Грэхем Мастертон
Джинн
Пролог
"Многие сказывают, что в дни, когда секта Наувы готовилась к своему последнему дню, все они собрались в древнем храме, откуда вышли когда-то, и спрятали в свитки, саркофаги и кувшины свои страшные секреты, которые во время их существования давали сектантам страшную власть над миром.
Сказывают также, что тот, кто откроет эти ceкpеты, секреты Наувы Непревзойденного, тот будет самым могучим и сильным человеком в этом и других мирах, но он должен быть готовым заплатить за эти тайны. Как проститутки требуют плату за свои прелести, так и могучий призрак Наувы Непревзойденного возьмет свое, да еще то, о чем человек никогда не догадывался".
Из «Легенд персидских колдунов» Том IV, часть III
"Археологи, работающие в Иране вблизи развалин старого храма Наувы, заявляют, что большая часть антикварных ценностей, захороненных здесь много веков назад, похищена.
Храм, как считают специалисты, принадлежал членам древней ceкты, Поклонявшейся злым духам. Согласно легендам, сектанты пользовались огромной силой и влиянием в течение почти трех столетий. Они прославляли демонов, а их мрачные ритуалы включали в себя надругательства над человеческим телом, они не гнушались и убийством. Как заявил недавно профессор Ф. Коллинз из Общества британских археологов: «Они представляли собой крайне неприятное сборище».
Эксперты, занимающиеся раскопками, предполагают, что большая часть захороненных бесценных коллекций разграблена ориентировочно в тридцатых годах нашего века, многое из похищенных предметов уничтожено или продано за границу. Эти обстоятельства значительно снизили заинтересованность обществ и организаций в проведении раскопок.
Вот что сказал профессор Коллинз в своем вчерашнем выступлении в Исфахаме:
— Храм Наувы претерпел огромные разрушения со времен царствования Гассана и Сабы. Мы установили, что его сровняли с землей уже сорок или пятьдесят лет после того, как покровители джиннов посещали его, но нам все же при раскопках удалось обнаружить некоторые предметы, свидетельствующие о несметном богатстве и могуществе секты. Мы разыскали коллекцию драгоценных минералов, клинков, изделий гончарного мастерства..
Археологи извлекли совершенно уникальный экспонат мумифицированное тело женщины. Как говорят очевидцы, тело сохранилось очень хорошо, но профессор Коллинз решил воздержаться от комментариев до тех пор, пока не будут произведены соответствующие исследования по определению возраста экспоната".
Лондон. «Санди таймс»
Октя6рь. 12. 1968
Кенсингтон, Лондон. Май, 1969.
Дорогой инспектор Кашан!
Я обещал предоставить вам результаты проверки трупа, найденного при раскопках храма Наувы. Мы постарались выполнить свою работу побыстрее, и вот, что било установлено.
Смеем вас уверить, что это — не случай недавнего убийства, как вы подозревали, а нечто более интересное и необъяснимое.
Смерть женщины случилась в дни разрушения храма и разгрома секты Наувы, с того дня минуло не менее двадцати пяти веков. Тело принадлежало молодой женщине лет восемнадцати-двадцати. При жизни она была, по-видимому, очень красива, но абсолютной красавицей ее не назовешь. Если судить по ее запястьям, волосам. и украшениям, то можно сказать, что она принадлежала к знатному роду..
Разбираясь в обстоятельствах и причинах смерти, мы столкнулись с необычным явлением, о котором раньше никогда не слышали. Мы обратились к специальной литературе, посвященной древним обычаям, но и там ничего подобного не нашли. Она умерла в результате воздействия на ее внутренние органы каким-то объектом или предметом больших размеров, отчего они оказались сильно прижаты к ребрам, что и послужило причиной смерти. Что это за объект трудно сказать. Но его сила была такова, что, войдя снизу в полость таза, он разорвал тазовое кольцо пополам, органы брюшной полости были сжаты так, что занимали четверть обычного объема.
Может быть, вы, используя свои связи, найдете где-нибудь описание подобной смерти, но я и мои коллеги в полной растерянности.
Сердечно ваш — А. Поуп
«Справедливо говорят, что истину находят в сосудах, но лишь в очень старых кувшинах хранится воистину великая мудрость».
Персидские сказания, с. 833
Глава I
Был жаркий, знойный день середины августа, когда мы собрались на кладбище в строгих черных костюмах с белоснежными рубашками, похожие на переодетых омаров. Когда похороны показывают в кино, картина тут неизменная: проливной дождь, все под черными зонтами, слезы капают вперемешку с каплями дождя… Если у кого-нибудь и были на лице слезы, чего я, кстати, не заметил, то они скорее всего перемешивались с потом.
Уж кому было здесь уютнее всех, так это самому покойнику. Он лежал в дорогом гробу из полированного светлого дуба с затейливыми резными ручками, крышка гроба вся была завалена лилиями, розами и орхидеями. Последние особенно подходили для такой гнетущей обстановки, создаваемой нашими безучастными мрачными рожами. У всех было только одно желание побыстрее похоронить нашего ушедшего друга. и вернуться назад, чтобы хлебнуть холодного пивка.
Священник стоял над открытой могилой и читал молитву.
Вдова то и дело подносила к глазам тонкий вышитый платок. Затем гроб опустили в могилу, и мы, как и положено, бросили несколько горстей земли на крышку. Я старался выбирать комки помягче, чтобы они не стучали о крышку и, чего доброго, не тревожили усопшего. Пусть себе лежит, ему сейчас лучше всех.
Наконец все было закончено и мы двинулись обратно сквозь редкий белый лес из мраморных скульптур неподвижных ангелов и каменных надгробий. Стоял тяжелый, неподвижный зной, и мне казалось, что вот-вот мы начнем задыхаться. Нас ожидали четыре лимузина у дороги, в которые мы уселись, глядя друг на друга со скорбным выражением, пытаясь не улыбаться.
На небольшой скорости машины проехали и свернули в сторону Трескового Мыса. Было уже больше одиннадцати часов, когда мы прибыли в Зимний Порт — белый деревянный дом усопшего на заброшенном южном побережье. Лимузины въехали в ворота по заросшей травой гравиевой дорожке и остановились возле дома.
