Матвеев Герман Иванович. Тарантул

Герман Матвеев.
Тарантул.

1. «РЫБАК»

   В холодном воздухе носилась водяная пыль и через шинель, фланелевку и тельняшку проникала к самому телу. От сырости белье казалось липким. Темень — глаза выколи! Внизу вяло шлепали мелкие волны.
   На стоящем впереди катере замаячили красные угольки папирос и послышался смех. Кто-то из команды вышел подышать воздухом.
   Но вот опять в стороне Петергофа глухо захлопали пушки и над головой зашуршали снаряды В городе вспыхнули красные зарницы, а через минуту докатился треск разрывов. Сейчас же в ответ глухо ахнули батареи Ленинграда и смяли эти звуки.
   Сегодня враги стреляли всю ночь. С большими перерывами, ограничиваясь двумя-тремя залпами, настойчиво посылали они снаряды в разные районы города. Как бы солоно им ни приходилось, молчать они не хотели. Ленинград праздновал двадцать шестую годовщину Октября.
   «До чего пакостная у фашистов натура! Как праздник, так обязательно безобразят», — подумал стоявший на вахте Пахомов, прислушиваясь к артиллерийской дуэли.
   Он вспомнил, как в прошлом году фашисты отметили юбилей. Авиация гудела над городом всю ночь. Во всех районах повесили на парашютах яркие фонари-ракеты и безнаказанно сбрасывали бомбы. Тогда он не был на вахте, но почти всю ночь простоял на палубе каюра. Казалось, что после такой бомбежки от Ленинграда останутся одни развалины…
   Стрельба кончилась, и снова установилась тишина. «Они ведь, наверно, считают, что как только снаряд разорвется, так весь район в бомбоубежище кинется». Он знал, что сейчас во многих квартирах кончались вечеринки, и даже сам имел два приглашения от знакомых девчат. Знал, что первый тост поднимали за победу. Она еще не близка, но уже ярко блестит в московских салютах.
   «А нынче им достается… Это не прошлый год».
   Прошла минута, другая, и вдруг послышался скрип уключин. Пахомов насторожился, повернул голову и уставился в темноту.
   Катера стояли почти у самого устья реки, где она впадала в залив, и если он услышал скрип уключин, то, значит, лодка находится где-то недалеко, на середине Невки.
   На другом берегу, в единственном доме, жила команда военных рыбаков. Они давно прекратили рыбную ловлю, да и вряд ли в такую погоду, в темноте, могли отправиться куда-то на лодке. Другой лодки поблизости не было.
   «Показалось мне, что ли?»
   Напрягая слух, он долго стоял без движения, но никаких звуков больше не доносилось.
   «Значит, показалось», — уже твердо решил Пахомов.
   Снова началась артиллерийская перестрелка, но на этот раз в стороне Московского района.
   Пришла смена.
   — Замерз? — хриплым со сна голосом спросил его лучший друг и земляк Киселев.
   — Отсырел, — сказал Пахомов, передавая вахту.
   — Иди сушись.
   — Послушай, Саша. С полчаса назад вроде как на лодке кто-то греб. Веслами скрипнул.
   — На лодке? — удивился Киселев. — Да ты что! В такую погоду на лодке кататься… ночью!
   — Я и сам не понимаю. А только так ясно послышалось.
   — Может, на катере что-нибудь?
   — Не знаю.
   Пахомов спустился в кубрик и скоро забыл о происшествии, но когда через четыре часа он сменил Киселева, то вспомнил и спросил:
   — Ну как, лодку не слышал?
   — Какая там лодка! Померещилось тебе. Незаметно начинался рассвет. Появились неясные очертания пулемета в чехле, стоящего на носу катера. Забелел корпус яхты, вытащенной на берег, и корявое дерево с обломленной вершиной все яснее выступало на фоне посеревшего неба.
   Пахомов смотрел на противоположный берег. Ему казалось, что там, чуть пониже их катера, чернеет лодка.
