Было семь часов утра. Елена, одетая, лежала на кушетке, проведя всю ночь без сна. Баронесса еще спала, Гольфельда нигде не было видно. В одиночестве девушка оставаться не могла, да и не хотела, поэтому горничная должна была взять работу и сесть к ней. Елена ничего не слышала из того, что болтала девушка, но тем не менее звук человеческого голоса успокоительно действовал на нее.
Стук колес приближающегося экипажа заставил рассказчицу замолчать. Елена выглянула в окно и увидела, как въехал на дорожку сада экипаж ее брата. Его колеса утопали в толстом слое щебня, коляска оказалась пуста.
– Где же твой господин? – спросила Елена кучера, когда тот проезжал мимо окна.
– Их милость вышли на шоссе, – ответил старик, снимая шляпу, – и отправились пешком по шоссе мимо Гнадека в гору.
Девушка вздрогнула и захлопнула окно. Одно слово «Гнадек» произвело на нее действие электрического тока. Она не могла без ужаса слышать о чем-либо, напоминавшем Елизавету.
Елена встала и, опираясь на горничную, направилась в комнату брата. Она приказала подать завтрак и в ожидании его возвращения взяла один из роскошных альбомов, лежавших на столе. Она машинально переворачивала листы, но не могла бы сказать, что рассматривает – портреты или пейзажи.
Через полчаса в дверях показалась высокая фигура брата. Елена положила альбом на колени и протянула ему руку. Рудольф, казалось, был очень удивлен этим приемом и обрадовался, что видит сестру одну. Он быстро подошел к ней, но взгляд, брошенный на ее лицо, поверг его в недоумение.
– Ты чувствуешь себя хуже обычного? – озабоченно спросил он, садясь рядом.
Он просунул руку за спину сестры и слегка приподнял ее, чтобы лучше видеть ее глаза. В его взгляде и тоне было столько нежной заботливости, что ей показалось, будто ее изболевшаяся душа озарилась лучом весеннего солнца. Две крупные слезы покатились по ее щекам, и она крепко прижалась плечом к брату.
– Разве Фельс не навещал тебя в эти дни? – с тревогой спросил он.
– Нет, да я и сама настоятельно потребовала, чтобы его не звали. Я принимаю капли, которые он мне прописал, а больше он ничего не может сделать. Не беспокойся, Рудольф, я скоро поправлюсь. Тебе пришлось пережить много тяжелого в Тальлебене?
– Да, – ответил фон Вальде, не сводя взора с заметно изменившегося лица Елены. – Я не застал бедного Гартвига в живых. Вчера его похоронили. Ты не узнала бы несчастной жены, она в одну ночь стала старухой. – Он рассказал сестре подробности о несчастье, затем провел рукой по глазам, как будто хотел изгладить все горе, которое видел в последние дни. Потом спросил:
– Ну, а у вас тут все по-старому?
– Не совсем, – ответила Елена. – Меренг вчера уехал…
– Да? Ну, счастливого пути. Он тщательно избегал встречи со мной. Теперь у меня одним врагом меньше на свете.
– А на горе… У Ферберов радость, – продолжала Елена прерывающимся голосом, отвернув лицо.
Она не подымала глаз и поэтому не видела, что лицо ее брата подернулось мертвенной бледностью и что его дрожащие губы зашевелились и, наконец, с трудом смогли произнести только одно короткое «ну».
Елена рассказала о находке в развалинах. Услышав это, ее брат облегченно вздохнул. С каждым ее словом у него, казалось, с души спадала тяжесть.
– Это, действительно – изумительное разрешение древних загадок, – сказал он, когда Елена закончила свой рассказ. – Только я сомневаюсь, чтобы эта семья считала большим счастьем свою принадлежность к роду Гнадевиц.
– Ты думаешь так на основании того, что Елизавета столь неодобрительно отзывалась об этом роде? – прервала брата Елена. – Я ничего не могу поделать, но в таких случаях мне невольно приходит на ум виноград, который слишком зелен для лисицы.
Последние слова она произнесла с большой резкостью, и на лице фон Вальде появилось выражение сильного удивления. Он наклонился и испытующе взглянул в лицо сестры, как будто желая убедиться в том, что это действительно произнесла она.
В эту минуту в комнату вбежала собака Гольфельда и тотчас исчезла, повинуясь громкому свисту, донесшемуся с площадки. Ее хозяин проходил мимо. Очевидно, он не знал о возвращении фон Вальде, иначе, без сомнения, зашел бы, чтобы приветствовать его.
Гольфельд быстро шел вперед и завернул на дорожку, ведущую к Гнадеку. Взоры Елены следили за ним, пока он не исчез из виду. Тогда она, судорожно сжав руки, откинулась на спинку кресла с таким видом, будто все силы покинули ее.
Фон Вальде налил в рюмку немного вина и поднес к ее губам. Она ответила ему благодарным взглядом и попыталась улыбнуться.
– Я еще не все сказала, – приподнявшись, снова начала она. – Я следую примеру романистов, которые главный эффект приберегают на конец. – Было очевидно, что во время этого предисловия, которое должно было прозвучать шутливо, она собиралась с силами, чтобы спокойно произнести то, что хотела. – В нашем доме ожидается счастливое событие: Эмиль хочет жениться.
Она, вероятно, ожидала, что брат выразит большое изумление и, не получив немедленного ответа, с удивлением обернулась к нему. Рудольф сидел, закрыв глаза рукой, его лицо было мертвенно бледным. При движении Елены он быстро встал и подошел к окну, чтобы подышать свежим воздухом.
– Ты нездоров, Рудольф? – испуганно спросила Елена.
– Нет, только легкое головокружение, но оно сейчас пройдет, – ответил брат, снова подходя к ней.
Фон Вальде совершенно переменился в лице. Пройдясь несколько раз по комнате, он сел на свое место.
– Я говорила тебе, Рудольф, что Эмиль хочет жениться, – снова начала Елена, оттеняя каждое слово.
– Да, ты это сказала, – прошептал ее брат.
– Ты одобряешь это?
– Меня это не касается. Гольфельд сам себе хозяин и может делать все, что ему угодно.
– Мне кажется, он уже сделал свой выбор. Если бы я имела право, то назвала бы тебе имя этой девушки.
– Совершенно незачем. Я услышу его, когда будет соглашение. – Лицо фон Вальде еще больше побледнело и словно окаменело, голос звучал резко.
