Страница:
– Ну, как идут дела?
Тарзан недовольно скривил губы.
– Не на кого стало положиться.
– А что?
– Дармоеды! Можно подумать, они на государственной службе…
Саид фыркнул.
– Во всяком случае, дармоеды лучше, чем предатели.
– Из-за одного вот такого предателя я и сел…
– Ну? Саид прищурился.
– Будто не знаешь? Муаллим Тарзан отрицательно помогал головой. Саид наклонился к его уху.
– Мне нужен хороший револьвер!
– Пожалуйста! – с готовностью откликнулся Тарзан. Саид благодарно хлопнул его по плечу и смущенно добавил:
– Только вот нечем мне… Но Тарзан не дал ему договорить.
– Не хватает еще, чтоб ты извинялся! Саид вздохнул с облегчением и принялся за свой чай. Потом встал и подошел к окну невысокий, худой, упругий. Ветер раздувал полы его пиджака, как парус. Он глядел в темную пустоту. Песчинки звезд рассыпаны по небу. На пригорке за дверью кофейни тоже зажглись звездочки: любители темноты и свежего воздуха закурили. Где– то вдали, на западе, у самого горизонта, мерцают огни Аббасии. Только глядя на них, понимаешь, как далеко забралась в пустыню эта маленькая кофейня островок в безбрежном океане, самолет в бескрайнем небе. Он высунулся из окна, и до него долетели голоса сидевших на пригорке. Торопливо пробежал мальчик-слуга, неся наргиле, раскаленные угли с треском разбрасывали искры. Оживилась беседа, громче зазвучал смех, и чей-то молодой разомлевший голос произнес:
– Нет, вы покажите мне такое место на земле, где было бы спокойно!
А другой задорно возразил:
– Да хоть бы вот здесь. Разве нам сейчас не спокойно?
– Вот именно – сейчас! В том-то все и дело.
– А чем плохо, когда тревожно? По крайней мере хоть забываешь о том, что будет завтра.
– Значит, покой и мир тебе не по душе?
– Когда знаешь, что тебя ждет виселица, бежишь от такого покоя без оглядки!
– Это к делу не относится! Тут уж пусть тебе палач поможет разобраться!
– Ну да! Здесь-то вы горазды болтать, в темноте да в пустыне. А каково запоете в городе?
– Да вся беда в том, что враг наш – он же нам и приятель.
– А я скажу тебе, все несчастье в том, что наш приятель – нам враг.
– Попросту говоря, мы сами трусы.
– Может, и так. Да только разве в наше время остались смелые люди?
– Ничего подобного, смелость – во все времена смелость.
– А смерть – во все времена смерть.
– Так же как ночь и пустыня!
Ну и разговор! Ничего не понял. И все-таки эти слова задели какую-то струну в душе. Неясную и загадочную, как тайны этой ночи. И ты тоже когда– то был молод и пылок. И вино энергии пьянило сердце. И ты взял револьвер как борец – не как убийца. Вон там, за этим пригорком, на котором стоит кофейня, молодые парни в поношенной одежде, но с чистыми сердцами учились стрелять. А тот, кто живет теперь в вилле под номером восемнадцать, был у них главным. Стрелял сам, и учил их, и изрекал истины: «Револьвер важнее хлебной лепешки, Саид Махран! И важнее молитвенных песнопений, на которые ты ходишь с отцом!» А однажды вечером он спросил: «Ты знаешь, Саид, что нужно человеку в этой стране?» И, не дожидаясь ответа, сказал: «Револьвер и книга. Револьвер, чтобы рассчитаться с прошлым, и книга, чтобы обеспечить себе будущее. А потому учись стрелять и читай!» А его лицо, ты помнишь его лицо, когда он хохотал в студенческом общежитии? «Неужели украл? Не побоялся? Ну молодец! Ничего, узурпаторам только на пользу, когда немного облегчат их грехи.
Ты имел на это полное право, Саид, можешь не сомневаться!» И пустырь этот знает, на что ты способен. Твои пули без промаха били в цель. Про тебя говорили, что ты – сама смерть.
Он подставил лицо свежему ветру и зажмурился. Чья-то рука легла ему на плечо. Он обернулся: муаллим Тарзан протягивал ему револьвер.
– Стреляй своих врагов, и да поможет тебе Аллах… Он взял оружие, осмотрел его, попробовал курок.
– Сколько я тебе должен, муаллим Тарзан?
– Дарю!
– Да нет! Я надеюсь разбогатеть с твоей помощью!
– Сколько же раз для этого надо выстрелить?
Они снова сели на диван. Из-за двери донесся звонкий женский смех.
Тарзан ухмыльнулся.
– Это Hyp, помнишь ее? Саид поглядел в темноту.
– По-прежнему сюда ходит?
– Так, иногда. Увидит тебя – обрадуется.
– Кого-нибудь подцепила?
– Еще бы! Теперь у нее фабриканта-кондитера сынок! Муаллим окликнул мальчика-слугу.
– Ну-ка позови сюда Hyp!
Пусть зайдет. Посмотрим, что сделало с ней время. Как она тебя когда-то добивалась! Но твое сердце безраздельно принадлежало другой, изменнице. Когда стремишься к тому, кто к тебе глух, что может быть тяжелее? Это все равно как соловьиная песня, обращенная к камню, или ласковое дуновение ветерка, разбивающееся об острые зубцы ограды. Даже ее подарки ты отдавал той, что теперь зовется Набавия Илеш. Он стиснул зубы и потрогал револьвер в кармане. В дверях показалась ничего не подозревавшая Hyp. Увидела его, растерянно застыла на месте. Он пристально ее разглядывал и улыбался. Похудела. Лицо покрыто толстым слоем пудры. Узкое белое платье вызывающе обтягивает фигуру, юбка выше колен, бесстыдно обнаженные плечи. Коротко подстриженные волосы растрепало ветром. Кинулась к нему, сжала руку.
– Как я рада…– И засмеялась нервным смехом, скрывая волнение.
– Как поживаешь, Hyp?
Она опустилась на диван между ним и Тарзаном. Тарзан улыбнулся:
– Как видишь, она все такая же. А Нур сказала:
– Я-то хорошо, а ты как? Выглядишь как будто неплохо. Но глаза? Ты на кого-то зол, я вижу…
Он усмехнулся:
– Не понимаю!
– Ну, я не знаю, как тебе объяснить… Какой-то яростный взгляд, и на губах угроза…
Он рассмеялся, а потом сказал с сожалением:
– Сейчас твой кавалер за тобой заедет…
Она задорно тряхнула головой, смахивая со лба непокорную прядь:
– Ну и что? Он такой растяпа!
