Страница:
– Я ведь не знал, что тут собаки.
– Ну хорошо, а дом-то, дом ты видел?
– Да, сэр.
Мужчина пригляделся к нему, прищурился:
– Ба, ты же сын Уилла Парэма! Я правильно говорю?
– Да, сэр.
– Как тебя звать-то?
– Билли Парэм.
– Слушай, Билли, мой вопрос, конечно, может тебе показаться глупым, но что ты тут с этой зверюгой делаешь?
– Я поймал ее.
– Ну, это я как будто бы догадался. Сама-то она вряд ли стала бы разгуливать с палкой в зубах. Ты поймал ее, и куда?
– Ну как куда… Домой.
– Так ведь нет же! Твой дом там, а ехал ты аж вона куда.
– Сперва я домой ее повел, а потом передумал.
– И что надумал?
Мальчик не ответил. Собаки расхаживали туда-сюда, вздыбив на загривках шерсть.
– Р. Л., уведи собак и запри в доме. Маме скажи, что я сейчас приду. – И вновь обратился к мальчику: – Как ты теперь свою лошадь-то поймаешь?
– Ну как… Схожу да поймаю, наверное.
– Так ведь до первого забора отсюда около двух миль.
Мальчик стоял, держал волчицу. Бросил взгляд вдоль дороги в направлении, куда ускакал конь.
– Как насчет грузовика? Твоя зверюга в кузове поедет? – спросил мужчина.
В ответ мальчик красноречиво скривился.
– Ч-черт, – проговорил мужчина. – Я ведь как лучше хочу. Р. Л., подбросишь парня на грузовике, чтобы он лошадь поймал?
– Да, сэр. А его лошадь трудно поймать?
– Твою лошадь трудно поймать? – спросил мужчина.
– Да нет, сэр.
– Говорит, нет.
– Ну так в чем проблема? Тогда, если у него нет желания прокатиться, я могу и сам поймать для него лошадь.
– Да ну, ты просто не хочешь волка с собой везти.
– Да не в желании дело. А просто это не получится никак.
– Нет, ну, с одной стороны, понятно: из кузова волк может выпрыгнуть, но ты же можешь взять его с собой в кабину, а пацана посадил бы сзади, нет?
В это время Р. Л. соединил двух собак обрывками цепи и привязывал к ним третью поясным ремнем.
– Ага! Вот прямо сплю и вижу, как я еду по дороге с волком в кабине грузовика, – сказал он. – Картинка – загляденье!
Хозяин дома постоял, поглядел на волчицу. Потянулся поправить шляпу, но шляпы на голове не оказалось, поэтому он почесал в затылке. Поглядел на мальчика.
– Ну вот, я думал, знаю в тутошних местах всех сумасшедших. Но нет, их численность растет. Притом что даже близкие соседи нет-нет да и сбрендят. Ты нынче ужинал?
– Нет, сэр.
– Тогда пошли в дом.
– А ее мне куда?
– Ее?
– Ну, в смысле, волчицу.
– Что ж, полежит в кухне на диванчике, подождет, пока люди поедят.
– Как это – на диванчике?
– Шутка, шутка, сынок… Елы-палы, увидев подобную зверюгу в доме, жена заорет так, что слышно будет даже в Альбукерке, причем без всяких этих ваших телефонов.
– Я не хотел бы оставлять ее снаружи. Кто-нибудь может на нее напасть.
– Это я понимаю. Не переживай. Я бы тоже не стал оставлять ее одну. Не дай бог кто увидит – принесут мне рубашку с о-очень длинными рукавами.
В результате волчицу заперли в коптильне, а сами пошли в кухню. Хозяин бросил взгляд на винтовку в руках у мальчика, но ничего не сказал. Когда подошли к кухонной двери, мальчик прислонил ее к стене дома, хозяин отворил перед ним дверь; вошли.
У женщины, которая встретила их в кухне, ужин стоял в духовке, подогревался, она опять все вынула и поставила тарелку перед мальчиком. Слышно было, как снаружи Р. Л. заводит грузовик. На столе появились миски с картофельным пюре и пестрой фасолью пинто и сковорода жареного мяса. Когда тарелка мальчика стала полна почти до краев, он посмотрел на хозяина. Мужчина взглядом указал на свою тарелку.
– Мы-то ведь уже благословили пищу, – сказал он. – Так что, если у тебя нет каких-нибудь своих особых соображений, бери вилку и налетай.
– Да, сэр.
Они принялись есть.
– Мать, – сказал мужчина, – а слабó тебе разговорить этого юношу: пусть он расскажет нам, куда это он направляется со своим lobo[55].
– Ну, если он сам говорить не хочет, так он и не обязан, – ответила женщина.
– Я веду ее в Мексику.
Мужчина потянулся к маслу.
– Что ж, – сказал он. – Вполне такая здравая идея.
– Собираюсь отвести ее туда и отпустить.
Мужчина кивнул.
– Отпустить… – сказал он.
– Да, сэр.
– А! У нее там, не иначе, щенки где-нибудь, да?
– Нет, сэр. Щенков у нее еще нет.
– Ты уверен?
– Да, сэр. У нее они только намечаются.
– А что ты так мексиканцев-то невзлюбил?
– Да нет, я ничего против них не имею.
– Просто считаешь, что лишняя пара-тройка волков им не помешает, так, что ли?
Мальчик отрезал мяса и поддел его на вилку. Мужчина за ним наблюдал.
– А ты знаешь, как они там от одних только гремучих змей страдают?
– Да я ведь не собираюсь ее никому навязывать. Просто отведу туда и отпущу. Ведь она оттуда и пришла.
Мужчина принялся очень тщательно размазывать масло ножом по крекеру. Накрыл намазанный крекер другим и посмотрел на мальчика.
– А ты, однако, странный малый, – сказал он. – Ты это знаешь?
– Нет, сэр. Я всегда обыкновенный был, такой же, как и все, насколько я знаю.
– Да нет, ты не такой же.
– Да, сэр.
– Ты мне вот что скажи. Ведь ты не собираешься просто перетащить эту свою зверюгу через границу и тут же выкинуть, нет? Потому что если так, то я возьму винтовку и пойду за тобой следом.
– Я собирался отвести ее обратно в горы.
– Отвести ее обратно в горы, – повторил мужчина. Задумчиво поглядел на крекер, медленно откусил.
– А твои родители сами откуда родом? – спросила женщина.
– Родители? Живут в Лас-Чаркасе.
– Она имела в виду, раньше. Где они раньше жили, – пояснил мужчина.
– А! Сюда мы переехали из округа Гранта. А туда из Де-Бака{17}.
Мужчина кивнул.
