Лысенко Анатолий. Хомуня

   Хомуня улыбнулся. Смотринам он не придавал значения, не сомневался, что Игорь Святославич возьмет к себе в младшую дружину.
   Козьма и Хомуня въехали на княжеский двор, остановились у господского крыльца, соскочили на землю.
   Козьма хотел было передать своего коня сыну и войти в дом, доложить князю, но Игорь Святославич, сопровождаемый малолетними сыновьями, Олегом и Святославом, сам неожиданно появился на крыльце. Князь внимательно оглядел Хомуню, спустился по ступеням, подошел ближе.
   Игорь был высок и широкоплеч. Но и Хомуня, несмотря на молодые лета, не так уж и много уступал князю, а в воинских доспехах - вообще казался вполне зрелым мужем. Только мальчишеское, по-девичьи нежное лицо да светлый, словно серебристый, пушок на верхней губе выдавали в нем унота. Чуть-чуть отступив назад, князь резко замахнулся и ни с того ни с сего сильно толкнул ладонью в грудь Хомуни. Но Хомуня успел напрячь мышцы, устоял, даже не переступил ногами. А князь, отдернув руку и сморщив лицо, быстро поднес ладонь ко рту - уколол о новую кольчугу.
   Слизнув капельку крови, князь снова посмотрел на Хомуню.
   - Молодец. Силен. Мечом владеть умеешь?
   - Спытай, княже, - усмехнулся Хомуня. - Вели принести оружие.
   - Ишь ты, самому князю надумал голову срубить?
   - Избави бог, - стушевался Хомуня.
   - Ладно уж, верю. Грамоте обучен?
   Хомуня опустил голову, не нашелся, что ответить, боялся, как бы Игорь Святославич не уличил его в бахвальстве.
   - Не так, чтоб уж сильно, - выручил сына Козьма, - но читать-писать умеет по-русски и по-гречески. А вот тюркскую грамоту не знает. Но языку половецкому обучен.
   Князь Игорь в удивлении вскинул лохматые брови, улыбнулся.
   - Молодец! - еще раз похвалил он Хомуню. - Беру тебя отроком. При мне будешь. И жить будешь в моем доме. Найди ключника, скажи ему о воле моей. Только смотри: ослушаешься или поведешь себя недостойно - наказывать буду строго. Зовут как?
   - Хомуня.
   Игорь Святославич оглянулся на своих сыновей, пристально посмотрел на них и спросил:
   - Люб вам Хомуня? - и, не дожидаясь ответа, приговорил: - Люб - не люб, а жить будете вместе. Вы ему господа, он вам - холоп. Учиться будете у него. И если Хомуня за нерадивость кому из вас по загривку даст, не взыщу с него.
   Весной князь Игорь приказал трубить поход на половцев, выступить наметил двадцать третьего апреля, в праздник святого Георгия Победоносца. Князь не случайно выбрал именно этот день. Всегда считалось, если к важному делу приступаешь в день своего хранителя и заступника, то все исполнится, как задумал. Хомуня лишь к весне узнал, что Георгий - второе имя Игоря Святославича. Иметь по два имени, особенно у людей знатных и книжников, - считалось делом обычным: одно имя славянское, мирское; второе - дается при крещении, по церковному календарю.
   Как только распространилась весть о предстоящем походе, в городе стало шумно. Ратники чистили оружие, острили мечи. Два раза на дню, утром и вечером, ходили друг к другу пить живичное молочко - настой сосновой смолы в молоке, считали, что оно, если притом и отвары разных трав потреблять, никакие болезни на них не пустит, и носом обоняние улучшит, и немочь из головы выведет, и насморк уймет, очам светлость даст, охоту к еде прибавит и уныние отгонит.
   Хомуня тоже находил минуту, убегал домой, к матери. Уж лучше ее никто не умеет настаивать живицу, готовить лечебные отвары. Постепенно Настасья смирилась с судьбою, обида ушла из глаз ее. Но иногда все же страх тревожил материнское сердце, нет-нет да и покатится слеза по ее смуглой щеке. Настасья тотчас отвернется и, поборов печаль, тут же улыбнется Хомуне.
