Макеев В.. А раньше - целая жизнь

   - Очень рад такому предложению, - с улыбкой ответил Виктор Николаевич.
   У расчехленных штурмовиков, стоявших в капонирах, работали авиаторы. Одни осматривали машины и проверяли приборы, другие носили к самолетам землю, чтобы сделать укрытия повыше и пошире, понадежнее. Комиссар попросил дать ему носилки, чтобы поработать вместе с летчиками и техниками. "Знаем, сколько вы летаете, потом еще работаете, - ответил один из техников. Отдыхайте, мы сами справимся". Так уж получилось, что носилок Салову никто не давал. Он приказал принести от мастерских новые - для себя и Каштанкина, весело посматривал на работающих, мол, не по-вашему получается.
   Виктор Николаевич заметил, что многие обращались к комиссару не по воинскому званию, а уважительно, по имени и отчеству, на вопросы комиссара отвечали обстоятельно, знали, что не любит он скороспелых, поверхностных суждений и его интеллигентность не помешает строго спросить за самые мелкие упущения.
   - Разрешите обратиться, - подошел к комиссару незнакомый Каштанкину летчик из другой эскадрильи, молодой, невысокого роста младший лейтенант, и тихо добавил: - Давно с вами встречи ищу.
   - Если давно, говорите скорее, пожалуйста. И если не секрет, то можно и при капитане, - ответил Салов.
   - Да какой там секрет, - махнул рукой младший лейтенант. - Поскорее бы настоящее дело дали. Я же летать разучусь!
   "Еще бритвы и помозка не знает, - отметил про себя Виктор Николаевич. Прибыл из училища, самолетов в полку не хватает. В общем, потолок, о котором комиссар говорил, видит только в дежурной комнате". Так все и оказалось, как подумал Каштанкин. Младший лейтенант просил назначить его летать с кем-нибудь посменно или допустить на "ил" хотя бы воздушным стрелком.
   - Вас сколько времени учили? - перебил летчика Салов, причем таким резким тоном, какого Каштанкин в его разговорах не помнил.
   - Больше двух лет, если с теоретической подготовкой считать, - понурил голову летчик, понимая, почему задал такой вопрос политработник.
   - А воздушного стрелка в несколько раз быстрее готовят. Но не только это важно, не каждый рожден летать, не из каждого летчик может получиться. Будет и для вас, пилота, настоящее дело. Вы меня понимаете?
   Лицо молодого лейтенанта просияло. Слова комиссара прозвучали для него как похвала за ревность в службе. Летчик оценил это и с благодарностью посмотрел на Салова. Однако биться с врагом ему хотелось конечно же не в будущем, а сейчас, и он стоял на своем.
   Характер настойчивый люблю, - шепнул комиссар Виктору Николаевичу, а в полный голос добавил:
   - Говорите, что готовы летать, - значит, будете. Не воздушным стрелком, а в третью смену на моей машине. Салов не сказал, что самому-то ему не летать никак нельзя, но авиаторы знал об этом без всяких слов. А молодой пилот остыл, присмирел и как бы виновато обратился к политработнику:
   - Вы, наверно, думаете, что мне легче говорить о первом боевом вылете, чем его совершить, а спорить с комиссаром куда проще, чем с врагом в воздухе?
   Батальонный комиссар от души рассмеялся:
   - Не робейте. Не был бы с детства "воинствующим безбожником", сказал бы, что не боги горшки обжигают. К тому же самолет - не горшок, а обжигаются и горят пусть фашистские пираты. Для начала, - продолжал Салов, - слетаете с командиром эскадрильи на учебном самолете, а к вечеру - в третью смену на моей "девятке"... Вон, смотрите, носилки несут, за работу!
   Вместе с другими авиаторам комиссар и Каштанкин работали до вечера, пока по-южному, почти без сумерек, не настудила темнота.
   Сложив носилки и лопаты, летчики и техники окружили батальонного комиссара. Говорили о том, что знают наземную обстановку лишь на своем участке, а что за радиусом действий - - представляют порой весьма смутно. Комиссар ответил, что обстановку перед всем фронтом знает командующий, но она меняется, и всем знать ее, наверно, не обязательно. В общих же чертах он готов о ней рассказать.
   Все согласно закивали головами, и Салов стал говорить о продвижении врага к Большому Кавказу и Сталинграду, о необходимости стоять в каждом бою насмерть. С убежденностью сказал он о том, что еще до конца года фашисты выдохнутся, недолго осталось ждать перелома в войне...
