Страница:
Жомов хотел еще что-то сказать, но не успел — девица подошла к ним вплотную. Выглядела она года на двадцать два. Красивые черные волосы волнами опускались на плечи, высокие груди вздымались от вздохов, словно морские волны при девятибалльном шторме, а правильные черты лица озаряла улыбка. В общем, выглядела она так, что даже однолюб Ваня, которого жена к тому же запугала настолько, что он на девушек старался даже не смотреть, застыл, разинув рот. А девица остановилась прямо перед Сеней и грациозно положила ему руку на плечо. Рабиновича словно током ударило.
— Хелло, мальчики! Поразвлечься не желаете? — певучим голосом произнесла она.
Теперь током ударило Жомова.
— Пошла отсюда, шалава, а то в отдел заберу! — рявкнул он. — Там тебя в камере так развлекут, что неделю в туалет ходить не сможешь!
С девицей мгновенно произошла разительная метаморфоза. Улыбка сползла с ее лица, плечи опустились и груди ушли куда-то внутрь, видимо, решив, что лучше будет не высовываться. Девица сникла, раза два или три открыла рот, словно проглатывая заготовленную заранее фразу, а затем совершенно неожиданно для ментов зарыдала, уткнув лицо в руки. Все трое путешественников (вместе с Мурзиком!) оторопело уставились на нее.
— Нет, я, конечно, видел, как может расстроиться женщина, когда не получает того, чего хочет, но чтобы так реветь?! Да по какому поводу? — покачав головой, удивленно проговорил Рабинович. — Чудеса какие-то. Может быть, тут из мужиков, кроме евнухов, никого не осталось?
— Да нет, Сеня, это еще цветочки. Вот моя Ленка, когда я ей норковую шапку отказался купить, такое мне устроила… — Жомов оборвал себя на полуслове и махнул рукой. — В общем, женишься, поймешь, что к чему. Выучишься!
— Нет уж, благодарю покорно, — замахал руками Рабинович. — Предпочитаю остаться не ученым, но холостым. А то вдруг еще вот такое плаксивое существо попадется, придется по дому в болотных сапогах ходить и Мурзика в аквалангисты переквалифицировать.
— Да что вы к девушке пристали, — вступился за даму, продолжавшую реветь во весь голос, Попов. — Вы у нее спросили, может быть, она есть хочет! Девушка, хочешь есть?
Плаксивая аборигенка замолчала так же резко, как и начала свое соло для всхлипов со слезами. Она оторопело уставилась на Андрюшу, абсолютно отказываясь верить в то, что услышала, а затем вдруг завопила истошным голосом так, что у троих друзей, да и не только у них, барабанные перепонки заложило:
— Ничего вы не понимаете! Всю жизнь стараюсь сделать кому-нибудь приятное, принести радость людям и всегда натыкаюсь на скотскую неблагодарность. Даже сейчас… когда я… вот вам вся… а вы, эх! — и, разразившись новыми потоками слез, девица бросилась прочь из трактира.
— И чего я такого сказал? — удивленно поинтересовался Попов, глядя ей вслед.
— Просто, Андрюша, дамочка испугалась, что, кроме дуры, каковой является от рождения, она станет еще и жирной уродиной благодаря твоей заботе, — пояснил Рабинович. — Приобретения такой фигуры, как у тебя, девица бы не перенесла!
— На себя посмотри, дистрофик длинноносый, — обиделся на него Андрей.
— А между прочим, хорошего человека должно быть много.
— Если в тебе и жил когда-то хороший человек, но он давно благополучно почил в залежах сала, — парировал Рабинович, и неизвестно, в какие еще дебри казуистики забрался бы их разговор, если бы в этот момент у Сени под носом не завопил Иван. Шлепнув Рабиновича по плечу так, что тот едва не зарылся вместе с носом в доски трактирного пола, Жомов помчался к местной стойке бара.
— Мужики, там, похоже, местное пиво дают! — вопил он на ходу. — Ищите столик, а я пока для затравки по кружечке нам организую.
Кинолог с экспертом переглянулись, но продолжать словесную дуэль не стали. Оба знали друг друга тысячу лет и прекрасно понимали, что в их споре никогда не будет победителя. И весовые категории у них разные, и уровень интеллекта не идентичный, да и словарный запас здорово разнится по объему. Причем у Попова основное место в голове занимали термины, относящиеся к приему и приготовлению пищи, а Сеня Рабинович мог бы с утра до вечера говорить о получении прибыли с каждого рубля и женщинах, эти несчастные рубли растрачивающих. В общем, Рабинович, он и в Африке Рабинович.
Андрюша с Сеней еще раз переглянулись, постаравшись этими взглядами отравить друг другу оставшуюся часть жизни, и поспешили к стойке, чтобы не попасть к шапочному разбору. Занимать заранее столик никто из них не стал, решив, что сидячее место — дело наживное, а пиво, оно ведь и кончиться может. Поэтому, когда Ваня умудрился заграбастать по три кружки хмельного напитка в каждую руку и обернулся, чтобы поделиться с друзьями, он никого из них не увидел. Более того, все немногочисленные столики в забегаловке уже были заняты.
— Поп, блин, убью гада! — завопил Иван, оглядываясь по сторонам. — Сейчас ты, кабан толстый, и стол и пуфик мне одновременно заменишь.
— Ты чего орешь, идиот? — полюбопытствовал Попов, выныривая из давки у стойки с двумя кружками пива в руках. — Крайнего нашел?
— А ты еще скажи, что евреи во всем виноваты! — отрезал Рабинович, нарисовываясь рядом. Две полные кружки были зажаты в его ладонях, а еще две он прижимал к бокам локтями. — Чего ты опять стрелки переводить надумал?
— Да пошли вы все… компрессию ведрами таскать! — Жомов устал их слушать и устремился к ближайшему столику.
Не обращая никакого внимания на то, кто именно занимает места, Ваня опустил свою пятую точку на скамейку и проехался по ней до конца, сметая всех на своем пути. Грохнув кружками с пивом об стол, он так цыкнул на аборигенов, занимавших скамейку напротив, что тех буквально ветром сдуло из-за стола, вымело из трактира на улицу, и больше их в этом кабаке никто и никогда не видел. Вот она, сила омоновского убеждения!
Сеня и Попов тут же заняли их места и глотнули из своих кружек. Напиток и вправду походил на пиво, только был несколько горче, чем требовалось по ГОСТу, и здорово шибал в нос запахом каких-то трав. Рабинович причмокнул губами, одобрительно хмыкнул и осушил одну из своих кружек до дна.
Попов завистливо посмотрел на него и потребовал у друзей разделить пиво поровну.
— Ты мне тут со своей уравняловкой коммунизм не устраивай! — сердито буркнул он. — Кто не успел, тот не съел. А кому выпить мало, пусть утрет хлебало.