– Не важно. Все равно, ты теперь не свободна… Она хитро взглянула на него.
– Хочешь, я пошлю его ко всем чертям?
– Только не сегодня. Как-нибудь в другой раз, мы еще встретимся.– И уже серьезно добавил: – Говорят, неплохой кусок, а?
– И даже очень! Собираемся поехать на его машине в пустыню, к гробнице Мученика. Он любит там бывать.
Саид насторожился, и от нее это не скрылось.
– Говоришь, любит бывать в пустыне у гробницы Мученика?
Веки ее встревоженно вздрогнули. Она подняла глаза, встретилась с ним взглядом и, встревожась еще больше, с укором сказала:
– Вот видишь! Тебе нужна совсем не я! Но он как будто вовсе и не заметил обиды в ее голосе:
– Почему? Ты славная…
– Нет, тебе нужен мой богатый ухажер… Он усмехнулся:
– А я думаю о вас обоих сразу… Она испугалась.
– Если это откроется, я пропала. Отец его большой человек, да и родственников у него уйма! Тебе что, нужны деньги?
– А еще больше машина!
Он ласково ущипнул ее за щеку.
– Веди себя как ни в чем не бывало. Ничего ужасного не случится, и никто о тебе ничего не подумает. Я же не ребенок. А после этого мы будем очень часто встречаться, даже чаще, чем ты думаешь.
VI
VII
VIII
Тарзан недовольно скривил губы.
– Не на кого стало положиться.
– А что?
– Дармоеды! Можно подумать, они на государственной службе…
Саид фыркнул.
– Во всяком случае, дармоеды лучше, чем предатели.
– Из-за одного вот такого предателя я и сел…
– Ну? Саид прищурился.
– Будто не знаешь? Муаллим Тарзан отрицательно помогал головой. Саид наклонился к его уху.
– Мне нужен хороший револьвер!
– Пожалуйста! – с готовностью откликнулся Тарзан. Саид благодарно хлопнул его по плечу и смущенно добавил:
– Только вот нечем мне… Но Тарзан не дал ему договорить.
– Не хватает еще, чтоб ты извинялся! Саид вздохнул с облегчением и принялся за свой чай. Потом встал и подошел к окну невысокий, худой, упругий. Ветер раздувал полы его пиджака, как парус. Он глядел в темную пустоту. Песчинки звезд рассыпаны по небу. На пригорке за дверью кофейни тоже зажглись звездочки: любители темноты и свежего воздуха закурили. Где– то вдали, на западе, у самого горизонта, мерцают огни Аббасии. Только глядя на них, понимаешь, как далеко забралась в пустыню эта маленькая кофейня островок в безбрежном океане, самолет в бескрайнем небе. Он высунулся из окна, и до него долетели голоса сидевших на пригорке. Торопливо пробежал мальчик-слуга, неся наргиле, раскаленные угли с треском разбрасывали искры. Оживилась беседа, громче зазвучал смех, и чей-то молодой разомлевший голос произнес:
– Нет, вы покажите мне такое место на земле, где было бы спокойно!
А другой задорно возразил:
– Да хоть бы вот здесь. Разве нам сейчас не спокойно?
– Вот именно – сейчас! В том-то все и дело.
– А чем плохо, когда тревожно? По крайней мере хоть забываешь о том, что будет завтра.
– Значит, покой и мир тебе не по душе?
– Когда знаешь, что тебя ждет виселица, бежишь от такого покоя без оглядки!
– Это к делу не относится! Тут уж пусть тебе палач поможет разобраться!
– Ну да! Здесь-то вы горазды болтать, в темноте да в пустыне. А каково запоете в городе?
– Да вся беда в том, что враг наш – он же нам и приятель.
– А я скажу тебе, все несчастье в том, что наш приятель – нам враг.
– Попросту говоря, мы сами трусы.
– Может, и так. Да только разве в наше время остались смелые люди?
– Ничего подобного, смелость – во все времена смелость.
– А смерть – во все времена смерть.
– Так же как ночь и пустыня!
Ну и разговор! Ничего не понял. И все-таки эти слова задели какую-то струну в душе. Неясную и загадочную, как тайны этой ночи. И ты тоже когда– то был молод и пылок. И вино энергии пьянило сердце. И ты взял револьвер как борец – не как убийца. Вон там, за этим пригорком, на котором стоит кофейня, молодые парни в поношенной одежде, но с чистыми сердцами учились стрелять. А тот, кто живет теперь в вилле под номером восемнадцать, был у них главным. Стрелял сам, и учил их, и изрекал истины: «Револьвер важнее хлебной лепешки, Саид Махран! И важнее молитвенных песнопений, на которые ты ходишь с отцом!» А однажды вечером он спросил: «Ты знаешь, Саид, что нужно человеку в этой стране?» И, не дожидаясь ответа, сказал: «Револьвер и книга. Револьвер, чтобы рассчитаться с прошлым, и книга, чтобы обеспечить себе будущее. А потому учись стрелять и читай!» А его лицо, ты помнишь его лицо, когда он хохотал в студенческом общежитии? «Неужели украл? Не побоялся? Ну молодец! Ничего, узурпаторам только на пользу, когда немного облегчат их грехи.
Ты имел на это полное право, Саид, можешь не сомневаться!» И пустырь этот знает, на что ты способен. Твои пули без промаха били в цель. Про тебя говорили, что ты – сама смерть.
Он подставил лицо свежему ветру и зажмурился. Чья-то рука легла ему на плечо. Он обернулся: муаллим Тарзан протягивал ему револьвер.
– Стреляй своих врагов, и да поможет тебе Аллах… Он взял оружие, осмотрел его, попробовал курок.
– Сколько я тебе должен, муаллим Тарзан?
– Дарю!
– Да нет! Я надеюсь разбогатеть с твоей помощью!
– Сколько же раз для этого надо выстрелить?
Они снова сели на диван. Из-за двери донесся звонкий женский смех.
Тарзан ухмыльнулся.
– Это Hyp, помнишь ее? Саид поглядел в темноту.
– По-прежнему сюда ходит?
– Так, иногда. Увидит тебя – обрадуется.
– Кого-нибудь подцепила?
– Еще бы! Теперь у нее фабриканта-кондитера сынок! Муаллим окликнул мальчика-слугу.
– Ну-ка позови сюда Hyp!
