Все-таки я поднялась и вышла из окутанной лозами беседки на волю. Справа теснились грядки с картошкой, давно запущенные. За ними, возле забора росли яблони и сливы. Успевшие созреть яблоки радовали глаз желтым и красным цветами. А вот под ногами у меня все было, мягко скажем, неухожено. Щавель вперемешку с укропом, петрушкой, осокой и крапивой. Просто прелесть!
   Я наклонилась, сорвала лист щавеля и надкусила. Пожевала, покумекала, плюнула тем, что пожевала, и двинулась налево – там тоже было полно яблонь и слив, к ним прибавлялись груши, под ними располагались, удивительное дело, очень опрятные грядки с помидорами, огурцами, редисом, морковью и зеленым лучком. Что ж, за этой частью сада папахен следит. Нужно ли тогда искать в этом месте? Коли грядки копались, выходит, в земле ничего не было. Реально ли, чтобы дед закопал ожерелье так глубоко, чтобы никто никогда не додумался копать на такую глубину? Конечно, нет. Во-первых, у деда не то было здоровье, во-вторых, с головой все же у него было в порядке, как я уже говорила вначале.
   На всякий пожарный я походила туда-сюда меж грядок, задирала голову на ветки деревьев, но ничего подозрительного, ничего, привлекающего внимание, не обнаружила.
   С чего я взяла, что предмет он закопал? Просто мне так привычнее, с зарытыми в землю кладами я сталкивалась, а вот с исчезнувшими драгоценностями – нет. «Может, продать первые вещи, серьги и перстень, чтобы нанять на эти деньги детектива, который бы стал искать последнюю вещицу, ожерелье?» – захихикала я про себя, ведь вся ценность фамильных драгоценностей в том, что они должны находиться вместе, это один комплект. Да, только дед, зная это, почему-то украшения разделил. М-да…
   Мне снова стало казаться, что ничего дед не прятал. Просто ожерелье пропало. Или его украли. Неважно, важно, что то, чем я занимаюсь сейчас, – чистой воды поиск в черной комнате черной кошки, которой там нет. Вот это уже обидно.
   Пригорюнившись, я дотопала до другой части огорода, той, где почти скончалась картошка. Присела на корточки и подперла голову рукой. Где же ты, мое ожерелье? Где ты?..
   Внезапно мой взгляд выловил вдалеке что-то, не вписывающееся в общую картину. На зеленом фоне травы, у подножия дальнего дерева что-то лежало. Явно не ветка дерева, не его плоды, а ничего другого быть там, вообще-то, не должно.
   Я вскочила на ноги и быстрым шагом направилась туда.
   …Белый башмачок длиною сантиметра четыре, принадлежавший, видимо, какой-нибудь кукле Маше, пылился на траве. Неужели это… У меня сперло дыхание. Неужели это башмак от моей куклы, лежавший здесь с тех незапамятных времен, когда мы с дедом жили вдвоем в Валищево? И реально ли, чтобы он не сгнил, лежа на земле столько лет? Реально или не очень реально, однако сердце у меня закололо печально-сладкой ностальгической иглой.
   Я взяла игрушечный башмак в руки, положила на ладонь левой руки и стала рассматривать. Да, он пыльный, грязный, когда-то был белым, но… семнадцать лет? Семнадцать лет?!
   Тут мое внимание привлекло еще кое-что. Чуть дальше от места, где я нашла башмак, но все же довольно близко я обнаружила еще одну игрушку – маленького сине-красного спайдермэна – и принялась изучать. Его резиновые руки и ноги могли поворачиваться вперед и назад и сгибаться в локтях и коленях, но голова оставалась неподвижной. В мою «молодость», естественно, этой игрушки быть не могло, фильм появился относительно недавно. Значит, эти игрушки не мои. Но отец же сказал, у него не было других детей! Так что за ребенок оставил их здесь? И где он сам? Где ребенок?..

Глава 3

   За ответом я отправилась, разумеется, к отцу. Он все еще спал в своей комнате, куда я вломилась совершенно без спроса, мало того, начала его тормошить.
   – М-м-м… М-м-м… – произносил он что-то нечленораздельное пару минут в процессе тряски его тела, пока не открыл глаза. – Что? Что такое? Что случилось?
   – Ничего, – пожала я плечами. – Просто мне нужны ответы.