   Был уже поздний час, когда комиссар полка и капитан Каштанкин попали в мастерские. Здесь у штурмовика, при свете небольших Лампочек, подсоединенных к старому аккумулятору, трудились лишь краснофлотцы-ремонтники.
   Вошедших окружили краснофлотцы, попросили, чтобы чаще бывали у них летчики, рассказывали о полетах и боевых делах.
   - Тут такое дело, - степенью говорил один из моряков. - Латаем мы самолеты, видим пробоины от осколков, а вот картину боя и как наши летчики воюют, тоже знать надобно...
   - Вот товарищ капитан как-нибудь зайдет и расскажет, - сказал Салов, кивнув на Каштанкина. - У него впечатлений предостаточно.
   - Наслышаны, что и вы, товарищ комиссар, в боях удачливы, но о себе никогда не говорите, - с хитринкой в голосе проговорил пожилой краснофлотец. - А ведь говорите все о других летчиках.
   - Военная тайна, - попытался отшутиться Салов.
   - Так и всегда, - не то с обидой, не то с одобрением сказал пармовец, о себе ни слова, все о других.
   - Что я! О себе одно сказать могу: пока руки держат штурвал, а глаза видят небо и землю, буду сражаться, - ответил комиссар, - А что о себе расскажешь? Что-то было, а вроде ничего особенного и не было...
   "Вот тут батальонный комиссар похож на большинство летчиков, - подумал Каштанкин, - многие так отвечают... А я что рассказал бы? Жене пишу кое-что, так это скорее для детей: когда вырастут, больше обо мне будут знать. Еще в газетах о нас писали. Меня ведь, если что, ребята и не запомнят. Малы еще очень..."
   13
   Передовицу в газете "Красный флот" первым прочитал батальонный комиссар Салов. Он сам разыскал Каштанкина и, вручая ему свежий номер, улыбаясь, сказал:
   - Бывает ведь и так: похвалили человека, а он и успокоился. - Салов внимательно посмотрел в глаза капитану. - Ну, это к слову, потому что летчику без самокритики никак нельзя.
   Каштанкин понимающе кивнул и, взяв газету, стал читать. Статья называлась "Бить врага всей мощью авиационного оружия", и были в ней такие строки:
   "Наиболее эффективно действуют по аэродромам наши самолеты-штурмовики. Подразделение, которым командует капитан Каштанкин, только за один вылет бомбами и пулеметно-пушечным огнем уничтожило и повредило на земле свыше 20 вражеских самолетов... За короткий срок они разрушили несколько переправ, сожгли много танков, истребили сотни гитлеровцев..."
   Но не сами по себе приходили боевые успехи. Стремление воевать лучше, обязательно победить, отыскать новые приемы, неудовлетворенность достигнутым всегда отличали Каштанкина. После одного из боев, в котором эскадрилья потеряла самолет, летчика и стрелка и не полностью решила задачу, он стал размышлять о том, что за призывом воевать активно, творчески подчас не стоят конкретные дела: бомбят с круга по одному - прием врагу хорошо известный, редко используются налеты с разных высот и направлений, не всегда грамотно проводится противозенитный маневр. Получалось, что прошлый опыт часто становится грузом, который тянет к шаблону в действиях на поле боя.
   Виктор Николаевич потер переносицу; он иногда делал это, когда решал трудную задачу, и остро отточенным карандашом стал рисовать кружки и крестики - цели и самолеты. На бумагу ложились варианты боев: выход из-за облаков и со стороны солнца, атаки с разных высот и направлений.
   Думая о завтрашних боях, капитан не забывал о тех, кому предстоит их вести. Его подчиненные - летчики, воздушные стрелки, техники - люди разные по роду выполняемой работы, опыту, знаниям. Взять хотя бы только летчиков: один точнее бомбит, другой - стреляет, третий больше привык к групповым ударам, четвертый инициативнее действует в одиночку. Это тоже надо учитывать, чтобы воевать эскадрильей творчески.
   Такие мысли приводили к определенным решениям. Каштанкин посоветовался с парторгом эскадрильи и на совещании рассказал о своих раздумьях, обращаясь к схемам боев, приводя примеры удачных и неудачных действий подчиненных. И словно оживали нарисованные им крестики и кружочки, изготовленные механиками макеты наших и немецких самолетов, приходили в движение стрелы на картах.
