Страница:
– Но если он ненастоящий, какой в нем вообще смысл? – надул губы Митенька.
– Какая же вам разница? – удивился Хунсаг. – Главное, что вы получили удовольствие, согрелись. Бывает так, что человек, находясь в состоянии нервного возбуждения, пьет настоящий кофе и не чувствует его вкуса. Поверьте, это гораздо хуже, чем наша с вами ситуация.
Несколько минут помолчали. Митенька молчал обескураженно – полученная информация никак не хотела правильно уложиться в его привыкшей к иным реалиям голове. Хунсаг же молчал спокойно – просто терпеливо ждал.
– Так, значит, та женщина, Блаватская, или как ее там, научила вас подобным шуточкам? – наконец спросил мальчик.
– Не совсем, – мягко возразил ему новый друг. – Хотя в конце того вечера мы действительно немного поговорили наедине. Она сама меня позвала, выделив взглядом из толпы. И сообщила мне удивительные вещи, которые так лестно было услышать молодому повесе вроде меня. Елена Петровна сказала, что я особенный. Она видит легкое голубоватое свечение вокруг моей головы, а это большая редкость и бывает только у тех, у кого есть данные стать Великим Учителем… Еще госпожа Блаватская сказала, что если я уважаю мир, в котором живу, то должен немедленно, буквально в тот самый момент, развязаться с привычной жизнью и отправиться странствовать. Сперва я должен отправиться в Индию, затем в Непал, а потом каким-либо способом попробовать проникнуть в Тибет, хоть это и не всегда возможно, а подчас и опасно. И там я должен начать учиться. Принять послушание мудрости. Первым делом, подчеркнула Елена Петровна, мне нужно очистить мое тело. На Востоке считается, что пока тело твое – развалина, никакие истины тебе не откроются.
– Разве ж можно быть развалиной в столь юном возрасте? – удивился Митя.
– Еще как можно, – без улыбки ответил Хунсаг. – Ты развалина, если не можешь несколько дней провести без воды и пищи и чувствовать себя нормально. Ты развалина, если простужаешься на сквозняке. И развалина, если испытываешь страх перед другим человеком.
Митенька вдруг вспомнил чужое лицо, красное и наглое, ужасные слова: «Обоссался, блаародие?.. Блаародие обоссался!» Ему стало неловко. Тем более, Хунсаг смотрел так, словно видел его насквозь. Словно ему было известно о том постыдном инциденте.
– Выходит, и я развалина… – только и смог сказать Митенька.
– Выходит, так, – улыбнулся Хунсаг. – Но это ничего. Вы, Дмитрий, были как все. А теперь все изменится. Ведь я буду учить вас.
– Учить?
– Да. А вы будете во всем меня слушаться.
– Но только вот… – Митя сконфуженно замолчал, но потом решил закончить фразу: – Одного я не пойму. Зачем вам-то меня учить? Если вы умеете воду заклинать, чтобы она в горячий кофий превращалась, то вы настоящий волшебник. А я сейчас – бездомный бродяжка. На что я вам сдался?
– На то есть две причины, и я о них расскажу, – ответил Хунсаг. – Тогда, много лет назад, я послушался Елену Петровну. Ох, что мне пришлось пережить, как были против мои родители, которые мечтали, чтобы я женился и поступил на хорошую службу… Но я был непреклонен, и отец с матерью все же отпустили меня. Долгие годы я странствовал, познакомился с сотнями людей, некоторые из них были истинными просветленными и магами. Месяцами я жил послушником при древних храмах, где учился закалять тело и воспитывал волю и дух. Я отказался от своего имени и прошлого, даже порвал со своими родными, которые меня не понимали, и взял себе новое имя – Хунсаг. В древних легендах чеченцев и ингушей Хунсаг – дух, покровитель леса, грозный и мудрый, из груди которого торчит костяной топор. Он вонзает свое оружие в охотников, осмелившихся нарушить его покой. Я стал называть себя так, и в конце концов имя стало моим талисманом, приросло ко мне, точно вторая кожа. Я научился читать мысли людей, подчинять их волю своей.
– Но как же… как же такое возможно – мысли читать? – Митенька почти шептал.
– Я никогда не задумывался о том, как это происходит, – нахмурился Хунсаг. – Всю нашу землю окутывает невидимая светящаяся сфера – накопленная поколениями людей информация. Те, кто ее видит, может получить любую информацию, какую захочет. С помощью нее можно и в чужой голове мысли подслушать… Несколько лет назад я путешествовал по Европе и познакомился с любопытным человеком, философом, который и сейчас находится в добром здравии. Зовут его – Карл Густав Юнг. Он рассказал мне о коллективном бессознательном, для которого придумал специальный термин – архетип. Представьте себе, Дмитрий, он даже дошел до того, что вовсе отрицал идею личности. Считал, что личность – это накопленный опыт, и все. Тут я с ним, кстати, не согласен. Но наши с ним беседы оказались для меня полезными, многое поставили на место. Я вдруг четко понял, насколько связаны между собою все люди, живущие на земле. А раз они связаны, значит… значит, я могу ими управлять. – Хунсаг тихо рассмеялся.
– Вы начали говорить о причинах… – напомнил Митенька. – Что имеются две причины, которые и заставили вас обратить внимание именно на меня.
– Ах, да! – спохватился мужчина, разрумянившийся от собственных речей. – Первая причина. Я увидел над вашей головой свет. Тот самый голубоватый прозрачный свет, о котором много лет назад говорила мне Елена Петровна.
Митенька с некоторой опаской провел грязной пятерней по собственным слипшимся волосам, но Хунсаг остановил его взглядом.
– Бесполезно, – сказал он. – Хоть вы и обладаете огромным потенциалом, но пока слишком замусорены, чтобы понимать, а тем более увидеть то, о чем я говорю. Но поверьте мне, дорогой Дмитрий, вы – не такой, как большинство.
– Какая же вторая причина? – нервно сглотнул Митенька.
– О, вторая причина печальная, – вздохнул Хунсаг. – Не так давно я узнал, что времени у меня осталось совсем немного.
– Вы тяжело больны? – Митенька вдруг осознал, что говорит с сожалением и даже с горечью, хотя пару часов назад вообще не знал о существовании этого странного человека.
– Разумеется нет, – почему-то развеселился Хунсаг. – Такие, как мы с вами, не болеют вовсе. Просто я слишком хорошо чувствую окружающий мир, поэтому понял – скоро мне предстоит на время его покинуть.
– На время?