– Вообще-то, мы уже давно здесь живем.
– Давно – это сколько?
– Да где-то лет десять.
– Десять лет, – сказал мужчина. – Время-то как летит, а?
– А ты давай ешь, ешь, – сказала женщина. – Не обращай на него внимания.
Сидят едят. Через некоторое время раздается шум мотора – это мимо дома проехал вернувшийся во двор грузовик. Женщина поднялась из-за стола и пошла за тарелкой для Р. Л., которая тоже подогревалась в духовке.
Когда они вышли из дому, был уже вечер, холодало, и солнце на западе висело совсем низко над горами. Бёрд стоял во дворе, привязанный к воротам веревкой, с уздечкой и поводьями, переброшенными через рожок седла. Встав в дверях кухни, женщина смотрела, как все пошли к коптильне.
– Дверь поосторожнее открывайте, – сказал хозяин дома. – Если эта зверюга распутала завязку у себя на морде, мы пожалеем, что не сидим в ванне с аллигатором.
– Да, сэр, – сказал мальчик.
Мужчина вынул из пробоя незапертый замок, и мальчик осторожно толкнул дверь внутрь. Волчица стояла, забившись в угол. В маленьком саманном строении окон не было, и, когда на нее упал свет, она моргнула.
– С ней все нормально, – сказал мальчик и распахнул дверь.
– Бедняжка, – сказала женщина.
Хозяин дома досадливо обернулся.
– Джейн Элен, – сказал он, – что тебе тут надо?
– Это ужас, что у нее с ногой. Пойду схожу за Хайме.
– Куда-куда ты сходишь?
– Куда надо. Ждите здесь.
Она повернулась и направилась через двор. На полпути сняла наброшенное на плечи пальто и надела его в рукава. Мужчина прислонился к косяку и покачал головой.
– Куда это она? – спросил мальчик.
– Полку сумасшедших прибыло, – проворчал мужчина. – Поветрие такое, что ли…
Стоя в дверях, он стал сворачивать самокрутку; мальчик сидел, держал за веревку волка.
– Не употребляешь еще? – спросил мужчина.
– Нет, сэр.
– Это правильно. Нечего и начинать.
Он прикурил. Поглядел на мальчика.
– Вот прямо сейчас. Сколько бы ты взял за нее денег? – сказал он.
– Она не продается.
– А если б продавалась, сколько бы взял?
– Нисколько. Потому что не продаю.
Когда женщина вернулась, она пришла не одна, привела старого мексиканца с небольшим зеленым жестяным ящичком под мышкой. Поприветствовав хозяина дома, он поправил шляпу и вошел в коптильню, женщина за ним. Женщина несла в руках стопку чистых салфеток. Мексиканец кивнул мальчику, опять коснулся шляпы, встал перед волчицей на колени и присмотрелся.
– ¿Puede detenerla?[56] – спросил он.
– Sí[57], – сказал мальчик.
– ¿Necesitas más luz?[58] – спросила женщина.
– Sí[59], – сказал мексиканец.
Хозяин ранчо вышел во двор, бросил под ноги самокрутку и затоптал ее. Волчицу передвинули ближе к двери, и мальчик держал ее, пока мексиканец, взяв за локоть, изучал покалеченную ногу. Женщина поставила жестяной ящик на пол, открыла и вынула оттуда бутылочку с настойкой гамамелиса, смочила им салфетку. Подала ее мексиканцу, тот взял и посмотрел на мальчика:
– ¿Estás listo, joven?[60]
– Listo[61].
Повалив волчицу, он обхватил ее руками и ногами. Мексиканец схватил ее переднюю ногу и стал промывать рану.
Волчица полузадушенно взлаяла, приподнялась, выгнувшись в руках у мальчика, и выдернула у мексиканца свою ногу.
– Otra vez[62], – сказал мексиканец.
Они начали сызнова.
Вторая попытка кончилась тем, что волчица сбросила и поволокла Билли по полу, мексиканец едва успел отскочить. Женщина к тому времени уже отошла назад. Волчица стояла, то втягивая, то выдувая слюну сквозь зубы; мальчик лежал на полу под ней, вцепившись в ее шею. Стоявший во дворе хозяин ранчо вынул было кисет, чтобы свернуть очередную самокрутку, но передумал, убрал кисет в карман рубашки и поправил шляпу.
– Держись, сейчас, сейчас, – сказал он. – Черт подери! Одну секунду.
Протиснувшись в дверь, он ухватил веревку лассо и накрутил ее на кулак.
– Если народ узнает, что я тут помогал лечить волчицу, мне ж в этих краях житья не будет! – сказал он. – Ну ладно. Давайте, делайте свое черное дело. Ándale[63].
Операция по спасению волчьей лапы закончилась с последними лучами солнца. Мексиканец приладил сорванный кусок шкуры на место и при помощи маленькой кривой иголки и хирургических щипцов мало-помалу зашил рану, после чего наложил на шов ланолиновый бальзам «Корона», обернул салфеткой и забинтовал ногу. Из дому к этому времени вышел и Р. Л., стоял и наблюдал, ковыряя в зубах.
– А ты воды ей давал? – спросила женщина.
– Да, мэм. Правда, пить ей довольно трудно.
– Но если морду развязать, я думаю, она укусит.
Хозяин ранчо переступил через волчицу и шагнул во двор.
– Укусит, – пробормотал он. – Размечталась, прости господи… Она укусит!
Когда минут через тридцать Билли выехал со двора, уже почти стемнело. Капкан он отдал на сохранение хозяину ранчо, а при себе вез огромный тряпичный сверток с провиантом, уложенный в седельную сумку вместе с запасом бинтов и склянкой бальзама «Корона». Снабдили его и старым мексиканским одеялом из Салтийо{18}, которое он привязал к седлу сзади. Мало того, кто-то срастил куском новой кожи порванный чумбур, а на волчице теперь красовался мощный кожаный ошейник с медной пластинкой, на которой был выбит адрес и фамилия хозяина ранчо. Он проводил Билли до ворот усадьбы, отомкнул и распахнул их перед мальчиком, тот вывел коня с волчицей за территорию и вскочил в седло.
– Будь осторожен, сынок, – сказал мужчина.
– Да, сэр. Я постараюсь. Спасибо.
– Я ведь подумывал о том, чтобы тебя задержать здесь. И послать за твоим отцом.
– Да, сэр. Я понимаю вас.
– Как бы он не вздумал теперь наказать меня.
– Нет, он не такой.
– Что ж. Смотри не попадись бандитам.
– Да, сэр. Я постараюсь. И передайте от меня спасибо хозяйке.
