Страница:
Мария помолчала. Потом перестала качаться в кресле, повернула голову к занавешенному окну, из которого лился солнечный свет, и сказала тихим голосом:
– Впрочем, зачем это я? Догадываюсь, вам уже наверняка донесли, что мы со Стэном ненавидели друг друга. – Она пожала плечами. – Мне кажется, он собирался уволить меня. Слышала, что больше терпеть он меня не хотел.
– Кто это вам сказал?
– Дейвид. Он сказал – Дейвид Крэнтц, наш продюсер, – он сказал, что Стэн собирается меня уволить. Вот поэтому я и пошла в его уборную в среду вечером. Спросить его об этом, попытаться... Работа эта неплохо оплачивалась. На личности на работе переходить глупо. Я не хотела потерять эту работу, вот и все.
– Вы с ним поговорили о вашей работе?
– Я начала, но тут пришел Арт, потом Джордж, и все. – Она снова помолчала. – Если я правильно понимаю, все это имеет сейчас чисто академический интерес, верно?
– Пожалуй.
Мейер шумно высморкался, убрал свой платок в карман, а потом как бы невзначай спросил:
– Вас хорошо знают в вашем мире, мисс Вальехо?
– О, да, конечно.
– Так что, если бы мистер Джиффорд выгнал вас, вы бы смогли найти себе другую работу. Это верно?
– Ну... слухи в нашей среде быстро распространяются. Вы, наверное, знаете, это плохо, когда тебя выгоняют с какой бы то ни было работы. А на телевидении... я бы предпочла сама уйти, вот и все. Я хотела выяснить это, вот почему я и пошла в его уборную. Чтобы выяснить. Если он действительно собирался меня выгнать, то я бы хотела оставить работу по собственному желанию, вот и все.
– Но вы так и не смогли обсудить эту проблему.
– Нет. Я же уже говорила вам. Арт пришел.
– Ну что ж. Спасибо, мисс Вальехо, – сказал, поднимаясь, Карелла. – Кофе у вас был превосходный.
– Послушайте... – Она уже встала со своего кресла, которое продолжало раскачиваться, солнце играло на занавесях позади нее. Она какое-то время покусывала губу, а затем сказала: – Послушайте, я к этому не имею никакого отношения.
Мейер и Карелла молчали.
– Я не любила Стэна, и, может быть, он собирался выгнать меня, но я не чокнутая, понимаете. Может, я немного вспыльчивая, но я не чокнутая. Мы не ладили, вот и все. Но это еще не причина, чтобы убивать человека. Я хочу сказать, что многие на студии не ладили со Стэном. У него был тяжелый характер, вот и все, да к тому же он был звездой. Мы время от времени вздорили, вот и все. Но я его не убивала. Я... я не знаю, как вообще к такому делу подступиться.
Детективы продолжали молча смотреть на нее. Мария едва заметно пожала плечами.
– Вот и все, – сказала она.
– Давай позвоним Бобу, узнаем, удалось ли ему найти нашего друга Уэзерли.
– Позвони сам, – сказал Мейер. – Я себя паршиво чувствую.
– Шел бы ты лучше домой, в постель, – посоветовал Карелла.
– Ты помнишь, что сказала Фанни Брайс о лучшем средстве от простуды? – спросил Мейер.
– Нет, что?
– Лучшее средство, от простуды – положить на грудь горячего еврея.
– А ты лучше прими аспирин, – заключил Карелла.
Они доехали до ближайшей аптеки, и Карелла позвонил в следственный отдел. О’Брайен сказал ему, что трижды звонил Уэзерли, но телефон молчит. Карелла поблагодарил его, повесил трубку и вернулся в машину, где простуженный Мейер сморкался в платок. К тому времени, когда они добрались до отдела, О’Брайен позвонил Уэзерли в четвертый раз, и снова безуспешно. Карелла предложил Мейеру пойти домой, но Мейер настоял на том, что он перепечатает, по крайней мере, один из отчетов о беседах с теми, кого они видели в последние два дня. Он ушел домой всего на двадцать минут раньше Кареллы. Карелла закончил писать отчеты как раз ко времени прихода своей смены, Энди Паркера, который, как всегда, опоздал на полчаса. Карелла еще раз попробовал дозвониться до Уэзерли, а затем попросил Паркера звонить по этому телефону весь вечер и в случае успеха тут же сообщить ему. Паркер пообещал, что все сделает, в чем Карелла сильно сомневался.
Домой в Риверхед он добрался в четверть восьмого. Близняшки встретили его на пороге, чуть не сбив с ног. Он поднял обоих на руки и понес их на кухню, в этот момент и зазвонил телефон.
Он опустил детей на пол и подошел к телефону.
– Алло? – сказал он.
– Спорю, ты был уверен, что я не позвоню, а?
– Кто это?
– Энди Паркер. Я только что дозвонился до Уэзерли. Он сказал, что вернулся домой всего десять минут назад. Я посоветовал ему никуда не уходить и дожидаться тебя дома.
– О, – сказал Карелла. – Спасибо.
Он повесил трубку и направился к кухне, в дверях которой стояла Тедди. Она молча смотрела на него, он тоже сделал паузу, а потом пожал плечами.
– Думаю, что перед уходом я еще успею поесть, – сказал он просто.
Тедди незаметно вздохнула, но Марк, старший из близнецов – он родился на пять минут раньше, – внимательно наблюдал за родителями. Он взмахнул рукой и обреченно произнес:
– Он уходит.
Эйприл, думая, что это игра, бросилась в объятия Кареллы с криком:
– Он уходит, он уходит, он уходит!
– Я не привык к звонкам из полиции, – сказал он сразу.
– Да, мы заходили к вам...
– Особенно, когда тебе говорят оставаться на месте и не покидать квартиру.
– Энди Паркер – не самый тактичный из полицейских...
– Я хочу сказать, что не привык к таким диктаторским методам, – сказал Уэзерли.
– Мы не диктаторы, мистер Уэзерли, – мягко произнес Карелла. – Мы расследуем убийство и приезжали к вам вчера, но...
– Я оставался у друга.
– У какого друга?
– У девушки. Я был так потрясен в среду вечером после... после того, что случилось, поэтому я и поехал к ней. Я там пробыл два дня. – Уэзерли помолчал. – Надеюсь, законом это не запрещается?