– Рудольф, прошу тебя, не будь таким жестоким – умоляюще проговорила Елена. – Я знаю, что ты не любишь многословия и привыкла к твоим лаконичным ответам; но в данную минуту ты просто невежлив, и как раз теперь, когда я хотела обратиться к тебе с просьбой.
– Говори, пожалуйста. Может быть, я должен иметь честь быть шафером у господина фон Гольфельда?
Елена вздрогнула от язвительной насмешки, звучавшей в этих словах, и после небольшой паузы, во время которой фон Вальде встал и несколько раз прошелся по комнате, с упреком произнесла:
– Ты не симпатизируешь бедному Эмилю, и сегодня это особенно заметно. Настоятельно прошу тебя, милый Рудольф, выслушай меня спокойно, я должна сегодня поговорить с тобой об этом.
Скрестив руки, он прислонился к окну и сухо произнес:
– Ты видишь, я готов выслушать тебя.
– Его невеста, – нерешительно начала Елена (ледяной взгляд брата пугал ее!) – бедна…
– Как это бескорыстно со стороны Гольфельда! Дальше!
– Доходы Эмиля невелики…
– Да, у него всего лишь шесть тысяч годового дохода. Конечно, он должен умереть с голоду.
Елена замолчала, удивленная. Ее брат никогда не преувеличивал. Сумма, которую он назвал, очевидно, была верна до последнего пфеннига.
– Ну, может быть, он и богаче, чем я думала, – снова начала Елена после продолжительного молчания, – но в данном случае это совсем неважно. Я очень люблю ту, которую он выбрал… Она сделала нечто, за что я буду ей вечно благодарна… – Фон Вальде забарабанил по стеклу пальцами с такой силой, что оно грозило разлететься вдребезги. – Пусть она будет моей сестрой, – продолжала Елена, – я не хочу, чтобы она вошла в дом Эмиля бесприданницей и хотела бы предоставить ей доходы с Нейборна. Можно?..
– Это имение принадлежит тебе, ты достигла совершеннолетия, и я не имею права что-либо запрещать или разрешать.
– Конечно, имеешь, хотя бы потому, что являешься моим наследником. Значит, у меня есть твое согласие?
– Разумеется, если ты считаешь, что оно безусловно необходимо.
– Благодарю тебя, благодарю, – перебила его сестра, протягивая ему руку, но он не заметил этого, хотя и смотрел на нее. – Ты недоволен мною? – тревожно спросила она после некоторого молчания.
– Я не могу быть недовольным тобою, когда ты имеешь намерение осчастливить людей и, вероятно, вспомнишь, что я не раз помогал тебе в этом. Но тут я сделаю тебе упрек в чрезмерной поспешности. Ты, кажется, очень торопишься устроить несчастье этой молодой девушке.
Елена подскочила, как ужаленная и запальчиво воскликнула:
– Это жестокие слова! Твое предубеждение против бедного Эмиля, основанное Бог знает на чем, заходит уже слишком далеко… Ты очень мало знаешь этого молодого человека.
– Я знаю его слишком хорошо, чтобы не иметь желания узнать ближе. Это дармоед, ничтожный человек без всякого характера, с которым будет несчастна каждая женщина, предъявляющая хоть какие-то требования к мужчине. Горе бедняжке, когда она придет к этому убеждению!
Голос его задрожал от внутреннего волнения. Елена же слышала в нем только досаду и озлобление.
– Боже, как ты несправедлив! – воскликнула она, поднимая глаза, полные слез. – Рудольф, ты грешишь! Что сделал тебе Эмиль, что ты с таким озлоблением преследуешь его?
– Разве для того, чтобы узнать характер человека, нужно получить от него оскорбление? – гневно произнес он. – Дитя, это тебе нанесено оскорбление, но ты ослеплена. Настанет день, когда ты убедишься в этом и прозреешь. Если бы я приложил все усилия, чтобы чаша миновала тебя, все равно это не привело бы ни к чему. Теперь ты видишь во мне варвара, оскорбляющего тебя в твоих лучших чувствах. Ты сама заставляешь меня предоставить тебя себе до того момента, когда ты придешь искать утешение от него у меня на груди. А что должна делать та, которая будет связана с ним навсегда?
Фон Вальде вышел в другую комнату, захлопнув за собой дверь. Елена некоторое время сидела, словно пораженная громом, а потом, с трудом поднявшись и держась за стены, вышла из комнаты.
Ею овладело чувство глубокой горечи и ненависти к брату. Ей казалось, что она жутко виновата перед Эмилем уже в том, что подобные речи коснулись ее слуха. Он никогда не должен был узнать, что позволил себе говорить о нем ее брат, но после этого она ни в коем случае не могла допустить, чтобы Гольфельд пользовался гостеприимством в Линдгофе. Она должна была, конечно, не называя причин, предложить ему вернуться в Оденбург. Но перед этим предложить ему выяснить отношения с Елизаветой.
С этими мыслями Елена вошла в столовую, а когда несколько минут спустя там появился Гольфельд, приняла его со спокойной ласковой улыбкой и рассказала, что ее брат дал свое согласие относительно приданого невесты, не спросив ее имени. Она выразила желание видеть сегодня же Елизавету у себя, и Гольфельд, обрадованный спокойной манерой, с которой она говорила, согласился на это. Было решено, что свидание состоится в четыре часа в павильоне. Гольфельд тотчас пошел, чтобы от имени Елены отдать соответствующие распоряжения. Как удивилась бы она, если бы услышала, что лакею было велено пригласить фрейлейн Фербер к трем часам, а дворецкий должен был все приготовить в павильоне к этому времени, никак не позже!
19
Стук колес приближающегося экипажа заставил рассказчицу замолчать. Елена выглянула в окно и увидела, как въехал на дорожку сада экипаж ее брата. Его колеса утопали в толстом слое щебня, коляска оказалась пуста.
– Где же твой господин? – спросила Елена кучера, когда тот проезжал мимо окна.
– Их милость вышли на шоссе, – ответил старик, снимая шляпу, – и отправились пешком по шоссе мимо Гнадека в гору.
Девушка вздрогнула и захлопнула окно. Одно слово «Гнадек» произвело на нее действие электрического тока. Она не могла без ужаса слышать о чем-либо, напоминавшем Елизавету.
Елена встала и, опираясь на горничную, направилась в комнату брата. Она приказала подать завтрак и в ожидании его возвращения взяла один из роскошных альбомов, лежавших на столе. Она машинально переворачивала листы, но не могла бы сказать, что рассматривает – портреты или пейзажи.