   Прошло несколько минут — и уже никаких сомнений не осталось. Лодка стояла на одном месте, и в ней сидел рыбак. Откуда он взялся и как попал сюда ночью? Правда, среди любителей-рыболовов можно встретить людей, одержимых своей страстью, которые ловят рыбу невзирая на погоду и время года.
   Пахомов тоже был таким любителем и сразу понял, что рыбак ловит на подпуск, но лодка стоит слишком близко от берега, и это было подозрительно. Он вызвал наверх старшину.
   — Товарищ старшина, смотрите! — сказал он, показывая пальнем на берег.
   — Что там?
   — Рыбак.
   — Ну так что? Пускай ловит.
   — Ночью приехал.
   — Как это ночью?
   — Вечером его не было, а как стало светать, я его и увидел. Ночью слышал, как он уключинами гремел.
   — Вот оно что! Сейчас мы это разберем.
   Старшина ушел, и скоро, застегивая на ходу шинель, поднялся лейтенант.
   — Пахомов, ты уверен, что рыбак приехал ночью? — спросил он.
   — Уверен, товарищ лейтенант.
   Глухо зарычал мотор. Сбросили конец, и лейтенант встал у штурвала. Катер плавно развернулся и двинулся к лодке.
   Рыбак понял, что катер направляется к нему, и начал торопливо вытаскивать якорь. Лодку подхватило течением и медленно потащило вниз.
   — Эй, гражданин! Задержитесь минуточку! — крикнул в рупор старшина.
   — А зачем? Здесь нельзя ловить?
   — Ловить можно! Давайте сюда… Рыбак взялся за весла, но, видимо, раздумывал, что ему делать.
   — Не пугай его, старшина, — вполголоса сказал лейтенант, передавая управление матросу.
   — Если нельзя, так я уеду! — крикнул рыбак.
   — Да вы не бойтесь, мы только документы проверим! — как можно ласковей сказал в рупор старшина.
   Рыбак решительно взмахнул веслами и развернул лодку носом в берег.
   — Это хуже. Может уйти, — проворчал лейтенант и снова встал за штурвал.
   Лодка ткнулась в песок. Человек выскочил на берег и, не оглядываясь, быстро зашагал к парку.
   — Кто за ним пойдет? — вполголоса спросил лейтенант.
   — Разрешите — я! — отозвался Пахомов.
   — Давай, Пахомов! Особенно не церемонься.
   Катер тихо приближался к берегу. Пахомов понимал, что дорога каждая секунда, и, как только под носом катера зашуршал песок, прыгнул в воду. Уже на бегу он слышал, как лейтенант крикнул: «Полный назад!» — и забурлила вода за кормой.
   Вытащив пистолет, Пахомов поставил его на предохранитель. Зоркие глаза помогли, и скоро он увидел «рыбака». Тот быстро шагал по аллее. Вдруг он неожиданно свернул в сторону и спрятался за ствол громадного дерева. Может быть, он рассчитывал на то, что моряк его еще не заметил и пробежит мимо, а может быть, задумал что-нибудь похуже.
   «Не вздумал бы стрелять».
   Теперь Пахомов не сомневался, что имеет дело с каким-то негодяем. Бросить лодку и трусливо удирать… Так не поступит человек, у которого совесть чиста.
   Делая вид, что он не видел, как мужчина свернул, Пахомов побежал прямо по дороге. Поравнявшись с деревом, он круто повернул, сделал несколько скачков в сторону и оказался рядом с «рыбаком».
   — Ты куда побежал? Тебе что было приказано? — еле переводя дыхание, сказал Пахомов, поднимая пистолет.
   Не предвидя такого маневра со стороны моряка, тот сильно растерялся.
   — Я же ничего… — пробормотал он.
   — А ну-ка, давай обратно!
   — За что вы меня арестовали? Я рыбу ловил. Никому не мешал.
   — Все правильно! Незачем было бегать. Иди!