   Незадолго до начала похода прискакал из Трубчека брат Игоря, князь Всеволод, нетерпеливый, и минуты на месте не усидит, доски в повалуше прогибаются под его сапогами, так могуч телом. Узнала о приезде Всеволода жена Игоря, Ефросинья Ярославна, влетела - чуть с ног не сбила Хомуню, стоял на проходе, - и тут же очутилась в медвежьих лапах деверя. Обнял ее Всеволод - не побоялся раздавить хрупкое тело, - поцеловал сладко. Хомуня даже смутился, уперся глазами в стену, засмотрелся на роспись. Засмеялась Ярославна счастливым смехом, спросила:
   - Не хочешь ли меду хмельного, князь? Сама варила, может, испробуешь?
   - Принеси, Ефросиньюшка. Да поболе корчагу выбери, во рту пересохло. Игорь-то твой мыслью скачет от Чернигова до самой Тмутаракани, даже себе признаться боится, что хочет забрать у половцев поганых землю русскую, обагренную кровью дедов наших. Словно сокол парит над Русью, разглядывает степь половецкую, а угостить человека с дороги не догадывается.
   Игорь смотрит на брата, на жену любимую, улыбается. До чего хорошо ему с Ефросиньей.
   А Ефросинья подошла к Игорю, остановилась позади, положила руки на плечи, склонилась к уху, шепнула что-то и выбежала за дверь.
   Возвращаясь с медом, приостановилась у дверей повалуши, услышала голос Всеволода: <...напрасно в марте испугались гололеда, коней пожалели. Надо было еще тогда идти на половцев. Но коль так случилось, теперь не медли, брат>. <Во вторник седлаем коней - и в путь>, - успокаивал брата Игорь. А Всеволод все поторапливал: <Седлай, брат, седлай. Мои-то готовы. Мои куряне, - голос Всеволода потеплел, очень уж он любил своих ратников, - застоялись уже, силушку девать некуда, в бой рвутся>.
   Ефросинья вошла в повалушу, налила мед в кубки.
   - Все хвалишься своими курянами, - княгиня подала кубок деверю, будто на земле лучше их и ратников нет.
   - А где ж их взять, лучших, Ефросиньюшка? - засмеялся Всеволод.
   - Ну так уж и негде. Вишь, какого Игорь отыскал себе. - Ефросинья головой кивнула в сторону Хомуни. - Не смотри, что безусый. Девки глаза так и пялят, любиться хотят.
   - На то ума много не надо. Мои не до девок охочи, до рати. Имя и слава дороже человеку, чем красивое лицо.
   - Полно, расхрабрился. Смотри, Див услышит, предупредит половцев.
   - Э, Ефросиньюшка, стара стала птица эта. Пока долетит до половецкой степи, наши соколы разобьют полки хана Кончака и домой возвратятся.
   Всеволод вскоре уехал. А князь Игорь, свершив в церкви Спасского монастыря молебствие о победе русского войска, двинул свой полк к Путивлю, где княжил старший его сын, Владимир.
   Ехали не спеша. Впереди Игорь Святославич. <Вседши на кони>, ехала рядом с мужем и княгиня Ефросинья Ярославна. Тут же - младшие сыновья, Олег и Святослав, одному десять, другому одиннадцать лет от роду.
   В Путивле князь распрощался с Ярославной и повел дружину в половецкую степь. Русская рать становилась все больше и больше. По пути присоединились к Игорю со своими полками сын его, пятнадцатилетний Владимир, юный князь Путивльский, воевода Ольстин Алексич с полком Черниговских ковуев - племенем тюрок, служивших у русских князей, - потом племянник Святослав, князь Рыльский. А за Донцом - и брат, Всеволод, князь Трубчевский. Он шел из Курска по берегу Оскола.
   Больше всего Козьма был доволен тем, что удалось упросить князя Игоря в походе не держать при себе Хомуню, отдать ему, Козьме, в копье, - сыну еще учиться надо ратному делу, догляд за ним нужен. Одно дело махать мечом понарошке, другое - видеть перед собой врага лютого.