Попов потряс головой, стараясь сообразить, к чему Сеня это сказал. Рабинович хитро прищурился в ответ и выпил еще полкружки.
Караванщики к тому времени успели распределить все сидячие места в кабаке. Однако в ответ на экспансию Жомова вынуждены были потесниться, освободив краешки скамеек для своих товарищей, побитых и оскорбленных бессовестным омоновцем, перестали обращать на ментов внимание и занялись обсуждением местных рыночных отношений. Трое друзей, оккупировав шестиместный столик, сидели в относительном комфорте и свысока поглядывали на персов. Андрюша Попов маленькими глоточками цедил местный аналог пива из кружки, завистливо-обиженно посматривая на своих друзей. Его взгляд вдруг напомнил Сене грустную морду Мурзика, вынужденного в окошко наблюдать за собачьими свадьбами, и Рабинович сдался. Отобрав две кружки у Жомова, он придвинул их Попову. Андрюша расцвел, а в ответ на попытку омоновца вернуть себе утраченное добро Рабинович стукнул его по рукам.
— Оборзел, Ваня? Считать не умеешь? — рявкнул он на друга. — У всех по четыре кружки. Куда же ты, быдло ментовское, свои лапы тянешь?
— От мента и слышу, — буркнул омоновец, но чем возразить арифметике Рабиновича, придумать так и не смог.
Объемы пива постепенно подходили к концу, и друзья начали подумывать о том, что не мешало бы что-нибудь и сожрать. Сеня пристально посмотрел на караван-баши, пытаясь взглядом принудить его раскошелиться на ужин. Однако Нахор, видимо, решил, что с прибытием в Мемфис строить из себя гостеприимного хозяина больше не стоит. Перс старательно прятал глаза и делал вид, что вообще не знаком с ментами. Рабинович, оторопевший от такой наглости, собрался уже встать с места и вправить изменчивому персу мозги, но в этот момент он обратил внимание на худощавого человека, вынырнувшего из-за стойки. Парень до боли в сердце напомнил Сене брата, которого, кстати, никогда не было, но иметь очень хотелось. Вот только передвигался он так, как ни один уважающий себя Рабинович ходить бы не стал, — сгорбившись, втянув голову в плечи и немощно шаркая ногами. Сеня удивленно нахмурился, а парень, не обращая на него внимания, поплелся к столику, за которым сидели смуглолицые игроки в кости.
— Оплатите счет, пожалуйста, — дрожащим голосом проговорил он, обращаясь к подвыпившей четверке.
— Нэт серебра, — радостно ухмыльнувшись, ответил один из них — небритый и широкоплечий.
— Счет оплатите, пожалуйста, — парень явно не рассчитывал, что его просьбу выполнят, но отступать, видимо, не имел права.
— Э-е, ты что, не русский? — удивленно поинтересовался еще один из игроков. — Тебе говорят, нэт у нас серебра!
— Тогда платите штраф, — вынес новое предложение Сенин «брат». В ответ все четверо дико заржали.
Жомов, также обративший внимание на эту сцену, начал было подниматься со своего места, но Рабинович жестом остановил его. Отцепив дубинку от пояса и проверив ее на гибкость, Сеня неторопливо подошел к умирающим от смеха игрокам и, не говоря ни слова, звезданул одного из них — широкоплечего и небритого — «демократизатором» по голове. Тот икнул и сполз под стол, решив, видимо, что там будет комфортнее. Остальные мгновенно замолчали, испуганно глядя на дубинку в Сениных руках.
— Оплатите счет, — грозно посоветовал он, поигрывая «демократизатором».
— Э-е, не убивай, брат, — затараторил второй остряк, отцепляя от пояса кошель. — Серебро возьми, золото возьми, но не убивай. Слышишь, брат?!
— Не брат ты мне, гнида черножопая, — покачал головой Рабинович и стукнул наглеца, посмевшего объявить всем о мнимом родстве, дубинкой по голове, одновременно выхватив у него из рук кошелек. Смуглолицый тут же стек вниз, присоединившись под столом к своему товарищу.
— Сколько они тебе должны? — поинтересовался у паренька Сеня. Тот назвал сумму.
— Быстро заплати, — приказал Рабинович двум оставшимся за столом любителям азартных игр, пряча за пазуху экспроприированные ценности (а как же? нужно же компенсацию взять за оскорбительное навязывание в родню!). Смуглолицые, трясясь от страха, бросили на стол несколько кусочков серебра и, наплевав на своих товарищей, как совсем недавно верблюды на Мурзика, умчались прочь из кабака. А Сеня повернулся к пареньку.
— Не бойся, больше они к тебе приставать не будут, — покровительственно проговорил он. — Как тебя зовут?
— Иисус… — Рабинович поперхнулся и выронил из рук дубинку, — …Навин, — Сеня облегченно вздохнул и поднял с пола персональный ударный инструмент.
— Фу, как ты меня напугал, — пробормотал он в то время, как новый знакомый не сводил с него удивленно-благодарного взгляда. Рабинович пристегнул дубинку на пояс, похлопал паренька по плечу и лишь только тогда сообразил, с кем именно он разговаривает.
— Что-о-о?! Иисус Навин?! — Рабинович поперхнулся повторно. — А год сейчас какой?
— НУ ЧТО ТЫ, ДУРАК, КО ВСЕМ СО СВОИМИ ДАТАМИ ПРИСТАЕШЬ? — тот же самый громовой голос, который менты уже однажды слышали в пустыне, буквально заполнил собой все помещение кабака.
Перепуганные караванщики тут же свалились на пол, закрыли головы руками и начали истошно выть, выкрикивая какие-то идиотские имена, такие, как Гор (при чем тут бывший госсекретарь США?), Амон (Жомов удивленно встрепенулся), Сет (ау, где Курникова?) и Тот (о ком именно шла речь, не уточнялось!). Навин вместе со всеми не стал вопить. Он лишь побледнел как мел, но стоял рядом с Рабиновичем, не двигаясь с места. Может быть, просто ноги отказали? Ну, а менты закрутили головами, пытаясь определить источник звука.
— НЕ ЗНАЮТ ОНИ, КАКОЙ СЕЙЧАС ГОД, И ЗНАТЬ НЕ МОГУТ! — продолжал громыхать голос, совершенно не обращая внимания на замешательство, царившее в трактире. — СКАЗАНО ТЕБЕ, ДЕЛОМ ЗАЙМИСЬ. ИБО… КХЕ-КХЕ, — прокашлялся неизвестный, секунду помолчал, а затем закончил фразу:
— ИБО СОЧТЕНЫ ДНИ ТВОИ И ТВОИХ ПРЕДКОВ… ВО, БЛИН! КТО ЭТУ ДУРЬ ПРИДУМАЛ?!
