Что касается фотографий, то их было очень много.
Они относились к самым разным периодам моей жизни: в спортзале, на каком-то празднике с моей первой девушкой, на воскресной прогулке в окрестностях Мадрида, единственной, которую мы совершили вместе с родителями... а вот я с друзьями в форме пехотинца во время прохождения службы в Учебном центре № 2 по подготовке призывников, расположенном в Алкала-де-Энарес. Первым, кого я узнал на фото, был Луис Роблес.
По воскресеньям к нам в лагерь приходили фотографы и предлагали сняться на память для матерей и невест.
В одно из таких воскресений и был, вероятно, сделан этот снимок. На фотографии нас шестеро. Первый слева - высокий сутулый парень, его я не помнил... следующий, кажется, Лоло, он жил в районе Чамбери, у его отца была мастерская по ремонту велосипедов; рядом с ним стоял Ингаусти, точно, он еще прекрасно подражал мяуканью котов, между ним и Луисито стоял я, крайний справа - Паулино по прозвищу Лысый, голова у него блестит, как лампочка, без единого волоска, он перенес какую-то болезнь.
Луис, Луисито Роблес. Вот он стоит: кулак поднят вверх, улыбка во все лицо. Очень характерная для него поза. "Армия - паразит на теле общества, ударная сила капитализма", - любил повторять он. Он вообще много говорил. Ему нравилось говорить. И иногда он говорил умные вещи.
Я подвинул обувную коробку и опрокинул стакан, не отрывая глаз от фотографии. Так я ему и не сказал, какой он хороший парень. Типично мужская черта. Мы боимся, стесняемся, что ли, говорить такие вещи. Закончилась служба в армии, и каждый пошел своей дорогой. Я пыгался пробиться в боксе, он решил продолжать учебу. Думаю, именно эта стеснительность и была причиной того, что мы не звонили друг другу и не встречались.
Так мне кажется.
Я снова наполнил стакан, бросил в него оставшийся лед и опять выпил залпом.
Так я и не сказал Луису, как мне нравилось бывать с ним. Мне нравились его ум, ирония, культура. Его способность мгновенно схватывать сущность вещей. Я учил его боксу в пустом лагерном ангаре, показывал, как надо двигаться, наносить удар. А он заставлял меня продолжать учебу в школе. Однажды он принес учебники и сам составил программу моих занятий. Он мне помогал, но так, как это делают люди его типа, не придавая этому никакого значения, я даже не замечал, что он мне помогает.
Мне так и не удалось поблагодарить его за помощь.
По радио звучал бодрый голос диктора.
- ...ствуйте, дорогие радиослушатели... программу ведет Эмилио Лаэра. Предлагаем вашему вниманию "Вечер болеро".
Я сразу же узнал "Когда я снова буду с тобой" в исполнении Эди Гормета и трио Лос-Панчос.
Первую женщину, мечтавшую выйти за меня замуж, звали Монолита Саседон, она пахла свежими яблоками и работала прислугой в городе Луго у финансового инспектора, тщетно пытавшегося выдержать конкурс на замещение должности нотариуса. Монолита приезжала навестить меня летом в воскресные дни, когда на стадионе устраивали спортивные соревнования, и привозила в судках вкусные жареные перцы и тортильго [Широко распространенное в Испании блюдо, своего рода омлет с картофелем.]. Садилась гденибудь недалеко от ринга, и я, даже не глядя в ее сторону, знал, что она молча льет слезы, пока мы дубасим друг друга. Сейчас, наверное, стала прилежной читательницей двух-трех иллюстрированных женских журналов.
Тихонько напевая мелодию болеро, я снова налил себе джина. На этот раз я пил медленно, маленькими глотками, глядя, как через балконные двери в комнату входит ночь.
Внезапно я рассмеялся, сам не знаю почему.
В этот момент раздался телефонный звонок, взорвавший темноту. Я не сразу сообразил, что это телефон. Потом зажег свет. Звонила женщина. В такой вечер можно было ожидать что угодно.
- Сеньор Карпинтеро? - приятный, слегка хриплый голос, привыкший командовать.
- Да, кто говорит?
- Кристина Фуэнтес.
- Кто?
- Жена Луиса Роблеса, сеньор Карпинтеро. Вы были у нас сегодня утром... Мне необходимо поговорить с вами.
- Я тут сегодня кое-что праздную.
Молчание.
- Это очень срочно... Вы не могли бы уйти с этого праздника?
- Нет.
- Тогда я приеду к вам. Где вы живете?
Она записала мой адрес и сказала, что будет через полчаса.
8
Я не помог ей снять белое шерстяное пальто. Но ведь и она не извинилась за поздний визит.
Небрежно бросив пальто на кресло, она кинула оценивающий взгляд вокруг, как это обычно делают женщины, попав в квартиру одинокого мужчины.
На ней были дорогие вельветовые брюки цвета топленого молока и такого же тона блузка с высокими плечами. Ни макияжа, ни драгоценностей, впрочем, эта высокая худощавая женщина не нуждалась в таких вещах. Бывает особый тип худощавости, не являющейся следствием плохого питания, а достигаемой диетой, гимнастикой и прочими ухищрениями: узкие бедра, маленькая высокая грудь, изящно облегаемая шелковой блузкой.
Внимание ее привлекли висевшие в рамках фотографии.
- Это вы?
- Это встреча Рокки Марчиано и Джо Луиса.
- Мне очень нравятся боксеры. У меня никогда не было знакомого боксера.
- Немного джина? - предложил я, указывая на бутылку.
- Не уверена, что смогу пить его неразбавленным. У вас не найдется тоника?
- Вы меня не предупредили.
- А кока-колы?
- В моем доме такие жидкости не водятся. Не хотите джин, могу предложить воду. В Мадриде прекрасная, свежая вода. Весьма способствует пищеварению. Выбирайте.
- Выпьем джина.
Она села рядом со мной на софу, а я пошел на кухню, ополоснул еще один стакан, взял лед и поставил все на столик перед ней. По радио все еще звучали мелодии болеро: "... с тобой и без тебя..." пел Лоренсо Гонсалес. Я закурил и налил ей полстакана. Она вынула хорошие американские сигареты, которыми торгуют промышляющие контрабандой спекулянты. Элегантно выпустила дым и спросила, подняв стакан:
- За что пьем?
- Я сегодня пью за Луиса Роблеса.
- За Луиса, - и отпила глоток. Лицо ее не дрогнуло.
Рука, державшая стакан, была красивой, тонкой, с длинными пальцами. За бедного Луиса.
Потом она посмотрела стакан на свет.
- Что это у вас за марка?
- Мой джин не марочный. Я беру его в погребке у Хусто, на углу Корредера-Баха. Если нравится, могу замолвить за вас словечко. Хусто вам продаст бутылочку. У него бывает и виски, но я предпочитаю джин. Вы даже представить себе не можете, какие ликеры готовит наш Хусто. Литр джина мне обходится в сорок песет. Вам он дешевле, чем за сто, не уступит.