   Нашлось что сказать и предложить почти у каждого, разгорелись такие споры, словно проходило не служебное совещание, а беседа в курилке. Парторг эскадрильи улыбнулся: они с командиром так и задумали.
   Пусть выскажется каждый, сердцем поймет, что можно и нужно воевать лучше.
   Каштанкин слушал летчиков и размышлял о том, что заметно выросли они в последнее время. Не только о выполнении задач беспокоятся, но и какой ценой, как это сделать тактически грамотнее, надежнее. О себе Виктор Николаевич не думал, но это не меняло того обстоятельства, что в словах летчиков эскадрильи - его опыт, в мыслях - частица его мыслей, в их боевых победах его наука.
   С гордостью смотрел Виктор Николаевич на товарищей. На похвалу он был в общем-то скуп, но тут не удержался, сказал, что неплохо умом пораскинули, теперь следует потрудиться, чтобы теория приобрела материальную силу.
   Закончив выступление, отодвинул листы с кружочками и крестиками, макеты самолетов, раскрыл карту - боевое задание на завтра...
   На другой день был бой, в котором "илы" стремительно, с различных высот и направлений нанесли удар по большой железнодорожной станции, скопившимся на ней эшелонам. Летчики видели, как у орудий метались вражеские зенитчики, не зная, с какой стороны ставить завесу летящим, казалось, со всех сторон штурмовикам.
   Каштанкин ударил по батарее реактивными снарядами. У орудий запрыгал огненный смерч. Бомбы с других самолетов падали на вагоны, на станционные постройки. Загорелись составы, цистерны с горючим. Над железнодорожным узлом, закрывая небо черной гарью, заполыхало дымное пламя. Краснозвездные штурмовики уходили к своему аэродрому без потерь.
   В авиации говорят, что разбор полетов - лучшая форма учебы. На нем, отметив удачные действия пилотов, командир эскадрильи сказал:
   - Вы знаете, в налете участвовала "девятка". Фашисты вопили по радио, что их атакует двадцать "илов", просили прислать побольше истребителей. Небо врагу с овчинку показалось. - Каштанкин с теплотой, как и после вчерашнего занятия, оглядел летчиков и продолжил:
   - Вот это бой! Доказали, что штурмовики не те, кто летает на самолетах-штурмовиках, а те, кто врага умело штурмует!
   После первого, довольно легкого ранения в сентябре 1941 года пули и осколки зенитных снарядов словно облетали Виктора Николаевича стороной, хотя нередко он возвращался на аэродром на такой поврежденной машине, что механик самолета и моторист головами качали, как она в воздухе держалась, а Каштанкин виновато улыбался: "Привез вам, друзья, работы..." Но из последнего вылета он "привез работы" и техникам, и врачам.
   В штурмовик попало несколько снарядов. Заклинило руль поворота, отбило часть стабилизатора. Самолет был еле управляем. Самого летчика тоже ранило. Раскаленный осколок снаряда пробил борт кабины и обжег кисть. Рука упала с ручки управления, самолет свалился вправо. Капитан перехватил ручку здоровой рукой и выровнял машину. Но нужно было не только вести самолет, но и управлять рычагом газа, обеспечивая питание мотору. Каштанкин закрепил сектор газа на средние обороты двигателя.
   Кровь капала на пол кабины, и Виктор Николаевич почувствовал, что все больше слабеет. К горлу подступила противная тошнота. Он открыл фонарь кабины. В нее ворвался свежий, прохладный воздух. Словно чудодейственная живая вода, он давал пилоту сил.
   Посадку капитан Каштанкин произвел на высокой скорости, и штурмовик долго скользил по траве. "Для самолета - это дорожка в ремонт, для меня - в госпиталь. Только бы покороче оказались эти пути-дороги", - подумал летчик.
   14
   Белая больничная койка, белый потолок, белые стены. Непроходящая боль в распухшей, одеревеневшей руке. Сосредоточенность и строгость в глазах хирурга при осмотре его раны, - значит, не такая уж она легкая у него, как казалось самому Каштанкину.
   За окном сгущались сумерки. Виктор Николаевич натянул на голову одеяло. Мысли уносили его в прошлое, в Ленинград, в Ригу, а когда снова возвращались к сегодняшнему дню, беспокойно становилось на душе. Сможет ли он теперь управлять самолетом, не закроет ли рана ему дорогу в небо?