Выйдя из машин и под ставив лица свежему морскому бризу, мы дождались, когда вдова пригласит нас войти.
Я заметил, насколько обветшал Зимний Порт. Это было здание в полуколониальном стиле, построенное около 1800 года, с элегантной верандой и колоннами по всему периметру дома. В начале нашего века владельцы Зимнего Порта пристроили к нему орудийную башню, смотревшую своими бойницами в сторону заросшего берега, а на крыше установили флюгер в форме ятагана, который послушно отзывался на изменения ветра. Дом был огорожен рядом кривых деревьев, которые все, как одно, склонились в сторону дороги, как бы отпрянув от моря, как старые добропорядочные леди при виде мерзкой крысы. Но сейчас это старинное благородное здание имело весьма потрепанный вид — краска на стенах поблекла и облупилась, водосточные желоба разбиты, черепица на крыше поредела. Помнится, когда я еще ребенком приезжал в Зимний Порт, меня восхищали солнечные часы, установленные на широкой западной лужайке, но теперь их едва было видно из-за высокой густой травы.
Маджори Грейвс, одетая в траурное платье и шляпу с черной вуалью, вышла из последнего лимузина. Это была маленькая пятидесятилетняя женщина с крупным клювовидным носом и темными, близко посаженными глазами. Она напоминала мне креветку, а креветки всегда напоминали ее, поэтому я ел их редко. Все-таки некрасиво пожирать близких, даже в вареном виде.
— Привет Гарри, — измученно произнесла она, взяв своими клешнями в черных· перчатках мои руки и взглянув на меня маленькими глазами. Что-то непохоже было по ее виду, чтобы она плакала.
Я кивнул и улыбнулся.
— Это была очень величественная церемония, — сказал я. — Самая величественная…
Она улыбнулась в ответ и посмотрела рассеянным взором куда-то в сторону, как будто думала о чем-то отвлеченном.
— Да, — проронила она. — Полагаю, так и есть.
Мы еще постояли немного, держась за руки, словно собирались потанцевать. В это время какой-то тип решил нас запечатлеть в таком виде на фотографии и щелкнул камерой. Затем Маджори еще раз выдавила улыбку и направилась к остальным гостям, прибывшим на похоронную церемонию. Собралось около тридцати человек, из которых я почти никого не знал и надеялся, что меня им представят. Присутствовало несколько престарелых леди, весьма респектабельного вида мужчин и лишь одна симпатичная молодая девушка. Ее пухленькие красные губки и большие зеленые глаза наводили на мысль, что с ней неплохо бы познакомиться поближе. Чтобы побеседовать, конечно.
Маджори Грейвс провела нас в дом. Внутри он выглядел не лучше, чем снаружи. Обои отсырели от времени и влажного климата, ковры были стерты до серой основы. Квадратная прихожая, пол которой был выложен черным и бельм кафелем, вела в самую большую комнату дома, очень длинную, с высокими окнами, обращенными к морю. Помнится, когда-то эта комната была уставлена дорогой старинной мебелью, кругом радовали глаз цветы и декоративные растения, а теперь тут стояла лишь пара обтянутых ситцем диванов, которые разумней выкинуть, чем держать дома, да несколько жестких маленьких кресел. Даже рисованные маслом замечательные картины исчезли со стен, о них напоминали лишь темные прямоугольные отметины.
Компаньонка Маджори, рассеянная женщина средних лет с выпирающими вперед зубами, приготовила несколько маленьких пирожных с вишенками, которые подала на стол вместе с тремя бутылками шерри.
— Что мертвый, что живой! — чуть слышно пробормотал один из мужчин. — Такой же проклятый скряга!
— Джордж! — с упреком проговорила его жена.
— Да, — упрямо повторил Джордж, который мне сразу же не понравился, -,этот тип был настолько скуп, — что фаршировал индейки для гостей газетами..
В другом углу какая-то парочка обсуждала нынешнее состояние дома. Шепотом.
— Должно быть, он растратился до последнего цента, сказала решительного вида женщина с имбирными волосами. В жизни не видела жилища паршивее!
— А я-то думал, что он миллионер, — посопел презрительным тоном ее лысый и брюхастый муж. — Надо же так ошибиться!
Сама Маджори пыталась завязать разговор с высоким, мрачного вида мужчиной, который, заявив, что от этого шерри его вот-вот вырвет, налил в чашку воды и жадно выпил.
Какими бы жалкими эти похороны ни были, для меня это единственная возможность врываться из привычных будней. Я работал в Нью-Йорке, в дурацкой конторе на Десятой авеню, и когда получил известие о смерти своего крестного отца, то был несказанно рад. выбраться из шумного города и поехать на мыс. У меня обычно нет ни денег, ни предлога для отгула, а тут на тебе — такая возможность!
Я не то чтобы не любил своего крестного, Макса Грейвса.
По правде, я не испытывал к нему вообще никаких чувств, так как не видел ни Макса, ни Маджори уже много лет. В те дни, когда меня ребенком родители брали с собой в Зимний Порт, Макс был радушным и разговорчивым хозяином, но с годами он становился все угрюмее и мрачнее, а его маразм донимал окружающих со — страшной СИЛОЙ.· В конце концов я прекратил свои некогда приятные поездки в Зимний Порт. Конечно, я посылал рождественские открытки и маленькие подарки ко дню рождения, но держался подальше от Грейвса. Нет ничего веселого в общении со старым сварливым маразматиком…
Теперь же у меня были свои причины радоваться этому маленькому отпуску. Одна из них заключалась в том, что у меня"' окончательно испортились долгие отношения с одной маленькой блондинкой по имени Элисон. Какое-то время мы любили друг друга, а потом пошли сплошные ссоры и споры. В один прекрасный день я зашел в свой любимый бар пропустить пару стаканчиков и увидел, как ее обнимает какой-то полупьяный жизнерадостный придурок. Это было началом конца.
Другая причина заключалась во мне самом. В то время Я переживал некий творческий кризис в работе. Моя деятельность — нечто труднообъяснимое, особенно если учесть, что с некоторых пор я перестал ей соответствовать. Ведь если вы встретите солидного лысеющего тридцатитрехлетнего мужчину с большим носом и слегка косящими глазами, вряд ли вы подумаете, что это — ясновидец.
Поначалу я давал объявления в газеты, но вскоре забросил это дело. Затем попробовал некоторые другие работы водил, например, немецких туристов вокруг Манхэттена, даже выгуливал собак. В конце концов я нашел прибыльное дельце: гадать для старых леди, у которых куча денег. Я постарался превратить свою хибару в подобие чародейского притона пурпурная драпировка, куча журналов в роскошных обложках — и стал помещать ежедневные объявления в «Нью-Йорк пост». Дело пошло в гору, я наловчился давать возбуждающие, но весьма двусмысленные уверения, приобрел сноровку, внушая старым леди мысли о том, что они всегда желанны и любимы. Я зарабатывал достаточно, мог платить за квартиру и сводить концы с концами. Однако не так много, чтобы позволять себе длительные отпуска.
К сожалению, духовный мир начал меня мало-помалу разочаровывать. Хотя иногда мне и казалось, что там, по ту сторону жизни, действительно есть что-то этакое, я все чаще задумывался о том, что все это полнейший бред, а мой бесконечный обман вскоре будет раскрыт. Последние месяцы я чувствовал, как оккультное дарование покидает меня. Это другая причина, почему я пришел на похороны Макса. Может, хоть это мероприятие вдохнет в меня силы, необходимые для работы? А может, и нет. Как бы то ни было,. но даже это тягостное событие было разнообразием в моей чертовски унылой жизни..
Я решил перебраться на другой конец комнаты и познакомиться с молодой девушкой с красными губами. Вблизи она оказалась старше, но выглядела все же весьма и весьма привлекательной. Она было невысокого роста, но грудь ее была более чем щедрой, а взгляд — с той особой лисьей хитринкой, что напоминал мне Софи Лорен.
Стараясь держаться учтиво, я протянул ей свою визитку.
Она приподняла дымчатую вуаль и прочитала вслух:
— «Гарри Эрскайн. Магистр потусторонних сил». Какая· прелесть! Что это все означает?
— Ну… это означает, что я предсказываю людям судьбу.
Мои клиенты в основном -. старые леди. Я для них что-то типа ясновидца..
— Ясновидец? То есть вы всматриваетесь в кристальные шары и во всякую подобную чушь?
«Ее остроумие не знает границ», — подумал я, но не стал делать ей комплимент, а просто сказал:
— Ну, не совсем в кристальные шары. Обычно я смотрю на карты. Есть и другие способы.
Девушка поглядела на меня с удивлением:
— Я никогда раньше не встречалась с настоящим прорицателем. Вы действительно можете предсказать будущее?
— Думаю, да. В пределах нескольких лет. Но со временем надеюсь увеличить этот срок. Оккультизм, знаете ли, такое же занятие, как и все другие, только более топкое. Вы ведь не можете без· практики мастерски управлять автомобилем, так и в моем ремесле — опыт не менее важен.
Она улыбнулась:
— Как интересно! Никогда об этом не думала.
— Ну вот, теперь узнали от меня.
Девушка хлебнула шерри.
— А вы хорошо знали Макса Грейвса? — спросила она.
— Лучше некуда. Он был моим крестным отцом. И к тому же он — старый друг моего отца, они вместе в колледже учились. Мы обычно звали его дядей. Он был милым и интересным человеком.
— Что-то не видно, чтобы кто-то горевал о его кончине. Я пожал плечами:
— Под старость он немного спятил. А раньше, еще в моем детстве, он был добрейшим мужиком. На десять лет он подарил мне заводную железную дорогу и никогда не забывал посылать к Рождеству поздравительную открытку. С возрастом он превратился в затворника, стал каким-то злым, вспыльчивым. Из-за этого я много лет его не видел. Я считал, что он — натура весьма необычная. Он будто вобрал в себя все необычные натуры мира, а это слишком много, чтобы один человек мог все вынести.
— А что он делал? — спросила девушка. — Я имею в виду, чем он — зарабатывал на жизнь?
— Кажется, нефтяными поставками с Ближнего Востока. В молодости он долгое время: жил в Аравии. Это· было еще до времен монополии. Он притащил оттуда кучу всякого азиатского хлама. Помнится, в детстве я любил играть с верблюжьими седлами. Игра называлась «Одинокий бедуин».
Девушка приподняла бровь.
— А кто играл Тонто?
— У меня Никогда не было Тонто… Я всю жизнь живу как одинокий бедуин.
— И даже не женаты?
— Ты что, смеешься? — Я и сам не заметил, как перешел на «ты». — Ты можешь себе представить, как содержать жену и детей гаданием на кофейной гуще?
Девушка ничего не ответила, лишь улыбнулась. Вздохнув, я прикончил свой шерри.
— Послушай, — сказал я, — здесь па мысе один неплохой ресторанчик, где подают прекрасных омаров. Как насчет маленького ланча? Если ты, конечно, не объелась пирожными. — Конечно, — кивнула она. — Может, ты прочтешь мое будущее на обглоданных омаровых клешнях.
— Лучше я изучу твои ладони. А еще лучше — подошвы. Кстати, я еще не знаю твоего имени.
— Анна, — представилась она.
— Анна, а дальше?
— Просто Анна.
— Это весьма загадочно.
— Да уж вот так.
— Ну, отлично, пусть будет просто Анна, — согласился я. — Сейчас я скажу несколько слов соболезнования своей крестной, а потом пойдем. Смотри, чтобы тебя не увел какой-нибудь странный тип. Здесь их достаточно.
— Думаю, это уже случилось, — с улыбкой ответила Анна. Я оставил ее и направился сквозь толпу бесцельно бол тающихся гостей.к Маджори Грейвс и ее скорбному собеседнику. Они разговаривали о плачевном состоянии кухонной утвари, И мне казалось, что окружающие с удовольствием прислушиваются к их беседе.