   – Отлично! – Словно солдат, он с готовностью перешел в сидячее положение. – Спрашивай. – Я открыла рот, но тут зазвонил телефон. У меня такой мелодии не было, так что я даже не рыпнулась. – Ой, подожди малек.
   Папаня поднялся и взял с тумбы поющий аппарат, прокомментировав:
   – Это не звонок, это будильник. Почему сейчас? – удивленно посмотрел он на меня, как будто кто-то, кроме него, мог знать ответ. Я пожала плечами. – Блин! Доча! – бросив взгляд на циферблат, завелся папаня. – Передача! Наша любимая телепередача началась! «Необъяснимые истории»!
   Я не могла не рассмеяться: это было так на меня похоже! Встречи, свидания, любимые программы – все я заносила в телефон, не надеясь на свою память. К слову сказать, у меня напоминание про «Необъяснимые истории» раздалось минутой спустя – часы в телефоне чуток отстали.
   Вопрос об игрушке на время отпал: не до него было. Каждую рекламу я порывалась ему рассказать о находке, но что-то удерживало. Под конец истории про телекинез я и вовсе убедила саму себя, что пока сама не найду ответы, втягивать отца не стоит. Все-таки это было подозрительно. Вообще, я никак не могла избавиться от ощущения, что все, окружавшее меня в тот момент, было крайне подозрительным.
   Побеседовав с отцом об увиденном в сегодняшнем эфире, а также о других загадках – НЛО, Лохнесском чудовище, телепатии, оборотнях, вещих снах – за вечерним чаем и убедившись, что у нас практически во всех вопросах сходятся мнения и взгляды, я пошла принимать душ и чистить зубы в ванную, а отец занялся уборкой на столе. Поставив свою электрическую щетку рядышком с абсолютно идентичной отцовской, громко рассмеялась: ДНК – загадка похлеще всех тех, что обсуждаются в «Необъяснимых историях».
 
   Утром, медленно пробуждаясь ото сна, я слышала, как отец внизу ходит, но не стала подниматься – было лень. Потом до меня донесся шум запираемой двери, после чего я повторно провалилась в кратковременный сон. Затем еще часик-другой понежилась в постели и только тогда встала. Умылась, выпила пустой чай, расчесалась, оделась, немного почитала и отправилась по делам. Отец оставил мне запасные ключи от дома, так что проблем с уходом не возникло.
   Выйдя за калитку, я остановилась и призадумалась. Правильно ли я делаю, что ищу ожерелье за пределами дома и сада? Вчера мне мои умозаключения казались единственно верными, а теперь я уже сомневалась. Один мой знакомый любил повторять: для того, чтобы скорее достичь результата, действовать нужно сразу в нескольких направлениях. Что ж, стоит послушаться. Сегодня я здесь – завтра я там. Глядишь, и выйдет что-нибудь путное.
   – Надо идти, – вздохнула я, глядя попеременно то вправо, то влево и стоя спиной к дому. – Надо идти.
   Мы пришли слева, туда соваться снова смысла пока нет, а вот туда, направо, дорога зовет. Там, говорил Любимов, многоэтажки и супермаркет. Думается, семнадцать лет назад его еще не было и в проекте, но не все же там изменилось, вдруг что-либо навеет на меня воспоминания?
   – Ну, вперед. С богом.
   Размахивая дамской сумкой, я пошлепала вверх по дороге на высоких шпильках, иногда проваливаясь в почву в тех местах, где она еще не высохла после давешней череды дождей. Встреченные по пути люди смотрели на меня настороженно. Наверно, оттого, что люди были пожилыми, а на мне красовалось коротенькое красное платьице и черные чулки в сеточку. Ну уж простите, старички, я всегда одеваюсь с определенным намеком: если мне нужно быть спокойной, немного меланхоличной, тогда я выбираю зеленые тона; если хочу произвести впечатление нежной умницы, но слегка холодной ко всем, кроме самых близких, – выбор падает на сине-голубую гамму; а ежели требуется придать себе смелости, активности и даже агрессии – то красный, красный и еще раз красный! А настроение, кстати сказать, поднимают желтые и оранжевые цвета, но этого мне пока не надо.
   Через полкилометра дорога раздвоилась. Если идти прямо по дороге, которая немного дала крен вправо, то выйдешь прямо к супермаркету и стоящим подле него и за ним многоэтажкам. Альтернативой служил резкий поворот влево, здесь дорога была значительно уже, вероятно, даже автомобилю тут не по силам проехать. Почему-то меня туда страшно тянуло, но я решила придерживаться первоначального плана и посетить-таки супермаркет. К тому же после обеда вернется отец, вот у него и спрошу, есть ли там, в привлекшей меня части поселка, что-нибудь дельное, или это просто сплошные частные постройки в виде одноэтажных деревянных домиков, оставшиеся с незапамятных времен.
