Страница:
– Почему вы не заявили в полицию?
– Зачем? У меня длинные волосы.
Уиллис вздохнул.
– Ну, раз уж мы пришли, – начал он, – расскажите нам все, что случилось. Мы составим протокол и закроем, к чертовой матери, дело.
Дженеро посмотрел на него. Уиллис вынимал блокнот.
– Скажите, когда вы туда пришли?
– Наверное, около четырех тридцати. Слушайте, а у меня не будет неприятностей?
– С какой стати? Если Скотт выпрыгнул из окна, это самоубийство. Все просто и ясно.
– Да. Точно.
– О'кей. Давайте начнем, чтобы раньше закончить. Нас тоже от этого дела уже тошнит, – признался Уиллис. И снова Дженеро посмотрел на него.
– Что случилось, когда вы пришли?
– Но мы же ни при чем!
– Но вы же там были, разве не так?
– Да, но...
– А что мы должны, по-вашему, делать? Забыть, что вы там были? Да не бойтесь вы, никто не хочет вам неприятностей. Вы знаете, сколько чудиков выбрасываются каждый день из окон?
– Я просто не хочу, чтобы это попало в газеты, – объяснил Хэмлинг. – Я поэтому не позвонил вам сразу.
– Понятно, – кивнул Уиллис. – Мы сделаем, что можем, чтобы избежать огласки. Нам нужна информация для протокола и все.
– Ну, ладно, – нерешительно произнес Хэмлинг.
– Итак, что произошло? Вы все трое туда пришли или как? – начал опять Уиллис.
– Нет, я встретил его на улице. Я тогда был один. Потом позвонил Соне, и она пришла.
Уиллис записывал в блокнот. Дженеро все смотрел на него. Он странным образом ощущал, что что-то происходит, но не мог понять, что именно. Он также ощущал, что может кое-чему научиться. Смущенный и заинтересованный одновременно, Дженеро молча наблюдал и прислушивался.
– Хорошо, – продолжал Уиллис. – Вы встретили своего знакомого и...
– Он не был моим знакомым, – возразил Хэмлинг.
– Вы его не знали?
– Нет, я просто встретился с ним у кафе, и мы разговорились. Он предложил пойти к нему, послушать музыку и... слушайте, если я вам все расскажу, я, правда, не вляпаюсь?
– Я буду вам очень обязан, если расскажете, – заверил его Уиллис.
– Ну, он сказал, что у него есть хорошая шмаль и можно по разу пыхнуть. Я тогда больше ни о чем и не подумал. Шел покурить просто. Если бы я знал, что у него дома есть ЛСД...
– А вы тогда этого не знали?
– Нет, Боже упаси! Я вообще от этих пластиковых хиппи держусь подальше. От них всегда неприятности.
– Какие неприятности?
– Ну, знаете, они всегда рисуются. Понтяры, короче говоря. Воскресные хиппи, пластиковые хиппи – все одно и то же. Никто из них на самом деле не тусуется по-настоящему. Так, для вида только.
– А вы?
– Я считаю себя настоящим, – с достоинством ответил Хэмлинг.
– А Соня?
– Она хоть и воскресная хиппи, но балдежная кадра, и я с ней тусуюсь.
Роберт Хэмлинг широко улыбнулся. Соня на улыбку не ответила. Она была все так же испугана. Девушка переводила взгляд с Уиллиса на Хэмлинга, догадываясь, что идет опасная игра. Ей очень хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Дженеро это видел. Он, при всей своей неопытности, ощущал также, что именно девушка была вожделенной жертвой Уиллиса, и что тот рано или поздно обязательно вопьется, как вампир, ей в шею. Соня об этом тоже догадывалась. Хэмлинг был единственным в комнате, кто ничего не подозревал. Чрезвычайно самоуверенный, он лез головой прямо в петлю.
– Короче, мы пошли к нему домой, забили по косячку, попили винца, а потом я предложил позвонить Соне, чтобы она пришла и поучаствовала в празднестве.
– Что вы праздновали?
Хэмлинг несколько мгновений обдумывал ответ, а потом улыбнулся:
– Жизнь. Существование.
– О'кей, – Уиллис сделал вид, что удовлетворен ответом.
Дженеро внимательно следил за происходящим, учась на ходу. Он понял, например, что Хэмлинг только что солгал. Если они что и праздновали, то только не жизнь и не существование. Дженеро не смог бы точно описать, как он понял, что парень врет, но он это знал. И Уиллис знал. И девушка знала. Дженеро догадывался, что Уиллис обязательно вернется со временем к этому празднованию. Дик Дженеро чувствовал себя превосходно. Ему казалось, что он смотрит детектив по телевизору. Он не хотел, чтобы фильм кончался, о, нет! И почему-то во время всей этой сцены ему ни разу не вспомнилось, что он тоже сыщик. Он только чудесно проводил время. И даже чуть не спросил Соню, как ей это все нравится. Эх, если бы еще пакетик жареной кукурузы!
– Значит, я спустился на улицу, – продолжал Хэмлинг, – у него дома не было телефона. Я позвонил Соне из автомата. Она...
– Где была Соня?
– Здесь. Мы должны были здесь встретиться в семь часов, а уже было почти восемь. У нее есть ключ, и я знал, что она сможет войти.
– Она была здесь?
– Да, я сказал, чтобы она ехала в нашу сторону. Она плохо знает этот район, я объяснил, на каком поезде ехать и встретил ее у метро.
– В котором часу это было?
– Она приехала, по-моему, около восьми тридцати. Так, Соня?
Девушка кивнула.
– И вы вместе вернулись в квартиру Скотта?
– Да, – подтвердил Хэмлинг, – это было первой ошибкой.
– Почему?
– Когда я открыл дверь, он был голый. Я сначала подумал... черт, я не знал, что и думать. Потом я понял, что он обдолбился. А потом я догадался, что это ЛСД. Я попытался узнать, что он принял. Знаете, многое зависит от компонентов, от дозы... Если добавить стрихнина или мышьяка, глаза точно вылезут. Он был уже в отрубе, не знал, чего нажрался, не понимал, где он. Бегал по комнате с голой жопой и орал, что умеет летать. Соню испугал до смерти, правда, солнышко?
Девушка кивнула.
– Когда он выпрыгнул из окна? – спросил Уиллис.
– Не помню, минут через двадцать после того, как мы пришли. Я хотел его успокоить, говорил, чтобы он расслабился, остыл. А потом он вдруг вскакивает и бежит к окну. Я хотел его схватить, но не успел. Окно было закрыто, он прошиб его головой. Жуткое дело. Я выглянул во двор, он лежал там, как... – Хэмлинг покачал головой.
– И что вы сделали?
– Я схватил Соню, и мы сорвались. Не хотелось вляпываться в это дело. У вас ведь как, если у тебя длинные волосы – все, кранты!
– Та-ак, по-моему, все ясно, – Уиллис закрыл блокнот. – Что думаешь, Дик?