   Мужчина нехотя повернулся и пошел к дороге. Пахомов шагал сзади, держа наготове пистолет. Сейчас ему удалось захватить «рыбака» врасплох, но как он будет поступать в дальнейшем — неизвестно. Обыскивать здесь не стоило.
   Катер, урча моторами, ждал недалеко от берега. Подойдя к своей лодке, задержанный человек остановился.
   — Вы хотите документы проверить? — спросил он и, не дождавшись ответа, предложил: — Можно здесь проверить.
   — Садитесь в лодку! — приказал Пахомов. — Идите в корму.
   Человек покорно прошел в корму. Пахомов сунул пистолет в карман, оттолкнул лодку и сел за весла.
   На воде было значительно светлее, и моряк мог разглядеть незнакомца. Длинный прямой нос. Верхняя губа чуть выдавалась над нижней. Заметная небритость и хмурый взгляд из-под нависших бровей. Под брезентовым плащом виднелся серый ватник. На голове кепка.
   Когда лодка приблизилась к катеру, глаза человека тревожно забегали по сторонам и он начал расстегивать пуговицы ватника.
   — Ты что? — спросил Пахомов.
   — Документы надо приготовить, — угрюмо ответил тот и вытащил из бокового кармана пиджака большой кожаный бумажник.
   — Давайте руку, гражданин! — крикнул сверху старшина. — Влезайте!
   «Рыбак» встал, повернулся… Все остальное произошло в одну секунду. Пахомов почувствовал, как задержанный сильно качнул лодку и, как бы потеряв равновесие, взмахнул рукой. Бумажник полетел в воду, а мужчина ухватился за борт катера.
   «Прячет концы. В бумажнике что-то важное», — подумал моряк и без колебания прыгнул в воду.
   В детстве, ныряя в светлой воде, Пахомов без труда находил на значительной глубине монетки, но сейчас, в одежде, в утренних сумерках, найти что-нибудь в холодной и мутной воде было трудно. К счастью, он взял верное направление и под водой оказался на одном уровне с бумажником. Рука сразу наткнулась на него.
   Сверху, на катере, не видели, что произошло в лодке.
   — Человек за бортом! — крикнул старшина и схватил спасательный круг.
   — Не торопись, — остановил его лейтенант.
   Пахомов вынырнул за кормой катера и барахтался в воде. Его сносило течением, а в двух метрах от него несло и лодку.
   — Держи круг, Пахомов! — крикнул лейтенант.
   — Не надо… я сам…
   Он подплыл к лодке и уцепился за борт
   — Вот черт! Как это он вывалился! — сказал с облегчением Киселев.
   — Старшина, надо ему водки дать да растереть всего! — приказал лейтенант.
   — Выкупался ради праздничка! — Он нарочно прыгнул в воду, товарищ лейтенант, — сердито пояснил старшина, — Этот чего-то вы бросил, а Пахомов и нырнул.
   Лейтенант взглянул на «рыбака», скромно стоявшего около рубки.
   — Что вы там выбросили?
   — Я не выбросил… я обронил.
   Когда Пахомов поднялся на катер и, передав бумажник лейтенанту, ушел переодеваться, задержанного увели в каюту. Катер развернулся и плавно направился на место своей стоянки.

2. ПИСЬМО

   «Уважаемый Сергей Дмитриевич!
   Если бы вы знали, с каким восхищением и гордостью мы следим за титанической борьбой Ленинграда! Каждое самое незначительное и мелкое сообщение о ваших героических делах волнует всех истинных патриотов. О вас, ленинградцах, ходят легенды, и я не сомневаюсь, что эти легенды переживут века и будут передаваться из поколения в поколение. Должен сознаться, что я завидую вам и жалею, что оказался в тылу. хотя, само собой разумеется, отдаю все силы и работаю не покладая рук для победы. Приятно будет сознавать потом, что в этой великой войне есть и мои усилия. С радостью сообщаю вам, что наконец добился командировки, и надеюсь числа двадцатого лично засвидетельствовать вам мое восхищение и пожать руку. Рассчитываю воспользоваться вашим любезным приглашением и остановлюсь у вас, если, конечно, не стесню. Что касается продуктов, то захвачу с собой, сколько унесу.
