
В его голосе слышится искреннее возмущение. Нет, вряд ли он психолог. Скорее программист, переводивший расплывчатые указания в цифровую форму.
– Скорость была тридцать четыре километра в час, радиус поворота… – бормочет Денис. Но Томилин жестом заставляет его замолчать.
А смятая дверь кабины со скрежетом открывается. Скорее вываливается, чем выходит, водитель. И не глядя на серый туман в глубине магазина, бредет сквозь стеклянное крошево витрины на улицу.
– Камеру сдвинуть! – рявкает Томилин.
Я не вижу, кто исполняет его команду. Возможно, у Дениса есть какой-то пульт, а может быть, нас слушают и другие сотрудники тюрьмы.
Но камера послушно сдвигается с места и плывет вслед за водителем.
И я начинаю смеяться.
Это уже не трагедия. Это фарс.
По улице все так же едут автомобили, все так же идут прохожие, не обращая никакого внимания на воткнувшийся в здание грузовик.
А нераздавленные велосипедисты продолжают ехать, с ужасом озираясь назад. Они едут на месте, колеса скользят по асфальту, сверкают спицы с красными кружками катафотов, длинные волосы одного из пареньков полощет на несуществующем ветру. Лучший в мире велотренажер.
Водитель обходит машину. Подходит к ребятам, смотрит на них, протягивает руку, словно намереваясь тронуть, – и тут же отдергивает. Достает мятую пачку «Примы», засовывает одну сигарету в рот, но забывает закурить и кричит:
– Бип! Бип-бип, вашу мать! Козлы, бип! Бип!
То ли он догадался, где камера. То ли это случайность – но он смотрит прямо на нас.
– Бип! – зло говорит Томилин. – Какой бип включил звуковой цензор?
– Но это же общее требование ко всем государственным учреждениям! – отбивается Денис.
Водитель, выронивший сигарету, достает другую. Садится на асфальт, закуривает, глядя на несущихся в никуда велосипедистов.
– Уберите… это, – командует Томилин. – Карина, прошу прощения.
– Бип, – говорю я с улыбкой. Именно «бип» я и хотела произнести.
– Смешно, – соглашается Томилин, когда гаснет экран. – Может быть, Карина, вы еще объясните, что это значит?
– Да если бы я знала…
На самом-то деле я догадываюсь. И готова поаплодировать Чингизу, устроившему свой сюрприз. Вот только…
– Наши визитеры изолированы? – спрашивает Томилин Дениса.
– Разумеется! – Видно, в этом программист уверен. – Стекова аппаратно отключили от глубины.А тем двоим задавили каналы. Начисто.
– Ну и какие версии? – спрашивает Томилин.
Ответа нет. И подполковник командует:
– Давайте второго!
– Какого именно?
– Давайте Казакова. Что там у него?
Экран загорается снова. Камера парит в небе, опускаясь кругами, будто хищная птица, выслеживающая добычу. Весконечная степь, ломкая сухая трава, человечек, сидящий на корточках…
Каким бы он ни был преступником, но сейчас это лишь человек, приговоренный к одиночеству. Человек, держащий в руках маленького грязно-рыжего лисенка.
– Его стоило бы позже… – задумчиво говорит Томилин. – Впрочем…
– У вас ничего не выйдет, – вдруг говорю я.
Томилин оборачивается, выжидающе смотрит на меня.
– Не знаю почему. Но не выйдет. Вы чего-то не поняли.
– Все дайверы обретали свои способности в результате сильного стресса, – медленно и убедительно, будто преподаватель тупому студенту, говорит Томилин. – Случайного стресса! А эти… стрессы… они выверены и рассчитаны. Они не могут не подействовать.
– Они подействуют, вот только как именно…
– Посмотрим. Придушите эту лису! – поворачиваясь к экрану, говорит Томилин.
Еще минуту ничего не происходит. Заключенный осторожно и бережно гладит крошечного зверька. Камера опускается совсем низко, заглядывает ему через плечо – так, что узкая симпатичная мордочка лисички заполняет пол-экрана.
А потом черные глазки начинают тускнеть.
Лисица тонко пищит, вздрагивает и вытягивается в длину. Дергается пушистый хвост.
Человек будто не замечает этого. Рука касается меха, оглаживает зверька. И едва-едва угадывается в шуме ветра голос.
– Нет.
Ни печали, ни боли, ни ярости.
И ни капли сомнения.
Он не верит в происходящее, этот злодей и убийца. Настоящий, без всяких смягчающих обстоятельств, злодей…
Не хочет верить.