   Супермаркет оказался маленьким, сразу у входа теснились тележки, но немногочисленные посетители их категорически игнорировали: проходы между стойками были до жути узкими, и с тележками ходить было бы неудобно. Я тоже решила не выделяться и взяла ярко-оранжевую корзинку – такие наличествовали в руках абсолютно у всех людей, находящихся здесь, кроме разве что трех кассиров да уснувшего за столом охранника в форме.
   – Приятных снов, – проходя мимо и наклонившись, язвительно пожелала я ему, он вздрогнул, стал оборачиваться взад-вперед, но меня и след простыл.
   Я, конечно, не собиралась особо затовариваться здесь, единственное, чего у нас дома не хватало, это чего-нибудь к чаю. Отец как-то в разговоре заявил, что тоже, как и его дочь, обожает сладкое, но теперь зубы уже стали не те, что были прежде, потому предпочитает пить пустой чай, или с мягким мармеладом, или зефиром. Моя же чревоугодническая сущность не могла с этим смириться, потому видная девушка в красном мини-платье, мазнув быстрым безразличным взглядом по банкам с соленьями и бутылкам с всеразличной выпивкой, просто прилипла к полу напротив полок с тортиками, печеньем и – о да!!! – шоколадками.
   – Хвала небесам! – обрадовалась было я и хотела уже сгрести их все до последней в висящую на локте оранжевую авоську, но, старательно ощупав свой зад, пришла к выводу, что со сладкими молочно-шоколадными плитками пора завязывать. Нет, я вовсе не толстая, напротив, окружающие считают меня эталоном красоты и стати, и все же волей-неволей люди равняются на тех, кого постоянно видят перед глазами, в моем случае это Кира Найтли, висящая у меня дома на стене возле компьютера, не в прямом смысле, конечно, а на плакате – кадр из «Пиратов», – и моя любимая подружка Юлька, которая, к слову вспомнить, очень на Киру похожа. Юля весит меньше меня на целых пять килограммов, тогда как ростом выше на четыре сантиметра, что заставляет меня постоянно заботиться о своей фигуре. Итак, восемьдесят шесть шоколадок – да, я люблю считать, я ж экономист по профессии, – выложенных на полке для отрады глаз таких вот, как я, сладкоежек, сокращаем до двадцати, положенных в корзинку.
   – Эх, – горестно вздохнула я, так как двадцать шоколадок мне – на один зуб, но мысли о более плотном затоваривании покидают всякий раз, когда я вспоминаю лицо одной кассирши пару лет назад… М-да… Она была потрясена до глубины души, увидев вываленные на прилавок полсотни плиток разных производителей, но еще дышала, и тогда, сама не понимаю, что заставило меня попытаться получить оправдание в ее глазах за такое несдерживаемое «шоколадолюбие». Обнадеживающе улыбнувшись, я сказала: «Не бойтесь, этого мне на целых три дня хватит!» До моей радостной реплики считавшая, что я покупаю товар по поручению социального комитета для пятидесяти детишек из малоимущих семей, кассирша упала на пол без чувств. После того случая я научилась хитрить: пользуясь тем, что магазинов и мини-маркетов на улицах – как волос на спине грузина, я в каждом покупаю понемногу, штук по пятнадцать. В общей сумме выходит нормально, мне хватает.
   Снова я отвлеклась от повествования. Значит, так. Вспомнив ту кассиршу, я все же отложила пять шоколадок обратно, так как про пятнадцать я уже усвоила, что это еще допустимая партия для сохранения душевного равновесия обслуживающего персонала, а насчет двадцати мне пока ничего не известно, и экспериментировать в месте, где я выполняю миссию, думается, не стоит.
   Обернувшись, я уже хотела направиться к кассам, но подумала, что общность представлений о летающих тарелках и хороших зубных щетках еще не говорит об общности в предпочтении шоколада, и вдруг отцу мой выбор не понравится? Тогда я, скрепя сердце, вернула еще две шоколадки на полку и взяла оттуда небольшую упаковку зеленого мармелада. Просто вспомнились изумруды… Посчитала, что если настроиться на зеленый цвет, то… Что? Ожерелье выпорхнет из-под прилавка? Не смеши свои шпильки, Катерина!