Она рассмеялась, закинув голову. Волосы у нее были светло-каштановые, подстриженные "под мальчика".
Утром они показались мне темнее. У них был какой-то странный оттенок. Она сидела, вытянув скрещенные ноги, как обычно сидят мужчины, глядя на меня с улыбкой.
Что-то ее явно развлекало.
- Большое спасибо, что вы готовы замолвить за меня словечко вашему другу Хусто, - она смотрела мне прямо в глаза. - Мне очень хотелось познакомиться с вами, Карпинтеро.
- Хорошо вымытый и выбритый, я произвожу лучшее впечатление. Не называйте меня по фамилии. Просто Тони. Этого вполне достаточно.
- Тони Романо, да?
- Вот именно.
- Ты под этим именем выступал на ринге?
- Разные были имена: Кид Романо, Тони Романо... и Другие.
- Говори мне тоже "ты".
- Хорошо, Кристина.
Она откинулась на спинку софы и о чем-то задумалась. Робкой она явно не выглядела. Наверно, слуги, окружавшие ее с детства, и все эти супермаркеты и заводы, владелицей которых она стала в более зрелом возрасте, прекрасно лечат от робости. Я наблюдал, как она, не поморщившись, отпила большой глоток джина, изготовленного Хусто. Вот бы ему на нее посмотреть! Надо будет рассказать старине Хусто.
- Восхитительно, - промолвила наконец она. - Просто восхитительно.
- Что именно?
- Да все это, - она обвела рукой комнату. - Я сижу здесь с боксером, слушаю сентиментальные болеро и пью жидкость для чистки металлических изделий. Полный восторг. Сколько лет я не слушала болеро! Мне казалось, что они уже давно не существуют.
- Манолита Саседон очень любила болеро. Она была романтичной.
- Кто такая Манолита Саседон?
- Одна приятельница, которая прекрасно готовила жареные перцы. Без оливкового масла, очень нежные.
Если тебе не хочется слушать болеро, я выключу приемник.
- Нет, почему же? Мне нравится... болеро, приемник, твой дом... джин... Жаль только, что я не люблю жареные перцы. Выпьем за это.
Мы подняли стаканы и выпили. Я снова налил себе.
Сам не знаю почему, но в эту минуту я подумал о Луисе Роблесе. Представил себе ее и его в любовном экстазе, за обеденным столом, обсуждающими свои семейные проблемы. Но он был мертв, а она пила со мной джин дона Хусто.
Подавшись чуть-чуть вперед, она поставила на столик пустой стакан.
- Плесни мне еще немного своего джина.
Я плеснул, она сама положила лед, встряхнула стакан и отпила немного.
- Знаешь, я тебя представляла совсем другим.
- Каким же?
Она пожала плечами.
- Луис часто рассказывал о тебе. Стоило собраться друзьям, как он тут же начинал рассказывать о своей службе в армии, о своем друге, который учил его боксу. Настоящий боксер! Я все эти ваши истории знаю наизусть. Вот мне и захотелось познакомиться с тобой...
Слушай, вы, кажется, недавно виделись с Луисом?
- Он заходил пару дней назад. Посидел минут пятнадцать-двадцать и ушел. Больше я его не видел.
- Луис тебе что-нибудь рассказывал?
-Да нет, ничего особенного... сказал, что хочет снова встретиться.
- Луис был очень странным... Иногда мне кажется, что л так и не сумела понять его до конца.
- Мне он никогда не казался странным.
- Есть вещи, о которых друг ничего не знает и даже не подозревает и которые знает только жена. Понимаешь?
- Что же тут не понять? Куда ты клонишь?
- Как ты думаешь, сколько мне лет?
- Понятия не имею.
- Сорок четыре. В прошлом месяце исполнилось двадцать пять лет, как мы женаты... двадцать пять лет и тридцать дней...
- Выпьем за это.
Мы чокнулись. Она спросила:
- Ты все еще служишь в полиции?
- Ушел шесть лет назад.
- Луис всегда говорил, что ты служишь в полиции.
Его друг - настоящий полицейский и настоящий боксер!
Он тобой гордился... Тебе неприятно, что я говорю о Луисе?
- Нет.
- Мне кажется, тебе неприятно.
- Еще и дня не прошло, как он раздробил себе череп.
Ты его вдова. Не просто вдова, вдова моего лучшего друга.
- Вдова... - Глаза у нее блестели. Она криво улыбнулась и опрокинула стакан. Слишком уж она лихо пила, даже для такой женщины лихо... Смешно... я уже давно вдова, очень давно... Последние шесть лет мы с ним не жили, вернее, жили в одном доме, но спали в разных комнатах, и у каждого была своя жизнь. Тот Луис, которого ты знал, ничего общего не имел с Луисом, которого знала я, которого я постепенно стала узнавать... А сейчас налей мне еще.
Я налил ей и себе. Мы выпили, не глядя друг на друга.
- Он стал импотентом, - вдруг сказала она. - Импотентом.
Я поднял стакан и выпил до дна. Она слегка улыбнулась мне и принялась за джин. Мы молчали.
По радио звучало болеро "Ты моя" в исполнении Мансанеро. Оно очень нравилось Манолите Саседон.
- У нас было общее дело, но не было семьи, - продолжала она, как бы разговаривая сама с собой. - Фирме нужны были мы оба, фирме всегда нужны все: он, я, все.
Мы вынуждены были оставаться вместе... Но я не испытываю к нему ненависти, никогда не испытывала, поверь мне. Я была его студенткой в университете и влюбилась с первого взгляда. Еще бы, такой способный, умный, культурный и очень красивый... революционные взгляды... Ты себе не можешь представить, каким он был тогда левым...
Влюбилась, вышла замуж по любви и потом еще продолжала по-своему любить его. Луис был... не знаю, как сказать... он был необыкновенным человеком, очень обаятельным, что ли.
- А ну-ка, давай выкладывай все.
Она посмотрела на меня в упор.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты пришла сюда не за тем, чтобы поговорить со мной о своем муже. Ты хочешь узнать, почему Луис сделал такую запись на календаре. Меня уже спрашивал об этом комиссар Фрутос, сеньора де Роблес, и я ответил.
что не знаю.
- Не зови меня, пожалуйста, сеньорой де Роблес Мое имя Кристина, Кристина Фуэнтес. Я очень волнуюсь и нуждаюсь в помощи.
- В какой именно?
Глаза ее блестели, впрочем, она много выпила.
- С Луисом происходило что-то странное, он был не такой как всегда, последние шесть месяцев он много пил, напивался почти ежедневно, по ночам не бывал дома, раньше такого не случалось. Он нервничал... был взвинчен, раздражался по пустякам.
- Не вижу ничего особенного в том, что мужчина иногда выпьет лишнего.
- Дело не в этом. В последние полгода Луис совершенно забросил дела, чи разу не переступил порог своего кабинета. То он говорил, что собирается развестись и вернуться в университет, то начинал нам читать бесконечные политические проповеди... мы узнали, что он связался с плохой компанией... скажем так.
