Страница:
— Нас на занятиях по философии учили, что от одного человека ничего не зависит. — Василиса усмехнулась. — Так гласит марксизм-ленинизм… Впрочем, ты и предмета такого не знаешь, Кирилл.
— Я бы не стал доверять марксизму-ленинизму, — обиженно сказал я. — Особенно после развала СССР.
Василиса захохотала. С аппетитом откусила половину тульского пряника.
— Да и я не верю, Кирилл! Почему бы и нет? Один человек меняет один мир. Легко! Вот остальное — ерунда какая-то, уж извини…
— Почему? — возмутился я.
— Если твои арканцы…
— Они не мои!
— Если арканцы так легко просчитывают судьбы миров — вот этого убрали и мир стал другим, то им вовсе не нужны планеты-полигоны. Лаборатория, эксперименты — они для тех случаев, когда посчитать нельзя! А тут выходит, что арканцы все просчитывают на десятилетия вперед. И как сделать мир без технологий, и как сделать мир с технологиями. Тут у нас будет религия, тут наука, тут хиромантия и сбоку бантик… Хорошо, верю! Но тогда никакие эксперименты им не нужны!
Я развел руками:
— Василиса… что знаю, то и рассказываю!
— Все сложнее. — Она упрямо покачала головой. — Все сложнее, Кирилл.
— Согласен, — кивнул я. — Есть еще кое-что. Я думаю, что Аркан — вовсе не самый главный мир. Вот ты бы нумеровала кучу миров, включая свой, самый главный? Ты бы свой как обозвала? Тот, о котором другим и не стоит знать. Земля-один?
— Вообще никак бы не называла. Свой — он свой и есть. По определению. Тем более если это тайна.
— Вот! А они себя зовут — Земля-один! Значит, есть еще один мир! Земля-ноль! Вот они-то и есть главные кукловоды. Жители Аркана — это всего лишь исполнители!
К моему глубокому огорчению, Василиса отреагировала на мою гениальную догадку более чем прохладно.
— И что? Да хоть бы был еще и мир Минус Один! Ничего в ситуации не меняется. Самое главное — зачем? Кому это нужно — десяток планет, на которых совершенно разные общества? Эксперименты по созданию разных социумов? Сразу видно гуманитария. — Василиса улыбкой смягчила свои слова, но крыть мне все равно было нечем.
— Я не гуманитарий, — обиженно пробормотал я.
— А кто?
— Да вообще никто… хрен с горы… приказчик в компьютерной лавке… — Поднявшись, я прошелся по комнате. — Василиса, ну все равно — Аркан выполняет роль управляющего над всеми мирами. А кому и для чего это нужно… ну, вопрос…
— Я больше на другую тему думала, — сказала Василиса. — Кому я сдалась — функционала из меня делать? Какой из меня таможенник? У меня даже двери открылись — никому не нужные… Вот ты говоришь, нас выдергивают из мира — и мир меняется… Не верю! Путина выдерни — изменится! Папу Римского! Пелевина какого-нибудь… Джонни Деппа… Элтона Джона… Да хоть бы и Диму Билана! Есть люди, от которых и впрямь что-то зависит. А от меня? И от тебя… уж не обижайся.
— Из меня таможенник хороший получился, — с неуместной гордостью сказал я. — Очень хорошие двери открылись. Только мне так кажется, этого никто не ожидал.
— Значит, не для того нас выдергивали из жизни, чтобы мир изменился, — сказала Василиса. — Тут что-то другое, Кирилл. Вот в этом тебе и надо разбираться.
— Мне? — Я присел на подоконник. За спиной барабанили по карнизу дождевые капли.
— А кому еще? — спокойно сказала Василиса, поворачиваясь ко мне. — Я, помнишь ли, к этому зданию привязана поводочком. Восемь километров семьсот четырнадцать метров. Вычислила на досуге… Отойду на это расстояние — сдохнет моя функция. Стану я самым обычным человеком. Вот только меня никто не вспомнит, Кирилл. Стану бомжевать, спать в теплотрассах, научусь одеколон пить…
— Меня вспомнили, — сказал я. — И родители, и друзья.
— С тобой вообще все непонятно, — сказала Василиса. — Как ты сумел победить акушерку? А этого, куратора?
— Не знаю. — Я невольно покосился на руку. И заслужил еще одну ироническую реплику:
— В кольца всевластья не верю. Сама их ковала, когда фильм модным был. Тут дело не в кольце, в тебе…
— С чего мне начать, Василиса? — спросил я. — Помоги.
— Почему я?
— У меня больше нет друзей-функционалов.
Василиса хмыкнула:
— Друзей…
Я благоразумно промолчал.
— По всему выходит — тебе надо пробраться в Аркан. И там уже искать разгадку. Но дверей-то туда нет!
— Должны быть. Только их держат в тайне. Кто-то же перебросил полицейских из Аркана в Орел! — Я спрыгнул на пол. Поглядел в окно — то самое, что запомнилось мне при первом визите.
— Да уж, на поезде они приехать не могли, — фыркнула Василиса.
— Я думаю, что на поезде они приехали из Орла в Харьков, — сказал я, глядя на тихую осеннюю улочку.
Дождь за окном припустил вовсю, и крепкие парни в одинаковой одежде достали черные зонтики. Тоже одинаковые. Они полукругом стояли у башни и молча смотрели в окно.
Прямо мне в глаза.
Я отступил от окна. Медленно сдвинулся в сторону.
Все тот же пристальный взгляд. Никто не шевельнулся, не мигнул.
— Они меня видят? — спросил я.
— Нет, — отозвалась подошедшая Василиса. — Стекло только изнутри прозрачное.
— Все равно… знают, что я тут.
— Или предполагают. Если они тебя искали на поезде, то знают, куда направляешься. У тебя много знакомых в Харькове?
— Только ты.
Василиса еще раз заглянула в окно и нахмурилась:
— Кого-то ждут.
— Полицейского? — предположил я.
Василиса не стала отвечать на этот риторический вопрос. Окинула взглядом комнату — и спросила:
— Нирвана или Янус?
— Янус? — не понял я.
— Земля-четырнадцать. Зимой морозы, летом жара. Люди там не живут.
Я все понимал. Рассчитывать на то, что Василиса откажется впускать полицейского, когда тот рано или поздно придет, не стоило. Да я бы и сам об этом не попросил: придет еще одна акушерка и просто уничтожит функцию Василисы, эту маленькую, никому не нужную таможню между Землей, Нирваной и Янусом…
— Очень не хочется выбирать Янус, — сказал я. — Он плохо рифмуется. Василиса, ты можешь меня спрятать в Нирване?
Василиса посмотрела на окно, за которым было лето.