   В копье, где отец был старейшиной, Хомуня сдружился с Дылдой, таким же унотом, как и сам, еще не отведавшим запаха крови. И хотя Дылда уступал Хомуне в росте - был коротконог, и в ловкости - грузноват телом, - но силой обладал большой, меч держал в руке крепко, подмять под себя мог не только Хомуню, но, может быть, и человека бывалого.
   Все внове было молодым отрокам: и сам многодневный поход, и великое скопище конных и пеших ратников - стройными колоннами, словно ладьи плыли по неоглядным бездорожным степям, - незнакомые города и села, и голубые реки, и обилие зверей и птиц в непуганых ковыльных просторах.
   Перед тем, как переправиться через Псел, пошел нудный промозглый дождь. И хотя ратники натянули плащи, сырость все равно проникала под одежду, стылым ознобом неприятно холодила тело. А Дылде и вовсе не повезло. Когда переходили реку - неглубоко, лошадям еле доставало до брюха, - кобыла Дылды, испугавшись наскочившей на нее коряги, резко кинулась в сторону, Дылда не удержался, упал в воду. Хомуня, пока помог ратнику поймать лошадь и забраться в седло, тоже промок до нитки.
   Не успели согреться - бежали, держась за узду - наступил вечер. На ночлег остановились на окраине леса. Пока разводили костры, Козьма приказал Хомуне и Дылде побольше нарвать ольховых листьев. После ужина заставил обоих раздеться догола, закутал каждого в толстый слой листьев, перед тем смоченных в родниковой воде, а сверху тщательно укрыл рогожей. Сначала отроки стучали зубами от холода, но вскоре согрелись, начали потеть. Пот ручьями катился с обоих унотов, но Козьма раскутал их лишь глубокой ночью, облил холодной водой, отдал высушенную у костра одежду.
   Чтобы отроки быстрее привыкли к сырости, Козьма заставлял их проделывать такую процедуру каждый день. Да и сам не гнушался закалки, и себя обкладывал мокрыми листьями ольхи. А на него глядя, и другие стали заниматься тем же. Если кто жаловался на боль в голове, полученной от простуды, Козьма варил в воде ромашков цвет, горячим клал прямо на волосы, завязывал платком, сверху натягивал шапку.
   - Ромашков цвет - он боль снимает и память человеку наводит, укрепляет ее, - убеждал Козьма.
   Так и шли без особой грусти и сомнений. Но на девятый день пути, в послеполуденную пору, не успели выйти к Донцу, солнце, до тех пор хорошо согревавшее землю, начало вдруг меркнуть. Хотя небо все так же оставалось чистым, безоблачным, сумерки быстро окутывали землю. У Хомуни на душе тревожно стало от непонятного. Хотел спросить у отца, что произошло, почему потухает солнце, но не только Козьма, все ратники, князья и бояре угрюмо молчали, обнажили головы, позадирали к небу бороды - пялили удивленные глаза на осколок солнца.
   А оно становилось все меньше и меньше.
   - Это злой Див прикрыл его своими черными крылами, в месяц превратил рогатый, - не выдержав, громко прошептал Хомуня и помолился. - Боже, спаси солнце ясное. Дажьбог милосердный, помилуй нас, русичей, внуков своих.
   - Помилуй нас, боже, - подхватили ратники, стоявшие рядом с Хомуней, - освободи светило от зловещего Дива.
   То ли молитва разбудила дремавшего бога, то ли по другой причине разыгрался ветер, но поначалу лениво, а потом, словно собрался с силами, Стрибог так дунул на Дикое поле, что зашумел ковыль, склонились травы степные. Орел, паривший в небе, сложил крылья и камнем упал за холм. Тревожно заржали кони. Вскрикнули и тут же умолкли перепелы. Мыши в норы попрятались. Красные лисицы забегали, залаяли, как очумелые. В яругах, тьмою окутанных, волки хвосты поджали, в небо носы завострили, завыли на солнце, тьмою прикрытое.
