Теперь оба корабля разделяла какая-то сотня футов, и Дав не мог не восхититься мастерством обоих капитанов. Вода кипела, словно в гигантском котле. Неожиданно раздался громкий звук – с танкера выстрелили конец с грузом. Послышались крики и гиканье – под их аккомпанемент молодые матросы выскочили из укрытия – каждый старался схватить конец первым. На нос и корму полетели другие концы, и работа закипела. Через узкую полоску воды переправляли людей и грузы, а главное – неповоротливых змей топливных труб, которые стали извергать из своих разинутых ртов в пустые танки драгоценное топливо.
   Высочайшая эффективность и превосходная организация работ потрясли Дава.
   – Хорошо работаете, – не мог не сказать он своему стражу. – Похоже, вы, ребята, считаете Южную Атлантику своей вотчиной.
   Дав вздрогнул, услышав над головой голос:
   – Доброе утро. – Капитан Лангсдорф заметил своего вынужденного гостя и счел необходимым поприветствовать его.
   Он тоже выглядел довольным и расслабившимся. За две недели, которые Дав провел в плену, капитан Лангсдорф обычно посылал за ним один раз в два-три дня, и моряки подолгу беседовали. За это время они успели лучше узнать и оценить друг друга. У Дава создалось впечатление, что Лангсдорфу остро необходим собеседник, с которым он мог забыть о своей власти и грузе ответственности. Возможно, Дав больше, чем кто-нибудь другой, мог оценить тяжесть ноши, которую взвалил на свои плечи молодой капитан. Лангсдорф был страстным патриотом и искренне верил, что престиж и военно-морская слава Германии зависят от успеха его миссии. Он считал своим святым долгом с победой привести свой корабль обратно в порт, вопреки всем охотящимся за ним флотам. Это стремление вкупе с желанием сохранить жизнь всех гражданских лиц, если только это в человеческих силах, а также острое чувство ответственности за жизнь своей команды вместе составили почти непосильную ношу для чувствительного человека, наделенного и живым воображением, и высокими принципами, принадлежащего к флоту, не имеющему вековых традиций.
   Но сейчас он был радостным, излучал уверенность, а когда Дав поблагодарил его за возможность выйти на палубу, прокричал в ответ:
   – Я решил, что вам будет интересно!
   Дав оглянулся на танкер, топливные трубы, ящики с припасами и сказал, со значением взглянув на Лангсдорфа (что не ускользнуло от внимания последнего):
   – Вы правы, мне очень интересно.
   Он стоял возле одной из лебедок, и, когда один из мешков, с визгом проехавшись по подвесному тросу, лопнул и сухофрукты дождем посыпались на палубу, к происшествию отнеслись как к забавной шутке. Главные старшины с улыбкой наблюдали, как молодые моряки ползают по палубе, собирая изюм и чернослив. Один из юношей предложил горсть фруктов Даву. Тот мгновение помедлил и взглянул вверх на мостик, где только что видел Лангсдорфа. Его там уже не было, зато за спиной раздался знакомый голос:
   – Не сомневайтесь, берите и ешьте.
   Лангсдорф спустился с мостика с неизменной сигарой в зубах. В форменной одежде, лихо сдвинутой набок фуражке, с сигарой, свисающей над воинственно торчащей маленькой бородкой, он был больше чем когда-либо похож на пирата.
   Дав принял совет (и горсть изюма) и спросил, с удовольствием прожевав первую порцию:
   – Похоже, прибыл Санта-Клаус с подарками?
   – Так и есть, – весело сказал Лангсдорф. – Он принес нам свежее мясо, овощи, фрукты и топливо. Хотите увидеть старика? – Он снял с шеи бинокль и протянул Даву.
   Дав поспешил взять его, пока хозяин не передумал. Его изрядно заинтриговал тот факт, что он нигде не видел название танкера. Внимательно осмотрев борт судна сквозь мощный бинокль, он понял, что название имелось в средней части судна и было закрашено. Но внимательный глаз, вооруженный хорошей оптикой, мог прочитать проступавшие под слоем краски буквы. Дав взглянул еще раз, чтобы не ошибиться, и громко прочитал:
   – «Альтмарк».
   Название впоследствии приобретшего дурную славу тюремного судна еще не было широко известно, но тем не менее Даву почудилось в нем нечто неприятное и даже угрожающее.