Мужчина кивнул. Мальчик поднял руку, повернул коня и направил его вместе с ковыляющей сзади волчицей в темную степь. Хозяин ранчо стоял в воротах, смотрел вслед. На юге, куда они поехали, горизонт был черен из-за громоздящихся гор, так что на фоне неба всадник выделялся мало, а вскоре и коня, и всадника поглотила наступающая ночь. Последнее, что в пустынной, продутой ветром тьме еще было различимо, – это белое пятно повязки на ноге волчицы, пляшущее в дерганом ритме, будто какой-то бледный бес прыгает и кривляется в густеющей тьме и холодрыге. Потом, когда исчезло и оно, он закрыл ворота и пошел в дом.
Пока не сгустились сумерки, они успели преодолеть широкое вулканическое плато, окаймленное цепочкой холмов. Холмы в синем сумраке были темно-синие, под ногами же сплошь каменные россыпи, по которым глухо хлопали круглые копыта малорослого коняшки. С востока надвигалась ночь, и поглотившая их тьма дохнула внезапным холодом, удивив безветрием; впрочем, последнего хватило ненадолго – полоса безветрия чуть постояла над ними и помчалась дальше. Как будто бы у тьмы своя душа – душа спешащего на запад убийцы солнца, во что когда-то веровали люди и во что они, возможно, снова скоро будут веровать. Но вот плато закончилось, и при последних проблесках света человек, конь и волк двинулись вверх, постепенно втягиваясь в поднимающиеся террасами, изъеденные выветриванием невысокие холмы; потом пересекли изгородь – или то место, где эта изгородь когда-то стояла: сорванная проволока, перекрученная и оттащенная в сторону, давно валяется на земле, а невысокие покосившиеся столбики мескитового дерева{19} гуськом уходят в даль, в ночь, во тьму, как идущие колонной по одному сгорбленные, кривобокие старикашки. Перевал преодолели в темноте, здесь он остановил коня и посидел в седле неподвижно, наблюдая молнии, сверкающие далеко на юге, где-то над долинами Мексики. Плюясь мокрым снегом, ветер беззвучно хлестал растущие на перевале редкие деревья. Свой лагерь Билли разбил в защищенном от ветра сухом русле к югу от перевала, набрал дров, развел костер и дал волчице столько воды, сколько она смогла выпить. Потом привязал ее к облезлой культе одного из тополей, вернулся, расседлал и стреножил коня. Развернул и набросил на плечи одеяло, снял седельную сумку и примостился с ней у огня. Волчица сидела столбиком немного ниже по склону и смотрела за ним неусыпным взглядом красных, налитых пламенем костра глаз. Время от времени она наклонялась: хотелось взяться за повязку на ноге зубами, но палка в связанных челюстях лишала ее такой возможности.
Он вынул сэндвич из белого хлеба с мясом, развернул и стал есть. Пламя маленького костерка металось на ветру, косо летящая снежная морось била в лицо и шипела на углях. Он ел и смотрел на волчицу. Та вдруг навострила уши, повернулась и посмотрела в ночь, но если там кто и был, он прошел, и через некоторое время она встала, печально посмотрела на землю, место на которой было ей навязано, провернулась на месте кругом три раза и легла, глядя на огонь и прикрыв нос хвостом.
От холода ночь он провел без сна. Вставал, поддерживал огонь, и все время она за ним наблюдала. Когда пламя разгоралось ярче, ее глаза вспыхивали, как фонари над вратами в иной мир. В мир, светло горящий на краю непознаваемой бездны. В мир, построенный на крови и кровью же управляемый, такой, в котором кровь есть сущность, сердцевина, но она же и оболочка, потому что только крови под силу сдерживать бездну, ежечасно грозящую поглотить его. Билли завернулся в одеяло и продолжал наблюдать за нею. Когда эти глаза и все то племя, от имени которого они славят Господа, в конце концов уйдет, исчезнет, при всем своем величии возвратясь к первооснове, наверное, останутся другие огни, другие способы славить Творца и другие миры, по-другому построенные. Но именно этого не будет уже никогда.
Последние пару часов перед рассветом он все же вздремнул, несмотря на холод. В сером рассветном сумраке вскочил, поплотней навернул на себя одеяло и, став на колени, попытался вдохнуть жизнь в мертвые угли костра. Потом ушел от места ночевки туда, где мог бы наблюдать зарю на востоке. Но безразличное небо пустыни устилала грязная ветошь облаков. Ветер стих, рассвет был беззвучен.
Когда он подошел к волчице с флягой в руке, она не воспротивилась, даже не выгнула спину. Прикоснулся, а она лишь подвинулась. Он взял ее за ошейник, заставил лечь и стал сидя лить тонкой струйкой воду ей между зубов, а она работала языком, ее глотка подергивалась и спокойный раскосый глаз следил за его рукой. Под нижнюю скулу он подложил ей ладонь, чтобы вода не убегала зря на землю, и она выпила всю флягу до дна. Он сидел, гладил ее. Потом протянул руку, пощупал ее живот. Она забилась, глаз дико закатился. Он тихо-тихо с ней заговорил. Мягко приложил ладонь между теплых набухающих сосков. Держал так и держал. И вдруг почувствовал там шевеление.
Когда он возобновил движение через долину к югу, утреннее солнце уже золотило траву. В полумиле к востоку в степи паслась антилопа. Он обернулся – интересно, заметила ли ее волчица? Нет, не заметила. Стойко и терпеливо хромает себе вслед за конем – ни дать ни взять собака, да и только! Двигаясь таким манером, что-нибудь около полудня они пересекли государственную границу, оказавшись в Мексике, в штате Сонора. По внешности кругом все вроде точно то же, что и в стране, откуда они вышли, а между тем все чужое и все не так. Остановив коня, он посидел, окинул взглядом красные холмы на горизонте. На востоке виднелся один из тех бетонных столбиков, которыми обозначают границу. В этой пустынной глуши он походил на памятник какой-нибудь пропавшей экспедиции.
Двумя часами позже они из долины начали восхождение на холмы. Под ногами реденькая травка, повсюду кусты окотильо{20}. Впереди помаячили и куда-то испарились несколько тощих коровенок. В конце концов вышли к тропе Кахон-Бонита – главному пути через горы на юг, а еще часом позже поодаль обнаружилось небольшое ранчо.
Остановив коня, он за веревку подтащил волчицу к себе поближе, покричал, проверяя, не покажутся ли собаки, но здесь собак не было. Медленно приблизился. Ранчо состояло из трех глинобитных домиков, в дверях одного из которых стоял мужчина в лохмотьях. Все вместе было похоже на старую, заброшенную почтовую станцию. Подъехав, Билли остановился перед мужчиной и сидел, не сходя с коня и опираясь сомкнутыми ладонями на луку седла.