Продолжение фразы не последовало. Голос стих, стало слышно, как у персов стучат зубы. Попов непрестанно ерзал на скамейке, полностью отдавшись навязчивой идее поиска громкоговорителя. Рабинович не сводил глаз с Навина, совершенно отказываясь поверить в происходящее, а Жомов встал из-за стола и подошел к толстому бородатому бармену. Тот просто приклеился к стойке и не сводил испуганных глаз с омоновца.
— Значит, это твои шутки? — грозно полюбопытствовал он у толстяка. — Ну, блин, ты и гусь, РГД тебе в задницу! Сейчас ты мне объяснишь, как ты все это устраиваешь, и где ты, свинья волосатая, в пустыне прятался.
— Я… я… я… — похоже, ничего другого бармен выдавить из себя не мог.
— Вот именно, «я, я, яволь!» — исчерпал Жомов свое знание иностранных языков. — Сейчас ты у меня заговоришь. Я тебе язычок быстро нормальным концом подвешу.
— А какой из концов языка нормальный? — ехидно поинтересовался у омоновца Рабинович. Ваня удивленно обернулся. — Оставь его в покое. Бармен тут ни при чем. А вот мы, вполне вероятно, во что-то снова вляпались, — Сеня хлопнул Навина по плечу. — Пошли, братан, посидишь с нами.
— В натуре, давай к нам за столик, — Жомов тут же оставил бармена в покое. — Ты мужик нормальный, смотрю. Не чмо. Садись, выпьем, побазарим.
— Спасибо, уважаемые, но мне нельзя, — Навин потупил глаза. — На работе не положено.
— Если водка мешает работе, — омоновец поднял палец вверх, — брось ты на хрен эту работу. А если этот фашист, — омоновец кивнул головой в сторону трясущегося бармена, — наезжать начнет, я ему быстро чайник в кофейник трансформирую.
Парень задумчиво посмотрел в сторону бородатого толстяка, а затем махнул рукой.
— А-а, будь что будет, — воодушевленно проговорил он. — Как говорит Моисей, на халяву и уксус сладкий. Все равно эта египетская свинья мне ни серебром, ни медью не платит. Зарплату продуктами выдает. Уж лучше обратно на кирпичи пойду. Там хоть выслуга идет, год за три.
Пока менты со своим новым приятелем устраивались за столом и требовали от бармена выпивку и закуску, оба побитых игрока под шумок уползли из кабака, а перепуганные персы наконец пришли в себя и вернулись к покинутой трапезе. К Нахору вновь вернулся интерес к личностям своих недавних попутчиков, и теперь он принялся сверлить Рабиновича взглядом, явно намереваясь о чем-то спросить, но Сеня не обращал на него никакого внимания, удивленно разглядывая Иисуса Навина.
— Как ты уже, наверное, понял, мы издалека и в местных делах ориентируемся слабо, — усмехнулся Сеня. — Давай-ка выпьем за знакомство, а потом ты доложишь оперативную обстановку.
Навин кивнул, лихо опрокинул внутрь предложенную кружку довольно приличного вина и вытер губы тыльной стороной ладони. Несколько секунд он сидел, довольно улыбаясь и сохраняя на лице выражение блаженства, а затем вдруг скривился, закашлялся и исторгнул выпитое обратно в кружку. Попов поморщился, Рабинович осуждающе покачал головой, а Жомов похлопал Навина по плечу.
— Да-а, братан, — протянул он. — Тебя еще многому учить нужно.
— Вот и возьми над ним опекунство, — ухмыльнулся Сеня. — Глядишь, друг друга чему-нибудь да научите.
— Пойдешь? — грозно рыкнул Ваня, обращаясь к Навину.
— В ученики? Можно, — с легким сомнением в голосе ответил тот. — А сколько платить будете?
— Че-его? — поперхнулся Жомов, а Попов ехидно заявил:
— С таким чудом мы, похоже, первый раз сталкиваемся. Сеня, этот парень, случайно, не родня тебе?
— Все мы родня друг другу, — буркнул в ответ Рабинович. — Через Адама и Еву. А этот парень — Иисус Навин.
— Кто? Тот самый? — Попов вытаращил глаза, становясь полностью идентичным зажаренному на вертеле поросенку. И по цвету, и по квинтэссенции, и по умственным способностям.
— Тот самый, — кивнул головой Рабинович. — Хотя, если не веришь, можешь попробовать отпечатки пальцев у него снять.
Попов пошарил вокруг руками, отыскивая чемоданчик с принадлежностями для снятия «пальчиков», а затем накрыл кинолога отборным трехэтажным фирменным ментовским матом. Это словесное извержение позволило ему прийти в себя, и успокоенный криминалист тут же совершил обратную деформацию: из жареного поросенка — в живую жирную сви… В общем, в Андрюшу Попова. На чем и остановился.
Собственно говоря, Рабинович прекрасно понимал его состояние. Он и сам едва сдвиг по фазе не заработал, когда имя этого официанта из мемфисской забегаловки услышал. Все-таки одно дело хвосты всяким Зевсам и Одинам из параллельных вселенных крутить, а другое — повстречаться с живым подтверждением реальности библейских легенд. Как-никак, Иисус Навин — не последний человек в Ветхом Завете. Правда, Сеня в библейских сказаниях не слишком подкован был, но кое-что о своем новом знакомом слышал от тети Сони. Конечно, Навина Рабинович себе несколько по-иному представлял, но…
Сеня подозрительно посмотрел на Попова.
— Слушай, эксперт-алхимик, — поинтересовался он. — А ты уверен, что твое зелье нас не занесло снова в какой-нибудь параллельный мир?
— Ты меня за лоха не держи! — авторитетно заявил захмелевший Попов.
— Мерлин же не в иную вселенную, а в наше с вами время попал. Это значит, что по его рецепту мы между мирами путешествовать не можем. Отсюда и вывод: мы в нашем с вами прошлом.
— Угу, — согласился с ним Рабинович. — Ты уже однажды по мерлиновскому рецепту нас к Одину в гости забросил…
— Не надо попкорн с кукурузными хлопьями путать, — тоном, не требующим возражений, перебил его криминалист. — В тот раз мы серьезную ошибку допустили. Ну скажите мне на милость, разве можно самца яйца посадить высиживать. А тем более не свои, а куриные?
— Так, значит, мы в прошлое попали? — Жомов иногда проявлял просто чудеса сообразительности. — А вы помните, что нам Горыныч о спирали времени говорил?
Рабинович с Поповым поперхнулись закуской и оторопело уставились на омоновца. Действительно, за тяготами и лишениями, столь характерными для тяжкой доли путешественников, ни кинолог, ни криминалист не вспомнили о том, какую истерику им закатил Ахтармерз Гварнарытус при первой встрече, когда узнал, что трое ментов не из параллельного мира, а из будущего собственной вселенной. Горыныч тогда пригрозил ментам необратимыми последствиями такого безрассудного поступка, и все трое могли эти «последствия» в живую лицезреть. Со временем менты об этом позабыли, и вот теперь пришлось вспоминать.