– Только не говорите, что вы верите в конечность жизни! – Лицо Хунсага вдруг стало таким строгим, что Митенька даже испугался и на всякий случай несколько раз резко мотнул головой, хотя вовсе не был уверен в возможности посмертного существования хоть в какой-нибудь форме. – Поверьте, мой дорогой друг, в смерти нет ничего страшного. Мы все приходим в этот мир тогда, когда требуется. И уходим тоже в правильный момент. Даже те, которые, как может вам показаться, погибли преждевременно и несправедливо, ушли именно тогда, когда лично им надлежало уйти. Мир слишком гармонично устроен, чтобы допустить чей-то и в самом деле несвоевременный уход. Вот и я скоро уйду. Но до того постараюсь обучить вас всему, что знаю сам.
У Митеньки пересохли губы.
– А потом? – спросил мальчик.
– А потом я уйду. А вы, мой дорогой друг Дмитрий, возьмете себе мое имя и продолжите то, что я закончить не успел.
Глава 3
– Какая же вам разница? – удивился Хунсаг. – Главное, что вы получили удовольствие, согрелись. Бывает так, что человек, находясь в состоянии нервного возбуждения, пьет настоящий кофе и не чувствует его вкуса. Поверьте, это гораздо хуже, чем наша с вами ситуация.
Несколько минут помолчали. Митенька молчал обескураженно – полученная информация никак не хотела правильно уложиться в его привыкшей к иным реалиям голове. Хунсаг же молчал спокойно – просто терпеливо ждал.
– Так, значит, та женщина, Блаватская, или как ее там, научила вас подобным шуточкам? – наконец спросил мальчик.
– Не совсем, – мягко возразил ему новый друг. – Хотя в конце того вечера мы действительно немного поговорили наедине. Она сама меня позвала, выделив взглядом из толпы. И сообщила мне удивительные вещи, которые так лестно было услышать молодому повесе вроде меня. Елена Петровна сказала, что я особенный. Она видит легкое голубоватое свечение вокруг моей головы, а это большая редкость и бывает только у тех, у кого есть данные стать Великим Учителем… Еще госпожа Блаватская сказала, что если я уважаю мир, в котором живу, то должен немедленно, буквально в тот самый момент, развязаться с привычной жизнью и отправиться странствовать. Сперва я должен отправиться в Индию, затем в Непал, а потом каким-либо способом попробовать проникнуть в Тибет, хоть это и не всегда возможно, а подчас и опасно. И там я должен начать учиться. Принять послушание мудрости. Первым делом, подчеркнула Елена Петровна, мне нужно очистить мое тело. На Востоке считается, что пока тело твое – развалина, никакие истины тебе не откроются.
– Разве ж можно быть развалиной в столь юном возрасте? – удивился Митя.
– Еще как можно, – без улыбки ответил Хунсаг. – Ты развалина, если не можешь несколько дней провести без воды и пищи и чувствовать себя нормально. Ты развалина, если простужаешься на сквозняке. И развалина, если испытываешь страх перед другим человеком.
Митенька вдруг вспомнил чужое лицо, красное и наглое, ужасные слова: «Обоссался, блаародие?.. Блаародие обоссался!» Ему стало неловко. Тем более, Хунсаг смотрел так, словно видел его насквозь. Словно ему было известно о том постыдном инциденте.
– Выходит, и я развалина… – только и смог сказать Митенька.
– Выходит, так, – улыбнулся Хунсаг. – Но это ничего. Вы, Дмитрий, были как все. А теперь все изменится. Ведь я буду учить вас.
– Учить?
– Да. А вы будете во всем меня слушаться.
– Но только вот… – Митя сконфуженно замолчал, но потом решил закончить фразу: – Одного я не пойму. Зачем вам-то меня учить? Если вы умеете воду заклинать, чтобы она в горячий кофий превращалась, то вы настоящий волшебник. А я сейчас – бездомный бродяжка. На что я вам сдался?
– На то есть две причины, и я о них расскажу, – ответил Хунсаг. – Тогда, много лет назад, я послушался Елену Петровну. Ох, что мне пришлось пережить, как были против мои родители, которые мечтали, чтобы я женился и поступил на хорошую службу… Но я был непреклонен, и отец с матерью все же отпустили меня. Долгие годы я странствовал, познакомился с сотнями людей, некоторые из них были истинными просветленными и магами. Месяцами я жил послушником при древних храмах, где учился закалять тело и воспитывал волю и дух. Я отказался от своего имени и прошлого, даже порвал со своими родными, которые меня не понимали, и взял себе новое имя – Хунсаг. В древних легендах чеченцев и ингушей Хунсаг – дух, покровитель леса, грозный и мудрый, из груди которого торчит костяной топор. Он вонзает свое оружие в охотников, осмелившихся нарушить его покой. Я стал называть себя так, и в конце концов имя стало моим талисманом, приросло ко мне, точно вторая кожа. Я научился читать мысли людей, подчинять их волю своей.
– Но как же… как же такое возможно – мысли читать? – Митенька почти шептал.
– Я никогда не задумывался о том, как это происходит, – нахмурился Хунсаг. – Всю нашу землю окутывает невидимая светящаяся сфера – накопленная поколениями людей информация. Те, кто ее видит, может получить любую информацию, какую захочет. С помощью нее можно и в чужой голове мысли подслушать… Несколько лет назад я путешествовал по Европе и познакомился с любопытным человеком, философом, который и сейчас находится в добром здравии. Зовут его – Карл Густав Юнг. Он рассказал мне о коллективном бессознательном, для которого придумал специальный термин – архетип. Представьте себе, Дмитрий, он даже дошел до того, что вовсе отрицал идею личности. Считал, что личность – это накопленный опыт, и все. Тут я с ним, кстати, не согласен. Но наши с ним беседы оказались для меня полезными, многое поставили на место. Я вдруг четко понял, насколько связаны между собою все люди, живущие на земле. А раз они связаны, значит… значит, я могу ими управлять. – Хунсаг тихо рассмеялся.
– Вы начали говорить о причинах… – напомнил Митенька. – Что имеются две причины, которые и заставили вас обратить внимание именно на меня.
– Ах, да! – спохватился мужчина, разрумянившийся от собственных речей. – Первая причина. Я увидел над вашей головой свет. Тот самый голубоватый прозрачный свет, о котором много лет назад говорила мне Елена Петровна.
Митенька с некоторой опаской провел грязной пятерней по собственным слипшимся волосам, но Хунсаг остановил его взглядом.
– Бесполезно, – сказал он. – Хоть вы и обладаете огромным потенциалом, но пока слишком замусорены, чтобы понимать, а тем более увидеть то, о чем я говорю. Но поверьте мне, дорогой Дмитрий, вы – не такой, как большинство.