– ¿Adónde va?[64] – сказал мужчина.
– A las montañas[65].
Мужчина кивнул. Рукавом вытер нос, повернулся и посмотрел на упомянутые горы. Как будто прежде он толком не сознавал их близкого присутствия. Бросил взгляд на мальчика, на его коня и на волка, потом снова на мальчика.
– ¿Es cazador usted?[66]
– Sí.
– Bueno, – сказал мужчина. – Bueno[67].
Несмотря на яркое солнце, день был холодным, мужчина же тем не менее был чуть не голый, да и дыма из трубы домика не наблюдалось. Мужчина посмотрел на волчицу:
– ¿Es buena cazadora su perra?[68]
Мальчик тоже посмотрел на волчицу.
– Sí, – сказал он. – Mejor no hay[69].
– ¿Es feros?[70]
– A veces[71].
– Bueno, – сказал мужчина. – Bueno.
Затем он спросил мальчика, не найдется ли у него табака, не найдется ли кофе, не найдется ли мяса. У мальчика ничего не нашлось, и мужчина, похоже, смирился с неизбежным. Стоял, прислонясь к дверному косяку и глядя в землю. Через некоторое время мальчик понял, что тот о чем-то рассуждает сам с собой.
– Bueno, – сказал мальчик. – Hasta luego[72].
Мужчина взмахнул рукой. Лохмотья на нем всколыхнулись.
– Ándale[73], – сказал он.
Двинулись дальше. Оглянувшись, Билли увидел, что мужчина по-прежнему торчит в дверях. Стоит и смотрит на дорогу с таким видом, будто ждет – вдруг там покажется кто-нибудь еще.
В конце дня каждый раз, когда он спешивался и подходил к волчице с флягой, она неспешно ложилась и в ожидании заваливалась на бок, как дрессированная в цирке. Внимательно смотрела желтым глазом и мелко двигала ухом, будто закрепленным на шаровом шарнире. Он понятия не имел ни сколько она воды выпивает, ни сколько ей нужно. Сидел, тоненькой струйкой лил воду ей между зубов и глядел в желтый глаз. Касался плойчатой мякоти в углу рта. Рассматривал устройство усеянной прожилками бархатной раковины, в которую вливался слышимый ею мир. Разговаривал с нею. При этом конь, переставая щипать придорожную траву, поднимал голову и наделял его долгим взглядом.
И снова в путь, дальше и дальше. Вокруг было холмистое пустынное плато, тропа шла по гребням кряжей, и хотя казалась наезженной, никто им на ней не попадался. На склонах росли акации, кустарниковый дубняк. Встречались можжевеловые перелески. Вечером в сотне футах впереди на середину дороги выскочил кролик; Билли натянул поводья, свистнул в два пальца, кролик замер, а он соскочил с коня и, выхватив винтовку из кобуры, одним движением вскинул ее к плечу, взвел курок и выстрелил.
Конь в испуге шарахнулся, но Билли нащупал рядом с собой в воздухе повод, повис на нем, и конь успокоился. Волчица тем временем исчезла в придорожных кустах. Держа винтовку на уровне пояса, он выщелкнул рычагом из патронника гильзу, на лету поймал ее, сунул в карман, дослал новый патрон в патронник и, придерживая большим пальцем, снял с боевого взвода курок. После чего сбросил с седельного рожка веревку лассо и, бросив поводья, пошел смотреть, что с волчицей.
Пытаясь спрятаться, она дрожала, лежа в траве у небольшого узловатого можжевелового куста. При его приближении отпрыгнула, натянула веревку и заметалась. Он прислонил винтовку к дереву, потом, натягивая веревку, подошел к ней, стал обнимать ее и что-то говорить, но не смог ни успокоить ее, ни унять ее дрожь. Забрал винтовку, возвратился к коню, сунул стволом в кобуру и пошел вперед по дороге искать кролика.
Посередине дороги шла длинная борозда, пропаханная пулей, а кролик оказался заброшен в кусты, где и лежал среди вывалившихся серыми петлями внутренностей. Его порвало чуть не пополам, так что, собрав его сначала воедино, Билли взял его – теплого и пушистого, с мотающейся головой – и пошел через лес, пока не встретилось поваленное бурей дерево. Каблуком сбил отслоившуюся кору, смел и сдул сор, очистив на стволе ровное место, положил туда кролика, вынул нож и, оседлав древесный ствол, освежевал и выпотрошил зверька, отрезав голову и лапки. Нарезал кубиками на бревне кроличью печенку и сердце, посидел поглядел. Негусто. Обтер руку о высохшую траву, взял кролика и стал срезать мясо лентами со спины и ляжек и тоже нарезал его кубиками, пока не набралась полновесная горсть, после чего завернул все это в кроличью шкурку, а нож сложил и убрал.
Надел убитого кролика на найденный под ногами сосновый сучок и пошел назад, туда, где, вся подобравшись, лежала волчица. Сел на корточки и протянул к ней руку, но она отползла, сколько позволила веревка. Взял маленький кусочек кроличьей печенки и протянул ей. Она церемонно его обнюхала. Он наблюдал за ее взглядом: какие мысли в нем отразятся? Смотрел на ее кирзовые ноздри. Она отвернула голову, а когда он пристал к ней с этим более настойчиво, попыталась отползти.
– Может быть, ты просто недостаточно голодна еще, – сказал он. – Однако рано или поздно…
В тот вечер он разбил лагерь на маленьком болотце у наветренного откоса, долго возился, и, только насадив кролика на вертел из свежей ветки дерева паловерде и поставив его жариться над огнем, пошел посмотреть, как там конь и волчица. При его приближении она встала, и первое, что ему бросилось в глаза, – это то, что с ее ноги исчезла повязка. Лишь после этого он заметил и отсутствие палки у нее в зубах. Ну и конечно, веревки на морде.
Она стояла, глядя прямо на него и ощетинив шерсть на загривке. Веревка лассо, привязанная к ее ошейнику, извивалась по земле, и на ней заметно выделялось мокрое и истрепанное место, где она ее грызла.
Он встал как вкопанный. Потом медленно стал пятиться вдоль веревки к коню, там отвязал лассо от седельного рожка. При этом не спускал глаз с волчицы.
Взяв в руку свободный конец веревки, стал ее обходить. Поворачиваясь на месте, она следила. Между собой и волчицей он оставил маленькую сосенку. Пытался двигаться непринужденно, но чувствовал, что его замыслы у нее как на ладони. Петлей перебросил веревку через высокий сук, поймал и попятился, выбирая слабину. Веревка выползла из травы и иголок и потянула за ошейник. Волчица опустила голову и нехотя пошла.