— Вот теперь я точно знаю, во что мы вляпались, — задумчиво проговорил Рабинович. — Похоже, мужики, каникулы в Простоквашино закончились. Сегодня еще здесь тусуемся, а завтра, Андрюша, ты изготовишь свое пойло и отправишь нас обратно. Ясно?
— Придется, — горестно вздохнул Попов. — Только дайте мне сначала наесться. А то ведь дома я жареного барашка целиком никогда не увижу…
— Чревоугодник хренов, — буркнул в ответ Сеня. И в этот момент в разговор встрял Иисус Навин.
Менты, увлекшись обсуждением своих собственных проблем, совершенно забыли о его присутствии. Он несколько раз вежливо попытался обратить их внимание на себя, понял, что это не получится, и принялся накачиваться вином. Вторая и третья, после неудачной первой, пошли внутрь удивительно легко, и Навин, явно не приспособленный к обильному употреблению алкоголя, быстро захмелел. Несколько секунд он отупевшим взором рассматривал столешницу, а затем довольно бесцеремонно ткнул Жомова кулаком в бок. Омоновец от неожиданности так оторопел, что даже забыл врезать официанту в ухо.
— Ну так что? — заплетающимся языком поинтересовался он. — Так сколько ты мне будешь платить за работу твоим учеником?
— Слышь ты, чувак, вали-ка отсюда… под хвост к верблюду! — прорычал омоновец, не знакомый с Ветхим Заветом и потому не испытывающий никакого почтения к его персонажам. — Нам без тебя проблем хватает.
От этого рыка Навин мгновенно протрезвел так, словно на него ведро ледяной воды вылили. Оторопело посмотрев на Жомова, парень перевел взгляд сначала на Рабиновича, а затем на Андрюшу. Все трое сидели с каменными выражениями на лицах, и Навин зябко поежился, видя такую перемену в отношении к себе. Втянув голову в плечи, он поднялся со скамейки.
— Извините, почтенные, если обидел вас вопросом о деньгах, — убитым голосом проговорил он. — Просто поймите меня правильно. Я человек бедный, и мне…
Договорить он не успел. Дверь в трактир с грохотом слетела с петель, и внутрь помещения ввалилась толпа разъяренных оборванцев, вооруженных кольями, дубинками и прочей ударно-костоломной амуницией. Возглавлял ее толстый абориген, почти не уступавший ростом Ване Жомову, но намного тяжелее его. Окруженный оборванцами стандартного для местных жителей размера, толстяк выглядел настоящим гигантом и явно гордился этим. Увидев в омоновце конкурента своей исключительности, громоздкий абориген угрожающе зарычал. Из-за его спины, словно Табаки из-под хвоста Шерхана, выглянул тот самый смуглолицый, которого Рабинович отправил под стол первым. Увидев его, персы бросились врассыпную, прижимаясь к стенам, а менты медленно поднялись из-за стола.
— Вот они, шакалы поганые! — завопил смуглолицый, тыча пальцем в российских милиционеров. — Длинноносый еврей на меня наехал, а тот бычара здоровый у них за главного! А еще они сказали, что все ливийцы — чмыри, — для пущей убедительности приврал он.
— Гляди-ка, Сеня, как этот чувак твою национальность точно определил,
— хмыкнул Попов. — Видать, вы и в этом времени популярностью пользуетесь.
— Зато славянскую свинину здесь, похоже, не любят, — злобно оскалившись, парировал Рабинович. — Оттого на тебя и внимания не обратили!
Попов попытался продолжить словесное фехтование, но не успел. Орда оборванцев, возглавляемая бегемотом в человеческом облике, истошно завопив, словно стая котов, прищемленная одной дверью, рванулась вперед. Слоноподобный абориген быстро передвигаться не мог, поэтому явно задержал наступление разъяренной орды. Передние ряды еще успели умерить свой пыл и притормозить перед его необъятной кормой, а вот задние этого маневра не заметили. Ворвавшись в трактир, они с таким энтузиазмом понеслись вперед, что просто впрессовали своих собратьев по дреколью в спину неуклюжего гиганта. Тот, не ожидавший нападения сзади и не успевший подстраховаться, просто обрушился плашмя вперед, сломав своей тушей стол.
— Ну вот, блин! — обиженно проговорил Жомов, глядя на поверженного гиганта мысли и отца местной демократии. — А с кем я теперь драться буду?
Впрочем, горевал Иван недолго. Жирный боров-переросток с удивительной для своей комплекции скоростью оказался на ногах. Правда, проявить такую же прыть при движении к омоновцу толстяку не удалось (видимо, тазобедренный сустав плохо функционировал), но отзывчивый Жомов поспешил облегчить страдания. В два шага преодолев разделявшее их пространство, Ваня остановился перед гигантом, вежливо предоставив тому право первой подачи.
Толстый абориген, увидев противника в радиусе действия своих кулаков, радостно хмыкнул и, от души размахнувшись, попытался окончательно расплющить курносый славянский нос омоновца. Ваня обиженно вздохнул, разочаровавшись в искусности противника и, спокойно отступив в сторону, позволил толстяку промчаться мимо. Ну, а чтобы гигант не скучал всю дорогу до встречи со стенкой, Жомов одарил его ударом дубинки по затылку. Абориген хрюкнул и, разнеся в щепки стойку бара своей тушей, успокоился на полу.
Пока два титана сражались (если, конечно, их стычку так можно назвать!), остальные тоже не бездействовали. Толпа с колами, предоставив возможность своему предводителю лично разобраться с самым грозным из обидевших их друга чужестранцев, бросилась дубасить двух оставшихся врагов ливийского народа.
Рабинович сокрушенно вздохнул, не заметив на аборигенах никаких металлических предметов, но деваться было некуда. Если необычные свойства резиновых дубинок использовать не получится, то придется с налетчиками разобраться и без них. Благо Сеня не зря в милиции несколько лет проработал и у него опыт участия в таких стычках имелся. Да и Мурзик никуда из-под стола не уполз!
Первых двух нападавших Сеня просто стукнул лбами друг о друга, третьему дал пинка, отправляя в юрисдикцию Попова, а четвертому самым бессовестным образом привел в негодность его мужское достоинство. Тот взвыл и упал на колени, предоставив Мурзику возможность укусить себя за нос. Что пес, хоть и не любивший вкус человечины, сделал, дабы порадовать своего хозяина.
Увидев необычного пса, явно выделявшегося и размерами и окрасом среди мелких местных шавок, обиженные Рабиновичем ливийцы остановились. На несколько секунд они замешкались, видимо, раздумывая, как и персы ранее, не являются ли хозяева такой огромной собаки служителями Сета, а затем, придя явно к отрицательному выводу (жрецы по кабакам не шляются!), снова бросились в атаку.