Через полчаса в дверях показалась высокая фигура брата. Елена положила альбом на колени и протянула ему руку. Рудольф, казалось, был очень удивлен этим приемом и обрадовался, что видит сестру одну. Он быстро подошел к ней, но взгляд, брошенный на ее лицо, поверг его в недоумение.
– Ты чувствуешь себя хуже обычного? – озабоченно спросил он, садясь рядом.
Он просунул руку за спину сестры и слегка приподнял ее, чтобы лучше видеть ее глаза. В его взгляде и тоне было столько нежной заботливости, что ей показалось, будто ее изболевшаяся душа озарилась лучом весеннего солнца. Две крупные слезы покатились по ее щекам, и она крепко прижалась плечом к брату.
– Разве Фельс не навещал тебя в эти дни? – с тревогой спросил он.
– Нет, да я и сама настоятельно потребовала, чтобы его не звали. Я принимаю капли, которые он мне прописал, а больше он ничего не может сделать. Не беспокойся, Рудольф, я скоро поправлюсь. Тебе пришлось пережить много тяжелого в Тальлебене?
– Да, – ответил фон Вальде, не сводя взора с заметно изменившегося лица Елены. – Я не застал бедного Гартвига в живых. Вчера его похоронили. Ты не узнала бы несчастной жены, она в одну ночь стала старухой. – Он рассказал сестре подробности о несчастье, затем провел рукой по глазам, как будто хотел изгладить все горе, которое видел в последние дни. Потом спросил:
– Ну, а у вас тут все по-старому?
– Не совсем, – ответила Елена. – Меренг вчера уехал…
– Да? Ну, счастливого пути. Он тщательно избегал встречи со мной. Теперь у меня одним врагом меньше на свете.
– А на горе… У Ферберов радость, – продолжала Елена прерывающимся голосом, отвернув лицо.
Она не подымала глаз и поэтому не видела, что лицо ее брата подернулось мертвенной бледностью и что его дрожащие губы зашевелились и, наконец, с трудом смогли произнести только одно короткое «ну».
Елена рассказала о находке в развалинах. Услышав это, ее брат облегченно вздохнул. С каждым ее словом у него, казалось, с души спадала тяжесть.
– Это, действительно – изумительное разрешение древних загадок, – сказал он, когда Елена закончила свой рассказ. – Только я сомневаюсь, чтобы эта семья считала большим счастьем свою принадлежность к роду Гнадевиц.
– Ты думаешь так на основании того, что Елизавета столь неодобрительно отзывалась об этом роде? – прервала брата Елена. – Я ничего не могу поделать, но в таких случаях мне невольно приходит на ум виноград, который слишком зелен для лисицы.
Последние слова она произнесла с большой резкостью, и на лице фон Вальде появилось выражение сильного удивления. Он наклонился и испытующе взглянул в лицо сестры, как будто желая убедиться в том, что это действительно произнесла она.
В эту минуту в комнату вбежала собака Гольфельда и тотчас исчезла, повинуясь громкому свисту, донесшемуся с площадки. Ее хозяин проходил мимо. Очевидно, он не знал о возвращении фон Вальде, иначе, без сомнения, зашел бы, чтобы приветствовать его.
Гольфельд быстро шел вперед и завернул на дорожку, ведущую к Гнадеку. Взоры Елены следили за ним, пока он не исчез из виду. Тогда она, судорожно сжав руки, откинулась на спинку кресла с таким видом, будто все силы покинули ее.
Фон Вальде налил в рюмку немного вина и поднес к ее губам. Она ответила ему благодарным взглядом и попыталась улыбнуться.
– Я еще не все сказала, – приподнявшись, снова начала она. – Я следую примеру романистов, которые главный эффект приберегают на конец. – Было очевидно, что во время этого предисловия, которое должно было прозвучать шутливо, она собиралась с силами, чтобы спокойно произнести то, что хотела. – В нашем доме ожидается счастливое событие: Эмиль хочет жениться.
Она, вероятно, ожидала, что брат выразит большое изумление и, не получив немедленного ответа, с удивлением обернулась к нему. Рудольф сидел, закрыв глаза рукой, его лицо было мертвенно бледным. При движении Елены он быстро встал и подошел к окну, чтобы подышать свежим воздухом.
– Ты нездоров, Рудольф? – испуганно спросила Елена.
– Нет, только легкое головокружение, но оно сейчас пройдет, – ответил брат, снова подходя к ней.
Фон Вальде совершенно переменился в лице. Пройдясь несколько раз по комнате, он сел на свое место.
– Я говорила тебе, Рудольф, что Эмиль хочет жениться, – снова начала Елена, оттеняя каждое слово.
– Да, ты это сказала, – прошептал ее брат.
– Ты одобряешь это?
– Меня это не касается. Гольфельд сам себе хозяин и может делать все, что ему угодно.
– Мне кажется, он уже сделал свой выбор. Если бы я имела право, то назвала бы тебе имя этой девушки.
– Совершенно незачем. Я услышу его, когда будет соглашение. – Лицо фон Вальде еще больше побледнело и словно окаменело, голос звучал резко.
– Рудольф, прошу тебя, не будь таким жестоким – умоляюще проговорила Елена. – Я знаю, что ты не любишь многословия и привыкла к твоим лаконичным ответам; но в данную минуту ты просто невежлив, и как раз теперь, когда я хотела обратиться к тебе с просьбой.
– Говори, пожалуйста. Может быть, я должен иметь честь быть шафером у господина фон Гольфельда?
Елена вздрогнула от язвительной насмешки, звучавшей в этих словах, и после небольшой паузы, во время которой фон Вальде встал и несколько раз прошелся по комнате, с упреком произнесла:
– Ты не симпатизируешь бедному Эмилю, и сегодня это особенно заметно. Настоятельно прошу тебя, милый Рудольф, выслушай меня спокойно, я должна сегодня поговорить с тобой об этом.
Скрестив руки, он прислонился к окну и сухо произнес:
– Ты видишь, я готов выслушать тебя.
– Его невеста, – нерешительно начала Елена (ледяной взгляд брата пугал ее!) – бедна…
– Как это бескорыстно со стороны Гольфельда! Дальше!
– Доходы Эмиля невелики…
– Да, у него всего лишь шесть тысяч годового дохода. Конечно, он должен умереть с голоду.