Пусть зайдет. Посмотрим, что сделало с ней время. Как она тебя когда-то добивалась! Но твое сердце безраздельно принадлежало другой, изменнице. Когда стремишься к тому, кто к тебе глух, что может быть тяжелее? Это все равно как соловьиная песня, обращенная к камню, или ласковое дуновение ветерка, разбивающееся об острые зубцы ограды. Даже ее подарки ты отдавал той, что теперь зовется Набавия Илеш. Он стиснул зубы и потрогал револьвер в кармане. В дверях показалась ничего не подозревавшая Hyp. Увидела его, растерянно застыла на месте. Он пристально ее разглядывал и улыбался. Похудела. Лицо покрыто толстым слоем пудры. Узкое белое платье вызывающе обтягивает фигуру, юбка выше колен, бесстыдно обнаженные плечи. Коротко подстриженные волосы растрепало ветром. Кинулась к нему, сжала руку.
– Как я рада…– И засмеялась нервным смехом, скрывая волнение.
– Как поживаешь, Hyp?
Она опустилась на диван между ним и Тарзаном. Тарзан улыбнулся:
– Как видишь, она все такая же. А Нур сказала:
– Я-то хорошо, а ты как? Выглядишь как будто неплохо. Но глаза? Ты на кого-то зол, я вижу…
Он усмехнулся:
– Не понимаю!
– Ну, я не знаю, как тебе объяснить… Какой-то яростный взгляд, и на губах угроза…
Он рассмеялся, а потом сказал с сожалением:
– Сейчас твой кавалер за тобой заедет…
Она задорно тряхнула головой, смахивая со лба непокорную прядь:
– Ну и что? Он такой растяпа!
– Не важно. Все равно, ты теперь не свободна… Она хитро взглянула на него.
– Хочешь, я пошлю его ко всем чертям?
– Только не сегодня. Как-нибудь в другой раз, мы еще встретимся.– И уже серьезно добавил: – Говорят, неплохой кусок, а?
– И даже очень! Собираемся поехать на его машине в пустыню, к гробнице Мученика. Он любит там бывать.
Саид насторожился, и от нее это не скрылось.
– Говоришь, любит бывать в пустыне у гробницы Мученика?
Веки ее встревоженно вздрогнули. Она подняла глаза, встретилась с ним взглядом и, встревожась еще больше, с укором сказала:
– Вот видишь! Тебе нужна совсем не я! Но он как будто вовсе и не заметил обиды в ее голосе:
– Почему? Ты славная…
– Нет, тебе нужен мой богатый ухажер… Он усмехнулся:
– А я думаю о вас обоих сразу… Она испугалась.
– Если это откроется, я пропала. Отец его большой человек, да и родственников у него уйма! Тебе что, нужны деньги?
– А еще больше машина!
Он ласково ущипнул ее за щеку.
– Веди себя как ни в чем не бывало. Ничего ужасного не случится, и никто о тебе ничего не подумает. Я же не ребенок. А после этого мы будем очень часто встречаться, даже чаще, чем ты думаешь.
VI
Он стороной обошел казармы и углубился в пустыню, торопясь скорее добраться до цели. Аббасия была хорошо знакома ему еще с прежних времен, и теперь он шел уверенно, как по компасу. Завидев черневший при звездном свете круглый купол гробницы, осмотрелся. Где-то здесь. Пристально вглядываясь в темноту, стал обходить гробницу. Машины не было. Наконец у южной стороны он различил черный силуэт. Он решительно двинулся вперед, потом пригнулся и, уже крадучись, подобрался ближе. До слуха долетел прерывистый шепот и какие-то неясные звуки.
Очень сожалею, но придется нарушить ваше уединение. Сейчас на смену восторгу придет испуг. Что поделаешь, в этой жизни все радости недолговечны. «У нас хорошие намерения, но нам не хватает организованности»,– говаривал, бывало, Рауф Альван. Он подкрался еще ближе и осторожно взялся за ручку автомобильной дверцы. Ощутил на лице жар от двигателя, с силой рванул ручку.
– Ни с места!
Испуганный вскрик. Два застывших от неожиданности силуэта. Он навел на них дуло револьвера.
– Одно движение, и я буду стрелять! Выходите! Жалобный голос Hyp:
– Умоляю…
И голос мужчины, сиплый, скрипучий, как будто горло у него забито песком:
– В чем дело? Что вам угодно?
– Вылезайте!
Схватив в охапку одежду, Hyp выскочила из машины. Ее спутник, спотыкаясь, последовал за ней, на ходу натягивая брюки. Сайд приставил пистолет к его виску.
– Не надо, не стреляйте! – плачущим голосом закричал тот.
– Деньги! – коротко потребовал Сайд.
– Они там, в пиджаке!
Саид грубо подтолкнул Hyp к машине.
– Достань!
Охнув, она повиновалась:
– Только, ради всего святого, не стреляйте!
– Давай пиджак!
Быстро вынул бумажник и швырнул пиджак владельцу.
– Уноси ноги, покуда цел!
Не оглядываясь, тот бросился в темноту.
Саид вскочил в машину, включил зажигание. Мотор взревел, и машина рванулась с места. Hyp приводила в порядок свой туалет.
– Хоть и ждала я тебя, а все-таки здорово напугалась!
Ведя машину на предельной скорости, он буркнул:
– Выпей, может, успокоишься.
Она протянула ему бутылку, он отхлебнул глоток, отдал ей. Она тоже отпила немного.
– Бедняжка! У него даже колени дрожали…
– Добрая ты женщина, Hyp. А я вот не люблю фабрикантов.
Hyp откинулась на сиденье и многозначительно сказала:
– Ты вообще никого не любишь!
Нашла время кокетничать! Он ничего не ответил. Машина неслась в сторону Аббасии.
– Нас могут увидеть вместе,– жалобно проговорила Нур.
Он и сам об этом подумал. Свернул на извилистую улицу, которая вела в квартал Дарраса, немного сбавил скорость.
– Я зашел к Тарзану, чтобы раздобыть револьвер и договориться с кем– нибудь из знакомых шоферов такси. Кто бы мог думать, что мне так повезет с машиной!
– Вот видишь, я всегда тебе помогаю!
– Верно. А на этот раз ты была просто неподражаема. Почему бы тебе не стать актрисой?
– Но я вначале по-настоящему испугалась!
– А потом?
– Потом я, по-моему, вошла в роль, и он так ничего и не понял…
– Он так перетрусил, что ему было не до подозрений! Она повернулась к нему:
– А зачем тебе револьвер и машина?