Но было поздно. Жомов, разделавшись с предводителем агрессивно настроенной ливийской диаспоры Мемфиса, пришел друзьям на помощь. Он легко поднял один из столов и, используя его в качестве ножа бульдозера, сгреб всех аборигенов в один угол. Те, жалобно хрюкнув, спрессовались в однородную массу и плавно стекли на пол. Жомов отбросил стол и оглянулся по сторонам, выискивая новых противников. Таковых вокруг не оказалось!
— Хелло, мальчики! Поразвлечься не желаете? — певучим голосом произнесла она.
Теперь током ударило Жомова.
— Пошла отсюда, шалава, а то в отдел заберу! — рявкнул он. — Там тебя в камере так развлекут, что неделю в туалет ходить не сможешь!
С девицей мгновенно произошла разительная метаморфоза. Улыбка сползла с ее лица, плечи опустились и груди ушли куда-то внутрь, видимо, решив, что лучше будет не высовываться. Девица сникла, раза два или три открыла рот, словно проглатывая заготовленную заранее фразу, а затем совершенно неожиданно для ментов зарыдала, уткнув лицо в руки. Все трое путешественников (вместе с Мурзиком!) оторопело уставились на нее.
— Нет, я, конечно, видел, как может расстроиться женщина, когда не получает того, чего хочет, но чтобы так реветь?! Да по какому поводу? — покачав головой, удивленно проговорил Рабинович. — Чудеса какие-то. Может быть, тут из мужиков, кроме евнухов, никого не осталось?
— Да нет, Сеня, это еще цветочки. Вот моя Ленка, когда я ей норковую шапку отказался купить, такое мне устроила… — Жомов оборвал себя на полуслове и махнул рукой. — В общем, женишься, поймешь, что к чему. Выучишься!
— Нет уж, благодарю покорно, — замахал руками Рабинович. — Предпочитаю остаться не ученым, но холостым. А то вдруг еще вот такое плаксивое существо попадется, придется по дому в болотных сапогах ходить и Мурзика в аквалангисты переквалифицировать.
— Да что вы к девушке пристали, — вступился за даму, продолжавшую реветь во весь голос, Попов. — Вы у нее спросили, может быть, она есть хочет! Девушка, хочешь есть?
Плаксивая аборигенка замолчала так же резко, как и начала свое соло для всхлипов со слезами. Она оторопело уставилась на Андрюшу, абсолютно отказываясь верить в то, что услышала, а затем вдруг завопила истошным голосом так, что у троих друзей, да и не только у них, барабанные перепонки заложило:
— Ничего вы не понимаете! Всю жизнь стараюсь сделать кому-нибудь приятное, принести радость людям и всегда натыкаюсь на скотскую неблагодарность. Даже сейчас… когда я… вот вам вся… а вы, эх! — и, разразившись новыми потоками слез, девица бросилась прочь из трактира.
— И чего я такого сказал? — удивленно поинтересовался Попов, глядя ей вслед.
— Просто, Андрюша, дамочка испугалась, что, кроме дуры, каковой является от рождения, она станет еще и жирной уродиной благодаря твоей заботе, — пояснил Рабинович. — Приобретения такой фигуры, как у тебя, девица бы не перенесла!
— На себя посмотри, дистрофик длинноносый, — обиделся на него Андрей.
— А между прочим, хорошего человека должно быть много.
— Если в тебе и жил когда-то хороший человек, но он давно благополучно почил в залежах сала, — парировал Рабинович, и неизвестно, в какие еще дебри казуистики забрался бы их разговор, если бы в этот момент у Сени под носом не завопил Иван. Шлепнув Рабиновича по плечу так, что тот едва не зарылся вместе с носом в доски трактирного пола, Жомов помчался к местной стойке бара.
— Мужики, там, похоже, местное пиво дают! — вопил он на ходу. — Ищите столик, а я пока для затравки по кружечке нам организую.
Кинолог с экспертом переглянулись, но продолжать словесную дуэль не стали. Оба знали друг друга тысячу лет и прекрасно понимали, что в их споре никогда не будет победителя. И весовые категории у них разные, и уровень интеллекта не идентичный, да и словарный запас здорово разнится по объему. Причем у Попова основное место в голове занимали термины, относящиеся к приему и приготовлению пищи, а Сеня Рабинович мог бы с утра до вечера говорить о получении прибыли с каждого рубля и женщинах, эти несчастные рубли растрачивающих. В общем, Рабинович, он и в Африке Рабинович.
Андрюша с Сеней еще раз переглянулись, постаравшись этими взглядами отравить друг другу оставшуюся часть жизни, и поспешили к стойке, чтобы не попасть к шапочному разбору. Занимать заранее столик никто из них не стал, решив, что сидячее место — дело наживное, а пиво, оно ведь и кончиться может. Поэтому, когда Ваня умудрился заграбастать по три кружки хмельного напитка в каждую руку и обернулся, чтобы поделиться с друзьями, он никого из них не увидел. Более того, все немногочисленные столики в забегаловке уже были заняты.
— Поп, блин, убью гада! — завопил Иван, оглядываясь по сторонам. — Сейчас ты, кабан толстый, и стол и пуфик мне одновременно заменишь.
— Ты чего орешь, идиот? — полюбопытствовал Попов, выныривая из давки у стойки с двумя кружками пива в руках. — Крайнего нашел?
— А ты еще скажи, что евреи во всем виноваты! — отрезал Рабинович, нарисовываясь рядом. Две полные кружки были зажаты в его ладонях, а еще две он прижимал к бокам локтями. — Чего ты опять стрелки переводить надумал?
— Да пошли вы все… компрессию ведрами таскать! — Жомов устал их слушать и устремился к ближайшему столику.
Не обращая никакого внимания на то, кто именно занимает места, Ваня опустил свою пятую точку на скамейку и проехался по ней до конца, сметая всех на своем пути. Грохнув кружками с пивом об стол, он так цыкнул на аборигенов, занимавших скамейку напротив, что тех буквально ветром сдуло из-за стола, вымело из трактира на улицу, и больше их в этом кабаке никто и никогда не видел. Вот она, сила омоновского убеждения!
Сеня и Попов тут же заняли их места и глотнули из своих кружек. Напиток и вправду походил на пиво, только был несколько горче, чем требовалось по ГОСТу, и здорово шибал в нос запахом каких-то трав. Рабинович причмокнул губами, одобрительно хмыкнул и осушил одну из своих кружек до дна.
Попов завистливо посмотрел на него и потребовал у друзей разделить пиво поровну.
— Ты мне тут со своей уравняловкой коммунизм не устраивай! — сердито буркнул он. — Кто не успел, тот не съел. А кому выпить мало, пусть утрет хлебало.
Попов потряс головой, стараясь сообразить, к чему Сеня это сказал. Рабинович хитро прищурился в ответ и выпил еще полкружки.