Дженеро кивнул.
– По-моему, тоже.
Он уже начинал думать, что ошибся в коллеге. Неужели его опытнейший товарищ действительно уточнял обстоятельства самоубийства? Дженеро чувствовал себя несколько разочарованным.
– Ну, и еще один вопрос, если можно, – проговорил Уиллис, – все, мы уходим. Огромное вам спасибо за помощь. Знаете, люди не понимают, сколько причиняют нам хлопот, когда убивают себя.
– Да, могу себе представить, – посочувствовал Хэмлинг.
– Нам приходится работать с самоубийствами точно так же, как с убийствами. Те же подписи, те же протоколы. Дел хватает.
– Да, конечно.
– Ну что ж, спасибо еще раз, – Уиллис направился к двери, – Дик, идешь?
– Иду, – отозвался Дженеро. – Большое спасибо, – сказал он Хэмлингу.
– Рад был помочь, – ответил тот. – Если бы я знал, что у вас все такие, я бы не сорвался тогда. Сразу бы позвонил.
– Ах, да! Последний вопрос! – воскликнул, словно бы вспомнив. Уиллис. – Мисс Соболева...
Взгляд Хэмлинга переместился на девушку.
– Мисс Соболева, вы сняли блузку до того, как Скотт выпрыгнул в окно, или после?
– Я не помню, – Соня испуганно взглянула на Хэмлинга.
– Наверное, до, – задумчиво произнес Уиллис, – вы ведь сразу оба ушли?
– Да, наверное, – согласилась девушка.
– Мисс Соболева, почему вы сняли блузку?
– Ну... я, я... сама не знаю. Просто захотелось ее снять.
– Я думаю, она...
– Позвольте ей самой ответить, хорошо? Мы сейчас выясним и пойдем, ладно? Почему вы ее сняли, мисс Соболева?
– Наверное... наверное, в квартире было жарко.
– И вы сняли блузку?
– Да.
– Вы никогда раньше не встречали Скотта, но сняли блузку...
– Ну, было жарко.
– Он бегал обдолбленный по квартире и вопил, а вы сняли блузку?
– Да.
– М-м-м, – промычал Уиллис. – Хотите знать, как я себе все представляю, мистер Хэмлинг?
– Как? – Хэмлинг посмотрел на Уиллиса, потом на девушку.
Он не понимал, что происходит. Он чуть кипятком не писал от волнения.
– По-моему, вы выгораживаете девушку.
– Да? – поражение спросил Хэмлинг.
– Да. Я думаю, они трахались, но что-то произошло, и она вытолкнула Скотта в окно.
У девушки открылся рот. Уиллис повернулся к ней.
– Нам придется забрать вас с собой, мисс Соболева.
– Т-то есть?
– В участок. Мистер Хэмлинг, вы нам пока не нужны, но вы можете понадобиться районному прокурору. Он, возможно, еще раз вас допросит, когда мы предъявим обвинение против мисс Соболевой. Пожалуйста, никуда не уезжайте из города, не уведомив нас о...
– Эй, постойте! – воскликнула девушка.
– Одевайтесь, мисс, – обратился к ней Уиллис.
– Эй, я никого ни в какое окно не выталкивала! – крикнула она, встав и уперев руки в бока.
– Скотт был голый, вы были без блузки, что же вы хотите?
– Это он придумал! – закричала Соня, швыряя слова в Хэмлинга.
– Спокойно, Соня, – предупредил он ее.
– Это он придумал раздеться. Он хотел найти проклятый...
– Проклятый, что? – рявкнул Уиллис.
– Денежный пояс!
Хэмлинг рванулся к двери. Дженеро следил за ним в каком-то оцепенении. Уиллис стоял прямо на пути Хэмлинга, между ним и дверью. Парень был на голову выше и на фут шире детектива, и Дженеро ожидал, что Хэмлинг собьет коллегу с ног. Он почти этого желал, потому что очень хотелось посмотреть, что будет дальше. Хэмлинг несся как экспресс к двери, и Дженеро не сомневался, что тот подомнет под себя Уиллиса и унесется в коридор, а оттуда вниз по ступенькам на улицу и так до самого Китая. На месте Уиллиса Дженеро убрался бы поскорее с дороги, потому что человек может покалечиться, если столкнется с локомотивом. Но вместо этого Уиллис побежал навстречу Хэмлингу и неожиданно опустился на правое колено. Правая нога Хэмлинга в этот момент опередила левую, неся на себе всю тяжесть тела. Устремленного вперед парня Уиллис схватил за левое колено, подтолкнул и приподнял одновременно, упершись правой рукой ему в грудь. Хэмлинг рухнул навзничь, звучно ударившись головой о дверь. Уиллис все еще держал парня за ногу.
Дженеро моргнул.
Уиллис нависал с револьвером в руке над распростертым Хэмлингом, держа наготове наручники. Он набросил одну манжету на кисть парня, затянул ее потуже. Затем, не церемонясь, рывком поднял на ноги Хэмлинга, развернул его, завел другую руку за спину и защелкнул вторую манжету.
Дженеро забыл дышать.
Вообще-то Дэнни не был домушником, хотя его арестовали и осудили за кражу со взломом в городе Лос-Анджелесе, штат Калифорния, еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Очень болезненный с детства, он поехал на Запад подлечиться от хронической простуды. В баре на Ла Бреа подсел к гуляющей компании, и один из новых дружков попросил проводить его домой и подождать, пока тот возьмет из заначки несколько купюр, чтобы продолжить веселье. Они проехали по Стрипу мимо ла Сьенеда и оба вошли через черный ход в дом. Дружок оставил Дэнни на кухне, а сам прошел в спальню и вскоре вернулся с несколькими стодолларовыми бумажками. А также с ожерельем из бриллиантов и рубинов стоимостью в 47 500 долларов. Лос-Анджелесская полиция их уже ждала. Собственно, стоимость ожерелья Дэнни узнал именно от полиции, которая очень любезно сообщила ему эти сведения. Гимп все пытался объяснить судье. Он также сообщил, что в детстве болел полиомиелитом и является фактически инвалидом и что тюрьма отнюдь не будет способствовать поправлению его здоровья. Судья участливо выслушал его и приговорил Дэнни и всех его вновь обретенных друзей к пяти годам заключения. Дэнни никогда ни с кем из этой компании не разговаривал больше, хотя сидел с ними в одной камере. Главного дружка убил через год негр-гомосексуалист, воткнув ему в горло кухонный нож, заточенный до остроты бритвы в слесарной мастерской. Негра-гомосексуалиста осудили за убийство и отправили на электрический стул. Гимп отбывал срок, занятый размышлениями о превратностях судьбы и вышел на свободу, имея только одну профессию – подсадной утки. Он бывший зэк. Если не верить бывшему зэку, то кому тогда верить?! Такое убеждение бытовало в преступном мире, и Дэнни Гимп был ему очень благодарен. Время от времени он продавал подслушанные разговоры полиции по договорной цене. Профессия приносила совсем неплохой доход.