- Что ты понимаешь под плохой компанией?
- Ну... с этими... кто шатается по притонам... ведет распутную жизнь... ты понимаешь, о чем я говорю.
- Откуда вы узнали?
- У фирмы есть служба безопасности, и моя мать - я об этом не знала приказала следить за Луисом. Выяснилось, что он бывает в одном притоне, кажется, бар "Рудольф" или что-то в этом роде. Там собираются гомосексуалисты и "травести", ну... те, кто сделал себе операцию и стал женщиной. - Она замолчала. Я воспользовался паузой, чтобы снова наполнить стаканы. Мы выпили. Никогда бы не подумал, что такая изящная женщина способна так много выпить. - Ужасное место. Я до сих пор не знаю, что там делал Луис и почему он так часто бывал в этом баре... Однажды вечером он очень сильно разругался с мамой... я пришла к концу их ссоры, но кое-что успела услышать. Луис что-то кричал о фотографиях Не знаю... Ты в курсе дела?
- Нет.
- Он ничего не говорил тебе о фотографиях?
- Я уже сказал, что нет.
Балконные двери начали медленно раскачиваться. Я погасил сигарету и тут же закурил новую. Двери вернулись на место, но на стеклах заиграли зеленые блики.
Огромные зеленые огни то вспыхивали, то исчезали. Они показались мне знакомыми, но я никак не мог вспомнить, где видел их раньше.
- Ты меня слушаешь?
- Стараюсь, - ответил я. - Создается впечатление, что у Луиса была любовница. Обычное объяснение в таких случаях, не правда ли?
- Или любовник. Бар "Рудольф" посещают гомосексуалисты. Наши люди сообщили, что его часто видели в компании высокого худого мужчины по имени Паулино Пардаль, когда-то он работал у нас на фирме. Известный педераст. Он постоянно выкачивал из Луиса деньги, бывали случаи, когда Луис тратил двадцать-тридцать тысяч песет за вечер, а иногда и больше.
Я задумался.
- Паулино, - наконец произнес я. - Ты говоришь, он работал в вашей фирме?
- Кажется, да. Ты, конечно, понимаешь, я не могу знать всех наших служащих, но этот, похоже, ушел от нас с год назад. Тебе что-нибудь говорит его имя? - вопрос ее явно интересовал.
- Лысый, как бильярдный шар?
- Нет, я видела его фото: высокий, худой, с крючковатым носом, очень волосатый, такая пижонская прическа...
ха-ха-ха! Какое красивое болеро! Ну, как его?..
- Понятия не имею.
- Я о бо...бо...ле...ро...
- Ах, о болеро! "Если бы я встретил тебя".
- Ты все болеро знаешь... Ох, не могу! Ха-ха-ха!
...Ну-ка, плесни еще глоток.
Я налил чуть-чуть в оба стакана. Вдруг меня осенило, и я стукнул себя по лбу.
- Вот оно что!
- Что?!
- Зеленые огни. - Я показал на балконные двери..
Она посмотрела без всякого интереса.
- Новая неоновая реклама на Пуэрта-дель-Соль.
- Пожалуй, я выпью за это.
- А я за Луисито Роблеса.
- Как у тебя хорошо! ...Уф!
- Тебе должны нравиться пирожные с кремом. Угадал?
Она не ответила, потому что в этот момент была занята копанием в сумочке. Вытащила толстый белый конверт и протянула мне. Я взял.
- Пирожные с кремом действуют возбуждающе, особенно когда много крема... О чем ты?
- ... Найди этого Паулино... найди его... Я уверена, что он шантажировал Луиса... У нас нет его адреса.
- Шантажировал?.. Почему тебе не приходит в голову что-нибудь другое? С таким же успехом можно предположить, что они задумали поставить шоу или бой быков. Иди знай!
- Не шути такими вещами. У нас записан телефонный разговор Луиса, последний телефонный звонок... в ночь, когда он покончил с собой... - Я хотел кое-что сказать ей и взял ее за локоть. Дело в том, что в конверте лежала куча денег, много купюр по пять тысяч песет. - Подожди, не перебивай меня. Кто-то требовал у него денег, мол, если он, не даст, они напечатают фотографии. Луис смеялся, смеялся как сумасшедший. Пожалуйста, говорит, сделайте одолжение, публикуйте эти фотографии, ему наплевать. Понимаешь?.. На рассвете он пустил себе пулю в лоб, конечно, ему уже было все равно, напечатают они эти фотографии или нет!
Я сильно сжал ее локоть. Она встала, и я поднял голо ву. Ее маленькие груди, казалось, проткнут ткань блузки.
- Найди этого ублюдка Паулино и отбери у него фотографии, пока не поздно. Он ведь был твоим лучшим другом.
- Я не частный детектив. Расскажи все как есть полиции. Фрутос тебе поверит... и забери свои деньги.
Она стояла рядом и смотрела на меня сверху. Гладкий живот, бедра, запах женщины. Знакомый запах.
- Полиция! - процедила она сквозь зубы и расхохоталась. - Не смеши меня! Мы не желаем, чтобы кто-нибудь узнал, что у Луиса Роблеса, дона Луиса Робле са, экономического советника и члена Административного совета компании АПЕСА, был жених, с которым он снимался в неприличных позах. Да ты с ума сошел! Этот вонючий комиссар, может, и промолчит, ну а его сотрудники? Ты работал в полиции и прекрасно знаешь, что расследование требует участия многих людей, а люди любят болтать... Пресса сразу же разнюхает... Нет, это должен сделать ты.
Она резко опустилась на колени и уперлась руками в мои ноги. Я взял ее за волосы, короткие и жесткие, как грива лошади, и наклонился.
- Сказано тебе, я не буду этим заниматься, - процедил я сквозь зубы. И хватит разговоров.
- Наконец-то ты решился, негодяй, - успела произнести она хриплым голосом, прежде чем я впился ей в губы.
9
Скупой, блеклый свет, лившийся с улицы Эспартерос, только начинал растворяться в шуме просыпавшегося города, когда я открыл глаза. Она стояла посередине комнаты и одевалась. Ее голое тело на фоне балконной рамы казалось блестящей бронзовой скульптурой.
В комнате ощущался дурманящий запах возбужденной женщины. Насколько я помню, ни одна женщина не оставляла после себя такого сильного запаха.
- Не вставай, - сказала она, застегивая брюки. - Я знаю, где выход.
- Здесь недалеко продают свежие пончики. Свари кофе, я быстро сбегаю.
- Ты совсем помешался на этих сентиментальных болеро, - улыбнулась она. - Зачем нам завтракать вместе?
Потом направилась к двери, открыла ее и только тогда накинула на себя пальто.
- Чао. До скорого.
И ушла.
10
- Ax ты подонок! Свинья! Что это такое? Не прикидывайся спящим! Отвечай сейчас же!
Я с трудом приоткрыл глаза, не в силах пошевелиться. В голове работал отбойный молоток, язык был как наждачная бумага.