   Каштанкин представил кабину "ила". Перед ним ручка управления самолетом с боевыми кнопками пушек и пулеметов, за ними приборная доска - высотомер, указатель скорости, авиагоризонт, манометры. Справа - электросбрасыватель бомб и реактивных снарядов, слева - рукоятка управления режимом работы двигателя - сектор газа. Все это было настолько знакомо, что капитан физически почувствовал себя рядом с приборами, в кабине штурмовика. Ему вдруг представилось, что рули - продолжение ног, а продолжение рук - крылья. Но могут ли крылья быть продолжением изуродованной руки?..
   Дни складывались в недели, недели в месяцы. А лечат не только врачи, лечит и время. Радовали и добрые вести с фронтов, а у победителей раны всегда заживают быстрее. Побеждал их и сильный, молодой организм летчика.
   - Молодцом! Молодцом! - похвалил его при обходе врач, осмотрев рану.
   - Значит, скоро и летать смогу? - спросил Каштанкин, хотя этот вопрос уже задавал врачу много раз.
   - Все будет, как было. Летайте в небе, да не забывайте, что фашизм с землей сделал! - задумчиво проговорил врач, наверно, вспомнив о погибшей семье.
   - Ничего не забуду, доктор!
   И вот он пришел - последний вечер пребывания в госпитале. Последний обед, последний ужин. Последняя вечерняя прогулка. На западе еще горела светлая полоска уходящего дня, а с востока надвигалась ночь. "За ней придут другие, новые дни. Что принесут они?" - подумал Виктор Николаевич. На сердце у него было светло и радостно, крепла уверенность в том, что следующие дни и месяцы принесут добрые вести с фронтов, удачно сложится боевая судьба.
   Было радостно еще и потому, что по дороге из госпиталя в запасной авиационный полк предстояло свидание с женой. Он послал телеграмму, чтобы Вера Афанасьевна приехала на станцию, мимо которой должен будет пройти его поезд.
   - Скоро станция Поворино? - спросил Виктор Николаевич проводницу.
   - Вы, товарищ, пять минут назад об этом спрашивали, я ответила: через час!
   Неужели прошло всего пять минут и почему так медленно идет поезд? Что он так разволновался? Может, и не приедет жена, запоздала телеграмма или дети нездоровы, тогда вовсе не вырваться, а в это Поворино сколько времени добираться...
   Задолго до остановки Виктор Николаевич вышел в тамбур. Вот семафор, вот и станция.. Жену он увидел сразу. Впереди у них было пять минут - время стоянки поезда. Хотелось сказать многое, очень многое, и вдруг все главные слова пропали, остались простые:
   "Дети здоровы, растут. На тебя похожи...", "Мои раны зажили. Все хорошо...", "Я так соскучилась, хотя бы дали отпуск...", "Какой отпуск, такая война..."
   А может быть, эти простые слова и были самыми главными...
   Как мгновения пролетели минуты: примерно по полторы за каждый год ожидания встречи.
   Ударил станционный колокол. Он тихо сказал:
   - Пора. Пора...
   Она ответила: "Береги себя", а знала, что не будет беречь, не такой он человек.
   Капитан запрыгнул в вагон на ходу.
   На всех фронтах от Баренцева моря до Черного полыхала война, и надо было спешить.
   15
   Немало городов больших и малых повидал Виктор Николаевич за свою жизнь, а вот небольшой городок, на окраине которого стоял запасной авиационный полк и где пришлось служить с осени сорок второго, так и не увидел. Запомнился лишь небольшой грязный вокзал, куда приехал после госпиталя и откуда уезжал в мае 1943 года, получив новое назначение.
   Здесь же в запасном полку его разыскало письмо-треугольник, Виктор Николаевич повертел в руках конверт, почерк незнакомый, под обратным адресом четко выведено "Федоров". Каштанкин никак не мог вспомнить, кто он, где перекрещивались их жизненные пути-дороги. Но когда вскрыл письмо, то сразу понял: Федоров - тот летчик, который просился у комиссара Салова послать его в бой, хотя бы воздушным стрелком. Комиссар полка тогда разрешил ему летать с ним посменно на одной машине. "Помню, мы встретились, когда вы уезжали по ранению в госпиталь, - писал летчик. - С трудом узнал, где вы теперь служите, и решил написать о дорогом для нас обоих человеке - комиссаре Салове. Правда, в последнее время он был уже не комиссаром, а заместителем по политчасти, но все по-прежнему называли его комиссаром. Так и я его называю в письме.