   Еще раз примите мои самые лучшие пожелания. До скорой встречи.
   Ваш почитатель

Мальцев».

 
   Подполковник государственной безопасности, выстукивая пальцами по столу ритм какой-то мелодии, задумчиво смотрел на лежащее перед ним письмо. Его только что принесли из лаборатории. Самое тщательное исследование ничего интересного не обнаружило. Обычное письмо ленинградцу с Большой земли.
   Он еще раз внимательно перечитал его и откинулся на спинку кресла. «Неужели тут сложный шифр?»
   Письмо это находилось в числе других документов в бумажнике мужчины, задержанного сегодня утром у Крестовского острова. Предполагалось, что немцы отбуксировали лодку из Петергофа в ночь на седьмое ноября до фарватера, а дальше он уже сам добрался до устья Невки. Письмо имело какое-то особое значение.
   Шестое чувство чекиста подсказывало Ивану Васильевичу, что с приездом этого «почитателя» начинается серьезная операция. Перехватить Мальцева в день приезда, конечно, ничего не стоило, но это не решение. За Мальцевым, несомненно, стоят еще люди, и неизвестно, с какой целью он собрался в Ленинград.
   Положение на фронте требовало от советской контрразведки глубокой, четкой и быстрой работы. Фашисты терпели поражение за поражением, и от них можно было ждать чего угодно. Они чувствовали, что Ленинград окреп и готовится к наступлению.
   Если у него в руках находится кончик ниточки, надо распутать весь клубок.
   Письмо адресовано уважаемому и известному в городе человеку. Сергей Дмитриевич Завьялов — ученый-химик, общественник — работал на оборонном заводе.
   Чем больше думал Иван Васильевич, тем загадочнее становилось это простое на первый взгляд письмо. Десятки всевозможных и правдоподобных догадок мелькали в голове, но все они не имели под собой твердой почвы. Он, конечно, не собирался разматывать клубок, сидя за письменным столом, но любил поломать голову над сложной задачей, прежде чем приступить к расследованию. Потом, когда дело распутывалось и все становилось ясным, полезно было проверить ход своих мыслей и догадок.
   Иван Васильевич достал лист бумаги, сделал несколько пометок, спрятал его в боковой ящик стола и позвонил по местному телефону.
   — Товарищ Бураков? У вас там все готово? Я сейчас приду.
   Затем он набрал городской номер. Через минуту послышался звонкий женский голос.
   — Номер слушает.
   — Какой номер? Цирковой или эстрадный? — шутливо спросил Иван Васильевич.
   — Это говорит дежурная. Вам кого нужно, товарищ? Я не расположена шутить.
   — Извините. Я не заметил, что у вас нахмурены брови. Скажите, пожалуйста, когда я могу видеть Сергея Дмитриевича Завьялова?
   — В любое время… кроме ночи.
   — А точнее? От и до?
   — С восьми утра до десяти вечера. Кто это говорит? Коля?
   — Нет, не Коля.
   — Ну да! Я сразу вас узнала. Что вы делаете завтра вечером?
   Иван Васильевич повесил трубку. «Скучно, бедняжке, дежурить в праздник», — с усмешкой подумал он.
   Положив содержимое бумажника: паспорт, продовольственные карточки, письмо — и протокол задержания в папку, он взглянул на часы и вышел из кабинета.
   В комнате следователей кроме ожидавшего помощника сидела стенографистка и чинила карандаш. При входе подполковника оба встали.
   — Здравствуйте, Надежда Аркадьевна. Извините, что пришлось вас потревожить сегодня, — с улыбкой сказал Иван Васильевич, протягивая руку.
   — Ну что вы, Иван Васильевич!
   — Признаться, я и сам рассчитывал сегодня отдохнуть, но ничего не поделаешь…
   Бураков выжидательно смотрел на начальника, Иван Васильевич вынул из папки письмо и спрятал его в ящик стола. Остальное разложил на столе.