   Разозлившись на себя, я резко отпрянула от стойки и налетела всем весом (мои пятьдесят семь килограммов плюс тринадцать раз по сто грамм, один раз – двести и еще корзинка) на невысокого и щуплого рыжеволосого веснушчатого парня, проходившего мимо. В результате аварии из его корзинки вывалились чипсы, рыбные консервы и две банки энергетического напитка, покатившиеся по полу со скоростью мяча, летевшего в ворота, а из моей – все мои шоколадки.
   – Ой, простите! – кинулась я извиняться, думая про себя, как легко сказать это совершенно постороннему и как сложно – кому-то родному и близкому. Парень же рьяно брал вину на себя и упрямо пытался извиниться передо мной, хотя виновата-то была именно я. Мы просили друг у друга прощения, перебивая один другого, и никак не могли додуматься, что остановить этот словесный поединок можно лишь одним способом – простить. Затем оба додумались, хором сказали:
   – Прощаю! – и рассмеялись.
   Рыжеволосый парень со смешными веснушками, большими зеленовато-голубыми глазами и приятным голосом показался мне очень забавным и милым. По виду ему было около двадцати, может, двадцать один, – короче, мой ровесник. Он помог мне собрать мои продукты, невзирая на то, что его пинали другие покупатели со всех сторон, и при этом умудрился заболтать меня до смерти. Самое интересное, что он так много говорил, а по сути ничего не сказал. О нем я ни слова не узнала, даже его имени. Так бывает со скучной книгой – читаешь десять страниц, тридцать, пятьдесят, – а информации ноль. Аллегория верна с той лишь разницей, что, в отличие от книги, с парнем этим невозможно было заскучать, и это я поняла за те несчастные две-три минуты, пока он собирал все мои нескончаемые «Милки» и «Нестле». Увлекшись свой речью и моим лицом, на которое он часто поднимал глаза от пола, чтобы посмотреть, парень, казалось, и не видел, что кладет в мою корзину. Наконец он точно протер глаза:
   – Ни фига себе… Шоколад любите?
   Я со скоростью звука сграбастала сладости и, спрятав их у себя за спиной, с невинным видом поинтересовалась:
   – С чего вы взяли?
   Он захохотал:
   – Ладно, ладно! Я ничего не видел, клянусь! А вы здесь живете или на каникулы приехали?
   – На каникулы. А вы?
   – Тоже. Прабабке приехал помогать. То есть даже… двум прабабкам.
   – Двум? У вас живы две прабабушки? И они обитают вместе? – искренне изумилась я. – Как интересно.
   – Ну, одна из них является сестрой другой прабабушки, то есть фактически она мне, как это… прапратетка? Двоюродная прабабка? – Я пожала плечами, улыбаясь ему. – А, черт его знает! – весело махнул он рукой. – Чтобы не захламлять себе и ей мозги, я просто тоже зову ее прабабкой.
   – Не проще ли по имени? – усмехнулась я, забирая у него мою корзинку с шоколадками.
   Он повторно рассмеялся:
   – Ну и прикольная ты! Конечно, к ней я обращаюсь по имени – баба Поля. Но родителям я сказал, что поехал к прабабкам. Не скажу же я: «К прабабушке и той, которая не то прапратетушка, не то двоюродная прабабушка».
   – Да, это было бы слишком запущено, – хихикнула я и собралась уж распрощаться с рыжим парнем, как тут он, явно намекая на возможное продолжение знакомства, представился:
   – Кстати, я Кирилл, – и протянул ладонь.
   Назвав свое имя, я потянулась к его руке, но вот наши корзинки от этого жеста вновь столкнулись, и обе банки энергетического напитка, словно только и ждали момента, когда можно будет предпринять очередную попытку побега от незадачливого покупателя, выпрыгнули и быстро покатились по полу, с точностью повторив первый маршрут.
   – Вот блин! – закричал Кирилл и кинулся в погоню. Пару раз он, притормаживая, наклонялся, думая, что уже сможет их схватить, но проворные банки ускользали прямо из-под носа, и бедный парень вновь пускался в бег. Со стороны это смотрелось так комично, что я, не стесняясь, начала хохотать, как полоумная, сгибаясь пополам и держась руками за живот.
   Наконец, когда ему удалось их отловить, он вернулся ко мне и нарочито обиженно сказал:
   – Смешно тебе, да?