Лола стояла посреди комнаты и чем-то размахивала.
Знойные лучи полуденного солнца лились в комнату через обе балконные двери и больно резали глаза. Джин Хусто, среди прочих поистине великолепных качеств, обладал и таким эффектом.
- Чем ты тут занимался, подлец? - Лола все еще размахивала каким-то предметом. - Бог мой, что здесь происходит?
- Не кричи, - еле слышно прошептал я. - Я тебя прошу, не кричи. Ты же видишь, что у меня голова раскалывается с похмелья.
- С похмелья, сукин сын? Мало тебе! Кого ты сюда приводил, бандит? Отвечай!
- Ты не могла бы кричать потише?
- С кем ты провел ночь, мерзавец?
Наконец мне удалось открыть глаза и сесть. Предмет, которым Лола размахивала как знаменем, представлял собой маленькие белые трусики, ушитые кружевом.
- Отвечай немедленно! - вопила Лола. - Отвечай мне!
- У меня голова трещит, я плохо соображаю. Почему бы тебе не помолчать, пока я не придумаю какое-нибудь приличное оправдание?
В доме у меня было всего две пепельницы: одна из красной керамики реклама марочного вермута, другая из стекла. Лола запустила мне в голову обе, вместе с окурками и пеплом. Мне удалось увернуться, но окурки вперемешку с осколками красной пепельницы рассыпались по постели. Внезапно Лола успокоилась и села в кресло.
- Свинья, - с чувством сказала она.
- Хватит.
- Сукин сын.
- Я тебе говорю: достаточно.
Она бросила трусики на пол.
- Интимное свидание? Птичка, залетевшая сюда, оставила тебе на память небольшую деталь своего туалета!
- Я сейчас встану и сварю кофе. Хочешь?
- Пошел ты со своим кофе...
- Договорились. - Я начал с трудом подниматься. - Кстати, как тебе пирожные с кремом?
Она вскочила, бросилась к журнальному столику, схватила бутылку из-под джина и замахнулась. Остававшийся на донышке джин вылился прямо ей на голову. Бутылка ударилась об пол, издав глухой звук. Лола снова села в кресло. Лицо ее пылало. Мне наконец удалось встать, закурить последнюю остававшуюся в доме сигарету и накинуть халат.
Лола стояла у балкона и смотрела на улицу. Легкий ветерок трепал ее волосы. Назойливый визг машин, проносившихся по Пуэрта-дель-Соль, врывался в комнату как непрошеный гость. На ней была мини-юбка цвета натуральной кожи, едва прикрывавшая крутые бедра. Я подошел к ней поближе.
- Лола...
Она обернулась.
- Все кончено. Тони.
- Не будь дурочкой, Лола.
- Твое барахло я оставлю у "Риваса". А сейчас дай мне ключи от квартиры.
- Сама возьми. Они лежат в верхнем ящике.
Она осторожно открыла и закрыла ящик, как будто боялась разбудить спящего ребенка.
- Давай поговорим спокойно, Лола.
- Мне нечего сказать тебе. Да и не хочется. Ни сейчас, ни завтра, никогда. Ты меня понял, Антонио Карпинтеро?
- Зови меня Тони.
Она пересекла комнату и открыла дверь. Потом пошарила в сумочке и бросила на пол ключ от моей квартиры.
- Я совершила ошибку, связавшись с тобой. Ты голодранец, пустое место.
Дверь с шумом захлопнулась. Удар эхом прокатился по всему дому. Я раздавил пальцами сигарету и выбросил окурок на улицу. В этот момент мое внимание привлек какой-то предмет, валявшийся на кресле. Толстый, белый.
Лола села прямо на него.
Это был конверт, оставленный Кристиной. В нем лежали десять новеньких купюр по пять тысяч песет каждая.
11
На старушке было легкое серое пальто с подложенными плечами и такого же цвета шляпка, напяленная на макушку. Она поглощала консервированные креветки, усердно работая челюстями. Бар назывался "Да здравствует Пепа" и находился на улице Руис, недалеко от площади Дос-де-Майо. Днем там подавали наскоро приготовленные дежурные блюда и бутерброды, вечером он превращался в сомнительное заведение с оглушительной музыкой. Содержали бар две женщины, и обеих звали Пепа. Одна - темноволосая, маленькая, в очках, издали ее можно было принять за школьницу, но стоило подойти поближе и присмотреться к ее ногам, едва прикрытым мини-юбкой, с сухой, как рыбная чешуя, кожей, похожим на ноги старых рыбаков, как это впечатление улетучивалось.
Вторая была блондинкой. Она как-то странно кривила рот, когда разговаривала, и, казалось, выплевывала каждое слово в отдельности. Лицо ее всегда выражало такое безнадежное отчаяние, что у клиентов появлялось невольное желание утешить бедняжку.
- Нет, нет, донья Росарио! Не надо, хватит!
- Но у меня прекрасно получается, сама посуди. - Старушка сложила ладони рупором и закричала фальцетом: - Испанцы! С этой исторической площади, свидетельницы нашего былого величия, я хочу...
- Отлично, отлично! Хватит!
- Тебе, правда, нравится, дочка?
- Очень.
Я медленно пил двойной карахильо [Кофе с коньяком], сидя у стойки напротив первой Пепы, сдвинувшей очки на лоб и крутившей в руках деревянную зубочистку.
- ... туда ходят педерасты и эти сумасшедшие... ну, как их... травести. Все они приходят по своим делам и ни во что не вмешиваются.
- Случаются драки? - спросил я.
- Нет, все спокойно. У них свои интересы, я же тебе говорю.
Старушка дожевала последнюю креветку и расплатилась.
- Я подражаю Хесусу Эрминда, и у меня очень забавно получается, очень.
- Прекрасно, расскажешь в другой раз.
Старушка ушла, а Пепа-блондинка присоединилась к нам.
- Пристала, сил нет. Никак не отвяжешься.
- Она нас достала, - объяснила Пепа-брюнетка. - Решила на старости лет вернуться на сцену и выступать в пародийном жанре.
- Надоела до чертиков. А ты что здесь делаешь? Что ты у нас забыл?
- Ему нравятся артисточки, - внесла ясность черная Пепа. - Вот в чем его проблема. Правда, Тони?
- Я тут спрашивал у Пепы насчет "Рудольфа".
- Только этого не xeaiano! Еще один ненормальный.
Решил связаться с травести? Боже мой, разве сейчас есть мужчины!
- В первый раз слышу, что там собираются травести.
Ты случайно не перепутала?
- Хватит заливать... видать, захотелось попробовать.
Нечего прикидываться.
- Я не прикидываюсь.
- Это сейчас в моде, - заверила меня черная Пепа. - Все ищут острые ощущения.
- Ничего нового в этом нет. У меня был двоюродный брат, который выступал на сцене, наряженный под итальянскую певицу Глорию Лассо. Однажды ему даже удалось победить на конкурсе песни. Как-нибудь расскажу вам эту историю.
