– Но я профессионал, а не посторонний, – попытался возразить я.
– Насколько я понял из ваших слов, вы можете быть потенциальным свидетелем, и в этом смысле вы, безусловно, посторонний. Мы используем вас в качестве свидетеля. Пожалуйста, я готов выслушать все, что вы знаете о Доренко. Но привлекать вас к работе я не позволю. Вы находитесь в данный момент не на службе, и как профессионал вы для меня не существуете.
– А если вам позвонят насчет меня из Москвы, вы допустите меня к работе?
На самом деле я вовсе не хотел, чтобы меня допускали к работе. Наверное, я закоренелый эгоист, но у меня никогда не бывает потребности влезать в чужое дело и помогать изо всех сил. Каждый должен тянуть свой воз. Мой визит сюда был продиктован не стремлением подключиться к работе по разоблачению убийцы, а единственно желанием поговорить по-мужски с оперативниками, объяснить им, что Гарик Литвак не имеет к убийству ни малейшего отношения, потому что его связь с убитой является чистейшей воды плодом воображения. Вот и все. Мои благие намерения не шли ни на сантиметр дальше. Но мне стало любопытно, отчего этот полковник, восседающий в роскошном кабинете, так меня невзлюбил и почему он не хочет допускать меня к расследованию убийства. У него больное самолюбие? Он не любит, когда ему приказывают? Его приводит в бешенство само слово «Москва»?
– Я допущу вас к работе только в том случае, если будет письменное указание из Главного управления уголовного розыска МВД России, – четко ответил он. – Я подчиняюсь только им. Руководство Управления внутренних дел столицы ко мне никакого отношения не имеет, мы с ними равны по рангу, и они могут только просить меня.
– Но если они попросят? – настаивал я.
– Это будет зависеть от ситуации. Обычно я такие просьбы не выполняю. Ваши коллеги только путаются под ногами и вносят сумятицу в нашу работу. Если в министерстве принимается решение о создании следственно-оперативной группы совместно с ГУВД Москвы, тогда другое дело. Будет решение – будем разговаривать. Я вас больше не задерживаю, господин Стасов.
Так. Из начальственного кабинета меня выперли, причем даже не очень вежливо. Но я не обидчивый. Вернее, обидчивый, но привычный и умеющий не обращать внимания. Поэтому я не заплакал горючими слезами, но злобу затаил. Я поднялся на третий этаж, где все было как-то попроще: и дорожки на полу не было, и стены не обшиты деревом, как на втором этаже, а покрыты масляной краской, и двери не обиты дерматином. Прислушиваясь к голосам, доносящимся из-за дверей, я выбрал комнату, в которой, судя по шуму, народу было много.
– Извините, – робко сказал я, делая глупое лицо. – Меня вызывали в связи с убийством актрисы Доренко, а я забыл, в какую комнату.
– В тридцатую, – тут же ответили мне, и я тихонько ретировался.
Возле тридцатой комнаты сидела очередь, и я сообразил, что если здесь сидят те, кто занимается ночным убийством, то все эти люди вызваны для дачи объяснений. Занять очередь означало бы добраться до нужных мне сотрудников не раньше чем в конце дня. Объясняться же с этой очередью, рассказывая им, что я «свой» и «мне по делу надо», мне не хотелось. Можно было бы, конечно, просто войти в кабинет, никому ничего не объясняя, но была реальная опасность нарваться на такого же поборника суверенитета, с которым я только что общался в комнате 12. Врываться в чужой кабинет посреди допроса, требовать к себе внимания – так можно вылететь из родной милиции в пять секунд. Вылететь-то не жалко, но на мне камнем висел долг перед Игорем Литваком, и выполнить свою задачу я должен был во что бы то ни стало.
– Кто следующий? – спросил я нахальным уверенным тоном.
– Я, – откликнулась молоденькая девушка в бирюзовом сарафанчике, открывавшем крупные веснушки на молочно-белой груди.
– Я напишу записку, вы передайте сотрудникам.
Я достал из сумки с пляжными принадлежностями ручку и записную книжку, вырвал листок и нацарапал: «Стасов, МУР. Срочно».
– А кому отдать? – спросила веснушчатая, забирая у меня записку.
– Все равно. Кто есть в кабинете, тому и отдайте.