   Он не должен был лететь в трагически закончившийся полет. И вообще не дело политработника части выполнять обязанности воздушного стрелка. Помните, при вас был разговор, когда он мне говорил, что летчика готовить дольше и труднее. Но случилось так, что воздушный стрелок на одной из машин был ранен, а "ил" комиссара находился в ремонте, и товарищ Салов сел к пулемету в заднюю кабину.
   Их сбили за линией фронта. Горящий самолет сел в поле у редкого кустарника. Летчики хотели скрыться, чтобы потом перебраться через линию фронта к своим, но их окружили фашисты. Тогда комиссар и летчик вернулись в машину, и комиссар из задней кабины бил по врагам из пулемета, пока не взорвался штурмовик.
   Об этом мы узнали через несколько дней от местных жителей.
   В тот день я был принят в партию. Я поклялся быть таким же, каким был наш незабвенный товарищ комиссар..."
   Каштанкин разгладил ладонью листок. Скорбная весть всколыхнула в памяти все те немногие встречи с Садовым, разговоры, которые они вели. Высокие слова, свои призывы комиссар подкреплял делом каждый день и час, он подтвердил их и героической смертью. И еще Виктор Николаевич подумал, что, оказывается, жизненный потолок летчика, о котором когда-то говорил Салов, проявился даже не на высоте, не в заоблачной дали, а у земли и на земле.
   В марте 1943 года Каштанкину было присвоено звание майора, а вскоре он получил совершенно неожиданное назначение: на западе шли жестокие бои, а его направили в сторону, противоположную от фронта, на Тихоокеанский флот. На его рапорт послать на фронт ответили, что его боевой опыт принадлежит не ему одному, его надо передавать молодежи, помогать осваивать новые машины, которые только начали получать дальневосточники.
   Путь майора Каштанкина пролег через всю страну. Поезд уходил из затемненного города. По дороге с непривычки удивляли освещенные, как казалось, живущие без войны, мирной жизнью города, а прибыл в затемненный Владивосток. Ни единого огонька, патрули на улицах города.
   "Война далеко, а будто снова на фронте", - подумал Виктор Николаевич, ожидая приема у командующего авиацией. Он вспомнил о провокациях на восточных границах - на Хасане, на Халхин-Голе, подумал, что и сейчас по обе стороны границы заряжено оружие. Дальневосточный округ преобразован во фронт, и он находится в повышенной боевой готовности...
   Об этом напомнил в беседе командующий, затем перешел к положению в авиационном полку ВВС Тихоокеанского флота, которым майору предстояло командовать.
   Каштанкин принял полк, куда поступали новые "илы" и прибывали молодые летчики. Началась напряженная учеба. Много часов он провел в воздухе, летал с каждым командиром эскадрильи и командиром звена.
   Опыт - дело наживное. Результаты сказались довольно скоро. Личный состав был быстро переучен на новую материальную часть. Требовательные и обычно скупые на похвалу проверяющие не раз отмечали, что боевая готовность, тактическая подготовка летчиков части и техническое состояние самолетов хорошее.
   Бывший сослуживец Каштанкина по 37-му авиационному полку ВВС Тихоокеанского флота А. А. Харитоновский рассказывал о В. Н. Каштанкине как об умелом воспитателе, мастере воздушного боя, требовательном офицере, человеке солидных военных знаний и большого общего кругозора. "Будучи в гостях у подводников, к их удивлению, он подробно говорил о тактико-технических характеристиках кораблей ряда стран мира, сравнивал их боевые возможности и мореходные качества. А когда в части по некоторым вопросам не хватало технической литературы, летчики пользовались чертежами, схемами, рисунками и конспектами Виктора Николаевича. С ним интересно было беседовать о литературе, музыке, театре..." - вспоминал Александр Александрович.
   Часть майора Каштанкина была на Тихоокеанском флоте на хорошем счету. Летчики отличались высокой подготовкой, подразделения - слетанностью. Кадровый военный, Виктор Николаевич почти всю сознательную жизнь готовил себя к войне. Но теперь личной подготовки было мало, надо было учить других для этой черновой военной работы - боев.
   Он готовил пилотов с учетом изменений в технике и тактике, воспитывал у них решительность, самоотверженность, мужество.
   Все время службы на Дальнем Востоке Каштанкин не терял надежды 'вернуться на фронт.
   - Вот подживут раны, обучу и воспитаю своих орлов, а потом опять воевать буду, - говорил он товарищам.