– Ну хорошо, а дом-то, дом ты видел?
– Да, сэр.
Мужчина пригляделся к нему, прищурился:
– Ба, ты же сын Уилла Парэма! Я правильно говорю?
– Да, сэр.
– Как тебя звать-то?
– Билли Парэм.
– Слушай, Билли, мой вопрос, конечно, может тебе показаться глупым, но что ты тут с этой зверюгой делаешь?
– Я поймал ее.
– Ну, это я как будто бы догадался. Сама-то она вряд ли стала бы разгуливать с палкой в зубах. Ты поймал ее, и куда?
– Ну как куда… Домой.
– Так ведь нет же! Твой дом там, а ехал ты аж вона куда.
– Сперва я домой ее повел, а потом передумал.
– И что надумал?
Мальчик не ответил. Собаки расхаживали туда-сюда, вздыбив на загривках шерсть.
– Р. Л., уведи собак и запри в доме. Маме скажи, что я сейчас приду. – И вновь обратился к мальчику: – Как ты теперь свою лошадь-то поймаешь?
– Ну как… Схожу да поймаю, наверное.
– Так ведь до первого забора отсюда около двух миль.
Мальчик стоял, держал волчицу. Бросил взгляд вдоль дороги в направлении, куда ускакал конь.
– Как насчет грузовика? Твоя зверюга в кузове поедет? – спросил мужчина.
В ответ мальчик красноречиво скривился.
– Ч-черт, – проговорил мужчина. – Я ведь как лучше хочу. Р. Л., подбросишь парня на грузовике, чтобы он лошадь поймал?
– Да, сэр. А его лошадь трудно поймать?
– Твою лошадь трудно поймать? – спросил мужчина.
– Да нет, сэр.
– Говорит, нет.
– Ну так в чем проблема? Тогда, если у него нет желания прокатиться, я могу и сам поймать для него лошадь.
– Да ну, ты просто не хочешь волка с собой везти.
– Да не в желании дело. А просто это не получится никак.
– Нет, ну, с одной стороны, понятно: из кузова волк может выпрыгнуть, но ты же можешь взять его с собой в кабину, а пацана посадил бы сзади, нет?
В это время Р. Л. соединил двух собак обрывками цепи и привязывал к ним третью поясным ремнем.
– Ага! Вот прямо сплю и вижу, как я еду по дороге с волком в кабине грузовика, – сказал он. – Картинка – загляденье!
Хозяин дома постоял, поглядел на волчицу. Потянулся поправить шляпу, но шляпы на голове не оказалось, поэтому он почесал в затылке. Поглядел на мальчика.
– Ну вот, я думал, знаю в тутошних местах всех сумасшедших. Но нет, их численность растет. Притом что даже близкие соседи нет-нет да и сбрендят. Ты нынче ужинал?
– Нет, сэр.
– Тогда пошли в дом.
– А ее мне куда?
– Ее?
– Ну, в смысле, волчицу.
– Что ж, полежит в кухне на диванчике, подождет, пока люди поедят.
– Как это – на диванчике?
– Шутка, шутка, сынок… Елы-палы, увидев подобную зверюгу в доме, жена заорет так, что слышно будет даже в Альбукерке, причем без всяких этих ваших телефонов.
– Я не хотел бы оставлять ее снаружи. Кто-нибудь может на нее напасть.
– Это я понимаю. Не переживай. Я бы тоже не стал оставлять ее одну. Не дай бог кто увидит – принесут мне рубашку с о-очень длинными рукавами.
В результате волчицу заперли в коптильне, а сами пошли в кухню. Хозяин бросил взгляд на винтовку в руках у мальчика, но ничего не сказал. Когда подошли к кухонной двери, мальчик прислонил ее к стене дома, хозяин отворил перед ним дверь; вошли.
У женщины, которая встретила их в кухне, ужин стоял в духовке, подогревался, она опять все вынула и поставила тарелку перед мальчиком. Слышно было, как снаружи Р. Л. заводит грузовик. На столе появились миски с картофельным пюре и пестрой фасолью пинто и сковорода жареного мяса. Когда тарелка мальчика стала полна почти до краев, он посмотрел на хозяина. Мужчина взглядом указал на свою тарелку.
– Мы-то ведь уже благословили пищу, – сказал он. – Так что, если у тебя нет каких-нибудь своих особых соображений, бери вилку и налетай.
– Да, сэр.
Они принялись есть.
– Мать, – сказал мужчина, – а слабó тебе разговорить этого юношу: пусть он расскажет нам, куда это он направляется со своим lobo[55].
– Ну, если он сам говорить не хочет, так он и не обязан, – ответила женщина.
– Я веду ее в Мексику.
Мужчина потянулся к маслу.
– Что ж, – сказал он. – Вполне такая здравая идея.
– Собираюсь отвести ее туда и отпустить.
Мужчина кивнул.
– Отпустить… – сказал он.
– Да, сэр.
– А! У нее там, не иначе, щенки где-нибудь, да?
– Нет, сэр. Щенков у нее еще нет.
– Ты уверен?
– Да, сэр. У нее они только намечаются.
– А что ты так мексиканцев-то невзлюбил?
– Да нет, я ничего против них не имею.
– Просто считаешь, что лишняя пара-тройка волков им не помешает, так, что ли?
Мальчик отрезал мяса и поддел его на вилку. Мужчина за ним наблюдал.
– А ты знаешь, как они там от одних только гремучих змей страдают?
– Да я ведь не собираюсь ее никому навязывать. Просто отведу туда и отпущу. Ведь она оттуда и пришла.
Мужчина принялся очень тщательно размазывать масло ножом по крекеру. Накрыл намазанный крекер другим и посмотрел на мальчика.
– А ты, однако, странный малый, – сказал он. – Ты это знаешь?
– Нет, сэр. Я всегда обыкновенный был, такой же, как и все, насколько я знаю.
– Да нет, ты не такой же.
– Да, сэр.
– Ты мне вот что скажи. Ведь ты не собираешься просто перетащить эту свою зверюгу через границу и тут же выкинуть, нет? Потому что если так, то я возьму винтовку и пойду за тобой следом.
– Я собирался отвести ее обратно в горы.
– Отвести ее обратно в горы, – повторил мужчина. Задумчиво поглядел на крекер, медленно откусил.
– А твои родители сами откуда родом? – спросила женщина.
– Родители? Живут в Лас-Чаркасе.
– Она имела в виду, раньше. Где они раньше жили, – пояснил мужчина.
– А! Сюда мы переехали из округа Гранта. А туда из Де-Бака{17}.
Мужчина кивнул.
– Вообще-то, мы уже давно здесь живем.