   Я хотела ответить «да», но лишь закашлялась и продолжила хохотать. Тогда Кирилл тоже рассмеялся.
   – Теперь я понял, отчего на банке написано «Ягуар», – поделился он потом соображениями.
   – Название напитка? – предположила я, иронически ухмыляясь и приподнимая бровь.
   – Нет! – поднял он вверх указательный палец. – Скорость!
   Мы стояли в кассу. Когда подошла очередь, кассир не по-доброму уставилась на тринадцать шоколадок – мне жутко хотелось пояснить: «Не бойтесь, это мне на целых полчаса!», но все же прикусила язык, – однако вышколенность заставила ее промолчать и просто назвать сумму. Кирилл не сделал попытку заплатить за меня, и я за это была ему очень благодарна. Иначе пришлось бы чувствовать себя несколько обязанной (как минимум, дать ему свой телефончик), а я люблю ощущать себя независимой.
   Мы вышли на свежий воздух. Парень открыл банку и отпил.
   – Хочешь? – протянул мне вторую.
   – Нет, спасибо.
   – А по виду не скажешь, что непьющая, – сделал он мне замечание. Ну что за наглец! Увидев выражение на моем лице, добавил: – Да шучу, шучу!
   – Вообще-то я зашитая, – не осталась я в долгу.
   – А-а! Ну тогда все ясно!.. – Да, чего-чего, а пошутить парень явно был мастак. Мне такие всегда нравились. – Чего оглядываешься? За нами следят? – Кирилл, прикидываясь, тоже стал вертеть головой с преувеличенной настороженностью, полагаю, чтобы меня насмешить.
   – Кажется, мы оторвались! – как можно задорнее сказала я, но продолжала осматриваться теперь уже осторожнее, исподлобья. Действительно могло показаться, что я боюсь преследования, на самом же деле я пыталась вспомнить местность и, к сожалению, пока ничего не получалось. Что было на этом месте семнадцать лет назад? Могу лишь строить зыбкие догадки. И у кого спросить? Кирилл сам здесь новичок. А если он и был здесь в тот знаменательный год, то вряд ли в силу возраста помнит лучше меня. Нет, тут нужны старожилы.
   Мне даже оглядываться не пришлось: впереди на скамье сидели две бабули. Мы шли по дороге, разделяющей поселок на две части. Скамья находилась по правую сторону, она примыкала к чьему-то одноэтажному деревянному строению. Кстати сказать, в этой части района, в отличие от той, куда вел ранее отмеченный мною поворот, подобный дом смотрелся дико, поскольку кругом были двух– и трехэтажные частные особняки, небогатые и все же не рухлядь.
   – Ты их знаешь? – прервав сам себя (так как он все это время без устали о чем-то балаболил), поинтересовался спутник.
   Блин, вот прицепился! Любопытный свалился на мою голову!
   Я покачала головой и сделала вид, что бабки меня ничуть не интересуют, но шаг ускорила. Надо позволить ему проводить меня, а отделавшись от провожатого, вернуться к месту. Я не боялась, что пожилые жительницы могут уйти: сдавалось мне, место выбрано не случайно, и дом за их спинами – это их владение, так что, во-первых, торопиться им совершенно некуда, во-вторых, если что – постучусь в дом. Для этого, конечно, придется придумать какой-то важный, правдоподобный повод, но пока волноваться об этом рано. Глядишь, повезет – и можно будет просто-напросто завести необременительную уличную беседу, в результате которой при определенном умении могут всплыть необходимые мне сведения.
   – Катя, ты мне нравишься, – сознался рыжеволосый парень, сильно покраснев. – Но тебе не неприятно, что я тебя провожаю?
   Он словно что-то почувствовал. Нет, мне не было неприятно, но действительно сейчас бы я предпочла оказаться одна.
   Я посмотрела ему в глаза и мило проворковала:
   – Нет, что ты. Конечно, нет.
   Он еще больше зарделся и не смог более глядеть мне в лицо. Мне эта стеснительность показалась настолько умилительной, что я едва не разрыдалась. С одного бока, это всегда приятно, когда ты кому-то нравишься, с другого же, если твое сердце при этом принадлежит другому человеку, становится как-то стыдно и не по себе, а по последней фразе было видно как ясный день, что двадцатилетний пацан в меня, увы, начал влюбляться. Но, может, обойдется?
   Так как он теперь молчал, говорить пришлось мне. Я что-то рассказывала – уже не помню что, – стараясь быть милой, но больше своей в доску подругой, чем романтичной барышней, готовой принять ухаживания.