– Для дела…
– Ты с ума сошел? Давно ли ты вышел из тюрьмы?
– Ну, позавчера…
– И опять за старое?
– А тебе легко расстаться со своей профессией?
Она не ответила, уставившись в темноту, туда, где под фарами машины блестела дорога.
За поворотом ночь как будто стала еще темнее и гуще: дорога вплотную подошла к горе.
– Ты вот не знаешь,– вкрадчиво сказала Hyp,– сколько я плакала, когда узнала, что тебя посадили!
– Сколько? Она обиделась.
– Опять ты со своими насмешками!
– Да я вовсе не смеюсь! Я тебе верю: у тебя доброе сердце.
– Зато у тебя вообще нет сердца…
– А оно по инструкции осталось в тюрьме.
– Нет, ты и в тюрьму попал уже без сердца!..
Вот привязалась: сердце, сердце… Спросила бы лучше ту, которая мне изменила, или друзей-предателей, или дочь, что меня оттолкнула…
– Ничего, когда-нибудь и я найду свое сердце…
– А где ты ночевал? Жена твоя знает, где ты?
– Не думаю.
– Ты поедешь домой?
– Вряд ли… Во всяком случае, не сегодня.
– Поедем ко мне! – попросила она.
– А ты живешь одна?
– Да. Улица Нагмуддин, за кладбищем.
– Номер.
– Там один дом. Внизу контора по продаже джута, а позади кладбище.
Он не удержался от смеха.
– Ну и местечко ты себе выбрала! Она тоже рассмеялась:
– А меня там совсем не знают. Никто ко мне никогда не приходил. Ты будешь первым… Я живу на самом верху…
Она ждала, что он скажет, но он молчал, сосредоточив все внимание на дороге, которая пролегала между горой и домами. И среди них дом шейха Али Гунеди. В конце квартала он остановил машину и повернулся к Hyp:
– Здесь я тебя высажу.
– А разве ты со мной не пойдешь?
– Я приду потом.
– Куда ж ты денешься в такую поздноту?
– Слушай. Ты сейчас прямо отсюда пойдешь в полицейский участок. Расскажешь там все, что случилось, слово в слово, как будто ты ни при чем. Опиши меня, только, разумеется, совсем наоборот: толстый блондин, на правой щеке шрам… Скажешь, что я увез тебя силой. Ну, изнасиловал, что ли.
– Изнасиловал?
Он даже не улыбнулся.
– Скажешь, что все это случилось в пустыне Зенхом, что я по дороге выбросил тебя и угнал машину.
– А ты потом придешь?
– Приду. Слово мужчины! А ты сумеешь в участке сыграть свою роль так же хорошо, как в машине?
– Постараюсь…
– Прощай.
И машина умчалась.
Очень сожалею, но придется нарушить ваше уединение. Сейчас на смену восторгу придет испуг. Что поделаешь, в этой жизни все радости недолговечны. «У нас хорошие намерения, но нам не хватает организованности»,– говаривал, бывало, Рауф Альван. Он подкрался еще ближе и осторожно взялся за ручку автомобильной дверцы. Ощутил на лице жар от двигателя, с силой рванул ручку.
– Ни с места!
Испуганный вскрик. Два застывших от неожиданности силуэта. Он навел на них дуло револьвера.
– Одно движение, и я буду стрелять! Выходите! Жалобный голос Hyp:
– Умоляю…
И голос мужчины, сиплый, скрипучий, как будто горло у него забито песком:
– В чем дело? Что вам угодно?
– Вылезайте!
Схватив в охапку одежду, Hyp выскочила из машины. Ее спутник, спотыкаясь, последовал за ней, на ходу натягивая брюки. Сайд приставил пистолет к его виску.
– Не надо, не стреляйте! – плачущим голосом закричал тот.
– Деньги! – коротко потребовал Сайд.
– Они там, в пиджаке!
Саид грубо подтолкнул Hyp к машине.
– Достань!
Охнув, она повиновалась:
– Только, ради всего святого, не стреляйте!
– Давай пиджак!
Быстро вынул бумажник и швырнул пиджак владельцу.
– Уноси ноги, покуда цел!
Не оглядываясь, тот бросился в темноту.
Саид вскочил в машину, включил зажигание. Мотор взревел, и машина рванулась с места. Hyp приводила в порядок свой туалет.
– Хоть и ждала я тебя, а все-таки здорово напугалась!
Ведя машину на предельной скорости, он буркнул:
– Выпей, может, успокоишься.
Она протянула ему бутылку, он отхлебнул глоток, отдал ей. Она тоже отпила немного.
– Бедняжка! У него даже колени дрожали…
– Добрая ты женщина, Hyp. А я вот не люблю фабрикантов.
Hyp откинулась на сиденье и многозначительно сказала:
– Ты вообще никого не любишь!
Нашла время кокетничать! Он ничего не ответил. Машина неслась в сторону Аббасии.
– Нас могут увидеть вместе,– жалобно проговорила Нур.
Он и сам об этом подумал. Свернул на извилистую улицу, которая вела в квартал Дарраса, немного сбавил скорость.
– Я зашел к Тарзану, чтобы раздобыть револьвер и договориться с кем– нибудь из знакомых шоферов такси. Кто бы мог думать, что мне так повезет с машиной!
– Вот видишь, я всегда тебе помогаю!
– Верно. А на этот раз ты была просто неподражаема. Почему бы тебе не стать актрисой?
– Но я вначале по-настоящему испугалась!
– А потом?
– Потом я, по-моему, вошла в роль, и он так ничего и не понял…
– Он так перетрусил, что ему было не до подозрений! Она повернулась к нему:
– А зачем тебе револьвер и машина?
– Для дела…
– Ты с ума сошел? Давно ли ты вышел из тюрьмы?
– Ну, позавчера…
– И опять за старое?
– А тебе легко расстаться со своей профессией?
Она не ответила, уставившись в темноту, туда, где под фарами машины блестела дорога.
За поворотом ночь как будто стала еще темнее и гуще: дорога вплотную подошла к горе.
– Ты вот не знаешь,– вкрадчиво сказала Hyp,– сколько я плакала, когда узнала, что тебя посадили!
– Сколько? Она обиделась.
– Опять ты со своими насмешками!
– Да я вовсе не смеюсь! Я тебе верю: у тебя доброе сердце.
– Зато у тебя вообще нет сердца…
– А оно по инструкции осталось в тюрьме.
– Нет, ты и в тюрьму попал уже без сердца!..