— Ты сразу отрубишься, — сказала она. — Ты ведь больше не функционал… Могу попросить местных спрятать тебя в поселке. Они уже неплохо научились заботиться о новичках. Но если полицейский решит проверить…
— Он решит, — кивнул я, вспоминая, как Цай — полицейский из города Кимгим — преследовал Иллан в Заповеднике. Впрочем, тогда Иллан удалось уйти.
Но Нирвана — совсем другое дело. Тут меня и преследовать не надо — бери тепленьким, со слюной изо рта и блаженной улыбкой идиота на лице.
— Где я могу укрыться на Янусе?
— Сейчас. — Василиса подошла к пузатому буфету, выдвинула ящик. Я следил, как она перебирает инструкции от микроволновки и холодильника, книжечки каких-то счетов (неужели даже функционалы вынуждены платить за электроэнергию?). Потом в ее руках появилась хорошо знакомая мне книжечка в кожаном переплете — таможенный справочник. На обложке было вытиснено серебром «ЯНУС». Очень хорошая книжка. Единственное, что в ней было странного, — толщина. Можно было подумать, что книга состоит из одной лишь обложки.
Практически так и оказалось: из Земли на Янус можно было возить все, что угодно. Обратно — тоже. Свод таможенных правил Земли-четырнадцать был неимоверно прост и короток.
Но Василису интересовали не правила. Из книжки она достала мятый листок, протянула мне:
— Вот. Жаль только, компас там не работает…
Это было подобие нарисованной от руки карты, примитивной, но понятной. В углу квадратик на извивающейся ленте — домик Василисы на реке. Скопище бугорков посередине — холмы (хотя больше всего это походило на попытку изнывающего от либидо студента нарисовать много больших сисек). В противоположном углу карты была нарисована башенка (хотя, опять же, ее можно было принять за попытку студента изобразить свое мужское достоинство на фоне многих больших сисек).
— Далеко? — Я ткнул в башенку пальцем.
— Двадцать два километра. — Василиса серьезно смотрела на меня. — Я туда не доходила, сам понимаешь.
— А чья это башня?
— Не знаю.
— А откуда у тебя карта?
Василиса заколебалась. Потом сказала:
— Я… однажды… Так вышло, помогла я одному человечку из Нирваны вырваться. Очень уж он хотел. Выпускать его на Землю нельзя было, это отследили бы. На Янусе тогда была весна. Единственное время года, когда там что-то приличное… летом жара убийственная, осенью ливни, зимой снег. Он ушел на Янус. А потом как-то прислал письмо. Уже с нашей Земли. Ему повезло дойти до этой башни и вернуться на Землю через нее.
— И этой карте можно верить? — спросил я.
— Да. — Голос ее был твердым. Но меня это не слишком радовало — я смотрел в окно. В третье, выходящее на названную в честь не самого симпатичного бога, да еще и некрасиво рифмующуюся планету.
За окном была серая мутная круговерть.
— Там ночь? — спросил я.
— День, — ответила Василиса, поколебавшись.
— И ты полагаешь, я дойду?
Василиса подошла к окну, прижала лицо к стеклу. Я не сразу сообразил, что за окном, вывешенный в чужой мир, висит термометр — самый банальный спиртовой термометр отечественного производства, стеклянная трубочка с двумя пластиковыми держалками на концах.
— Минус десять, — сказала Василиса. — Морозы там пока не ударили… у тебя есть шанс.
— Двадцать километров?
— Двадцать два. Но ты, похоже, потерял способности функционала не до конца. Вдруг это тебе поможет?
— У меня курточка на рыбьем меху, — сказал я.
— Да и ботиночки на тонкой подошве, — без улыбки подтвердила Василиса. — Решай. Если пойдешь — я тебя снаряжу.
— А если нет?
Василиса развела руками. Помедлила секунду, сказала:
— Не стану я с полицейским драться. Убьет он меня… а на мне целый поселок. Уходи, Кирилл. За тобой непременно придут.
Я еще раз глянул в окно — на Харьков, такой гостеприимный, еще даже не заснеженный… С рекламного плаката на другой стороне улицы улыбались трое мужиков — видимо, призывали что-то покупать. Впрочем, ветер и дождь изрядно потрепали плакат, лицо у одного совсем расплылось, у другого — стало недовольным, и лишь третий вопреки всем погодным катаклизмам сохранял оптимизм.
Выбор мой был невелик и неплохо коррелировал и с тремя плакатными персонажами, и с известным придорожным камнем. Пойду в Нирвану — дурачком стану, останусь на Земле — совсем сгину. Какой-то шанс был лишь на Янусе.
Но двадцать два километра!
— У меня есть лыжи, — сказала Василиса. — Правильные лыжи, охотничьи, широкие… Ой! Нет их, Кирилл. Одну сломала, а новые так и не купила, зачем мне туда ходить-то… Ладно, там глубокий снег не лежит, ветром все сдувает. Справишься без лыж?
Я не стал ей рассказывать, что последний раз ходил на лыжах классе в пятом. А потом то ли глобальное потепление помешало, то ли сменившийся школьный физрук не любил лыжный спорт.
— Тащи теплую одежду, — велел я.
Зимняя одежда — настоящая, а не творения модных кутюрье, годные лишь для прогулок по подиуму, по сути своей пригодна и мужчинам, и женщинам. Как говорят эти самые кутюрье, жеманно улыбаясь: «унисекс». Но если не заморачиваться пуговицами не на ту сторону, то ничто не мешает мужчине надеть женский тулуп. Главное — чтобы женщина была правильная. Как из стихотворения Некрасова, которая и коня, и в избу.
К счастью, времена Некрасова миновали, и меня ждал не тулуп, а вполне современная «аляска» от известной американской фирмы. Сплошная синтетика, но в такой и в Сибири не страшно: вся из себя по принципу термоса, многослойная, вытягивающая пот, не пропускающая мороз и ветер… С пижонским пленочным термометром на подкладке — и еще более пижонским на клапане нагрудного кармана. Это, значит, чтобы видеть, как холодно снаружи и как тепло внутри…
Сапоги, к счастью, тоже были впору. Тесная обувь — самая большая опасность зимой. Но пластиковые «дутыши», хоть и выглядели несколько женственно, размер имели не меньше чем сорок третий. Я, правда, выразил сомнения, что синтетика спасет меня от холода. Но Василиса заявила, что эти сапоги ею проверены неоднократно и на любом морозе.
А вот меховая шапка оказалась мала. Василиса не стала по этому поводу грустить, а сунула мне вязаный колпачок, вызывающий в памяти смутные детские воспоминания: игры на свежем воздухе, кидание снежками и лепка снежных баб. Кажется, мы звали такие колпачки «петушками».