Елена замолчала, удивленная. Ее брат никогда не преувеличивал. Сумма, которую он назвал, очевидно, была верна до последнего пфеннига.
– Ну, может быть, он и богаче, чем я думала, – снова начала Елена после продолжительного молчания, – но в данном случае это совсем неважно. Я очень люблю ту, которую он выбрал… Она сделала нечто, за что я буду ей вечно благодарна… – Фон Вальде забарабанил по стеклу пальцами с такой силой, что оно грозило разлететься вдребезги. – Пусть она будет моей сестрой, – продолжала Елена, – я не хочу, чтобы она вошла в дом Эмиля бесприданницей и хотела бы предоставить ей доходы с Нейборна. Можно?..
– Это имение принадлежит тебе, ты достигла совершеннолетия, и я не имею права что-либо запрещать или разрешать.
– Конечно, имеешь, хотя бы потому, что являешься моим наследником. Значит, у меня есть твое согласие?
– Разумеется, если ты считаешь, что оно безусловно необходимо.
– Благодарю тебя, благодарю, – перебила его сестра, протягивая ему руку, но он не заметил этого, хотя и смотрел на нее. – Ты недоволен мною? – тревожно спросила она после некоторого молчания.
– Я не могу быть недовольным тобою, когда ты имеешь намерение осчастливить людей и, вероятно, вспомнишь, что я не раз помогал тебе в этом. Но тут я сделаю тебе упрек в чрезмерной поспешности. Ты, кажется, очень торопишься устроить несчастье этой молодой девушке.
Елена подскочила, как ужаленная и запальчиво воскликнула:
– Это жестокие слова! Твое предубеждение против бедного Эмиля, основанное Бог знает на чем, заходит уже слишком далеко… Ты очень мало знаешь этого молодого человека.
– Я знаю его слишком хорошо, чтобы не иметь желания узнать ближе. Это дармоед, ничтожный человек без всякого характера, с которым будет несчастна каждая женщина, предъявляющая хоть какие-то требования к мужчине. Горе бедняжке, когда она придет к этому убеждению!
Голос его задрожал от внутреннего волнения. Елена же слышала в нем только досаду и озлобление.
– Боже, как ты несправедлив! – воскликнула она, поднимая глаза, полные слез. – Рудольф, ты грешишь! Что сделал тебе Эмиль, что ты с таким озлоблением преследуешь его?
– Разве для того, чтобы узнать характер человека, нужно получить от него оскорбление? – гневно произнес он. – Дитя, это тебе нанесено оскорбление, но ты ослеплена. Настанет день, когда ты убедишься в этом и прозреешь. Если бы я приложил все усилия, чтобы чаша миновала тебя, все равно это не привело бы ни к чему. Теперь ты видишь во мне варвара, оскорбляющего тебя в твоих лучших чувствах. Ты сама заставляешь меня предоставить тебя себе до того момента, когда ты придешь искать утешение от него у меня на груди. А что должна делать та, которая будет связана с ним навсегда?
Фон Вальде вышел в другую комнату, захлопнув за собой дверь. Елена некоторое время сидела, словно пораженная громом, а потом, с трудом поднявшись и держась за стены, вышла из комнаты.
Ею овладело чувство глубокой горечи и ненависти к брату. Ей казалось, что она жутко виновата перед Эмилем уже в том, что подобные речи коснулись ее слуха. Он никогда не должен был узнать, что позволил себе говорить о нем ее брат, но после этого она ни в коем случае не могла допустить, чтобы Гольфельд пользовался гостеприимством в Линдгофе. Она должна была, конечно, не называя причин, предложить ему вернуться в Оденбург. Но перед этим предложить ему выяснить отношения с Елизаветой.
С этими мыслями Елена вошла в столовую, а когда несколько минут спустя там появился Гольфельд, приняла его со спокойной ласковой улыбкой и рассказала, что ее брат дал свое согласие относительно приданого невесты, не спросив ее имени. Она выразила желание видеть сегодня же Елизавету у себя, и Гольфельд, обрадованный спокойной манерой, с которой она говорила, согласился на это. Было решено, что свидание состоится в четыре часа в павильоне. Гольфельд тотчас пошел, чтобы от имени Елены отдать соответствующие распоряжения. Как удивилась бы она, если бы услышала, что лакею было велено пригласить фрейлейн Фербер к трем часам, а дворецкий должен был все приготовить в павильоне к этому времени, никак не позже!
19
Когда слуга из Линдгофа позвонил у калитки Гнадека, Елизавета сидела в сенях и плела гирлянду из плюща, а мисс Мертенс держала в руках наполовину готовый венок из астр. Могила на кладбище Линдгофа была убрана. Сегодня между пятью и шестью часами пастор назначил торжественное предание земле гроба с бренными останками прекрасной Лилы, и гирлянды послужат ее последним украшением.
Посоветовавшись с матерью, Елизавета приняла приглашение. Вскоре после ухода слуги явился Рейнгард. У него был озабоченный вид и на вопросы мисс Мертенс он ответил, что фон Вальде явился из Тальлебена в ужасном состоянии духа.
– Вероятно, впечатления, вынесенные отгула, были ужасны. Мне надо было сделать кое-какие сообщения, но в течение своего доклада я убедился, что он ничего не слушает; он сидел передо мною, как потерянный. Когда я начал говорить ему о находке здесь, в Гнадеке, он с нетерпением и досадой прервал меня словами:
«Я уже довольно слышал об этом. Пожалуйста, оставьте меня в покое».
От мисс Мертенс не ускользнуло, что Рейнгард был очень оскорблен топом, которым говорил с ним его хозяин.
– Мой друг, – с утешением в голосе сказала она, – когда большое горе сваливается на нас, все окружающее становится нам безразличным или даже непереносимым. Господин фон Вальде, вероятно, очень любил покойного. Но ради Бога, Елизавета, – прервала она себя, – что вы делаете? Неужели вы находите, что это красиво? – и она указала на гирлянду.
Елизавета, слушая Рейнгарда, схватила несколько больших георгинов и вплела их в однообразную зелень гирлянды, что действительно придало ей очень некрасивый вид. Девушка, покраснев до корней волос, с неудовольствием посмотрела на свою работу и поспешила выбросить несчастные цветы.
На колокольне Линдгофа уже давно пробило три часа, когда Елизавета торопливо спускалась с горы. Дядя задержал ее своим разговором. Его возмутило то, что Елизавета приняла приглашение.