Карл Капек позвонил Дэнни после обеда и договорился около пяти встретиться с ним в парке. День уже клонился к вечеру. Они сидели на скамейке и смотрели на гувернанток, везущих в колясках свои сокровища, на компанию мальчишек, разбивающихся на футбольные команды, на маленькую девочку, медленно бредущую по извилистой тропинке и волочащую за собой сачок. При этом она так внимательно смотрела себе под ноги, как это могут делать только маленькие девочки, напряженно размышляющие о самых жгучих проблемах бытия.
– Белинда, говоришь? – переспросил Дэнни.
– Да, Белинда.
Гимп чихнул. Он все время простужался, заметил Капек. Наверное, старел.
– А что за Белинда, не знаешь, да?
– Чего бы я тебе звонил?
– Черномазая?
– Да.
– Так сразу я не вспомню, – Дэнни снова чихнул. – Зима скоро, ты видишь?
– Это не так плохо, – заметил полицейский.
– Это кошмар, – возразил Дэнни. – Зачем тебе эта телка?
– Она ограбила моряка.
– Как ты стал меня ценить! – саркастически усмехнулся стукач.
– Она была не одна.
– С парнем?
– Да. Заигрывала с моряком в баре на Семнадцатой, позвала его с собой. Проводила его к напарнику, а тот нокаутировал парня.
– Напарник тоже черный?
– Нет, белый.
– Белинда, – задумчиво произнес Гимп. – Я знал когда-то одну Белинду. Единственная женщина, не обращавшая внимания на мою ногу. Это было в Чикаго. Я ведь когда-то жил в Чикаго. У меня там остались знакомые. Белинда Коласковска, полька. Красивая, как картинка – волосы светлые, глаза голубые, сиськи – во! – проиллюстрировал Дэнни руками, но потом немедленно спрятал их опять в карманы. – Я ее как-то спросил, чего она связалась с таким, как я. Это я о хромоте. Она сказала: «Как это, с таким, как ты?» Я посмотрел ей в глаза и говорю: «Ты понимаешь о чем я, Белинда?» А она: «Нет, не понимаю. О чем ты, Дэнни?», а я: «Я ведь хромой, Белинда». А она: «Правда?» и улыбнулась. Никогда не забуду эту улыбку, клянусь Богом! Если доживу до ста лет, и тогда буду помнить, как она мне улыбнулась тогда в Чикаго. Я в тот день мог милю пробежать. Я мог олимпийский рекорд побить! – Дэнни покачал головой и снова чихнул. Неожиданно сорвалась с места стая голубей, наполнив воздух шумом крыльев. Они взмыли в небо и, развернувшись, опять спланировали на землю к скамейке, где сидел старик в потертом коричневом пальто и бросал им крошки.
– Ладно, это все равно не та Белинда...
Дэнни еще мгновение был занят своими мыслями, потом, видимо, отбросил нахлынувшие воспоминания, втянул голову в плечи, засунул руки поглубже в карманы.
– Словесный портрет есть? – спросил он.
– Я знаю только, что она черная, хорошо сложена и носит красное платье.
– Значит, ты ищешь две тысячи девушек в этом городе, – заметил Дэнни. – А с парнем как?
– Никак.
– Чудесно.
– Что думаешь?
– Я думаю, что с тобой очень приятно беседовать в воскресенье, когда зима на носу.
– Можешь помочь или нет?
– Послушаю там-сям. Ты в дежурке?
– В дежурке.
– Я позвоню.
Это был именно такой день.
Воздух покалывал холодом, это совсем не та свежесть, что весной. Но в остальном день был похож на весенний. Сочно-голубое небо, казалось, гневно отвергало вторжение ночи, решительно сопротивляясь изменению спектра в темную сторону. В пять тридцать было еще светло, но уже зажглись уличные фонари. Им нечего было освещать, день еще не угас. Солнце отказывалось повиноваться вращению Земли. Оно упрямо висело над домами на западе, отчаянно цеплялось за трубы и коньки крыш. Горожане не торопились по домам, наблюдая астрономический казус: сбываются древние предсказания – отныне всегда будет день, ночь не наступит, все будут плясать на улицах.
Наконец, небо на западе сдалось.
В квартире Герберта Гросса начало темнеть. Карелла и Браун уже почти три часа рылись в ней. Они обшарили все – от потолка до пола, стену за стеной, от древних перемычек до бачка унитаза, но не нашли ничего, что подсказало бы им, куда отправился вскочивший в автобус Гросс.
Ключ был рядом, но они его не находили. Маленькая квартирка-конура была забита мебелью, явно купленной в начале тридцатых годов, когда солидность считалась добродетелью. Огромная, заваленная всяческим хламом софа в гостиной была обита темно-бордовым мохером. Ножками в виде лап софа упиралась в поблекший персидский ковер на полу. Хватило бы одной софы, чтобы загромоздить комнату, но там еще стояли два мягких кресла, тоже чем-то заваленные, кушетка, словно принесенная из какой-нибудь изысканной столовой, настольная лампа с розовым абажуром, украшенным бахромой. На стене висела картина в раме с завитушками, изображающая гряду покрытых снегом гор над безмятежным озером. В углу – напольный вариант радиолы «Стромберг-Карлсон» с костяными клавишами, напоминающий музыкальный автомат. По бокам софы отделанные красным деревом столики, на каждом по огромной фарфоровой лампе с закутанными в пластик абажурами.
В первой спальне стояла грандиозная двуспальная кровать с отделанными красным деревом спинками. Кровать была неубрана. Массивный туалетный столик, также из красного дерева, со стоящим на нем зеркалом в массивной раме, находился у стены напротив. Мужской вариант такого же столика – с объемистыми отделениями для брюк и костюмов размещался у стены с окном.
Вторая спальня была обставлена в современном стиле. Две узкие кровати накрыты обычными покрывалами, над ними мексиканский ковер. У противоположной стены стояли книжный шкаф и шифоньер без дверцы. Кроме кухни и ванной в квартире была еще одна комната, взятая, казалось, прямо из пьесы Артура Миллера «Цена». Она была буквально до потолка забита мебелью, фарфором, хрусталем, картонками с надписями (на одной детектива заметили слова «Всемирная ярмарка – 1939»), кипами книг, кухонной утварью и даже старой одеждой, разбросанной на стульях и картонках.
– Я не вижу смысла в этой квартире, – вздохнул Карелла.
– Я тоже, – кивнул Браун. Он включил настольную лампу в гостиной, и усталые, запыленные детективы уселись лицом друг к другу – Карелла на исполинскую софу, Браун в одно из кресел. Комнату наполнил розовый свет от абажура с бахромой. Карелла представил, что он сидит и делает уроки под приглушенные звуки джаза, льющиеся из старого «Стромберг-Карлсона».