Караванщики к тому времени успели распределить все сидячие места в кабаке. Однако в ответ на экспансию Жомова вынуждены были потесниться, освободив краешки скамеек для своих товарищей, побитых и оскорбленных бессовестным омоновцем, перестали обращать на ментов внимание и занялись обсуждением местных рыночных отношений. Трое друзей, оккупировав шестиместный столик, сидели в относительном комфорте и свысока поглядывали на персов. Андрюша Попов маленькими глоточками цедил местный аналог пива из кружки, завистливо-обиженно посматривая на своих друзей. Его взгляд вдруг напомнил Сене грустную морду Мурзика, вынужденного в окошко наблюдать за собачьими свадьбами, и Рабинович сдался. Отобрав две кружки у Жомова, он придвинул их Попову. Андрюша расцвел, а в ответ на попытку омоновца вернуть себе утраченное добро Рабинович стукнул его по рукам.
— Оборзел, Ваня? Считать не умеешь? — рявкнул он на друга. — У всех по четыре кружки. Куда же ты, быдло ментовское, свои лапы тянешь?
— От мента и слышу, — буркнул омоновец, но чем возразить арифметике Рабиновича, придумать так и не смог.
Объемы пива постепенно подходили к концу, и друзья начали подумывать о том, что не мешало бы что-нибудь и сожрать. Сеня пристально посмотрел на караван-баши, пытаясь взглядом принудить его раскошелиться на ужин. Однако Нахор, видимо, решил, что с прибытием в Мемфис строить из себя гостеприимного хозяина больше не стоит. Перс старательно прятал глаза и делал вид, что вообще не знаком с ментами. Рабинович, оторопевший от такой наглости, собрался уже встать с места и вправить изменчивому персу мозги, но в этот момент он обратил внимание на худощавого человека, вынырнувшего из-за стойки. Парень до боли в сердце напомнил Сене брата, которого, кстати, никогда не было, но иметь очень хотелось. Вот только передвигался он так, как ни один уважающий себя Рабинович ходить бы не стал, — сгорбившись, втянув голову в плечи и немощно шаркая ногами. Сеня удивленно нахмурился, а парень, не обращая на него внимания, поплелся к столику, за которым сидели смуглолицые игроки в кости.
— Оплатите счет, пожалуйста, — дрожащим голосом проговорил он, обращаясь к подвыпившей четверке.
— Нэт серебра, — радостно ухмыльнувшись, ответил один из них — небритый и широкоплечий.
— Счет оплатите, пожалуйста, — парень явно не рассчитывал, что его просьбу выполнят, но отступать, видимо, не имел права.
— Э-е, ты что, не русский? — удивленно поинтересовался еще один из игроков. — Тебе говорят, нэт у нас серебра!
— Тогда платите штраф, — вынес новое предложение Сенин «брат». В ответ все четверо дико заржали.
Жомов, также обративший внимание на эту сцену, начал было подниматься со своего места, но Рабинович жестом остановил его. Отцепив дубинку от пояса и проверив ее на гибкость, Сеня неторопливо подошел к умирающим от смеха игрокам и, не говоря ни слова, звезданул одного из них — широкоплечего и небритого — «демократизатором» по голове. Тот икнул и сполз под стол, решив, видимо, что там будет комфортнее. Остальные мгновенно замолчали, испуганно глядя на дубинку в Сениных руках.
— Оплатите счет, — грозно посоветовал он, поигрывая «демократизатором».
— Э-е, не убивай, брат, — затараторил второй остряк, отцепляя от пояса кошель. — Серебро возьми, золото возьми, но не убивай. Слышишь, брат?!
— Не брат ты мне, гнида черножопая, — покачал головой Рабинович и стукнул наглеца, посмевшего объявить всем о мнимом родстве, дубинкой по голове, одновременно выхватив у него из рук кошелек. Смуглолицый тут же стек вниз, присоединившись под столом к своему товарищу.
— Сколько они тебе должны? — поинтересовался у паренька Сеня. Тот назвал сумму.
— Быстро заплати, — приказал Рабинович двум оставшимся за столом любителям азартных игр, пряча за пазуху экспроприированные ценности (а как же? нужно же компенсацию взять за оскорбительное навязывание в родню!). Смуглолицые, трясясь от страха, бросили на стол несколько кусочков серебра и, наплевав на своих товарищей, как совсем недавно верблюды на Мурзика, умчались прочь из кабака. А Сеня повернулся к пареньку.
— Не бойся, больше они к тебе приставать не будут, — покровительственно проговорил он. — Как тебя зовут?
— Иисус… — Рабинович поперхнулся и выронил из рук дубинку, — …Навин, — Сеня облегченно вздохнул и поднял с пола персональный ударный инструмент.
— Фу, как ты меня напугал, — пробормотал он в то время, как новый знакомый не сводил с него удивленно-благодарного взгляда. Рабинович пристегнул дубинку на пояс, похлопал паренька по плечу и лишь только тогда сообразил, с кем именно он разговаривает.
— Что-о-о?! Иисус Навин?! — Рабинович поперхнулся повторно. — А год сейчас какой?
— НУ ЧТО ТЫ, ДУРАК, КО ВСЕМ СО СВОИМИ ДАТАМИ ПРИСТАЕШЬ? — тот же самый громовой голос, который менты уже однажды слышали в пустыне, буквально заполнил собой все помещение кабака.
Перепуганные караванщики тут же свалились на пол, закрыли головы руками и начали истошно выть, выкрикивая какие-то идиотские имена, такие, как Гор (при чем тут бывший госсекретарь США?), Амон (Жомов удивленно встрепенулся), Сет (ау, где Курникова?) и Тот (о ком именно шла речь, не уточнялось!). Навин вместе со всеми не стал вопить. Он лишь побледнел как мел, но стоял рядом с Рабиновичем, не двигаясь с места. Может быть, просто ноги отказали? Ну, а менты закрутили головами, пытаясь определить источник звука.
— НЕ ЗНАЮТ ОНИ, КАКОЙ СЕЙЧАС ГОД, И ЗНАТЬ НЕ МОГУТ! — продолжал громыхать голос, совершенно не обращая внимания на замешательство, царившее в трактире. — СКАЗАНО ТЕБЕ, ДЕЛОМ ЗАЙМИСЬ. ИБО… КХЕ-КХЕ, — прокашлялся неизвестный, секунду помолчал, а затем закончил фразу:
— ИБО СОЧТЕНЫ ДНИ ТВОИ И ТВОИХ ПРЕДКОВ… ВО, БЛИН! КТО ЭТУ ДУРЬ ПРИДУМАЛ?!
Продолжение фразы не последовало. Голос стих, стало слышно, как у персов стучат зубы. Попов непрестанно ерзал на скамейке, полностью отдавшись навязчивой идее поиска громкоговорителя. Рабинович не сводил глаз с Навина, совершенно отказываясь поверить в происходящее, а Жомов встал из-за стола и подошел к толстому бородатому бармену. Тот просто приклеился к стойке и не сводил испуганных глаз с омоновца.