Вот привязалась: сердце, сердце… Спросила бы лучше ту, которая мне изменила, или друзей-предателей, или дочь, что меня оттолкнула…
– Ничего, когда-нибудь и я найду свое сердце…
– А где ты ночевал? Жена твоя знает, где ты?
– Не думаю.
– Ты поедешь домой?
– Вряд ли… Во всяком случае, не сегодня.
– Поедем ко мне! – попросила она.
– А ты живешь одна?
– Да. Улица Нагмуддин, за кладбищем.
– Номер.
– Там один дом. Внизу контора по продаже джута, а позади кладбище.
Он не удержался от смеха.
– Ну и местечко ты себе выбрала! Она тоже рассмеялась:
– А меня там совсем не знают. Никто ко мне никогда не приходил. Ты будешь первым… Я живу на самом верху…
Она ждала, что он скажет, но он молчал, сосредоточив все внимание на дороге, которая пролегала между горой и домами. И среди них дом шейха Али Гунеди. В конце квартала он остановил машину и повернулся к Hyp:
– Здесь я тебя высажу.
– А разве ты со мной не пойдешь?
– Я приду потом.
– Куда ж ты денешься в такую поздноту?
– Слушай. Ты сейчас прямо отсюда пойдешь в полицейский участок. Расскажешь там все, что случилось, слово в слово, как будто ты ни при чем. Опиши меня, только, разумеется, совсем наоборот: толстый блондин, на правой щеке шрам… Скажешь, что я увез тебя силой. Ну, изнасиловал, что ли.
– Изнасиловал?
Он даже не улыбнулся.
– Скажешь, что все это случилось в пустыне Зенхом, что я по дороге выбросил тебя и угнал машину.
– А ты потом придешь?
– Приду. Слово мужчины! А ты сумеешь в участке сыграть свою роль так же хорошо, как в машине?
– Постараюсь…
– Прощай.
И машина умчалась.
VII
Предел удачи – если удастся убить обоих сразу. И Набавию и Илеша. А тогда остается только свести счеты с Рауфом Альваном и бежать. Может быть, и за границу. Да, но с кем останется Сана?.. Острая колючка, вонзившаяся в сердце… Тобою руководит не разум, а чувство. Ты должен выждать, устроить свои дела и потом налететь внезапно, как коршун. Нет, ждать не имеет смысла. За тобою следят. С того самого момента, как ты вышел из тюрьмы. А теперь, после истории с этой машиной, слежка усилится… В бумажнике сынка фабриканта оказалось всего несколько фунтов. И это тоже не предвещает удачу. Нет, надо нанести удар немедленно, не откладывая, иначе все пропало. А с кем останется Сана?.. Острая колючка, вонзившаяся в сердце. Оттолкнула меня, и все же мысль с тоской возвращается к ней снова и снова. Может быть, ради тебя оставить в живых твою подлую мать? Отвечай, я должен решить это сейчас же. Он бродил в темноте вокруг дома в квартале Сиккат аль-Имам, оставив машину в конце улицы у крепости. Торговые лавки закрыты. На улице ни души. Никто его как будто не ждет. В такой час все живое прячется в норы. Он, наверное, и не подозревает, что я как гром среди ясного неба явлюсь сводить с ним счеты. А может быть, он начеку, ждет? Но все равно, это меня не испугает. Даже если Сана останется сиротой. Потому что, господин Рауф Альван, предательство – это большая гнусность… Сжимая в кармане револьвер, он посмотрел на окно. И чтобы в этой жизни легче дышалось живым, подлецов надо выкорчевывать с корнем. Крадучись вдоль стены, он подошел к подъезду. Проскользнул внутрь и, затаив дыхание, стал подниматься по лестнице. В непроглядной тьме миновал первый этаж, потом второй, третий. Вот она, дверь, за которой укрылись самые отвратительные помыслы и низменные страсти. Если я постучу, интересно, кто мне откроет? Набавия? И не притаился ли где– нибудь легавый? Мерзавцам не уйти от пули, даже если мне придется силой вломиться в дом. Надо действовать, и притом не медля ни минуты. Какой позор, Саид Махран уже два дня на свободе, а Илеш Сидра до сих пор жив…
Ты сумеешь улизнуть. Так бывало десятки раз. В считанные секунды ты можешь взобраться на крышу и спрыгнуть с третьего этажа на землю целым и невредимым. Стоит тебе захотеть, и у тебя вырастут крылья… Только как ни крути, а в дверь постучать придется,хотя стук может привлечь внимание. Особенно сейчас, глубокой ночью. Набавия поднимет крик, всех перебудит, сбегутся все эти негодяи, примчится легавый. Нет, лучше разбить стеклянный проем в верхней части двери. Он думал об этом еще в машине по дороге сюда и, вынув револьвер, сквозь решетку рукояткой ударил по стеклу. Посыпались осколки, и звон их прозвучал как сдавленный крик в ночи. Он прижался к двери и, держа пистолет наготове, застыл в ожидании, напряженно вглядываясь в темноту коридора. Сердце учащенно билось. Голос: «Кто там?» Мужской голос. Голос Илеша Сидры. Он узнал его, несмотря на то, что в висках стучало до боли. Дверь слева слегка приоткрылась. Слабый луч света, и в нем неясный силуэт человека. Вот он неуверенно направился к входной двери. Саид нажал курок. Короткий выстрел, резкий, как визг злого духа. Вскрик. И снова выстрел, настигший уже падающее тело. И снова крик – пронзительный крик ужаса и мольбы о помощи – Набавия! «И до тебя дойдет очередь, от меня не уйдешь. Я сам дьявол!» – злорадно отозвался он, уже сбегая по лестнице. Кубарем скатился вниз, на мгновение остановился, чтобы перевести дыхание, и незаметно выскользнул на улицу. Спокойным шагом пошел прочь. До слуха долетел стук распахиваемых ставней, тревожные голоса, какие-то восклицания… Вот наконец и машина. Он рывком открыл дверцу и сел. От площади в сторону улицы Сиккат аль-Имам бежал полицейский. Саид быстро нырнул на дно машины. Полицейский протопал мимо. Тогда он осторожно вылез, сел за руль и, не теряя времени, поехал прочь. На обычной скорости обогнул площадь; крики еще не утихли. Впрочем, он слышал их еще долго, даже когда отъехал и уже не мог их слышать. В полном оцепенении он вел машину, не понимая, куда и зачем едет. Убийца… Но еще остается Рауф Альван, этот утонченный предатель. Пожалуй, он-то поважнее Илеша Сидры и опаснее его. Убийца. Я стал убийцей. Перешел в иную категорию. И судьба у меня теперь будет иной. Раньше я похищал ценности, теперь буду похищать подлые людские души. «И до тебя дойдет очередь, от меня не уйдешь. Я сам дьявол». Только ради Саны я пощадил тебя. Но я найду для тебя кару пострашнее. Ты будешь бояться смерти и жить в вечном страхе, не зная ни минуты покоя, покуда я жив. Улица Мухаммеда Али. Он сидел за рулем и все ехал, ехал куда-то. Теперь имя убийцы у всех на устах. Участь убийцы – скрываться, стараясь избежать виселицы. Нет, нет, палач не спросит меня: «Какое твое последнее желание?» Придется им повременить с этим вопросом.