– Все не так, кроме одной спальни, – произнес он. – Остальное все не так.
– А может, наоборот, – добавил Браун.
– Я к тому, что какой дурак сейчас собирает такую мебель?
– У моей матери была такая.
Оба замолчали. Первым нарушил тишину Карелла:
– Когда умерла мать Голденталя?
– Три месяца назад, так в отчете, по-моему. Он жил с ней.
– А если все это говно ее?
– Может быть. Может быть, он все сюда перевез, когда съезжал с материной квартиры.
– Помнишь ее имя?
– Минни.
– Как ты думаешь, сколько Голденталей в телефонном справочнике?
Они не стали смотреть районы Беттауна, Маджесты или Калмз-Пойнта. Автобус, в который вскочил Гросс, шел из центра, а чтобы ехать во все эти районы, надо двигаться к центру. Они не стали также смотреть в Риверхед, потому что в автобусе ехать в Риверхед было бы слишком долго. Удобнее на экспресс-поездах, снующих круглые сутки. Итак, они ограничили поиски только направлением Айсолы (была еще одна причина, по которой полицейские взялись именно за этот справочник: в квартире другого просто не было).
В справочнике Айсолы числилось восемь Голденталей. Но Минни Голденталь была только одна – ныне усопшая, бедняжка. Ее имя проживет в справочнике до следующего года, пока телефонная компания не издаст новый.
Sic transit gloria mundi.[13]
~~
Дом, в котором жила Минни Голденталь, был двенадцатиэтажным кирпичным строением, ощетинившимся телевизионными антеннами. Перед ним располагался маленький дворик, огражденный двумя желтыми кирпичными тумбами с каменными вазами на каждой. Летом в вазах, вероятно, росли цветы, но сейчас оттуда торчали только засохшие стебли. Дом напоминал архитектурную версию перевернутой буквы "П". Во дворик вели низкие, плоские ступеньки. В проходе, справа и слева, висели почтовые ящики. Карелла осмотрел один ряд, Браун другой. Нигде не было таблички с именем Минни Голденталь.
– Ну что? – спросил Карелла.
– Спросим у консьержа, – предложил Браун.
Консьерж жил на цокольном этаже, в квартире за лестницей. Он открыл дверь, одетый в нижнюю рубаху. Где-то в глубине квартиры работал телевизор, но программа, вероятно, не могла полностью захватить его внимание, так как в руке он держал воскресную газету с комиксами. Полицейские представились. Консьерж взглянул на жетон Кареллы, потом на его удостоверение и спросил:
– Да?
– Проживала здесь не так давно некая Минни Голденталь?
Консьерж очень внимательно выслушал Кареллу, как будто от того, насколько он правильно поймет вопрос, зависел выигрыш в сто тысяч долларов. Затем кивнул:
– Да.
– В какой квартире?
– Девятой "Д".
– Там сейчас кто-нибудь живет?
– Сын.
– Берни Голденталь?
– Да. Но я не знаю, почему он здесь живет. После того, как Минни умерла, он вывез всю мебель. Но за квартиру платит.
Консьерж пожал плечами и продолжал:
– Вообще-то, хозяева хотят, чтобы он убрался. Понимаете, у этой квартиры фиксированная оплата. Старая большая квартира. Если он уберется, они легально поднимут цену для новых жильцов.
– Там сейчас кто-нибудь есть?
– Не знаю. Народ все время заходит и выходит. У них свои дела – у меня свои.
– Закон требует, – заявил Карелла, – чтобы у вас хранились ключи от всех квартир. От девятой "Д" есть?
– Есть.
– Он нам нужен.
– Зачем?
– Чтобы попасть в квартиру.
– Это незаконно.
– Мы никому не скажем.
– Ну, – поколебался консьерж, – ладно, о'кей.
Карелла и Браун поднялись в лифте на девятый этаж и попали в коридор. Не сказав друг другу ни слова, они вынули револьверы. Девятая "Д" располагалась в конце коридора. У двери полицейские прислушались, но стояла тишина. Карелла осторожно вставил ключ в замок. Он кивнул Брауну и повернул ключ. Послышался негромкий щелчок, прозвучавший, как выстрел. Полицейские ворвались в длинную узкую прихожую. В дальнем конце прихожей они увидели Герберта Гросса и светловолосого мужчину, вероятно, Бернарда Голденталя. Оба были вооружены.
– Стоять! – рявкнул Карелла, но мужчины решили ослушаться грозного окрика и открыли пальбу. Карелла и Браун бросились на покрытый линолеумом пол. Голденталь рванулся к двери с правой стороны прихожей. Браун предупреждающе крикнул и почти одновременно нажал на спуск. Свинец попал Голденталю в лодыжку, сбил его с ног и отшвырнул к стене, по которой он медленно сполз на пол. Гросс держал оборону, обстреливая длинную прихожую, пока не кончились патроны. Он полез в карман пиджака, вероятно, за новой обоймой, но Карелла заорал: – Двинешься – стреляю!
Рука Гросса остановилась на полпути. Он щурился от света, льющегося из комнаты, в которую хотел прорваться Голденталь.
– Брось оружие! – приказал Карелла.
Гросс не шелохнулся.
– Брось оружие! Живо!
– Ты тоже, Голди, – крикнул Браун.
Голденталь и Гросс, один скрючившись у стены, зажимая рукой рану на ноге, другой со все еще поднятой к карману пиджака рукой, – быстро переглянулись. Не говоря друг другу ни слова, оба бросили пистолеты на пол. Гросс пнул их ногой, словно те были заразны. Пистолеты заскользили, вращаясь, по полу.
Карелла встал и направился к двум мужчинам. Браун за его спиной целился с колена в дальний конец прихожей. Карелла толкнул Гросса к стене, быстро обыскал его и наклонился к Голденталю.
– О'кей, – сказал он Брауну и заглянул в комнату с правой стороны прихожей. Она тоже была завалена домашней утварью. Но это не было барахло из дома умершей женщины, это не накапливалось всю жизнь. Нет, это был результат Бог знает скольких краж и ограблений, импровизированный склад телевизоров, радиоприемников, пишущих машинок, электроплит, магнитофонов, миксеров – всего, что только можно найти в энциклопедии Британника – преступная товарная биржа, ждущая только хорошего маклера.
– Ничего квартирка! – заметил Карелла и пристегнул наручниками Голденталя к Гроссу, а того к батарее. Сняв трубку с телефонного аппарата, под которым еще лежал последний список покупок Минни Голденталь, он позвонил в участок и вызвал санитарную машину. Она прибыла ровно в 18.00, спустя всего семь минут. К этому времени из Голденталя вылилась на линолеум приличная лужа крови.
– Я тут кровью истекаю, – пожаловался он одному из санитаров, укладывающему его на носилки.
– Зачем? У меня длинные волосы.
Уиллис вздохнул.