   Совсем стушевались ратники, еще настойчивее стали просить бога не лишать солнца ясного. И бог внял молитвам русичей, освободил солнце от Дива зловредного. Прошло еще немного времени - и светило засияло, как прежде. Повеселели воины.
   Князь Игорь повернулся к дружине, громко спросил:
   - Ведает ли кто, что означает знамение это?
   Бояре стояли ближе всех к Игорю, они и ответили:
   - Не к добру оно, княже.
   Игорь еще раз взглянул на воскресшее солнце и снова окинул взором свои полки.
   - Братья и дружина! Никто не знает тайн божьих. Он один творец и знамениям, и всему миру своему. Добро ли сотворит бог, или ждет нас беда, после увидим, - сказал он и первым переправился через Донец.
   Уже за Великим Доном, когда подошли к Сюурлию, встретились с половцами. Хомуня сразу и не заметил их. Послеполуденная усталость тянула ко сну, и Хомуня случайно, может, в ожидании приказа сделать привал, взглянул на невысокие, с темными пятнами, холмы, длинной чередой выстроившиеся за рекой. Увидел и кудрявые облака дыма, поднимавшиеся из-за тех же холмов.
   Хомуня чуть склонился набок и рукоятью плети толкнул дремавшего в седле Дылду - они ехали рядом, стремя в стремя.
   - Глянь, что чернеет там? То ли палом земля выжжена, то ли стадо какое пасется? И дым.
   Короткорослый Дылда, привстав на стременах, вытянул шею, но ничего не увидел, перед глазами - лишь спины да укрытые шапками затылки ратников.
   - Просил же батю, - нарочито возмутился он, - подбери мне коня длинноногого. Так нет же, не послушался. Что увидишь, едучи на этом жеребенке?
   Хомуня бросил взгляд на рыжую кобылу своего друга, сравнил ее со своим жеребцом, усмехнулся:
   - Конь как конь. Если сам не удал, то нечего на животину валить.
   И тут внезапно для юных ратников полк остановился, их кони мордами ткнулись в крупы шедших впереди лошадей.
   - Половцы! Половцы! - пронеслось по рядам.
   Строй сразу нарушился, теперь и Дылда сумел взглянуть за речку. Он будто обрадовался встрече с противником, заулыбался.
   - Па-алом выжгло, - передразнил Хомуню. - Глаза протри.
   Передние ратники начали поворачивать назад, строй совсем рассыпался. Кто, еще не разобравшись в чем дело, в неведении продолжал продвигаться вперед, кто стоял в растерянности, без команды не решаясь двигаться ни в ту, ни в другую сторону.
   - Хомуня! Дылда! - донесся голос Козьмы. - Чего рты разинули? К обозу поворачивайте, к обозу! Вооружайтесь!
   Отроки в тесноте еле развернули коней и двинулись в обратную сторону.
   Толкая друг друга, воины Игоря бросились к телегам, на которых везли оружие и доспехи, торопливо надевали на себя кольчуги, шеломы, цепляли к поясу тяжелые мечи, разбирали щиты и копья.
   Облачившись в бронь, Хомуня вскочил в седло и снова посмотрел на противоположную сторону реки. Половцы стояли на том же самом месте, где увидел их в первый раз, будто они в самом деле терпеливо дожидались, пока русичи подготовятся к бою.
   Хомуня всматривался в беспорядочно разбросанные вражеские полки и чувствовал, как в душе его с каждой минутой все больше и больше нарастает волнение. Это был не страх. Половцы ничем не проявляли своей воинственности и стояли слишком далеко от лагеря русских. К тому же их оказалось не так уж много. Скорее всего Хомуне просто не терпелось приступить к делу, ради которого отмахали сотни верст и которого Хомуня толком еще не ведал. А ему очень хотелось сделать так, чтобы после первого боя не стыдно было смотреть в глаза ни отцу, ни князю Игорю.
