Страница:
– Круче держать!
Притянув нижние паруса к бортам, матросы брасами разворачивали реи, чтобы судно легло на нужный галс.
И будто нарочно в тот же самый момент из-за горизонта вынырнуло солнце. Пожалуй, еще ни разу в жизни Уильям не был участником столь величественного действа – бескрайнее, играющее золотыми брызгами море, белые чайки, парящие над изумрудной водой, упругие крылья парусов над го-ловойг несущие корабль словно по воздуху вслед за свежим утренним ветром, покачивающаяся под ногами палуба, брызги от врезающихся в корпус волн, и словно ожившая, наводящая трепет резная фигура на носу флейта – Медуза Горгона с развевающимися золочеными змеями вместо волос, со сверкающими на солнце стеклянными глазами.
– Проводите меня в каюту, Якоб! – вдруг негромко сказала Элейна, поднося свои тонкие бледные пальцы к груди. – У меня кружится голова!
– Это с непривычки, – сочувственно заметил Хансен. – Позвольте предложить вам руку, сударыня! Обопритесь о нее и дышите глубже – вам будет легче.
Уильям оторвался от зрелища океана и с тоской проследил, как удаляются на корму его спутники. С этого момента он начал завидовать Хансену черной завистью. Тот, несмотря на собственное предупреждение, кажется, был всерьез настроен играть при девушке роль верного оруженосца, а возможно, и рассчитывал при этом на нечто большее. Уильям, который с каждой минутой все яснее видел в Элейне единственную родственную душу, начинал терзаться муками ревности, без малейшего, впрочем, повода, потому что дочь банкира почти не обращала на него внимания. Уильям терзался этим, но одновременно со свойственным всем влюбленным безрассудством находил удобные для себя объяснения такому поведению. Он вспомнил и про скромность девушки, и про легкое недомогание, которое, безусловно, помешало ей оценить нового знакомого по достоинству.
Между прочим, очень скоро, к своему стыду, Уильям обнаружил, что и сам в большой степени подвержен приступам морской болезни. И по мере того, как они уходили все дальше в открытый океан, а качка делалась все ощутимее, Уильям чувствовал себя все хуже, так что в конце концов, совершенно обессилевший, был вынужден слечь в своей келье. Он был так плох, что даже не укорял себя за тот неверный шаг, который совершил, покинув холмы родного Корнуэлла. Он даже толком не попрощался с берегами Альбиона, когда корабль проплывал мимо них – было не до этого. Уильяму казалось, что «Голова Медузы» влечет его прямиком в царство мертвых, откуда не будет возврата.
Более того, на почве общего недомогания ему удалось довольно быстро сблизиться с Элейной, и между ними стали завязываться продолжительные беседы, касавшиеся не только головокружения и сердцебиений, но и более приятных тем. Как выяснилось, она тоже никогда не бывала в далеких краях и ждала от путешествия очень многого. Душа у нее была чувствительная и романтическая, но все же кровь многих поколений ростовщиков давала о себе знать. Элейна ждала от путешествия не только ярких впечатлений, но и реальной выгоды. Она рассуждала о торговых операциях и процентах прибыли с убежденностью и азартом знатока.
Уильяму трудно было с ней в этом тягаться, и он обычно старался направить разговор в более сентиментальное русло. Однако купеческая стихия постепенно захватывала и его. Он стал прислушиваться к разговорам, которые вели между собой Абрабанель, капитан и Хансен.
Порой эти разговоры были очень поучительны. Но, по правде сказать, несмотря на все старания и добрые намерения поднабраться олыта, Уильяму быстро наскучивали рассуждения о цене перца и преимуществах крупных торговых экспедиций, и он опять искал общества прекрасной Элейны. С каждым днем их беседы становились все свободнее, ведь очень малой степени надежды на взаимность достаточно, чтобы вызвать любовь.
Прошло две недели. В тот день Уильям, как обычно, присоединился к Абрабанелю и Хансену, которые с важным видом прохаживались вдоль правого фальшборта и о чем-то спорили. Над Атлантикой ослепительно сверкало солнце. Было так жарко, что даже близость огромной массы воды не могла смягчить палящего зноя. Из-под черного парика на лоб Абрабанеля скатывались крупные капли пота. Он не обращал на них никакого внимания и, грозно покачивая пальцем перед носом у Хансена, убеждал его:
– Поверьте мне, дорогой Якоб, я знаю, что говорю! Торговля – дело не сложное, но без должной смекалки не обойтись. И нужен твердый характер. Бели бы не эти два условия, торговать мог бы даже ребенок. Другое дело – капитал. Чтобы приумножить его, одной торговлей не обойтись. В делах важна политика. Вы должны видеть все на пять шагов раньше конкурента. Должны использовать любой, даже самый незначительный шанс, чтобы ослабить соперника и подняться самому!
Это, конечно, талант, Якоб, но многое приходит с возрастом... Увы, мы платим за мудрость самыми недолговечными и приятными вещами – надеждами, мечтами... Но оно того стоит! – убежденно воскликнул он, заметив приближающегося к ним Уильяма. – А вот и наш молодой друг! Кажется, он готов оспорить мои выводы, и черт меня побери, он будет по-своему прав! Как почивали, Уильям? Снилась ли вам прекрасная старая Англия?
Уильям поздоровался и признался, что не помнит своих снов.
– Простите, сэр, – тут же решился задать он давно волновавший его вопрос. – Но вы много раз повторяли, что крупные торговые экспедиции выгоднее одиночного плавания, подобного нашему. Но тогда почему...
– Вы хотите спросить, почему у нас теперь такой скучный рейс, почему мы одиноко болтаемся на этой скорлупке посреди океана и какая нам, черт побери, будет от этого выгода? – живо спросил его патрон. – Действительно, если бы мы снарядили флотилию и отправились к берегам Гвинеи за черными рабами, то это было бы весьма выгодное и поучительное предприятие.
Если бы у меня в распоряжении были хотя бы три быстрые шхуны, оснащенные даже кулевринами, то мы могли бы провести время с большой пользой, занимаясь каперством в тех краях, куда мы сейчас направляемся, и попробовать разжиться испанским серебром. Мы могли бы на обратном пути взять полные трюмы сахара и табака. Все это верно. Но бывают обстоятельства, когда имеет значение не сиюминутная выгода. Я уже говорил об этом нашему капитану и повторю это вам. Сейчас мы направляемся в Новый Свет с особенной миссией. О сути ее вы узнаете позже, потому что так уж устроил наш мир Всевышний – истина открывается нам не сразу, а в результате долгих и упорных трудов... В аптечных дозах, так сказать.
Уильям не успел хорошенько вдуматься в значение туманных изречений своего благодетеля, как вдруг произошло событие, которое вытеснило из его головы все прежние мысли.
Уже более месяца не видели они в океане ни единой живой души, кроме акул, чьи спинные плавники то и дело разрезали воду, и резвящихся на волнах дельфинов. Такое обстоятельство очень не нравилось молодому поколению – Уильяму и Элейне, которым хотелось новых впечатлений, и очень радовало капитана, да и старика-банкира тоже. Джон Ивлин выразился по этому поводу, что будет счастливейшим человеком в мире, если они дойдут до места, не увидев чужой парус на расстоянии ближе пяти миль.
До сих пор его надежды, кажется, сбывались. Но сегодня, около пяти часов пополудни, они были сокрушены хриплым криком марсового с грот-мачты:
– Человек за бортом!!
И сейчас же последовала команда капитана:
– Спустить шлюпку на воду!
Глава 2
В квартале Йоденбрестрат[9], недалеко от новой португальской синагоги, где гнили самые большие свалки, на которых плодились самые крупные крысы, где бедные лавчонки соседствовали с домами богатейших пайщиков обеих индских компаний, в одном из неприметных домов под красной черепицей, чьи стены были покрыты белой штукатуркой, а выступающие наружу дубовые фахверки[10] успели потрескаться от ветров и дождей, собралось небольшое, но крайне влиятельное общество.
В доме раввина Соломона Оливейры собрался самый уважаемый миньян[11] амстердамской общины сефардов, перебравшихся сюда подальше от испанской и португальской инквизиции.
Они пришли сюда для того, чтобы после общей молитвы о благе всей общины обсудить самые насущные вопросы, напрямую затрагивающие интересы диаспоры и их братьев в Англии и Франции. Среди этих почтенных людей были и представители цеха алмазных гранильщиков, и купцы-пайщики Вест-Индской компании, и банкиры[12], еще совсем недавно именовавшиеся менялами и ростовщиками и избравшие это самое ненавидимое и презираемое занятие своим ремеслом. И если бы кто-то из этих десяти людей умер, то оставшимся не пришлось бы долго кричать: «Нам нужен десятый для миньяна!», любой среди множества штиблах мечтал войти сюда.
Причиной и неурочной молитвы, и тайного собрания послужил приезд из Лондона их уважаемого собрата, гранильщика алмазов и банкира Давида Малатеста Абрабанеля, который привез важные сведения, коими и собирался поделиться в этом закрытом кружке единомышленников.
В неровном свете оплывающих свечей, словно сойдя с полотен Рембрандта, несколько немолодых мужчин, одетых в коричневые суконные кафтаны с белыми воротниками, склонились над дубовым столом, покрытым тяжелой скатертью темно-фиолетового бархата, расшитого пурпурными цветами. Драгоценные бокалы венецианского стекла с остатками рубиновой влаги были сдвинуты в сторону, на бело-голубой тарелке делфтского фарфора лежали нетронутые персики и апельсины, во мраке тонули мерцающие каплями росы свежие тюльпаны в серебряной вазе. Резкий контраст света и тени причудливо искажал лица собравшихся, превращая слабые морщины в глубокие складки, бороды – в черные пятна, кафтаны – в хитоны и ризы, а их тени на стенах – в призраков давно минувших времен.
Они говорили тихо, ибо не толкуют законов о кровосмешении трем, но толкуют двум; не толкуют рассказа о сотворении мира двум, но толкуют одному, а Колесницу толкуют одному лишь в том случае, если он ученый и понимает по собственному разумению. И сколь странен был их язык – язык, в котором явлены лишь согласные, а гласные скрыты, язык, который берег себя как зеницу ока, превращая в плевелы чужие наречия и кощунствуя над их святынями; язык, на котором шепчутся с тех самых пор, как воскликнули на нем: «Распни Его!»
Их головы покрывали круглые черные шапочки-кипы, их бороды, в этот век босых лиц, ложились на груди, а из-под их камзолов торчали шелковые кисти-цицит, напоминая о заповедях Торы и помогая преодолевать запрещенные страсти.
– Итак, братья, я не могу умолчать о том, что король и консервативно настроенная часть знати сильно обеспокоены усилением нашего капитала и тем влиянием, которое приобретает наша компания в торговле с английскими, испанскими и французскими колониями по ту сторону обоих океанов. Карл Второй, венценосный недоумок, симпатизирующий католикам и живущий на подачки своего французского родственника, вполне способен прислушаться к иезуитам, этим бешеным лисицам Ватикана, и разрушить наши далеко идущие и с таким трудом построенные планы по созданию в Европе торгового и политического сообщества, которое мы бы держали в руках при помощи наших займов, наших министров и нашего книгопечатания.
– Но, брат Давид, ты же помнишь, что войны, которые ведет этот жеребец, нам немножко на руку – ведь все королевские займы на их ведение как со стороны Нидерландов, так и со стороны Британии даем мы, – сказал самый молодой из присутствующих, Йосеф Зюсс по прозванию Оппенгеймер, знаток чисел и математики, чьи волосы еще не посеребрили годы, а глаза глядели живее, чем у других.
– Зачем нам независимая Англия, если ее независимость будет куплена нашими деньгами? – спросил, воздев глаза к шкафу со свитками Торы, великий знаток «Шулхан Арух» Моше Каро, знавший наизусть законы молитвы и праздников, упражнявшийся денно и нощно в законах брака и развода, разбирающийся в еврейском гражданском праве и наставляющий в благотворительности, кашере и трефовом.
– Хуже Франции для нас сегодня ничего нет. В Англии власть короля ограничил Парламент, и сынок, поломавшись, подписал «Хабеас Корпус Акт» на том самом месте, где срубили голову его папаше. Тем более они как никогда нуждаются в нас – их кедешот[13] не на что покупать себе драгоценности. А во Франции есть Кольбер, и пока он жив, пока к нему прислушивается Луи, наши братья не доберутся до него. Там Церковь и иезуиты наложили руки на колониальную торговлю. Франция – вот наш истинный враг.
– В погоне за врагами не стоит терять возможных друзей. Ибо нет человека, у которого не было бы своего часа. Небольшая война была бы нам на руку, но проклятый Карл ни за что не будет воевать с Людовиком. Он скорее нападет на Голландию.
– Тише, тише, прекратите же этот гевалт, – Абрабанель взмахнул ручками и от волнения расстегнул с десяток пуговиц на камзоле. – Я же не успел рассказать вам самое главное.
– Дайте же сказать нашему штадланим[14], знающему нужды наших братьев и предстоящему за нас на острове, – сказал ребе, прикрыв морщинистые, пожелтевшие от размышлений веки и сложив перед собой руки, похожие на корни деревьев.
Собрание с трудом успокоилось и вернулось в свои глубокие кресла.
– Один из ювелиров, у которого заказывает свои драгоценности кедешот короля Нелли Гвин, кое-что услышал об одной тайной экспедиции, которая должна была принести Карлу нужные ему деньги и укрепить позиции Англии в Новом Свете. Возглавил ее некто Рэли...
– О, я помню этого Рэли. Это тот сынок своего папаши...
– Да не, не тот. Тот сидит себе губернатором на Джерси и думает только о разведении свиней. Этот же – внук Уолтера Рэли, этого бродяги, который научил англичан сажать картофель и курить табак. Так вот, я привез из Лондона одну занятную вещицу, которую наша умная девочка Роза позаимствовала из спальни мисс Нелли... – Абрабанель вынул из кармана небольшой пакет и, не спеша развернув кусок телячьей кожи, извлек на свет небольшую книжку размером с ладонь. – Не бойтесь братья, это кашерно.
Ребе осторожно придвинул ее к себе, и, откинув переплетную крышку, прочел вытесненные красным на титуле большие буквы: «Уолтер Рэли, капитан стражи Ее величества. Путешествие в Гвиану».
– Что, мой мальчик, это такая ценная книжка? Или мы теперь будем ее печатать и торговать?
– Да нет. Просто эта книжонка занимает сейчас самые великие умы Старого Света. Жаль только, что в ней не хватает самой малости – карты сокровищ, которую составил сэр Рэли, надеясь купить себе жизнь. Но Яков был редкий дурак, и сокровища остались лежать там и по сей день. Сейчас карта у незаконнорожденного внука капитана – Роджера Рэли, и мы должны найти его любой ценой. Скорее всего, искать придется где-нибудь в Новой Испании...
– Вот и не надо оставлять их там больше! – вскричал Йосеф Зюсс и хлопнул по столу ладонью. – Нужно перехватить этого джентльмена и как следует спросить у него, может он скажет, где лежит золото?
– Нам не нужно их золото, – тихо произнес Соломон Медина[15] и дотронулся до цицит пальцами с очень коротко остриженными ногтями, – золото у нас есть, да и то, которого нет, притечет к нам, ибо подобное притягивает подобное. Нам нужно, чтобы наш добрый гой Вильгельм сидел бы на их троне и подписывал все бумаги, которые будет приносить к нему наш уважаемый штадланим. Кромвель вернул нам эту землю, на которой наших ног не было триста лет, и мы не уйдем с нее больше.
Все посмотрели на ребе, и ребе Оливейра кивнул.
– Значит, мы снарядим корабль, и наш брат Абрабанель поплывет туда. Он встретится с Ван Дер Фельдом, которого мы отправили искать испанское золото и разведывать новые земли. Заодно он передаст для общин Барбадоса, Ямайки и Кюрасао кое-что к будущей Песах и поговорит с тамошним губернатором, который взял у нас немножко чужого.
– Да будет так, – кипы и бороды согласно кивнули.
Ребе поднялся и, дотронувшись рукой до прикрепленной ко лбу черной коробочки-тфилин, произнес:
– Шма исраэль, Ад-най Элокейну, Ад-най эхад.
– Благословен Г-сподь наш Б-г, Царь вселенной, чьим словом все сотворено, – откликнулись остальные, и свечи, прогоревшие почти до основания, были задуты.
Глава 3
Корабль тем временем ложился в дрейф. Одни матросы спешно подтягивали паруса, другие бросились к укрытым шлюпкам, готовя их к спуску на воду.
В двух кабельтовых[16] от корабля покачивался на волнах обломок мачты, к которому был привязан человек. Вскоре шестеро матросов, дружно взмахивая веслами, уже приближались к нему на корабельной шлюпке.
От любопытства публика затаила дыхание.
Когда матросы вплотную приблизились к несчастному, один из них нырнул в воду и, взобравшись на мачту, обрезал веревки, держащие тело. Бездыханного человека, с трудом перевалив за борт, уложили в лодку и погребли назад.
Экипаж и пассажиры в нетерпении столпились на носу вокруг бесчувственного тела, которое матросы опустили на палубу.
С первого взгляда невозможно было угадать – жив незнакомец или уже умер. Держаться на воде ему помогал обломок мачты, к которому он был привязан. Однако привязался ли он каким-то образом сам или же кто-то позаботился об этом раньше, оставалось неясно. Из одежды на несчастном была лишь порванная нижняя рубашка и грязные, потерявшие цвет кюлоты – все мокрое и заскорузлое от соли.
Капитан приказал команде расступиться и пропустить вперед судового врача. Тот выступил из толпы и, опустившись на колени рядом со спасенным, попытался нащупать у него пульс, а затем просто приложил ухо к его груди. Потом, после беглого осмотра он извлек из-за пазухи мужчины небольшой кожаный мешочек, туго перевязанный шелковым шнурком. Свою находку доктор с видимым сожалением передал капитану и снова склонился над утопленником.
– Он жив, но слишком слаб.
Доктор несколько раз нажал ему на грудную клетку, затем раскрыл ему рот и сквозь носовой платок принялся вдыхать в легкие воздух. Затем быстро перевернул незнакомца на бок. Из его рта потекла мутная слизь.
– Рому! – приказал доктор.
Волшебное снадобье хранилось в кают-компании, и вскоре в руках эскулапа оказалась небольшая бутыль. Он приложил ее к посиневшим губам спасенного и силою влил в него пару глотков. Мужчина мотнул головой, дернул кадыком и застонал.
– Унесите его в свободную каюту и положите на койку, – скомандовал доктор. Матросы переложили больного на кусок парусины и унесли.
Элейна с испугом проводила их глазами.
– Господин доктор, он будет жить? Он ранен?
– На все воля Божия, – ответил врач и вытер руки платком. По его лицу в мелких бисеринках пота трудно было разобрать, была ли сия воля направлена к жизни пациента или к смерти.
– Но все-таки?
– Мужчина не ранен – всего лишь нахлебался соленой водички и обессилел. Ему нужен отдых, пресная вода и бульон. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство, мисс? – Доктор вскинул на девицу глаза и посмотрел на нее сквозь очки, с трудом держащиеся на носу.
– Благодарю вас, – ответила Элейна спине эскулапа.
– По моим наблюдениям, доктора в основном философы. – Уильям подошел поближе и, набравшись смелости, предложил ей руку. Девушка после минутного колебания оперлась на нее, и они вернулись к фальшборту. – Лекарям нельзя волноваться, – это вредит пациентам.
Элейна улыбнулась.
Из камбуза тянуло чем-то вкусным, солнце уже клонилось к закату, и неожиданно повеяло прохладой. Уильям вдруг преисполнился ощущением счастья и радости. Безмятежная гладь океана простиралась вокруг, и уже ничего не напоминало о той трагедии, свидетелями последнего акта которой они едва не стали.
– Знаете, Элейна, мне кажется, люди живут именно для таких минут.
Он посмотрел на нее, и взгляды их встретились. Непроизвольно он сжал ее пальцы и ощутил легкое пожатие в ответ. В следующую секунду она высвободила руку и, сославшись на усталость, ушла. Уильям восторженно глядел ей вслед.
Каюта, куда отнесли незнакомца, оказалась как раз напротив каюты Харта. Дверь в нее была распахнута, и прямо на краю койки рядом с больным восседал доктор. Уильям, поколебавшись, протиснулся внутрь и предложил свою помощь. В проеме уже толпились мучимые любопытством матросы.
Неизвестно, удалось ли доктору еще как-то повлиять на самочувствие спасенного, но, видя, что тот никак не придет в себя, он после некоторого раздумья применил к своему пациенту второе простое, но испытанное средство, то есть хорошенько отхлестал его по щекам, приведя тем самым, к удовольствию экипажа, несчастного в чувство.
Оживший утопленник пошевелился, раскрыл мутные глаза и огляделся, встретившись взглядом с Уильямом. Запекшиеся губы дрогнули, и какой-то странный полушепот сорвался с уст мужчины.
– Пить просит! – авторитетно сказал кок, который бросил обед на помощника и отирался у двери.
Но Уильям, находившийся совсем близко, отчетливо слышал, что незнакомец ни слова не сказал о воде. А сказал он совсем другое, и это сказанное было так необычно, что Уильям сначала даже не поверил своим ушам.
– Спасение потери превышает...
К удивлению Харта, мужчина сопроводил свои слова слабой и несколько болезненной усмешкой, как бы подтрунивая сам над собой.
Сомнений не было, едва придя в себя, этот странный человек цитировал Шекспира! Было время, Уильям сильно увлекался сочинениями своего прославленного тезки и видел многие его пьесы. Однако он не умел с такой легкостью вплетать слова поэта в свои рассуждения, и уж вряд ли бы он вспомнил о них, когда бы его, полуживого, извлекли из пучины. Нет, безо всяких сомнений, спасенный был незаурядной личностью!
Оказавшись в каюте, Уильям смог в подробностях рассмотреть нечаянного гостя, посланного им морской стихией, пока тот снова провалился в забытье, откинувшись на тюфяке. Испорченную одежду с него уже сняли, так что он лежал обнаженный, прикрытый лишь по пояс вышитым атласным одеялом, которое наверняка одолжила ему мисс Элейна.
На вид мужчине можно было дать лет тридцать, он был худощавого телосложения, но с хорошо развитой мускулатурой. На лице его, покрытом бронзовым загаром, выделялся крупный нос с горбинкой, отчего в профиль он напоминал хищную птицу. Был он черноволос, и мокрые волосы его были туго стянуты на затылке в косичку. С удивлением Харт отметил, что мочка его правого уха была проткнута, как если бы незнакомец носил серьгу. Широкие сильные плечи и безупречный рельеф груди выдавали в нем опытного фехтовальщика, тело украшало несколько глубоких шрамов. На шее его, на шнуре, сплетенном из черных волос, болтался оловянный крестик с дюйм величиной, необычной квадратной формы, с лучами, расширявшимися от центра. Уильям уже видел такие кресты раньше, на кладбище в Корнуэлле. Они были выточены из камня и почти раскрошились под действием мха и непогоды.
Вскоре Уильям услышал брань капитана, ругающего матросов за безделье. Он обнаружил, что доктор незаметно исчез, а он в одиночестве остался рядом с тяжело дышавшим мужчиной. На висках и лбу его выступил пот, грудь тяжело вздымалась, из горла рвался хрип.
Уильям сходил к себе, взял подушку, платок и флягу с водой и вернулся обратно. До самого обеда он просидел рядом с незнакомцем, вытирая ему пот и освежая губы и лицо водой.
Притянув нижние паруса к бортам, матросы брасами разворачивали реи, чтобы судно легло на нужный галс.
И будто нарочно в тот же самый момент из-за горизонта вынырнуло солнце. Пожалуй, еще ни разу в жизни Уильям не был участником столь величественного действа – бескрайнее, играющее золотыми брызгами море, белые чайки, парящие над изумрудной водой, упругие крылья парусов над го-ловойг несущие корабль словно по воздуху вслед за свежим утренним ветром, покачивающаяся под ногами палуба, брызги от врезающихся в корпус волн, и словно ожившая, наводящая трепет резная фигура на носу флейта – Медуза Горгона с развевающимися золочеными змеями вместо волос, со сверкающими на солнце стеклянными глазами.
– Проводите меня в каюту, Якоб! – вдруг негромко сказала Элейна, поднося свои тонкие бледные пальцы к груди. – У меня кружится голова!
– Это с непривычки, – сочувственно заметил Хансен. – Позвольте предложить вам руку, сударыня! Обопритесь о нее и дышите глубже – вам будет легче.
Уильям оторвался от зрелища океана и с тоской проследил, как удаляются на корму его спутники. С этого момента он начал завидовать Хансену черной завистью. Тот, несмотря на собственное предупреждение, кажется, был всерьез настроен играть при девушке роль верного оруженосца, а возможно, и рассчитывал при этом на нечто большее. Уильям, который с каждой минутой все яснее видел в Элейне единственную родственную душу, начинал терзаться муками ревности, без малейшего, впрочем, повода, потому что дочь банкира почти не обращала на него внимания. Уильям терзался этим, но одновременно со свойственным всем влюбленным безрассудством находил удобные для себя объяснения такому поведению. Он вспомнил и про скромность девушки, и про легкое недомогание, которое, безусловно, помешало ей оценить нового знакомого по достоинству.
Между прочим, очень скоро, к своему стыду, Уильям обнаружил, что и сам в большой степени подвержен приступам морской болезни. И по мере того, как они уходили все дальше в открытый океан, а качка делалась все ощутимее, Уильям чувствовал себя все хуже, так что в конце концов, совершенно обессилевший, был вынужден слечь в своей келье. Он был так плох, что даже не укорял себя за тот неверный шаг, который совершил, покинув холмы родного Корнуэлла. Он даже толком не попрощался с берегами Альбиона, когда корабль проплывал мимо них – было не до этого. Уильяму казалось, что «Голова Медузы» влечет его прямиком в царство мертвых, откуда не будет возврата.
* * *
Так прошла первая неделя плавания, и когда Уильям окончательно решил распрощаться с бренным миром, вдруг оказалось, что морская болезнь прошлая он чувствует себя превосходно, как будто заново родился. Он еще чувствовал слабость, но у него появился зверский аппетит, и в нем опять проснулась жажда жизни.Более того, на почве общего недомогания ему удалось довольно быстро сблизиться с Элейной, и между ними стали завязываться продолжительные беседы, касавшиеся не только головокружения и сердцебиений, но и более приятных тем. Как выяснилось, она тоже никогда не бывала в далеких краях и ждала от путешествия очень многого. Душа у нее была чувствительная и романтическая, но все же кровь многих поколений ростовщиков давала о себе знать. Элейна ждала от путешествия не только ярких впечатлений, но и реальной выгоды. Она рассуждала о торговых операциях и процентах прибыли с убежденностью и азартом знатока.
Уильяму трудно было с ней в этом тягаться, и он обычно старался направить разговор в более сентиментальное русло. Однако купеческая стихия постепенно захватывала и его. Он стал прислушиваться к разговорам, которые вели между собой Абрабанель, капитан и Хансен.
Порой эти разговоры были очень поучительны. Но, по правде сказать, несмотря на все старания и добрые намерения поднабраться олыта, Уильяму быстро наскучивали рассуждения о цене перца и преимуществах крупных торговых экспедиций, и он опять искал общества прекрасной Элейны. С каждым днем их беседы становились все свободнее, ведь очень малой степени надежды на взаимность достаточно, чтобы вызвать любовь.
Прошло две недели. В тот день Уильям, как обычно, присоединился к Абрабанелю и Хансену, которые с важным видом прохаживались вдоль правого фальшборта и о чем-то спорили. Над Атлантикой ослепительно сверкало солнце. Было так жарко, что даже близость огромной массы воды не могла смягчить палящего зноя. Из-под черного парика на лоб Абрабанеля скатывались крупные капли пота. Он не обращал на них никакого внимания и, грозно покачивая пальцем перед носом у Хансена, убеждал его:
– Поверьте мне, дорогой Якоб, я знаю, что говорю! Торговля – дело не сложное, но без должной смекалки не обойтись. И нужен твердый характер. Бели бы не эти два условия, торговать мог бы даже ребенок. Другое дело – капитал. Чтобы приумножить его, одной торговлей не обойтись. В делах важна политика. Вы должны видеть все на пять шагов раньше конкурента. Должны использовать любой, даже самый незначительный шанс, чтобы ослабить соперника и подняться самому!
Это, конечно, талант, Якоб, но многое приходит с возрастом... Увы, мы платим за мудрость самыми недолговечными и приятными вещами – надеждами, мечтами... Но оно того стоит! – убежденно воскликнул он, заметив приближающегося к ним Уильяма. – А вот и наш молодой друг! Кажется, он готов оспорить мои выводы, и черт меня побери, он будет по-своему прав! Как почивали, Уильям? Снилась ли вам прекрасная старая Англия?
Уильям поздоровался и признался, что не помнит своих снов.
– Простите, сэр, – тут же решился задать он давно волновавший его вопрос. – Но вы много раз повторяли, что крупные торговые экспедиции выгоднее одиночного плавания, подобного нашему. Но тогда почему...
– Вы хотите спросить, почему у нас теперь такой скучный рейс, почему мы одиноко болтаемся на этой скорлупке посреди океана и какая нам, черт побери, будет от этого выгода? – живо спросил его патрон. – Действительно, если бы мы снарядили флотилию и отправились к берегам Гвинеи за черными рабами, то это было бы весьма выгодное и поучительное предприятие.
Если бы у меня в распоряжении были хотя бы три быстрые шхуны, оснащенные даже кулевринами, то мы могли бы провести время с большой пользой, занимаясь каперством в тех краях, куда мы сейчас направляемся, и попробовать разжиться испанским серебром. Мы могли бы на обратном пути взять полные трюмы сахара и табака. Все это верно. Но бывают обстоятельства, когда имеет значение не сиюминутная выгода. Я уже говорил об этом нашему капитану и повторю это вам. Сейчас мы направляемся в Новый Свет с особенной миссией. О сути ее вы узнаете позже, потому что так уж устроил наш мир Всевышний – истина открывается нам не сразу, а в результате долгих и упорных трудов... В аптечных дозах, так сказать.
Уильям не успел хорошенько вдуматься в значение туманных изречений своего благодетеля, как вдруг произошло событие, которое вытеснило из его головы все прежние мысли.
Уже более месяца не видели они в океане ни единой живой души, кроме акул, чьи спинные плавники то и дело разрезали воду, и резвящихся на волнах дельфинов. Такое обстоятельство очень не нравилось молодому поколению – Уильяму и Элейне, которым хотелось новых впечатлений, и очень радовало капитана, да и старика-банкира тоже. Джон Ивлин выразился по этому поводу, что будет счастливейшим человеком в мире, если они дойдут до места, не увидев чужой парус на расстоянии ближе пяти миль.
До сих пор его надежды, кажется, сбывались. Но сегодня, около пяти часов пополудни, они были сокрушены хриплым криком марсового с грот-мачты:
– Человек за бортом!!
И сейчас же последовала команда капитана:
– Спустить шлюпку на воду!
Глава 2
Могущество тени
Голландские Генеральные штаты. Амстердам
Несмотря на весну, в Амстердаме было все еще холодно. От каналов Званенбургвал и Ньиве-Херенграхт тянуло сыростью и затхлой вонью.В квартале Йоденбрестрат[9], недалеко от новой португальской синагоги, где гнили самые большие свалки, на которых плодились самые крупные крысы, где бедные лавчонки соседствовали с домами богатейших пайщиков обеих индских компаний, в одном из неприметных домов под красной черепицей, чьи стены были покрыты белой штукатуркой, а выступающие наружу дубовые фахверки[10] успели потрескаться от ветров и дождей, собралось небольшое, но крайне влиятельное общество.
В доме раввина Соломона Оливейры собрался самый уважаемый миньян[11] амстердамской общины сефардов, перебравшихся сюда подальше от испанской и португальской инквизиции.
Они пришли сюда для того, чтобы после общей молитвы о благе всей общины обсудить самые насущные вопросы, напрямую затрагивающие интересы диаспоры и их братьев в Англии и Франции. Среди этих почтенных людей были и представители цеха алмазных гранильщиков, и купцы-пайщики Вест-Индской компании, и банкиры[12], еще совсем недавно именовавшиеся менялами и ростовщиками и избравшие это самое ненавидимое и презираемое занятие своим ремеслом. И если бы кто-то из этих десяти людей умер, то оставшимся не пришлось бы долго кричать: «Нам нужен десятый для миньяна!», любой среди множества штиблах мечтал войти сюда.
Причиной и неурочной молитвы, и тайного собрания послужил приезд из Лондона их уважаемого собрата, гранильщика алмазов и банкира Давида Малатеста Абрабанеля, который привез важные сведения, коими и собирался поделиться в этом закрытом кружке единомышленников.
В неровном свете оплывающих свечей, словно сойдя с полотен Рембрандта, несколько немолодых мужчин, одетых в коричневые суконные кафтаны с белыми воротниками, склонились над дубовым столом, покрытым тяжелой скатертью темно-фиолетового бархата, расшитого пурпурными цветами. Драгоценные бокалы венецианского стекла с остатками рубиновой влаги были сдвинуты в сторону, на бело-голубой тарелке делфтского фарфора лежали нетронутые персики и апельсины, во мраке тонули мерцающие каплями росы свежие тюльпаны в серебряной вазе. Резкий контраст света и тени причудливо искажал лица собравшихся, превращая слабые морщины в глубокие складки, бороды – в черные пятна, кафтаны – в хитоны и ризы, а их тени на стенах – в призраков давно минувших времен.
Они говорили тихо, ибо не толкуют законов о кровосмешении трем, но толкуют двум; не толкуют рассказа о сотворении мира двум, но толкуют одному, а Колесницу толкуют одному лишь в том случае, если он ученый и понимает по собственному разумению. И сколь странен был их язык – язык, в котором явлены лишь согласные, а гласные скрыты, язык, который берег себя как зеницу ока, превращая в плевелы чужие наречия и кощунствуя над их святынями; язык, на котором шепчутся с тех самых пор, как воскликнули на нем: «Распни Его!»
Их головы покрывали круглые черные шапочки-кипы, их бороды, в этот век босых лиц, ложились на груди, а из-под их камзолов торчали шелковые кисти-цицит, напоминая о заповедях Торы и помогая преодолевать запрещенные страсти.
– Итак, братья, я не могу умолчать о том, что король и консервативно настроенная часть знати сильно обеспокоены усилением нашего капитала и тем влиянием, которое приобретает наша компания в торговле с английскими, испанскими и французскими колониями по ту сторону обоих океанов. Карл Второй, венценосный недоумок, симпатизирующий католикам и живущий на подачки своего французского родственника, вполне способен прислушаться к иезуитам, этим бешеным лисицам Ватикана, и разрушить наши далеко идущие и с таким трудом построенные планы по созданию в Европе торгового и политического сообщества, которое мы бы держали в руках при помощи наших займов, наших министров и нашего книгопечатания.
– Но, брат Давид, ты же помнишь, что войны, которые ведет этот жеребец, нам немножко на руку – ведь все королевские займы на их ведение как со стороны Нидерландов, так и со стороны Британии даем мы, – сказал самый молодой из присутствующих, Йосеф Зюсс по прозванию Оппенгеймер, знаток чисел и математики, чьи волосы еще не посеребрили годы, а глаза глядели живее, чем у других.
– Зачем нам независимая Англия, если ее независимость будет куплена нашими деньгами? – спросил, воздев глаза к шкафу со свитками Торы, великий знаток «Шулхан Арух» Моше Каро, знавший наизусть законы молитвы и праздников, упражнявшийся денно и нощно в законах брака и развода, разбирающийся в еврейском гражданском праве и наставляющий в благотворительности, кашере и трефовом.
– Хуже Франции для нас сегодня ничего нет. В Англии власть короля ограничил Парламент, и сынок, поломавшись, подписал «Хабеас Корпус Акт» на том самом месте, где срубили голову его папаше. Тем более они как никогда нуждаются в нас – их кедешот[13] не на что покупать себе драгоценности. А во Франции есть Кольбер, и пока он жив, пока к нему прислушивается Луи, наши братья не доберутся до него. Там Церковь и иезуиты наложили руки на колониальную торговлю. Франция – вот наш истинный враг.
– В погоне за врагами не стоит терять возможных друзей. Ибо нет человека, у которого не было бы своего часа. Небольшая война была бы нам на руку, но проклятый Карл ни за что не будет воевать с Людовиком. Он скорее нападет на Голландию.
– Тише, тише, прекратите же этот гевалт, – Абрабанель взмахнул ручками и от волнения расстегнул с десяток пуговиц на камзоле. – Я же не успел рассказать вам самое главное.
– Дайте же сказать нашему штадланим[14], знающему нужды наших братьев и предстоящему за нас на острове, – сказал ребе, прикрыв морщинистые, пожелтевшие от размышлений веки и сложив перед собой руки, похожие на корни деревьев.
Собрание с трудом успокоилось и вернулось в свои глубокие кресла.
– Один из ювелиров, у которого заказывает свои драгоценности кедешот короля Нелли Гвин, кое-что услышал об одной тайной экспедиции, которая должна была принести Карлу нужные ему деньги и укрепить позиции Англии в Новом Свете. Возглавил ее некто Рэли...
– О, я помню этого Рэли. Это тот сынок своего папаши...
– Да не, не тот. Тот сидит себе губернатором на Джерси и думает только о разведении свиней. Этот же – внук Уолтера Рэли, этого бродяги, который научил англичан сажать картофель и курить табак. Так вот, я привез из Лондона одну занятную вещицу, которую наша умная девочка Роза позаимствовала из спальни мисс Нелли... – Абрабанель вынул из кармана небольшой пакет и, не спеша развернув кусок телячьей кожи, извлек на свет небольшую книжку размером с ладонь. – Не бойтесь братья, это кашерно.
Ребе осторожно придвинул ее к себе, и, откинув переплетную крышку, прочел вытесненные красным на титуле большие буквы: «Уолтер Рэли, капитан стражи Ее величества. Путешествие в Гвиану».
– Что, мой мальчик, это такая ценная книжка? Или мы теперь будем ее печатать и торговать?
– Да нет. Просто эта книжонка занимает сейчас самые великие умы Старого Света. Жаль только, что в ней не хватает самой малости – карты сокровищ, которую составил сэр Рэли, надеясь купить себе жизнь. Но Яков был редкий дурак, и сокровища остались лежать там и по сей день. Сейчас карта у незаконнорожденного внука капитана – Роджера Рэли, и мы должны найти его любой ценой. Скорее всего, искать придется где-нибудь в Новой Испании...
– Вот и не надо оставлять их там больше! – вскричал Йосеф Зюсс и хлопнул по столу ладонью. – Нужно перехватить этого джентльмена и как следует спросить у него, может он скажет, где лежит золото?
– Нам не нужно их золото, – тихо произнес Соломон Медина[15] и дотронулся до цицит пальцами с очень коротко остриженными ногтями, – золото у нас есть, да и то, которого нет, притечет к нам, ибо подобное притягивает подобное. Нам нужно, чтобы наш добрый гой Вильгельм сидел бы на их троне и подписывал все бумаги, которые будет приносить к нему наш уважаемый штадланим. Кромвель вернул нам эту землю, на которой наших ног не было триста лет, и мы не уйдем с нее больше.
Все посмотрели на ребе, и ребе Оливейра кивнул.
– Значит, мы снарядим корабль, и наш брат Абрабанель поплывет туда. Он встретится с Ван Дер Фельдом, которого мы отправили искать испанское золото и разведывать новые земли. Заодно он передаст для общин Барбадоса, Ямайки и Кюрасао кое-что к будущей Песах и поговорит с тамошним губернатором, который взял у нас немножко чужого.
– Да будет так, – кипы и бороды согласно кивнули.
Ребе поднялся и, дотронувшись рукой до прикрепленной ко лбу черной коробочки-тфилин, произнес:
– Шма исраэль, Ад-най Элокейну, Ад-най эхад.
– Благословен Г-сподь наш Б-г, Царь вселенной, чьим словом все сотворено, – откликнулись остальные, и свечи, прогоревшие почти до основания, были задуты.
Глава 3
Спасение потери превышает...
Атлантический океан
Это чрезвычайное происшествие вызвало на корабле переполох, собрав на палубе и отдыхавших матросов, и праздных пассажиров. Выскочил даже кок с дымящимся черпаком наперевес. Разумеется, прибежала и Элейна со своей камеристкой. В толпе Уильям вдруг оказался совсем близко к ней. Ощутив случайное прикосновение ее груди к своему плечу, он взглянул на нее с любовью и восхищением. Их глаза встретились, и они оба покраснели. Взгляды, это великое оружие добродетльного кокетства, удобны тем, что выразить ими можно даже больше, чем словами, а между тем от взгляда всегда можно отречься – его невозможно ни повторить, ни пересказать.Корабль тем временем ложился в дрейф. Одни матросы спешно подтягивали паруса, другие бросились к укрытым шлюпкам, готовя их к спуску на воду.
В двух кабельтовых[16] от корабля покачивался на волнах обломок мачты, к которому был привязан человек. Вскоре шестеро матросов, дружно взмахивая веслами, уже приближались к нему на корабельной шлюпке.
От любопытства публика затаила дыхание.
Когда матросы вплотную приблизились к несчастному, один из них нырнул в воду и, взобравшись на мачту, обрезал веревки, держащие тело. Бездыханного человека, с трудом перевалив за борт, уложили в лодку и погребли назад.
Экипаж и пассажиры в нетерпении столпились на носу вокруг бесчувственного тела, которое матросы опустили на палубу.
С первого взгляда невозможно было угадать – жив незнакомец или уже умер. Держаться на воде ему помогал обломок мачты, к которому он был привязан. Однако привязался ли он каким-то образом сам или же кто-то позаботился об этом раньше, оставалось неясно. Из одежды на несчастном была лишь порванная нижняя рубашка и грязные, потерявшие цвет кюлоты – все мокрое и заскорузлое от соли.
Капитан приказал команде расступиться и пропустить вперед судового врача. Тот выступил из толпы и, опустившись на колени рядом со спасенным, попытался нащупать у него пульс, а затем просто приложил ухо к его груди. Потом, после беглого осмотра он извлек из-за пазухи мужчины небольшой кожаный мешочек, туго перевязанный шелковым шнурком. Свою находку доктор с видимым сожалением передал капитану и снова склонился над утопленником.
– Он жив, но слишком слаб.
Доктор несколько раз нажал ему на грудную клетку, затем раскрыл ему рот и сквозь носовой платок принялся вдыхать в легкие воздух. Затем быстро перевернул незнакомца на бок. Из его рта потекла мутная слизь.
– Рому! – приказал доктор.
Волшебное снадобье хранилось в кают-компании, и вскоре в руках эскулапа оказалась небольшая бутыль. Он приложил ее к посиневшим губам спасенного и силою влил в него пару глотков. Мужчина мотнул головой, дернул кадыком и застонал.
– Унесите его в свободную каюту и положите на койку, – скомандовал доктор. Матросы переложили больного на кусок парусины и унесли.
Элейна с испугом проводила их глазами.
– Господин доктор, он будет жить? Он ранен?
– На все воля Божия, – ответил врач и вытер руки платком. По его лицу в мелких бисеринках пота трудно было разобрать, была ли сия воля направлена к жизни пациента или к смерти.
– Но все-таки?
– Мужчина не ранен – всего лишь нахлебался соленой водички и обессилел. Ему нужен отдых, пресная вода и бульон. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство, мисс? – Доктор вскинул на девицу глаза и посмотрел на нее сквозь очки, с трудом держащиеся на носу.
– Благодарю вас, – ответила Элейна спине эскулапа.
– По моим наблюдениям, доктора в основном философы. – Уильям подошел поближе и, набравшись смелости, предложил ей руку. Девушка после минутного колебания оперлась на нее, и они вернулись к фальшборту. – Лекарям нельзя волноваться, – это вредит пациентам.
Элейна улыбнулась.
Из камбуза тянуло чем-то вкусным, солнце уже клонилось к закату, и неожиданно повеяло прохладой. Уильям вдруг преисполнился ощущением счастья и радости. Безмятежная гладь океана простиралась вокруг, и уже ничего не напоминало о той трагедии, свидетелями последнего акта которой они едва не стали.
– Знаете, Элейна, мне кажется, люди живут именно для таких минут.
Он посмотрел на нее, и взгляды их встретились. Непроизвольно он сжал ее пальцы и ощутил легкое пожатие в ответ. В следующую секунду она высвободила руку и, сославшись на усталость, ушла. Уильям восторженно глядел ей вслед.
Каюта, куда отнесли незнакомца, оказалась как раз напротив каюты Харта. Дверь в нее была распахнута, и прямо на краю койки рядом с больным восседал доктор. Уильям, поколебавшись, протиснулся внутрь и предложил свою помощь. В проеме уже толпились мучимые любопытством матросы.
Неизвестно, удалось ли доктору еще как-то повлиять на самочувствие спасенного, но, видя, что тот никак не придет в себя, он после некоторого раздумья применил к своему пациенту второе простое, но испытанное средство, то есть хорошенько отхлестал его по щекам, приведя тем самым, к удовольствию экипажа, несчастного в чувство.
Оживший утопленник пошевелился, раскрыл мутные глаза и огляделся, встретившись взглядом с Уильямом. Запекшиеся губы дрогнули, и какой-то странный полушепот сорвался с уст мужчины.
– Пить просит! – авторитетно сказал кок, который бросил обед на помощника и отирался у двери.
Но Уильям, находившийся совсем близко, отчетливо слышал, что незнакомец ни слова не сказал о воде. А сказал он совсем другое, и это сказанное было так необычно, что Уильям сначала даже не поверил своим ушам.
– Спасение потери превышает...
К удивлению Харта, мужчина сопроводил свои слова слабой и несколько болезненной усмешкой, как бы подтрунивая сам над собой.
Сомнений не было, едва придя в себя, этот странный человек цитировал Шекспира! Было время, Уильям сильно увлекался сочинениями своего прославленного тезки и видел многие его пьесы. Однако он не умел с такой легкостью вплетать слова поэта в свои рассуждения, и уж вряд ли бы он вспомнил о них, когда бы его, полуживого, извлекли из пучины. Нет, безо всяких сомнений, спасенный был незаурядной личностью!
Оказавшись в каюте, Уильям смог в подробностях рассмотреть нечаянного гостя, посланного им морской стихией, пока тот снова провалился в забытье, откинувшись на тюфяке. Испорченную одежду с него уже сняли, так что он лежал обнаженный, прикрытый лишь по пояс вышитым атласным одеялом, которое наверняка одолжила ему мисс Элейна.
На вид мужчине можно было дать лет тридцать, он был худощавого телосложения, но с хорошо развитой мускулатурой. На лице его, покрытом бронзовым загаром, выделялся крупный нос с горбинкой, отчего в профиль он напоминал хищную птицу. Был он черноволос, и мокрые волосы его были туго стянуты на затылке в косичку. С удивлением Харт отметил, что мочка его правого уха была проткнута, как если бы незнакомец носил серьгу. Широкие сильные плечи и безупречный рельеф груди выдавали в нем опытного фехтовальщика, тело украшало несколько глубоких шрамов. На шее его, на шнуре, сплетенном из черных волос, болтался оловянный крестик с дюйм величиной, необычной квадратной формы, с лучами, расширявшимися от центра. Уильям уже видел такие кресты раньше, на кладбище в Корнуэлле. Они были выточены из камня и почти раскрошились под действием мха и непогоды.
Вскоре Уильям услышал брань капитана, ругающего матросов за безделье. Он обнаружил, что доктор незаметно исчез, а он в одиночестве остался рядом с тяжело дышавшим мужчиной. На висках и лбу его выступил пот, грудь тяжело вздымалась, из горла рвался хрип.
Уильям сходил к себе, взял подушку, платок и флягу с водой и вернулся обратно. До самого обеда он просидел рядом с незнакомцем, вытирая ему пот и освежая губы и лицо водой.