Наконец он стряхнул с себя оцепенение. Машина почти миновала улицу Армии и приближалась к Аббасии. Удивительное дело! Его опять невольно привело к этому опасному месту. Он резко развернулся, дал газ и в несколько минут достиг моста. У первого же перекрестка остановил машину, спокойно вылез и, не оглядываясь по сторонам, пошел прочь. Он шел неторопливо, словно прогуливался. На смену недавнему нервному напряжению пришла пустота и тупая боль. Сейчас ночь, но мне некуда идти. И не только сейчас. А Нур? Но у нее появляться рискованно, особенно сегодня… И этот мрак будет продолжаться вечно…
Ты сумеешь улизнуть. Так бывало десятки раз. В считанные секунды ты можешь взобраться на крышу и спрыгнуть с третьего этажа на землю целым и невредимым. Стоит тебе захотеть, и у тебя вырастут крылья… Только как ни крути, а в дверь постучать придется,хотя стук может привлечь внимание. Особенно сейчас, глубокой ночью. Набавия поднимет крик, всех перебудит, сбегутся все эти негодяи, примчится легавый. Нет, лучше разбить стеклянный проем в верхней части двери. Он думал об этом еще в машине по дороге сюда и, вынув револьвер, сквозь решетку рукояткой ударил по стеклу. Посыпались осколки, и звон их прозвучал как сдавленный крик в ночи. Он прижался к двери и, держа пистолет наготове, застыл в ожидании, напряженно вглядываясь в темноту коридора. Сердце учащенно билось. Голос: «Кто там?» Мужской голос. Голос Илеша Сидры. Он узнал его, несмотря на то, что в висках стучало до боли. Дверь слева слегка приоткрылась. Слабый луч света, и в нем неясный силуэт человека. Вот он неуверенно направился к входной двери. Саид нажал курок. Короткий выстрел, резкий, как визг злого духа. Вскрик. И снова выстрел, настигший уже падающее тело. И снова крик – пронзительный крик ужаса и мольбы о помощи – Набавия! «И до тебя дойдет очередь, от меня не уйдешь. Я сам дьявол!» – злорадно отозвался он, уже сбегая по лестнице. Кубарем скатился вниз, на мгновение остановился, чтобы перевести дыхание, и незаметно выскользнул на улицу. Спокойным шагом пошел прочь. До слуха долетел стук распахиваемых ставней, тревожные голоса, какие-то восклицания… Вот наконец и машина. Он рывком открыл дверцу и сел. От площади в сторону улицы Сиккат аль-Имам бежал полицейский. Саид быстро нырнул на дно машины. Полицейский протопал мимо. Тогда он осторожно вылез, сел за руль и, не теряя времени, поехал прочь. На обычной скорости обогнул площадь; крики еще не утихли. Впрочем, он слышал их еще долго, даже когда отъехал и уже не мог их слышать. В полном оцепенении он вел машину, не понимая, куда и зачем едет. Убийца… Но еще остается Рауф Альван, этот утонченный предатель. Пожалуй, он-то поважнее Илеша Сидры и опаснее его. Убийца. Я стал убийцей. Перешел в иную категорию. И судьба у меня теперь будет иной. Раньше я похищал ценности, теперь буду похищать подлые людские души. «И до тебя дойдет очередь, от меня не уйдешь. Я сам дьявол». Только ради Саны я пощадил тебя. Но я найду для тебя кару пострашнее. Ты будешь бояться смерти и жить в вечном страхе, не зная ни минуты покоя, покуда я жив. Улица Мухаммеда Али. Он сидел за рулем и все ехал, ехал куда-то. Теперь имя убийцы у всех на устах. Участь убийцы – скрываться, стараясь избежать виселицы. Нет, нет, палач не спросит меня: «Какое твое последнее желание?» Придется им повременить с этим вопросом.
Наконец он стряхнул с себя оцепенение. Машина почти миновала улицу Армии и приближалась к Аббасии. Удивительное дело! Его опять невольно привело к этому опасному месту. Он резко развернулся, дал газ и в несколько минут достиг моста. У первого же перекрестка остановил машину, спокойно вылез и, не оглядываясь по сторонам, пошел прочь. Он шел неторопливо, словно прогуливался. На смену недавнему нервному напряжению пришла пустота и тупая боль. Сейчас ночь, но мне некуда идти. И не только сейчас. А Нур? Но у нее появляться рискованно, особенно сегодня… И этот мрак будет продолжаться вечно…
VIII
Он толкнул дверь во двор дома шейха, и она легко подалась. Он вошел, притворил дверь. Снова тот же некрытый двор, та же пальма, такая высокая, что кажется, будто верхушка ее упирается в звезды. Вот где хорошо прятаться. Каморка шейха, погруженная во тьму, открытая, как всегда. Можно подумать, его здесь ждали. Он тихо переступил порог и услышал невнятное бормотание, из которого уловил только слово «Аллах». Наверно, шейх не заметил, как он вошел, а может, сделал вид, что не заметил. Он тихонько пробрался в свой угол, туда, где были сложены его книги, и, как был, в пиджаке и ботинках на каучуке, с револьвером в кармане, опустился на циновку. Вытянув ноги, лег, опираясь на локти, и откинул назад голову, чувствуя во всем теле смертельную усталость. Голова гудит как пчелиный улей. И некуда деться.