   — Ну что ж, давайте приступим к допросу, — сказал он, обращаясь к помощнику. — Вы начинайте, а я посмотрю, что это за человече…
   Когда Бураков вышел, Иван Васильевич переставил стул в темный угол комнаты. Здесь его будет не видно. Яркий свет лампы, стоявшей на столе, отражался рефлектором и освещал середину комнаты. Слева, за маленьким столиком, сидела Надежда Аркадьевна.
   — Долго мы будем работать? — спросила она.
   — Боюсь, что да. Дело спешное. Как Славик поживает?
   Даже в тени было видно, как покраснела от удовольствия стенографистка.
   — Благодарю вас. Здоров. Переменил профессию. Сейчас решил стать танкистом. Только и занятий, что танки из коробочек строит..
   Вошел арестованный. Разговор прекратился.
   — Садитесь сюда, — сказал Бураков.
   Человек опустился на указанный стул, положил ногу на ногу и сунул руки в карманы. Почти тотчас же он переменил позу: опустил ногу и скрестил руки на груди. Затем снова сунул руки в карманы.
   Бураков сел за стол, неторопливо достал портсигар, зажигалку и закурил.
   — Как ваша фамилия? — начал он с обычных вопросов.
   — Казанков.
   — Имя, отчество?
   — Александр Семенович.
   — Какого года рождения?
   — Тысяча девятьсот первого.
   — Где родились?
   — Под Самарой.
   — Точнее?
   — Деревня Максимовка.
   — Национальность?
   — Русский.
   Иван Васильевич чувствовал, что Бураков волнуется, но держал он себя хорошо и вопросы задавал спокойным, ровным голосом. Арестованный отвечал вяло, почти равнодушно. Видимо, он был подготовлен к такому повороту своей судьбы и успел заранее примириться. «Знал, на что идет», — решил подполковник.
   — Где вы жили до войны?
   — В Ленинграде.
   — А как переехали в Ленинград? — Это долгая история.
   — Ничего, у нас времени хватит.
   — Приехал учиться и остался совсем.
   — Расскажите, пожалуйста, подробней.
   Арестованный начал рассказ о том, как в первые годы революции он приехал в Питер учиться. Раскрывалась биография обыкновенного человека, жившего для того, чтобы жить без особых стремлений, увлечений, идей. Прожил день — и хорошо. В этой жизни были и радости. О них арестованный вспоминал с явным удовольствием, и по всему было видно, что говорил правду. Заминка произошла под конец.
   — Где вы работали перед войной?
   — Все там же.
   — Вас призвали в армию?
   — Нет. Я, как говорится, доходягой был. Списали но актировке.
   Бураков поднял голову и пристально посмотрел на арестованного, но тот сидел опустив голову и не обратил па это никакого внимания.
   — А чем вы больны? — спросил Бураков прежним тоном.
   — А я точно не знаю.
   — Как же это вы не знаете свою болезнь? Что-то не так.
   — А так ли, не так, все равно вы не верите! — сказал вдруг с раздражением арестованный.
   — Почему не верим? Наоборот, я верю всему, что вы говорите, но хочу уточнить, чтобы поверили и судьи. Если вы считаете, что следователь заинтересован приписать вам поступки, которых вы не совершили, то ошибаетесь. Мы заинтересованы только в одном… узнать правду. Если вы этого тоже хотите, то наши интересы совпадают…
   Стенографистка покосилась на Ивана Васильевича и прикрыла рот рукой. Он понял причину улыбки. Бураков даже в интонациях подражал ему, хотя сам и не замечал этого.
   — Если вы не хотите говорить, — продолжал серьезно Бураков, — это ваше дело, но тогда достается пробел. Чем его заполнить? Так или иначе, но отвечать вам придется на все вопросы. Насчет болезни мы установим через врачей, и они определят, чем вы больны. Оставим вопрос открытым. Вчера рано утром вас задержали на Невке. Так?
   — Да.
   — Что вы там делали?
   — Рыбу ловил.
   — Какую?
   — Какая попадется.
   — Поймали что-нибудь? — Не успел. Я только что приехал.
   — Почему вы бросили лодку и хотели скрыться?
   — Испугался.
   — Чего?
   — Думал, что не разберутся, арестуют. Время военное.
   — Как оказался бумажник в воде? — Я его достал, чтобы документы предъявить, а как раз в это время лодка качнулась, когда я хотел на катер залезать. Он и выпал.
   — Где вы взяли лодку?
   — У товарища.
   — Как его фамилия?
   Арестованный задумался и снова сказал с горечью:
   — А что говорить зря. Все равно вы мне не верите.
   — Странный вы человек. Я же вам сказал, что верю, но если произошло недоразумение и вас задержали при Таких обстоятельствах, надо все выяснить. Как фамилия Вашего товарища, который дал вам лодку?
   — Не буду я ничего говорить. Вы и товарища посадите.
   — За что?
   — А за что вы меня посадили?
   Допрос затягивался.
   Теперь Иван Васильевич разобрался в этом человеке и понял, что в армию Казанков не был призван потому, что сидел в тюрьме. И об этом Казанков проговорился сам. «Доходяга» и «списать по актировке» — типично Тюремные выражения. Если он их употребил, то сделал это машинально и, значит, в тюрьме сидел немало времени. Странно, что Бураков не использовал эту оговорку.
   — Сделаем перерыв, — сказал Иван Васильевич, поднимаясь. — Надежда Аркадьевна, вы пока свободны. Сходите в столовую.
   — Вы останетесь здесь? — спросил Бураков.
   — Да. Я вам позвоню.
   Помощник понимал начальника с полуслова и молча вышел за стенографисткой.
   Чтобы дать арестованному свыкнуться с его появлением, Иван Васильевич несколько раз прошелся по комнате и сел на место Буракова. Арестованный, смущенный неожиданным вмешательством, оправился и с любопытством разглядывал Ивана Васильевича. Раньше, ослепленный яркой лампой, он его не видел.
   — Если вы хотите курить, — пожалуйста) — предложил Иван Васильевич, кладя на край стола папиросы и спички.
   Арестованный, не разгибаясь, подошел к столу, взял папиросу, прикурил, пятясь вернулся на место и с наслаждением затянулся.
   — Спасибо
   — Вы, конечно, догадались, что я человек не посторонний, — начал медленно говорить Иван Васильевич. — Слушал я ваш допрос и размышлял про себя. Откуда у нас берутся преступники? Ведь человек рождается не преступником. У каждого из них есть хорошее детство, юность, молодость, и каждый хочет себе добра. В чем дело? Вы никогда не задумывались над этим вопросом?
   — Нет, — настороженно сказал арестованный.
   — Сейчас мы говорим один на один и никакого протокола не ведется. Я вам задал этот вопрос не случайно. Есть русская пословица: «От сумы да от тюрьмы не отрекайся». Она, может быть, в какой-то степени и устарела, но по существу правильная. Бывает такое стечение обстоятельств, которое трудно предвидеть, и человек запутывается. Наш закон это предусматривает и судит строго, по справедливо. Закон дает преступнику возможность искупить свою вину и вернуться в общество. Это зависит от воли и характера… Неужели вам не приходилось думать об этом, когда вы сидели в тюрьме?
   — Здесь? — с удивлением спросил арестованный, и этого восклицания Ивану Васильевичу было достаточно, чтобы утвердиться в своем предположении.
   — Нет, раньше. Перед войной, — уже уверенно сказал он.
   — Откуда вы… Почему вы думаете, что я сидел в тюрьме?
   — Да потому, что у меня есть некоторый опыт. Вы, вероятно, считаете себя единственным. Ошибаетесь. Вы не первый и не последний. Нацисты умеют использовать в своих интересах человеческие слабости.