— Маджори, — произнес я, взяв ее за руку. — Можно сказать тебе несколько слов наедине?
— Разумеется, — ответила она. — Прошу прощения, мистер Гост.
Мистер Гocт печально поднял стакан с шерри: . — Не беспокойтесь, миссис Грейвс, все в порядке.
Маджори 'Грейвс выглядела какой-то рассеянной. На лице ни горя, ни печали, а только выражение задумчивости и беспокойства.
— Все в порядке? — спросил я ее. — У тебя нет никаких финансовых проблем? Я имею в виду, что…
Она качнула головой:
— Нет, с деньгами у меня все в порядке. На этот счет не стоит беспокоиться.
— Маджори, — серьезно сказал я, — дом приходит в упадок.
— Я знаю, — ответила она, глядя куда-то мимо меня. Но это неважно.
— Неважно? Это старый дом. Если за ним не присматривать, он развалится на глазах. Ему нужен ремонт: крышу подправить, починить водосточные желоба…
— Все равно он… дому конец, — спокойно сказала она.
— Конец? Не понимаю.
— Пускай развалится. Я снесу его и продам землю под строительство. Мне сказали, что я могу построить новый дом на одном акре.
— Ну что же. Это твое дело. Может, так оно и лучше.
Просто я всегда думал, что ты любишь Зимний Порт. Это замечательный старый дом, Маджори. Жаль, что его не станет.
Она покачала головой:
— Он должен быть снесен.
— Почему?
— Не хотелось бы говорить об этом. Это мое личное решение, Гарри, и я уверяю тебя, что так будет лучше. А теперь мне надо поговорить с Робертом, пока он не ушел.
Я держал ее за руку. Сквозь тонкую ткань траурного наряда я чувствовал холод ее кожи. Это всегда интересно ощущать разность температур. Например, тронув ледяную ступню или горячую грудь.
— Маджори, — сказал я. — Я — твой крестный сын.
Она наконец посмотрела на меня с кротким выражением своих черных креветочных глаз.
— Гарри, — мягко проговорила она. — Я действительно не могу объяснить тебе всего.
— А зря. Ты взгляни, Маджори, на эту комнату. Куда делась мебель? Где картины?
— Это были портреты, — ответила Маджори. — Мы не могли их держать в доме..
— Не могли держать в доме портреты? Что ты имеешь в виду?
Неожиданно у нее затряслись руки. Это был не спазм печали, просто обычная нервная дрожь. Это был истерический, неописуемый страх. Так лошадь трясется от ужаса, чувствуя в соломе змею.
— Пойдем лучше отсюда, — сказал я, стараясь вести ее сквозь толпу гостей быстро и спокойно, насколько это было возможно.
С другого конца комнаты Анна помахала мне рукой и вопросительно повела бровью, заметив, что я направляюсь к выходу. Я поднял вверх руку с растопыренными пальцами, давая попять, что вернусь. через пять минут. Она пожала плечами и кивнула. Мне не хотелось оставлять ее одну в этой комнате, но в конце концов мы ведь с ней уже договорились насчет ланча, так что я был спокоен. Не уведет же ее отсюда какой-нибудь пьяница.
Мы с Маджори с удовольствием вдохнули свежего морского воздуха, немного прогулялись под ярким солнцем по заросшим лужайкам и под конец уселись отдохнуть на покореженную железную скамейку в саду. Отсюда был прекрасный вид на сверкающее море цвета лазури, вдали виднелись проплывающие большие суда и маленькие яхты. На этом все красивое, что радовало глаз, закапчивалось. И вот я вновь гляжу с тоской на дряхлый дом с готической башенкой, и на запущенный сад. Не слышно ничего, кроме шума прибоя, да флюгер поскрипывает при каждом движении. Маджори распустила свои седеющие волосы достала носовой платок и выразительно высморкалась.
— Я никогда тебя такой не видел, — сказал я. — Тебя, наверное, что-то пугает.
Она положила руки на колени и, ничего не говоря, уставилась на море.
— Я все-таки не понял насчет дома, — настаивал я. Разве Макс не хотел, чтобы ты о доме заботилась? Разве он не оставил денег?
Маджори не отвечала. Они сидела неподвижно, как будто позировала художнику.
— Ну, не знаю, — безропотно сказал я. Вытащил пачку сигарет и увидел, что она смята. Извлек сигарету, которая была в форме буквы "у", выпрямил ее и с удовольствием закурил.
А саблевидный флюгер вертелся вовсю: к-сссик, к-с-с-с-сик, к-сссссик..
Через несколько минут Маджори наконец выдавила:
— Он умер не по своей воле…
Я кивнул.
— Поэтому он ничего не оставил на содержание дома?
— О, нет, — всхлипнула она. — Он прекрасно знал, что будет с этим домом.
— Ты думаешь, Макс сам хотел, чтобы он развалился?
— Да.
— Но почему? Ведь это такой замечательный старинный дом! Макс так его любил!
Маджори судорожно вздохнула. По всему было заметно, что она очень нервничала и ей стоило изрядных усилий держать себя в руках…
— Он никогда ничего не объяснял. Он лишь рассказал мне то, что было необходимо для моей собственной безопасности.
Я засмеялся. В том, что сказала Маджори, не было ничего смешного, но я решил показать ей, как беззаботно и легко отношусь к ее словам.
— Мне кажется, это одна из маленьких шуток Макса, сказал я. — Думаю, тебе не стоит беспокоиться. И еще мне кажется, что тебе сейчас нужен отдых. Все-таки ты утомилась.
— Это была не шутка, — сказала она. — И Макс не был болен.
— Ты же говорила, что он был не в себе.
— Я не имела в виду болезнь.
— Тогда что же? Ты говоришь загадками·
Маджори принялась грызть ногти. Когда заговорила вновь, ее голос звучал сухо, слова она произносил а четко, и у меня возникло ощущение, что все это правда.
— Помнишь старинную амфору?
Я кивнул:
— Конечно. Ты говоришь о той, которую Макс привез из Аравии, она разрисована голубыми цветами, лошадками и еще чем-то? Ну, конечно, помню. Когда я был ребенком, амфора была одной из моих любимых вещей.
— Видишь ли, — задумчиво сказала Маджори. — С этой амфорой происходили удивительные вещи. Макс знал, но до последнего дня молчал. Этот сосуд был… ну, каким-то странным.
— То есть?
— Понимаешь, в нем было нечто таинственное, — сказала Маджори. — В свое время· он использовался как некое акустическое устройство. То есть издавал какие-то музыкальные звуки. Я никогда ничего подобного не слышала, но Макс говорил, что слышал. Это обычно бывало ночью. Он рассказывал, как однажды поднялся ночью к себе в кабинет, часа в два или в три, и сосуд издавал музыкальные звуки.
Я нахмурился:
— Музыка? Какая музыка? Маджори пожала плечами:
— Какая-то неопределенная мелодия. Но амфора действительно играла, Макс проверял это несколько раз, по ночам.
— Я думаю, ему почудилось. Сама понимаешь — дуновение ветра над горлышком амфоры или что-то еще в этом роде.
— Нет, — резко покачала головой Маджори. — Макс тоже сначала думал так и отнес амфору на чердак, но сосуд продолжал петь по ночам. К тому же горлышко было залеплено пробкой, если ты помнишь, так что дело не в ветре.
Я задумался на минуту, выпуская дым изо рта.
— А может, внутри было что-нибудь такое, что разлагалось с выделением газа, и он просто шипел, выходя через поры в пробке?.
— Но почему по ночам? — спросила Маджори. — Почему в другое время было тихо?
— Потому что в ночное время температура снижается, ответил я. — Давление в амфоре соответственно возрастало, и газы прорвались наружу.
Маджори пожала плечами:
— Я не знаю, Гарри. Все, что могу сказать, так это то, что у, Макса появились большие причуды. Он стал нервным, беспокойным, часто жаловался на головные боли и на колики в животе. Он много времени проводил в кабинете, говорил, что пишет воспоминания, но я никогда не видела того, что он написал, он никогда ничего не показывал. Я его часто спрашивала об этом, но он всегда говорил, что ему многое надо исследовать и переосмыслить, прежде чем положить все это на бумагу. Я быта очень обеспокоена. Пыталась, повести его к врачу, но он всегда отнекивался; говорил, что это пустяки, пройдет.
Уж кому было здесь уютнее всех, так это самому покойнику. Он лежал в дорогом гробу из полированного светлого дуба с затейливыми резными ручками, крышка гроба вся была завалена лилиями, розами и орхидеями. Последние особенно подходили для такой гнетущей обстановки, создаваемой нашими безучастными мрачными рожами. У всех было только одно желание побыстрее похоронить нашего ушедшего друга. и вернуться назад, чтобы хлебнуть холодного пивка.
Священник стоял над открытой могилой и читал молитву.
Вдова то и дело подносила к глазам тонкий вышитый платок. Затем гроб опустили в могилу, и мы, как и положено, бросили несколько горстей земли на крышку. Я старался выбирать комки помягче, чтобы они не стучали о крышку и, чего доброго, не тревожили усопшего. Пусть себе лежит, ему сейчас лучше всех.
Наконец все было закончено и мы двинулись обратно сквозь редкий белый лес из мраморных скульптур неподвижных ангелов и каменных надгробий. Стоял тяжелый, неподвижный зной, и мне казалось, что вот-вот мы начнем задыхаться. Нас ожидали четыре лимузина у дороги, в которые мы уселись, глядя друг на друга со скорбным выражением, пытаясь не улыбаться.
На небольшой скорости машины проехали и свернули в сторону Трескового Мыса. Было уже больше одиннадцати часов, когда мы прибыли в Зимний Порт — белый деревянный дом усопшего на заброшенном южном побережье. Лимузины въехали в ворота по заросшей травой гравиевой дорожке и остановились возле дома.
Выйдя из машин и под ставив лица свежему морскому бризу, мы дождались, когда вдова пригласит нас войти.
Я заметил, насколько обветшал Зимний Порт. Это было здание в полуколониальном стиле, построенное около 1800 года, с элегантной верандой и колоннами по всему периметру дома. В начале нашего века владельцы Зимнего Порта пристроили к нему орудийную башню, смотревшую своими бойницами в сторону заросшего берега, а на крыше установили флюгер в форме ятагана, который послушно отзывался на изменения ветра. Дом был огорожен рядом кривых деревьев, которые все, как одно, склонились в сторону дороги, как бы отпрянув от моря, как старые добропорядочные леди при виде мерзкой крысы. Но сейчас это старинное благородное здание имело весьма потрепанный вид — краска на стенах поблекла и облупилась, водосточные желоба разбиты, черепица на крыше поредела. Помнится, когда я еще ребенком приезжал в Зимний Порт, меня восхищали солнечные часы, установленные на широкой западной лужайке, но теперь их едва было видно из-за высокой густой травы.
Маджори Грейвс, одетая в траурное платье и шляпу с черной вуалью, вышла из последнего лимузина. Это была маленькая пятидесятилетняя женщина с крупным клювовидным носом и темными, близко посаженными глазами. Она напоминала мне креветку, а креветки всегда напоминали ее, поэтому я ел их редко. Все-таки некрасиво пожирать близких, даже в вареном виде.
— Привет Гарри, — измученно произнесла она, взяв своими клешнями в черных· перчатках мои руки и взглянув на меня маленькими глазами. Что-то непохоже было по ее виду, чтобы она плакала.
Я кивнул и улыбнулся.
— Это была очень величественная церемония, — сказал я. — Самая величественная…
Она улыбнулась в ответ и посмотрела рассеянным взором куда-то в сторону, как будто думала о чем-то отвлеченном.
— Да, — проронила она. — Полагаю, так и есть.