– Какая же вторая причина? – нервно сглотнул Митенька.
– О, вторая причина печальная, – вздохнул Хунсаг. – Не так давно я узнал, что времени у меня осталось совсем немного.
– Вы тяжело больны? – Митенька вдруг осознал, что говорит с сожалением и даже с горечью, хотя пару часов назад вообще не знал о существовании этого странного человека.
– Разумеется нет, – почему-то развеселился Хунсаг. – Такие, как мы с вами, не болеют вовсе. Просто я слишком хорошо чувствую окружающий мир, поэтому понял – скоро мне предстоит на время его покинуть.
– На время?
– Только не говорите, что вы верите в конечность жизни! – Лицо Хунсага вдруг стало таким строгим, что Митенька даже испугался и на всякий случай несколько раз резко мотнул головой, хотя вовсе не был уверен в возможности посмертного существования хоть в какой-нибудь форме. – Поверьте, мой дорогой друг, в смерти нет ничего страшного. Мы все приходим в этот мир тогда, когда требуется. И уходим тоже в правильный момент. Даже те, которые, как может вам показаться, погибли преждевременно и несправедливо, ушли именно тогда, когда лично им надлежало уйти. Мир слишком гармонично устроен, чтобы допустить чей-то и в самом деле несвоевременный уход. Вот и я скоро уйду. Но до того постараюсь обучить вас всему, что знаю сам.
У Митеньки пересохли губы.
– А потом? – спросил мальчик.
– А потом я уйду. А вы, мой дорогой друг Дмитрий, возьмете себе мое имя и продолжите то, что я закончить не успел.
Глава 3
Главного редактора газеты «Слухи и сплетни» Жанну Колос окружающие считали беспринципной тварью. И отчасти были правы, ибо та, разрываемая на куски гормональными бурями раннего климакса, быстро превратилась из хохотушки и редакционной души компании в угрюмую бабу-ягу, циничную, острую на язык и злую, как голодный цепной пес.
Влюбленная в голливудский гламур тридцатых годов, она носила брючные костюмы с жилетами, белоснежные мужские сорочки, лакированные мокасины без каблука, черные береты и жемчуга, курила сквозь длинный мундштук из черного камня, во время разговора щурилась, как разомлевшая на солнце кошка, и пыталась придать своему баску роковую хрипотцу. При всем том у нее было отечное лицо любительницы дрянного коньяка, закусываемого беляшами из столовой трамвайного депо, которая находилась прямо напротив редакции. Еще Жанну Колос отличали тяжелая походка варикозницы, нездоровая пористая кожа и водянистые серо-зеленые глаза. Сотрудники газеты ее побаивались и сторонились, старались даже лишний раз не проходить мимо ее заваленного распечатками, факсами, конкурентными изданиями, пустыми коробками из-под китайской еды и прочим мусором кабинета.
Газета была единственным детищем Жанны Колос, и она, похоже, никак не могла решиться перерезать пуповину. В священном танце многорукого Шивы главный редактор металась по помещению, вмешиваясь в работу сотрудников редакции, корреспондентов и даже верстальщиков. Когда-то вся редакция «Сплетен и слухов» базировалась в кухоньке ее захламленной однушки в Капотне и представляла собой заляпанную кулинарным жиром тетрадь, в которую она заносила интересные идеи и контактные телефоны нужных людей. Газета существовала в электронном варианте, и Жанна ежедневно носилась по Москве с огромным фотоаппаратом наперевес. У нее был талант собирать самые невероятные сплетни, и постепенно офисные разгильдяи и любители пересылать друг другу по icq забавные байки полюбили ее сайт, а потом и подсели на него, как на наркотик. Позже нашлись и спонсоры, и офис на Остоженке, и молодые борзые фотографы, очарованные романтикой жизни папарацци, и амбициозные корреспонденты, не гнушающиеся ходить по головам. Жанна предпочитала иметь дело только с самыми беспринципными людьми. Как она сама выражалась – с отмороженными. С такими, кто, подобно ей, вдохновенно украшал случайно подслушанную новость невероятными в своем драматизме деталями, и история приобретала иной подтекст. Мадам Колос искренне гордилась тем, что «Слухи и сплетни» лидировали по количеству поданных на издание исков от знаменитостей.
«Мы делаем настоящую желтую прессу! – любила она говорить подчиненным на еженедельных летучках. – Это вам не рафинированная интеллигентщина. Опасность, романтика, лезвие бритвы – вот наш конек. Вы должны быть наглыми и смелыми, ничем не должны гнушаться. И если вы врете, то ложь должна быть такая, которая заставит весь мир затаить дыхание!»
Сейчас Жанна Колос отчитывала молодого корреспондента, бледного субтильного очкарика с внешностью отличника, обладателя годовых абонементов в Ленинскую библиотеку, Консерваторию и лекторий Пушкинского музея. Его материал «В Верхнем Логе исчезают люди» занял две полосы понедельничного номера, но главному редактору казалось, что статья недостаточно остра и правдоподобна.
Жанна сидела, свободно откинувшись на спинку массивного кожаного кресла, смолила неизменную сигарету, цедила трогательно замаскированный под утренний чай коньяк и время от времени с грохотом опускала унизанную массивными перстнями руку на поверхность стола, что заставляло ее жертву глубже втягивать шею в воротник прокуренного свитера.
– Говно это, а не материал! – припечатала мадам Колос. – И мне странно, что ты тут еще оправдываешься, а не лобызаешь мне ноги, умоляя, чтобы тебя не уволили.
Корреспондент с тоскливой опаской покосился на большие ступни главного редактора.
– Не умеешь хорошо врать – не берись! Я всегда говорила, что не против красивого вранья, но твоя байка – просто детский сад, страшилка для впечатлительных пионеров!
– Зато это правда, – обиженно возразил корреспондент.
– Не смеши мою жопу! – Жанна всегда бравировала своей фирменной разнузданной грубостью. – Ладно, уважаю за то, что не мямлишь и не оправдываешься. Смотрелось бы еще более жалко… Но на будущее учти – мне нужна фактура. Если уж сочиняешь вампирскую байку, то пусть в ней будут кровь, кишки и вопли ужаса.
– У меня вовсе не вампирская байка, – надулся автор. – И я написал, что тела были разодраны в клочья. Что в лесу находили кровавые ошметки, и было невозможно понять, чьи это останки – человека или животного. А что стало с той бедной женщиной… Ее мужа приговорили к двадцати пяти годам строгого режима, а он плакал и клялся, что весь тот вечер спал в сарае пьяный. Вы посмотрите на его фотографию – он же алкоголик, у него наверняка трухлявая печень и едва хватает сил поднять к губам стакан с сивухой! Разве такой хлюпик смог бы своими тонкими ручонками за полтора часа раздробить все кости жены и чуть ли не измельчить их в труху? – Корреспондент раскраснелся, нелепые очочки в дешевой пластмассовой оправе съехали набок, на лбу выступили мелкие бисеринки нервного пота.
Жанна снисходительно улыбнулась. Ее почему-то всегда тянуло к идейным сумасшедшим, она многое могла простить за огонь в глазах и умение с пеной у рта доказывать свою правоту.
– Ладно, ладно, – успокаивающе подняла ладонь главный редактор. – Как тебя, говоришь, зовут?
– Савелий, – смутился очкарик. – Можно просто Сева. Я у вас недавно работаю.
– Савелий… – задумчиво протянула мадам Колос.
А что-то есть в нем, в Савелии этом. Пусть его немного карикатурная внешность и не имеет ничего общего с понятием sex appeal, но в нем чувствуется стержень. Приди парень в редакцию лет десять назад, Жанна бы еще сделала на него машинальную стойку, взломала бы его коды и выпустила его огонь наружу. Ну, или хотя бы предприняла попытку узнать, может ли он любить настолько истово, как рассказывает сейчас о расчлененке и живых мертвецах.
– Означает – «испрошенный у Бога». Я поздний ребенок, меня мама в сорок пять родила…
– А сколько тебе лет?
– Двадцать восемь.
– Выглядишь моложе. Что ж, Савелий, надеюсь, тебе все понятно?
– Все, кроме одного… – К удивлению грозной начальницы, корреспондент не воспользовался ее минутным благодушием, чтобы покинуть кабинет, а невозмутимо продолжил препирательства: – Мне непонятно, почему вы можете похвалить за передовицу о похищении жителей Мадагаскара марсианами, но не заинтересовались тем странным, что у вас под носом, в Ярославской области, происходит? Пусть я не достал фотографии, но местные жители говорят…
Жанна посмотрела на парня так, что тот скукожился и помрачнел лицом. Главный редактор улыбнулась – бедный мальчик, такой романтичный и впечатлительный. Носится со своими вурдалаками, а глаза блестят, как у психопата в маниакальной стадии.
– Черт, вы мне не верите, – вздохнул автор статьи. – А если… если я привезу снимки?
– Мертвецов? – с жалостью спросила мадам Колос.
– Не знаю, проявляются ли они на пленке, – на полном серьезе ответил Савелий, задумчиво нахмурившись. – Но я чувствую: там что-то есть… Что-то, чего я пока не понимаю. Можно мне оформить командировку? Хотя бы на неделю?
– Ты с ума сошел! – гаркнула Жанна. – Я и так слишком долго слушала твой бред. Убить неделю на вялую историю о трупах, которые ходят по лесам и нападают на людей. У нас и так аврал!
– Это все дешевка, – упрямо сжал губы Савелий. – Если вы не выпишете мне командировочных, я отправлюсь туда за свой счет.
– Ты еще меня и шантажируешь, жопа с ушами?! – Мадам Колос поднялась из-за стола. Ее гренадерский рост и атлетическая ширина плечевого пояса всегда были дополнительным аргументом в тонком искусстве запугивания оппонента. – Можешь отправляться в свой Верхний Лог! Только предупреди в бухгалтерии, что больше не числишься в редакции! Понял?
– Но я…
– Вали отсюда, кому сказала!
Савелий хотел сказать что-то еще, но потом передумал. И, коротко кивнув, вышел из кабинета – худенький, сутулый, в старомодном свитере в катышках. Жанна покачала головой и залпом допила коньяк. Она не могла разобраться, что чувствует, но совершенно точно то был сложносочиненный коктейль эмоций и полутонов – от материнского умиления пылкой глупостью очкарика до болезненного опьянения собственной властью. Что-то из области BDSM – одновременное и одинаково сильное желание опекать и делать больно.
Черт знает что.
Интересно, парень и правда возьмет расчет и отправится в тот Верхний Лог?
Интересно, как Савелий отреагирует, если через пару недель позвонить ему?
И вот что еще интересно: не иссякла ли ее коньячная заначка, которую Жанна организовала в сейфе, спрятанном за репродукцией климтовского «Поцелуя»?
Открыла глаза.
Попробовала сесть, но не смогла – реальность размашистыми мазками авангардиста плыла, не открывая своей сути. Где она, почему ей так плохо, почему не получается говорить? И почему не помнит ничего?
Ее голова была похожа на улей или многоголосо вибрирующую колокольню.
– Мама… – тихо позвала девочка, но голоса своего не услышала, только невнятный хрип.
Сжала ладонями виски и заскулила, как раненый щенок.
Из ниоткуда появилась чья-то рука – Даша разглядела широкие пальцы с грязью под ногтями, сухую обветренную кожу, рваный крестьянский загар – с прохладной металлической кружкой. Не задумываясь, девочка схватила кружку, поднесла к потрескавшимся губам и залпом осушила. Вода. Ледяная, с божественным сладковатым привкусом. Такой вода бывает только в чистейших заповедных родниках.
Боль немного отступила, в глазах прояснилось, и Даша увидела, что находится в тесной опрятной комнате с бревенчатыми стенами и старыми циновками на дощатом полу. Сквозняк играл легкими тюлевыми шторками, на подоконнике, в простом глиняном горшке, цвела герань, с улицы доносились чей-то смех и петушиный крик. В целом обстановка не располагала к тревожной панике. Только вот понять, почему она находится не в привычной постели, а в незнакомом доме, Даша так и не смогла.
– Доброе утро! – ласково поздоровались с ней.
На краешке ее кровати сидела женщина. Было ей между сорока и шестьюдесятью, но двенадцатилетней Даше все взрослые казались безнадежными стариками. На лице незнакомки не было косметики, из-под густых пшеничных бровей улыбались ясные серые глаза, светлые волосы прихвачены простой голубой косынкой.
– Где мама? – вместо приветствия решила спросить девочка.
– Ты ничего не помнишь, детка? И меня не помнишь?
Даша помотала головой. Женщина ласково потрепала ее по щеке. Она была такой доброжелательной, улыбчивой и спокойной – но почему-то от нее хотелось отстраниться, отодвинуться подальше. А ее взгляд показался Даше слишком внимательным и каким-то холодным. Да, да, полярный холод струился из серых глаз женщины, как будто тело ее было не из костей и мышц, а сплошной ледяной глыбой.