   Слава богу, мы прибыли на место. Я резко остановилась, потому как еще не привыкла к месту, где живу, и сама толком не знала, пришли мы или же нет, пока не разглядела табличку с крупными цифрами «133» на доме.
   – Ты точно здесь живешь? – удивился он, ибо я затормозила слишком резко, хотя за секунду до этого казалось, что я собираюсь пройти как минимум еще пять километров. А может, еще почему, поди разбери.
   – Да, точно. Ключи видишь? – достала я их из сумки и повертела перед его носом. – Ладно, мне пора, а то отец придет, надо еще что-нибудь на обед приготовить.
   – А вы вдвоем живете?
   – Да.
   По-моему, он слишком много успел обо мне выяснить, пора удаляться. Не попрощавшись, я мгновенно влетела в калитку и побежала к дому.
 
   Прошло три минуты (я считала, включив в мобильнике секундомер). Приоткрыв дверь дома, я стала вглядываться в щели в дощатом покосившемся заборе. Вроде нет никого. Тогда я заперла дом и вышла в калитку. Воровато огляделась по сторонам – никого.
   – О’кей, – сказала я сама себе и скорым шагом отправилась вверх по дороге. Проходя мимо развилки, снова ощутила внутри себя какой-то укол. Но нет! Если уж я решила обследовать сперва тот кусок местности, то ни одна сила не заставит меня раньше времени приняться за этот, уж так я устроена: как решила – так и будет.
   О, чудо! Старушки все еще сидели на лавочке.
   – Здравствуйте, – вежливо поздоровалась я, повесив на свой лик елейную улыбочку до самых ушей.
   Обе сперва напялили свои тортилообразные очки плюс двадцать в старомодной роговой оправе, внимательнейшим образом меня изучили вдоль и поперек и сверху донизу, затем хором отозвались:
   – Здравствуй, доченька.
   – Вы не скажете, это хороший магазин? – произнесла я первое, что пришло на ум, ткнув в высовывающуюся меж деревьев отдаленную вывеску: «Супермаркет».
   – Так ты же сама оттудова, деточка? – изумились пожилые женщины.
   Вот так вот, я ведь оттуда. И что теперь?
   – Я имею в виду, по сравнению с другими. Я в нем была сегодня, но что-то цены не понравились.
   – Так ведь с пакетом шла, – укоризненно заметила одна, мол, ври да не завирайся.
   Я напустила в голос побольше жалостливости:
   – Так ведь дома долго не была, приехала – кушать нечего, что поделать, купила!
   – Да, – кивнула вторая. – Это ты права, внуча. Государство знай себе цены повышает, а пенсию срезает, и живи, бабка, как хошь! Точно хотят они поубивать нас, ироды, чтобы землю не топтали.
   – Да, дорогу молодым, – закивала первая.
   – Да что вы, – отмахнулась я с видом перебежчика из одного лагеря в другой. Зря, мол, вы меня в партию «государство» записали, хочу быть в «старушках деревенских». – У нас на фирме тоже срезали ползарплаты. Как жить, не знаю.
   Мои попытки втереться в доверие были вознаграждены: лица бабок сразу подобрели, одна даже сделала попытку подвинуться на сиденье, чтобы я заняла место рядом с ней, но я показала жестом: нет, что вы, сидите-сидите, я постою.
   – А ты, почай, из какого дома будешь-то? – затем-то проявила она интерес.
   – А я из сто тридцать третьего. К отцу приехала, – пояснила я, но мой ответ вызвал странную реакцию: старушка, уже было соблаговолившая перезаписать меня из касты врагов в противоположную, тут же сморщилась и демонстративно отвернулась, из чего я заключила следующее: папаню моего здесь не больно-то жаловали. Почему, хотелось бы знать? Вроде не депутат и не бандит. – Он сантехником работает! – на всякий случай заявила я, а то вдруг они нас с кем-то спутали, но тут же испугалась: а ну как он у бабки слив унитаза к стиральной машинке подключил? Да ну, нет. Вряд ли в сем домишке имеются такие излишки.
   – Ха, сантехником! – язвительно усмехнулась та, поворачиваясь ко мне. – Картежник он!
   Почему-то этот язвительный тон вызвал внутри меня всплеск бурного негодования. Да как она смеет! Какой бы он ни был, но он мой отец!
   – Он что, вас обыграл? – не удержалась я.