— Значит, это твои шутки? — грозно полюбопытствовал он у толстяка. — Ну, блин, ты и гусь, РГД тебе в задницу! Сейчас ты мне объяснишь, как ты все это устраиваешь, и где ты, свинья волосатая, в пустыне прятался.
— Я… я… я… — похоже, ничего другого бармен выдавить из себя не мог.
— Вот именно, «я, я, яволь!» — исчерпал Жомов свое знание иностранных языков. — Сейчас ты у меня заговоришь. Я тебе язычок быстро нормальным концом подвешу.
— А какой из концов языка нормальный? — ехидно поинтересовался у омоновца Рабинович. Ваня удивленно обернулся. — Оставь его в покое. Бармен тут ни при чем. А вот мы, вполне вероятно, во что-то снова вляпались, — Сеня хлопнул Навина по плечу. — Пошли, братан, посидишь с нами.
— В натуре, давай к нам за столик, — Жомов тут же оставил бармена в покое. — Ты мужик нормальный, смотрю. Не чмо. Садись, выпьем, побазарим.
— Спасибо, уважаемые, но мне нельзя, — Навин потупил глаза. — На работе не положено.
— Если водка мешает работе, — омоновец поднял палец вверх, — брось ты на хрен эту работу. А если этот фашист, — омоновец кивнул головой в сторону трясущегося бармена, — наезжать начнет, я ему быстро чайник в кофейник трансформирую.
Парень задумчиво посмотрел в сторону бородатого толстяка, а затем махнул рукой.
— А-а, будь что будет, — воодушевленно проговорил он. — Как говорит Моисей, на халяву и уксус сладкий. Все равно эта египетская свинья мне ни серебром, ни медью не платит. Зарплату продуктами выдает. Уж лучше обратно на кирпичи пойду. Там хоть выслуга идет, год за три.
Пока менты со своим новым приятелем устраивались за столом и требовали от бармена выпивку и закуску, оба побитых игрока под шумок уползли из кабака, а перепуганные персы наконец пришли в себя и вернулись к покинутой трапезе. К Нахору вновь вернулся интерес к личностям своих недавних попутчиков, и теперь он принялся сверлить Рабиновича взглядом, явно намереваясь о чем-то спросить, но Сеня не обращал на него никакого внимания, удивленно разглядывая Иисуса Навина.
— Как ты уже, наверное, понял, мы издалека и в местных делах ориентируемся слабо, — усмехнулся Сеня. — Давай-ка выпьем за знакомство, а потом ты доложишь оперативную обстановку.
Навин кивнул, лихо опрокинул внутрь предложенную кружку довольно приличного вина и вытер губы тыльной стороной ладони. Несколько секунд он сидел, довольно улыбаясь и сохраняя на лице выражение блаженства, а затем вдруг скривился, закашлялся и исторгнул выпитое обратно в кружку. Попов поморщился, Рабинович осуждающе покачал головой, а Жомов похлопал Навина по плечу.
— Да-а, братан, — протянул он. — Тебя еще многому учить нужно.
— Вот и возьми над ним опекунство, — ухмыльнулся Сеня. — Глядишь, друг друга чему-нибудь да научите.
— Пойдешь? — грозно рыкнул Ваня, обращаясь к Навину.
— В ученики? Можно, — с легким сомнением в голосе ответил тот. — А сколько платить будете?
— Че-его? — поперхнулся Жомов, а Попов ехидно заявил:
— С таким чудом мы, похоже, первый раз сталкиваемся. Сеня, этот парень, случайно, не родня тебе?
— Все мы родня друг другу, — буркнул в ответ Рабинович. — Через Адама и Еву. А этот парень — Иисус Навин.
— Кто? Тот самый? — Попов вытаращил глаза, становясь полностью идентичным зажаренному на вертеле поросенку. И по цвету, и по квинтэссенции, и по умственным способностям.
— Тот самый, — кивнул головой Рабинович. — Хотя, если не веришь, можешь попробовать отпечатки пальцев у него снять.
Попов пошарил вокруг руками, отыскивая чемоданчик с принадлежностями для снятия «пальчиков», а затем накрыл кинолога отборным трехэтажным фирменным ментовским матом. Это словесное извержение позволило ему прийти в себя, и успокоенный криминалист тут же совершил обратную деформацию: из жареного поросенка — в живую жирную сви… В общем, в Андрюшу Попова. На чем и остановился.
Собственно говоря, Рабинович прекрасно понимал его состояние. Он и сам едва сдвиг по фазе не заработал, когда имя этого официанта из мемфисской забегаловки услышал. Все-таки одно дело хвосты всяким Зевсам и Одинам из параллельных вселенных крутить, а другое — повстречаться с живым подтверждением реальности библейских легенд. Как-никак, Иисус Навин — не последний человек в Ветхом Завете. Правда, Сеня в библейских сказаниях не слишком подкован был, но кое-что о своем новом знакомом слышал от тети Сони. Конечно, Навина Рабинович себе несколько по-иному представлял, но…
Сеня подозрительно посмотрел на Попова.
— Слушай, эксперт-алхимик, — поинтересовался он. — А ты уверен, что твое зелье нас не занесло снова в какой-нибудь параллельный мир?
— Ты меня за лоха не держи! — авторитетно заявил захмелевший Попов.
— Мерлин же не в иную вселенную, а в наше с вами время попал. Это значит, что по его рецепту мы между мирами путешествовать не можем. Отсюда и вывод: мы в нашем с вами прошлом.
— Угу, — согласился с ним Рабинович. — Ты уже однажды по мерлиновскому рецепту нас к Одину в гости забросил…
— Не надо попкорн с кукурузными хлопьями путать, — тоном, не требующим возражений, перебил его криминалист. — В тот раз мы серьезную ошибку допустили. Ну скажите мне на милость, разве можно самца яйца посадить высиживать. А тем более не свои, а куриные?
— Так, значит, мы в прошлое попали? — Жомов иногда проявлял просто чудеса сообразительности. — А вы помните, что нам Горыныч о спирали времени говорил?
Рабинович с Поповым поперхнулись закуской и оторопело уставились на омоновца. Действительно, за тяготами и лишениями, столь характерными для тяжкой доли путешественников, ни кинолог, ни криминалист не вспомнили о том, какую истерику им закатил Ахтармерз Гварнарытус при первой встрече, когда узнал, что трое ментов не из параллельного мира, а из будущего собственной вселенной. Горыныч тогда пригрозил ментам необратимыми последствиями такого безрассудного поступка, и все трое могли эти «последствия» в живую лицезреть. Со временем менты об этом позабыли, и вот теперь пришлось вспоминать.
— Вот теперь я точно знаю, во что мы вляпались, — задумчиво проговорил Рабинович. — Похоже, мужики, каникулы в Простоквашино закончились. Сегодня еще здесь тусуемся, а завтра, Андрюша, ты изготовишь свое пойло и отправишь нас обратно. Ясно?