– Разумеется, нет. – Карелла улыбнулся. – Я прошу прощения за те неудобства, что мы доставили вам, но нам действительно надо задать вам несколько вопросов.
Уэзерли, кажется, немного успокоился.
– Ладно, – сказал он. – Но ведь не было никакой необходимости приказывать мне не выходить из дома.
– Я прошу у вас прощения, мистер Уэзерли.
– Ладно, чего уж там.
– Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне, что происходило в уборной Стэна Джиффорда перед тем, как он в последний раз ушел в тот вечер на сцену.
– Я не помню всех подробностей.
– Расскажите мне только то, что вы помните.
Уэзерли задумался, затушил сигарету, тут же прикурил следующую, а затем сказал:
– Когда я вошел туда, там была Мария. Она о чем-то спорила со Стэном. По крайней мере...
– Спорила?
– Да. Я слышал, как они кричали друг на друга, когда подходил к двери.
– Продолжайте.
– Когда я вошел, атмосфера была немного натянутой, но пока я был там. Мария почти все время молчала. Мы со Стэном шутили, больше всего о фольклорных певцах. Он ненавидел фольклорное пение, но эта группа очень популярна в настоящее время, и его уговорили пригласить их.
– Значит, вы их вышучивали?
– Да. Пока смотрели за их выступлением по монитору.
– Понятно. Дружески, правильно я понял?
– О, да.
– А что случилось потом?
– Ну... затем вошел Джордж. Джордж Купер, помреж программы.
– Он вошел в комнату?
– Да.
– Сколько времени он там оставался?
– Минуты три-четыре, по-моему.
– Ясно. Но он не спорил с Джиффордом, нет?
– Нет.
– Только Мария?
– Да. Причем до того, как я пришел туда, понимаете?
– Понимаю. А как насчет вашего спора? – спросил Карелла.
– Моего?
– Да. Как насчет вашего спора с Джиффордом перед выходом программы в эфир?
– Спора? Кто сказал, что у нас был спор?
– Значит, не было?
– Конечно, нет.
Карелла глубоко вздохнул.
– Мистер Уэзерли, разве вы не говорили, что хотели бы, чтобы Стэн Джиффорд сдох.
– Нет, сэр.
– Вы не говорили этого?
– Нет, сэр. Не говорил. Мы со Стэном хорошо ладили. – Уэзерли помолчал. – Многие люди, готовившие программу, не ладили с ним. Но у меня с ним проблем не возникало.
– Кто не ладил с ним, мистер Уэзерли?
– Ну, во-первых, Мария. Я только что сказал вам об этом. И Дейвид Крэнтц его не особенно любил. Он всегда говорил в присутствии Стэна, что актеры – быдло, а комики – всего лишь смешные актеры. И Джорджу Куперу не очень-то нравилась его роль... ну, подручного. Устанавливать тишину в студии, бегать за кофе, приносить Стэну его таблетки, следить за тем, чтобы все...
– Что приносить Стэну?
– Его таблетки, – сказал Уэзерли. – Стэн был нервным человеком. Думаю, что он принимал транквилизаторы. Как бы то ни было, Джордж был главным мальчиком на побегушках, который появлялся, как только Стэн щелкал пальцами.
– А в среду вечером Джордж принес ему таблетку?
– Когда? – спросил Уэзерли.
– В среду вечером. Когда он пришел в уборную.
Уэзерли задумался на мгновение, а затем сказал:
– Теперь, когда вы упомянули об этом, мне кажется, что приносил.
– Вы в этом уверены?
– Да, сэр. Вполне уверен.
– И Стэн взял у него таблетку?
– Да, сэр.
Карелла неожиданно поднялся.
– Вы не возражаете пройти со мной, мистер Уэзерли? – спросил он.
– Пройти? Куда?
– В город. Нам надо уточнить несколько вещей.
– Нет. Я не помню. Я знаю, что я никакого кофе не пила.
– А Арт Уэзерли?
– Нет. Я не видела, чтобы он что-нибудь пил.
– Джордж Купер давал Джиффорду таблетку?
– Нет.
– Вы спорили с Джиффордом, когда вошел Арт Уэзерли?
– Нет.
– Давайте еще раз вернемся к этому, мистер Купер, – сказал О’Брайен. – Вы утверждаете, что только постучали в дверь и просунули в комнату голову, верно?
– Верно.
– Вы там были всего несколько секунд.
– Да. Послушайте, я...
– Вы давали Стэну Джиффорду таблетку?
– Таблетку? Нет! Нет, не давал!
– Но в комнате были кофейные чашки, верно?
– Да. Послушайте, я ничего ему не давал! Вы что пытаетесь?..
– Вы слышали, чтобы Арт Уэзерли желал Джиффорду сдохнуть?
– Да.
– Как только вошел в комнату.
– И чем запил ее Джиффорд?
– Тем кофе, что мы пили.
– Вы все пили кофе, так?
– Да.
– Кто пил?
– И Мария, и Стэн, и я тоже.
– Я пошла... поговорить с ним. Я думала, что мы сможем...
– Но вы ведь спорили, разве не так?
– Нет. Клянусь Богом, я не...
– Зачем же вы тогда лгали насчет кофе? Вы пили кофе или нет?
– Нет. Кофе не было. Пожалуйста, я...
– Говорю вам, я не давал.
– Вы когда-нибудь давали ему таблетки?
– Нет.
– Он ведь принимал транквилизаторы, верно?
– Я не знаю, что он принимал. Я никогда ему ничего не приносил.
– Никогда?
– Может, один или два раза. Аспирин. Когда у него голова болела.
– Но не транквилизатор?
– Нет.
– А витаминную капсулу?
– Какую таблетку?
– Не знаю.
– Вспоминайте.
– Я вспоминаю. Маленькую таблетку.
– Какого цвета?
– Белую.
– Значит, таблетку? Такую, как аспирин? Да?
– Да. Да, кажется, такую. Я не помню.
– Но ведь вы видели это?
– Да, но...
А факты были простые и обескураживающие.
Сравнив результаты допросов, они пришли к выводу, что все трое подозреваемых лгут.