– Ну, раз уж мы пришли, – начал он, – расскажите нам все, что случилось. Мы составим протокол и закроем, к чертовой матери, дело.
Дженеро посмотрел на него. Уиллис вынимал блокнот.
– Скажите, когда вы туда пришли?
– Наверное, около четырех тридцати. Слушайте, а у меня не будет неприятностей?
– С какой стати? Если Скотт выпрыгнул из окна, это самоубийство. Все просто и ясно.
– Да. Точно.
– О'кей. Давайте начнем, чтобы раньше закончить. Нас тоже от этого дела уже тошнит, – признался Уиллис. И снова Дженеро посмотрел на него.
– Что случилось, когда вы пришли?
– Но мы же ни при чем!
– Но вы же там были, разве не так?
– Да, но...
– А что мы должны, по-вашему, делать? Забыть, что вы там были? Да не бойтесь вы, никто не хочет вам неприятностей. Вы знаете, сколько чудиков выбрасываются каждый день из окон?
– Я просто не хочу, чтобы это попало в газеты, – объяснил Хэмлинг. – Я поэтому не позвонил вам сразу.
– Понятно, – кивнул Уиллис. – Мы сделаем, что можем, чтобы избежать огласки. Нам нужна информация для протокола и все.
– Ну, ладно, – нерешительно произнес Хэмлинг.
– Итак, что произошло? Вы все трое туда пришли или как? – начал опять Уиллис.
– Нет, я встретил его на улице. Я тогда был один. Потом позвонил Соне, и она пришла.
Уиллис записывал в блокнот. Дженеро все смотрел на него. Он странным образом ощущал, что что-то происходит, но не мог понять, что именно. Он также ощущал, что может кое-чему научиться. Смущенный и заинтересованный одновременно, Дженеро молча наблюдал и прислушивался.
– Хорошо, – продолжал Уиллис. – Вы встретили своего знакомого и...
– Он не был моим знакомым, – возразил Хэмлинг.
– Вы его не знали?
– Нет, я просто встретился с ним у кафе, и мы разговорились. Он предложил пойти к нему, послушать музыку и... слушайте, если я вам все расскажу, я, правда, не вляпаюсь?
– Я буду вам очень обязан, если расскажете, – заверил его Уиллис.
– Ну, он сказал, что у него есть хорошая шмаль и можно по разу пыхнуть. Я тогда больше ни о чем и не подумал. Шел покурить просто. Если бы я знал, что у него дома есть ЛСД...
– А вы тогда этого не знали?
– Нет, Боже упаси! Я вообще от этих пластиковых хиппи держусь подальше. От них всегда неприятности.
– Какие неприятности?
– Ну, знаете, они всегда рисуются. Понтяры, короче говоря. Воскресные хиппи, пластиковые хиппи – все одно и то же. Никто из них на самом деле не тусуется по-настоящему. Так, для вида только.
– А вы?
– Я считаю себя настоящим, – с достоинством ответил Хэмлинг.
– А Соня?
– Она хоть и воскресная хиппи, но балдежная кадра, и я с ней тусуюсь.
Роберт Хэмлинг широко улыбнулся. Соня на улыбку не ответила. Она была все так же испугана. Девушка переводила взгляд с Уиллиса на Хэмлинга, догадываясь, что идет опасная игра. Ей очень хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Дженеро это видел. Он, при всей своей неопытности, ощущал также, что именно девушка была вожделенной жертвой Уиллиса, и что тот рано или поздно обязательно вопьется, как вампир, ей в шею. Соня об этом тоже догадывалась. Хэмлинг был единственным в комнате, кто ничего не подозревал. Чрезвычайно самоуверенный, он лез головой прямо в петлю.
– Короче, мы пошли к нему домой, забили по косячку, попили винца, а потом я предложил позвонить Соне, чтобы она пришла и поучаствовала в празднестве.
– Что вы праздновали?
Хэмлинг несколько мгновений обдумывал ответ, а потом улыбнулся:
– Жизнь. Существование.
– О'кей, – Уиллис сделал вид, что удовлетворен ответом.
Дженеро внимательно следил за происходящим, учась на ходу. Он понял, например, что Хэмлинг только что солгал. Если они что и праздновали, то только не жизнь и не существование. Дженеро не смог бы точно описать, как он понял, что парень врет, но он это знал. И Уиллис знал. И девушка знала. Дженеро догадывался, что Уиллис обязательно вернется со временем к этому празднованию. Дик Дженеро чувствовал себя превосходно. Ему казалось, что он смотрит детектив по телевизору. Он не хотел, чтобы фильм кончался, о, нет! И почему-то во время всей этой сцены ему ни разу не вспомнилось, что он тоже сыщик. Он только чудесно проводил время. И даже чуть не спросил Соню, как ей это все нравится. Эх, если бы еще пакетик жареной кукурузы!
– Значит, я спустился на улицу, – продолжал Хэмлинг, – у него дома не было телефона. Я позвонил Соне из автомата. Она...
– Где была Соня?
– Здесь. Мы должны были здесь встретиться в семь часов, а уже было почти восемь. У нее есть ключ, и я знал, что она сможет войти.
– Она была здесь?
– Да, я сказал, чтобы она ехала в нашу сторону. Она плохо знает этот район, я объяснил, на каком поезде ехать и встретил ее у метро.
– В котором часу это было?
– Она приехала, по-моему, около восьми тридцати. Так, Соня?
Девушка кивнула.
– И вы вместе вернулись в квартиру Скотта?
– Да, – подтвердил Хэмлинг, – это было первой ошибкой.
– Почему?
– Когда я открыл дверь, он был голый. Я сначала подумал... черт, я не знал, что и думать. Потом я понял, что он обдолбился. А потом я догадался, что это ЛСД. Я попытался узнать, что он принял. Знаете, многое зависит от компонентов, от дозы... Если добавить стрихнина или мышьяка, глаза точно вылезут. Он был уже в отрубе, не знал, чего нажрался, не понимал, где он. Бегал по комнате с голой жопой и орал, что умеет летать. Соню испугал до смерти, правда, солнышко?
Девушка кивнула.
– Когда он выпрыгнул из окна? – спросил Уиллис.
– Не помню, минут через двадцать после того, как мы пришли. Я хотел его успокоить, говорил, чтобы он расслабился, остыл. А потом он вдруг вскакивает и бежит к окну. Я хотел его схватить, но не успел. Окно было закрыто, он прошиб его головой. Жуткое дело. Я выглянул во двор, он лежал там, как... – Хэмлинг покачал головой.
– И что вы сделали?
– Я схватил Соню, и мы сорвались. Не хотелось вляпываться в это дело. У вас ведь как, если у тебя длинные волосы – все, кранты!
– Та-ак, по-моему, все ясно, – Уиллис закрыл блокнот. – Что думаешь, Дик?
Дженеро кивнул.
– По-моему, тоже.