Даша спустила ноги с кровати и осторожно встала. В голове немного прояснилось. Она обнаружила, что одета в свое ночное платье, с вышитыми на груди полевыми цветами. Вышивку когда-то сделала мама.
– И как бежала по лесу, тоже не помнишь? – ласково спросила женщина.
Девочка нахмурилась и закусила губу.
– Но ты хотя бы знаешь, от кого ты бежала? – Незнакомка придвинулась ближе, от нее пахнуло молоком и почему-то ладаном, что одновременно пугало и завораживало.
– Я помню… их. – Даша почувствовала, как нервный холодок танцует на спине, и скрестила на груди руки. – Они были такие страшные… И они были в моей комнате. Я пробовала не смотреть, пробовала представить, что их не существует… Но чувствовала, что они приближаются… Ко мне, к моей кровати. Кажется, я выпрыгнула в окно…
Короткой фотовспышкой пришло воспоминание – она бежит к лесу, по мокрой холодной траве, бежит, не разбирая дороги, не оборачиваясь. Ветки больно царапают ноги, дыхание сбилось, но остановиться и передохнуть нельзя – за спиной слышны чужие шаги.
Их шаги.
– Они были мертвые? – понимающе улыбнулась странная женщина.
Даша отшатнулась – от страшных слов, от спокойной улыбки и будничного тона. В ее, Дашином, мире взрослые жили на другом полюсе, где царствовали рассудительность и материализм, где считалось, что у таких ранимых и впечатлительных детей, как она, чересчур богатое воображение и слишком яркие сны. В том мире мертвые спокойно спали в своих гробах, и холодный свет луны не мог выманить их наружу. И вот теперь тот мир рухнул.
– Вы… вы тоже в них верите?
– В наших краях они встречаются, – ухмыльнулась женщина. – И убегать от них в лес было очень глупо.
– П-почему? – прошептала Даша.
И получила невозмутимое объяснение:
– В лесу их еще больше. Кишмя кишат, особенно в полнолуние. Тебе просто повезло, что ты добралась сюда невредимой. В деревню они приходят редко, а вот лес – их территория.
– Но… как же так?.. Это ведь… невозможно?
– Ты сама их видела, – пожала плечами женщина.
– Но почему тогда никто о них не знает?
– Потому что очень мало кому удается уйти от них живым. – Страшный смысл слов незнакомки усугубляла ее спокойная улыбка. – Ладно, Дашенька, тебе надо успокоиться. Все же обошлось, ты спаслась. Сейчас я найду тебе какую-нибудь одежду. Можешь выпить чаю, у меня есть теплые ватрушки.
– Я не могу. Меня мама ждет… Сколько сейчас времени?
– Часов у нас не имеется, но полудня еще нет.
– Мне надо идти, – решила Даша. – Вы покажете дорогу? Мне нужно в Верхний Лог.
– И ты даже не позавтракаешь?
– Не могу… А я босиком прибежала?
Женщина кивнула.
– Одежду я тебе дать могу, но обуви мы не носим.
– А вы – кто? – наконец полюбопытствовала Даша.
– Мы… – Женщина задумчиво нахмурилась, но потом вернула улыбку на лицо и беспечно махнула рукой. – Потом поймешь. Давай подберем тебе какое-нибудь платье.
Хозяйка подвела Дашу к огромному сундуку с тяжелым ржавым замком. С неприятным глухим скрипом откинула крышку – сундук был забит простыми домоткаными платьями, грубыми шерстяными носками и шалями, лоскутными покрывалами и неопрятными обрезками ткани. Порывшись, женщина извлекла серое платье с широкими карманами на подоле. Повертела его в руках.
– Будет немного велико, но сойдет. Сколько тебе лет, Даша?
– Двенадцать. С половиной.
– Вот, примерь.
– Я верну, – пообещала Даша, надевая платье.
В плечах платье было ей широко, подол почти доставал до пола, но все же так было лучше, чем ходить в ночной рубашке.
– Ни к чему, – вздохнула женщина. – Возвращать уже ни к чему… Ты уверена, что не хочешь ватрушку?
Немного поколебавшись – да, девочке были неприятны и странный дом, и странная женщина, но в желудке больно пульсировал сосущий голод, а доносившийся из-за двери запах теплого теста сводил с ума, – Даша все-таки отказалась. Мать и так устроит ей выволочку.
– Ну и ладно, потом поешь, – улыбнулась хозяйка. – Пойдем, я провожу тебя до ворот.
Уже потом, недели спустя, Даша много раз возвращалась памятью к этому разговору. Тогда она не придала значения спокойной снисходительности женщины и ее навязчивому гостеприимству, но позже поняла: та и не собиралась ее отпускать. Была уверена, что Даша не вернется домой. Играла с ней, как кошка с мышонком. Пыталась создать иллюзию добровольности.
Они вышли на крыльцо. День выдался солнечным, Даша сощурилась и несколько раз чихнула. Женщина рассмеялась и погладила ее по голове. Девочке отчего-то были неприятны ее прикосновения, и она инстинктивно отстранилась, чем вызвала новую порцию хрустального беспечного смеха.
К небольшой деревеньке – не наберется и десятка домов – со всех сторон подступал еловый лес. Странное поселение – избы расположены не вдоль главной улицы, как обычно бывает в деревнях, а по кругу, вокруг поляны с вытоптанной травой. Все дома одинаковые, бревенчатые, с некрашеными резными наличники, и они обнесены новеньким забором, достаточно высоким, чтобы снаружи были видны только покрытые рубероидом крыши.
Даша поджала босые пальцы ног. Изнеженная московская девочка, дочь художницы, чувствовала себя неуютно босой. А сопровождающая тоже не носила обуви – ее широкие ступни с мясистыми грубыми пальцами и твердыми тусклыми ногтями давно загрубели, были покрыты наростами желтоватых мозолей, многолетняя грязь, казалось, впиталась в каждую трещинку и пору. Даша брезгливо отвернулась. Ее мать всегда ухаживала за ногами, раз в две недели к ним приходила неулыбчивая педикюрша – мамины пятки обрабатывались опасной бритвой, а ногти красились в глянцевый алый или розовый цвет. Мама любила открытые босоножки и подобно жительницам Европы носила их до первого снега. Даже зимой иногда могла позволить себе отправиться в гости в шубе и босоножках – такое сочетание отчего-то казалось художнице высшим шиком. Вспомнив о маме, Даша улыбнулась. Ну и пусть, что ее будут ругать, главное – поскорее убраться из странной неуютной деревни.
– Лада, кто это с тобой?
К крыльцу подошла пожилая женщина с глубоко прорезавшими кожу лучиками морщин и с зелеными смеющимися глазами. На ней было почти такое же платье, как на Даше, – серое, грубое, с большим карманом. И она, как спутница девочки, тоже давно не пользовалась обувью, что было понятно по состоянию ее ступней. А волосы были прихвачены платком, точно так же, как и волосы Лады. На плечах прохожей лежало деревянное коромысло, на обоих концах которого висели пустые ведра.
Даша с любопытством на нее уставилась – коромысло девочка видела только один раз в жизни, когда в прошлом году с классом ходила в музей крестьянского быта.
– А это Даша!
Даше показалось или в голосе Лады прозвучала гордость?!
– Она теперь у тебя живет? – Старая женщина наклонила голову набок, что сделало ее похожей на птицу. – Хорошая девочка.
– Она хочет вернуться домой, – объяснила Лада. – В Верхний Лог.
Влюбленная в голливудский гламур тридцатых годов, она носила брючные костюмы с жилетами, белоснежные мужские сорочки, лакированные мокасины без каблука, черные береты и жемчуга, курила сквозь длинный мундштук из черного камня, во время разговора щурилась, как разомлевшая на солнце кошка, и пыталась придать своему баску роковую хрипотцу. При всем том у нее было отечное лицо любительницы дрянного коньяка, закусываемого беляшами из столовой трамвайного депо, которая находилась прямо напротив редакции. Еще Жанну Колос отличали тяжелая походка варикозницы, нездоровая пористая кожа и водянистые серо-зеленые глаза. Сотрудники газеты ее побаивались и сторонились, старались даже лишний раз не проходить мимо ее заваленного распечатками, факсами, конкурентными изданиями, пустыми коробками из-под китайской еды и прочим мусором кабинета.
Газета была единственным детищем Жанны Колос, и она, похоже, никак не могла решиться перерезать пуповину. В священном танце многорукого Шивы главный редактор металась по помещению, вмешиваясь в работу сотрудников редакции, корреспондентов и даже верстальщиков. Когда-то вся редакция «Сплетен и слухов» базировалась в кухоньке ее захламленной однушки в Капотне и представляла собой заляпанную кулинарным жиром тетрадь, в которую она заносила интересные идеи и контактные телефоны нужных людей. Газета существовала в электронном варианте, и Жанна ежедневно носилась по Москве с огромным фотоаппаратом наперевес. У нее был талант собирать самые невероятные сплетни, и постепенно офисные разгильдяи и любители пересылать друг другу по icq забавные байки полюбили ее сайт, а потом и подсели на него, как на наркотик. Позже нашлись и спонсоры, и офис на Остоженке, и молодые борзые фотографы, очарованные романтикой жизни папарацци, и амбициозные корреспонденты, не гнушающиеся ходить по головам. Жанна предпочитала иметь дело только с самыми беспринципными людьми. Как она сама выражалась – с отмороженными. С такими, кто, подобно ей, вдохновенно украшал случайно подслушанную новость невероятными в своем драматизме деталями, и история приобретала иной подтекст. Мадам Колос искренне гордилась тем, что «Слухи и сплетни» лидировали по количеству поданных на издание исков от знаменитостей.
«Мы делаем настоящую желтую прессу! – любила она говорить подчиненным на еженедельных летучках. – Это вам не рафинированная интеллигентщина. Опасность, романтика, лезвие бритвы – вот наш конек. Вы должны быть наглыми и смелыми, ничем не должны гнушаться. И если вы врете, то ложь должна быть такая, которая заставит весь мир затаить дыхание!»
Сейчас Жанна Колос отчитывала молодого корреспондента, бледного субтильного очкарика с внешностью отличника, обладателя годовых абонементов в Ленинскую библиотеку, Консерваторию и лекторий Пушкинского музея. Его материал «В Верхнем Логе исчезают люди» занял две полосы понедельничного номера, но главному редактору казалось, что статья недостаточно остра и правдоподобна.
Жанна сидела, свободно откинувшись на спинку массивного кожаного кресла, смолила неизменную сигарету, цедила трогательно замаскированный под утренний чай коньяк и время от времени с грохотом опускала унизанную массивными перстнями руку на поверхность стола, что заставляло ее жертву глубже втягивать шею в воротник прокуренного свитера.
– Говно это, а не материал! – припечатала мадам Колос. – И мне странно, что ты тут еще оправдываешься, а не лобызаешь мне ноги, умоляя, чтобы тебя не уволили.
Корреспондент с тоскливой опаской покосился на большие ступни главного редактора.
– Не умеешь хорошо врать – не берись! Я всегда говорила, что не против красивого вранья, но твоя байка – просто детский сад, страшилка для впечатлительных пионеров!
– Зато это правда, – обиженно возразил корреспондент.
– Не смеши мою жопу! – Жанна всегда бравировала своей фирменной разнузданной грубостью. – Ладно, уважаю за то, что не мямлишь и не оправдываешься. Смотрелось бы еще более жалко… Но на будущее учти – мне нужна фактура. Если уж сочиняешь вампирскую байку, то пусть в ней будут кровь, кишки и вопли ужаса.
– У меня вовсе не вампирская байка, – надулся автор. – И я написал, что тела были разодраны в клочья. Что в лесу находили кровавые ошметки, и было невозможно понять, чьи это останки – человека или животного. А что стало с той бедной женщиной… Ее мужа приговорили к двадцати пяти годам строгого режима, а он плакал и клялся, что весь тот вечер спал в сарае пьяный. Вы посмотрите на его фотографию – он же алкоголик, у него наверняка трухлявая печень и едва хватает сил поднять к губам стакан с сивухой! Разве такой хлюпик смог бы своими тонкими ручонками за полтора часа раздробить все кости жены и чуть ли не измельчить их в труху? – Корреспондент раскраснелся, нелепые очочки в дешевой пластмассовой оправе съехали набок, на лбу выступили мелкие бисеринки нервного пота.
Жанна снисходительно улыбнулась. Ее почему-то всегда тянуло к идейным сумасшедшим, она многое могла простить за огонь в глазах и умение с пеной у рта доказывать свою правоту.
– Ладно, ладно, – успокаивающе подняла ладонь главный редактор. – Как тебя, говоришь, зовут?
– Савелий, – смутился очкарик. – Можно просто Сева. Я у вас недавно работаю.
– Савелий… – задумчиво протянула мадам Колос.
А что-то есть в нем, в Савелии этом. Пусть его немного карикатурная внешность и не имеет ничего общего с понятием sex appeal, но в нем чувствуется стержень. Приди парень в редакцию лет десять назад, Жанна бы еще сделала на него машинальную стойку, взломала бы его коды и выпустила его огонь наружу. Ну, или хотя бы предприняла попытку узнать, может ли он любить настолько истово, как рассказывает сейчас о расчлененке и живых мертвецах.
– Означает – «испрошенный у Бога». Я поздний ребенок, меня мама в сорок пять родила…
– А сколько тебе лет?
– Двадцать восемь.
– Выглядишь моложе. Что ж, Савелий, надеюсь, тебе все понятно?
– Все, кроме одного… – К удивлению грозной начальницы, корреспондент не воспользовался ее минутным благодушием, чтобы покинуть кабинет, а невозмутимо продолжил препирательства: – Мне непонятно, почему вы можете похвалить за передовицу о похищении жителей Мадагаскара марсианами, но не заинтересовались тем странным, что у вас под носом, в Ярославской области, происходит? Пусть я не достал фотографии, но местные жители говорят…
Жанна посмотрела на парня так, что тот скукожился и помрачнел лицом. Главный редактор улыбнулась – бедный мальчик, такой романтичный и впечатлительный. Носится со своими вурдалаками, а глаза блестят, как у психопата в маниакальной стадии.
– Черт, вы мне не верите, – вздохнул автор статьи. – А если… если я привезу снимки?
– Мертвецов? – с жалостью спросила мадам Колос.
– Не знаю, проявляются ли они на пленке, – на полном серьезе ответил Савелий, задумчиво нахмурившись. – Но я чувствую: там что-то есть… Что-то, чего я пока не понимаю. Можно мне оформить командировку? Хотя бы на неделю?
– Ты с ума сошел! – гаркнула Жанна. – Я и так слишком долго слушала твой бред. Убить неделю на вялую историю о трупах, которые ходят по лесам и нападают на людей. У нас и так аврал!
– Это все дешевка, – упрямо сжал губы Савелий. – Если вы не выпишете мне командировочных, я отправлюсь туда за свой счет.
– Ты еще меня и шантажируешь, жопа с ушами?! – Мадам Колос поднялась из-за стола. Ее гренадерский рост и атлетическая ширина плечевого пояса всегда были дополнительным аргументом в тонком искусстве запугивания оппонента. – Можешь отправляться в свой Верхний Лог! Только предупреди в бухгалтерии, что больше не числишься в редакции! Понял?
– Но я…
– Вали отсюда, кому сказала!
Савелий хотел сказать что-то еще, но потом передумал. И, коротко кивнув, вышел из кабинета – худенький, сутулый, в старомодном свитере в катышках. Жанна покачала головой и залпом допила коньяк. Она не могла разобраться, что чувствует, но совершенно точно то был сложносочиненный коктейль эмоций и полутонов – от материнского умиления пылкой глупостью очкарика до болезненного опьянения собственной властью. Что-то из области BDSM – одновременное и одинаково сильное желание опекать и делать больно.
Черт знает что.
Интересно, парень и правда возьмет расчет и отправится в тот Верхний Лог?
Интересно, как Савелий отреагирует, если через пару недель позвонить ему?
И вот что еще интересно: не иссякла ли ее коньячная заначка, которую Жанна организовала в сейфе, спрятанном за репродукцией климтовского «Поцелуя»?
* * *
Даша застонала.Открыла глаза.
Попробовала сесть, но не смогла – реальность размашистыми мазками авангардиста плыла, не открывая своей сути. Где она, почему ей так плохо, почему не получается говорить? И почему не помнит ничего?
Ее голова была похожа на улей или многоголосо вибрирующую колокольню.
– Мама… – тихо позвала девочка, но голоса своего не услышала, только невнятный хрип.
Сжала ладонями виски и заскулила, как раненый щенок.
Из ниоткуда появилась чья-то рука – Даша разглядела широкие пальцы с грязью под ногтями, сухую обветренную кожу, рваный крестьянский загар – с прохладной металлической кружкой. Не задумываясь, девочка схватила кружку, поднесла к потрескавшимся губам и залпом осушила. Вода. Ледяная, с божественным сладковатым привкусом. Такой вода бывает только в чистейших заповедных родниках.
Боль немного отступила, в глазах прояснилось, и Даша увидела, что находится в тесной опрятной комнате с бревенчатыми стенами и старыми циновками на дощатом полу. Сквозняк играл легкими тюлевыми шторками, на подоконнике, в простом глиняном горшке, цвела герань, с улицы доносились чей-то смех и петушиный крик. В целом обстановка не располагала к тревожной панике. Только вот понять, почему она находится не в привычной постели, а в незнакомом доме, Даша так и не смогла.
– Доброе утро! – ласково поздоровались с ней.
На краешке ее кровати сидела женщина. Было ей между сорока и шестьюдесятью, но двенадцатилетней Даше все взрослые казались безнадежными стариками. На лице незнакомки не было косметики, из-под густых пшеничных бровей улыбались ясные серые глаза, светлые волосы прихвачены простой голубой косынкой.
– Где мама? – вместо приветствия решила спросить девочка.
– Ты ничего не помнишь, детка? И меня не помнишь?
Даша помотала головой. Женщина ласково потрепала ее по щеке. Она была такой доброжелательной, улыбчивой и спокойной – но почему-то от нее хотелось отстраниться, отодвинуться подальше. А ее взгляд показался Даше слишком внимательным и каким-то холодным. Да, да, полярный холод струился из серых глаз женщины, как будто тело ее было не из костей и мышц, а сплошной ледяной глыбой.
Даша спустила ноги с кровати и осторожно встала. В голове немного прояснилось. Она обнаружила, что одета в свое ночное платье, с вышитыми на груди полевыми цветами. Вышивку когда-то сделала мама.
– И как бежала по лесу, тоже не помнишь? – ласково спросила женщина.
Девочка нахмурилась и закусила губу.
– Но ты хотя бы знаешь, от кого ты бежала? – Незнакомка придвинулась ближе, от нее пахнуло молоком и почему-то ладаном, что одновременно пугало и завораживало.
– Я помню… их. – Даша почувствовала, как нервный холодок танцует на спине, и скрестила на груди руки. – Они были такие страшные… И они были в моей комнате. Я пробовала не смотреть, пробовала представить, что их не существует… Но чувствовала, что они приближаются… Ко мне, к моей кровати. Кажется, я выпрыгнула в окно…
Короткой фотовспышкой пришло воспоминание – она бежит к лесу, по мокрой холодной траве, бежит, не разбирая дороги, не оборачиваясь. Ветки больно царапают ноги, дыхание сбилось, но остановиться и передохнуть нельзя – за спиной слышны чужие шаги.
Их шаги.
– Они были мертвые? – понимающе улыбнулась странная женщина.
Даша отшатнулась – от страшных слов, от спокойной улыбки и будничного тона. В ее, Дашином, мире взрослые жили на другом полюсе, где царствовали рассудительность и материализм, где считалось, что у таких ранимых и впечатлительных детей, как она, чересчур богатое воображение и слишком яркие сны. В том мире мертвые спокойно спали в своих гробах, и холодный свет луны не мог выманить их наружу. И вот теперь тот мир рухнул.
– Вы… вы тоже в них верите?
– В наших краях они встречаются, – ухмыльнулась женщина. – И убегать от них в лес было очень глупо.
– П-почему? – прошептала Даша.
И получила невозмутимое объяснение:
– В лесу их еще больше. Кишмя кишат, особенно в полнолуние. Тебе просто повезло, что ты добралась сюда невредимой. В деревню они приходят редко, а вот лес – их территория.
– Но… как же так?.. Это ведь… невозможно?
– Ты сама их видела, – пожала плечами женщина.
– Но почему тогда никто о них не знает?
– Потому что очень мало кому удается уйти от них живым. – Страшный смысл слов незнакомки усугубляла ее спокойная улыбка. – Ладно, Дашенька, тебе надо успокоиться. Все же обошлось, ты спаслась. Сейчас я найду тебе какую-нибудь одежду. Можешь выпить чаю, у меня есть теплые ватрушки.
– Я не могу. Меня мама ждет… Сколько сейчас времени?
– Часов у нас не имеется, но полудня еще нет.
– Мне надо идти, – решила Даша. – Вы покажете дорогу? Мне нужно в Верхний Лог.
– И ты даже не позавтракаешь?
– Не могу… А я босиком прибежала?
Женщина кивнула.
– Одежду я тебе дать могу, но обуви мы не носим.
– А вы – кто? – наконец полюбопытствовала Даша.
– Мы… – Женщина задумчиво нахмурилась, но потом вернула улыбку на лицо и беспечно махнула рукой. – Потом поймешь. Давай подберем тебе какое-нибудь платье.
Хозяйка подвела Дашу к огромному сундуку с тяжелым ржавым замком. С неприятным глухим скрипом откинула крышку – сундук был забит простыми домоткаными платьями, грубыми шерстяными носками и шалями, лоскутными покрывалами и неопрятными обрезками ткани. Порывшись, женщина извлекла серое платье с широкими карманами на подоле. Повертела его в руках.
– Будет немного велико, но сойдет. Сколько тебе лет, Даша?
– Двенадцать. С половиной.
– Вот, примерь.
– Я верну, – пообещала Даша, надевая платье.
В плечах платье было ей широко, подол почти доставал до пола, но все же так было лучше, чем ходить в ночной рубашке.
– Ни к чему, – вздохнула женщина. – Возвращать уже ни к чему… Ты уверена, что не хочешь ватрушку?
Немного поколебавшись – да, девочке были неприятны и странный дом, и странная женщина, но в желудке больно пульсировал сосущий голод, а доносившийся из-за двери запах теплого теста сводил с ума, – Даша все-таки отказалась. Мать и так устроит ей выволочку.
– Ну и ладно, потом поешь, – улыбнулась хозяйка. – Пойдем, я провожу тебя до ворот.
Уже потом, недели спустя, Даша много раз возвращалась памятью к этому разговору. Тогда она не придала значения спокойной снисходительности женщины и ее навязчивому гостеприимству, но позже поняла: та и не собиралась ее отпускать. Была уверена, что Даша не вернется домой. Играла с ней, как кошка с мышонком. Пыталась создать иллюзию добровольности.
Они вышли на крыльцо. День выдался солнечным, Даша сощурилась и несколько раз чихнула. Женщина рассмеялась и погладила ее по голове. Девочке отчего-то были неприятны ее прикосновения, и она инстинктивно отстранилась, чем вызвала новую порцию хрустального беспечного смеха.
К небольшой деревеньке – не наберется и десятка домов – со всех сторон подступал еловый лес. Странное поселение – избы расположены не вдоль главной улицы, как обычно бывает в деревнях, а по кругу, вокруг поляны с вытоптанной травой. Все дома одинаковые, бревенчатые, с некрашеными резными наличники, и они обнесены новеньким забором, достаточно высоким, чтобы снаружи были видны только покрытые рубероидом крыши.
Даша поджала босые пальцы ног. Изнеженная московская девочка, дочь художницы, чувствовала себя неуютно босой. А сопровождающая тоже не носила обуви – ее широкие ступни с мясистыми грубыми пальцами и твердыми тусклыми ногтями давно загрубели, были покрыты наростами желтоватых мозолей, многолетняя грязь, казалось, впиталась в каждую трещинку и пору. Даша брезгливо отвернулась. Ее мать всегда ухаживала за ногами, раз в две недели к ним приходила неулыбчивая педикюрша – мамины пятки обрабатывались опасной бритвой, а ногти красились в глянцевый алый или розовый цвет. Мама любила открытые босоножки и подобно жительницам Европы носила их до первого снега. Даже зимой иногда могла позволить себе отправиться в гости в шубе и босоножках – такое сочетание отчего-то казалось художнице высшим шиком. Вспомнив о маме, Даша улыбнулась. Ну и пусть, что ее будут ругать, главное – поскорее убраться из странной неуютной деревни.
– Лада, кто это с тобой?
К крыльцу подошла пожилая женщина с глубоко прорезавшими кожу лучиками морщин и с зелеными смеющимися глазами. На ней было почти такое же платье, как на Даше, – серое, грубое, с большим карманом. И она, как спутница девочки, тоже давно не пользовалась обувью, что было понятно по состоянию ее ступней. А волосы были прихвачены платком, точно так же, как и волосы Лады. На плечах прохожей лежало деревянное коромысло, на обоих концах которого висели пустые ведра.
Даша с любопытством на нее уставилась – коромысло девочка видела только один раз в жизни, когда в прошлом году с классом ходила в музей крестьянского быта.
– А это Даша!
Даше показалось или в голосе Лады прозвучала гордость?!
– Она теперь у тебя живет? – Старая женщина наклонила голову набок, что сделало ее похожей на птицу. – Хорошая девочка.
– Она хочет вернуться домой, – объяснила Лада. – В Верхний Лог.