   Ждать пришлось долго. Порой Хомуне даже казалось, что битва уже никогда не начнется, они так и будут стоять на разных берегах реки, а потом ни с чем разъедутся всяк в свою сторону.
   - Почему мы стоим? - подъехав к отцу, стоявшему на взгорке, нетерпеливо спросил Хомуня. - Или не будет сечи?
   - Не торопись. Сложить голову всегда успеешь.
   С кургана Хомуня увидел, что почти все русские полки пришли в движение, выстраивались в боевой порядок. Полк Игоря, стоявший все время на месте, оказался в самом центре. Справа от него расположились ратники Всеволода, слева - Святослава, а впереди - сына Игоря, пятнадцатилетнего полковника, княжича Владимира, там же - Черниговские ковуи с Ольстином.
   Вскоре войско медленно двинулось вперед. Но чем ближе подходили к неприятелю, тем больше возрастал боевой азарт, тем стремительнее двигались ратники.
   До реки оставалось совсем немного, когда половцы, издав боевой клич, двинулись навстречу - тут же зашелестели, защелкали о щиты первые стрелы. Хомуня уже схватился было за рукоять меча, приготовился вытащить его из ножен, но князь Игорь неожиданно остановил свой полк.
   Постояли немного и снова двинулись, но уже медленно, шагом.
   Полк спустился в низину, и Хомуня теперь видел перед собой лишь начищенные шлемы ратников. А когда опять поднялись на невысокий холмик, Хомуня увидел, что половцы уже обратились в бегство. Но преследовали их только ратники Владимира, Святослава да ковуи.
   В междуречье Сюурлия и Каялы, на лугу, богатом сочными травами и родниками, Игорь приказал остановиться. Ратники спешились, пустили лошадей на пастбище.
   Хомуня обламывал и носил к костру сухие ветки колючих кустарников и редко разбросанных по берегу Каялы берез, осин, тополей, безжалостно искалеченных лютыми зимними ветрами и гололедицей, а сам разочарованно посматривал на Игоря Святославича, в окружении бояр стоявшего неподалеку, у излучины реки. Ни боевого азарта, ни беспокойства об ушедших вперед полках у князя заметно не было.
   Вечером сюда же возвратились и те, кто преследовал половцев. Возбужденные удачей, они хвастливо рассказывали, как гнали поганых, как захватили их вежи, какие достались трофеи. После захода солнца, уже в сумерках, ратники огородили стан воткнутыми в землю заостренными внизу красными щитами и, выделив с каждого отряда по нескольку человек для охраны, улеглись спать.
   Хомуне долго не спалось. Он то и дело поднимал голову, прислушивался. Увидел, как князь Игорь прошел мимо их костра, остановился рядом с постовыми, поговорил с ними и двинулся дальше, вдоль реки.
   На рассвете Хомуня проснулся от шума, поднятого в лагере. Козьма спешно поднимал отроков, громко кричал:
   - Вставайте! Половцы рядом. Готовьте оружие, седлайте коней!
   Хомуня быстро вскочил, огляделся, но ни за воткнутыми в землю щитами, ни вдали, в туманной серой дымке, окутавшей реку, ничего не увидел. Растолкал Дылду, безмятежно спавшего у догорающего костра, побежал с ним на луг ловить лошадей. И лишь потом, когда чуть посветлело, у самой реки он увидел одинокие фигуры всадников. Их показалось так мало, что Хомуня рассмеялся.
   - Что-то мы пугливые стали, как зайцы...
   - Помолчи, орел бескрылый, - зыкнул на него отец.
   Козьма торопливо раздавал харч - житные, черные сухари и вяленое в пластинах мясо, - приказал есть быстрее и побольше. Начнется сеча неизвестно, когда еще доведется насытиться.
   Светало быстро. Как только рассеялся туман, Хомуня увидел, что половцы, все еще оставаясь в отдалении, на расстоянии двух-трех перестрелов, неодолимой стеной окружили лагерь. И стена эта, ощетинившаяся густым лесом пик, с каждой минутой становилась все более мощной и грозной.