– Давно – это сколько?
– Да где-то лет десять.
– Десять лет, – сказал мужчина. – Время-то как летит, а?
– А ты давай ешь, ешь, – сказала женщина. – Не обращай на него внимания.
Сидят едят. Через некоторое время раздается шум мотора – это мимо дома проехал вернувшийся во двор грузовик. Женщина поднялась из-за стола и пошла за тарелкой для Р. Л., которая тоже подогревалась в духовке.
Когда они вышли из дому, был уже вечер, холодало, и солнце на западе висело совсем низко над горами. Бёрд стоял во дворе, привязанный к воротам веревкой, с уздечкой и поводьями, переброшенными через рожок седла. Встав в дверях кухни, женщина смотрела, как все пошли к коптильне.
– Дверь поосторожнее открывайте, – сказал хозяин дома. – Если эта зверюга распутала завязку у себя на морде, мы пожалеем, что не сидим в ванне с аллигатором.
– Да, сэр, – сказал мальчик.
Мужчина вынул из пробоя незапертый замок, и мальчик осторожно толкнул дверь внутрь. Волчица стояла, забившись в угол. В маленьком саманном строении окон не было, и, когда на нее упал свет, она моргнула.
– С ней все нормально, – сказал мальчик и распахнул дверь.
– Бедняжка, – сказала женщина.
Хозяин дома досадливо обернулся.
– Джейн Элен, – сказал он, – что тебе тут надо?
– Это ужас, что у нее с ногой. Пойду схожу за Хайме.
– Куда-куда ты сходишь?
– Куда надо. Ждите здесь.
Она повернулась и направилась через двор. На полпути сняла наброшенное на плечи пальто и надела его в рукава. Мужчина прислонился к косяку и покачал головой.
– Куда это она? – спросил мальчик.
– Полку сумасшедших прибыло, – проворчал мужчина. – Поветрие такое, что ли…
Стоя в дверях, он стал сворачивать самокрутку; мальчик сидел, держал за веревку волка.
– Не употребляешь еще? – спросил мужчина.
– Нет, сэр.
– Это правильно. Нечего и начинать.
Он прикурил. Поглядел на мальчика.
– Вот прямо сейчас. Сколько бы ты взял за нее денег? – сказал он.
– Она не продается.
– А если б продавалась, сколько бы взял?
– Нисколько. Потому что не продаю.
Когда женщина вернулась, она пришла не одна, привела старого мексиканца с небольшим зеленым жестяным ящичком под мышкой. Поприветствовав хозяина дома, он поправил шляпу и вошел в коптильню, женщина за ним. Женщина несла в руках стопку чистых салфеток. Мексиканец кивнул мальчику, опять коснулся шляпы, встал перед волчицей на колени и присмотрелся.
– ¿Puede detenerla?[56] – спросил он.
– Sí[57], – сказал мальчик.
– ¿Necesitas más luz?[58] – спросила женщина.
– Sí[59], – сказал мексиканец.
Хозяин ранчо вышел во двор, бросил под ноги самокрутку и затоптал ее. Волчицу передвинули ближе к двери, и мальчик держал ее, пока мексиканец, взяв за локоть, изучал покалеченную ногу. Женщина поставила жестяной ящик на пол, открыла и вынула оттуда бутылочку с настойкой гамамелиса, смочила им салфетку. Подала ее мексиканцу, тот взял и посмотрел на мальчика:
– ¿Estás listo, joven?[60]
– Listo[61].
Повалив волчицу, он обхватил ее руками и ногами. Мексиканец схватил ее переднюю ногу и стал промывать рану.
Волчица полузадушенно взлаяла, приподнялась, выгнувшись в руках у мальчика, и выдернула у мексиканца свою ногу.
– Otra vez[62], – сказал мексиканец.
Они начали сызнова.
Вторая попытка кончилась тем, что волчица сбросила и поволокла Билли по полу, мексиканец едва успел отскочить. Женщина к тому времени уже отошла назад. Волчица стояла, то втягивая, то выдувая слюну сквозь зубы; мальчик лежал на полу под ней, вцепившись в ее шею. Стоявший во дворе хозяин ранчо вынул было кисет, чтобы свернуть очередную самокрутку, но передумал, убрал кисет в карман рубашки и поправил шляпу.
– Держись, сейчас, сейчас, – сказал он. – Черт подери! Одну секунду.
Протиснувшись в дверь, он ухватил веревку лассо и накрутил ее на кулак.
– Если народ узнает, что я тут помогал лечить волчицу, мне ж в этих краях житья не будет! – сказал он. – Ну ладно. Давайте, делайте свое черное дело. Ándale[63].
Операция по спасению волчьей лапы закончилась с последними лучами солнца. Мексиканец приладил сорванный кусок шкуры на место и при помощи маленькой кривой иголки и хирургических щипцов мало-помалу зашил рану, после чего наложил на шов ланолиновый бальзам «Корона», обернул салфеткой и забинтовал ногу. Из дому к этому времени вышел и Р. Л., стоял и наблюдал, ковыряя в зубах.
– А ты воды ей давал? – спросила женщина.
– Да, мэм. Правда, пить ей довольно трудно.
– Но если морду развязать, я думаю, она укусит.
Хозяин ранчо переступил через волчицу и шагнул во двор.
– Укусит, – пробормотал он. – Размечталась, прости господи… Она укусит!
Когда минут через тридцать Билли выехал со двора, уже почти стемнело. Капкан он отдал на сохранение хозяину ранчо, а при себе вез огромный тряпичный сверток с провиантом, уложенный в седельную сумку вместе с запасом бинтов и склянкой бальзама «Корона». Снабдили его и старым мексиканским одеялом из Салтийо{18}, которое он привязал к седлу сзади. Мало того, кто-то срастил куском новой кожи порванный чумбур, а на волчице теперь красовался мощный кожаный ошейник с медной пластинкой, на которой был выбит адрес и фамилия хозяина ранчо. Он проводил Билли до ворот усадьбы, отомкнул и распахнул их перед мальчиком, тот вывел коня с волчицей за территорию и вскочил в седло.
– Будь осторожен, сынок, – сказал мужчина.
– Да, сэр. Я постараюсь. Спасибо.
– Я ведь подумывал о том, чтобы тебя задержать здесь. И послать за твоим отцом.
– Да, сэр. Я понимаю вас.
– Как бы он не вздумал теперь наказать меня.
– Нет, он не такой.
– Что ж. Смотри не попадись бандитам.
– Да, сэр. Я постараюсь. И передайте от меня спасибо хозяйке.