Минут через десять из кабинета вышел человек, взглянув на которого я помертвел. Это был Игорь Литвак, и лицо его было перекошено до полной неузнаваемости. Похоже, я опоздал. Но с другой стороны, я пришел как нельзя вовремя, потому что если меня прямо сейчас пригласят в заветный тридцатый кабинет, то я все успею объяснить, и тогда сыщики не будут задавать всем следующим посетителям вопросы, из которых те сделают вполне определенный вывод о имевшем место романе убитой актрисы с председателем кинематографического жюри.
Девушка вошла в дверь и почти сразу же вышла назад.
– Идите, – процедила она сквозь зубы.
Я ее понимал. Наверное, сидела здесь с раннего утра, а сейчас уже полдень. А тут какой-то хмырь без очереди лезет…
В комнате было жарко и накурено, как будто в ней дымила рота солдат, хотя за столом я увидел только одного симпатичного паренька. Вид у него был усталый, глаза – голодные, но волосы почему-то оказались идеально уложенными, как будто он только что причесался. Может, и вправду привел быстренько себя в порядок, прочитав записку. Если это так, то мне повезло: к МУРу у мальчика еще сохранилось некое подобие уважения.
– Добрый день, – вежливо поздоровался я. – Моя фамилия Стасов.
– Я понял, – кивнул паренек. – Какие у вас проблемы?
– Сугубо мужские. Меня зовут Владислав Николаевич.
– Сергей Лисицын, – представился он, пожимая руку.
На его ладони я почувствовал жесткие мозоли, выдававшие в нем постоянно тренирующегося спортсмена.
– Так вот, Сергей, я по поводу убийства Ольги Доренко. Только что из твоего кабинета вышел Игорь Аркадьевич Литвак. Тебе сказали, что он был любовником Ольги?
– Я не понял, Владислав Николаевич, какой у вас интерес.
– Я же тебе сказал, мужской.
– Официальный? Вы откомандированы к нам?
И этот туда же. Вот Крым отделился, а скоро и эти захотят собственную валюту ввести и границы установить. Республика Курорт. Все с ума посходили.
– Нет, интерес у меня неофициальный. – Я был терпелив, как опытная сиделка у постели тяжелобольного. – Я нахожусь здесь на отдыхе, а на кинофестивале работает моя жена, которая сообщила мне сегодня утром об убийстве Доренко. И я пришел к тебе, Сережа, как мужик к мужику, чтобы объяснить, что Игорь Аркадьевич никогда не был любовником Ольги, поэтому все твои подозрения в его адрес напрасны.
– Но если Литвак не был ее любовником, то почему вы решили, что мы его в связи с этим подозреваем? Откуда такие сведения?
– От моей жены. Ведь это она первая сказала вам о Литваке, верно? Первая и единственная.
Сергей молча открыл папку и стал листать бумаги. Я понял, что он ищет показания свидетельницы Стасовой. И пока он будет их искать, я успею состариться, а Лиля выйдет замуж и нарожает мне внуков. Но я не хотел его торопить. Мальчик был совсем молоденький и требовал к себе уважения.
– Фамилия вашей жены Стасова? – наконец спросил он, не отрывая глаз от лежавших в папке бумаг.
– Мезенцева. Маргарита Мезенцева.
– Ах вот как!
Черт возьми, ну чего Ритке не жилось с моей фамилией! Сменила ее на девичью сразу же после развода. Вот теперь и объясняйся с каждым встречным.
Он нашел нужный документ и бегло его просмотрел, потом едва заметно улыбнулся.
– Забавно получается. Первые свидетели в один голос утверждали, что ваша жена давно ревновала вас к убитой. А она, словно оправдываясь, подбрасывает нам Литвака. Литвак же, в свою очередь, категорически все отрицает. И как вы это объясните, Владислав Николаевич?
Я рассказал ему про наш с Ольгой обман и про девственно-чистую репутацию Игоря. Сергей слушал с интересом, весело хмыкал и кивал головой. Но в конце моего покаянного повествования вдруг посерьезнел.
– Почему я должен вам верить? Может быть, вы – друг Литвака и говорите сейчас неправду, чтобы выгородить его.
– Может быть, – сердито откликнулся я. – Попробуйте опросить всех участников фестиваля, и если хоть одна живая душа заикнется о романе Ольги и Игоря – можете плюнуть мне в лицо. Потому что этого романа не было, это плод нашей фантазии. Вам назовут с десяток любовников и поклонников Ольги, но среди этих имен не будет имени Литвака, это я вам гарантирую.
От злости я даже не заметил, как стал обращаться к нему на «вы». Внезапно Сергей улыбнулся открыто и весело, хотя глаза его по-прежнему были голодными и какими-то грустными.