   Ратники притихли, молча сжимали в руках рукояти мечей, копья. Стрелки, примеряясь, опробовали луки.
   Последовала команда: отдать лошадей коноводам, соединиться с пешими полками и вместе с ними, сражаясь, пробиваться к Донцу.
   И началась битва. Отроки Козьмы поначалу оказались в глубине полка и не участвовали в сече, прикрываясь щитами от густого роя половецких стрел, медленно отступали вместе с другими отрядами. Но к полудню и до них дошла очередь лицом к лицу встретиться с противником.
   Едва успели выстроиться в боевой порядок и пропустить в тыл уставших, мокрых от пота и крови ратников, на Хомуню наскочил высокий, в лохматой остроконечной шапке, с круглым щитом и короткой изогнутой саблей в руках, половец.
   Молнией сверкнула на солнце вражеская сабля - и тут же, как по железной тарелке, звякнула о щит Хомуни.
   - И-иых! - выдохнул половец и, прикрываясь исцарапанным, побитым щитом, замахнулся для нового удара.
   - И-иых!
   - Дзи-инь! - звякнула сабля о щит и опять сверкнула на солнце.
   Хомуня вскинул свой длинный меч, замахнулся, метясь в темную, ничем не прикрытую шею половца. Его противник присел и поднял щит, но слишком рано спрятал за ним лицо. Хомуня успел изменить направление удара, рубанул половца по незащищенной руке.
   Громко вскрикнув, половец уронил и саблю, и щит, здоровой рукой схватился за надрубленную кисть. И стоило ему чуть замешкаться, как сзади его безжалостно сбили с ног свои же, он упал, а на Хомуню уже наседал плотный, с непрерывно орущим окровавленным ртом и с выбитыми зубами - в глаза бросились красные пустые десны - новый противник.
   Потом и его не стало, появился еще один. И еще, и еще...
   Хомуня видел перед собой чужие, наполненные злобой лица, хищный оскал зубов, слышал предсмертные стоны раненых, нервный смех опьяненного кровью победителя, сумевшего срубить голову своему противнику; щитом и мечом отражал удары потемневших от крови сабель и сам не упускал возможности сразить неприятеля. Иногда он слышал голос отца, успевавшего биться и следить за сыном, предупредить его об опасности, а если появлялась возможность, то и прийти на помощь Хомуне.
   Потом Хомуня мельком увидел, как отец, вонзив острие меча в живот половца, похожего на откормленного борова, сам не успел защититься, повалился на землю с надрубленным плечом.
   - Прощай, сын! - услышал он голос отца.
   Хомуня бросился на помощь, но едва наклонился к отцу, его самого сильно толкнули в бок и он, не удержавшись, упал на мокрую от крови землю.
   И все-таки в тот день Хомуне не суждено было умереть. Спас его Дылда. Взревев нечеловеческим голосом, юный отрок щитом и мечом изо всех сил навалился на половцев, готовых затоптать Хомуню, они на секунду замешкались, но и этого было достаточно, чтобы друг его вскочил на ноги и подобрал свое оружие.
   Сеча продолжалась и на второй, и на третий день, пока силы не покинули ратников и они от усталости уже не могли удержать меча в своих ослабевших руках.
   Пять тысяч русичей половцы захватили в полон. Разорвали полки Игоревы, растащили его отроков по племенам, по кочевьям, по вежам. Кто выкуп ждал, а кто сразу гнал своих пленников на невольничий рынок к готским купцам. Хомуню продали в Константинополь.
   Там и заковали его в первый раз в кандалы. С тех пор-то и бросает его злая судьба по всему белому свету, на каждый день готовит все новые и новые испытания. Когда им конец придет?
   Только появилась надежда, что с помощью Бабахана обретет, наконец, долгожданную свободу, и вот на тебе - нарвались на Омара Тайфура.
   Что предпримет он, чтобы схватить своего сбежавшего раба? Как уйти от его цепких, безжалостных рук?
   - Пора прощаться с Бабаханом, - вслух прошептал Хомуня. - Только куда идти?