Вспомни еще и еще раз треск выстрела и крик Набавии и снова радуйся, что не услышал испуганного голоса Саны. Надо бы поздороваться с шейхом, но почему-то внезапно пропал голос. А еще думал, что засну как мертвый, стоит только приклонить голову к земле. «…От которого задрожат те, что страшатся Господа своего, но при упоминании имени Аллаха смягчатся их сердца…» Когда же спит этот удивительный человек? Но «удивительный человек» вдруг проговорил нараспев какую-то загадочную, одному ему понятную фразу и громким голосом на всю комнату изрек: «И прозрели их сердца, и слепота сковала им очи». Саид не удержался от улыбки, на мгновение даже забыв обо всех своих несчастьях. Вот почему он меня не заметил. Да я и сам себя почти не замечаю. Спокойную тишину ночи вдруг нарушил крик муэдзина. И он вспомнил другую ночь, когда тоже не спал до рассвета, и так же кричал муэдзин, и он предвкушал что-то радостное, что должно было произойти на следующий день,– он уже не помнит, что именно. И как он, услышав тогда голос муэдзина, встал, довольный, что избавился наконец от томительной бессонной ночи, и выглянул в окно навстречу голубому рассвету и улыбавшейся заре, полный радостного ожидания чего-то хорошего, о чем он уже забыл. И он навсегда полюбил рассвет за этот напев муэдзина, за голубизну небес, улыбку наступающего утра и ощущение теперь уже забытой радости. И вот снова настает рассвет, а он от усталости не может даже потрогать револьвер в кармане. Шейх стал готовиться к молитве, зажег светильник – он по-прежнему не обращал на Саида никакого внимания. Расстелил молитвенный коврик, уселся и тут только спросил:
– А ты не будешь молиться?
Он нe ответил – от усталости даже язык перестал ему повиноваться. Уже засыпая, сквозь затуманенное сознание он увидел, как шейх начал молиться. Ему снилось, что он в тюрьме и его, несмотря на примерное поведение, стегают плетью. И он кричит, униженно и жалко. Потом его начали поить молоком. Потом он увидел малышку Сану. Она под лестницей хлестала кнутом Рауфа Альвана. Потом он услышал, как читают Коран, и понял, что кто-то умер. Потом он увидел себя в машине. За ним гнались, но в моторе что-то испортилось, и ему пришлось отстреливаться во все стороны. Но вдруг из радиоприемника в машине выскочил Рауф Альван и, прежде чем он успел выстрелить, схватил его за руку и вырвал пистолет. И тогда Саид Махран во сне закричал: «Если хочешь, убей меня, но дочь моя ни в чем не виновата! Это не она хлестала тебя кнутом под лестницей, а ее мать, Набавия, которую подговорил Илеш Сидра!» Потом он увидел себя в кругу молящихся у шейха Али Гунеди. Он пришел сюда, чтобы скрыться от погони, и шейх осуждающе спросил его:
«Кто ты такой и как ты среди нас оказался?» И он сказал: «Я Саид Махран, сын твоего верного мюрида[3]» – и напомнил шейху про пальму во дворе, и про плод домы, и про счастливые былые дни. Но шейх вдруг потребовал у него пропуск. Саид удивился и сказал, что мюриду пропуск ни к чему и что в религии и праведники, и грешники равны, но шейх сказал, что он не любит праведников. И тогда Саид показал ему свой револьвер и сказал, что каждая недостающая пуля – убитый человек, но шейх упорно требовал пропуск, говоря, что правительство дало очень суровые установки на этот счет. И Саид снова удивился: с какой стати правительство вдруг стало встревать в дела религии? И тогда шейх сказал, что это сделано по предложению уважаемого господина Рауфа Альвана, кандидата на высшую духовную должность. И Саид в третий раз удивился и сказал, что Рауф – самый обыкновенный предатель и преступник, но шейх ответил, что именно поэтому его и прочат на эту высокую должность. Ведь это он обещал дать Корану новое толкование, согласно которому для каждого откроются возможности, соответствующие его покупательной способности. А доходы от изданий Корана поступят в фонд строительства клубов – клуба фехтования, клуба охотников, клуба самоубийц. И тогда Саид сказал, что он готов быть казначеем в департаменте по новому толкованию Корана, а Рауф Альван поручится за него как за самого способного из своих учеников. И тут шейх прочел суру Победы, на пальме зажглись фонари, и один из молящихся пропел: «О жители Египта, счастливы вы, приютив у себя Хусейна[4]…»
Он открыл глаза. Все вокруг было в каком-то нелепом красном тумане. Потом он увидел шейха. Тот сидел скрестив ноги, спокойный, неподвижный, ослепительно белый борода, рубаха, шапочка… Услышав, что Саид завозился, шейх все так же спокойно поглядел в его сторону. Саид смутился и поспешно сел. Ярким светом вспыхнули воспоминания о событиях минувшей ночи.
– Скоро уже вечер,– сказал шейх, – а ты ничего не ел…
Саид посмотрел на окошко, снова перевел взгляд на шейха и растерянно повторил:
– Скоро вечер…
– Да. Я сказал себе: «Не буду его будить, Всевышний посылает нам свои дары, когда пожелает…»
Он встревожился: а что, если кто-нибудь видел, как он проспал тут целый день?
– Во сне я слышал, что сюда заходили люди…
– Ничего ты не слышал. Но тут были люди. Один принес поесть, другой подметал, полил кактус и пальму и побрызгал двор водой к приходу молящихся. Он насторожился.
– А когда они придут, владыка?
– К заходу солнца. А ты когда пришел?
– На заре… Наступило короткое молчание. Шейх провел рукой по бороде:
– Ты очень несчастен, сын мой!
– Почему? – тревожно спросил он.
– Ты спал долго, но и во сне ты не был спокоен. Ты словно ребенок, без присмотра брошенный на солнцепеке. Ему жарко, хочется в тень, а он идет по жаре. Неужели ты еще не научился правильно ходить? Саид потер покрасневшие веки.
– Как-то не по себе становится, когда подумаешь, что тебя видели спящим…
– Кто не видит, что происходит вокруг, для того происходящее не существует, – невозмутимо произнес шейх.
Саид осторожно потрогал в кармане револьвер. А что, если вдруг взять да и прицелиться в шейха, что он сделает? Какая сила на свете способна поколебать его спокойствие?
– Ты голоден? – снова спросил шейх.
– Нет. Ему показалось, что шейх слабо улыбнулся.
– Если верно, что Всевышний делает нас нищими, верно и то, что он дарует нам богатство.
– Вот именно «если»! – И насмешливо добавил: – Что бы ты сделал, владыка, если бы имел несчастье быть женатым на такой женщине, как моя жена, и если бы родная дочь оттолкнула тебя?