Впрочем, у «аляски» был хороший капюшон, так что несерьезный, тонкий «петушок» мне не был особо нужен.
— Надеюсь, у тебя найдутся перчатки? — спросил я.
— Возьми-ка мои рукавицы. — Василиса протянула мне что-то из кожи и меха, изрядно заношенное и пожженное снаружи искрами. — Руки у тебя будут безобразные, но зато тепло.
— Ты меня собираешь, как Маленькая Разбойница собирала Герду на поиски Кая, — пробормотал я.
Как ни странно, но Василиса вдруг покраснела. А потом как-то очень неловко чмокнула в губы. Прошептала:
— Спасибо, Кирилл.
Господи, что же она сочла комплиментом? Фразу про Маленькую Разбойницу? Или хватило одного слова «маленькая»?
Я вдруг подумал, что у нее почти наверняка есть любовник среди жителей Нирваны. Какой-нибудь наиболее сохранный и симпатичный. Но вряд ли он умеет говорить хоть какие-то комплименты…
— Тебе спасибо, — сказал я.
Мы стояли у дверей, ведущих на Янус. Я был уже вполне экипирован — и одет, и обут. Василиса нашла даже рюкзак — совсем не туристический, скорее городской, но все же удобно улегшийся на спину. Туда мы сложили мою легкую куртку, продукты, еще какую-то ерунду, которая могла пригодиться… Мне сразу вспомнился Котя, который отправлялся за Иллан.
— Нож мой сохранил? — вспомнила вдруг Василиса.
— Нет.
— Вот.
Ножи у нее, похоже, были разбросаны повсюду. Она взяла его со столика, стоящего у дверей в Нирвану, и торжественно вручила мне. Ничего так кинжал. Не хуже первого. Дай Бог, чтобы точно так же не понадобился.
— А если штурмовать не будут? — спросил я. И сам улыбнулся той глупости, что сказал.
— Давай подождем, — согласилась Василиса. Мне кажется, с облегчением согласилась.
В тот же миг в харьковскую дверь постучали. Осторожно, вежливо, деликатно. Только те, кто облечены и властью, и силой, позволяют себе так стучать.
— Иди. — Василиса мгновенно распахнула дверь на Янус. Пахнуло морозом, закружились в дверном проеме снежинки. — Иди на закат! Я впущу их не сразу, у тебя будет час или два.
— У тебя будут проблемы, — сказал я.
— Допустим, я была в Нирване. — Василиса усмехнулась. — Почти Пушкин получился… Была в Нирване, навещала убогих. А что тебя на Янус пропустила, так это моя функция — людей туда-сюда пропускать! Газету еще прочитать не успела, ничего не знала, не слышала… Иди!
Она быстро коснулась губами моего лба — на этот раз уже без всякой эротики, будто сестринским или материнским поцелуем. И вытолкала в метель.
Дверь за моей спиной мягко, почти беззвучно захлопнулась.
Я обернулся.
С этой стороны дом Василисы выглядел чем-то вроде крепостных развалин, в которых чудом уцелел один-единственный приземистый донжон. Одинокое окно на втором этаже мерцало тусклым дрожащим светом — будто от факела или свечей. Дом стоял на круче, внизу, под обрывом, угадывалось скованное льдом, засыпанное снегом русло реки.
А вокруг куролесила метель. Носились в воздухе снежинки, поскрипывал под ногами снег, на счастье, и впрямь неглубокий. Солнце в небе едва угадывалось сквозь снежные тучи. Холмы, через которые мне надо было перевалить, вставали впереди темной неприветливой стеной.
— Справлюсь, — пообещал я сам себе.
И пошел к холмам.
4
— Я бы не стал доверять марксизму-ленинизму, — обиженно сказал я. — Особенно после развала СССР.
Василиса захохотала. С аппетитом откусила половину тульского пряника.
— Да и я не верю, Кирилл! Почему бы и нет? Один человек меняет один мир. Легко! Вот остальное — ерунда какая-то, уж извини…
— Почему? — возмутился я.
— Если твои арканцы…
— Они не мои!
— Если арканцы так легко просчитывают судьбы миров — вот этого убрали и мир стал другим, то им вовсе не нужны планеты-полигоны. Лаборатория, эксперименты — они для тех случаев, когда посчитать нельзя! А тут выходит, что арканцы все просчитывают на десятилетия вперед. И как сделать мир без технологий, и как сделать мир с технологиями. Тут у нас будет религия, тут наука, тут хиромантия и сбоку бантик… Хорошо, верю! Но тогда никакие эксперименты им не нужны!
Я развел руками:
— Василиса… что знаю, то и рассказываю!
— Все сложнее. — Она упрямо покачала головой. — Все сложнее, Кирилл.
— Согласен, — кивнул я. — Есть еще кое-что. Я думаю, что Аркан — вовсе не самый главный мир. Вот ты бы нумеровала кучу миров, включая свой, самый главный? Ты бы свой как обозвала? Тот, о котором другим и не стоит знать. Земля-один?
— Вообще никак бы не называла. Свой — он свой и есть. По определению. Тем более если это тайна.
— Вот! А они себя зовут — Земля-один! Значит, есть еще один мир! Земля-ноль! Вот они-то и есть главные кукловоды. Жители Аркана — это всего лишь исполнители!
К моему глубокому огорчению, Василиса отреагировала на мою гениальную догадку более чем прохладно.
— И что? Да хоть бы был еще и мир Минус Один! Ничего в ситуации не меняется. Самое главное — зачем? Кому это нужно — десяток планет, на которых совершенно разные общества? Эксперименты по созданию разных социумов? Сразу видно гуманитария. — Василиса улыбкой смягчила свои слова, но крыть мне все равно было нечем.
— Я не гуманитарий, — обиженно пробормотал я.
— А кто?
— Да вообще никто… хрен с горы… приказчик в компьютерной лавке… — Поднявшись, я прошелся по комнате. — Василиса, ну все равно — Аркан выполняет роль управляющего над всеми мирами. А кому и для чего это нужно… ну, вопрос…
— Я больше на другую тему думала, — сказала Василиса. — Кому я сдалась — функционала из меня делать? Какой из меня таможенник? У меня даже двери открылись — никому не нужные… Вот ты говоришь, нас выдергивают из мира — и мир меняется… Не верю! Путина выдерни — изменится! Папу Римского! Пелевина какого-нибудь… Джонни Деппа… Элтона Джона… Да хоть бы и Диму Билана! Есть люди, от которых и впрямь что-то зависит. А от меня? И от тебя… уж не обижайся.
— Из меня таможенник хороший получился, — с неуместной гордостью сказал я. — Очень хорошие двери открылись. Только мне так кажется, этого никто не ожидал.