   Услышав голос Дава, Лангсдорф отобрал у него бинокль, сам посмотрел на название, нахмурился и пожал плечами:
   – Не слишком хорошая маскировка, не так ли? Теперь мы делаем такие вещи лучше. – Он показал на палубу, где несколько человек увлеченно красили полосу металла шириной около фута и длиной футов пятнадцать. Они писали на стальной полоске название – «Дойчланд». По просьбе капитана офицер, надзиравший за работой, отдал приказ, и полосу перевернули. На другой стороне было название «Адмирал Шеер». Лангсдорф объяснил: – Это еще два наших имени. Мы иногда подвешиваем эту табличку для нейтралов, иногда одной стороной, иногда другой. Временами мы даже используем собственное имя. Нейтралы всегда докладывают, что и где они видели. Вот я и заставляю ваш флот считать, что… – Он бросил озорной взгляд на застывшее лицо Дава и сообщил: – Я совсем как симпатичная девушка. Я меняю шляпку, я меняю юбку – готово! Я уже совсем другая девушка!
   В разговорчивости и напускной веселости капитана отчетливо ощущалась нервозность. Дав чувствовал, что так проявляется временное облегчение после постоянного напряжения. Лангсдорф предложил гостю прогуляться по палубе и продолжал болтать:
   – Эти матросы сейчас ставят новую трубу – фальшивую, разумеется, сделанную из полотна, а те сооружают дополнительную орудийную башню. Из дерева. Я меняю силуэт. Мы научились это делать очень хорошо.
   Другой главстаршина наблюдал за остальными малярами, смешивающими краски. Лангсдорф весело сообщил:
   – Это наше гримерное отделение. Макс Фактор отдыхает. У нас здесь почти голливудская киностудия. А вот наш главный эксперт по гриму. Лейтенант Хирт! – окликнул он. Отозвался очень молодой и чрезвычайно серьезный офицер. Под мышкой он держал большую книгу. – Лейтенант Хирт – наш главный специалист по маскировке. Он настоящий волшебник в своем деле. – Затем он обратился к Хирту по-немецки: – Geben Sie mir bitte das Buch.[11]
   Книга была хорошо знакома Даву.
   – О-хо-хо, Джейн, – вздохнул он.
   Лангсдорф довольно улыбнулся.
   – Да, это «Боевые корабли», справочник «Джейн». Прекрасная публикация, да и сделана в Англии. – Он открыл соответствующую страницу в книге. – А это наш последний силуэт.
   – Ах вот оно что, – догадался Дав. – Значит, тяжелый американский крейсер. Поэтому вы написали в носовой части цифры. Полагаю, это означает, что мы направляемся на запад? – Лангсдорф и его эксперт по маскировке обменялись заговорщическими взглядами. А Дав резко спросил: – Думаете, вам все это сойдет с рук?
   – Мы довольно давно остаемся никем не узнанными, – сказал Лангсдорф, со словами благодарности вернул книгу и возобновил прогулку по палубе. Дав последовал за ним, и Лангсдорф принялся развивать свою мысль: – Пять минут при тридцати узлах – и ты уже вне зоны досягаемости. В современной войне на море основополагающими являются две вещи. Хорошая разведка на берегу, чтобы ты знал, чего ждать, когда это увидишь; и оперативное реагирование на своем собственном корабле, чтобы ты знал, что видишь, когда этого ждешь. А что касается новых силуэтов, – добавил он, оглядев Дава с ног до головы, – я должен вас поздравить.
   – Спасибо, – ответил Дав, – у вас далеко не один превосходный специалист по маскировке.
   Лангсдорф от души рассмеялся.
   – Я хочу, чтобы вы выглядели лучше всех, капитан. Сегодня у вас появится компания. Я перевожу на этот корабль всех пленных офицеров с «Альтмарка».
   Это была хорошая новость, и Даву, по логике вещей, следовало обрадоваться, что у него появится круг общения, тем более что по природе он был человеком общительным. Однако человек – настолько приспособляемое животное, что Дав, к собственному удивлению, почувствовал даже некоторое разочарование, осознав, что его одинокому путешествию на «Графе Шпее» пришел конец. Да и было ли оно одиноким? Две недели, проведенные на «Графе Шпее», он не сможет забыть до самого смертного часа. Вероятно, за всю его быструю, но, откровенно говоря, довольно однообразную карьеру на море ему не приходилось видеть столько интересного, никогда у него не было столько времени для размышлений, равно как и возможностей наблюдать за человеком, которым он, помимо воли, начинал искренне восхищаться. Дав неожиданно осознал, что это, возможно, его последняя личная беседа с Лангсдорфом. (Как мы увидим позже, в этом он ошибался.) Похоже, Лангсдорф догадался, о чем думает собеседник, потому что он не сводил с Дава проницательных глаз. Дав спросил:
   – Насколько я понимаю, господин капитан, вы всегда переводили на «Альтмарк» пленных офицеров и команды потопленных кораблей, используя его как тюремное судно? – Лангсдорф молча кивнул, и Дав продолжил: – Могу я задать вопрос: почему вы решили изменить сложившуюся практику?