Мужчина кивнул. Мальчик поднял руку, повернул коня и направил его вместе с ковыляющей сзади волчицей в темную степь. Хозяин ранчо стоял в воротах, смотрел вслед. На юге, куда они поехали, горизонт был черен из-за громоздящихся гор, так что на фоне неба всадник выделялся мало, а вскоре и коня, и всадника поглотила наступающая ночь. Последнее, что в пустынной, продутой ветром тьме еще было различимо, – это белое пятно повязки на ноге волчицы, пляшущее в дерганом ритме, будто какой-то бледный бес прыгает и кривляется в густеющей тьме и холодрыге. Потом, когда исчезло и оно, он закрыл ворота и пошел в дом.
Пока не сгустились сумерки, они успели преодолеть широкое вулканическое плато, окаймленное цепочкой холмов. Холмы в синем сумраке были темно-синие, под ногами же сплошь каменные россыпи, по которым глухо хлопали круглые копыта малорослого коняшки. С востока надвигалась ночь, и поглотившая их тьма дохнула внезапным холодом, удивив безветрием; впрочем, последнего хватило ненадолго – полоса безветрия чуть постояла над ними и помчалась дальше. Как будто бы у тьмы своя душа – душа спешащего на запад убийцы солнца, во что когда-то веровали люди и во что они, возможно, снова скоро будут веровать. Но вот плато закончилось, и при последних проблесках света человек, конь и волк двинулись вверх, постепенно втягиваясь в поднимающиеся террасами, изъеденные выветриванием невысокие холмы; потом пересекли изгородь – или то место, где эта изгородь когда-то стояла: сорванная проволока, перекрученная и оттащенная в сторону, давно валяется на земле, а невысокие покосившиеся столбики мескитового дерева{19} гуськом уходят в даль, в ночь, во тьму, как идущие колонной по одному сгорбленные, кривобокие старикашки. Перевал преодолели в темноте, здесь он остановил коня и посидел в седле неподвижно, наблюдая молнии, сверкающие далеко на юге, где-то над долинами Мексики. Плюясь мокрым снегом, ветер беззвучно хлестал растущие на перевале редкие деревья. Свой лагерь Билли разбил в защищенном от ветра сухом русле к югу от перевала, набрал дров, развел костер и дал волчице столько воды, сколько она смогла выпить. Потом привязал ее к облезлой культе одного из тополей, вернулся, расседлал и стреножил коня. Развернул и набросил на плечи одеяло, снял седельную сумку и примостился с ней у огня. Волчица сидела столбиком немного ниже по склону и смотрела за ним неусыпным взглядом красных, налитых пламенем костра глаз. Время от времени она наклонялась: хотелось взяться за повязку на ноге зубами, но палка в связанных челюстях лишала ее такой возможности.
Он вынул сэндвич из белого хлеба с мясом, развернул и стал есть. Пламя маленького костерка металось на ветру, косо летящая снежная морось била в лицо и шипела на углях. Он ел и смотрел на волчицу. Та вдруг навострила уши, повернулась и посмотрела в ночь, но если там кто и был, он прошел, и через некоторое время она встала, печально посмотрела на землю, место на которой было ей навязано, провернулась на месте кругом три раза и легла, глядя на огонь и прикрыв нос хвостом.
От холода ночь он провел без сна. Вставал, поддерживал огонь, и все время она за ним наблюдала. Когда пламя разгоралось ярче, ее глаза вспыхивали, как фонари над вратами в иной мир. В мир, светло горящий на краю непознаваемой бездны. В мир, построенный на крови и кровью же управляемый, такой, в котором кровь есть сущность, сердцевина, но она же и оболочка, потому что только крови под силу сдерживать бездну, ежечасно грозящую поглотить его. Билли завернулся в одеяло и продолжал наблюдать за нею. Когда эти глаза и все то племя, от имени которого они славят Господа, в конце концов уйдет, исчезнет, при всем своем величии возвратясь к первооснове, наверное, останутся другие огни, другие способы славить Творца и другие миры, по-другому построенные. Но именно этого не будет уже никогда.
Последние пару часов перед рассветом он все же вздремнул, несмотря на холод. В сером рассветном сумраке вскочил, поплотней навернул на себя одеяло и, став на колени, попытался вдохнуть жизнь в мертвые угли костра. Потом ушел от места ночевки туда, где мог бы наблюдать зарю на востоке. Но безразличное небо пустыни устилала грязная ветошь облаков. Ветер стих, рассвет был беззвучен.
Когда он подошел к волчице с флягой в руке, она не воспротивилась, даже не выгнула спину. Прикоснулся, а она лишь подвинулась. Он взял ее за ошейник, заставил лечь и стал сидя лить тонкой струйкой воду ей между зубов, а она работала языком, ее глотка подергивалась и спокойный раскосый глаз следил за его рукой. Под нижнюю скулу он подложил ей ладонь, чтобы вода не убегала зря на землю, и она выпила всю флягу до дна. Он сидел, гладил ее. Потом протянул руку, пощупал ее живот. Она забилась, глаз дико закатился. Он тихо-тихо с ней заговорил. Мягко приложил ладонь между теплых набухающих сосков. Держал так и держал. И вдруг почувствовал там шевеление.
Когда он возобновил движение через долину к югу, утреннее солнце уже золотило траву. В полумиле к востоку в степи паслась антилопа. Он обернулся – интересно, заметила ли ее волчица? Нет, не заметила. Стойко и терпеливо хромает себе вслед за конем – ни дать ни взять собака, да и только! Двигаясь таким манером, что-нибудь около полудня они пересекли государственную границу, оказавшись в Мексике, в штате Сонора. По внешности кругом все вроде точно то же, что и в стране, откуда они вышли, а между тем все чужое и все не так. Остановив коня, он посидел, окинул взглядом красные холмы на горизонте. На востоке виднелся один из тех бетонных столбиков, которыми обозначают границу. В этой пустынной глуши он походил на памятник какой-нибудь пропавшей экспедиции.
Двумя часами позже они из долины начали восхождение на холмы. Под ногами реденькая травка, повсюду кусты окотильо{20}. Впереди помаячили и куда-то испарились несколько тощих коровенок. В конце концов вышли к тропе Кахон-Бонита – главному пути через горы на юг, а еще часом позже поодаль обнаружилось небольшое ранчо.
Остановив коня, он за веревку подтащил волчицу к себе поближе, покричал, проверяя, не покажутся ли собаки, но здесь собак не было. Медленно приблизился. Ранчо состояло из трех глинобитных домиков, в дверях одного из которых стоял мужчина в лохмотьях. Все вместе было похоже на старую, заброшенную почтовую станцию. Подъехав, Билли остановился перед мужчиной и сидел, не сходя с коня и опираясь сомкнутыми ладонями на луку седла.