– Та бедняжка, которая будет сегодня предана земле, вполне заслуживает того, чтобы хоть один день был посвящен ее памяти, – справедливо заметил он.
Но добрый дядюшка совершенно не имел представления о том, что совершается в душе молодой племянницы. Он не знал, что его любимица все эти дни считала часы до того момента, когда «он» снова вернется.
Ноги Эльзы едва касались земли. Она хотела нагнать просроченное время и чуть не расплакалась, когда ее легкое платье зацепилось за куст шиповника и его пришлось долго и терпеливо распутывать. Она, едва переводя дух, добежала до павильона. Дверь была открыта настежь, но в нем еще никого не было. На столе стояла масса различных угощений, а в углу дивана было приготовлено уютное местечко. С облегченным сердцем вбежала Елизавета в павильон и прислонилась к одному из окон, как вдруг услышала позади себя легкий шорох. К ней приближался Гольфельд, прятавшийся за дверью. Елизавета хотела выскочить из павильона, но он закрыл ей дорогу и стал уверять, что остальные дамы сейчас придут.
Елизавета с недоумением подняла на него взор. В его тоне не было и тени той дерзости, которая так возмущала ее.
– Уверяю вас, госпожа фон Вальде сейчас придет, – повторил он, видя, что гостья сделала новую попытку приблизиться к двери, а затем добавил печальным тоном: – Разве мое присутствие так неприятно вам?
– Да, – холодно ответила Елизавета. – Если вы вспомните недавнее обращение со мною, то должны понять, что мне невыносимо оставаться с вами даже в течение одной минуты.
– Как жестоко и непримиримо это звучит! Неужели я должен так страдать за маленькую невинную шутку?
– Советую вам впредь быть осторожным в выборе людей, с которыми вы собираетесь шутить.
– Ах, я давно уже согласен с тем, что это было ошибкой и стыжусь ее. Но как я мог подумать…
– Что я требую к себе уважения? – с горящими глазами прервала его Елизавета.
– Нет-нет, в этом я никогда не сомневался. Как вы, однако, вспыльчивы! Но я же не знал, что вы имеете право требовать еще большего.
Елизавета вопросительно взглянула на него – она не поняла его слов.
– Могу ли я сделать что-либо большее, чем на коленях попросить у вас прощения? – продолжал он.
– Оно будет дано вам, но с условием, что вы немедленно оставите меня одну.
– Какая вы упрямая! Я был бы дураком, если бы упустил такой удобный случай. Елизавета, я уже говорил вам, что пламенно люблю вас.
– А я, кажется, очень ясно сказала вам, что вы мне совершенно безразличны.
Молодую девушку начала пробирать дрожь, но ее взгляд оставался твердым и спокойным.
– Елизавета, не доводите меня до крайности! – взволнованно воскликнул Гольфельд.
– Прежде всего я попрошу вас придерживаться первоначальных правил вежливости, которые запрещают нам называть посторонних по имени.
– Вы – дьявол в своей холодности и злости! – воскликнул он, дрожа от гнева. – Я допускаю, что вы имеете некоторое право проучить меня, потому что я провинился перед вами, но ведь я же готов все исправить. Выслушайте меня спокойно и вы, вероятно, раскаетесь в своей жестокости. Я прошу вашей руки. Вам, конечно, известно, что я могу доставить своей будущей жене блестящее положение. – Он с торжествующей улыбкой посмотрел на Елизавету, ожидая, что она будет вне себя от радости. В самом деле, какая перспектива, какой взлет для бедной девушки: попасть в высшее общество, быть принятой при дворе, иметь роскошные туалеты, экипажи, дворец… Сердце Елизаветы вне всякого сомнения должно быть переполнено признательностью к нему, Гольфельду.
Но этого почему-то не случилось. Елизавета гордо подняла голову и, отступив на шаг назад, спокойно ответила:
– Очень сожалею, господин фон Гольфельд. Вы могли бы избавить себя от этой неприятной минуты, а после всего того, что я сказала вам, я совершенно не понимаю, как вы могли заговорить о подобном. Но раз вы непременно желаете этого, то я объявляю вам, что наши пути совершенно расходятся.
– Что?!
– И что я никогда не соглашусь жить подле вас.
Гольфельд мгновение смотрел на нее, ничего не соображая, и не мог произнести ни слова. Его лицо приняло зеленоватый оттенок, зубы впились в нижнюю губу.
– Вы действительно заводите свою игру так далеко, что решаетесь дать мне подобный ответ? – спросил он сдавленным, хриплым голосом.
Елизавета презрительно улыбнулась и отвернулась. Это движение привело его в ярость.
– Причину… Я хочу знать причину! – пробормотал он, вновь став между Елизаветой и дверью, к которой она устремилась, и, схватив молодую девушку за платье, пытался удержать ее.
Она испугалась и отошла поглубже в комнату.
– Оставьте меня, – задыхаясь, крикнула она. Страх почти заглушил ее голос, но она собрала все силы и гордо вскинув голову, проговорила: – Если в вас нет ни искры чести, то я буду вынуждена пустить в ход свое оружие, сказав вам, что глубоко презираю вас и ненавижу. Теперь оставьте меня и…
– И не подумаю, – злобно прошипел Гольфельд, не дав ей договорить. Его бледное до этого лицо теперь горело, он был вне себя от страсти и бросился к Елизавете, как хищный зверь. Она подбежала к окну и пыталась открыть его, чтобы выскочить, но вдруг словно приросла к земле от страха. В кустах у самого окна на нее смотрело ужасное лицо, в котором Елизавета лишь с трудом узнала Берту. Она вздрогнула и отшатнулась. Гольфельд схватил девушку и сжал ее в объятиях, в своем возбуждении он не заметил искаженного лица в окне. Чтобы не видеть его, Елизавета закрыла лицо рукой. Она чувствовала на руке горячее дыхание своего мучителя, его волосы касались ее щеки, она содрогалась, но силы буквально оставили ее, и даже ни один звук не вырвался из ее груди. Увидев Гольфельда, Берта угрожающе подняла кулаки, чтобы разбить стекло, но вдруг повернула голову, словно услышав какой-то шум, а затем повернулась, опустила руки, громко захохотала и исчезла в кустах.