Мария Вальехо действительно спорила с Джиффордом и действительно пила кофе, но она отрицала оба эти факта, поскольку понимала, насколько уличающими могут стать эти два внешне не связанных между собой события. Она поняла, что Джиффорда могли отравить, опустив что-то в его кофе. Если бы она признала, что в уборной пили кофе и что они с Джиффордом пили кофе вместе, и если бы, кроме того, она признала, что они спорили, разве ее нельзя было заподозрить в том, что она опустила смертельную дозу яда в чашку своего шефа? Поэтому Мария беззастенчиво лгала, но благородно отказывалась обвинить других. Ей было достаточно придумать собственный способ выхода из ситуации, которая представлялась ей зловещей западней.
Арт Уэзерли в самом деле пожелал своему работодателю сдохнуть, причем пожелал это вслух и в присутствии другого человека. В тот вечер Стэн Джиффорд на виду у миллионов потерял сознание. Арт Уэзерли, словно ребенок, загадавший страстное желание и увидевший, что оно осуществилось, не только поразился, но и испугался. Он сразу же вспомнил свои слова, сказанные в присутствии Джорджа Купера перед выходом в эфир, и совершенно определенно понял, что Купер их тоже вспомнит. Его страх усилился, когда он осознал, что был одним из последних людей, кто имел дело с еще живым Джиффордом, и что близость к Джиффорду в этом деле об отравлении в сочетании со случайным пожеланием во время репетиции могут послужить основанием для обвинения его в совершении убийства. Когда ему позвонили из полиции и попросили не уходить из дома, он понял, что выиграл в лотерее. Но отнюдь не поощрительный приз. В отчаянии он попытался оспорить утверждение Купера и бросить на него самого тень как на подозреваемого. Он видел несколько раз за последние три года, как Купер приносил Джиффорду таблетку аспирина, и решил выдумать на основе виденного ранее передачу таблетки в вечер смерти Джиффорда, тем самым безжалостно подставляя Купера. Но испуганный человек не заботится о том, на кого падает вина, лишь бы она пала не на него.
Почти таким же образом Купер приходит к неожиданному пониманию того, что он был не только одним из последних, кто общался с Джиффордом в этой жизни, но и самым последним. Несмотря на то что он провел с ним в уборной несколько минут, он решил, что безопаснее сказать, будто он лишь просунул в дверь голову. И поскольку по пути на сцену Джиффорд не говорил ни с одной живой душой, Купер счел, что будет мудро выдумать никогда не существовавшего оператора. Затем, чтобы с уверенностью выпутаться из очень сомнительной ситуации, он вспоминает ругань Уэзерли и вовремя рассказывает о ней детективам, хотя он точно знает, что выражение это произносится сотню раз за время любой телевизионной репетиции.
Все лжецы.
Но не убийцы.
После трехчасовых утомительных допросов детективы обрели уверенность, что все трое лжецов в некоем очистительном катарсисе начали говорить наконец правду. Да, мы лгали, признались они все поодиночке, но теперь мы говорим правду. Мы не убивали Стэна Джиффорда. Мы не можем отличить стро-не-помню-как-там-дальше от сапога. Кроме того, мы добрые милые люди – посмотрите на нас. Мы, конечно, лжецы, но не убийцы, нет. Мы не убивали. Это сущая правда.
Мы не убивали.
Детективы поверили им.
В своей профессиональной жизни они слышали достаточно лжи, чтобы знать, что у правды есть маленькое колечко, которое способно небоскребы рушить. Они отослали троицу по домам, не извинившись за доставленные неудобства. Боб О’Брайен зевнул, потянулся, спросил Кареллу, нужен ли он ему еще, надел шляпу и ушел. Мейер и Карелла сидели в комнате следователей за столом напротив друг друга. Было без четверти двенадцать. Зазвонивший телефон заставил их вздрогнуть. Мейер снял трубку.
– Мейер, 87-е отделение, – сказал он. – А, привет, Джордж. – Потом прошептал Карелле: – Это Темпл. Я попросил его проверить алиби Крэнтца. – А в трубку продолжил: – Что ты наскреб? Ясно. Ага. Ясно. Хорошо. Спасибо. – И повесил трубку. – Он наконец добрался до последнего человека в списке Крэнтца, того голливудского режиссера. Режиссер был в театре, только что вернулся в гостиницу. Его маленькая красотка при нем. – Мейер поднял брови.
Карелла смотрел на него устало.
– Что нарыл Темпл?
– Он говорит, все подтверждают алиби Крэнтца. Крэнтц поднялся в комнату спонсоров за добрых четверть часа до начала эфира и оставался там до того времени, когда Стэну стало плохо.
– М-м-м, – сказал Карелла.
Они мрачно смотрели друг на друга. Полночь пришла и ушла; наступил новый день. Мейер громко чихнул. Карелла зевнул, а затем устало провел рукой по лицу.
– Что ты думаешь? – спросил он.
– Ничего. А что ты думаешь?
– Ничего.
Они помолчали.
– Может, это самоубийство, – сказал Карелла.
– Может.
– О, Боже, как же я устал, – сказал Карелла.
Мейер чихнул.
Глава 6
– Впрочем, зачем это я? Догадываюсь, вам уже наверняка донесли, что мы со Стэном ненавидели друг друга. – Она пожала плечами. – Мне кажется, он собирался уволить меня. Слышала, что больше терпеть он меня не хотел.
– Кто это вам сказал?
– Дейвид. Он сказал – Дейвид Крэнтц, наш продюсер, – он сказал, что Стэн собирается меня уволить. Вот поэтому я и пошла в его уборную в среду вечером. Спросить его об этом, попытаться... Работа эта неплохо оплачивалась. На личности на работе переходить глупо. Я не хотела потерять эту работу, вот и все.
– Вы с ним поговорили о вашей работе?
– Я начала, но тут пришел Арт, потом Джордж, и все. – Она снова помолчала. – Если я правильно понимаю, все это имеет сейчас чисто академический интерес, верно?
– Пожалуй.
Мейер шумно высморкался, убрал свой платок в карман, а потом как бы невзначай спросил:
– Вас хорошо знают в вашем мире, мисс Вальехо?
– О, да, конечно.
– Так что, если бы мистер Джиффорд выгнал вас, вы бы смогли найти себе другую работу. Это верно?