– ¿Adónde va?[64] – сказал мужчина.
– A las montañas[65].
Мужчина кивнул. Рукавом вытер нос, повернулся и посмотрел на упомянутые горы. Как будто прежде он толком не сознавал их близкого присутствия. Бросил взгляд на мальчика, на его коня и на волка, потом снова на мальчика.
– ¿Es cazador usted?[66]
– Sí.
– Bueno, – сказал мужчина. – Bueno[67].
Несмотря на яркое солнце, день был холодным, мужчина же тем не менее был чуть не голый, да и дыма из трубы домика не наблюдалось. Мужчина посмотрел на волчицу:
– ¿Es buena cazadora su perra?[68]
Мальчик тоже посмотрел на волчицу.
– Sí, – сказал он. – Mejor no hay[69].
– ¿Es feros?[70]
– A veces[71].
– Bueno, – сказал мужчина. – Bueno.
Затем он спросил мальчика, не найдется ли у него табака, не найдется ли кофе, не найдется ли мяса. У мальчика ничего не нашлось, и мужчина, похоже, смирился с неизбежным. Стоял, прислонясь к дверному косяку и глядя в землю. Через некоторое время мальчик понял, что тот о чем-то рассуждает сам с собой.
– Bueno, – сказал мальчик. – Hasta luego[72].
Мужчина взмахнул рукой. Лохмотья на нем всколыхнулись.
– Ándale[73], – сказал он.
Двинулись дальше. Оглянувшись, Билли увидел, что мужчина по-прежнему торчит в дверях. Стоит и смотрит на дорогу с таким видом, будто ждет – вдруг там покажется кто-нибудь еще.
В конце дня каждый раз, когда он спешивался и подходил к волчице с флягой, она неспешно ложилась и в ожидании заваливалась на бок, как дрессированная в цирке. Внимательно смотрела желтым глазом и мелко двигала ухом, будто закрепленным на шаровом шарнире. Он понятия не имел ни сколько она воды выпивает, ни сколько ей нужно. Сидел, тоненькой струйкой лил воду ей между зубов и глядел в желтый глаз. Касался плойчатой мякоти в углу рта. Рассматривал устройство усеянной прожилками бархатной раковины, в которую вливался слышимый ею мир. Разговаривал с нею. При этом конь, переставая щипать придорожную траву, поднимал голову и наделял его долгим взглядом.
И снова в путь, дальше и дальше. Вокруг было холмистое пустынное плато, тропа шла по гребням кряжей, и хотя казалась наезженной, никто им на ней не попадался. На склонах росли акации, кустарниковый дубняк. Встречались можжевеловые перелески. Вечером в сотне футах впереди на середину дороги выскочил кролик; Билли натянул поводья, свистнул в два пальца, кролик замер, а он соскочил с коня и, выхватив винтовку из кобуры, одним движением вскинул ее к плечу, взвел курок и выстрелил.
Конь в испуге шарахнулся, но Билли нащупал рядом с собой в воздухе повод, повис на нем, и конь успокоился. Волчица тем временем исчезла в придорожных кустах. Держа винтовку на уровне пояса, он выщелкнул рычагом из патронника гильзу, на лету поймал ее, сунул в карман, дослал новый патрон в патронник и, придерживая большим пальцем, снял с боевого взвода курок. После чего сбросил с седельного рожка веревку лассо и, бросив поводья, пошел смотреть, что с волчицей.
Пытаясь спрятаться, она дрожала, лежа в траве у небольшого узловатого можжевелового куста. При его приближении отпрыгнула, натянула веревку и заметалась. Он прислонил винтовку к дереву, потом, натягивая веревку, подошел к ней, стал обнимать ее и что-то говорить, но не смог ни успокоить ее, ни унять ее дрожь. Забрал винтовку, возвратился к коню, сунул стволом в кобуру и пошел вперед по дороге искать кролика.
Посередине дороги шла длинная борозда, пропаханная пулей, а кролик оказался заброшен в кусты, где и лежал среди вывалившихся серыми петлями внутренностей. Его порвало чуть не пополам, так что, собрав его сначала воедино, Билли взял его – теплого и пушистого, с мотающейся головой – и пошел через лес, пока не встретилось поваленное бурей дерево. Каблуком сбил отслоившуюся кору, смел и сдул сор, очистив на стволе ровное место, положил туда кролика, вынул нож и, оседлав древесный ствол, освежевал и выпотрошил зверька, отрезав голову и лапки. Нарезал кубиками на бревне кроличью печенку и сердце, посидел поглядел. Негусто. Обтер руку о высохшую траву, взял кролика и стал срезать мясо лентами со спины и ляжек и тоже нарезал его кубиками, пока не набралась полновесная горсть, после чего завернул все это в кроличью шкурку, а нож сложил и убрал.
Надел убитого кролика на найденный под ногами сосновый сучок и пошел назад, туда, где, вся подобравшись, лежала волчица. Сел на корточки и протянул к ней руку, но она отползла, сколько позволила веревка. Взял маленький кусочек кроличьей печенки и протянул ей. Она церемонно его обнюхала. Он наблюдал за ее взглядом: какие мысли в нем отразятся? Смотрел на ее кирзовые ноздри. Она отвернула голову, а когда он пристал к ней с этим более настойчиво, попыталась отползти.
– Может быть, ты просто недостаточно голодна еще, – сказал он. – Однако рано или поздно…
В тот вечер он разбил лагерь на маленьком болотце у наветренного откоса, долго возился, и, только насадив кролика на вертел из свежей ветки дерева паловерде и поставив его жариться над огнем, пошел посмотреть, как там конь и волчица. При его приближении она встала, и первое, что ему бросилось в глаза, – это то, что с ее ноги исчезла повязка. Лишь после этого он заметил и отсутствие палки у нее в зубах. Ну и конечно, веревки на морде.
Она стояла, глядя прямо на него и ощетинив шерсть на загривке. Веревка лассо, привязанная к ее ошейнику, извивалась по земле, и на ней заметно выделялось мокрое и истрепанное место, где она ее грызла.
Он встал как вкопанный. Потом медленно стал пятиться вдоль веревки к коню, там отвязал лассо от седельного рожка. При этом не спускал глаз с волчицы.
Взяв в руку свободный конец веревки, стал ее обходить. Поворачиваясь на месте, она следила. Между собой и волчицей он оставил маленькую сосенку. Пытался двигаться непринужденно, но чувствовал, что его замыслы у нее как на ладони. Петлей перебросил веревку через высокий сук, поймал и попятился, выбирая слабину. Веревка выползла из травы и иголок и потянула за ошейник. Волчица опустила голову и нехотя пошла.