Все это было делом нескольких секунд. Услышав хохот, Гольфельд испуганно поднял голову. Его взор, казалось, хотел проникнуть в кусты, где исчезла Берта, но тотчас снова перевел его на молодую девушку, которую держал в своих объятиях, и теперь еще сильнее прижал ее к своей груди. Гольфельд совершенно не думал о том, что в открытую дверь павильона его могли увидеть. Он позабыл, что фрейлейн фон Вальде должна вот-вот придти в павильон и не заметил появившуюся на пороге Елену, которая опиралась на руку брата. За ними показалась баронесса с выражением сильнейшего неудовольствия на лице.
– Эмиль! – воскликнула она дрожащим от гнева голосом.
Он вздрогнул и растерянным взглядом осмотрелся кругом. Его руки невольно опустились.
Елизавета схватилась за спинку ближайшего стула. На этот раз резкий голос баронессы показался ей прелестной музыкой, так как он явился ей на помощь. А там, дальше, стояла высокая, стройная фигура человека, при виде которого ее остановившийся пульс снова забился сильнее. Ей хотелось броситься перед ним на колени и умолять его: «Огради меня от этого человека, я бегу и отворачиваюсь от него, как от греха». Но какой взгляд был брошен ей! Неужели этот холодный уничтожающий блеск исходил из тех глаз, которые еще несколько дней тому назад с такой нежностью искали ее взгляда?
Елена, окаменев, смотрела на эту сцену. Внезапно она выдернула свою руку и, шатаясь, направилась к Елизавете. Она ни минуты не сомневалась в том, что предложение Гольфельда принято и союз заключен.
– От души поздравляю вас, дорогая Елизавета! – горячо воскликнула она, между тем как у нее из глаз брызнули слезы, и взяла дрожащие руки молодой девушки, – Эмиль дает мне в вашем лице милую сестру. Любите меня и я буду до гроба благодарна вам. Не будь так мрачна, Амалия, – обратилась она к баронессе, которая продолжала стоять на пороге, как соляной столб, – ведь речь идет о счастье Эмиля! Посмотри на Елизавету. Разве она не может удовлетворить все твои требования к той, которая в будущем должна стать столь близкой тебе? Она молода, богата, щедро одарена природой, из древнего рода, с известным именем…
Она испуганно остановилась. Только теперь в оцепенелые члены Елизаветы начала возвращаться жизнь, она лишь теперь стала понимать то, о чем говорилось. Быстрым движением освободив свои руки из рук Елены и высоко вскинув голову, она дрожащим голосом произнесла:
– Вы ошибаетесь, сударыня, я не дворянка.
– Как? Разве вы не имеете бесспорного права носить имя фон Гнадевиц?
– Да, но мы отказываемся от этого права.
– И вы действительно хотите пренебречь таким счастьем?
– Я не могу себе представить, чтобы истинное счастье могло зависеть от простого звука.
Ясно чувствовалось, что изо всех сил она старалась придать своему голосу уверенность.
Тем временем баронесса подошла ближе, начиная понимать все, что здесь происходит. В душе она чрезвычайно злилась на своего сына – ведь он не спросил ее материнского совета и согласия. К тому же эта избранница была для нее ненавистным существом. Но она прекрасно знала, что ее возражения вызовут только презрительную усмешку сына и еще более укрепят его в своем решении. Баронесса видела также, что Елена принимает горячее участие в этом деле и инстинктивно чувствовала – с этой стороны нечего бояться какого-либо проигрыша. Поэтому она решила изобразить прощающую и все понимающую мать. Но слова Елизаветы заставили ее замолчать. У надменной дворянки мелькнула мысль, что молодая девушка своим упорством может сама испортить дело, значит, нужно подлить масла в огонь.
– Мы имеем здесь дело с чисто мещанскими взглядами, – сказала она Елене, которую возражение Елизаветы до крайности удивило, и язвительно продолжала, обращаясь к Елизавете: – Вероятно, вы имеете веские причины, заставляющие вас бояться света?
– У меня нет никаких причин, заставляющих бежать от света, – возразила последняя, уже значительно овладев собой. – Мы любим свое имя, потому что оно чистое и честное и не хотим менять это бесспорное наследие на имя, приобретшее свою славу чужими слезами и потом.
– О, как возвышенно! – со злой иронией заметила баронесса.
– Вы не можете говорить это серьезно, Елизавета, – сказала Елена, – не забывайте, что это зависит от вас – счастье двух людей, – и она бросила на собеседницу многозначительный взгляд, однако та не поняла его. – В ту среду, где вы теперь будете вращаться, вы должны принести с собой дворянское имя. Вы это знаете так же хорошо, как и я, и из-за каприза не станете разбивать надежды свои и другого человека.
– Я не понимаю вас! – опять разволновалась Елизавета. – Мне совершенно не приходило в голову связывать в этим именем какие-либо надежды, я не могу себе представить, как может счастье другого человека зависеть от решения такой незаметной девушки, как я.
– Но, милое дитя мое, – возразила Елена, – подумайте: ведь с сегодняшнего дня мы – сестры. Не правда ли, Рудольф, ты с радостью примешь невесту Эмиля в нашу семью и разрешишь мне поделиться с нею?
– Да, – послышался глухой, но решительный ответ. Елизавета в изнеможении провела рукой по лбу.
Слова, которые она только что услышала, звучали крайне несправедливо и неверно. «Невесту Эмиля» сказала Елена. Значит, это она! Ужас! Кажется, эти люди сговорились, чтобы напугать ее? И фон Вальде, знавший, что она ненавидит Гольфельда, заодно с ними.
– Я вижу, что здесь произошло недоразумение, причину которого совершенно не могу понять, – задыхаясь, произнесла девушка, – разъяснить его было бы делом господина фон Гольфельда, но так как он предпочитает молчать, то я вынуждена заявить, что никогда не давала ему подобного слова!
Посоветовавшись с матерью, Елизавета приняла приглашение. Вскоре после ухода слуги явился Рейнгард. У него был озабоченный вид и на вопросы мисс Мертенс он ответил, что фон Вальде явился из Тальлебена в ужасном состоянии духа.
– Вероятно, впечатления, вынесенные отгула, были ужасны. Мне надо было сделать кое-какие сообщения, но в течение своего доклада я убедился, что он ничего не слушает; он сидел передо мною, как потерянный. Когда я начал говорить ему о находке здесь, в Гнадеке, он с нетерпением и досадой прервал меня словами:
«Я уже довольно слышал об этом. Пожалуйста, оставьте меня в покое».
От мисс Мертенс не ускользнуло, что Рейнгард был очень оскорблен топом, которым говорил с ним его хозяин.