Мы еще постояли немного, держась за руки, словно собирались потанцевать. В это время какой-то тип решил нас запечатлеть в таком виде на фотографии и щелкнул камерой. Затем Маджори еще раз выдавила улыбку и направилась к остальным гостям, прибывшим на похоронную церемонию. Собралось около тридцати человек, из которых я почти никого не знал и надеялся, что меня им представят. Присутствовало несколько престарелых леди, весьма респектабельного вида мужчин и лишь одна симпатичная молодая девушка. Ее пухленькие красные губки и большие зеленые глаза наводили на мысль, что с ней неплохо бы познакомиться поближе. Чтобы побеседовать, конечно.
Маджори Грейвс провела нас в дом. Внутри он выглядел не лучше, чем снаружи. Обои отсырели от времени и влажного климата, ковры были стерты до серой основы. Квадратная прихожая, пол которой был выложен черным и бельм кафелем, вела в самую большую комнату дома, очень длинную, с высокими окнами, обращенными к морю. Помнится, когда-то эта комната была уставлена дорогой старинной мебелью, кругом радовали глаз цветы и декоративные растения, а теперь тут стояла лишь пара обтянутых ситцем диванов, которые разумней выкинуть, чем держать дома, да несколько жестких маленьких кресел. Даже рисованные маслом замечательные картины исчезли со стен, о них напоминали лишь темные прямоугольные отметины.
Компаньонка Маджори, рассеянная женщина средних лет с выпирающими вперед зубами, приготовила несколько маленьких пирожных с вишенками, которые подала на стол вместе с тремя бутылками шерри.
— Что мертвый, что живой! — чуть слышно пробормотал один из мужчин. — Такой же проклятый скряга!
— Джордж! — с упреком проговорила его жена.
— Да, — упрямо повторил Джордж, который мне сразу же не понравился, -,этот тип был настолько скуп, — что фаршировал индейки для гостей газетами..
В другом углу какая-то парочка обсуждала нынешнее состояние дома. Шепотом.
— Должно быть, он растратился до последнего цента, сказала решительного вида женщина с имбирными волосами. В жизни не видела жилища паршивее!
— А я-то думал, что он миллионер, — посопел презрительным тоном ее лысый и брюхастый муж. — Надо же так ошибиться!
Сама Маджори пыталась завязать разговор с высоким, мрачного вида мужчиной, который, заявив, что от этого шерри его вот-вот вырвет, налил в чашку воды и жадно выпил.
Какими бы жалкими эти похороны ни были, для меня это единственная возможность врываться из привычных будней. Я работал в Нью-Йорке, в дурацкой конторе на Десятой авеню, и когда получил известие о смерти своего крестного отца, то был несказанно рад. выбраться из шумного города и поехать на мыс. У меня обычно нет ни денег, ни предлога для отгула, а тут на тебе — такая возможность!
Я не то чтобы не любил своего крестного, Макса Грейвса.
По правде, я не испытывал к нему вообще никаких чувств, так как не видел ни Макса, ни Маджори уже много лет. В те дни, когда меня ребенком родители брали с собой в Зимний Порт, Макс был радушным и разговорчивым хозяином, но с годами он становился все угрюмее и мрачнее, а его маразм донимал окружающих со — страшной СИЛОЙ.· В конце концов я прекратил свои некогда приятные поездки в Зимний Порт. Конечно, я посылал рождественские открытки и маленькие подарки ко дню рождения, но держался подальше от Грейвса. Нет ничего веселого в общении со старым сварливым маразматиком…
Теперь же у меня были свои причины радоваться этому маленькому отпуску. Одна из них заключалась в том, что у меня"' окончательно испортились долгие отношения с одной маленькой блондинкой по имени Элисон. Какое-то время мы любили друг друга, а потом пошли сплошные ссоры и споры. В один прекрасный день я зашел в свой любимый бар пропустить пару стаканчиков и увидел, как ее обнимает какой-то полупьяный жизнерадостный придурок. Это было началом конца.
Другая причина заключалась во мне самом. В то время Я переживал некий творческий кризис в работе. Моя деятельность — нечто труднообъяснимое, особенно если учесть, что с некоторых пор я перестал ей соответствовать. Ведь если вы встретите солидного лысеющего тридцатитрехлетнего мужчину с большим носом и слегка косящими глазами, вряд ли вы подумаете, что это — ясновидец.
Поначалу я давал объявления в газеты, но вскоре забросил это дело. Затем попробовал некоторые другие работы водил, например, немецких туристов вокруг Манхэттена, даже выгуливал собак. В конце концов я нашел прибыльное дельце: гадать для старых леди, у которых куча денег. Я постарался превратить свою хибару в подобие чародейского притона пурпурная драпировка, куча журналов в роскошных обложках — и стал помещать ежедневные объявления в «Нью-Йорк пост». Дело пошло в гору, я наловчился давать возбуждающие, но весьма двусмысленные уверения, приобрел сноровку, внушая старым леди мысли о том, что они всегда желанны и любимы. Я зарабатывал достаточно, мог платить за квартиру и сводить концы с концами. Однако не так много, чтобы позволять себе длительные отпуска.
К сожалению, духовный мир начал меня мало-помалу разочаровывать. Хотя иногда мне и казалось, что там, по ту сторону жизни, действительно есть что-то этакое, я все чаще задумывался о том, что все это полнейший бред, а мой бесконечный обман вскоре будет раскрыт. Последние месяцы я чувствовал, как оккультное дарование покидает меня. Это другая причина, почему я пришел на похороны Макса. Может, хоть это мероприятие вдохнет в меня силы, необходимые для работы? А может, и нет. Как бы то ни было,. но даже это тягостное событие было разнообразием в моей чертовски унылой жизни..
Я решил перебраться на другой конец комнаты и познакомиться с молодой девушкой с красными губами. Вблизи она оказалась старше, но выглядела все же весьма и весьма привлекательной. Она было невысокого роста, но грудь ее была более чем щедрой, а взгляд — с той особой лисьей хитринкой, что напоминал мне Софи Лорен.
Стараясь держаться учтиво, я протянул ей свою визитку.
Она приподняла дымчатую вуаль и прочитала вслух:
— «Гарри Эрскайн. Магистр потусторонних сил». Какая· прелесть! Что это все означает?
— Ну… это означает, что я предсказываю людям судьбу.
Мои клиенты в основном -. старые леди. Я для них что-то типа ясновидца..
— Ясновидец? То есть вы всматриваетесь в кристальные шары и во всякую подобную чушь?
«Ее остроумие не знает границ», — подумал я, но не стал делать ей комплимент, а просто сказал:
— Ну, не совсем в кристальные шары. Обычно я смотрю на карты. Есть и другие способы.
Девушка поглядела на меня с удивлением:
— Я никогда раньше не встречалась с настоящим прорицателем. Вы действительно можете предсказать будущее?
— Думаю, да. В пределах нескольких лет. Но со временем надеюсь увеличить этот срок. Оккультизм, знаете ли, такое же занятие, как и все другие, только более топкое. Вы ведь не можете без· практики мастерски управлять автомобилем, так и в моем ремесле — опыт не менее важен.
Она улыбнулась:
— Как интересно! Никогда об этом не думала.
— Ну вот, теперь узнали от меня.
Девушка хлебнула шерри.
— А вы хорошо знали Макса Грейвса? — спросила она.
— Лучше некуда. Он был моим крестным отцом. И к тому же он — старый друг моего отца, они вместе в колледже учились. Мы обычно звали его дядей. Он был милым и интересным человеком.
— Что-то не видно, чтобы кто-то горевал о его кончине. Я пожал плечами:
— Под старость он немного спятил. А раньше, еще в моем детстве, он был добрейшим мужиком. На десять лет он подарил мне заводную железную дорогу и никогда не забывал посылать к Рождеству поздравительную открытку. С возрастом он превратился в затворника, стал каким-то злым, вспыльчивым. Из-за этого я много лет его не видел. Я считал, что он — натура весьма необычная. Он будто вобрал в себя все необычные натуры мира, а это слишком много, чтобы один человек мог все вынести.
— А что он делал? — спросила девушка. — Я имею в виду, чем он — зарабатывал на жизнь?
— Кажется, нефтяными поставками с Ближнего Востока. В молодости он долгое время: жил в Аравии. Это· было еще до времен монополии. Он притащил оттуда кучу всякого азиатского хлама. Помнится, в детстве я любил играть с верблюжьими седлами. Игра называлась «Одинокий бедуин».
Девушка приподняла бровь.
— А кто играл Тонто?
— У меня Никогда не было Тонто… Я всю жизнь живу как одинокий бедуин.
— И даже не женаты?
— Ты что, смеешься? — Я и сам не заметил, как перешел на «ты». — Ты можешь себе представить, как содержать жену и детей гаданием на кофейной гуще?
Девушка ничего не ответила, лишь улыбнулась. Вздохнув, я прикончил свой шерри.
— Послушай, — сказал я, — здесь па мысе один неплохой ресторанчик, где подают прекрасных омаров. Как насчет маленького ланча? Если ты, конечно, не объелась пирожными. — Конечно, — кивнула она. — Может, ты прочтешь мое будущее на обглоданных омаровых клешнях.
— Лучше я изучу твои ладони. А еще лучше — подошвы. Кстати, я еще не знаю твоего имени.
— Анна, — представилась она.
— Анна, а дальше?
— Просто Анна.
— Это весьма загадочно.
— Да уж вот так.
— Ну, отлично, пусть будет просто Анна, — согласился я. — Сейчас я скажу несколько слов соболезнования своей крестной, а потом пойдем. Смотри, чтобы тебя не увел какой-нибудь странный тип. Здесь их достаточно.
— Думаю, это уже случилось, — с улыбкой ответила Анна. Я оставил ее и направился сквозь толпу бесцельно бол тающихся гостей.к Маджори Грейвс и ее скорбному собеседнику. Они разговаривали о плачевном состоянии кухонной утвари, И мне казалось, что окружающие с удовольствием прислушиваются к их беседе.
— Маджори, — произнес я, взяв ее за руку. — Можно сказать тебе несколько слов наедине?
— Разумеется, — ответила она. — Прошу прощения, мистер Гост.
Мистер Гocт печально поднял стакан с шерри: . — Не беспокойтесь, миссис Грейвс, все в порядке.
Маджори 'Грейвс выглядела какой-то рассеянной. На лице ни горя, ни печали, а только выражение задумчивости и беспокойства.
— Все в порядке? — спросил я ее. — У тебя нет никаких финансовых проблем? Я имею в виду, что…
Она качнула головой:
— Нет, с деньгами у меня все в порядке. На этот счет не стоит беспокоиться.
— Маджори, — серьезно сказал я, — дом приходит в упадок.
— Я знаю, — ответила она, глядя куда-то мимо меня. Но это неважно.
— Неважно? Это старый дом. Если за ним не присматривать, он развалится на глазах. Ему нужен ремонт: крышу подправить, починить водосточные желоба…
— Все равно он… дому конец, — спокойно сказала она.
— Конец? Не понимаю.
— Пускай развалится. Я снесу его и продам землю под строительство. Мне сказали, что я могу построить новый дом на одном акре.
— Ну что же. Это твое дело. Может, так оно и лучше.
Просто я всегда думал, что ты любишь Зимний Порт. Это замечательный старый дом, Маджори. Жаль, что его не станет.
Она покачала головой:
— Он должен быть снесен.
— Почему?
— Не хотелось бы говорить об этом. Это мое личное решение, Гарри, и я уверяю тебя, что так будет лучше. А теперь мне надо поговорить с Робертом, пока он не ушел.
Я держал ее за руку. Сквозь тонкую ткань траурного наряда я чувствовал холод ее кожи. Это всегда интересно ощущать разность температур. Например, тронув ледяную ступню или горячую грудь.
— Маджори, — сказал я. — Я — твой крестный сын.
Она наконец посмотрела на меня с кротким выражением своих черных креветочных глаз.
— Гарри, — мягко проговорила она. — Я действительно не могу объяснить тебе всего.
— А зря. Ты взгляни, Маджори, на эту комнату. Куда делась мебель? Где картины?
— Это были портреты, — ответила Маджори. — Мы не могли их держать в доме..
— Не могли держать в доме портреты? Что ты имеешь в виду?
Неожиданно у нее затряслись руки. Это был не спазм печали, просто обычная нервная дрожь. Это был истерический, неописуемый страх. Так лошадь трясется от ужаса, чувствуя в соломе змею.
— Пойдем лучше отсюда, — сказал я, стараясь вести ее сквозь толпу гостей быстро и спокойно, насколько это было возможно.
С другого конца комнаты Анна помахала мне рукой и вопросительно повела бровью, заметив, что я направляюсь к выходу. Я поднял вверх руку с растопыренными пальцами, давая попять, что вернусь. через пять минут. Она пожала плечами и кивнула. Мне не хотелось оставлять ее одну в этой комнате, но в конце концов мы ведь с ней уже договорились насчет ланча, так что я был спокоен. Не уведет же ее отсюда какой-нибудь пьяница.
Мы с Маджори с удовольствием вдохнули свежего морского воздуха, немного прогулялись под ярким солнцем по заросшим лужайкам и под конец уселись отдохнуть на покореженную железную скамейку в саду. Отсюда был прекрасный вид на сверкающее море цвета лазури, вдали виднелись проплывающие большие суда и маленькие яхты. На этом все красивое, что радовало глаз, закапчивалось. И вот я вновь гляжу с тоской на дряхлый дом с готической башенкой, и на запущенный сад. Не слышно ничего, кроме шума прибоя, да флюгер поскрипывает при каждом движении. Маджори распустила свои седеющие волосы достала носовой платок и выразительно высморкалась.
— Я никогда тебя такой не видел, — сказал я. — Тебя, наверное, что-то пугает.
Она положила руки на колени и, ничего не говоря, уставилась на море.
— Я все-таки не понял насчет дома, — настаивал я. Разве Макс не хотел, чтобы ты о доме заботилась? Разве он не оставил денег?
Маджори не отвечала. Они сидела неподвижно, как будто позировала художнику.
— Ну, не знаю, — безропотно сказал я. Вытащил пачку сигарет и увидел, что она смята. Извлек сигарету, которая была в форме буквы "у", выпрямил ее и с удовольствием закурил.
А саблевидный флюгер вертелся вовсю: к-сссик, к-с-с-с-сик, к-сссссик..
Через несколько минут Маджори наконец выдавила:
— Он умер не по своей воле…
Я кивнул.
— Поэтому он ничего не оставил на содержание дома?
— О, нет, — всхлипнула она. — Он прекрасно знал, что будет с этим домом.
— Ты думаешь, Макс сам хотел, чтобы он развалился?
— Да.
— Но почему? Ведь это такой замечательный старинный дом! Макс так его любил!
Маджори судорожно вздохнула. По всему было заметно, что она очень нервничала и ей стоило изрядных усилий держать себя в руках…
— Он никогда ничего не объяснял. Он лишь рассказал мне то, что было необходимо для моей собственной безопасности.
Я засмеялся. В том, что сказала Маджори, не было ничего смешного, но я решил показать ей, как беззаботно и легко отношусь к ее словам.
— Мне кажется, это одна из маленьких шуток Макса, сказал я. — Думаю, тебе не стоит беспокоиться. И еще мне кажется, что тебе сейчас нужен отдых. Все-таки ты утомилась.
— Это была не шутка, — сказала она. — И Макс не был болен.
— Ты же говорила, что он был не в себе.
— Я не имела в виду болезнь.
— Тогда что же? Ты говоришь загадками·
Маджори принялась грызть ногти. Когда заговорила вновь, ее голос звучал сухо, слова она произносил а четко, и у меня возникло ощущение, что все это правда.
— Помнишь старинную амфору?
Я кивнул:
— Конечно. Ты говоришь о той, которую Макс привез из Аравии, она разрисована голубыми цветами, лошадками и еще чем-то? Ну, конечно, помню. Когда я был ребенком, амфора была одной из моих любимых вещей.
— Видишь ли, — задумчиво сказала Маджори. — С этой амфорой происходили удивительные вещи. Макс знал, но до последнего дня молчал. Этот сосуд был… ну, каким-то странным.
— То есть?
— Понимаешь, в нем было нечто таинственное, — сказала Маджори. — В свое время· он использовался как некое акустическое устройство. То есть издавал какие-то музыкальные звуки. Я никогда ничего подобного не слышала, но Макс говорил, что слышал. Это обычно бывало ночью. Он рассказывал, как однажды поднялся ночью к себе в кабинет, часа в два или в три, и сосуд издавал музыкальные звуки.
Я нахмурился:
— Музыка? Какая музыка? Маджори пожала плечами:
— Какая-то неопределенная мелодия. Но амфора действительно играла, Макс проверял это несколько раз, по ночам.
— Я думаю, ему почудилось. Сама понимаешь — дуновение ветра над горлышком амфоры или что-то еще в этом роде.
— Нет, — резко покачала головой Маджори. — Макс тоже сначала думал так и отнес амфору на чердак, но сосуд продолжал петь по ночам. К тому же горлышко было залеплено пробкой, если ты помнишь, так что дело не в ветре.
Я задумался на минуту, выпуская дым изо рта.
— А может, внутри было что-нибудь такое, что разлагалось с выделением газа, и он просто шипел, выходя через поры в пробке?.
— Но почему по ночам? — спросила Маджори. — Почему в другое время было тихо?
— Потому что в ночное время температура снижается, ответил я. — Давление в амфоре соответственно возрастало, и газы прорвались наружу.
Маджори пожала плечами:
— Я не знаю, Гарри. Все, что могу сказать, так это то, что у, Макса появились большие причуды. Он стал нервным, беспокойным, часто жаловался на головные боли и на колики в животе. Он много времени проводил в кабинете, говорил, что пишет воспоминания, но я никогда не видела того, что он написал, он никогда ничего не показывал. Я его часто спрашивала об этом, но он всегда говорил, что ему многое надо исследовать и переосмыслить, прежде чем положить все это на бумагу. Я быта очень обеспокоена. Пыталась, повести его к врачу, но он всегда отнекивался; говорил, что это пустяки, пройдет.