   Лангсдорф, ни минуты не задумываясь, ответил:
   – Конечно, капитан. У меня от вас нет никаких секретов. – При этом дружелюбная улыбка смягчила звучащую в словах иронию. – «Графа Шпее» сменит другой корабль. Мы выполнили свою задачу. – Неожиданно сквозь шутливую манеру общения прорвались настоящие эмоции, и Лангсдорф заговорил с большим чувством: – Три месяца в море! Нам давно пора домой. А по возвращении я должен доставить пленных офицеров. Это окажет благотворное влияние на моральный климат в обществе. «Альтмарк» вернется сам по себе и доставит в трюмах судовые команды. Так что с сего дняшнего дня вы будете не один. А теперь, надеюсь, вы меня простите, я скажу, чтобы вас проводили в ваше новое помещение. Лемпке! – Он отдал приказ, попрощался с Давом и исчез на трапе, ведущем к мостику.
   На стальной двери, ведущей в новые апартаменты Дава, блестела металлическая табличка с надписью See Kadetten.[12] Лемпке приказал сопровождавшему их корабельному плотнику отвернуть табличку. Дав с ним мысленно согласился, решив, что теперь, когда помещение станет тюрьмой, было бы дурным тоном оставлять на двери такую табличку. (Курсантов на «Графе Шпее» не было.)
   Это было довольно большое помещение, расположенное непосредственно под главной палубой. Иллюминаторы были задраены. Там имелось много стальных стульев и несколько привинченных к полу столов. Из комнаты вели двери в кладовую и туалет. Один из углов был помечен белым мелом. Горели голубые лампы дневного света. В помещении было чисто и пусто. Дав улыбнулся, одобрительно кивнул и изрек:
   – Очень хорошо. Хорошо и просторно.
   – Да, да, – закивал Лемпке, – здесь будет двадцать девять офицеров.
   Улыбка Дава поблекла.
   – Двадцать девять?
   – Да, да, а потом еще больше. – Лемпке прошел в угол, отмеченный мелом. – Вы будете здесь, капитан. Приказал капитан Лангсдорф. Место зарезервировано для вас.
   В помещение вбежали молодые матросы. Они начали втаскивать разнообразный багаж и складывать в центре у стальных пиллерсов. Потом они, смеясь и болтая, вышли. За ними последовали другие, и вскоре на полу образовалась изрядная груда всевозможных сумок, чемоданов, саквояжей, мешков, пакетов и свертков. Было даже два матросских рундука. Дав разволновался, прочитав написанные на ярлыках имена – среди них было очень много знакомых. Оценив размер груды, Дав вздохнул:
   – Могу только сказать, что у них было больше времени на сборы, чем у меня.
   В это время послышался топот бегущих ног, громкие голоса и в комнату ворвалась первая партия пленных. Зычный голос с выраженным йоркширским акцентом объявил:
   – Сначала «Ньютон Бич». Пошли, парни.
   Его поддержал другой голос:
   – Быстрее! Занимайте один из углов!
   – Конечно, – добавил выходец из Уэльса, – в углу уютнее.
   Не обращая внимания на протянутую руку Дава, офицеры шумно протопали по комнате и заняли угол, предназначенный для Дава. Они развернули свои одеяла и сложили личные вещи. Капитан, вошедший в комнату первым, громогласно объявил:
   – Это угол «Ньютон Бич».
   Они лишь ненамного опередили остальных. Никто не обращал на Дава никакого внимания: у них не было на него времени – надо было позаботиться о себе. Представлялось очевидным, что жизнь на «Альтмарке» многократно усилила свойственное любому человеку чувство самосохранения. Пока Дав поворачивался то в одну сторону, то в другую, тщетно пытаясь представиться, люди продолжали прибывать. Они поспешно занимали лучшие места, устраивались в углах, на столах, под столами… Заняв место, каждый громко объявлял название своего судна и приглашал коллег присоединиться к нему. Следующим этапом становились поиски своего багажа в общей груде в середине комнаты. Звучали возбужденные голоса, скрип, стук и скрежет. Кто-то громко кричал:
   – «Хантсмен», «Хантсмен»!..