Вспомни еще и еще раз треск выстрела и крик Набавии и снова радуйся, что не услышал испуганного голоса Саны. Надо бы поздороваться с шейхом, но почему-то внезапно пропал голос. А еще думал, что засну как мертвый, стоит только приклонить голову к земле. «…От которого задрожат те, что страшатся Господа своего, но при упоминании имени Аллаха смягчатся их сердца…» Когда же спит этот удивительный человек? Но «удивительный человек» вдруг проговорил нараспев какую-то загадочную, одному ему понятную фразу и громким голосом на всю комнату изрек: «И прозрели их сердца, и слепота сковала им очи». Саид не удержался от улыбки, на мгновение даже забыв обо всех своих несчастьях. Вот почему он меня не заметил. Да я и сам себя почти не замечаю. Спокойную тишину ночи вдруг нарушил крик муэдзина. И он вспомнил другую ночь, когда тоже не спал до рассвета, и так же кричал муэдзин, и он предвкушал что-то радостное, что должно было произойти на следующий день,– он уже не помнит, что именно. И как он, услышав тогда голос муэдзина, встал, довольный, что избавился наконец от томительной бессонной ночи, и выглянул в окно навстречу голубому рассвету и улыбавшейся заре, полный радостного ожидания чего-то хорошего, о чем он уже забыл. И он навсегда полюбил рассвет за этот напев муэдзина, за голубизну небес, улыбку наступающего утра и ощущение теперь уже забытой радости. И вот снова настает рассвет, а он от усталости не может даже потрогать револьвер в кармане. Шейх стал готовиться к молитве, зажег светильник – он по-прежнему не обращал на Саида никакого внимания. Расстелил молитвенный коврик, уселся и тут только спросил:
– А ты не будешь молиться?
Он нe ответил – от усталости даже язык перестал ему повиноваться. Уже засыпая, сквозь затуманенное сознание он увидел, как шейх начал молиться. Ему снилось, что он в тюрьме и его, несмотря на примерное поведение, стегают плетью. И он кричит, униженно и жалко. Потом его начали поить молоком. Потом он увидел малышку Сану. Она под лестницей хлестала кнутом Рауфа Альвана. Потом он услышал, как читают Коран, и понял, что кто-то умер. Потом он увидел себя в машине. За ним гнались, но в моторе что-то испортилось, и ему пришлось отстреливаться во все стороны. Но вдруг из радиоприемника в машине выскочил Рауф Альван и, прежде чем он успел выстрелить, схватил его за руку и вырвал пистолет. И тогда Саид Махран во сне закричал: «Если хочешь, убей меня, но дочь моя ни в чем не виновата! Это не она хлестала тебя кнутом под лестницей, а ее мать, Набавия, которую подговорил Илеш Сидра!» Потом он увидел себя в кругу молящихся у шейха Али Гунеди. Он пришел сюда, чтобы скрыться от погони, и шейх осуждающе спросил его:
«Кто ты такой и как ты среди нас оказался?» И он сказал: «Я Саид Махран, сын твоего верного мюрида[3]» – и напомнил шейху про пальму во дворе, и про плод домы, и про счастливые былые дни. Но шейх вдруг потребовал у него пропуск. Саид удивился и сказал, что мюриду пропуск ни к чему и что в религии и праведники, и грешники равны, но шейх сказал, что он не любит праведников. И тогда Саид показал ему свой револьвер и сказал, что каждая недостающая пуля – убитый человек, но шейх упорно требовал пропуск, говоря, что правительство дало очень суровые установки на этот счет. И Саид снова удивился: с какой стати правительство вдруг стало встревать в дела религии? И тогда шейх сказал, что это сделано по предложению уважаемого господина Рауфа Альвана, кандидата на высшую духовную должность. И Саид в третий раз удивился и сказал, что Рауф – самый обыкновенный предатель и преступник, но шейх ответил, что именно поэтому его и прочат на эту высокую должность. Ведь это он обещал дать Корану новое толкование, согласно которому для каждого откроются возможности, соответствующие его покупательной способности. А доходы от изданий Корана поступят в фонд строительства клубов – клуба фехтования, клуба охотников, клуба самоубийц. И тогда Саид сказал, что он готов быть казначеем в департаменте по новому толкованию Корана, а Рауф Альван поручится за него как за самого способного из своих учеников. И тут шейх прочел суру Победы, на пальме зажглись фонари, и один из молящихся пропел: «О жители Египта, счастливы вы, приютив у себя Хусейна[4]…»
Он открыл глаза. Все вокруг было в каком-то нелепом красном тумане. Потом он увидел шейха. Тот сидел скрестив ноги, спокойный, неподвижный, ослепительно белый борода, рубаха, шапочка… Услышав, что Саид завозился, шейх все так же спокойно поглядел в его сторону. Саид смутился и поспешно сел. Ярким светом вспыхнули воспоминания о событиях минувшей ночи.
– Скоро уже вечер,– сказал шейх, – а ты ничего не ел…
Саид посмотрел на окошко, снова перевел взгляд на шейха и растерянно повторил:
– Скоро вечер…
– Да. Я сказал себе: «Не буду его будить, Всевышний посылает нам свои дары, когда пожелает…»
Он встревожился: а что, если кто-нибудь видел, как он проспал тут целый день?
– Во сне я слышал, что сюда заходили люди…
– Ничего ты не слышал. Но тут были люди. Один принес поесть, другой подметал, полил кактус и пальму и побрызгал двор водой к приходу молящихся. Он насторожился.
– А когда они придут, владыка?
– К заходу солнца. А ты когда пришел?
– На заре… Наступило короткое молчание. Шейх провел рукой по бороде:
– Ты очень несчастен, сын мой!
– Почему? – тревожно спросил он.
– Ты спал долго, но и во сне ты не был спокоен. Ты словно ребенок, без присмотра брошенный на солнцепеке. Ему жарко, хочется в тень, а он идет по жаре. Неужели ты еще не научился правильно ходить? Саид потер покрасневшие веки.
– Как-то не по себе становится, когда подумаешь, что тебя видели спящим…
– Кто не видит, что происходит вокруг, для того происходящее не существует, – невозмутимо произнес шейх.
Саид осторожно потрогал в кармане револьвер. А что, если вдруг взять да и прицелиться в шейха, что он сделает? Какая сила на свете способна поколебать его спокойствие?
– Ты голоден? – снова спросил шейх.
– Нет. Ему показалось, что шейх слабо улыбнулся.
– Если верно, что Всевышний делает нас нищими, верно и то, что он дарует нам богатство.
– Вот именно «если»! – И насмешливо добавил: – Что бы ты сделал, владыка, если бы имел несчастье быть женатым на такой женщине, как моя жена, и если бы родная дочь оттолкнула тебя?