   Наконец, лошади ступили на узкий каменный карниз, что ведет к селению Бабахана, а вскоре показались и ворота, которые, едва перед ними появился обоз, тут же распахнули стоявшие в карауле два молодых, хорошо вооруженных воина.
   Едва въехали - из домов повыскакивали женщины и дети, бросились к отцам, братьям и сестрам. Селение наполнилось такой радостью, будто люди эти не виделись годы.
   Хомуня соскочил с седла и одиноко склонился над коновязью, привязал Сырму за повод, чтобы лошадь, разогретая большим переходом, не хватила холодной воды из шумевшего рядом ручья. И тут, едва не сбив с ног, кто-то наскочил на него сзади, крепко обхватил за шею маленькими ручонками. Обернувшись, Хомуня узнал Айту. Она, наслаждаясь приятным удивлением Хомуни, звонко закатилась счастливым детским смехом. Хомуня, задыхаясь от нахлынувших чувств, прижал к себе Айту, нежно погладил ее жесткие, заплетенные в косички длинные волосы. Он улыбался и повлажневшими глазами, будто сквозь пелену, смотрел на ее широко раскрытый громко смеющийся рот.
   Кругом все стихло. Семья Бабахана, люди из соседней сакли остановились поодаль и смотрели. Айта, смутившись, опустила голову.
   - Ты уже совсем выздоровела? - подавив волнение, спросил у нее Хомуня.
   Айта не успела ответить, подошли Емис и Сахира. И они не скрывали радости. Особенно Сахира. Это она сказала Хомуне:
   - Твоими руками повелевают боги. Я только что призналась Саурону, что потихоньку готовилась к похоронам Айты, - Сахира крепко прижала к себе внучку, - а теперь будем готовиться к свадьбе.
   До самого вечера племя праздновало окончание жатвы: на священном камне горел костер, резали и тут же зажаривали жертвенных баранов, мололи зерно нового урожая, пекли лепешки, танцевали и пели песни.
   Ничто не напоминало о тревоге. И только после заката солнца Бабахан приказал на подступах к селению выставить усиленные караулы.
   Хомуня в празднике не участвовал. Сразу после обеда забился в темный угол сакли, хорошо выспался и, когда вождь созвал к себе всех, кому предстояло отправиться на посты, он, отдохнувший, тоже вызвался идти в караул.
   Бабахан не противился, молча кивнул головой. Подумав немного, спросил у Чилле:
   - Ты отвез дрова к Острому колену?
   - Все сделал, как ты приказывал, вождь. Забил ими всю нишу, на две ночи хватит, не меньше.
   - Пойдете туда с Хомуней. Приготовь бурку. Оружие для него я сам найду. И прикуси язык, Чилле. Чтобы ни одного звука никто не услышал.
   Пост у Острого колена располагался в двухстах шагах от селения. Здесь дорога круто поворачивала влево, и на самом ее острие, на виду у ворот, надо было разжечь костер и всю ночь поддерживать огонь. Всякий, кто задумал бы ночью пробраться в селение, никак не смог бы миновать этого поста. Задача у караульных несложная. Прячась в тени, под скалами, подбрасывать в костер поленья и ждать. Если на дороге появятся два-три человека, то караульным не составит труда уничтожить их или обезоружить. Но если к селению будет приближаться большой отряд, то гибель поста почти неминуема. Главное при этом - одному из караульных надо обязательно накрыть костер своей буркой. Это и будет сигналом для воинов, охраняющих ворота.
   Чилле сам выбрал место для костра и разжег его. Затем показал Хомуне, как, не подходя близко к огню, при помощи длинной рогатины подкладывать дрова.
   - Тот, кто захочет подойти к нам неслышно, сделает это без труда, сказал Чилле. - Но зато мы, если не уснем, всегда увидим его в полосе света. Только самому не надо высовываться, хороший лучник сразу достанет стрелой, так что и пикнуть не успеешь.
   Ночь была тихой, безветренной. Но от скал тянуло сыростью, поэтому караульным сразу пришлось завернуться в бурки.