Маймин Е А
Владимир Одоевский и его роман 'Русские ночи'

   Е.А.Маймин
   Владимир Одоевский и его роман "Русские ночи"
   Судьба литературного наследства В. Одоевского не относится к числу счастливых. Автор первого в России философского романа "Русские ночи" мало известен широкой читательской публике. Даже наука о литературе долгое время интересовалась В. Одоевским преимущественно от случая к случаю, не специально. Монографическое исследование П. Н. Сакулина, вышедшее в свет в 1913 г., до сих пор остается единственным в своем роде. {Сакулин П. Н. Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Т. 1, ч. 1, 2. М., 1913. - В дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно: Сакулин.} С начала 20-х и до конца 60-х годов появлялись лишь единичные статьи, посвященные В. Одоевскому: статьи О. Цехновицера. Е. Хин, несколько работ по сугубо частным вопросам. {См.: Цехновицер О. Силуэт. (В. Ф. Одоевский). - В кн.: Одоевский В. Ф. Романтические повести. Л., 1929, с. 21-99; Хин Е. В. Ф. Одоевский. - В кн.: Одоевский В. Ф. Повести и рассказы. М., 1959, с. 3-38. - В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте, сокращенно: Повести.} Интересно, что о музыкально-просветительской деятельности В. Одоевского писалось едва ли не больше, нежели о его деятельности литературно художественной.
   Только в самые последние годы заново пробудился научный и отчасти читательский интерес к В. Одоевскому и его произведениям. Свидетельство тому - диссертации, которые специально посвящаются В. Одоевскому, научные доклады, касающиеся важнейших проблем его творчества, интересная и основательная глава о нем и его романе "Русские ночи" в книге Ю. Манна. {Манн Ю. В. Ф. Одоевский и его "Русские ночи". - В кн.: Манн Ю. Русская философская эстетика. М., 1969, с. 104-148.}
   Долгое невнимание к В. Одоевскому объясняется скорее резким своеобразием литературного дарования автора "Русских ночей", нежели недостатками дарования. Историко-литературное значение его творчества, быть может, не до конца осознано и определено, но в целом оно неоспоримо. В. Одоевский был открывателем новых путей в литературе и создателем новых жанров. Один из виднейших представителей философского романтизма в России, он был автором не только первого русского философского романа, но и философских новелл. Ему принадлежит заслуга в разработке жанра биографического рассказа и музыкально-критического эссе. Велика роль В. Одоевского в музыкальном просвещении русского общества. В своих музыкальных статьях - как критического, так и теоретического характера - он объяснял русскому читателю величие Баха и Моцарта, Бетховена и Берлиоза. Он горячо пропагандировал творчество русских композиторов - Глинки и Даргомыжского, Балакирева и Серова и других замечательных музыкантов, в которых видел надежду и славу отечественной музыки. Он глубоко изучал народную русскую музыку и опубликовал ряд изысканий, посвященных музыке древнерусской.
   Писатель, музыкант, ученый, журналист, В. Одоевский в 20-40-е годы XIX в. находился в самом центре литературной и культурной жизни России. Дружеские чувства испытывали к нему Грибоедов и Гоголь, Кюхельбекер и Веневитинов, с интересом и сочувствием относился к его творчеству Пушкин, тесные отношения связывали его с Лермонтовым.
   Когда в 1844 г. выходит в свет трехтомное собрание сочинений В. Одоевского, в первом томе которого впервые печатается роман "Русские ночи", В. Г. Белинский откликается на это событие большой статьей. Вот как характеризует он в ней личность и талант писателя: "Таких писателей у нас немного. В самых парадоксах князя Одоевского больше ума и оригинальности, чем в истинах у многих наших критических акробатов, которые, критикуя его сочинения, обрадовались случаю притвориться, будто они не знают, о ком пишут, и видят в нем одного из сочинителей их собственного разряда. Некоторые из произведений князя Одоевского можно находить менее других удачными, но ни в одном из них нельзя не признать замечательного таланта, самобытного взгляда на вещи, оригинального слога. Что же касается до его лучших произведений, - они обнаруживают в нем не только писателя с большим талантом, но и человека с глубоким, страстным стремлением к истине, с горячим и задушевным убеждением, - человека, которого волнуют вопросы времени и которого вся жизнь принадлежит мысли". {Белинский В. Г. Сочинения князя В. Ф Одоевского, - Полн. собр. соч. Т, VIII. М., 1955, с. 322-323.}
   Жизнь В. Одоевского богата не столько внешними событиями, сколько постоянными трудами и размышлениями. Один из последних потомков Рюриковичей, князь Владимир Федорович Одоевский родился в Москве 30 июля 1803 г. (но другим данным - 1804 г.). Его мать была бывшей крепостной крестьянкой. Образование он получил в Московском университетском пансионе, куда поступил учиться в 1816 г., а закончил его в 1822 г. Имя В. Одоевского значилось на почетной доске пансиона среди имен лучших его питомцев - В. А. Жуковского, А. И. Тургенева и др.