— Значит, не для того нас выдергивали из жизни, чтобы мир изменился, — сказала Василиса. — Тут что-то другое, Кирилл. Вот в этом тебе и надо разбираться.
— Мне? — Я присел на подоконник. За спиной барабанили по карнизу дождевые капли.
— А кому еще? — спокойно сказала Василиса, поворачиваясь ко мне. — Я, помнишь ли, к этому зданию привязана поводочком. Восемь километров семьсот четырнадцать метров. Вычислила на досуге… Отойду на это расстояние — сдохнет моя функция. Стану я самым обычным человеком. Вот только меня никто не вспомнит, Кирилл. Стану бомжевать, спать в теплотрассах, научусь одеколон пить…
— Меня вспомнили, — сказал я. — И родители, и друзья.
— С тобой вообще все непонятно, — сказала Василиса. — Как ты сумел победить акушерку? А этого, куратора?
— Не знаю. — Я невольно покосился на руку. И заслужил еще одну ироническую реплику:
— В кольца всевластья не верю. Сама их ковала, когда фильм модным был. Тут дело не в кольце, в тебе…
— С чего мне начать, Василиса? — спросил я. — Помоги.
— Почему я?
— У меня больше нет друзей-функционалов.
Василиса хмыкнула:
— Друзей…
Я благоразумно промолчал.
— По всему выходит — тебе надо пробраться в Аркан. И там уже искать разгадку. Но дверей-то туда нет!
— Должны быть. Только их держат в тайне. Кто-то же перебросил полицейских из Аркана в Орел! — Я спрыгнул на пол. Поглядел в окно — то самое, что запомнилось мне при первом визите.
— Да уж, на поезде они приехать не могли, — фыркнула Василиса.
— Я думаю, что на поезде они приехали из Орла в Харьков, — сказал я, глядя на тихую осеннюю улочку.
Дождь за окном припустил вовсю, и крепкие парни в одинаковой одежде достали черные зонтики. Тоже одинаковые. Они полукругом стояли у башни и молча смотрели в окно.
Прямо мне в глаза.
Я отступил от окна. Медленно сдвинулся в сторону.
Все тот же пристальный взгляд. Никто не шевельнулся, не мигнул.
— Они меня видят? — спросил я.
— Нет, — отозвалась подошедшая Василиса. — Стекло только изнутри прозрачное.
— Все равно… знают, что я тут.
— Или предполагают. Если они тебя искали на поезде, то знают, куда направляешься. У тебя много знакомых в Харькове?
— Только ты.
Василиса еще раз заглянула в окно и нахмурилась:
— Кого-то ждут.
— Полицейского? — предположил я.
Василиса не стала отвечать на этот риторический вопрос. Окинула взглядом комнату — и спросила:
— Нирвана или Янус?
— Янус? — не понял я.
— Земля-четырнадцать. Зимой морозы, летом жара. Люди там не живут.
Я все понимал. Рассчитывать на то, что Василиса откажется впускать полицейского, когда тот рано или поздно придет, не стоило. Да я бы и сам об этом не попросил: придет еще одна акушерка и просто уничтожит функцию Василисы, эту маленькую, никому не нужную таможню между Землей, Нирваной и Янусом…
— Очень не хочется выбирать Янус, — сказал я. — Он плохо рифмуется. Василиса, ты можешь меня спрятать в Нирване?
Василиса посмотрела на окно, за которым было лето.
— Ты сразу отрубишься, — сказала она. — Ты ведь больше не функционал… Могу попросить местных спрятать тебя в поселке. Они уже неплохо научились заботиться о новичках. Но если полицейский решит проверить…
— Он решит, — кивнул я, вспоминая, как Цай — полицейский из города Кимгим — преследовал Иллан в Заповеднике. Впрочем, тогда Иллан удалось уйти.
Но Нирвана — совсем другое дело. Тут меня и преследовать не надо — бери тепленьким, со слюной изо рта и блаженной улыбкой идиота на лице.
— Где я могу укрыться на Янусе?
— Сейчас. — Василиса подошла к пузатому буфету, выдвинула ящик. Я следил, как она перебирает инструкции от микроволновки и холодильника, книжечки каких-то счетов (неужели даже функционалы вынуждены платить за электроэнергию?). Потом в ее руках появилась хорошо знакомая мне книжечка в кожаном переплете — таможенный справочник. На обложке было вытиснено серебром «ЯНУС». Очень хорошая книжка. Единственное, что в ней было странного, — толщина. Можно было подумать, что книга состоит из одной лишь обложки.
Практически так и оказалось: из Земли на Янус можно было возить все, что угодно. Обратно — тоже. Свод таможенных правил Земли-четырнадцать был неимоверно прост и короток.
Но Василису интересовали не правила. Из книжки она достала мятый листок, протянула мне:
— Вот. Жаль только, компас там не работает…
Это было подобие нарисованной от руки карты, примитивной, но понятной. В углу квадратик на извивающейся ленте — домик Василисы на реке. Скопище бугорков посередине — холмы (хотя больше всего это походило на попытку изнывающего от либидо студента нарисовать много больших сисек). В противоположном углу карты была нарисована башенка (хотя, опять же, ее можно было принять за попытку студента изобразить свое мужское достоинство на фоне многих больших сисек).
— Далеко? — Я ткнул в башенку пальцем.
— Двадцать два километра. — Василиса серьезно смотрела на меня. — Я туда не доходила, сам понимаешь.
— А чья это башня?
— Не знаю.
— А откуда у тебя карта?
Василиса заколебалась. Потом сказала:
— Я… однажды… Так вышло, помогла я одному человечку из Нирваны вырваться. Очень уж он хотел. Выпускать его на Землю нельзя было, это отследили бы. На Янусе тогда была весна. Единственное время года, когда там что-то приличное… летом жара убийственная, осенью ливни, зимой снег. Он ушел на Янус. А потом как-то прислал письмо. Уже с нашей Земли. Ему повезло дойти до этой башни и вернуться на Землю через нее.
— И этой карте можно верить? — спросил я.
— Да. — Голос ее был твердым. Но меня это не слишком радовало — я смотрел в окно. В третье, выходящее на названную в честь не самого симпатичного бога, да еще и некрасиво рифмующуюся планету.
За окном была серая мутная круговерть.
— Там ночь? — спросил я.
— День, — ответила Василиса, поколебавшись.
— И ты полагаешь, я дойду?
Василиса подошла к окну, прижала лицо к стеклу. Я не сразу сообразил, что за окном, вывешенный в чужой мир, висит термометр — самый банальный спиртовой термометр отечественного производства, стеклянная трубочка с двумя пластиковыми держалками на концах.