– Ну... слухи в нашей среде быстро распространяются. Вы, наверное, знаете, это плохо, когда тебя выгоняют с какой бы то ни было работы. А на телевидении... я бы предпочла сама уйти, вот и все. Я хотела выяснить это, вот почему я и пошла в его уборную. Чтобы выяснить. Если он действительно собирался меня выгнать, то я бы хотела оставить работу по собственному желанию, вот и все.
– Но вы так и не смогли обсудить эту проблему.
– Нет. Я же уже говорила вам. Арт пришел.
– Ну что ж. Спасибо, мисс Вальехо, – сказал, поднимаясь, Карелла. – Кофе у вас был превосходный.
– Послушайте... – Она уже встала со своего кресла, которое продолжало раскачиваться, солнце играло на занавесях позади нее. Она какое-то время покусывала губу, а затем сказала: – Послушайте, я к этому не имею никакого отношения.
Мейер и Карелла молчали.
– Я не любила Стэна, и, может быть, он собирался выгнать меня, но я не чокнутая, понимаете. Может, я немного вспыльчивая, но я не чокнутая. Мы не ладили, вот и все. Но это еще не причина, чтобы убивать человека. Я хочу сказать, что многие на студии не ладили со Стэном. У него был тяжелый характер, вот и все, да к тому же он был звездой. Мы время от времени вздорили, вот и все. Но я его не убивала. Я... я не знаю, как вообще к такому делу подступиться.
Детективы продолжали молча смотреть на нее. Мария едва заметно пожала плечами.
– Вот и все, – сказала она.
* * *
Когда они снова оказались на улице, день уже умирал. Карелла посмотрел на часы и сказал:– Давай позвоним Бобу, узнаем, удалось ли ему найти нашего друга Уэзерли.
– Позвони сам, – сказал Мейер. – Я себя паршиво чувствую.
– Шел бы ты лучше домой, в постель, – посоветовал Карелла.
– Ты помнишь, что сказала Фанни Брайс о лучшем средстве от простуды? – спросил Мейер.
– Нет, что?
– Лучшее средство, от простуды – положить на грудь горячего еврея.
– А ты лучше прими аспирин, – заключил Карелла.
Они доехали до ближайшей аптеки, и Карелла позвонил в следственный отдел. О’Брайен сказал ему, что трижды звонил Уэзерли, но телефон молчит. Карелла поблагодарил его, повесил трубку и вернулся в машину, где простуженный Мейер сморкался в платок. К тому времени, когда они добрались до отдела, О’Брайен позвонил Уэзерли в четвертый раз, и снова безуспешно. Карелла предложил Мейеру пойти домой, но Мейер настоял на том, что он перепечатает, по крайней мере, один из отчетов о беседах с теми, кого они видели в последние два дня. Он ушел домой всего на двадцать минут раньше Кареллы. Карелла закончил писать отчеты как раз ко времени прихода своей смены, Энди Паркера, который, как всегда, опоздал на полчаса. Карелла еще раз попробовал дозвониться до Уэзерли, а затем попросил Паркера звонить по этому телефону весь вечер и в случае успеха тут же сообщить ему. Паркер пообещал, что все сделает, в чем Карелла сильно сомневался.
Домой в Риверхед он добрался в четверть восьмого. Близняшки встретили его на пороге, чуть не сбив с ног. Он поднял обоих на руки и понес их на кухню, в этот момент и зазвонил телефон.
Он опустил детей на пол и подошел к телефону.
– Алло? – сказал он.
– Спорю, ты был уверен, что я не позвоню, а?
– Кто это?
– Энди Паркер. Я только что дозвонился до Уэзерли. Он сказал, что вернулся домой всего десять минут назад. Я посоветовал ему никуда не уходить и дожидаться тебя дома.
– О, – сказал Карелла. – Спасибо.
Он повесил трубку и направился к кухне, в дверях которой стояла Тедди. Она молча смотрела на него, он тоже сделал паузу, а потом пожал плечами.
– Думаю, что перед уходом я еще успею поесть, – сказал он просто.
Тедди незаметно вздохнула, но Марк, старший из близнецов – он родился на пять минут раньше, – внимательно наблюдал за родителями. Он взмахнул рукой и обреченно произнес:
– Он уходит.
Эйприл, думая, что это игра, бросилась в объятия Кареллы с криком:
– Он уходит, он уходит, он уходит!
* * *
Арт Уэзерли уже ждал его. Он провел Кареллу через квартиру в студию, окна которой выходили в парк. В студии стоял письменный стол с пишущей машинкой и пепельницей, стопкой чистой бумаги и еще одной стопкой исписанной бумаги с многочисленными карандашными пометками. На стене висело несколько профессиональных дипломов, под ними находился низенький книжный шкаф. Уэзерли жестом пригласил Кареллу сесть на один из двух имевшихся стульев. Хозяин студии выглядел совершенно спокойным, но пепельница на столе уже переполнилась окурками, а он закурил очередную сигарету.– Я не привык к звонкам из полиции, – сказал он сразу.
– Да, мы заходили к вам...
– Особенно, когда тебе говорят оставаться на месте и не покидать квартиру.
– Энди Паркер – не самый тактичный из полицейских...
– Я хочу сказать, что не привык к таким диктаторским методам, – сказал Уэзерли.
– Мы не диктаторы, мистер Уэзерли, – мягко произнес Карелла. – Мы расследуем убийство и приезжали к вам вчера, но...
– Я оставался у друга.
– У какого друга?
– У девушки. Я был так потрясен в среду вечером после... после того, что случилось, поэтому я и поехал к ней. Я там пробыл два дня. – Уэзерли помолчал. – Надеюсь, законом это не запрещается?
– Разумеется, нет. – Карелла улыбнулся. – Я прошу прощения за те неудобства, что мы доставили вам, но нам действительно надо задать вам несколько вопросов.
Уэзерли, кажется, немного успокоился.
– Ладно, – сказал он. – Но ведь не было никакой необходимости приказывать мне не выходить из дома.
– Я прошу у вас прощения, мистер Уэзерли.
– Ладно, чего уж там.
– Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне, что происходило в уборной Стэна Джиффорда перед тем, как он в последний раз ушел в тот вечер на сцену.
– Я не помню всех подробностей.
– Расскажите мне только то, что вы помните.
Уэзерли задумался, затушил сигарету, тут же прикурил следующую, а затем сказал:
– Когда я вошел туда, там была Мария. Она о чем-то спорила со Стэном. По крайней мере...