— Придется, — горестно вздохнул Попов. — Только дайте мне сначала наесться. А то ведь дома я жареного барашка целиком никогда не увижу…
— Чревоугодник хренов, — буркнул в ответ Сеня. И в этот момент в разговор встрял Иисус Навин.
Менты, увлекшись обсуждением своих собственных проблем, совершенно забыли о его присутствии. Он несколько раз вежливо попытался обратить их внимание на себя, понял, что это не получится, и принялся накачиваться вином. Вторая и третья, после неудачной первой, пошли внутрь удивительно легко, и Навин, явно не приспособленный к обильному употреблению алкоголя, быстро захмелел. Несколько секунд он отупевшим взором рассматривал столешницу, а затем довольно бесцеремонно ткнул Жомова кулаком в бок. Омоновец от неожиданности так оторопел, что даже забыл врезать официанту в ухо.
— Ну так что? — заплетающимся языком поинтересовался он. — Так сколько ты мне будешь платить за работу твоим учеником?
— Слышь ты, чувак, вали-ка отсюда… под хвост к верблюду! — прорычал омоновец, не знакомый с Ветхим Заветом и потому не испытывающий никакого почтения к его персонажам. — Нам без тебя проблем хватает.
От этого рыка Навин мгновенно протрезвел так, словно на него ведро ледяной воды вылили. Оторопело посмотрев на Жомова, парень перевел взгляд сначала на Рабиновича, а затем на Андрюшу. Все трое сидели с каменными выражениями на лицах, и Навин зябко поежился, видя такую перемену в отношении к себе. Втянув голову в плечи, он поднялся со скамейки.
— Извините, почтенные, если обидел вас вопросом о деньгах, — убитым голосом проговорил он. — Просто поймите меня правильно. Я человек бедный, и мне…
Договорить он не успел. Дверь в трактир с грохотом слетела с петель, и внутрь помещения ввалилась толпа разъяренных оборванцев, вооруженных кольями, дубинками и прочей ударно-костоломной амуницией. Возглавлял ее толстый абориген, почти не уступавший ростом Ване Жомову, но намного тяжелее его. Окруженный оборванцами стандартного для местных жителей размера, толстяк выглядел настоящим гигантом и явно гордился этим. Увидев в омоновце конкурента своей исключительности, громоздкий абориген угрожающе зарычал. Из-за его спины, словно Табаки из-под хвоста Шерхана, выглянул тот самый смуглолицый, которого Рабинович отправил под стол первым. Увидев его, персы бросились врассыпную, прижимаясь к стенам, а менты медленно поднялись из-за стола.
— Вот они, шакалы поганые! — завопил смуглолицый, тыча пальцем в российских милиционеров. — Длинноносый еврей на меня наехал, а тот бычара здоровый у них за главного! А еще они сказали, что все ливийцы — чмыри, — для пущей убедительности приврал он.
— Гляди-ка, Сеня, как этот чувак твою национальность точно определил,
— хмыкнул Попов. — Видать, вы и в этом времени популярностью пользуетесь.
— Зато славянскую свинину здесь, похоже, не любят, — злобно оскалившись, парировал Рабинович. — Оттого на тебя и внимания не обратили!
Попов попытался продолжить словесное фехтование, но не успел. Орда оборванцев, возглавляемая бегемотом в человеческом облике, истошно завопив, словно стая котов, прищемленная одной дверью, рванулась вперед. Слоноподобный абориген быстро передвигаться не мог, поэтому явно задержал наступление разъяренной орды. Передние ряды еще успели умерить свой пыл и притормозить перед его необъятной кормой, а вот задние этого маневра не заметили. Ворвавшись в трактир, они с таким энтузиазмом понеслись вперед, что просто впрессовали своих собратьев по дреколью в спину неуклюжего гиганта. Тот, не ожидавший нападения сзади и не успевший подстраховаться, просто обрушился плашмя вперед, сломав своей тушей стол.
— Ну вот, блин! — обиженно проговорил Жомов, глядя на поверженного гиганта мысли и отца местной демократии. — А с кем я теперь драться буду?
Впрочем, горевал Иван недолго. Жирный боров-переросток с удивительной для своей комплекции скоростью оказался на ногах. Правда, проявить такую же прыть при движении к омоновцу толстяку не удалось (видимо, тазобедренный сустав плохо функционировал), но отзывчивый Жомов поспешил облегчить страдания. В два шага преодолев разделявшее их пространство, Ваня остановился перед гигантом, вежливо предоставив тому право первой подачи.
Толстый абориген, увидев противника в радиусе действия своих кулаков, радостно хмыкнул и, от души размахнувшись, попытался окончательно расплющить курносый славянский нос омоновца. Ваня обиженно вздохнул, разочаровавшись в искусности противника и, спокойно отступив в сторону, позволил толстяку промчаться мимо. Ну, а чтобы гигант не скучал всю дорогу до встречи со стенкой, Жомов одарил его ударом дубинки по затылку. Абориген хрюкнул и, разнеся в щепки стойку бара своей тушей, успокоился на полу.
Пока два титана сражались (если, конечно, их стычку так можно назвать!), остальные тоже не бездействовали. Толпа с колами, предоставив возможность своему предводителю лично разобраться с самым грозным из обидевших их друга чужестранцев, бросилась дубасить двух оставшихся врагов ливийского народа.
Рабинович сокрушенно вздохнул, не заметив на аборигенах никаких металлических предметов, но деваться было некуда. Если необычные свойства резиновых дубинок использовать не получится, то придется с налетчиками разобраться и без них. Благо Сеня не зря в милиции несколько лет проработал и у него опыт участия в таких стычках имелся. Да и Мурзик никуда из-под стола не уполз!
Первых двух нападавших Сеня просто стукнул лбами друг о друга, третьему дал пинка, отправляя в юрисдикцию Попова, а четвертому самым бессовестным образом привел в негодность его мужское достоинство. Тот взвыл и упал на колени, предоставив Мурзику возможность укусить себя за нос. Что пес, хоть и не любивший вкус человечины, сделал, дабы порадовать своего хозяина.
Увидев необычного пса, явно выделявшегося и размерами и окрасом среди мелких местных шавок, обиженные Рабиновичем ливийцы остановились. На несколько секунд они замешкались, видимо, раздумывая, как и персы ранее, не являются ли хозяева такой огромной собаки служителями Сета, а затем, придя явно к отрицательному выводу (жрецы по кабакам не шляются!), снова бросились в атаку.
Но было поздно. Жомов, разделавшись с предводителем агрессивно настроенной ливийской диаспоры Мемфиса, пришел друзьям на помощь. Он легко поднял один из столов и, используя его в качестве ножа бульдозера, сгреб всех аборигенов в один угол. Те, жалобно хрюкнув, спрессовались в однородную массу и плавно стекли на пол. Жомов отбросил стол и оглянулся по сторонам, выискивая новых противников. Таковых вокруг не оказалось!