   Решив, что такое время пришло, он подал рапорт генералу, своему начальнику: "Все годы учебы в мирный период я готовился к войне. Ради любви к военному делу я пошел добровольно на флот, а затем в авиацию... Пошлите меня в действующую часть. Здесь есть офицеры, которые вполне заменят меня".
   В январе 1944 года его просьбу удовлетворили. Майора Каштанкина направили в распоряжение командования ВВС Краснознаменного Балтийского флота. Он получил назначение в стоявший под Ленинградом 7-й гвардейский штурмовой авиационный полк помощником командира по летной подготовке. "Назначением я исключительно доволен, - делился он новостями в письме другу. - Снова настоящая боевая работа, причем в самых дорогих для меня местах". Он возвратился в края, где юношей начинал трудовую жизнь, а затем службу на флоте, где закончил теоретический курс школы летчиков и откуда уезжал в трудные блокадные дни.
   Больше двух лет немецко-фашистские войска создавали укрепления под Ленинградом. "Неприступным северным валом", "стальным кольцом" называли свою оборону гитлеровцы. И все это "неприступное", "стальное", "долговременное" было сокрушено нашими воинами за пять дней.
   В ранний предрассветный час 14 января 1944 года скрытно сосредоточенная командованием на Ораниенбаумском плацдарме - небольшом пятачке земли, откуда меньше всего фашисты ожидали наших активных действий, 2-я ударная армия перешла в наступление. На день позже, 15 января, после почти двухчасовой артподготовки, прижимаясь к своему огненному валу - частым разрывам снарядов, двинулись на Пулковские высоты дивизии 42-й армии Ленинградского фронта. С воздуха наши части вместе с авиацией фронта поддерживали Военно-Воздушные Силы Краснознаменного Балтийского флота.
   Ночью флотские бомбардировщики нанесли удар по коммуникациям, разгромили штаб дивизии в Ропше. Но к утру погода окончательно испортилась.
   В тот день из-за непогоды летали только "илы" штурмовой авиадивизии. Военный совет Ленинградского фронта объявил благодарность всем экипажам морской авиации, совершившим боевые полеты 14 января.
   В последующие дни юго-восточнее Ропши соединились войска, продвигавшиеся из пригородов Ленинграда и из Ораниенбаума, образовав единый фронт наступления.
   Каштанкин вернулся в только что освобожденный от блокады Ленинград в начале 1944 года. В городе он пробыл недолго, всего несколько часов, но и за короткое время успел разглядеть произошедшие перемены. На предприятия и в дома пришли свет, вода и тепло, чисто было на улицах, бойко работали магазины, транспорт. Главное - иными выглядели люди, они будто распрямились и помолодели. Теперь они были лучше одеты: вместо фуфаек - пальто, женщины вынули цветастые платки, меховые шапочки. Небольшие эти детали говорили о многом: город победил, он восстанавливал хозяйство, залечивал раны...
   Фамилию командира 7-го гвардейского штурмового авиаполка гвардии майора А. Е. Мазуренко Каштанкин слышал много раз, читал в газетах о его славных боевых делах, и вот теперь состоялось их знакомство. Молодое приятное лицо с гладко зачесанными назад темными волосами, живые выразительные глаза, аккуратно подстриженные усики. Командир полка показался Виктору Николаевичу моложе своих лет. Держался он просто, дружески, рассказал об участии летчиков в прорыве блокады, заметил, что враг находится не слишком-то далеко от города, наступление продолжается и боевой работы хватает. Посоветовал пойти на стоянку самолетов, познакомиться с людьми.
   - Вот и начнем знакомство с инженера полка, легок на помине, - сказал Мазуренко, поправляя черно-смолистые усы. - Подчиненные о нем говорят: "Он мог бы даже без ключей сменить две дюжины свечей!"
   - Признание высокого класса работы, - заметил Каштанкин.
   Человек подвижный, никогда не сидящий без дела, с открытым добрым лицом, инженер-майор произвел на Виктора Николаевича самое благоприятное впечатление.
   - Чего меня рассматриваете, не девушка, - улыбнулся он, - пойдемте самолет покажу, с экипажем познакомлю.
   У расчехленного самолета, к которому привел инженер полка Каштанкина, колдовали специалисты, проводили регламентные работы.
   - Вот ваш командир экипажа, но начальник не только ваш - новый помощник командира полка майор Каштанкин, - представил Виктора Николаевича инженер.
   Майор познакомился с техником самолета, представился и невысокий круглолицый юноша в черной летной куртке с коричневым меховым воротником: