Мартынов Георгий Сергеевич. Каллистяне

   Диегонь говорил как будто недовольным тоном. Можно было подумать, что вопросы ему неприятны. Но ни Широкову, ни Синяеву такая мысль даже не пришла в голову. Они очень хорошо знали, что если бы Диегонь не хотел говорить с ними, то сказал бы об этом не задумываясь.
   – Как вы работаете? – спросил Широков. – Я говорю о вашей основной работе.
   Как по волшебству, выражение лица хозяина изменилось при этом вопросе. Он оживился, и в тоне ответа уже нельзя было заподозрить скуки.
   – Вероятно, вы подразумеваете не как, а над чем я работаю? Вот смотрите!
   Он подошел к чему-то, стоявшему посередине мастерской, и откинул темное покрывало.
   – Обычно я не показываю свою работу до ее завершения. Но вам могу показать.
   Это была огромная картина, но выполненная не кистью, а резцом по материалу, похожему на мрамор бледно-розового цвета. Скульптура изображала лес на берегу реки. Очевидно, Диегонь пользовался красками или чем-то другим, потому что вода в реке была окрашена в естественный цвет и так прозрачна, что можно было видеть камни на дне. Деревья были еще едва намечены. Мастерство исполнения было высоким.
   – Куда предназначается эта скульптура? – спросил Синяев.
   – Пока никуда. Но если она понравится, то ею украсят какое-нибудь здание или комнату в детском городе.
   – Я думаю, что она не может не понравиться, – сказал Широков. – Это очень красиво.
   – Благодарю вас, – сказал Диегонь. – Но судить еще рано.
   Он снова закрыл свою работу и подошел к экрану.
   – А вы занимаетесь скульптурными портретами?
   – Иногда. Но это не моя специальность. Я люблю изображать природу. – Он обернулся, словно ища что-то. – Вот, например!
   Перед экраном появился небольшой бюст из черного камня. Он изображал несомненно Дьеньи, но только в детском возрасте.
   – Узнаете? – спросил Диегонь.
   – Да, конечно. Очень хорошо выполнено. Художник пренебрежительно махнул рукой.
   – Это не искусство, – сказал он. – Подобный портрет можно изготовить за один час. Если хотите, я покажу вам, как это делается.
   Разумеется, Широков и Синяев тотчас же выразили свое согласие.
   Диегонь пододвинул к экрану небольшую машину. Она была на маленьких колесиках и легко передвигалась. По внешнему виду это был прямоугольный ящик.
   Художник пристально всмотрелся в лицо гостей Каллисто.
   – Ваша голова, – обратился он к Синяеву, – труднее, чем у вашего товарища. Поэтому, если не возражаете, я изготовлю ваш портрет.
   – Конечно не возражаю, – ответил Синяев. И вот меньше чем за час была создана из белого камня голова Синяева. Каллистянский скульптор действовал совсем не так, как обычно работают скульпторы. Вложив кусок камня в машину, он затем на плотных листах нарисовал голову Георгия Николаевича с трех сторон и вложил эти листы в ту же машину. Не прошло и десяти минут, как бюст был уже готов. Машина по рисункам выточила его из камня. Но первый оттиск не удовлетворил Диегоня. Он вложил камень обратно и принялся исправлять рисунки. Так повторилось несколько раз. В конце концов получился точный портрет, поражающий тонкостью работы.
   – Подарите мне эту скульптуру, – попросил Синяев.
   – Лучше приезжайте ко мне, и я создам настоящий портрет, – ответил Диегонь. – Мне надо узнать вас ближе. Этот бюст мертв. В нем нет выражения. Я не знаю вашего характера, вкусов. Вы для меня незнакомый человек. Сравните с портретом Дьеньи, он выполнен тем же способом.
   Действительно, разница бросалась в глаза даже для неискушенного человека. Портрет Синяева был маской, очень похожей, но только маской. На лице юной Дьеньи было выражение мечтательности, которое художник, очевидно, считал характерной чертой своей племянницы. Это лицо было живым.
   – Все же, – сказал Синяев, – я повторяю свою просьбу. Мне хочется иметь этот бюст на память о нашей встрече.
   – Если вы хотите, – ответил Диегонь, – вы его получите. Я пришлю его вам. А теперь прощайте. Меня ждет работа. Если вы еще раз соединитесь со мной, я буду рад.
   Гесьянь выключил экран.
   – Одно меня удивляет, – сказал Синяев, – это то… Предположим, – обратился он к Линьгу, перебивая сам себя, – что мне вздумалось бы поселиться в самом глухом месте, где-нибудь в горах…
   – Там живут.
   – Так неужели бы ради меня одного стали бы проводить сети труб для снабжения?
   – Разумеется.
   – А вам не кажется, что производить такую работу ради одного человека нерационально?
   Четверо каллистян переглянулись. Вопрос, очевидно, показался им непонятным.
   – Вы же не удивляетесь, что в этом доме, где вы живете, все это есть?
   – мягко спросил Линьг.
   – Здесь город. В нем живут миллионы людей, пусть даже тысячи.
   – Но в этом доме живут не миллионы и не тысячи. Вы могли бы жить тут и один.
   – Не знаю, право, как пояснить вам мою мысль. Здесь, в Атилли, много домов. Провести трубы в один или в десять, в сто – разница небольшая. Я имею в виду затрату времени и материалов. Но вести эти трубы за сотни километров ради одного человека – это другое дело. В один дом…
   – Но ведь в этом доме живут люди, не правда ли? – спросил Гесьянь таким тоном, каким говорят с человеком, не желающим понять очевидной истины. – Разве эти люди не имеют права на то, чем владеют остальные?
   – Мы привыкли все расценивать на деньги, – сказал Широков по-русски.
   – У них материалы не имеют цены. Потребности человека – единственное мерило.
   – Прихоть одного человека, – продолжал Синяев, не слушая Широкова, – еще не причина производить огромную работу. Если человек хочет жить вдали от коллектива, то пусть сам доставляет себе то, что ему нужно.
   – Работа, насколько я знаю, совсем не такая большая, – сказала Дьеньи.
   – Ее производят машины, – добавил Линьг. – А материалов на Каллисто достаточно для чего угодно.
   – Что будем смотреть дальше? – спросил Георгий Николаевич, видя, что в этом вопросе им не понять друг друга.
   – По-моему, пора обедать, – сказала Дьеньи. – Я голодна.
   – Да, верно, и я голоден, – поддержал ее Широков. – Идемте в бассейн. Надо освежиться и отдохнуть.
   – Может быть, нам лучше оставить вас? – спросил Гесьянь. – Мы можем вернуться позже.
   «Бьиньг просил не утомлять их, – подумал он. – Но как узнать, насколько они устали? Я все еще плохо понимаю выражение их белых лиц».
   – Нет, пожалуйста, останьтесь с нами, – попросил Широков.
   Ему очень не хотелось, чтобы Дьеньи ушла. Стараясь делать это незаметно, он все время любовался девушкой. В ее присутствии он чувствовал себя как-то особенно хорошо.
   – Мы охотно останемся, – ответил Гесьянь. – Я думаю, что вам нужен отдых.
   – Вы нам не помешаете.
   После купания, как всегда влившего в них новые силы, все перешли в столовую.
   Гесьян порекомендовал после обеда полежать часа два, но Широков и Синяев отказались. Им хотелось продолжить «путешествие». Экран давал настолько полную и реальную картину, что это создавало иллюзию действительного путешествия. За один день они узнали о Каллисто больше, чем за два предыдущих месяца.
   – Что вы хотите увидеть? – спросил Гесьянь, когда все снова устроились возле чудесного «окна».
   – Если возможно, завод, – ответил Синяев.
   Нажата кнопка, произнесены нужные слова, и вот перед ними появился заводской цех.
   Идеальная чистота, полная тишина, не видно ни одного человека.
   Гигантский зал полон машин. Но где они? Тянутся далеко в глубину ряды труб, стоят странной формы не то кубы, не то многогранные шары.
   – Это и есть машины, – сказал Линьг.
   Никакого движения.
   – Что изготовляет этот завод?
   Гесьянь переключил экран.
   Большое и очень высокое помещение, без крыши. Видно небо. Оно, как всегда, безоблачно. В Атилли дождь редко бывает нужен. На полу стоят крупные олити. Движущиеся машины грузят на них пакеты с изображением зеленой звезды. Загруженные олити взлетают, на их место опускаются новые. Работа идет без перерывов. И снова не видно ни одного человека.
   – Завод медикаментов, – сказал Линьг. – Их только два на всей Каллисто.
   – Их продукции хватает на все население? – с профессиональным интересом спросил Широков.
   – Даже с излишком. Время от времени приходится останавливать завод, а то и оба сразу.
   – Кто это делает?
   – Дежурный по сектору, по указанию поста Каллисто.
   – Почему на олити нет людей? – спросил Синяев.
   – Это грузовые машины. Они перевозят продукцию с завода на склады. Люди не нужны, управляют автоматы. Маршрут всегда один и тот же.
   – На заводе совершенно нет людей?
   – Есть дежурные механики. Что-нибудь может испортиться.
   Гесьянь снова переключил экран. Появилась небольшая, хорошо обставленная комната, точно где-нибудь в жилом доме. У стола в мягких креслах сидели шестеро каллистян. Перед ними находились экраны, на которых виднелись цеха завода. Но, прежде чем Широков и Синяев успели рассмотреть дежурную комнату, экран «погас», то есть опять появился перед ними.
   – Нельзя отвлекать их внимание, – сказал Линьг. – Тем, что показали вам это помещение, мы нарушили правило. Соединяться с механиками имеет право только дежурный по сектору.
   – Они нас даже не заметили.
   – И не могли, – сказал Гесьянь. – Я не давал сигнала.
   – Как они узнают, что где-то произошло повреждение? – спросил Синяев.
   – Машины сами вызывают механика. Мы могли бы посмотреть, как это делается, но боюсь, что придется сидеть перед экраном долгие дни, так как повреждения редки. Большинство мелких неполадок машина исправляет сама на ходу, не прекращая работы. Кроме того, существуют автоматические «механики», вроде тех, что убирают комнаты. Они умеют исправлять определенные повреждения без участия человека.
   «Путешествие» продолжалось.
   Один за другим на экране появлялись заводы – одежды, обуви, мебели, олити…
   Всюду одна и та же картина.
   Длинные залы, блистающие безукоризненной чистотой, трубы, непонятной формы машины, полная тишина.
   Автоматические конвейеры, непрерывно выдающие поток вещей. Грузовые, никем не управляемые олити взлетают, садятся, снова взлетают.
   Могучая река днем и ночью «затопляет» планету бесчисленным количеством разнообразной продукции.
   – Хватит! – сказал наконец Синяев. – Довольно заводов. От всего этого голова кругом идет.
   – Да, хватит, – со вздохом повторил Широков. «Далеко нам до такого развития автоматики и такого изобилия. Но все это у нас обязательно будет».
   – Может быть, вообще хватит? – спросил Гесьянь. – Возобновим осмотр завтра.
   – Покажите нам какое-нибудь зрелище, – попросил Широков. – Надо разнообразить впечатления.
   – У вас есть театры? – спросил Синяев.
   – Были. Но теперь в том смысле, как у вас, нет. Все представления фиксируются на пленку.
   Линьг не сказал: «пленка». Такого слова у каллистян не было. Изображения и звук записывались на дисках, отдаленно напоминающих патефонные пластинки, очень маленькие по размерам.
   – Значит, мы можем увидеть любое представление, когда бы оно ни было исполнено?
   – Вообще, да. Но станции передают определенную программу. Она достаточно разнообразна. Если же вы хотите посмотреть то, что сегодня не передается, то стоит только соединиться с архивом.
   Появилась «программа». Точно огромный газетный лист, неподвижно и отчетливо на месте, где был экран, висело перед ними расписание передач. Здесь было более двухсот названий.
   – Существуют у вас газеты? – спросил Синяев.
   – Таких, как у вас, уже нет давно. Но в любой момент вы можете узнать все новости на планете с помощью этого экрана. Он заменяет нам ваши газеты. Любой выпуск можно прочесть когда угодно, хотя бы через несколько лет.
   – Это довольно удобно, – сказал Широков.
   Его и Синяева не удивляла осведомленность Линьга о Земле, на которой он не был. Они знали, что на всей Каллисто буквально зачитывались книгой Бьяининя «Планета Земля», которая вышла недавно в фантастическом количестве экземпляров. Они сами помогали ему писать эту книгу еще в пути, на звездолете.
   По совету Дьеньи, они прослушали музыкальный спектакль, что-то вроде оперы. Но артисты не пели, а говорили под аккомпанемент инструментальной музыки. Для Широкова и Синяева музыка звучала странно, а сюжет они плохо поняли.
   После ужина, когда зашел Рельос и ночь раскинула над Атилли свой звездный узор, они вынесли кресла на террасу.
   Широков сел рядом с Дьеньи.
   «Лун» еще не было. Они должны были взойти позже. В темноте лицо Дьеньи было почти невидимо.
   Широков вдруг вспомнил, как четыре года тому назад (но одиннадцать с половиной по земному счету) вот так же ночью он сидел с Диегонем, дедом Дьеньи, у входа в палатку, в лагере под Курском, и слушал его рассказ о Каллисто. Мог ли он думать тогда…
   Он повернулся, желая рассказать ей об этом далеком эпизоде, но никого не увидел.
   Дьеньи исчезла…
   Исчезли все, кто был на террасе, и сама терраса…
   Волна холода прошла от сердца вверх, к голове…

ПРИКАЗ РОДИНЫ

   Равнина, покрытая зеленой травой.
   Зеленый лес на горизонте.
   Голубое небо, на котором совсем как Солнце сияет далекий Рельос.
   Все похоже на Землю, все ласкает глаз привычным, знакомым с детства сочетанием красок.
   Кучевые облака над лесом, прохладный ветер, проникающий через открытое окно, нормальная температура воздуха – все «земное»…
   Отчего же острое чувство тоски не покидает Широкова?..
   Где-то далеко, в безднах неба, осталась Каллисто – чудесная планета, мир будущего!
   Совсем не похожая на Землю, она с еще большей силой, чем прежде, влечет к себе.
   Два коротких месяца – и дверь прекрасного мира, прежде чем он успел войти, закрылась перед ним. Осталось только воспоминание, вызывающее тоску и горечь неосуществленного желания.
   Когда случайно залетевший на Сетито космический корабль покидал ее, Широков жалел, что не увидит больше эту планету, столь похожую на Землю, а теперь, когда он снова находился на ней, проклинал неожиданную и непредвиденную болезнь, заставившую его покинуть Каллисто.
   Сетито, несмотря на ее сходство с Землей, казалась ему отвратительной, как насмешка.
   С тяжелым вздохом он отвернулся от узкого окна и бросился в кресло.
   Он был один в доме на холме, в том самом, который они с Синяевым так недавно рассматривали с огромным интересом как первую каллистянскую постройку, увиденную ими.
   Сейчас, после дворцов Атилли, этот дом казался Широкову донельзя жалким.
   Синяев отправился с Гесьянем и Бьесьи фотографировать окрестности холма и реку, а если удастся, то и пресмыкающихся.
   «Вот, как ни храбрился Георгий, – думал Широков, – но и ему пришлось оказаться здесь. Все случилось не так. Но, может быть, еще не все потеряно, – пытался он утешить себя, – может быть, все обойдется? Мы вернемся на Каллисто и закончим знакомство с нею. Разве не может случиться так?»
   Все, что произошло в ту роковую ночь, врезалось ему в память, и он вспоминал о ней с чувством обреченности.
   Как врач он знал, что все потеряно, но как человек – возмущался и негодовал на злую шутку, которую сыграла с ним судьба.
   Тогда, после вторичного обморока, у его постели состоялся консилиум. Широков сам принимал в нем участие, консультируя каллистянских врачей по вопросам нормальной работы человеческого организма.
   Пятеро врачей, во главе с Бьиньгом, подвергли его тщательному и всестороннему осмотру.
   Приговор был единогласным.
   – Единственное, что может вас спасти, – это немедленное возвращение на Землю, – высказал решение консилиума Бьиньг. – Прививка каллистянской крови не дала ожидаемого эффекта, а может быть, принесла даже вред.
   – Значит, людям Земли закрыт доступ на Каллисто?
   – Нисколько не значит. Мы сговоримся с медиками Земли. Перед отлетом к нам звездоплаватели будут проходить специальную подготовку, а затем длительный карантин на Сетито и Кетьо. И только тогда прилетать на Каллисто. С вами этого не было сделано. Теперь уже поздно.
   – Но ведь я-то совершенно здоров! – в отчаянии воскликнул Синяев.
   – Вы так думаете, но ошибаетесь. Просто вы крепче своего друга. Разденьтесь! Вместе с ним мы обследуем вас, и пусть он сам скажет, что мы увидим.
   Это был урок каллистянской медицины, и Широков с профессиональным интересом вспоминал многочисленные приборы, с помощью которых под руководством Бьиньга он проверил работу всех внутренних органов в теле Синяева. Отличительной особенностью этих приборов была возможность зрительно видеть процессы, которые врачи обычно только слышат или осязают.
   Результат исследования поразил Широкова. Несмотря на внешние признаки здоровья, Синяев несомненно был болен. Особенно пострадавшим оказались сердце, периферические нервы и почки. Широков нашел все признаки нефрита, за исключением отеков на лице. Казалось, что в организм его друга (а значит, и в его собственный) проник какой-то яд. Он хорошо знал, что у Синяева никогда не было нефрита. Состав и давление крови также вызывали тревогу.
   – Это не яд, – пояснил Бьиньг, – а результат воздействия лучей Рельоса. Вы видите теперь, к чему привело неподготовленное пребывание на Каллисто. Этого не учли ни ваши, ни наши ученые. Дальше будет еще хуже. Возвращайтесь на Землю.
   – Попробуем сделать еще одну, последнюю попытку, – взмолился Широков.
   – Отправьте нас на Сетито. Может быть, длительное пребывание на ней вылечит нас.
   – Отправиться на Сетито вам все равно придется. Звездолет не готов к полету на Землю. Поверьте, мы не меньше вас хотим, чтобы вы вернулись к нам. Посмотрим!
   – Нет! – внезапно сказал Синяев. – Я чувствую себя здоровым и никуда не полечу. Я явился на Каллисто для того, чтобы изучать жизнь на ней, и буду продолжать делать это, пока возможно. Мне очень жаль, что Петя заболел и нам придется временно расстаться. Пусть он летит на Сетито, а затем возвращается. Я буду ждать его здесь.
   – Это неразумно, Георгий, – сказал Широков. – Мы вылечимся на Сетито и вернемся.
   – Я не верю в ее целительную силу.
   – А если мне придется лететь на Землю?
   – Тогда другое дело. На Землю мы вернемся вместе. Бьиньг, Гесьянь и Широков пытались переубедить упрямого астронома, но без успеха. Синяев наотрез отказался лететь с Широковым.