   Ему вторил другой голос:
   – «Эшли», сюда!
   – «Ньютон Бич»…
   – «Треваньон»! Это стол «Треваньона»!
   В конце концов Дав, устав от бесплодных попыток привлечь к себе внимание, схватил в охапку пробегавшего мимо него высокого человека, развернул его лицом к себе и проговорил:
   – Добрый вечер, капитан!
   – Как? Вы один из нас? – удивленно пробормотал вошедший, разглядывая наградные нашивки Дава.
   Остальные офицеры тоже подошли поближе.
   – Надо же, а я думал, что это фриц!
   – У нас новенький!
   – Кто вы?
   – Капитан Дав, «Африка Шелл», – ответил Дав, чувствуя себя новичком в школе.
   – Когда было потоплено ваше судно, Дав? – спросил капитан «Эшли».
   – 15 ноября в Индийском океане.
   – С вами кто-нибудь есть?
   – Нет, они забрали только меня, и мое судно было последним, которое они потопили.
   – Вы слышали, парни? – провозгласил старпом «Ньютон Бич». – Ни одной жертвы за три недели. Монстр, должно быть, проголодался.
   Старший механик поинтересовался:
   – А как они с вами обращались?
   Вопрос был, безусловно, животрепещущий, и Дав с готовностью на него ответил:
   – Очень хорошо.
   Задиристого вида молодой ирландец спросил:
   – А как вам показался их капитан?
   Вопрос заинтересовал многих.
   – Да, что представляет собой их старик?
   – Он джентльмен, – коротко ответствовал Дав.
   К этому времени к группе офицеров, окруживших Дава, присоединился Лемке. Он стоял молча и прислушивался к разговору. Ирландец неприязненно взглянул на Дава и прошипел:
   – Джентльмен, говорите? Небось такой же, как наш приятель Даль на «Альтмарке». Настоящая свинья… ублюдок…
   В разговор вклинился другой голос:
   – Это сущий плавучий ад. Наши люди словно скот в трюме. Четыре стены и смердящее ведро.
   Возбужденные голоса становились все громче, люди старались высказаться, перекричать друг друга, и неожиданно Лемке обнаружил себя центром разгоряченной группы. Обращенные к нему лица, даже обладая недюжинным воображением, трудно было назвать доброжелательными. Он вежливо проговорил:
   – Auf Wiedersehen,[13] – и направился к выходу.
   Раненый радист, которого устроили на одном из столов у двери, просипел:
   – Это тоже будет отнюдь не развлекательным круизом.
   Лемке ухмыльнулся и вышел. С громким стуком захлопнулась стальная дверь.
   В это время Дав, обладающий острым зрением и уже привыкший к окружающему, заметил четыре отверстия в двери.
   – Нам повезло, – заметил он, – что, когда плотник снимал табличку, он не забил дырки.
   И действительно, в двери имелось четыре аккуратных отверстия от винтов. Дав и еще один офицер заглянули в них. Через эти своеобразные глазки открывался хороший обзор башни 5,9-дюймового орудия, рядом с которым расположился расчет.
   – Это может пригодиться в дальнейшем, – заметил Дав, даже не подозревая, насколько он прав. – Можно вести наблюдение по очереди.
   Он вышел на середину комнаты, подобрал свои немногочисленные личные вещи и огляделся.
   – Когда я был здесь один, – грустно сказал он, – то мечтал о компании. Сейчас я уже не слишком в этом уверен.
   – Мы двигаемся! – закричал стармех-уэльсец. – Да, мы двигаемся!
   Офицеры прислушались. Наблюдатель у двери сообщил, что, судя по теням на палубе, корабль идет на север.
   – Итак, – сказал Дав, – кто же мы все здесь?
   И офицеры, один за другим, начали называть свои суда:
   – «Хантсмен»…
   – «Ньютон Бич»…
   – «Эшли»…
   – «Треваньон»…
   Последним встал Дав и назвал свое погибшее судно:
   – «Африка Шелл».
   Одну из стен в этой новоявленной тюрьме занимала большая карта Северной и Южной Атлантики – вероятно, когда-то ее использовали для обучения курсантов. С тоской взглянув на нее, Дав прошептал:
   – Кто следующий?