Не поверит никогда.
Я читала его личное дело. Я знаю, что он убил свою жену. Я знаю, что он любил ее. И до сих пор, наверное, любит. И себя он осудил куда раньше, чем люберецкий районный суд…
– Нет, – еще раз говорит заключенный, проводя рукой по тельцу лисицы. – Нет.
И пушистый хвост вздрагивает.
Стриженая голова опускается, человек касается губами мордочки лисицы. И крошечный язычок ласково лижет его щеку.
– Она отключена, – не дожидаясь вопроса, говорит программист Денис. – Да нет ее вовсе! В программе оживление не предусмотрено!
На экране – человек гладит лисичку.
– Выключите, – говорит Томилин. И смотрит на меня.
– Будете третьего… катарситъ? – спрашиваю я.
– Имеет смысл? – вопросом на вопрос отвечает Томилин.
Я медлю. Я действительно пытаюсь ответить честно. Хотя бы потому, что кто бы ни стоял за всей этой жестокой пьесой, какие бы амбиции ни кипели в министерских умах, но для Томилина этот проект – совсем другое. Заслон на пути преступности, сверкающий меч и надежный щит в руках правосудия, настоящие стражи порядка, штампованные супермены глубины.
И ради этой цели он без колебаний подвергнет муке преступников.
Без колебаний… но и без радости.
– Он тоже не станет дайвером, – говорю я наконец. – Он что-то сделает… я даже не знаю, что именно… говорите, умирающая женщина в пустом городе? Нет, вряд ли он ее оживит. Скорее – добьет.
– Ее невозможно добить, – почти робко вставляет программист Денис. – В том-то и дело… этот тип – он маньяк, он обязательно попытается, но…
– Лисичку невозможно было оживить, – напоминаю я.
– Так в чем дело? – уже не спрашивает, а требует Томилин.
– Я знаю только одного дайвера, – говорю я. – Но разве вам непонятно, в чем разница? Это же так просто!
– Свобода, – вдруг говорит Томилин. – Бип.
– Способности дайверов – они все исходят из одного, – киваю я. – Только из одного. Они не терпят несвободы. Потому и могут входить и выходить из глубины– когда захотят. Поэтому видят лазейки в программной защите. Вы кого угодно сможете воспитать в своей тюрьме… людей, которые будут убивать и оживлять программы, к примеру. Но только не дайверов. Потому что дайвер в виртуальной тюрьме – невозможен.
1011
Наверное, самое обидное вовсе не поражение. Полководец, который привел армии на поле брани, мечтает о победе. Но и к поражению он готов. А вот к тому, что вражья армия, о которой донесли разведчики, бесславно потонет при форсировании мелкой речушки или поголовно сляжет с банальной дизентерией, – к этому не готовятся.
Томилин долго смотрит на меня, прежде чем с неохотой кивает.
– Наверное, вы правы, Карина. Наверное. Но черт возьми, как вы поняли? Проект готовили серьезные специалисты… кто вы такая, что сумели понять?
– Кто я? – пожимаю плечами. Вопрос мне задали риторический, но почему-то я собираюсь ответить.
Кто я?
Томилин долго смотрит на меня, прежде чем с неохотой кивает.
– Наверное, вы правы, Карина. Наверное. Но черт возьми, как вы поняли? Проект готовили серьезные специалисты… кто вы такая, что сумели понять?
– Кто я? – пожимаю плечами. Вопрос мне задали риторический, но почему-то я собираюсь ответить.
Кто я?
1100.0
«Лабиринт»
(Алый финал)
Кто я?
Я самая обыкновенная. Девочка компьютерного века. Одна из тех, кто учился буквам по клавиатуре. Одна из тех, кто рвался из дома не на улицу, а в сеть. Одна из тех, кто никогда не видел своих друзей. Одна из тех, кто привык быть кем угодно – вздорной грубоватой Ксенией, любопытной малолеткой Машей, писателем-детективщиком Романом, хакером Сёмой, солидной и умной Ольгой… меня было так много в глубине…
Я самая обыкновенная.
Просто я здесь живу.
А энергичный и умный подполковник Томилин – работает.
Да пусть я никогда не верила в дайверов! Пусть считала их сказкой. Но я же знала, о чем эта сказка: о свободе. О людях, которые не теряют себя в глубине.Не о волшебниках, творящих виртуальные чудеса, а о людях, научившихся жить в сети.
И пусть теперь я работаю в МВД, пусть у меня есть звание и должность, но я – гражданка Диптауна.