Они относились к самым разным периодам моей жизни: в спортзале, на каком-то празднике с моей первой девушкой, на воскресной прогулке в окрестностях Мадрида, единственной, которую мы совершили вместе с родителями... а вот я с друзьями в форме пехотинца во время прохождения службы в Учебном центре № 2 по подготовке призывников, расположенном в Алкала-де-Энарес. Первым, кого я узнал на фото, был Луис Роблес.
По воскресеньям к нам в лагерь приходили фотографы и предлагали сняться на память для матерей и невест.
В одно из таких воскресений и был, вероятно, сделан этот снимок. На фотографии нас шестеро. Первый слева - высокий сутулый парень, его я не помнил... следующий, кажется, Лоло, он жил в районе Чамбери, у его отца была мастерская по ремонту велосипедов; рядом с ним стоял Ингаусти, точно, он еще прекрасно подражал мяуканью котов, между ним и Луисито стоял я, крайний справа - Паулино по прозвищу Лысый, голова у него блестит, как лампочка, без единого волоска, он перенес какую-то болезнь.
Луис, Луисито Роблес. Вот он стоит: кулак поднят вверх, улыбка во все лицо. Очень характерная для него поза. "Армия - паразит на теле общества, ударная сила капитализма", - любил повторять он. Он вообще много говорил. Ему нравилось говорить. И иногда он говорил умные вещи.
Я подвинул обувную коробку и опрокинул стакан, не отрывая глаз от фотографии. Так я ему и не сказал, какой он хороший парень. Типично мужская черта. Мы боимся, стесняемся, что ли, говорить такие вещи. Закончилась служба в армии, и каждый пошел своей дорогой. Я пыгался пробиться в боксе, он решил продолжать учебу. Думаю, именно эта стеснительность и была причиной того, что мы не звонили друг другу и не встречались.
Так мне кажется.
Я снова наполнил стакан, бросил в него оставшийся лед и опять выпил залпом.
Так я и не сказал Луису, как мне нравилось бывать с ним. Мне нравились его ум, ирония, культура. Его способность мгновенно схватывать сущность вещей. Я учил его боксу в пустом лагерном ангаре, показывал, как надо двигаться, наносить удар. А он заставлял меня продолжать учебу в школе. Однажды он принес учебники и сам составил программу моих занятий. Он мне помогал, но так, как это делают люди его типа, не придавая этому никакого значения, я даже не замечал, что он мне помогает.
Мне так и не удалось поблагодарить его за помощь.
По радио звучал бодрый голос диктора.
- ...ствуйте, дорогие радиослушатели... программу ведет Эмилио Лаэра. Предлагаем вашему вниманию "Вечер болеро".
Я сразу же узнал "Когда я снова буду с тобой" в исполнении Эди Гормета и трио Лос-Панчос.
Первую женщину, мечтавшую выйти за меня замуж, звали Монолита Саседон, она пахла свежими яблоками и работала прислугой в городе Луго у финансового инспектора, тщетно пытавшегося выдержать конкурс на замещение должности нотариуса. Монолита приезжала навестить меня летом в воскресные дни, когда на стадионе устраивали спортивные соревнования, и привозила в судках вкусные жареные перцы и тортильго [Широко распространенное в Испании блюдо, своего рода омлет с картофелем.]. Садилась гденибудь недалеко от ринга, и я, даже не глядя в ее сторону, знал, что она молча льет слезы, пока мы дубасим друг друга. Сейчас, наверное, стала прилежной читательницей двух-трех иллюстрированных женских журналов.
Тихонько напевая мелодию болеро, я снова налил себе джина. На этот раз я пил медленно, маленькими глотками, глядя, как через балконные двери в комнату входит ночь.
Внезапно я рассмеялся, сам не знаю почему.
В этот момент раздался телефонный звонок, взорвавший темноту. Я не сразу сообразил, что это телефон. Потом зажег свет. Звонила женщина. В такой вечер можно было ожидать что угодно.
- Сеньор Карпинтеро? - приятный, слегка хриплый голос, привыкший командовать.
- Да, кто говорит?
- Кристина Фуэнтес.
- Кто?
- Жена Луиса Роблеса, сеньор Карпинтеро. Вы были у нас сегодня утром... Мне необходимо поговорить с вами.
- Я тут сегодня кое-что праздную.
Молчание.
- Это очень срочно... Вы не могли бы уйти с этого праздника?
- Нет.
- Тогда я приеду к вам. Где вы живете?
Она записала мой адрес и сказала, что будет через полчаса.
8
Я не помог ей снять белое шерстяное пальто. Но ведь и она не извинилась за поздний визит.
Небрежно бросив пальто на кресло, она кинула оценивающий взгляд вокруг, как это обычно делают женщины, попав в квартиру одинокого мужчины.
На ней были дорогие вельветовые брюки цвета топленого молока и такого же тона блузка с высокими плечами. Ни макияжа, ни драгоценностей, впрочем, эта высокая худощавая женщина не нуждалась в таких вещах. Бывает особый тип худощавости, не являющейся следствием плохого питания, а достигаемой диетой, гимнастикой и прочими ухищрениями: узкие бедра, маленькая высокая грудь, изящно облегаемая шелковой блузкой.
Внимание ее привлекли висевшие в рамках фотографии.
- Это вы?
- Это встреча Рокки Марчиано и Джо Луиса.
- Мне очень нравятся боксеры. У меня никогда не было знакомого боксера.
- Немного джина? - предложил я, указывая на бутылку.
- Не уверена, что смогу пить его неразбавленным. У вас не найдется тоника?
- Вы меня не предупредили.
- А кока-колы?
- В моем доме такие жидкости не водятся. Не хотите джин, могу предложить воду. В Мадриде прекрасная, свежая вода. Весьма способствует пищеварению. Выбирайте.
- Выпьем джина.
Она села рядом со мной на софу, а я пошел на кухню, ополоснул еще один стакан, взял лед и поставил все на столик перед ней. По радио все еще звучали мелодии болеро: "... с тобой и без тебя..." пел Лоренсо Гонсалес. Я закурил и налил ей полстакана. Она вынула хорошие американские сигареты, которыми торгуют промышляющие контрабандой спекулянты. Элегантно выпустила дым и спросила, подняв стакан:
- За что пьем?
- Я сегодня пью за Луиса Роблеса.
- За Луиса, - и отпила глоток. Лицо ее не дрогнуло.
Рука, державшая стакан, была красивой, тонкой, с длинными пальцами. За бедного Луиса.
Потом она посмотрела стакан на свет.
- Что это у вас за марка?
- Мой джин не марочный. Я беру его в погребке у Хусто, на углу Корредера-Баха. Если нравится, могу замолвить за вас словечко. Хусто вам продаст бутылочку. У него бывает и виски, но я предпочитаю джин. Вы даже представить себе не можете, какие ликеры готовит наш Хусто. Литр джина мне обходится в сорок песет. Вам он дешевле, чем за сто, не уступит.