— Минус десять, — сказала Василиса. — Морозы там пока не ударили… у тебя есть шанс.
— Двадцать километров?
— Двадцать два. Но ты, похоже, потерял способности функционала не до конца. Вдруг это тебе поможет?
— У меня курточка на рыбьем меху, — сказал я.
— Да и ботиночки на тонкой подошве, — без улыбки подтвердила Василиса. — Решай. Если пойдешь — я тебя снаряжу.
— А если нет?
Василиса развела руками. Помедлила секунду, сказала:
— Не стану я с полицейским драться. Убьет он меня… а на мне целый поселок. Уходи, Кирилл. За тобой непременно придут.
Я еще раз глянул в окно — на Харьков, такой гостеприимный, еще даже не заснеженный… С рекламного плаката на другой стороне улицы улыбались трое мужиков — видимо, призывали что-то покупать. Впрочем, ветер и дождь изрядно потрепали плакат, лицо у одного совсем расплылось, у другого — стало недовольным, и лишь третий вопреки всем погодным катаклизмам сохранял оптимизм.
Выбор мой был невелик и неплохо коррелировал и с тремя плакатными персонажами, и с известным придорожным камнем. Пойду в Нирвану — дурачком стану, останусь на Земле — совсем сгину. Какой-то шанс был лишь на Янусе.
Но двадцать два километра!
— У меня есть лыжи, — сказала Василиса. — Правильные лыжи, охотничьи, широкие… Ой! Нет их, Кирилл. Одну сломала, а новые так и не купила, зачем мне туда ходить-то… Ладно, там глубокий снег не лежит, ветром все сдувает. Справишься без лыж?
Я не стал ей рассказывать, что последний раз ходил на лыжах классе в пятом. А потом то ли глобальное потепление помешало, то ли сменившийся школьный физрук не любил лыжный спорт.
— Тащи теплую одежду, — велел я.
Зимняя одежда — настоящая, а не творения модных кутюрье, годные лишь для прогулок по подиуму, по сути своей пригодна и мужчинам, и женщинам. Как говорят эти самые кутюрье, жеманно улыбаясь: «унисекс». Но если не заморачиваться пуговицами не на ту сторону, то ничто не мешает мужчине надеть женский тулуп. Главное — чтобы женщина была правильная. Как из стихотворения Некрасова, которая и коня, и в избу.
К счастью, времена Некрасова миновали, и меня ждал не тулуп, а вполне современная «аляска» от известной американской фирмы. Сплошная синтетика, но в такой и в Сибири не страшно: вся из себя по принципу термоса, многослойная, вытягивающая пот, не пропускающая мороз и ветер… С пижонским пленочным термометром на подкладке — и еще более пижонским на клапане нагрудного кармана. Это, значит, чтобы видеть, как холодно снаружи и как тепло внутри…
Сапоги, к счастью, тоже были впору. Тесная обувь — самая большая опасность зимой. Но пластиковые «дутыши», хоть и выглядели несколько женственно, размер имели не меньше чем сорок третий. Я, правда, выразил сомнения, что синтетика спасет меня от холода. Но Василиса заявила, что эти сапоги ею проверены неоднократно и на любом морозе.
А вот меховая шапка оказалась мала. Василиса не стала по этому поводу грустить, а сунула мне вязаный колпачок, вызывающий в памяти смутные детские воспоминания: игры на свежем воздухе, кидание снежками и лепка снежных баб. Кажется, мы звали такие колпачки «петушками».
Впрочем, у «аляски» был хороший капюшон, так что несерьезный, тонкий «петушок» мне не был особо нужен.
— Надеюсь, у тебя найдутся перчатки? — спросил я.
— Возьми-ка мои рукавицы. — Василиса протянула мне что-то из кожи и меха, изрядно заношенное и пожженное снаружи искрами. — Руки у тебя будут безобразные, но зато тепло.
— Ты меня собираешь, как Маленькая Разбойница собирала Герду на поиски Кая, — пробормотал я.
Как ни странно, но Василиса вдруг покраснела. А потом как-то очень неловко чмокнула в губы. Прошептала:
— Спасибо, Кирилл.
Господи, что же она сочла комплиментом? Фразу про Маленькую Разбойницу? Или хватило одного слова «маленькая»?
Я вдруг подумал, что у нее почти наверняка есть любовник среди жителей Нирваны. Какой-нибудь наиболее сохранный и симпатичный. Но вряд ли он умеет говорить хоть какие-то комплименты…
— Тебе спасибо, — сказал я.
Мы стояли у дверей, ведущих на Янус. Я был уже вполне экипирован — и одет, и обут. Василиса нашла даже рюкзак — совсем не туристический, скорее городской, но все же удобно улегшийся на спину. Туда мы сложили мою легкую куртку, продукты, еще какую-то ерунду, которая могла пригодиться… Мне сразу вспомнился Котя, который отправлялся за Иллан.
— Нож мой сохранил? — вспомнила вдруг Василиса.
— Нет.
— Вот.
Ножи у нее, похоже, были разбросаны повсюду. Она взяла его со столика, стоящего у дверей в Нирвану, и торжественно вручила мне. Ничего так кинжал. Не хуже первого. Дай Бог, чтобы точно так же не понадобился.
— А если штурмовать не будут? — спросил я. И сам улыбнулся той глупости, что сказал.
— Давай подождем, — согласилась Василиса. Мне кажется, с облегчением согласилась.
В тот же миг в харьковскую дверь постучали. Осторожно, вежливо, деликатно. Только те, кто облечены и властью, и силой, позволяют себе так стучать.
— Иди. — Василиса мгновенно распахнула дверь на Янус. Пахнуло морозом, закружились в дверном проеме снежинки. — Иди на закат! Я впущу их не сразу, у тебя будет час или два.
— У тебя будут проблемы, — сказал я.
— Допустим, я была в Нирване. — Василиса усмехнулась. — Почти Пушкин получился… Была в Нирване, навещала убогих. А что тебя на Янус пропустила, так это моя функция — людей туда-сюда пропускать! Газету еще прочитать не успела, ничего не знала, не слышала… Иди!
Она быстро коснулась губами моего лба — на этот раз уже без всякой эротики, будто сестринским или материнским поцелуем. И вытолкала в метель.
Дверь за моей спиной мягко, почти беззвучно захлопнулась.
Я обернулся.
С этой стороны дом Василисы выглядел чем-то вроде крепостных развалин, в которых чудом уцелел один-единственный приземистый донжон. Одинокое окно на втором этаже мерцало тусклым дрожащим светом — будто от факела или свечей. Дом стоял на круче, внизу, под обрывом, угадывалось скованное льдом, засыпанное снегом русло реки.