– Спорила?
– Да. Я слышал, как они кричали друг на друга, когда подходил к двери.
– Продолжайте.
– Когда я вошел, атмосфера была немного натянутой, но пока я был там. Мария почти все время молчала. Мы со Стэном шутили, больше всего о фольклорных певцах. Он ненавидел фольклорное пение, но эта группа очень популярна в настоящее время, и его уговорили пригласить их.
– Значит, вы их вышучивали?
– Да. Пока смотрели за их выступлением по монитору.
– Понятно. Дружески, правильно я понял?
– О, да.
– А что случилось потом?
– Ну... затем вошел Джордж. Джордж Купер, помреж программы.
– Он вошел в комнату?
– Да.
– Сколько времени он там оставался?
– Минуты три-четыре, по-моему.
– Ясно. Но он не спорил с Джиффордом, нет?
– Нет.
– Только Мария?
– Да. Причем до того, как я пришел туда, понимаете?
– Понимаю. А как насчет вашего спора? – спросил Карелла.
– Моего?
– Да. Как насчет вашего спора с Джиффордом перед выходом программы в эфир?
– Спора? Кто сказал, что у нас был спор?
– Значит, не было?
– Конечно, нет.
Карелла глубоко вздохнул.
– Мистер Уэзерли, разве вы не говорили, что хотели бы, чтобы Стэн Джиффорд сдох.
– Нет, сэр.
– Вы не говорили этого?
– Нет, сэр. Не говорил. Мы со Стэном хорошо ладили. – Уэзерли помолчал. – Многие люди, готовившие программу, не ладили с ним. Но у меня с ним проблем не возникало.
– Кто не ладил с ним, мистер Уэзерли?
– Ну, во-первых, Мария. Я только что сказал вам об этом. И Дейвид Крэнтц его не особенно любил. Он всегда говорил в присутствии Стэна, что актеры – быдло, а комики – всего лишь смешные актеры. И Джорджу Куперу не очень-то нравилась его роль... ну, подручного. Устанавливать тишину в студии, бегать за кофе, приносить Стэну его таблетки, следить за тем, чтобы все...
– Что приносить Стэну?
– Его таблетки, – сказал Уэзерли. – Стэн был нервным человеком. Думаю, что он принимал транквилизаторы. Как бы то ни было, Джордж был главным мальчиком на побегушках, который появлялся, как только Стэн щелкал пальцами.
– А в среду вечером Джордж принес ему таблетку?
– Когда? – спросил Уэзерли.
– В среду вечером. Когда он пришел в уборную.
Уэзерли задумался на мгновение, а затем сказал:
– Теперь, когда вы упомянули об этом, мне кажется, что приносил.
– Вы в этом уверены?
– Да, сэр. Вполне уверен.
– И Стэн взял у него таблетку?
– Да, сэр.
Карелла неожиданно поднялся.
– Вы не возражаете пройти со мной, мистер Уэзерли? – спросил он.
– Пройти? Куда?
– В город. Нам надо уточнить несколько вещей.
* * *
Несколько вещей, которые хотел уточнить Карелла, заключались в противоречивых показаниях трех человек, которые были вместе с Джиффордом перед его последним выходом в эфир. Он решил, что лучше всего это сделать в следственном отделе, где полицейские имеют психологическое преимущество. Не было ничего зловещего ни в зеленых фонарях у здания участка, ни в высокой стойке в комнате дежурного, ни в объявлении, советующем посетителям не заходить за стойку, ни даже в белой вывеске СЛЕДСТВЕННЫЙ ОТДЕЛ, которая была написана черными квадратными буквами и указывала на лестницу из железных ступеней, идущих вверх. И, разумеется, не было ничего опасного ни в самих ступенях, ни в узком коридорчике, ни в различных комнатах с аккуратными обозначениями: ДОПРОСЫ, ТУАЛЕТ, КАНЦЕЛЯРИЯ. Деревянный поручень, который отгораживал помещение следственного отдела от остальных комнат, выглядел вполне невинно, да и сам следственный отдел – несмотря на решетки на окнах – выглядел, как любое другое деловое помещение: столы, картотеки, звонящие телефоны, графин и доски объявлений, люди, работающие без пиджаков. Но Арт Уэзерли, Мария Вальехо и Джордж Купер были очевидно испуганы обстановкой и еще больше испугались, когда их отвели в разные комнаты для допроса. Боб О’Брайен, громадный полицейский мальчишеского вида допрашивал Купера в кабинете лейтенанта. Стив Карелла допрашивал Марию в канцелярии, выгнав оттуда Альфа Мисколо, который печатал там отчеты и отчаянно сопротивлялся столь бесцеремонному обращению. Мейер, совершенно простуженный и потому не расположенный слушать всякий вздор, допрашивал Арта Уэзерли в почти пустой комнате допросов. Трое детективов заранее договорились, какие вопросы задавать и в каком направлении вести допрос. В разных комнатах с разными подозреваемыми шла обычная рутинная работа.* * *
– Вы сказали, что не пили кофе, мисс Вальехо, – повторил Карелла. – Мистер Купер говорит, что в комнате были кофейные чашки. Так были они там или не были?– Нет. Я не помню. Я знаю, что я никакого кофе не пила.
– А Арт Уэзерли?
– Нет. Я не видела, чтобы он что-нибудь пил.
– Джордж Купер давал Джиффорду таблетку?
– Нет.
– Вы спорили с Джиффордом, когда вошел Арт Уэзерли?
– Нет.
– Давайте еще раз вернемся к этому, мистер Купер, – сказал О’Брайен. – Вы утверждаете, что только постучали в дверь и просунули в комнату голову, верно?
– Верно.
– Вы там были всего несколько секунд.
– Да. Послушайте, я...
– Вы давали Стэну Джиффорду таблетку?
– Таблетку? Нет! Нет, не давал!
– Но в комнате были кофейные чашки, верно?
– Да. Послушайте, я ничего ему не давал! Вы что пытаетесь?..
– Вы слышали, чтобы Арт Уэзерли желал Джиффорду сдохнуть?
– Да.
* * *
– Ладно, Уэзерли, – сказал Мейер. – Когда Купер дал ему эту таблетку?– Как только вошел в комнату.
– И чем запил ее Джиффорд?
– Тем кофе, что мы пили.
– Вы все пили кофе, так?
– Да.
– Кто пил?
– И Мария, и Стэн, и я тоже.
* * *
– Тогда зачем вы пошли в ту комнату, Мария, если не спорить?– Я пошла... поговорить с ним. Я думала, что мы сможем...
– Но вы ведь спорили, разве не так?
– Нет. Клянусь Богом, я не...
– Зачем же вы тогда лгали насчет кофе? Вы пили кофе или нет?
– Нет. Кофе не было. Пожалуйста, я...
* * *
– Подождите, подождите, мистер Купер. Вы или заходили в комнату, или нет. Вы либо дали ему таблетку, либо...– Говорю вам, я не давал.
– Вы когда-нибудь давали ему таблетки?
– Нет.
– Он ведь принимал транквилизаторы, верно?
– Я не знаю, что он принимал. Я никогда ему ничего не приносил.
– Никогда?
– Может, один или два раза. Аспирин. Когда у него голова болела.
– Но не транквилизатор?
– Нет.
– А витаминную капсулу?
* * *
– Он протянул ему таблетку, – сказал Уэзерли.– Какую таблетку?
– Не знаю.
– Вспоминайте.
– Я вспоминаю. Маленькую таблетку.
– Какого цвета?
– Белую.
– Значит, таблетку? Такую, как аспирин? Да?
– Да. Да, кажется, такую. Я не помню.
– Но ведь вы видели это?
– Да, но...
* * *
Потом в следственном отделе они свели все это вместе. Они оставили подозреваемых в кабинете лейтенанта под наблюдением дежурного, а сами сели вокруг стола Кареллы и сравнили полученные ответы. Результат их не очень удовлетворил, но не удивил. Все они работали в полиции уже достаточно много лет, чтобы не удивляться тому, что люди возводят напраслину друг на друга. Каждый раз это их немного огорчало, но не удивляло. Они имели дело с фактами, и факты, касающиеся дела Стэна Джиффорда, они принимали с мрачной решимостью.А факты были простые и обескураживающие.
Сравнив результаты допросов, они пришли к выводу, что все трое подозреваемых лгут.
Мария Вальехо действительно спорила с Джиффордом и действительно пила кофе, но она отрицала оба эти факта, поскольку понимала, насколько уличающими могут стать эти два внешне не связанных между собой события. Она поняла, что Джиффорда могли отравить, опустив что-то в его кофе. Если бы она признала, что в уборной пили кофе и что они с Джиффордом пили кофе вместе, и если бы, кроме того, она признала, что они спорили, разве ее нельзя было заподозрить в том, что она опустила смертельную дозу яда в чашку своего шефа? Поэтому Мария беззастенчиво лгала, но благородно отказывалась обвинить других. Ей было достаточно придумать собственный способ выхода из ситуации, которая представлялась ей зловещей западней.
Арт Уэзерли в самом деле пожелал своему работодателю сдохнуть, причем пожелал это вслух и в присутствии другого человека. В тот вечер Стэн Джиффорд на виду у миллионов потерял сознание. Арт Уэзерли, словно ребенок, загадавший страстное желание и увидевший, что оно осуществилось, не только поразился, но и испугался. Он сразу же вспомнил свои слова, сказанные в присутствии Джорджа Купера перед выходом в эфир, и совершенно определенно понял, что Купер их тоже вспомнит. Его страх усилился, когда он осознал, что был одним из последних людей, кто имел дело с еще живым Джиффордом, и что близость к Джиффорду в этом деле об отравлении в сочетании со случайным пожеланием во время репетиции могут послужить основанием для обвинения его в совершении убийства. Когда ему позвонили из полиции и попросили не уходить из дома, он понял, что выиграл в лотерее. Но отнюдь не поощрительный приз. В отчаянии он попытался оспорить утверждение Купера и бросить на него самого тень как на подозреваемого. Он видел несколько раз за последние три года, как Купер приносил Джиффорду таблетку аспирина, и решил выдумать на основе виденного ранее передачу таблетки в вечер смерти Джиффорда, тем самым безжалостно подставляя Купера. Но испуганный человек не заботится о том, на кого падает вина, лишь бы она пала не на него.
Почти таким же образом Купер приходит к неожиданному пониманию того, что он был не только одним из последних, кто общался с Джиффордом в этой жизни, но и самым последним. Несмотря на то что он провел с ним в уборной несколько минут, он решил, что безопаснее сказать, будто он лишь просунул в дверь голову. И поскольку по пути на сцену Джиффорд не говорил ни с одной живой душой, Купер счел, что будет мудро выдумать никогда не существовавшего оператора. Затем, чтобы с уверенностью выпутаться из очень сомнительной ситуации, он вспоминает ругань Уэзерли и вовремя рассказывает о ней детективам, хотя он точно знает, что выражение это произносится сотню раз за время любой телевизионной репетиции.
Все лжецы.
Но не убийцы.
После трехчасовых утомительных допросов детективы обрели уверенность, что все трое лжецов в некоем очистительном катарсисе начали говорить наконец правду. Да, мы лгали, признались они все поодиночке, но теперь мы говорим правду. Мы не убивали Стэна Джиффорда. Мы не можем отличить стро-не-помню-как-там-дальше от сапога. Кроме того, мы добрые милые люди – посмотрите на нас. Мы, конечно, лжецы, но не убийцы, нет. Мы не убивали. Это сущая правда.
Мы не убивали.
Детективы поверили им.
В своей профессиональной жизни они слышали достаточно лжи, чтобы знать, что у правды есть маленькое колечко, которое способно небоскребы рушить. Они отослали троицу по домам, не извинившись за доставленные неудобства. Боб О’Брайен зевнул, потянулся, спросил Кареллу, нужен ли он ему еще, надел шляпу и ушел. Мейер и Карелла сидели в комнате следователей за столом напротив друг друга. Было без четверти двенадцать. Зазвонивший телефон заставил их вздрогнуть. Мейер снял трубку.
– Мейер, 87-е отделение, – сказал он. – А, привет, Джордж. – Потом прошептал Карелле: – Это Темпл. Я попросил его проверить алиби Крэнтца. – А в трубку продолжил: – Что ты наскреб? Ясно. Ага. Ясно. Хорошо. Спасибо. – И повесил трубку. – Он наконец добрался до последнего человека в списке Крэнтца, того голливудского режиссера. Режиссер был в театре, только что вернулся в гостиницу. Его маленькая красотка при нем. – Мейер поднял брови.