Она рассмеялась, закинув голову. Волосы у нее были светло-каштановые, подстриженные "под мальчика".
Утром они показались мне темнее. У них был какой-то странный оттенок. Она сидела, вытянув скрещенные ноги, как обычно сидят мужчины, глядя на меня с улыбкой.
Что-то ее явно развлекало.
- Большое спасибо, что вы готовы замолвить за меня словечко вашему другу Хусто, - она смотрела мне прямо в глаза. - Мне очень хотелось познакомиться с вами, Карпинтеро.
- Хорошо вымытый и выбритый, я произвожу лучшее впечатление. Не называйте меня по фамилии. Просто Тони. Этого вполне достаточно.
- Тони Романо, да?
- Вот именно.
- Ты под этим именем выступал на ринге?
- Разные были имена: Кид Романо, Тони Романо... и Другие.
- Говори мне тоже "ты".
- Хорошо, Кристина.
Она откинулась на спинку софы и о чем-то задумалась. Робкой она явно не выглядела. Наверно, слуги, окружавшие ее с детства, и все эти супермаркеты и заводы, владелицей которых она стала в более зрелом возрасте, прекрасно лечат от робости. Я наблюдал, как она, не поморщившись, отпила большой глоток джина, изготовленного Хусто. Вот бы ему на нее посмотреть! Надо будет рассказать старине Хусто.
- Восхитительно, - промолвила наконец она. - Просто восхитительно.
- Что именно?
- Да все это, - она обвела рукой комнату. - Я сижу здесь с боксером, слушаю сентиментальные болеро и пью жидкость для чистки металлических изделий. Полный восторг. Сколько лет я не слушала болеро! Мне казалось, что они уже давно не существуют.
- Манолита Саседон очень любила болеро. Она была романтичной.
- Кто такая Манолита Саседон?
- Одна приятельница, которая прекрасно готовила жареные перцы. Без оливкового масла, очень нежные.
Если тебе не хочется слушать болеро, я выключу приемник.
- Нет, почему же? Мне нравится... болеро, приемник, твой дом... джин... Жаль только, что я не люблю жареные перцы. Выпьем за это.
Мы подняли стаканы и выпили. Я снова налил себе.
Сам не знаю почему, но в эту минуту я подумал о Луисе Роблесе. Представил себе ее и его в любовном экстазе, за обеденным столом, обсуждающими свои семейные проблемы. Но он был мертв, а она пила со мной джин дона Хусто.
Подавшись чуть-чуть вперед, она поставила на столик пустой стакан.
- Плесни мне еще немного своего джина.
Я плеснул, она сама положила лед, встряхнула стакан и отпила немного.
- Знаешь, я тебя представляла совсем другим.
- Каким же?
Она пожала плечами.
- Луис часто рассказывал о тебе. Стоило собраться друзьям, как он тут же начинал рассказывать о своей службе в армии, о своем друге, который учил его боксу. Настоящий боксер! Я все эти ваши истории знаю наизусть. Вот мне и захотелось познакомиться с тобой...
Слушай, вы, кажется, недавно виделись с Луисом?
- Он заходил пару дней назад. Посидел минут пятнадцать-двадцать и ушел. Больше я его не видел.
- Луис тебе что-нибудь рассказывал?
-Да нет, ничего особенного... сказал, что хочет снова встретиться.
- Луис был очень странным... Иногда мне кажется, что л так и не сумела понять его до конца.
- Мне он никогда не казался странным.
- Есть вещи, о которых друг ничего не знает и даже не подозревает и которые знает только жена. Понимаешь?
- Что же тут не понять? Куда ты клонишь?
- Как ты думаешь, сколько мне лет?
- Понятия не имею.
- Сорок четыре. В прошлом месяце исполнилось двадцать пять лет, как мы женаты... двадцать пять лет и тридцать дней...
- Выпьем за это.
Мы чокнулись. Она спросила:
- Ты все еще служишь в полиции?
- Ушел шесть лет назад.
- Луис всегда говорил, что ты служишь в полиции.
Его друг - настоящий полицейский и настоящий боксер!
Он тобой гордился... Тебе неприятно, что я говорю о Луисе?
- Нет.
- Мне кажется, тебе неприятно.
- Еще и дня не прошло, как он раздробил себе череп.
Ты его вдова. Не просто вдова, вдова моего лучшего друга.
- Вдова... - Глаза у нее блестели. Она криво улыбнулась и опрокинула стакан. Слишком уж она лихо пила, даже для такой женщины лихо... Смешно... я уже давно вдова, очень давно... Последние шесть лет мы с ним не жили, вернее, жили в одном доме, но спали в разных комнатах, и у каждого была своя жизнь. Тот Луис, которого ты знал, ничего общего не имел с Луисом, которого знала я, которого я постепенно стала узнавать... А сейчас налей мне еще.
Я налил ей и себе. Мы выпили, не глядя друг на друга.
- Он стал импотентом, - вдруг сказала она. - Импотентом.
Я поднял стакан и выпил до дна. Она слегка улыбнулась мне и принялась за джин. Мы молчали.
По радио звучало болеро "Ты моя" в исполнении Мансанеро. Оно очень нравилось Манолите Саседон.
- У нас было общее дело, но не было семьи, - продолжала она, как бы разговаривая сама с собой. - Фирме нужны были мы оба, фирме всегда нужны все: он, я, все.
Мы вынуждены были оставаться вместе... Но я не испытываю к нему ненависти, никогда не испытывала, поверь мне. Я была его студенткой в университете и влюбилась с первого взгляда. Еще бы, такой способный, умный, культурный и очень красивый... революционные взгляды... Ты себе не можешь представить, каким он был тогда левым...
Влюбилась, вышла замуж по любви и потом еще продолжала по-своему любить его. Луис был... не знаю, как сказать... он был необыкновенным человеком, очень обаятельным, что ли.
- А ну-ка, давай выкладывай все.
Она посмотрела на меня в упор.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты пришла сюда не за тем, чтобы поговорить со мной о своем муже. Ты хочешь узнать, почему Луис сделал такую запись на календаре. Меня уже спрашивал об этом комиссар Фрутос, сеньора де Роблес, и я ответил.
что не знаю.
- Не зови меня, пожалуйста, сеньорой де Роблес Мое имя Кристина, Кристина Фуэнтес. Я очень волнуюсь и нуждаюсь в помощи.
- В какой именно?
Глаза ее блестели, впрочем, она много выпила.
- С Луисом происходило что-то странное, он был не такой как всегда, последние шесть месяцев он много пил, напивался почти ежедневно, по ночам не бывал дома, раньше такого не случалось. Он нервничал... был взвинчен, раздражался по пустякам.
- Не вижу ничего особенного в том, что мужчина иногда выпьет лишнего.
- Дело не в этом. В последние полгода Луис совершенно забросил дела, чи разу не переступил порог своего кабинета. То он говорил, что собирается развестись и вернуться в университет, то начинал нам читать бесконечные политические проповеди... мы узнали, что он связался с плохой компанией... скажем так.