А уже потом – гражданка России.
– Я самая обыкновенная, – отвечаю я Томилину. – Только я здесь живу. Понимаете? Это плохо, наверное, что я здесь живу. Я, может, так и состарюсь в этом теле. И по службе никуда не продвинусь, мне это неинтересно. Зато я вижу то, чего вы не видите.
Томилин смотрит на Дениса, кивает, и тот быстро выходит. Косясь на меня… и вроде бы с симпатией.
Неужели он тоже доволен, что проект по созданию дайверов провалился?
– Начистоту… – хмуро спрашивает Томилин. – Вы довольны, что все так кончилось?
– Конечно, – говорю я. – Извините…
– Карина, но вы же понимаете, это ничего не изменит. Государству нужен контроль над глубиной.И не ради самого государства, ради мирных граждан, понимаете?
– Нет, не понимаю, – честно отвечаю я. – Ведь мы справляемся сами. Худо-бедно, но справляемся. Разве в настоящем мире у нас не осталось работы?
– Мы? – Подполковник интонацией выделяет слово.
И я киваю:
– Мы. Те, кто живет в глубине.
– Это ваш настоящий облик? – неожиданно спрашивает Томилин.
Таких вопросов не задают. Даже нижестоящим. Но я снова решаю ответить:
– Да.
– А у меня – не совсем. – Он внезапно улыбается. – Нехорошо получается… Ну и что вы напишете в отчете?
– Чистую правду, – отвечаю я. – Что ничего, заслуживающего служебного расследования, в тюрьме не обнаружено… за исключением мелких нарушений трудовой дисциплины. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но теперь-то я понимаю – это лишь часть программы перевоспитания осужденных.
Томилин кивает.
– Разрешите идти? – спрашиваю я. – Мне надо заняться отчетом.
– Я завтра буду в управлении, – говорит Томилин. – Со своим отчетом. В девять ноль-ноль. Насколько я понимаю…
согласно правилам хорошего тона… мне надо показаться вам в настоящем облике.
Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю невозмутимое лицо.
Интересно, он мудр и седоволос или молод и энергичен?
Интересно, конечно…
– Половину ночи я провожу в глубине.А в девять утра еще сплю, – отвечаю я. – Извините. Конечно, если это приказ…
Томилин качает головой:
– Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать.
И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его – настоящего. Не молодого и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился работать на компьютере, пытался постичь глубину– не из любви к ней, не из любопытства, а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого служаку, поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а ради того, чтобы делать свое дело.
Мне даже становится его жалко.
Но жалость – это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра.
– Всего доброго, – говорю я, прежде чем уйти.
Памятник Последнему Спамеру все так же облеплен молодежью. В глубинемного памятников, совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть там все что угодно. Вот только популярность памятника отследить нетрудно. Неудачные, возле которых никто не встречается, густо засиживают голуби, потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец приезжает грузовик из мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на свалку. Свалка вечна и бесконечна. Длинные ряды никому не нужных скульптур… страшненькое место.
В общем-то это конец всего в глубине.Здесь слишком много неудачных творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг, безумных философских теорий и мертвых картин. Все они уходят в никуда, в вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках.
Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных скамеек. Я нахожу лишь одну, беру в ларьке бутылку пива и сажусь – нарочито посередине скамейки, давая понять, что не жажду случайных знакомств. Ко мне и не подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в глубине.Без бдительного надзора полиции, без суперменов-дайверов из МВД. Значит, мы что-то умеем?
Памятники – это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания, но это единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом.
И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво – оно холодное ровно настолько, насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была маленькой, я однажды испугалась неба. Я с родителями была на море и однажды, растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким бездонным и чистым, что я поняла – в него можно упасть. Оторваться от горячего песка, нелепо взмахнуть руками и полететь вверх – в небо, которое станет бездной. А над головой закружится перевернутая земля, и плачущие родители, и задравшие головы зеваки, и качающие ветвями деревья. Они не упадут в небо, ведь они не знают, что в небо можно упасть…
Я самая обыкновенная. Девочка компьютерного века. Одна из тех, кто учился буквам по клавиатуре. Одна из тех, кто рвался из дома не на улицу, а в сеть. Одна из тех, кто никогда не видел своих друзей. Одна из тех, кто привык быть кем угодно – вздорной грубоватой Ксенией, любопытной малолеткой Машей, писателем-детективщиком Романом, хакером Сёмой, солидной и умной Ольгой… меня было так много в глубине…
Я самая обыкновенная.