Он уже начинал думать, что ошибся в коллеге. Неужели его опытнейший товарищ действительно уточнял обстоятельства самоубийства? Дженеро чувствовал себя несколько разочарованным.
– Ну, и еще один вопрос, если можно, – проговорил Уиллис, – все, мы уходим. Огромное вам спасибо за помощь. Знаете, люди не понимают, сколько причиняют нам хлопот, когда убивают себя.
– Да, могу себе представить, – посочувствовал Хэмлинг.
– Нам приходится работать с самоубийствами точно так же, как с убийствами. Те же подписи, те же протоколы. Дел хватает.
– Да, конечно.
– Ну что ж, спасибо еще раз, – Уиллис направился к двери, – Дик, идешь?
– Иду, – отозвался Дженеро. – Большое спасибо, – сказал он Хэмлингу.
– Рад был помочь, – ответил тот. – Если бы я знал, что у вас все такие, я бы не сорвался тогда. Сразу бы позвонил.
– Ах, да! Последний вопрос! – воскликнул, словно бы вспомнив. Уиллис. – Мисс Соболева...
Взгляд Хэмлинга переместился на девушку.
– Мисс Соболева, вы сняли блузку до того, как Скотт выпрыгнул в окно, или после?
– Я не помню, – Соня испуганно взглянула на Хэмлинга.
– Наверное, до, – задумчиво произнес Уиллис, – вы ведь сразу оба ушли?
– Да, наверное, – согласилась девушка.
– Мисс Соболева, почему вы сняли блузку?
– Ну... я, я... сама не знаю. Просто захотелось ее снять.
– Я думаю, она...
– Позвольте ей самой ответить, хорошо? Мы сейчас выясним и пойдем, ладно? Почему вы ее сняли, мисс Соболева?
– Наверное... наверное, в квартире было жарко.
– И вы сняли блузку?
– Да.
– Вы никогда раньше не встречали Скотта, но сняли блузку...
– Ну, было жарко.
– Он бегал обдолбленный по квартире и вопил, а вы сняли блузку?
– Да.
– М-м-м, – промычал Уиллис. – Хотите знать, как я себе все представляю, мистер Хэмлинг?
– Как? – Хэмлинг посмотрел на Уиллиса, потом на девушку.
Он не понимал, что происходит. Он чуть кипятком не писал от волнения.
– По-моему, вы выгораживаете девушку.
– Да? – поражение спросил Хэмлинг.
– Да. Я думаю, они трахались, но что-то произошло, и она вытолкнула Скотта в окно.
У девушки открылся рот. Уиллис повернулся к ней.
– Нам придется забрать вас с собой, мисс Соболева.
– Т-то есть?
– В участок. Мистер Хэмлинг, вы нам пока не нужны, но вы можете понадобиться районному прокурору. Он, возможно, еще раз вас допросит, когда мы предъявим обвинение против мисс Соболевой. Пожалуйста, никуда не уезжайте из города, не уведомив нас о...
– Эй, постойте! – воскликнула девушка.
– Одевайтесь, мисс, – обратился к ней Уиллис.
– Эй, я никого ни в какое окно не выталкивала! – крикнула она, встав и уперев руки в бока.
– Скотт был голый, вы были без блузки, что же вы хотите?
– Это он придумал! – закричала Соня, швыряя слова в Хэмлинга.
– Спокойно, Соня, – предупредил он ее.
– Это он придумал раздеться. Он хотел найти проклятый...
– Проклятый, что? – рявкнул Уиллис.
– Денежный пояс!
Хэмлинг рванулся к двери. Дженеро следил за ним в каком-то оцепенении. Уиллис стоял прямо на пути Хэмлинга, между ним и дверью. Парень был на голову выше и на фут шире детектива, и Дженеро ожидал, что Хэмлинг собьет коллегу с ног. Он почти этого желал, потому что очень хотелось посмотреть, что будет дальше. Хэмлинг несся как экспресс к двери, и Дженеро не сомневался, что тот подомнет под себя Уиллиса и унесется в коридор, а оттуда вниз по ступенькам на улицу и так до самого Китая. На месте Уиллиса Дженеро убрался бы поскорее с дороги, потому что человек может покалечиться, если столкнется с локомотивом. Но вместо этого Уиллис побежал навстречу Хэмлингу и неожиданно опустился на правое колено. Правая нога Хэмлинга в этот момент опередила левую, неся на себе всю тяжесть тела. Устремленного вперед парня Уиллис схватил за левое колено, подтолкнул и приподнял одновременно, упершись правой рукой ему в грудь. Хэмлинг рухнул навзничь, звучно ударившись головой о дверь. Уиллис все еще держал парня за ногу.
Дженеро моргнул.
Уиллис нависал с револьвером в руке над распростертым Хэмлингом, держа наготове наручники. Он набросил одну манжету на кисть парня, затянул ее потуже. Затем, не церемонясь, рывком поднял на ноги Хэмлинга, развернул его, завел другую руку за спину и защелкнул вторую манжету.
Дженеро забыл дышать.
* * *
Дэнни Гимп был стукачом, выдававшим себя за домушника. Это понятно. Его профессия требовала, чтобы он принадлежал к преступному миру.Вообще-то Дэнни не был домушником, хотя его арестовали и осудили за кражу со взломом в городе Лос-Анджелесе, штат Калифорния, еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Очень болезненный с детства, он поехал на Запад подлечиться от хронической простуды. В баре на Ла Бреа подсел к гуляющей компании, и один из новых дружков попросил проводить его домой и подождать, пока тот возьмет из заначки несколько купюр, чтобы продолжить веселье. Они проехали по Стрипу мимо ла Сьенеда и оба вошли через черный ход в дом. Дружок оставил Дэнни на кухне, а сам прошел в спальню и вскоре вернулся с несколькими стодолларовыми бумажками. А также с ожерельем из бриллиантов и рубинов стоимостью в 47 500 долларов. Лос-Анджелесская полиция их уже ждала. Собственно, стоимость ожерелья Дэнни узнал именно от полиции, которая очень любезно сообщила ему эти сведения. Гимп все пытался объяснить судье. Он также сообщил, что в детстве болел полиомиелитом и является фактически инвалидом и что тюрьма отнюдь не будет способствовать поправлению его здоровья. Судья участливо выслушал его и приговорил Дэнни и всех его вновь обретенных друзей к пяти годам заключения. Дэнни никогда ни с кем из этой компании не разговаривал больше, хотя сидел с ними в одной камере. Главного дружка убил через год негр-гомосексуалист, воткнув ему в горло кухонный нож, заточенный до остроты бритвы в слесарной мастерской. Негра-гомосексуалиста осудили за убийство и отправили на электрический стул. Гимп отбывал срок, занятый размышлениями о превратностях судьбы и вышел на свободу, имея только одну профессию – подсадной утки. Он бывший зэк. Если не верить бывшему зэку, то кому тогда верить?! Такое убеждение бытовало в преступном мире, и Дэнни Гимп был ему очень благодарен. Время от времени он продавал подслушанные разговоры полиции по договорной цене. Профессия приносила совсем неплохой доход.