- Что ты понимаешь под плохой компанией?
- Ну... с этими... кто шатается по притонам... ведет распутную жизнь... ты понимаешь, о чем я говорю.
- Откуда вы узнали?
- У фирмы есть служба безопасности, и моя мать - я об этом не знала приказала следить за Луисом. Выяснилось, что он бывает в одном притоне, кажется, бар "Рудольф" или что-то в этом роде. Там собираются гомосексуалисты и "травести", ну... те, кто сделал себе операцию и стал женщиной. - Она замолчала. Я воспользовался паузой, чтобы снова наполнить стаканы. Мы выпили. Никогда бы не подумал, что такая изящная женщина способна так много выпить. - Ужасное место. Я до сих пор не знаю, что там делал Луис и почему он так часто бывал в этом баре... Однажды вечером он очень сильно разругался с мамой... я пришла к концу их ссоры, но кое-что успела услышать. Луис что-то кричал о фотографиях Не знаю... Ты в курсе дела?
- Нет.
- Он ничего не говорил тебе о фотографиях?
- Я уже сказал, что нет.
Балконные двери начали медленно раскачиваться. Я погасил сигарету и тут же закурил новую. Двери вернулись на место, но на стеклах заиграли зеленые блики.
Огромные зеленые огни то вспыхивали, то исчезали. Они показались мне знакомыми, но я никак не мог вспомнить, где видел их раньше.
- Ты меня слушаешь?
- Стараюсь, - ответил я. - Создается впечатление, что у Луиса была любовница. Обычное объяснение в таких случаях, не правда ли?
- Или любовник. Бар "Рудольф" посещают гомосексуалисты. Наши люди сообщили, что его часто видели в компании высокого худого мужчины по имени Паулино Пардаль, когда-то он работал у нас на фирме. Известный педераст. Он постоянно выкачивал из Луиса деньги, бывали случаи, когда Луис тратил двадцать-тридцать тысяч песет за вечер, а иногда и больше.
Я задумался.
- Паулино, - наконец произнес я. - Ты говоришь, он работал в вашей фирме?
- Кажется, да. Ты, конечно, понимаешь, я не могу знать всех наших служащих, но этот, похоже, ушел от нас с год назад. Тебе что-нибудь говорит его имя? - вопрос ее явно интересовал.
- Лысый, как бильярдный шар?
- Нет, я видела его фото: высокий, худой, с крючковатым носом, очень волосатый, такая пижонская прическа...
ха-ха-ха! Какое красивое болеро! Ну, как его?..
- Понятия не имею.
- Я о бо...бо...ле...ро...
- Ах, о болеро! "Если бы я встретил тебя".
- Ты все болеро знаешь... Ох, не могу! Ха-ха-ха!
...Ну-ка, плесни еще глоток.
Я налил чуть-чуть в оба стакана. Вдруг меня осенило, и я стукнул себя по лбу.
- Вот оно что!
- Что?!
- Зеленые огни. - Я показал на балконные двери..
Она посмотрела без всякого интереса.
- Новая неоновая реклама на Пуэрта-дель-Соль.
- Пожалуй, я выпью за это.
- А я за Луисито Роблеса.
- Как у тебя хорошо! ...Уф!
- Тебе должны нравиться пирожные с кремом. Угадал?
Она не ответила, потому что в этот момент была занята копанием в сумочке. Вытащила толстый белый конверт и протянула мне. Я взял.
- Пирожные с кремом действуют возбуждающе, особенно когда много крема... О чем ты?
- ... Найди этого Паулино... найди его... Я уверена, что он шантажировал Луиса... У нас нет его адреса.
- Шантажировал?.. Почему тебе не приходит в голову что-нибудь другое? С таким же успехом можно предположить, что они задумали поставить шоу или бой быков. Иди знай!
- Не шути такими вещами. У нас записан телефонный разговор Луиса, последний телефонный звонок... в ночь, когда он покончил с собой... - Я хотел кое-что сказать ей и взял ее за локоть. Дело в том, что в конверте лежала куча денег, много купюр по пять тысяч песет. - Подожди, не перебивай меня. Кто-то требовал у него денег, мол, если он, не даст, они напечатают фотографии. Луис смеялся, смеялся как сумасшедший. Пожалуйста, говорит, сделайте одолжение, публикуйте эти фотографии, ему наплевать. Понимаешь?.. На рассвете он пустил себе пулю в лоб, конечно, ему уже было все равно, напечатают они эти фотографии или нет!
Я сильно сжал ее локоть. Она встала, и я поднял голо ву. Ее маленькие груди, казалось, проткнут ткань блузки.
- Найди этого ублюдка Паулино и отбери у него фотографии, пока не поздно. Он ведь был твоим лучшим другом.
- Я не частный детектив. Расскажи все как есть полиции. Фрутос тебе поверит... и забери свои деньги.
Она стояла рядом и смотрела на меня сверху. Гладкий живот, бедра, запах женщины. Знакомый запах.
- Полиция! - процедила она сквозь зубы и расхохоталась. - Не смеши меня! Мы не желаем, чтобы кто-нибудь узнал, что у Луиса Роблеса, дона Луиса Робле са, экономического советника и члена Административного совета компании АПЕСА, был жених, с которым он снимался в неприличных позах. Да ты с ума сошел! Этот вонючий комиссар, может, и промолчит, ну а его сотрудники? Ты работал в полиции и прекрасно знаешь, что расследование требует участия многих людей, а люди любят болтать... Пресса сразу же разнюхает... Нет, это должен сделать ты.
Она резко опустилась на колени и уперлась руками в мои ноги. Я взял ее за волосы, короткие и жесткие, как грива лошади, и наклонился.
- Сказано тебе, я не буду этим заниматься, - процедил я сквозь зубы. И хватит разговоров.
- Наконец-то ты решился, негодяй, - успела произнести она хриплым голосом, прежде чем я впился ей в губы.
9
Скупой, блеклый свет, лившийся с улицы Эспартерос, только начинал растворяться в шуме просыпавшегося города, когда я открыл глаза. Она стояла посередине комнаты и одевалась. Ее голое тело на фоне балконной рамы казалось блестящей бронзовой скульптурой.
В комнате ощущался дурманящий запах возбужденной женщины. Насколько я помню, ни одна женщина не оставляла после себя такого сильного запаха.
- Не вставай, - сказала она, застегивая брюки. - Я знаю, где выход.
- Здесь недалеко продают свежие пончики. Свари кофе, я быстро сбегаю.
- Ты совсем помешался на этих сентиментальных болеро, - улыбнулась она. - Зачем нам завтракать вместе?
Потом направилась к двери, открыла ее и только тогда накинула на себя пальто.
- Чао. До скорого.
И ушла.
10
- Ax ты подонок! Свинья! Что это такое? Не прикидывайся спящим! Отвечай сейчас же!
Я с трудом приоткрыл глаза, не в силах пошевелиться. В голове работал отбойный молоток, язык был как наждачная бумага.