– Хорошо, что вы пришли, Владислав Николаевич, а то я уже совсем замучился. Работаю первый год, опыта мало, а тут такое… Звезда, претендентка на первую премию.
Он умолк и поглядел куда-то за окно. Я проследил за его взглядом и не увидел ничего интересного, кроме розового фасада большого здания, напоминавшего обком партии.
– Владислав Николаевич, мне сложно говорить… Одним словом, наше начальство залетных помощников не жалует. Я бы хотел спросить вашего совета, тем более что вы хорошо знали Доренко и ее окружение, но мне за это голову снимут. Советчик у нас один.
– Это который в двенадцатой комнате сидит? – догадался я.
– Он самый, – усмехнулся Сергей.
– И какой же выход? Сделать вид, что я сюда не приходил и ты меня не знаешь?
– Нет. Я включаю вас в список свидетелей и на этом основании могу общаться с вами сколько угодно. Только для этого вам придется хотя бы иногда приходить сюда. Вы располагаете ценной информацией…
– Нет, Сережа, этот фокус у тебя не пройдет. Твое начальство меня видело и весьма нелюбезно выставило вон. Если ты попробуешь выдать меня за свидетеля, завтра же я окажусь в двенадцатом кабинете, и допрашивать меня будет его хозяин, а не ты. И вообще, с чего ты взял, что я собираюсь тебе помогать, а? Я, между прочим, в отпуске.
Лицо его вмиг осунулось и окаменело. Конечно, я был груб, но после странного разговора с его начальником у меня не было оснований для благодушия.
– Если вы сюда пришли, чтобы рассказать о Литваке, значит, вы хотели помочь нам, чтобы мы не тратили напрасно силы и время на эту версию.
– Я хотел помочь не вам, а Игорю. У него очень ревнивая жена, которой он ни разу в жизни не изменял. Если будет скандал, ему вовек не отмыться, ты это понимаешь? Можно всю жизнь ему искалечить, и его жене, кстати, тоже, не говоря уже о детях.
– Значит, я не могу на вас рассчитывать?
Он смотрел на меня, как смотрят больные щенки, выброшенные на улицу безжалостными хозяевами. И я вдруг подумал о том, что он всю ночь не спал, что таких преступлений, как убийство кинозвезды Ольги Доренко, в его небогатой практике еще не было, что он безумно боится «провалить» работу и наплевать ему в этом случае на самолюбие. Ему действительно нужна помощь. Проведя полночи в компании полупьяных киношников, он, наверное, пришел в ужас от того количества сплетен, домыслов, грязи и откровенной злобы, которое вылилось на него. Кино – это свой мир, и, чтобы разобраться в связывающих людей взаимоотношениях, нужно покрутиться в этом мире не один год. И я дрогнул.
– Сколько человек работает по этому делу?
– Все, кто свободен и есть в наличии. Но у нас завал, на все времени не хватает, поэтому работать будут все понемногу.
– Основные есть? Или у вас дитя без глазу окажется?
– Боюсь, что окажется. Но основных – трое.
– Кто еще, кроме тебя?
– Паша Яковчик и Валентин Иванович Кузьмин. Они сейчас в гостинице людей опрашивают.
– Паша, стало быть, молодой, а Кузьмин – постарше? – хмыкнул я.
– Валентин Иванович мой наставник, – вздохнул Сергей. – У него стаж больше двадцати пяти лет.
– А чего вздыхаешь так тяжело? Не помогает наставник, что ли?
Он посмотрел на меня своими щенячьими глазами, и мне захотелось погладить его по голове и почесать за ухом.
– Пьет он. Ему уже ни до чего дела нет.
– Так, понятно. С наставником мы кашу не сварим. А Паша? Он что за человек?
– Паша хороший парень, но у него контракт кончается. Он, когда в школу милиции поступал, подписал контракт на пять лет. После окончания школы уже четыре с лишним года прошло. Он уж и место себе присмотрел, начальником службы безопасности какого-то банка уходит. Тоже за лаврами не гонится.
– А ты, выходит, гонишься?
– Я для коммерции не гожусь. Буду здесь работать, пока не выгонят.
Да, парень, не повезло тебе, подумал я сочувственно. Из двоих напарников один – престарелый алкаш, другой равнодушно дослуживает оставшиеся месяцы. За нераскрытое убийство их из органов не уволят, а благодарности в приказе им не нужны. Короче, задницу рвать на этом убийстве придется только тебе одному.
– А что у нас со следователем? – поинтересовался я.