   С 1823 г. В. Одоевский постоянно посещает литературный кружок Раича, членами которого были М. П. Погодин, С. П. Шевырев, В. П. Тисов и некоторое время Ф. И. Тютчев. В том же году, вместе с Д. В. Веневитиновым, В. Одоевский становится во главе только что организованного философского кружка, так называемого "Общества любомудрия". Об этом кружке любомудр и друг В. Одоевского А. И. Кошелев так писал в своих воспоминаниях: "Другое общество было особенно замечательно: оно собиралось тайно и об его существовании мы никому не говорили. Членами его были: кн. Одоевский, Ив. Киреевский, Дм. Веневитинов, Рожалин и я. Тут господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Геррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; но всего чаще и по большей части беседовали о прочтенных нами творениях немецких любомудров. Начала, на которых должны быть основаны всякие человеческие знания, составляли преимущественный предмет наших бесед; христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров. Мы особенно высоко ценили Спинозу, и его творения мы считали много выше Евангелия а других священных писаний. Мы собирались у кн. Одоевского... Он председательствовал, а Д. Веневитинов всего более говорил и своими речами часто приводил нас в восторг. Эти беседы продолжались до 14 декабря 1825 года, когда мы сочли необходимым их прекратить, как потому, что не хотели навлечь на себя подозрение полиции, так и потому, что политические события сосредоточивали на себе все наше внимание. Живо помню, как после этого несчастного числа кн. Одоевский нас созвал и с особенною торжественностью предал огню в своем камине и устав и протоколы нашего общества любомудров". {Записки Александра Ивановича Кошелева. Berlin, 1884, с. 12.}
   Декабрьские события 1825 г. составили важную веху в жизни В. Одозвского и его друзей-любомудров. События эти не только положили конец существованию их кружка, но и во многом определили эволюцию их воззрений и характер их дальнейшей общественной и литературной деятельности. В. Одоевский, как и большинство других любомудров, если и был близок декабристам (дружеские отношения связывали его с двоюродным братом, известным поэтом и декабристом А. И. Одоевским; в содружестве с декабристом Кюхельбекером издавал он в 1824-1825 гг, альманах "Мнемозина), то не политическими своими взглядами, а литературными и еще более - общим духом независимости и нравственной высотой. Попытки восстания В. Одоевский не одобрял, но самим декабристам сочувствовал. Позднее он будет много хлопотать по делам А. И. Одоевского и В. К. Кюхельбекера, а в записках своих, не предназначенных к печати, так отзовется о движении декабристов: "В нем участвовали представители всего талантливого, образованного, знатного, благородного, блестящего в России, им не удалось, но успех не был безусловно не возможен. Вместо брани, не лучше ли обратиться к тогдашним событиям с серьезной и покойной мыслью и постараться понять их смысл". {См.: Сакулин, ч. 1, с. 308.}
   В 1826 г. В. Одоевский переезжает из Москвы в Петербург, женится, поступает на службу в Министерство внутренних дел, где работает в Комитете иностранной цензуры. В это время - и с тех пор на многие годы - его дом становится тем местом, в котором сходилось и сближалось все интересное и талантливое в тогдашнем петербургском обществе "Здесь, - вспоминает М. П. Погодин, - сходились веселый Пушкин в отец Иакинф с китайскими сузившимися глазками, толстый путешественник, тяжелый немец - барон Шиллинг, возвратившийся из Сибири, в живая, миловидная графиня Ростопчина, Глинка и профессор химии Гесс, Лермонтов и неуклюжий, но многознающий археолог Сахаров, Крылов, Жуковский, Вяземский были постоянными посетителями. Здесь впервые явился на сцену большого света и Гоголь...". {Погодин М. П. Воспоминания о князе Владимире Федоровиче Одоевском. - В кн.: В память о князе Владимире Федоровиче Одоевском. М., 1969, с. 57.}
   За время своей петербургской жизни, вплоть до переезда в Москву в 1862 г., В. Одоевский занимал должности помощника директора Публичной библиотеки и директора Румянцевского музея, участвовав в создании Русского музыкального общества и консерватории, издавав совместно с А. П. Заблоцким (с 1843 г.) журнал для народного чтения под названием "Сельское чтение", поместив в нем множество статей научно-популяризаторского и дидактического характера. Восторженно писал об этом издании В. Г. Белинский: "Колоссальный успех "Сельского чтения" основан был на глубоком знании быта, потребностей и самой натуры русского крестьянина и на таланте, с каким умели издатели воспользоваться этим знанием. Поэтому в два года разошлось до тридцати тысяч двух первых книжек "Сельского чтения". Подобный успех имеет великое значение, свидетельствуя, что издатели "Сельского чтения" умели угадать, что нужно для чтения простому народу.. .". {Белинский В. Г. Сельское чтение, книжка третья... - Полн. собр. соч., Т. IX. М, 1955, с. 302.}