А вокруг куролесила метель. Носились в воздухе снежинки, поскрипывал под ногами снег, на счастье, и впрямь неглубокий. Солнце в небе едва угадывалось сквозь снежные тучи. Холмы, через которые мне надо было перевалить, вставали впереди темной неприветливой стеной.
— Справлюсь, — пообещал я сам себе.
И пошел к холмам.
4
С тех пор, как человек научился считать, объясняться стало гораздо проще. Скажешь «горстка храбрецов сдерживала превосходящие силы противника» — только плечами пожмут, мол, горстки — они всякие бывают. А отчеканишь «триста спартанцев против десятков тысяч персов» — сразу становится ясен масштаб.
Одно дело «денежный мешок», другое — «мультимиллионер». Одно дело «страшный холод», другое — «минус сорок». Одно дело «марафонская дистанция», другое — «сорок два километра».
Никакие слова, никакие красочные эпитеты не сравнятся с той силой, что несут в себе числа.
Двадцать два километра.
Минус десять по Цельсию.
Честно говоря — совсем не страшная арифметика.
Зиму я любил. И даже зимний отдых. Пусть иностранцы пребывают в твердой уверенности, что зимой «русский мужик забиваться в свой изба и пить горячий водка из самовар». На самом деле выбраться зимой в подмосковный санаторий — большое удовольствие. Если ты не фанат зимних видов спорта, занятие все равно найдется: от катаний на снегоходах и санях до самых банальных пеших прогулок на свежем воздухе. А как потом пьется горячий чай! (Будем откровенны, рюмка-другая водки тоже не повредит.) Ну и поплавать в бассейне, глядя сквозь стеклянные стены на заснеженные деревья, попариться в сауне или парной… Что? Нет бассейна и сауны? Ну так надо выбирать правильные санатории…
Двадцать два километра — это просто большая прогулка на свежем воздухе.
Я отошел от дома Василисы метров на триста, прежде чем второй и последний раз оглянулся. В снежной круговерти едва-едва теплился свет в оконце. Минуту я постоял, кусая губы. Расстояние — не беда. Пройду. Главное — с пути не сбиться. Но тут помогут холмы. Судя по карте, они тянутся ровной широкой полосой, разделяя два портала. Так что когда гряда останется за спиной, то я буду идти прямо на башню другого таможенника. Солнце, хоть и едва видимое сквозь тучи, еще высоко, значит, полная тьма мне не грозит. Дойду.
Уже потом я поражался наивности — и своей, и Василисы. Причем если Василисе, живущей в теплом Харькове, эта наивность позволительна, то мне — вряд ли.
Наверное, все дело было в розе ветров, сдувавших снег со склонов к руслу реки. Но пока я не перевалил через вершину первого холма, идти действительно было просто. Ветер становился все сильнее и злее, но шел я по твердому обледенелому склону. А вот в лощине, лежащей за холмом, ноги сразу ушли в снег по колено. Еще один шаг — и я провалился в сугроб по пояс.
Переводя дыхание, я растерянно огляделся. Передо мной лежала небольшая, почти круглая котловина метров двадцати — тридцати в диаметре. Сущая ерунда! Вот только форсировать ее придется под слоем снега…
Я стянул рукавицы, засунул руки под капюшон и энергично потер уши. Так… Придется как-то обогнуть лощину. Развернувшись, я неохотно поднялся на гребень холма. Наклонил голову, защищая глаза от ветра, — и двинулся, огибая котловину поверху. Каменистый склон был покрыт предательской корочкой льда, слегка припорошенной инеем, но дешевые пластиковые сапоги и впрямь обладали неплохим сцеплением.
Миновав котловину, я поднял голову. В тот же миг, словно преисполнившись иронии, небеса Януса просветлели, солнце чуть ярче проглянуло сквозь тучи — и я увидел лежащую передо мной гряду холмов.
Все они были примерно одной высоты, будто стесанные исполинским рубанком. И пространство между холмами, все эти долинки-котлованы-расщелины, заполнял плотный, слежавшийся снег. Посыпьте вафельную пластинку сахарной пудрой — и вы представите в миниатюре, как это выглядело.
Можно было сколько угодно гадать, каким образом сложился такой рельеф. Может быть, всплывающие иногда навыки функционала-таможенника даже подсказали бы, как подобная местность называется.
В любом случае мне надо преодолеть гряду. И если спускаться в долинки невозможно, то придется идти поверху, по вершинам холмов. Скользко, конечно, зато не нужно мотаться вверх-вниз по склонам…
Так что я даже не расстроился. Пожал плечами, снова наклонил голову, пряча лицо от ветра, и осторожно двинулся по скользким, промороженным камням. В голове вдруг всплыла какая-то заумная фраза «Криогенный рельеф. Бугры пучения и западины термокарста». Наверное, это и была та самая подсказка от энциклопедических знаний, некогда предоставленных в мое распоряжение? Ну, тогда подсказка вышла неполной, без расшифровки. Я мог обозвать происходящее, но не рискнул бы хоть как-то объяснить свои слова.
Плевать. Не на интеллектуальном шоу. Двигать надо ногами, а не языком…
И я двигал ногами. Шел по каменистым тропкам, то спускаясь к заполненным снегом ямам (там ветер был потише), то поднимаясь на вершины холмов (и вот тут вьюга обрадованно набрасывалась на меня с новой силой). Московская зима — теплая и грязная, с мокрым серым снегом — теперь казалась мне почти идиллической. Еще сентиментальнее вспоминались улочки Кимгима с его запряженными в сани лошадками, неуклюжими полицейскими броневиками на спиртовой тяге, прогуливающимися парочками в старомодных, не рассчитанных на беготню и сутолоку костюмах.
Зима — это очень симпатичное время года. Если без ветра…
Первый раз я поскользнулся и упал где-то через полчаса. Совсем не ушибся и бодро двинулся дальше. А вот когда ноги разъехались второй раз — больно приложился копчиком о камень и съехал в заснеженную ложбину, уйдя в снег почти по пояс.
Страха не было. Я выругался, распластался на снегу — будто на трясине или зыбучем песке, — выполз на камни. Присел на корточки — ветер при этом почти не ощущался. Снял рукавицы, сбросил рюкзак, открыл его. Кажется, Василиса укладывала туда термос…
Термос и впрямь нашелся. Маленький, металлический. Чай внутри оказался едва теплым — у Василисы не было времени разогревать самовар.
Зато она плеснула в чай не то коньяка, не то виски. Я даже закашлялся, сделав глоток. Принюхался. Нет, пожалуй, это даже не виски, а ром. На морозе хорошо, конечно, но придется быть осторожнее.