Лола стояла посреди комнаты и чем-то размахивала.
Знойные лучи полуденного солнца лились в комнату через обе балконные двери и больно резали глаза. Джин Хусто, среди прочих поистине великолепных качеств, обладал и таким эффектом.
- Чем ты тут занимался, подлец? - Лола все еще размахивала каким-то предметом. - Бог мой, что здесь происходит?
- Не кричи, - еле слышно прошептал я. - Я тебя прошу, не кричи. Ты же видишь, что у меня голова раскалывается с похмелья.
- С похмелья, сукин сын? Мало тебе! Кого ты сюда приводил, бандит? Отвечай!
- Ты не могла бы кричать потише?
- С кем ты провел ночь, мерзавец?
Наконец мне удалось открыть глаза и сесть. Предмет, которым Лола размахивала как знаменем, представлял собой маленькие белые трусики, ушитые кружевом.
- Отвечай немедленно! - вопила Лола. - Отвечай мне!
- У меня голова трещит, я плохо соображаю. Почему бы тебе не помолчать, пока я не придумаю какое-нибудь приличное оправдание?
В доме у меня было всего две пепельницы: одна из красной керамики реклама марочного вермута, другая из стекла. Лола запустила мне в голову обе, вместе с окурками и пеплом. Мне удалось увернуться, но окурки вперемешку с осколками красной пепельницы рассыпались по постели. Внезапно Лола успокоилась и села в кресло.
- Свинья, - с чувством сказала она.
- Хватит.
- Сукин сын.
- Я тебе говорю: достаточно.
Она бросила трусики на пол.
- Интимное свидание? Птичка, залетевшая сюда, оставила тебе на память небольшую деталь своего туалета!
- Я сейчас встану и сварю кофе. Хочешь?
- Пошел ты со своим кофе...
- Договорились. - Я начал с трудом подниматься. - Кстати, как тебе пирожные с кремом?
Она вскочила, бросилась к журнальному столику, схватила бутылку из-под джина и замахнулась. Остававшийся на донышке джин вылился прямо ей на голову. Бутылка ударилась об пол, издав глухой звук. Лола снова села в кресло. Лицо ее пылало. Мне наконец удалось встать, закурить последнюю остававшуюся в доме сигарету и накинуть халат.
Лола стояла у балкона и смотрела на улицу. Легкий ветерок трепал ее волосы. Назойливый визг машин, проносившихся по Пуэрта-дель-Соль, врывался в комнату как непрошеный гость. На ней была мини-юбка цвета натуральной кожи, едва прикрывавшая крутые бедра. Я подошел к ней поближе.
- Лола...
Она обернулась.
- Все кончено. Тони.
- Не будь дурочкой, Лола.
- Твое барахло я оставлю у "Риваса". А сейчас дай мне ключи от квартиры.
- Сама возьми. Они лежат в верхнем ящике.
Она осторожно открыла и закрыла ящик, как будто боялась разбудить спящего ребенка.
- Давай поговорим спокойно, Лола.
- Мне нечего сказать тебе. Да и не хочется. Ни сейчас, ни завтра, никогда. Ты меня понял, Антонио Карпинтеро?
- Зови меня Тони.
Она пересекла комнату и открыла дверь. Потом пошарила в сумочке и бросила на пол ключ от моей квартиры.
- Я совершила ошибку, связавшись с тобой. Ты голодранец, пустое место.
Дверь с шумом захлопнулась. Удар эхом прокатился по всему дому. Я раздавил пальцами сигарету и выбросил окурок на улицу. В этот момент мое внимание привлек какой-то предмет, валявшийся на кресле. Толстый, белый.
Лола села прямо на него.
Это был конверт, оставленный Кристиной. В нем лежали десять новеньких купюр по пять тысяч песет каждая.
11
На старушке было легкое серое пальто с подложенными плечами и такого же цвета шляпка, напяленная на макушку. Она поглощала консервированные креветки, усердно работая челюстями. Бар назывался "Да здравствует Пепа" и находился на улице Руис, недалеко от площади Дос-де-Майо. Днем там подавали наскоро приготовленные дежурные блюда и бутерброды, вечером он превращался в сомнительное заведение с оглушительной музыкой. Содержали бар две женщины, и обеих звали Пепа. Одна - темноволосая, маленькая, в очках, издали ее можно было принять за школьницу, но стоило подойти поближе и присмотреться к ее ногам, едва прикрытым мини-юбкой, с сухой, как рыбная чешуя, кожей, похожим на ноги старых рыбаков, как это впечатление улетучивалось.
Вторая была блондинкой. Она как-то странно кривила рот, когда разговаривала, и, казалось, выплевывала каждое слово в отдельности. Лицо ее всегда выражало такое безнадежное отчаяние, что у клиентов появлялось невольное желание утешить бедняжку.
- Нет, нет, донья Росарио! Не надо, хватит!
- Но у меня прекрасно получается, сама посуди. - Старушка сложила ладони рупором и закричала фальцетом: - Испанцы! С этой исторической площади, свидетельницы нашего былого величия, я хочу...
- Отлично, отлично! Хватит!
- Тебе, правда, нравится, дочка?
- Очень.
Я медленно пил двойной карахильо [Кофе с коньяком], сидя у стойки напротив первой Пепы, сдвинувшей очки на лоб и крутившей в руках деревянную зубочистку.
- ... туда ходят педерасты и эти сумасшедшие... ну, как их... травести. Все они приходят по своим делам и ни во что не вмешиваются.
- Случаются драки? - спросил я.
- Нет, все спокойно. У них свои интересы, я же тебе говорю.
Старушка дожевала последнюю креветку и расплатилась.
- Я подражаю Хесусу Эрминда, и у меня очень забавно получается, очень.
- Прекрасно, расскажешь в другой раз.
Старушка ушла, а Пепа-блондинка присоединилась к нам.
- Пристала, сил нет. Никак не отвяжешься.
- Она нас достала, - объяснила Пепа-брюнетка. - Решила на старости лет вернуться на сцену и выступать в пародийном жанре.
- Надоела до чертиков. А ты что здесь делаешь? Что ты у нас забыл?
- Ему нравятся артисточки, - внесла ясность черная Пепа. - Вот в чем его проблема. Правда, Тони?
- Я тут спрашивал у Пепы насчет "Рудольфа".
- Только этого не xeaiano! Еще один ненормальный.
Решил связаться с травести? Боже мой, разве сейчас есть мужчины!
- В первый раз слышу, что там собираются травести.
Ты случайно не перепутала?
- Хватит заливать... видать, захотелось попробовать.
Нечего прикидываться.
- Я не прикидываюсь.
- Это сейчас в моде, - заверила меня черная Пепа. - Все ищут острые ощущения.
- Ничего нового в этом нет. У меня был двоюродный брат, который выступал на сцене, наряженный под итальянскую певицу Глорию Лассо. Однажды ему даже удалось победить на конкурсе песни. Как-нибудь расскажу вам эту историю.