– Нормальный мужик, – как-то неопределенно ответил Лисицын. – Я его мало знаю.
Я посмотрел на часы. Лиля сидит на скамейке в ожидании нерадивого папаши уже час. Я, конечно, могу дать руку на отсечение, что она никуда с этой скамейки не сдвинется и с чужим дядей не уйдет, она у меня вышколена в этом отношении. Но совесть-то родительскую надо иметь!
– Значит, так, Сергей Лисицын, – сказал я, вставая. – Первомайская, дом восемь. До десяти утра и после шести вечера. Нужен будет совет – приходи.
Лиля, как и ожидалось, сидела неподвижно, уткнувшись в книжку. Даже издали было видно, что это совершенно не «Мумми-тролль», ну просто ничего общего. Но и не Барбара Картленд, которую я узнавал с любого расстояния по карманному формату и красно-желто-зеленому оформлению обложки. Книжка, которую держала в руках Лиля, была обычного формата, очень толстая. Подойдя ближе, я прочитал название «Украденные сны» и разглядел рисунок, на котором была изображена стройная блондинка с сигаретой в руках. Очередное любовное чтиво.
– Что читаешь? – спросил я, усаживаясь рядом и забирая у нее из рук книгу. – Опять какие-то страсти? Откуда деньги на такую книжку?
– У меня еще со вчера осталось, я не все потратила, – ответила Лиля, пряча глаза.
Значит, ни вчера, ни позавчера, ни три дня назад она не покупала мороженое, деньги на которое исправно просила дважды в день. Ах, хитрюга! Уходила, зажав в маленьком кулачке пятитысячную бумажку, а через пятнадцать минут возвращалась и говорила, что было вкусно. Куда же она их прятала? Наверное, в книжки, с которыми не расставалась ни на минуту, даже когда ходила «за мороженым». «Я посижу на лавочке, почитаю и съем мороженое, – говорила она мне. – А то пока я его сюда донесу, оно растает». В этом был резон, и мне, старому сыщику, и в голову не могло прийти, что меня легко и изящно дурит собственная восьмилетняя дочь.
Я осмотрел толстую голубую книгу и заметил сзади написанную шариковой ручкой цену «15.000». В конце концов, три порции мороженого, которые можно было купить за 15 тысяч рублей, приносили удовольствия ровно на тридцать минут, а пятисотстраничную любовную историю девочка будет смаковать по меньшей мере дня три. Стоит того. Надо только проверить, нет ли там какой-нибудь порнухи.
Я открыл страницу с рекламной аннотацией и страшно удивился.
– Лиля, но это же детектив! Это не любовный роман.
– Я знаю, папа, – виновато ответила она. – Мне стало интересно.
– Тебе еще рано читать детективы, – авторитетно заявил я. – Ты ничего здесь не поймешь.
– Неправда, я прочитала уже двадцать страниц и все поняла. Можешь проверить. Хочешь, расскажу, про что там написано?
– Не хочу, – буркнул я. – Мне на работе детективов хватает. Пойдем обедать.
Глава 2
Когда к шести часам Рита на пляже не появилась, я понял, что ее что-то задержало и ждать дольше смысла нет.
– Собирайся, котенок, – сказал я Лиле, натягивая джинсы и складывая в большую сумку наши пожитки.
– А мама? – спросила она, поднимая голову от толстых «Украденных снов». Ее большие темно-серые глаза смотрели обиженно и недоумевающе.
– Лилечка, ты же слышала, что мама рассказывала утром. У них в гостинице произошло убийство, и теперь там работает милиция. Может быть, маму попросили никуда не отлучаться.
– Ее что, подозревают?
Так. Ребенок в первый раз в жизни взял в руки детектив, и вот вам, пожалуйста.
– Нет, солнышко, но мама хорошо знала ту тетеньку, которую убили, и ее, наверное, просят рассказать о ней поподробнее.
Лиля молча кивнула и стала одеваться. По-видимому, мое объяснение ее вполне удовлетворило.
По дороге к дому на Первомайской улице мы зашли в магазин купить что-нибудь на ужин. Наши хозяева разрешали пользоваться кухней, что означало, что можно брать две тарелки, две вилки, нож, кастрюлю или сковородку, включать газ на плите и открывать водопроводный кран. Хранить же купленные продукты было негде, потому что холодильник, как это часто бывает в семьях, где принято сдавать комнаты и углы, стоял в хозяйской горнице. О том, чтобы заходить туда, и помыслить было нельзя. Поэтому продукты, которые нужно хранить в холоде, мы покупали в микроскопических дозах, то есть ровно столько, сколько можно было немедленно съесть.