Карелла смотрел на него устало.
– Что нарыл Темпл?
– Он говорит, все подтверждают алиби Крэнтца. Крэнтц поднялся в комнату спонсоров за добрых четверть часа до начала эфира и оставался там до того времени, когда Стэну стало плохо.
– М-м-м, – сказал Карелла.
Они мрачно смотрели друг на друга. Полночь пришла и ушла; наступил новый день. Мейер громко чихнул. Карелла зевнул, а затем устало провел рукой по лицу.
– Что ты думаешь? – спросил он.
– Ничего. А что ты думаешь?
– Ничего.
Они помолчали.
– Может, это самоубийство, – сказал Карелла.
– Может.
– О, Боже, как же я устал, – сказал Карелла.
Мейер чихнул.
Глава 6
Он шел за ними до ресторана, а потом и до кинотеатра и теперь стоял в подворотне напротив ее дома и ждал, когда она придет. Ночь была холодная, и он поднял воротник пальто, спрятал руки в карманы и глубоко надвинул шляпу на лоб.
Было десять минут первого, из кинотеатра они вышли без четверти двенадцать, и он знал, что оттуда они пойдут прямо домой. Он уже достаточно давно наблюдал за девушкой, чтобы узнать о ней кое-какие вещи, и одна из них – это то, что она не спала с кем попало. В прошлом месяце она время от времени проводила ночь с парнем, живущим на Баннинг-стрит, и однажды на следующее утро, как она ушла от него, он поднялся к этому парню и отделал его кастетом так, что тот плакал на кухонном полу, будто маленький ребенок. Он предупредил парня, чтобы тот не пытался вызвать полицию и чтобы никогда больше не приближался к Синди Форрест, никогда не пытался увидеть ее или даже позвонить ей. Парень закрывал разбитый рот окровавленной рукой и кивал, умоляя не бить его больше. Этот парень ее больше наверняка не побеспокоит. Так что он знал, что она не спит с каждым встречным-поперечным, и, кроме того, он знал, что она никуда не пойдет с этим парнем после кино, потому что этот блондин – полицейский.
Он почувствовал запах легавого, как только увидел его сегодня днем, когда тот зашел за ней в контору, чтобы отвести на обед. Он узнал вид легавого и запах легавого и тотчас же понял, что хитрые ищейки расставляют для него ловушку, в которую он должен непременно попасться – вот я, ублюдки, ловите.
Потеха.
Он убрался подальше от ресторана, где они обедали, почуяв вонь, которая шла от легавого, он понял – что-то затевается, но еще не знал, какую ловушку они ему расставили. Блондин ходил в точности, как полицейский, такая походка бывает только у них. У него также была какая-то вороватая манера оглядывать происходящее вокруг, он поворачивал голову в одну сторону, а на самом деле осматривал другую – очень известный сыщицкий трюк, которым иногда пользуются и известные преступники и с которым знакомо большинство полицейских от Восточного до Западного побережья. Он знал полицейских в разных частях этой маленькой страны Америки, он разбил больше их голов, чем имеется у него пальцев на ногах и на руках. Он ничего не имел против того, чтобы разбить еще одну, но сначала он должен обойти их ловушку. Чего он делать не собирался, так это попадать в нее.
Зимой или когда, как сейчас, холодно, и людям приходится надевать пальто и плащи, вы всегда можете сказать, вооружен человек или нет, потому что, если он носит кобуру подмышкой, вторая пуговица сверху на плаще всегда расстегнута. Если же кобура у него висит на поясе, на плаще расстегнута пуговица как раз над талией, чтобы правая рука легко могла вытащить пистолет – это было первое конкретное доказательство того, что Белобрысый из полиции. Он служил в полиции и носил кобуру на поясе. Наблюдая за ним через застекленную дверь во втором ресторане, уже вечером, он заметил, как на миг сверкнул жетон Белобрысого в бумажнике, который он вытащил и открыл, расплачиваясь с официантом. Это был второй конкретный факт, а для сообразительного человека достаточно одного-двух фактов, чтобы нарисовать всю картину, особенно, когда все вокруг буквально провоняло духом легавого.
Единственное, чего он не знал, так это в чем состояла ловушка, и следует или нет прищучить Белобрысого, возможно, отделав его тут же. Но он решил, что сегодня лучше приняться за девицу. Пора ей узнать, что можно делать, а что нельзя. Откладывать это на более позднее время не имело смысла. Девице пора знать, что ей не следует спать с парнями, живущими на Баннинг-стрит или в любом другом месте этого города. И ей также необходимо запомнить, что и с полицейскими связываться не следует, какую бы ловушку они не готовили. Она должна это узнать сегодня же, раз и навсегда, потому что он не собирается оставаться в тени надолго. Девица должна знать, что она принадлежит ему и никому более.
Он решил, что изобьет ее сегодня ночью.
Он снова бросил взгляд на часы – четверть первого – и удивился, где они так долго болтаются. Может, ему следовало пасти их, когда они вышли из кино, а не бежать стремглав сюда. И все же, если Белобрысый...
На улице показалась машина, он отступил в тень и стал ждать. Машина двигалась медленно. “Смелей, Белобрысый, – думал он, – за тобой хвоста нет, нет нужды ездить так медленно”. Он ухмыльнулся в темноте. Машина остановилась у тротуара. Белобрысый вышел и, обойдя машину, открыл дверцу для девицы, а затем вместе с ней подошел к парадному. Девица жила на верхнем этаже серого четырехэтажного здания. На табличке рядом с ее звонком значилось: С. ФОРРЕСТ – это первое, что он выяснил о ней в свое время, почти два месяца тому назад. Чуть позднее он взломал замок ее почтового ящика и обнаружил два письма, адресованных мисс Синтии Форрест. Это хорошо, что она была не замужем, поскольку в противном случае ее мужу бы не поздоровилось. Одно из них было от парня, который служил в Таиланде в Корпусе мира. Парню повезло, что он уехал в Таиланд, иначе бы к нему обязательно пришли и потребовали бы прекратить писать письма своей маленькой возлюбленной.