Я сжевал каменный от мороза бублик и сгрыз кусок твердого шоколада. Посмотрел на часы — ого! Прошло уже два часа с того момента, как я оказался на Янусе.
И сколько же я прошел за это время? Если брать чистое расстояние… ну, километров пять. Максимум.
Результат мне не понравился. С каждой минутой будет накапливаться усталость. Меня будет грызть холод и слепить снег. Скорость снизится. Захочется спать. Сколько же еще идти? Часов шесть? Восемь? Десять?
А если, поскользнувшись в очередной раз, я… нет, даже не сломаю, а потяну ногу? Дома можно отлежаться вечерок — и бодро хромать дальше по жизни.
Здесь я просто умру.
И вот тут начал просыпаться страх.
Мы, жители больших городов, привыкли ожидать опасность — но только свою, привычную. Пьяную шпану в подворотне, идиота-водителя на встречке, террориста в самолете, отравленный близлежащим заводом воздух. Наши опасности большей частью техногенные и человеческие. Землетрясения, цунами и наводнения, как правило, не для нас. Даже в тех городах, где природные пакости случаются, где-нибудь в Токио или Лос-Анджелесе, нормальный гражданин куда больше боится увольнения с работы, чем коварства стихии.
Природу мы привыкли считать покоренной, ничуть не интересуясь ее мнением. И только те горожане, кто привык работать вдали от городов, взирают на опасности мегаполиса со снисходительной улыбкой. Они знают, как быстро и легко убивает сорокаградусный мороз, как перемалывает дома в гравий и щепу оползень, как стряхивает с земли все следы человека землетрясение.
А остальным этого лучше и не знать.
Я поднялся, натянул рукавицы — и поразился тому, как быстро они потеряли тепло. Вроде руки и не замерзли… а рукавицы выстудились… Что ж, урок. Снял рукавицы — спрятал их куда-нибудь под куртку.
Выйдя на гребень снова, я почувствовал, что ветер не то усилился, не то стал холоднее. Впрочем, термометр мои ощущения не подтвердил. Минус десять. Видимо, кажется после отдыха.
Я двинулся дальше.
Холмам, казалось, не будет конца. То, чему на карте придумывались игривые сравнения, в реальности оказалось вымороженными каменными прыщами, вспухшими на моем пути. Я шел сквозь ледяную пургу, то несущую в лицо снежную крупку, то подталкивающую в спину резкими, коварными ударами. Дважды я падал, один раз — погрузившись в снег почти с головой. Выбираться пришлось долго.
Часа через четыре, когда я уже совсем выбивался из сил и начал отчаиваться, Янус вдруг решил смилостивиться надо мной. Ветер стих — мгновенно, будто где-то щелкнули клавишей и выключили исполинский вентилятор. Снежные тучи разошлись, солнце тусклой лампочкой разгорелось в небе (мы, дети мегаполисов, любим сравнивать природные явления с техникой). Горизонт, только что прижатый снежными стенами, стремительно раздвинулся.
И я обнаружил, что почти миновал холмы.
Впереди — не так уж и далеко, километра четыре-пять, стояла башня — очень аккуратная, белокаменная, с рельефными зубчиками поверху. Больше всего она походила на ладью из простеньких дешевых шахмат.
Я оглянулся в надежде, что далеко позади желтой искрой проглянет окошко в доме Василисы. Нет, конечно, ничего уже не увидеть…
— Не так страшен черт… — пробормотал я. Это в городе человек, говорящий сам с собой, вызывает улыбку или брезгливое раздражение. Посреди пустыни, не важно, снежной или песчаной, ты понимаешь, как нам необходим живой голос, и начинаешь говорить с единственным доступным человеком, с самым верным собеседником — с самим собой.
Одно дело «денежный мешок», другое — «мультимиллионер». Одно дело «страшный холод», другое — «минус сорок». Одно дело «марафонская дистанция», другое — «сорок два километра».
Никакие слова, никакие красочные эпитеты не сравнятся с той силой, что несут в себе числа.
Двадцать два километра.
Минус десять по Цельсию.
Честно говоря — совсем не страшная арифметика.
Зиму я любил. И даже зимний отдых. Пусть иностранцы пребывают в твердой уверенности, что зимой «русский мужик забиваться в свой изба и пить горячий водка из самовар». На самом деле выбраться зимой в подмосковный санаторий — большое удовольствие. Если ты не фанат зимних видов спорта, занятие все равно найдется: от катаний на снегоходах и санях до самых банальных пеших прогулок на свежем воздухе. А как потом пьется горячий чай! (Будем откровенны, рюмка-другая водки тоже не повредит.) Ну и поплавать в бассейне, глядя сквозь стеклянные стены на заснеженные деревья, попариться в сауне или парной… Что? Нет бассейна и сауны? Ну так надо выбирать правильные санатории…
Двадцать два километра — это просто большая прогулка на свежем воздухе.
Я отошел от дома Василисы метров на триста, прежде чем второй и последний раз оглянулся. В снежной круговерти едва-едва теплился свет в оконце. Минуту я постоял, кусая губы. Расстояние — не беда. Пройду. Главное — с пути не сбиться. Но тут помогут холмы. Судя по карте, они тянутся ровной широкой полосой, разделяя два портала. Так что когда гряда останется за спиной, то я буду идти прямо на башню другого таможенника. Солнце, хоть и едва видимое сквозь тучи, еще высоко, значит, полная тьма мне не грозит. Дойду.
Уже потом я поражался наивности — и своей, и Василисы. Причем если Василисе, живущей в теплом Харькове, эта наивность позволительна, то мне — вряд ли.
Наверное, все дело было в розе ветров, сдувавших снег со склонов к руслу реки. Но пока я не перевалил через вершину первого холма, идти действительно было просто. Ветер становился все сильнее и злее, но шел я по твердому обледенелому склону. А вот в лощине, лежащей за холмом, ноги сразу ушли в снег по колено. Еще один шаг — и я провалился в сугроб по пояс.
Переводя дыхание, я растерянно огляделся. Передо мной лежала небольшая, почти круглая котловина метров двадцати — тридцати в диаметре. Сущая ерунда! Вот только форсировать ее придется под слоем снега…
Я стянул рукавицы, засунул руки под капюшон и энергично потер уши. Так… Придется как-то обогнуть лощину. Развернувшись, я неохотно поднялся на гребень холма. Наклонил голову, защищая глаза от ветра, — и двинулся, огибая котловину поверху. Каменистый склон был покрыт предательской корочкой льда, слегка припорошенной инеем, но дешевые пластиковые сапоги и впрямь обладали неплохим сцеплением.