– Что возьмем? – демократично спросил я Лилю. – Сосиски куриные, копченые или голландские?
– Копченые, – не раздумывая откликнулась она, с вожделением впиваясь глазами в витрину с разнообразными колбасами.
– А на гарнир? Сварим картошку или макароны? Или хочешь, купим пакет гречки, она быстро варится.
– Все равно, пап, что хочешь.
Я хотел картофель фри с хрустящей золотистой корочкой и квашеной капусты. Но все равно выбирать приходилось между вареной картошкой, макаронами и гречкой, а Лиля была мне в этом трудном деле не советчица. Когда мой ребенок видел сырокопченую колбасу, мир переставал для нее существовать. Можно было в этот момент добиться от нее согласия на любую экзекуцию вплоть до глотания желудочного зонда, можно было даже вырвать у нее обещание не читать лежа и за едой. Не знаю, почему Рита ограничивала девочку в том, что она любила больше всего на свете (после книжек, конечно), я лично никакого вреда здоровью от колбасы не вижу. Но Рита – это Рита, она не удостаивает окружающих объяснениями своих поступков и оценок. Ребенку это вредно – и все. Поэтому все, в чем я не согласен с матерью Лили, я делаю по-своему, но тайком. Плохо только, что к этим «тайным» действиям приобщается и сама Лиля.
Купив пять копченых сосисок, пачку сметаны и попросив нарезать тоненькими ломтиками колбасы «Преображенская», мы вышли из магазина и поплелись на маленький базарчик, где выбрали восемь средних картофелин, три помидора, четыре огурца и одну луковицу. Продавцы морщились и ворчали, им было неудобно взвешивать такие смешные порции овощей, но я стоял с каменным лицом, делая вид, что все это ко мне не относится. Пусть хоть изворчатся все, но я буду покупать ровно столько продуктов, сколько нужно для ужина, иначе на этой чудовищной жаре да без холодильника все протухнет. Более того, неиспользованные продукты придется держать в нашей комнате, и утром над ними уже будет виться стайка омерзительных мелких мушек. Нет уж, увольте.
Сегодня мне не повезло, на кухне кроме хозяйки, Веры Ильиничны, толклись две девушки из Петербурга, которые тоже снимали комнату. Мое появление было воспринято без восторга, в кухне было все-таки тесновато. Ну что ж, можно поужинать и попозже, решил я, быстро ретируясь и поднимаясь по лестнице в свою каморку.
– Ты очень голодная? – заботливо спросил я Лилю, которая уже улеглась на кровать и уткнулась в свои «Сны».
– Нет еще, – машинально ответила она, не поворачивая головы.
Дом у стариков Вишняковых был очень маленький, но двухэтажный. На первом этаже были две хозяйские комнаты, на втором – две другие, которые в летнее время сдавались по безбожной цене. Хозяйские «покои» были гораздо более просторными, потому что занимали всю площадь, отведенную под дом, в то время как на втором этаже жилые помещения опоясывались чем-то средним между галереей, верандой и балконом. Я понял, что дом строился в те времена, когда курортники могли селиться только в частном секторе, гостиницы были им недоступны, а ехать они тоже могли только сюда, на Черноморское побережье, ибо никаких курортов Турции, Греции, Испании и Италии тогда и в помине не было. Спрос был на каждый квадратный метр, на котором стояла койка. Делить площадь верхнего этажа на три или четыре комнаты оказалось невыгодным, потому что каморки получались крохотными, а в каждую из них нужно было поставить как минимум две кровати, стол, тумбочку и пару стульев. Чтобы не тратиться на мебель, они сделали две комнаты, обставленные точно так же скудно, а для желающих ставили раскладушки на галерее. И пусть там не было никакой другой мебели, бледнолицые изможденные горожане бывали счастливы, что есть хотя бы раскладушка и постель, все равно они целый день проводили на море.