– Мой друг, – с утешением в голосе сказала она, – когда большое горе сваливается на нас, все окружающее становится нам безразличным или даже непереносимым. Господин фон Вальде, вероятно, очень любил покойного. Но ради Бога, Елизавета, – прервала она себя, – что вы делаете? Неужели вы находите, что это красиво? – и она указала на гирлянду.
Елизавета, слушая Рейнгарда, схватила несколько больших георгинов и вплела их в однообразную зелень гирлянды, что действительно придало ей очень некрасивый вид. Девушка, покраснев до корней волос, с неудовольствием посмотрела на свою работу и поспешила выбросить несчастные цветы.
На колокольне Линдгофа уже давно пробило три часа, когда Елизавета торопливо спускалась с горы. Дядя задержал ее своим разговором. Его возмутило то, что Елизавета приняла приглашение.
– Та бедняжка, которая будет сегодня предана земле, вполне заслуживает того, чтобы хоть один день был посвящен ее памяти, – справедливо заметил он.
Но добрый дядюшка совершенно не имел представления о том, что совершается в душе молодой племянницы. Он не знал, что его любимица все эти дни считала часы до того момента, когда «он» снова вернется.
Ноги Эльзы едва касались земли. Она хотела нагнать просроченное время и чуть не расплакалась, когда ее легкое платье зацепилось за куст шиповника и его пришлось долго и терпеливо распутывать. Она, едва переводя дух, добежала до павильона. Дверь была открыта настежь, но в нем еще никого не было. На столе стояла масса различных угощений, а в углу дивана было приготовлено уютное местечко. С облегченным сердцем вбежала Елизавета в павильон и прислонилась к одному из окон, как вдруг услышала позади себя легкий шорох. К ней приближался Гольфельд, прятавшийся за дверью. Елизавета хотела выскочить из павильона, но он закрыл ей дорогу и стал уверять, что остальные дамы сейчас придут.
Елизавета с недоумением подняла на него взор. В его тоне не было и тени той дерзости, которая так возмущала ее.
– Уверяю вас, госпожа фон Вальде сейчас придет, – повторил он, видя, что гостья сделала новую попытку приблизиться к двери, а затем добавил печальным тоном: – Разве мое присутствие так неприятно вам?
– Да, – холодно ответила Елизавета. – Если вы вспомните недавнее обращение со мною, то должны понять, что мне невыносимо оставаться с вами даже в течение одной минуты.
– Как жестоко и непримиримо это звучит! Неужели я должен так страдать за маленькую невинную шутку?
– Советую вам впредь быть осторожным в выборе людей, с которыми вы собираетесь шутить.
– Ах, я давно уже согласен с тем, что это было ошибкой и стыжусь ее. Но как я мог подумать…
– Что я требую к себе уважения? – с горящими глазами прервала его Елизавета.
– Нет-нет, в этом я никогда не сомневался. Как вы, однако, вспыльчивы! Но я же не знал, что вы имеете право требовать еще большего.
Елизавета вопросительно взглянула на него – она не поняла его слов.
– Могу ли я сделать что-либо большее, чем на коленях попросить у вас прощения? – продолжал он.
– Оно будет дано вам, но с условием, что вы немедленно оставите меня одну.
– Какая вы упрямая! Я был бы дураком, если бы упустил такой удобный случай. Елизавета, я уже говорил вам, что пламенно люблю вас.
– А я, кажется, очень ясно сказала вам, что вы мне совершенно безразличны.
Молодую девушку начала пробирать дрожь, но ее взгляд оставался твердым и спокойным.
– Елизавета, не доводите меня до крайности! – взволнованно воскликнул Гольфельд.
– Прежде всего я попрошу вас придерживаться первоначальных правил вежливости, которые запрещают нам называть посторонних по имени.
– Вы – дьявол в своей холодности и злости! – воскликнул он, дрожа от гнева. – Я допускаю, что вы имеете некоторое право проучить меня, потому что я провинился перед вами, но ведь я же готов все исправить. Выслушайте меня спокойно и вы, вероятно, раскаетесь в своей жестокости. Я прошу вашей руки. Вам, конечно, известно, что я могу доставить своей будущей жене блестящее положение. – Он с торжествующей улыбкой посмотрел на Елизавету, ожидая, что она будет вне себя от радости. В самом деле, какая перспектива, какой взлет для бедной девушки: попасть в высшее общество, быть принятой при дворе, иметь роскошные туалеты, экипажи, дворец… Сердце Елизаветы вне всякого сомнения должно быть переполнено признательностью к нему, Гольфельду.
Но этого почему-то не случилось. Елизавета гордо подняла голову и, отступив на шаг назад, спокойно ответила:
– Очень сожалею, господин фон Гольфельд. Вы могли бы избавить себя от этой неприятной минуты, а после всего того, что я сказала вам, я совершенно не понимаю, как вы могли заговорить о подобном. Но раз вы непременно желаете этого, то я объявляю вам, что наши пути совершенно расходятся.
– Что?!
– И что я никогда не соглашусь жить подле вас.
Гольфельд мгновение смотрел на нее, ничего не соображая, и не мог произнести ни слова. Его лицо приняло зеленоватый оттенок, зубы впились в нижнюю губу.
– Вы действительно заводите свою игру так далеко, что решаетесь дать мне подобный ответ? – спросил он сдавленным, хриплым голосом.
Елизавета презрительно улыбнулась и отвернулась. Это движение привело его в ярость.
– Причину… Я хочу знать причину! – пробормотал он, вновь став между Елизаветой и дверью, к которой она устремилась, и, схватив молодую девушку за платье, пытался удержать ее.
Она испугалась и отошла поглубже в комнату.
– Оставьте меня, – задыхаясь, крикнула она. Страх почти заглушил ее голос, но она собрала все силы и гордо вскинув голову, проговорила: – Если в вас нет ни искры чести, то я буду вынуждена пустить в ход свое оружие, сказав вам, что глубоко презираю вас и ненавижу. Теперь оставьте меня и…
– И не подумаю, – злобно прошипел Гольфельд, не дав ей договорить. Его бледное до этого лицо теперь горело, он был вне себя от страсти и бросился к Елизавете, как хищный зверь. Она подбежала к окну и пыталась открыть его, чтобы выскочить, но вдруг словно приросла к земле от страха. В кустах у самого окна на нее смотрело ужасное лицо, в котором Елизавета лишь с трудом узнала Берту. Она вздрогнула и отшатнулась. Гольфельд схватил девушку и сжал ее в объятиях, в своем возбуждении он не заметил искаженного лица в окне. Чтобы не видеть его, Елизавета закрыла лицо рукой. Она чувствовала на руке горячее дыхание своего мучителя, его волосы касались ее щеки, она содрогалась, но силы буквально оставили ее, и даже ни один звук не вырвался из ее груди. Увидев Гольфельда, Берта угрожающе подняла кулаки, чтобы разбить стекло, но вдруг повернула голову, словно услышав какой-то шум, а затем повернулась, опустила руки, громко захохотала и исчезла в кустах.