   – Поймите! – сказал он. – Я не имею права на это, пока держусь на ногах. Петя говорит так потому, что он врач, а на моем месте он поступил бы так же.
   – Ну, как хотите, – сказал наконец Бьиньг. – Оставайтесь здесь.
   – Со мной ничего не случится. Не буду выходить из дому в середине дня. Вот и все.
   Как только решение было принято, Бьесьи предложила доставить Широкова на Сетито на своем звездолете.
   – Корабль и его экипаж готовы к старту.
   Состояние Широкова оставалось тяжелым, и было решено, что он немедленно вылетит на ракетодром, чтобы быть там до восхода Рельоса.
   – Не сердись, что я отпускаю тебя одного, – сказал Синяев, обнимая Широкова. – Но я не могу поступить иначе.
   – Я не сержусь, но ты поступаешь неправильно, оставаясь на Каллисто.
   – Там видно будет.
   – Не печальтесь разлукой с другом, – прощаясь, сказал Бьиньг. – Очень скоро он присоединится к вам.
   Скоростная олити за тридцать пять минут преодолела расстояние от Атилли до ракетодрома.
   Еще не взошел Рельос, когда управляемый Бьесьи звездолет оторвался от оранжевого острова и устремился в далекий путь. Кроме Широкова и четырех членов экипажа на его борту находились Синьг, Леньиньг и Ресьинь. Широков, таким образом, оказался под наблюдением четырех врачей.
   До Сетито долетели без всяких происшествий.
   Предсказание Бьиньга сбылось даже скорее, чем ожидал Широков. Они спустились возле холма, на котором стояла бьеньетостанция, перед самым рассветом, а вечером того же дня прилетел второй звездолет, на котором оказались Линьг, Вьеньянь, незнакомый Широкову врач – Гедьоньиньг и… Синяев.
   Он сам рассказал Широкову, что почти сразу же после восхода Рельоса почувствовал себя плохо, а вскоре потерял сознание, и его решили отправить на Сетито против воли. Очнулся он уже на борту корабля, на расстоянии многих миллионов километров от Каллисто.
   – Мне очень совестно, – закончил он свой рассказ, –что из-за моего упрямства им пришлось отправить на Сетито второй корабль.
   – Упрямство до добра не доводит, – пошутил Широков, радуясь, что они снова вместе.
   – Самое обидное, что мы не увидим ответ Земли. Это историческое событие произойдет без нас.
   – До ответа еще много времени. Или ты не веришь, что мы вернемся на Каллисто?
   – А ты веришь? Нет, Петя, Бьиньг прав, Каллисто мы больше не увидим.
   – Да, похоже, что так, – вздохнул Широков.
   Дьеньи, как член экипажа корабля Линьга, была здесь. Ее постоянное присутствие радовало и одновременно мучило Широкова. Он знал, что скоро покинет Сетито, улетит на Землю. Ни одну девушку он не любил так, как Дьеньи. Но разве согласится она покинуть Каллисто, мать, отца и последовать за ним? Конечно нет!
   Ее обещание «сказать» было дано тогда, когда все считали, что он и Синяев пробудут на Каллисто несколько лет. А теперь…
   На этот счет у Широкова не было ни малейшего сомнения.
   Они поселились в домике бьеньетостанции. Тут же жили Синьг и Леньиньг. Остальные поселились на звездолетах, которые остались на Сетито. Экипажи твердо решили, что останутся здесь со своими друзьями до конца.
   Потянулось время, мучительно медленное.
   Ежедневно Широков и Синяев должны были проходить специальные процедуры. Сложные аппараты для них были доставлены на Сетито Линьгом.
   Бьеньетостанция оранжевого острова по два раза в день запрашивала о здоровье гостей Каллисто, передавала бесчисленные приветы. Часто при посредстве Леньиньга они говорили с Диегонем, Мьеньонем, Женьсиньгом.