Карл Капек позвонил Дэнни после обеда и договорился около пяти встретиться с ним в парке. День уже клонился к вечеру. Они сидели на скамейке и смотрели на гувернанток, везущих в колясках свои сокровища, на компанию мальчишек, разбивающихся на футбольные команды, на маленькую девочку, медленно бредущую по извилистой тропинке и волочащую за собой сачок. При этом она так внимательно смотрела себе под ноги, как это могут делать только маленькие девочки, напряженно размышляющие о самых жгучих проблемах бытия.
– Белинда, говоришь? – переспросил Дэнни.
– Да, Белинда.
Гимп чихнул. Он все время простужался, заметил Капек. Наверное, старел.
– А что за Белинда, не знаешь, да?
– Чего бы я тебе звонил?
– Черномазая?
– Да.
– Так сразу я не вспомню, – Дэнни снова чихнул. – Зима скоро, ты видишь?
– Это не так плохо, – заметил полицейский.
– Это кошмар, – возразил Дэнни. – Зачем тебе эта телка?
– Она ограбила моряка.
– Как ты стал меня ценить! – саркастически усмехнулся стукач.
– Она была не одна.
– С парнем?
– Да. Заигрывала с моряком в баре на Семнадцатой, позвала его с собой. Проводила его к напарнику, а тот нокаутировал парня.
– Напарник тоже черный?
– Нет, белый.
– Белинда, – задумчиво произнес Гимп. – Я знал когда-то одну Белинду. Единственная женщина, не обращавшая внимания на мою ногу. Это было в Чикаго. Я ведь когда-то жил в Чикаго. У меня там остались знакомые. Белинда Коласковска, полька. Красивая, как картинка – волосы светлые, глаза голубые, сиськи – во! – проиллюстрировал Дэнни руками, но потом немедленно спрятал их опять в карманы. – Я ее как-то спросил, чего она связалась с таким, как я. Это я о хромоте. Она сказала: «Как это, с таким, как ты?» Я посмотрел ей в глаза и говорю: «Ты понимаешь о чем я, Белинда?» А она: «Нет, не понимаю. О чем ты, Дэнни?», а я: «Я ведь хромой, Белинда». А она: «Правда?» и улыбнулась. Никогда не забуду эту улыбку, клянусь Богом! Если доживу до ста лет, и тогда буду помнить, как она мне улыбнулась тогда в Чикаго. Я в тот день мог милю пробежать. Я мог олимпийский рекорд побить! – Дэнни покачал головой и снова чихнул. Неожиданно сорвалась с места стая голубей, наполнив воздух шумом крыльев. Они взмыли в небо и, развернувшись, опять спланировали на землю к скамейке, где сидел старик в потертом коричневом пальто и бросал им крошки.
– Ладно, это все равно не та Белинда...
Дэнни еще мгновение был занят своими мыслями, потом, видимо, отбросил нахлынувшие воспоминания, втянул голову в плечи, засунул руки поглубже в карманы.
– Словесный портрет есть? – спросил он.
– Я знаю только, что она черная, хорошо сложена и носит красное платье.
– Значит, ты ищешь две тысячи девушек в этом городе, – заметил Дэнни. – А с парнем как?
– Никак.
– Чудесно.
– Что думаешь?
– Я думаю, что с тобой очень приятно беседовать в воскресенье, когда зима на носу.
– Можешь помочь или нет?
– Послушаю там-сям. Ты в дежурке?
– В дежурке.
– Я позвоню.
* * *
Бывают случаи, когда ночь отказывается наступать. День мешкает, цвета меняются медленно и незаметно, в воздухе приятное напряжение.Это был именно такой день.
Воздух покалывал холодом, это совсем не та свежесть, что весной. Но в остальном день был похож на весенний. Сочно-голубое небо, казалось, гневно отвергало вторжение ночи, решительно сопротивляясь изменению спектра в темную сторону. В пять тридцать было еще светло, но уже зажглись уличные фонари. Им нечего было освещать, день еще не угас. Солнце отказывалось повиноваться вращению Земли. Оно упрямо висело над домами на западе, отчаянно цеплялось за трубы и коньки крыш. Горожане не торопились по домам, наблюдая астрономический казус: сбываются древние предсказания – отныне всегда будет день, ночь не наступит, все будут плясать на улицах.
Наконец, небо на западе сдалось.
В квартире Герберта Гросса начало темнеть. Карелла и Браун уже почти три часа рылись в ней. Они обшарили все – от потолка до пола, стену за стеной, от древних перемычек до бачка унитаза, но не нашли ничего, что подсказало бы им, куда отправился вскочивший в автобус Гросс.
Ключ был рядом, но они его не находили. Маленькая квартирка-конура была забита мебелью, явно купленной в начале тридцатых годов, когда солидность считалась добродетелью. Огромная, заваленная всяческим хламом софа в гостиной была обита темно-бордовым мохером. Ножками в виде лап софа упиралась в поблекший персидский ковер на полу. Хватило бы одной софы, чтобы загромоздить комнату, но там еще стояли два мягких кресла, тоже чем-то заваленные, кушетка, словно принесенная из какой-нибудь изысканной столовой, настольная лампа с розовым абажуром, украшенным бахромой. На стене висела картина в раме с завитушками, изображающая гряду покрытых снегом гор над безмятежным озером. В углу – напольный вариант радиолы «Стромберг-Карлсон» с костяными клавишами, напоминающий музыкальный автомат. По бокам софы отделанные красным деревом столики, на каждом по огромной фарфоровой лампе с закутанными в пластик абажурами.
В первой спальне стояла грандиозная двуспальная кровать с отделанными красным деревом спинками. Кровать была неубрана. Массивный туалетный столик, также из красного дерева, со стоящим на нем зеркалом в массивной раме, находился у стены напротив. Мужской вариант такого же столика – с объемистыми отделениями для брюк и костюмов размещался у стены с окном.
Вторая спальня была обставлена в современном стиле. Две узкие кровати накрыты обычными покрывалами, над ними мексиканский ковер. У противоположной стены стояли книжный шкаф и шифоньер без дверцы. Кроме кухни и ванной в квартире была еще одна комната, взятая, казалось, прямо из пьесы Артура Миллера «Цена». Она была буквально до потолка забита мебелью, фарфором, хрусталем, картонками с надписями (на одной детектива заметили слова «Всемирная ярмарка – 1939»), кипами книг, кухонной утварью и даже старой одеждой, разбросанной на стульях и картонках.
– Я не вижу смысла в этой квартире, – вздохнул Карелла.
– Я тоже, – кивнул Браун. Он включил настольную лампу в гостиной, и усталые, запыленные детективы уселись лицом друг к другу – Карелла на исполинскую софу, Браун в одно из кресел. Комнату наполнил розовый свет от абажура с бахромой. Карелла представил, что он сидит и делает уроки под приглушенные звуки джаза, льющиеся из старого «Стромберг-Карлсона».