Миновав котловину, я поднял голову. В тот же миг, словно преисполнившись иронии, небеса Януса просветлели, солнце чуть ярче проглянуло сквозь тучи — и я увидел лежащую передо мной гряду холмов.
Все они были примерно одной высоты, будто стесанные исполинским рубанком. И пространство между холмами, все эти долинки-котлованы-расщелины, заполнял плотный, слежавшийся снег. Посыпьте вафельную пластинку сахарной пудрой — и вы представите в миниатюре, как это выглядело.
Можно было сколько угодно гадать, каким образом сложился такой рельеф. Может быть, всплывающие иногда навыки функционала-таможенника даже подсказали бы, как подобная местность называется.
В любом случае мне надо преодолеть гряду. И если спускаться в долинки невозможно, то придется идти поверху, по вершинам холмов. Скользко, конечно, зато не нужно мотаться вверх-вниз по склонам…
Так что я даже не расстроился. Пожал плечами, снова наклонил голову, пряча лицо от ветра, и осторожно двинулся по скользким, промороженным камням. В голове вдруг всплыла какая-то заумная фраза «Криогенный рельеф. Бугры пучения и западины термокарста». Наверное, это и была та самая подсказка от энциклопедических знаний, некогда предоставленных в мое распоряжение? Ну, тогда подсказка вышла неполной, без расшифровки. Я мог обозвать происходящее, но не рискнул бы хоть как-то объяснить свои слова.
Плевать. Не на интеллектуальном шоу. Двигать надо ногами, а не языком…
И я двигал ногами. Шел по каменистым тропкам, то спускаясь к заполненным снегом ямам (там ветер был потише), то поднимаясь на вершины холмов (и вот тут вьюга обрадованно набрасывалась на меня с новой силой). Московская зима — теплая и грязная, с мокрым серым снегом — теперь казалась мне почти идиллической. Еще сентиментальнее вспоминались улочки Кимгима с его запряженными в сани лошадками, неуклюжими полицейскими броневиками на спиртовой тяге, прогуливающимися парочками в старомодных, не рассчитанных на беготню и сутолоку костюмах.
Зима — это очень симпатичное время года. Если без ветра…
Первый раз я поскользнулся и упал где-то через полчаса. Совсем не ушибся и бодро двинулся дальше. А вот когда ноги разъехались второй раз — больно приложился копчиком о камень и съехал в заснеженную ложбину, уйдя в снег почти по пояс.
Страха не было. Я выругался, распластался на снегу — будто на трясине или зыбучем песке, — выполз на камни. Присел на корточки — ветер при этом почти не ощущался. Снял рукавицы, сбросил рюкзак, открыл его. Кажется, Василиса укладывала туда термос…
Термос и впрямь нашелся. Маленький, металлический. Чай внутри оказался едва теплым — у Василисы не было времени разогревать самовар.
Зато она плеснула в чай не то коньяка, не то виски. Я даже закашлялся, сделав глоток. Принюхался. Нет, пожалуй, это даже не виски, а ром. На морозе хорошо, конечно, но придется быть осторожнее.
Я сжевал каменный от мороза бублик и сгрыз кусок твердого шоколада. Посмотрел на часы — ого! Прошло уже два часа с того момента, как я оказался на Янусе.
И сколько же я прошел за это время? Если брать чистое расстояние… ну, километров пять. Максимум.
Результат мне не понравился. С каждой минутой будет накапливаться усталость. Меня будет грызть холод и слепить снег. Скорость снизится. Захочется спать. Сколько же еще идти? Часов шесть? Восемь? Десять?
А если, поскользнувшись в очередной раз, я… нет, даже не сломаю, а потяну ногу? Дома можно отлежаться вечерок — и бодро хромать дальше по жизни.
Здесь я просто умру.
И вот тут начал просыпаться страх.
Мы, жители больших городов, привыкли ожидать опасность — но только свою, привычную. Пьяную шпану в подворотне, идиота-водителя на встречке, террориста в самолете, отравленный близлежащим заводом воздух. Наши опасности большей частью техногенные и человеческие. Землетрясения, цунами и наводнения, как правило, не для нас. Даже в тех городах, где природные пакости случаются, где-нибудь в Токио или Лос-Анджелесе, нормальный гражданин куда больше боится увольнения с работы, чем коварства стихии.
Природу мы привыкли считать покоренной, ничуть не интересуясь ее мнением. И только те горожане, кто привык работать вдали от городов, взирают на опасности мегаполиса со снисходительной улыбкой. Они знают, как быстро и легко убивает сорокаградусный мороз, как перемалывает дома в гравий и щепу оползень, как стряхивает с земли все следы человека землетрясение.
А остальным этого лучше и не знать.
Я поднялся, натянул рукавицы — и поразился тому, как быстро они потеряли тепло. Вроде руки и не замерзли… а рукавицы выстудились… Что ж, урок. Снял рукавицы — спрятал их куда-нибудь под куртку.
Выйдя на гребень снова, я почувствовал, что ветер не то усилился, не то стал холоднее. Впрочем, термометр мои ощущения не подтвердил. Минус десять. Видимо, кажется после отдыха.
Я двинулся дальше.
Холмам, казалось, не будет конца. То, чему на карте придумывались игривые сравнения, в реальности оказалось вымороженными каменными прыщами, вспухшими на моем пути. Я шел сквозь ледяную пургу, то несущую в лицо снежную крупку, то подталкивающую в спину резкими, коварными ударами. Дважды я падал, один раз — погрузившись в снег почти с головой. Выбираться пришлось долго.
Часа через четыре, когда я уже совсем выбивался из сил и начал отчаиваться, Янус вдруг решил смилостивиться надо мной. Ветер стих — мгновенно, будто где-то щелкнули клавишей и выключили исполинский вентилятор. Снежные тучи разошлись, солнце тусклой лампочкой разгорелось в небе (мы, дети мегаполисов, любим сравнивать природные явления с техникой). Горизонт, только что прижатый снежными стенами, стремительно раздвинулся.
И я обнаружил, что почти миновал холмы.
Впереди — не так уж и далеко, километра четыре-пять, стояла башня — очень аккуратная, белокаменная, с рельефными зубчиками поверху. Больше всего она походила на ладью из простеньких дешевых шахмат.
Я оглянулся в надежде, что далеко позади желтой искрой проглянет окошко в доме Василисы. Нет, конечно, ничего уже не увидеть…
— Не так страшен черт… — пробормотал я. Это в городе человек, говорящий сам с собой, вызывает улыбку или брезгливое раздражение. Посреди пустыни, не важно, снежной или песчаной, ты понимаешь, как нам необходим живой голос, и начинаешь говорить с единственным доступным человеком, с самым верным собеседником — с самим собой.