   Волны теплой дружбы шли от Каллисто к Сетито и обратно.
   Так прошло три земных месяца. Здесь это составило сто четырнадцать суток.
   Состояние здоровья Широкова и Синяева не ухудшалось, но и не становилось лучше. Врачи не скрывали тревоги. Ослабленные расстоянием лучи Рельоса оставались лучами Рельоса, а не Солнца, которое одно могло полностью излечить их. Надежды на акклиматизацию явно не сбывались.
   – Мне кажется, что дальнейшая задержка только повредит вам, – сказал Гесьянь. – Разрешите сообщить на Каллисто, что вы согласны лететь на Землю. Звездолет и его экипаж давно готовы.
   – Подождем еще немного, – ответил Широков.
   Его приводила в отчаяние мысль о разлуке с Дьеньи, разлуки навсегда.
   Что касается Синяева, то он согласился бы не только ждать, но и вернуться на Каллисто, несмотря на явную опасность.
   – Может быть, – поддержал он своего товарища, – произойдет перелом. Наш организм справится, и все будет в порядке. Мы не хотим упускать ни одного шанса.
   – Ни одного шанса у вас нет, – ответил Гесьянь. – Но делайте, как хотите. Только я должен предупредить вас, что вы рискуете совсем не вернуться на Землю и навсегда остаться здесь.
   – Здесь или на Каллисто?
   – Именно здесь. На Каллисто вас ждет быстрая смерть.
   Эти слова заставили Синяева призадуматься.
   Широков сознавал, что на него ложится огромная ответственность. Его друг в этом вопросе полагался на него. Он должен был сказать решающее слово. Оно было неизбежно, но со дня на день Широков откладывал, надеясь неизвестно на что.
   Но опасные колебания прекратились самым непредвиденным образом.
   Казалось, ничто уже не могло удивить Широкова и Синяева после всего, что они видели и испытали. Но то, что произошло, поразило их не меньше, чем всех каллистян на обеих планетах. Это случилось на третий день после отлета с Сетито корабля Линьга. Он улетел, чтобы доставить запасы продовольствия, которые подходили к концу. Никто не предполагал, что пребывание на Сетито так затянется.
   К большому удивлению Синяева и горю Широкова, Дьеньи улетела с Линьгом. Она не сказала, что побудило ее к этому, и не только Широков, но и Синяев не решились спросить.
   Она попрощалась с ними так, как прощалась обычно на Каллисто.
   – Она вернется, – сказал Синяев. Но Широков не верил ему.
   Прошло три дня.
   И вдруг бьеньетостанция оранжевого острова передала неожиданную и радостную весть: на Каллисто получен ответ с Земли!
   «Передайте нашим дорогим друзьям, – гласило сообщение, – что с Земли получена первая тесиграмма на русском языке. Первый опыт прямой связи увенчался полным успехом. Все знаки приняты и записаны. Бьяининь занят расшифровкой. Как только он закончит работу, полный текст будет немедленно передан на Сетито. Горячо поздравляем Широкова и Синяева с поразительным успехом техники и науки их родины. Теси-установка построена на Земле в немыслимо короткий срок».
   Гесьянь, с сияющим от радости лицом, буквально ворвался к Широкову и Синяеву с этим сообщением. Он порывисто обнял их, видимо всем существом радуясь вместе с ними.
   Вслед за Гесьянем в комнате собрались все каллистяне, бывшие на Сетито. Они так искренне радовались огромному успеху науки Земли, точно это был успех Каллисто.
   И в этой так ясно выраженной атмосфере чистой дружбы и всеобщей радости Синяев не выдержал. Он пустился вприсядку, продемонстрировав каллистянам бурную стремительность русской пляски.
   – Скоро Бьяининь сумеет закончить расшифровку? – спросил Широков у Леньиньга. – Как вы думаете?