Просто я здесь живу.
А энергичный и умный подполковник Томилин – работает.
Да пусть я никогда не верила в дайверов! Пусть считала их сказкой. Но я же знала, о чем эта сказка: о свободе. О людях, которые не теряют себя в глубине.Не о волшебниках, творящих виртуальные чудеса, а о людях, научившихся жить в сети.
И пусть теперь я работаю в МВД, пусть у меня есть звание и должность, но я – гражданка Диптауна.
А уже потом – гражданка России.
– Я самая обыкновенная, – отвечаю я Томилину. – Только я здесь живу. Понимаете? Это плохо, наверное, что я здесь живу. Я, может, так и состарюсь в этом теле. И по службе никуда не продвинусь, мне это неинтересно. Зато я вижу то, чего вы не видите.
Томилин смотрит на Дениса, кивает, и тот быстро выходит. Косясь на меня… и вроде бы с симпатией.
Неужели он тоже доволен, что проект по созданию дайверов провалился?
– Начистоту… – хмуро спрашивает Томилин. – Вы довольны, что все так кончилось?
– Конечно, – говорю я. – Извините…
– Карина, но вы же понимаете, это ничего не изменит. Государству нужен контроль над глубиной.И не ради самого государства, ради мирных граждан, понимаете?
– Нет, не понимаю, – честно отвечаю я. – Ведь мы справляемся сами. Худо-бедно, но справляемся. Разве в настоящем мире у нас не осталось работы?
– Мы? – Подполковник интонацией выделяет слово.
И я киваю:
– Мы. Те, кто живет в глубине.
– Это ваш настоящий облик? – неожиданно спрашивает Томилин.
Таких вопросов не задают. Даже нижестоящим. Но я снова решаю ответить:
– Да.
– А у меня – не совсем. – Он внезапно улыбается. – Нехорошо получается… Ну и что вы напишете в отчете?
– Чистую правду, – отвечаю я. – Что ничего, заслуживающего служебного расследования, в тюрьме не обнаружено… за исключением мелких нарушений трудовой дисциплины. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но теперь-то я понимаю – это лишь часть программы перевоспитания осужденных.
Томилин кивает.
– Разрешите идти? – спрашиваю я. – Мне надо заняться отчетом.
– Я завтра буду в управлении, – говорит Томилин. – Со своим отчетом. В девять ноль-ноль. Насколько я понимаю…
согласно правилам хорошего тона… мне надо показаться вам в настоящем облике.
Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю невозмутимое лицо.
Интересно, он мудр и седоволос или молод и энергичен?
Интересно, конечно…
– Половину ночи я провожу в глубине.А в девять утра еще сплю, – отвечаю я. – Извините. Конечно, если это приказ…
Томилин качает головой:
– Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать.
И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его – настоящего. Не молодого и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился работать на компьютере, пытался постичь глубину– не из любви к ней, не из любопытства, а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого служаку, поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а ради того, чтобы делать свое дело.
Мне даже становится его жалко.
Но жалость – это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра.
– Всего доброго, – говорю я, прежде чем уйти.
Памятник Последнему Спамеру все так же облеплен молодежью. В глубинемного памятников, совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть там все что угодно. Вот только популярность памятника отследить нетрудно. Неудачные, возле которых никто не встречается, густо засиживают голуби, потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец приезжает грузовик из мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на свалку. Свалка вечна и бесконечна. Длинные ряды никому не нужных скульптур… страшненькое место.
В общем-то это конец всего в глубине.Здесь слишком много неудачных творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг, безумных философских теорий и мертвых картин. Все они уходят в никуда, в вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках.
Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных скамеек. Я нахожу лишь одну, беру в ларьке бутылку пива и сажусь – нарочито посередине скамейки, давая понять, что не жажду случайных знакомств. Ко мне и не подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в глубине.Без бдительного надзора полиции, без суперменов-дайверов из МВД. Значит, мы что-то умеем?
Памятники – это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания, но это единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом.
И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво – оно холодное ровно настолько, насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была маленькой, я однажды испугалась неба. Я с родителями была на море и однажды, растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким бездонным и чистым, что я поняла – в него можно упасть. Оторваться от горячего песка, нелепо взмахнуть руками и полететь вверх – в небо, которое станет бездной. А над головой закружится перевернутая земля, и плачущие родители, и задравшие головы зеваки, и качающие ветвями деревья. Они не упадут в небо, ведь они не знают, что в небо можно упасть…