Теперь Белобрысый открывал для нее внутреннюю дверь парадного. Девушка пожелала ему спокойной ночи – ее голос хорошо был слышен и на его стороне улицы, – а Белобрысый отдал ей ключи и что-то сказал, что он разобрать не смог. Дверь за девицей закрылась, и Белобрысый спустился по ступеням, вышагивая странной полицейской походкой, словно боксер, идущий к рингу, где его ждет спарринг-партнер: убрав голову в плечи – это был известный у легавых трюк, а глаза его скорее всего обшаривали улицу в обоих направлениях, при том, что голова не двигалась. Белобрысый сел в машину – мотор он не выключал, – нажал на газ и уехал.
Было десять минут первого, из кинотеатра они вышли без четверти двенадцать, и он знал, что оттуда они пойдут прямо домой. Он уже достаточно давно наблюдал за девушкой, чтобы узнать о ней кое-какие вещи, и одна из них – это то, что она не спала с кем попало. В прошлом месяце она время от времени проводила ночь с парнем, живущим на Баннинг-стрит, и однажды на следующее утро, как она ушла от него, он поднялся к этому парню и отделал его кастетом так, что тот плакал на кухонном полу, будто маленький ребенок. Он предупредил парня, чтобы тот не пытался вызвать полицию и чтобы никогда больше не приближался к Синди Форрест, никогда не пытался увидеть ее или даже позвонить ей. Парень закрывал разбитый рот окровавленной рукой и кивал, умоляя не бить его больше. Этот парень ее больше наверняка не побеспокоит. Так что он знал, что она не спит с каждым встречным-поперечным, и, кроме того, он знал, что она никуда не пойдет с этим парнем после кино, потому что этот блондин – полицейский.
Он почувствовал запах легавого, как только увидел его сегодня днем, когда тот зашел за ней в контору, чтобы отвести на обед. Он узнал вид легавого и запах легавого и тотчас же понял, что хитрые ищейки расставляют для него ловушку, в которую он должен непременно попасться – вот я, ублюдки, ловите.
Потеха.
Он убрался подальше от ресторана, где они обедали, почуяв вонь, которая шла от легавого, он понял – что-то затевается, но еще не знал, какую ловушку они ему расставили. Блондин ходил в точности, как полицейский, такая походка бывает только у них. У него также была какая-то вороватая манера оглядывать происходящее вокруг, он поворачивал голову в одну сторону, а на самом деле осматривал другую – очень известный сыщицкий трюк, которым иногда пользуются и известные преступники и с которым знакомо большинство полицейских от Восточного до Западного побережья. Он знал полицейских в разных частях этой маленькой страны Америки, он разбил больше их голов, чем имеется у него пальцев на ногах и на руках. Он ничего не имел против того, чтобы разбить еще одну, но сначала он должен обойти их ловушку. Чего он делать не собирался, так это попадать в нее.
Зимой или когда, как сейчас, холодно, и людям приходится надевать пальто и плащи, вы всегда можете сказать, вооружен человек или нет, потому что, если он носит кобуру подмышкой, вторая пуговица сверху на плаще всегда расстегнута. Если же кобура у него висит на поясе, на плаще расстегнута пуговица как раз над талией, чтобы правая рука легко могла вытащить пистолет – это было первое конкретное доказательство того, что Белобрысый из полиции. Он служил в полиции и носил кобуру на поясе. Наблюдая за ним через застекленную дверь во втором ресторане, уже вечером, он заметил, как на миг сверкнул жетон Белобрысого в бумажнике, который он вытащил и открыл, расплачиваясь с официантом. Это был второй конкретный факт, а для сообразительного человека достаточно одного-двух фактов, чтобы нарисовать всю картину, особенно, когда все вокруг буквально провоняло духом легавого.
Единственное, чего он не знал, так это в чем состояла ловушка, и следует или нет прищучить Белобрысого, возможно, отделав его тут же. Но он решил, что сегодня лучше приняться за девицу. Пора ей узнать, что можно делать, а что нельзя. Откладывать это на более позднее время не имело смысла. Девице пора знать, что ей не следует спать с парнями, живущими на Баннинг-стрит или в любом другом месте этого города. И ей также необходимо запомнить, что и с полицейскими связываться не следует, какую бы ловушку они не готовили. Она должна это узнать сегодня же, раз и навсегда, потому что он не собирается оставаться в тени надолго. Девица должна знать, что она принадлежит ему и никому более.
Он решил, что изобьет ее сегодня ночью.
Он снова бросил взгляд на часы – четверть первого – и удивился, где они так долго болтаются. Может, ему следовало пасти их, когда они вышли из кино, а не бежать стремглав сюда. И все же, если Белобрысый...
На улице показалась машина, он отступил в тень и стал ждать. Машина двигалась медленно. “Смелей, Белобрысый, – думал он, – за тобой хвоста нет, нет нужды ездить так медленно”. Он ухмыльнулся в темноте. Машина остановилась у тротуара. Белобрысый вышел и, обойдя машину, открыл дверцу для девицы, а затем вместе с ней подошел к парадному. Девица жила на верхнем этаже серого четырехэтажного здания. На табличке рядом с ее звонком значилось: С. ФОРРЕСТ – это первое, что он выяснил о ней в свое время, почти два месяца тому назад. Чуть позднее он взломал замок ее почтового ящика и обнаружил два письма, адресованных мисс Синтии Форрест. Это хорошо, что она была не замужем, поскольку в противном случае ее мужу бы не поздоровилось. Одно из них было от парня, который служил в Таиланде в Корпусе мира. Парню повезло, что он уехал в Таиланд, иначе бы к нему обязательно пришли и потребовали бы прекратить писать письма своей маленькой возлюбленной.
Теперь Белобрысый открывал для нее внутреннюю дверь парадного. Девушка пожелала ему спокойной ночи – ее голос хорошо был слышен и на его стороне улицы, – а Белобрысый отдал ей ключи и что-то сказал, что он разобрать не смог. Дверь за девицей закрылась, и Белобрысый спустился по ступеням, вышагивая странной полицейской походкой, словно боксер, идущий к рингу, где его ждет спарринг-партнер: убрав голову в плечи – это был известный у легавых трюк, а глаза его скорее всего обшаривали улицу в обоих направлениях, при том, что голова не двигалась. Белобрысый сел в машину – мотор он не выключал, – нажал на газ и уехал.