– Все не так, кроме одной спальни, – произнес он. – Остальное все не так.
– А может, наоборот, – добавил Браун.
– Я к тому, что какой дурак сейчас собирает такую мебель?
– У моей матери была такая.
Оба замолчали. Первым нарушил тишину Карелла:
– Когда умерла мать Голденталя?
– Три месяца назад, так в отчете, по-моему. Он жил с ней.
– А если все это говно ее?
– Может быть. Может быть, он все сюда перевез, когда съезжал с материной квартиры.
– Помнишь ее имя?
– Минни.
– Как ты думаешь, сколько Голденталей в телефонном справочнике?
Они не стали смотреть районы Беттауна, Маджесты или Калмз-Пойнта. Автобус, в который вскочил Гросс, шел из центра, а чтобы ехать во все эти районы, надо двигаться к центру. Они не стали также смотреть в Риверхед, потому что в автобусе ехать в Риверхед было бы слишком долго. Удобнее на экспресс-поездах, снующих круглые сутки. Итак, они ограничили поиски только направлением Айсолы (была еще одна причина, по которой полицейские взялись именно за этот справочник: в квартире другого просто не было).
В справочнике Айсолы числилось восемь Голденталей. Но Минни Голденталь была только одна – ныне усопшая, бедняжка. Ее имя проживет в справочнике до следующего года, пока телефонная компания не издаст новый.
Sic transit gloria mundi.[13]
~~
Дом, в котором жила Минни Голденталь, был двенадцатиэтажным кирпичным строением, ощетинившимся телевизионными антеннами. Перед ним располагался маленький дворик, огражденный двумя желтыми кирпичными тумбами с каменными вазами на каждой. Летом в вазах, вероятно, росли цветы, но сейчас оттуда торчали только засохшие стебли. Дом напоминал архитектурную версию перевернутой буквы "П". Во дворик вели низкие, плоские ступеньки. В проходе, справа и слева, висели почтовые ящики. Карелла осмотрел один ряд, Браун другой. Нигде не было таблички с именем Минни Голденталь.
– Ну что? – спросил Карелла.
– Спросим у консьержа, – предложил Браун.
Консьерж жил на цокольном этаже, в квартире за лестницей. Он открыл дверь, одетый в нижнюю рубаху. Где-то в глубине квартиры работал телевизор, но программа, вероятно, не могла полностью захватить его внимание, так как в руке он держал воскресную газету с комиксами. Полицейские представились. Консьерж взглянул на жетон Кареллы, потом на его удостоверение и спросил:
– Да?
– Проживала здесь не так давно некая Минни Голденталь?
Консьерж очень внимательно выслушал Кареллу, как будто от того, насколько он правильно поймет вопрос, зависел выигрыш в сто тысяч долларов. Затем кивнул:
– Да.
– В какой квартире?
– Девятой "Д".
– Там сейчас кто-нибудь живет?
– Сын.
– Берни Голденталь?
– Да. Но я не знаю, почему он здесь живет. После того, как Минни умерла, он вывез всю мебель. Но за квартиру платит.
Консьерж пожал плечами и продолжал:
– Вообще-то, хозяева хотят, чтобы он убрался. Понимаете, у этой квартиры фиксированная оплата. Старая большая квартира. Если он уберется, они легально поднимут цену для новых жильцов.
– Там сейчас кто-нибудь есть?
– Не знаю. Народ все время заходит и выходит. У них свои дела – у меня свои.
– Закон требует, – заявил Карелла, – чтобы у вас хранились ключи от всех квартир. От девятой "Д" есть?
– Есть.
– Он нам нужен.
– Зачем?
– Чтобы попасть в квартиру.
– Это незаконно.
– Мы никому не скажем.
– Ну, – поколебался консьерж, – ладно, о'кей.
Карелла и Браун поднялись в лифте на девятый этаж и попали в коридор. Не сказав друг другу ни слова, они вынули револьверы. Девятая "Д" располагалась в конце коридора. У двери полицейские прислушались, но стояла тишина. Карелла осторожно вставил ключ в замок. Он кивнул Брауну и повернул ключ. Послышался негромкий щелчок, прозвучавший, как выстрел. Полицейские ворвались в длинную узкую прихожую. В дальнем конце прихожей они увидели Герберта Гросса и светловолосого мужчину, вероятно, Бернарда Голденталя. Оба были вооружены.
– Стоять! – рявкнул Карелла, но мужчины решили ослушаться грозного окрика и открыли пальбу. Карелла и Браун бросились на покрытый линолеумом пол. Голденталь рванулся к двери с правой стороны прихожей. Браун предупреждающе крикнул и почти одновременно нажал на спуск. Свинец попал Голденталю в лодыжку, сбил его с ног и отшвырнул к стене, по которой он медленно сполз на пол. Гросс держал оборону, обстреливая длинную прихожую, пока не кончились патроны. Он полез в карман пиджака, вероятно, за новой обоймой, но Карелла заорал: – Двинешься – стреляю!
Рука Гросса остановилась на полпути. Он щурился от света, льющегося из комнаты, в которую хотел прорваться Голденталь.
– Брось оружие! – приказал Карелла.
Гросс не шелохнулся.
– Брось оружие! Живо!
– Ты тоже, Голди, – крикнул Браун.
Голденталь и Гросс, один скрючившись у стены, зажимая рукой рану на ноге, другой со все еще поднятой к карману пиджака рукой, – быстро переглянулись. Не говоря друг другу ни слова, оба бросили пистолеты на пол. Гросс пнул их ногой, словно те были заразны. Пистолеты заскользили, вращаясь, по полу.
Карелла встал и направился к двум мужчинам. Браун за его спиной целился с колена в дальний конец прихожей. Карелла толкнул Гросса к стене, быстро обыскал его и наклонился к Голденталю.
– О'кей, – сказал он Брауну и заглянул в комнату с правой стороны прихожей. Она тоже была завалена домашней утварью. Но это не было барахло из дома умершей женщины, это не накапливалось всю жизнь. Нет, это был результат Бог знает скольких краж и ограблений, импровизированный склад телевизоров, радиоприемников, пишущих машинок, электроплит, магнитофонов, миксеров – всего, что только можно найти в энциклопедии Британника – преступная товарная биржа, ждущая только хорошего маклера.
– Ничего квартирка! – заметил Карелла и пристегнул наручниками Голденталя к Гроссу, а того к батарее. Сняв трубку с телефонного аппарата, под которым еще лежал последний список покупок Минни Голденталь, он позвонил в участок и вызвал санитарную машину. Она прибыла ровно в 18.00, спустя всего семь минут. К этому времени из Голденталя вылилась на линолеум приличная лужа крови.
– Я тут кровью истекаю, – пожаловался он одному из санитаров, укладывающему его на носилки.