Глава 4
ОХОТНИКИ

   Дав и его товарищи по несчастью почувствовали бы себя бодрее, если бы знали, как много людей в это время задаются тем же самым вопросом.
   Глава военно-морской разведки в Лондоне делал доклад о ситуации перед весьма разношерстной группой людей. Одни были в форме, другие в гражданском, многие являлись людьми высокоуважаемыми, но были здесь и личности, пользующиеся дурной славой. Здесь были и мужчины и женщины. Одни делали записи, другие курили и смотрели в потолок. Только один или два человека с интересом поглядывали на карту, где был показан район операций «Графа Шпее». Главный военно-морской разведчик страны говорил таким тоном, словно обсуждал капризы погоды, а не охоту за кровожадным монстром, прошедшим уже полмира. «Треваньон», «Ньютон Бич», «Африка Шелл»… Все это были торговые суда, и все следовали своим курсом в одиночку. Их потопил один рейдер. Или два. Скорее всего, один, хотя доклады поступали о разных кораблях. У них хорошо работает разведка. Имеются агенты на берегу, владеющие новыми методами передачи информации.
   Рядом с ним появился пожилой офицер в военно-морской форме. Его лицо показалось присутствующим смутно знакомым. В мирной жизни это был довольно известный драматург. Он передал докладчику сообщение, которое тот прочитал, прежде чем продолжить доклад. «…Я предупреждаю всех наших агентов, всех военно-морских атташе в посольствах и консульствах. Мы ищем людей, которые часто получают телеграммы из нейтральных портов». Он поднял руку с только что полученной бумагой. «Возьмите, к примеру, это сообщение. Оно от Стенли из Парижа. Французская полиция нам очень помогает…»
   Той же ночью, но несколькими часами раньше в Париже готовился к отходу римский экспресс. У спального вагона, судя по табличке направляющегося в Женеву, курил нервный пассажир. Неожиданно он отшвырнул сигарету и вскочил по ступенькам в вагон. Тот факт, что пассажиров уже пригласили занять свои места в вагонах, вряд ли мог объяснить странную поспешность, с которой он ворвался в купе. Если бы его совесть была чиста, вид двоих людей, быстрым шагом идущих вдоль поезда, не заставил бы его броситься наутек. Ведь одним из этих людей был инспектор французской полиции по имени Лоран, второй, по имени Гассе, был инспектором Сюрте. Он был в штатском. У них при себе был список пассажиров. Полицейские подошли к женевскому спальному вагону, сверили список с имеющимся у кондуктора и поднялись в вагон. За ними тенью следовал сотрудник вокзала. Несмотря на то что официальное время отправления поезда давно миновало, он все еще стоял у платформы.
   В коридоре спального вагона Лоран и Гассе постучали в дверь с цифрами 9–10. Она оказалась закрыта. Гассе вытащил из кармана пистолет и сделал знак кондуктору, который открыл дверь своим ключом. Но та оказалась еще и на цепочке. А в это время с другой стороны поезда, в узком задымленном проходе между экспрессом и местным поездом, стоящим на соседнем пути, из окна купе вылезал нервный пассажир. Он так спешил, что вывалился из окна, даже не посмотрев, куда прыгает. И угодил прямо в руки высокого англичанина, который крепко ухватил его за руки и вежливо представился:
   – Меня зовут Стенли. А вы, полагаю, доктор Ливингстон?
   Через два дня в лондонском клубе два человека сидели в соседних креслах и читали газеты. Одной газетой была «Таймс», другая газета была парижской. Прикрываясь этой не слишком надежной бумажной преградой, Стенли и глава британской военно-морской разведки вели тихий разговор. Стенли посмеивался:
   – Его звали Эвергрин,[14] забавно, не правда ли? Мы отвезли его в контору Гассе. При нем ничего не было, и тогда мы увидели это. – Он передал разведчику парижскую газету и получил взамен «Таймс».
   Разведчик знал, что Стенли обожает напустить побольше таинственности, поэтому только заметил:
   – Страница скачек, я вижу, – и стал ждать разъяснений, которые не замедлили последовать.
   – Именно. Страница скачек. Старина Гассе немного поколдовал над ней, но ему в голову пришло только одно: непонятно, почему французские заводчики не могут давать своим лошадям французские имена. Я спросил, какие имена вызвали его недоумение, и он ответил: Антсмен, Ньютон Бич… Посмотрите, сэр, они все здесь, под «Новыми поступлениями».
   Главный военно-морской разведчик Британии внимательно изучил газетную страницу и пробормотал:
   – Да, мы должны были заметить это раньше.
   Стенли кивнул.
   – И обратите внимание, в каждом случае указан порт отправления.
   – Они чертовски аккуратны, – вздохнул разведчик.
   – Мы его, конечно, задержали, – подмигнул Стенли. – Во Франции нет habeas corpus.[15] Им занимается Гассе.
   А разведчик в это время внимательнейшим образом штудировал газетную страницу. Он сказал:
   – Здесь упоминается много южноамериканских портов. Рэю Мартину это понравится.
   Стенли зевнул и сказал:
   – Настало время мартини. А где сейчас Рэй Мартин?
   Разведчик ответил:
   – Выпивка за мной, – и, позвонив в колокольчик, добавил: – В Монтевидео.
 
   В Уругвае, расположенном на противоположной стороне земного шара, Майк Фаулер сидел на самой верхушке телеграфного столба. Именно с этим телеграфным столбом было связано по крайней мере три странности: первая – это непонятная металлическая вилка, установленная на поперечной перекладине, вторая – большой ком грязи, больше всего смахивающий на печь, а третья – сам Майк Фаулер. Он держал в руке микрофон и вдохновенно вещал, обращаясь к американским домохозяйкам:
   – С вами Майк Фаулер. Благодаря любезности «Ред мит пэкинг компани» из Чикаго я имею возможность представить вам очередную серию записей живой природы – голосов зверей и птиц Рио-де-ла-Плата. Сегодня вы услышите голос печника – птицы, получившей свое название из-за своеобразного, напоминающего печь гнезда, сделанного из грязи. Такое гнездо я сейчас вижу прямо перед собой. В нем проделан хитроумный ход, и птица находится внутри, по крайней мере, я на это надеюсь. – Он постучал по кому грязи и спросил: – Кто-нибудь дома? – И после паузы воскликнул: – Да! Да! Я слышу особое шипение, такой звук издает это создание, если его побеспокоить. Послушайте! Сейчас я поднесу микрофон поближе к гнезду. – Но когда он это сделал, все звуки были заглушены проходящим мимо стадом. – Режем, – сказал он в микрофон, посмотрел вниз и простонал: – Поп, там еще много этих рогатых зверюг?
   Человек, которого он называл Поп, был весьма живописным гаучо – высоким, худым и жилистым. Его иссиня-черные волосы уже местами начали седеть, и, быть может, по этой причине он ко всему происходящему относился с философским спокойствием. Вот и сейчас он неподвижно стоял, прислонившись к телеграфному столбу, аккуратно сворачивал сигарету. Всюду, насколько хватало глаз, он видел только скот – бесконечную вереницу коров, которых неторопливым шагом гнали в сторону Монтевидео конные гаучо, без всякого любопытства взиравшие на сидящего на столбе Майка. Некоторые из них перебрасывались испанскими словами со стоящим у столба Попом и проезжали мимо. Флегматичный гаучо провел кончиком языка по краешку папиросной бумаги, осмотрел свернутую сигарету, не нашел в ней изъянов и только потом ответил своему работодателю:
   – Конечно! Это скот. Тут его еще очень много.
   – Есть смысл попросить владельцев поторопиться?
   Поп зажег спичку о ноготь большого пальца, прикурил сигарету и ответил:
   – Нет, Майк. Скот теряет вес, если его гонят быстро. Ты же сам знаешь.
   – Знаю, – вздохнул Майк. – А это еще кто?
   Человек в форменной одежде ремонтника слез с мотоцикла и теперь пробирался между животными по направлению к столбу. Гаучо кричали, собаки лаяли, коровы ревели, а вновь прибывший что-то орал по-испански Майку. Поп между затяжками перевел:
   – Он говорит, что ты перерезал телефонную линию на Монтевидео. Это важная линия. По ней осуществляется связь между почтой и радиостанцией.
   Майк застонал.
   – Он говорит, что наблюдал за тобой. Почему ты всегда говоришь «режем»? Он думает, что мы режем провод. У нас есть разрешение?
   – Конечно, – вознегодовал Майк, – у нас есть все разрешения. – И он вытащил стопку бумаг из кармана. – Одно от уругвайского правительства на производство записей, другое от министра почт на производство записей именно на этом столбе. Есть даже специальное разрешение правительства Соединенных Штатов…