   Иван Васильевич говорил, не спуская глаз с лица арестованного. Складка на переносице Казанкова постепенно углублялась, он делал глубокие затяжки, а значит, слушал внимательно и думал.
   — До войны у вас была растрата, что ли? — спросил подполковник.
   — Да Было такое дело… Проворовался.
   — Ну, а кто виноват в том, что вы проворовались?
   — Никто… Сам виноват.
   — А если виноваты, то надо и отвечать… Вы пришли в эту комнату с намерением молчать. Думаю, что вы даже примирились со смертью. Так?
   Арестованный поднял глаза и неожиданно спросил:
   — Что я должен сделать, чтобы мне сохранили жизнь?
   — Не будем торговаться, — строго сказал Иван Васильевич, — у вас два пути. Продолжать запираться и этим поставить себя в ряды самых презренных преступников Второй путь — правда. Чистосердечным признанием и полной правдой вы искупите часть своей вины. Суд это примет во внимание.
   — Хорошо. Я признаюсь! — твердо сказал арестованный Он хлопнул себя по коленкам и встал, но тотчас же спохватился и, чтобы замаскировать невольный жест, попросил: — Разрешите еще закурить?
   — Курите.
   Дрожащими пальцами он взял папиросу и сломал две спички, пока закуривал. Иван Васильевич взглянул на часы.
   — Хотите есть?
   — Не до еды сейчас.
   — Почему? Перерыв кончится, и будем продолжать допрос. Придется сидеть всю ночь.
   — Ну ладно если можно, поем. Иван Васильевич снял трубку телефона.
   — Перерыв можно кончать. Стенографистку на место. Казанкову пришлите поесть.
   Когда Бураков и стенографистка вернулись назад, Иван Васильевич сидел откинувшись на стуле, а пальцами постукивал по столу. Глаза его весело блестели. Бураков знал, что начальник обожает музыку и в минуты приподнятого настроения в голове у него всегда какая-нибудь мелодия.
   Арестованный сидел сгорбившись, опустив голову на грудь, и даже не поднял ее при их приходе.

3. ДОПРОС ПРОДОЛЖАЕТСЯ

   — При каких обстоятельствах освободили вас из тюрьмы и что вы делали при немцах, расскажете позднее, — начал Иван Васильевич, когда арестованный поел. — Сейчас меня интересует задача, с которой вы приехали в Ленинград.
   — В Ленинград меня послали потому, что я здесь жил до войны, — сказал Казанков, глядя прямо в глаза следователю.
   — У вас есть родные?
   — Здесь живет жена. Хотя я, конечно, не уверен. Может, она уехала или с голоду умерла. -
   — Что знали немцы о вашей жене и знакомых?
   — Они меня спрашивали подробно обо всех
   — Вы им назвали фамилии и адреса?
   — Да. Некоторых назвал.
   — Кого именно?
   Арестованный сообщил несколько адресов и фамилий.
   — У вас есть дети? — продолжал Иван Васильевич.
   — Нет.
   — Люди, о которых вы говорили там, ваши друзья или просто знакомые, сослуживцы?
   — Друзьями я не могу считать их. Гуляли вместе. когда деньги были, а когда под суд попал — отшатнулись.
   — Больше вы никого не называли там?
   — Нет.
   — Говорите дальше. Зачем вас послали сюда?
   — Послали меня с письмом. Я должен был разыскать одного специалиста, Завьялова Сергея Дмитриевича, проверить, где он живет и где работает, а потом передать письмо. Будто мой родственник привез его из Москвы.
   — Дальше?
   — Потом надо было сходить в аптеку на Невский, спросить там провизора, по фамилии Шарковский, и сказать ему так: «Григорий Петрович заболел и просил шесть порошков аспирина» На порошках он напишет или отзовет в сторону и скажет, когда и где с ним можно встретиться. Потом я должен ему сказать, что Григорий Петрович зайдет двадцатого ноября, если выздоровеет, и рассказать про письмо… которое привез.