Пережидая наплыв народа на кухне, я вынес стул на эту увитую диким виноградом галерею, уселся, закинув ноги на перила, с наслаждением закурил и погрузился в грустные мысли об убитой Оле Доренко. Мысли из грустных очень скоро превратились в неприятные, ибо в них стало закрадываться подозрение, уж не Маргарита ли Мезенцева тут замешана. Конечно, она уже не должна была ревновать: во-первых, история с Литваком ее вполне успокоила, а во-вторых, мы все-таки были в разводе. Но Рита при всех своих недостатках простушкой никогда не была. Она могла узнать о том, что роман с Гариком – чистейшей воды вранье, а раз вранье, значит, мы с Ольгой хотели скрыть от нее правду. И правда эта очень даже могла Рите не понравиться. Тем более что она действительно ездила на всякие курортные фестивали каждый год и каждый год просила меня взять Лилю и приехать, а я всегда отказывался. В этом году я сделал так, как она просила, только лишь потому, что выслужил свои законные двадцать лет и собрался увольняться на пенсию, в связи с чем мне предоставили возможность отгулять отпуск не только за текущий год, но и все остатки прежних лет. Сразу же по возвращении в Москву я должен буду пройти медкомиссию, после чего получу свои пенсионные бумажки и стану свободным, как нищий бродяга. Но мои резоны Рите могли не показаться убедительными. Узнав об обмане, она могла решить, что я по-прежнему кручу с Олей, что сюда приехал исключительно из-за нее, и прошлая, угасшая было ревность могла вспыхнуть с новой силой. Более того, при таких обстоятельствах она могла подумать, что и развелся я с ней тоже из-за Оли. Совершить убийство, свалить подозрения на ничего не подозревающего безвинного Игоря Литвака, при этом искать утешения и поддержки у бывшего мужа, который сам работает в уголовном розыске и в обиду ее не даст… Коварно, подло, но вполне в духе Маргариты Мезенцевой.
– Владик, почему вы ушли? – раздался снизу голосок одной из девушек-квартиранток.
Я глянул вниз и увидел черненькую симпатичную Иру, которая с самого первого дня строила мне глазки и пыталась подружиться с Лилей.
– Не хочу наступать вам на пятки, – ответил я. – Подожду, пока вы закончите, я не тороплюсь.
– Но ведь ребенок голодный, – возмущенно произнесла Ирочка. – Спускайтесь, Владик, мы с Татьяной уже все сделали и освобождаем вам территорию.
Я взял из комнаты пластиковые сумки с продуктами и спустился в пристройку, где была устроена кухня.
– Владик, присоединяйтесь к нам, – гостеприимно предложила Ира, расставляя на большом столе под навесом тарелки с аппетитно пахнущей едой.
Я всегда восхищался умением женщин приготовить в походных условиях и при отсутствии холодильника самые экзотические блюда. Ирочка, похоже, была девицей домовитой, если так старалась не для любимого мужа, а для себя самой.
Ее подруга Татьяна была полной противоположностью черноволосой смуглой Ирочке. Дебелая блондинка, телеса которой вываливались из купальника, как квашня из кадки, она не только не пыталась строить мне глазки, но, казалось, вообще меня не замечала. Зато она очень дружила с Лилей. Самое странное заключалось в том, что Лиля сама тянулась к ней, и белокожая девица вела с ней по вечерам какие-то долгие беседы. При этом складывалось впечатление, что Таня принимает девочку за круглую сироту, потому что она ни разу не сделала ничего такого, из чего можно было бы понять, что она знает: у Лили есть отец, более того, этот отец спит в соседней комнате, за стенкой, каждое утро здоровается, кипятит в кухне воду для кофе, и вообще, вот он, собственной персоной, метр девяносто, волосы темно-русые, глаза зеленые. Ирочка стреляла в меня глазками так выразительно, что я не верил, чтобы она не обсуждала меня со своей подругой. И тем не менее…
От приглашения разделить трапезу я вежливо отказался, почистил свои восемь картофелин, поставил кастрюлю на огонь, бросив туда изрядный кусок сливочного масла, чтобы быстрее сварилась, и принялся за приготовление салата из помидоров, лука, огурцов и сметаны. В глубине души я надеялся, что к тому времени, как поспеет мой ужин, девушки уже поедят и освободят мне стол. Стол был огромным, за ним свободно умещались не меньше десяти человек. Такие столы под навесами стоят в каждом южном дворе, по вечерам за ними собираются большие семьи хозяев, иногда в посиделках принимают участие и курортники-отдыхающие. Места хватает всем, и дело не в том, что я боялся тесноты за столом. Я просто не хотел вступать с девушками в неформальные отношения, да и настроение было не такое, чтобы заниматься пустой болтовней с малознакомыми людьми.
Мои надежды не оправдались. Ужин был готов, а Ира с Татьяной продолжали сидеть за столом, лениво ковыряясь вилками в тарелках и ведя неспешную беседу. Выхода не было, пришлось присоединяться.