Все это было делом нескольких секунд. Услышав хохот, Гольфельд испуганно поднял голову. Его взор, казалось, хотел проникнуть в кусты, где исчезла Берта, но тотчас снова перевел его на молодую девушку, которую держал в своих объятиях, и теперь еще сильнее прижал ее к своей груди. Гольфельд совершенно не думал о том, что в открытую дверь павильона его могли увидеть. Он позабыл, что фрейлейн фон Вальде должна вот-вот придти в павильон и не заметил появившуюся на пороге Елену, которая опиралась на руку брата. За ними показалась баронесса с выражением сильнейшего неудовольствия на лице.
– Эмиль! – воскликнула она дрожащим от гнева голосом.
Он вздрогнул и растерянным взглядом осмотрелся кругом. Его руки невольно опустились.
Елизавета схватилась за спинку ближайшего стула. На этот раз резкий голос баронессы показался ей прелестной музыкой, так как он явился ей на помощь. А там, дальше, стояла высокая, стройная фигура человека, при виде которого ее остановившийся пульс снова забился сильнее. Ей хотелось броситься перед ним на колени и умолять его: «Огради меня от этого человека, я бегу и отворачиваюсь от него, как от греха». Но какой взгляд был брошен ей! Неужели этот холодный уничтожающий блеск исходил из тех глаз, которые еще несколько дней тому назад с такой нежностью искали ее взгляда?
Елена, окаменев, смотрела на эту сцену. Внезапно она выдернула свою руку и, шатаясь, направилась к Елизавете. Она ни минуты не сомневалась в том, что предложение Гольфельда принято и союз заключен.
– От души поздравляю вас, дорогая Елизавета! – горячо воскликнула она, между тем как у нее из глаз брызнули слезы, и взяла дрожащие руки молодой девушки, – Эмиль дает мне в вашем лице милую сестру. Любите меня и я буду до гроба благодарна вам. Не будь так мрачна, Амалия, – обратилась она к баронессе, которая продолжала стоять на пороге, как соляной столб, – ведь речь идет о счастье Эмиля! Посмотри на Елизавету. Разве она не может удовлетворить все твои требования к той, которая в будущем должна стать столь близкой тебе? Она молода, богата, щедро одарена природой, из древнего рода, с известным именем…
Она испуганно остановилась. Только теперь в оцепенелые члены Елизаветы начала возвращаться жизнь, она лишь теперь стала понимать то, о чем говорилось. Быстрым движением освободив свои руки из рук Елены и высоко вскинув голову, она дрожащим голосом произнесла:
– Вы ошибаетесь, сударыня, я не дворянка.
– Как? Разве вы не имеете бесспорного права носить имя фон Гнадевиц?
– Да, но мы отказываемся от этого права.
– И вы действительно хотите пренебречь таким счастьем?
– Я не могу себе представить, чтобы истинное счастье могло зависеть от простого звука.
Ясно чувствовалось, что изо всех сил она старалась придать своему голосу уверенность.
Тем временем баронесса подошла ближе, начиная понимать все, что здесь происходит. В душе она чрезвычайно злилась на своего сына – ведь он не спросил ее материнского совета и согласия. К тому же эта избранница была для нее ненавистным существом. Но она прекрасно знала, что ее возражения вызовут только презрительную усмешку сына и еще более укрепят его в своем решении. Баронесса видела также, что Елена принимает горячее участие в этом деле и инстинктивно чувствовала – с этой стороны нечего бояться какого-либо проигрыша. Поэтому она решила изобразить прощающую и все понимающую мать. Но слова Елизаветы заставили ее замолчать. У надменной дворянки мелькнула мысль, что молодая девушка своим упорством может сама испортить дело, значит, нужно подлить масла в огонь.
– Мы имеем здесь дело с чисто мещанскими взглядами, – сказала она Елене, которую возражение Елизаветы до крайности удивило, и язвительно продолжала, обращаясь к Елизавете: – Вероятно, вы имеете веские причины, заставляющие вас бояться света?
– У меня нет никаких причин, заставляющих бежать от света, – возразила последняя, уже значительно овладев собой. – Мы любим свое имя, потому что оно чистое и честное и не хотим менять это бесспорное наследие на имя, приобретшее свою славу чужими слезами и потом.
– О, как возвышенно! – со злой иронией заметила баронесса.
– Вы не можете говорить это серьезно, Елизавета, – сказала Елена, – не забывайте, что это зависит от вас – счастье двух людей, – и она бросила на собеседницу многозначительный взгляд, однако та не поняла его. – В ту среду, где вы теперь будете вращаться, вы должны принести с собой дворянское имя. Вы это знаете так же хорошо, как и я, и из-за каприза не станете разбивать надежды свои и другого человека.
– Я не понимаю вас! – опять разволновалась Елизавета. – Мне совершенно не приходило в голову связывать в этим именем какие-либо надежды, я не могу себе представить, как может счастье другого человека зависеть от решения такой незаметной девушки, как я.
– Но, милое дитя мое, – возразила Елена, – подумайте: ведь с сегодняшнего дня мы – сестры. Не правда ли, Рудольф, ты с радостью примешь невесту Эмиля в нашу семью и разрешишь мне поделиться с нею?
– Да, – послышался глухой, но решительный ответ. Елизавета в изнеможении провела рукой по лбу.
Слова, которые она только что услышала, звучали крайне несправедливо и неверно. «Невесту Эмиля» сказала Елена. Значит, это она! Ужас! Кажется, эти люди сговорились, чтобы напугать ее? И фон Вальде, знавший, что она ненавидит Гольфельда, заодно с ними.
– Я вижу, что здесь произошло недоразумение, причину которого совершенно не могу понять, – задыхаясь, произнесла девушка, – разъяснить его было бы делом господина фон Гольфельда, но так как он предпочитает молчать, то я вынуждена заявить, что никогда не давала ему подобного слова!