   Важными общественными трудами и начинаниями занят был В. Одоевский до самой смерти. В последние годы жизни - он умер 27 февраля 1869 г. - он изучает стенографию, дело тогда мало кому известное, интересуется вопросами тюремной реформы, пишет статью по поводу лекций по физике проф. Любимова. В записной книжке В. Одоевского сохранилась запись, которая прекрасно его характеризует: "Смеются надо мной, что я всегда занят! Вы не знаете, господа, сколько дела на сем свете; надобно вывести на свет те поэтические мысли, которые являются мне и преследуют меня; надобно вывести те философские мысли, которые открыл я после долгих опытов и страданий; у народа нет книг, - и у нас нет своей музыки, своей архитектуры; медицина в целой Европе еще в детстве; старое забыто, новое неизвестно; наши народные сказания теряются; древние открытия забываются; надобно двигать вперед науку; надобно выкачивать из-под праха веков ее сокровища..." {См.: Одоевский В. Ф. Романтические повести. Л., 1929, с. 68.} При всей разносторонности трудов и дарований В. Одоевского главным делом его жизни была литература, поэзия. Он был литератором по преимуществу, писателем по призванию. Он был писателем-романтиком. Еще в бытность свою воспитанником Московского университетского пансиона В. Одоевский увлекается идеями Шеллинга, которые навсегда стали для него "душевным делом". Философией Шеллинга в 20-е годы XIX в. увлекались все любомудры. И не одни только любомудры. Для русской литературы первой трети XIX в. - и прежде всего литературы романтической - Шеллинг значил едва ли не больше, чем для литературы немецкой.
   А. И. Тургенев называл Шеллинга "первой теперь мыслящей головой я Германии". {Тургенев А. И. Хроника русского. Дневники. М.-Л., 1964, с. 293 (запись в дневнике от 12 VII 1825).}
   Профессор Давыдов, один из пропагандистов философского учения Шеллинга в России и учитель В. Одоевского по пансиону, писал о Шеллинге: "...от него ум получил вдохновение и указание пути к желаемой философии безусловного...". {Давыдов И. Возможна ли у нас германская философия. Московитянин, 1841, ч. 2, э 4, с. 390.}
   Д. В. Веневитинов признавался в письме к А. И. Кошелеву, что Шеллинг был для него "источником наслаждения и восторга". {Веневитинов Д. В. Полн. собр. соч. М., 1034, с. 306 (письмо от 25 IX 1825).}
   Аполлон Григорьев писал о студентах Московского университета, "отдававших голову и сердце до нравственного запою шеллингизму". {Григорьев А. Мои литературные и нравственные скитальчества. - Полн. собр. соч. и писем. Т. I. Пг., 1918, с. 43.}
   Смысл и основания этого "массового" увлечения Шеллингом в России становятся понятными из признания Е. Баратынского, который шеллингианцем в философском смысле никогда не был. Имея в виду Шеллинга, Баратынский писал Пушкину: "...я очень обрадовался случаю познакомиться с немецкой эстетикой. Нравится в ней собственная ее поэзия, но начала ее, мне кажется, можно опровергнуть философически...". {Баратынский Е. А. Стихотворения, поэмы, проза, письма. М., 1951, с. 486, письмо от 5-20 I 1826. - Ср. высказывания о Шеллинге человека нашей эпохи: "В самом Шеллинге жило непосредственное поэтическое чувство природы: вот почему его философские произведения похожи на поэмы" (Жирмунский В. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1914, с. 50).}
   При всем различии точек зрения на философию Шеллинга-Баратынского, с одной стороны, и любомудров, с другой, - общим для них было то, что больше всего они ценили в учении Шеллинга его поэтический строй и поэтические основания. Сам Шеллинг любил повторять, что его философия "не только возникла из поэзии, но и стремилась возвратиться к этому своему источнику". {Гайм Р. Романтическая школа. Вклад в историю немецкого ума. М., 1891, с. 540.} Это, может быть, и было в Шеллинге дороже всего В. Одоевскому и любомудрам. В "Психологических заметках" В. Одоевский писал: "...в наш век наука должна быть поэтическою". {См. настоящее издание, с. 216. - В дальнейшем ссылки даются в тексте.} Для него поэтическая наука и поэтическое знание были прежде всего цельными и всеобъемлющими знаниями, "касающимися всех сторон природы" человека, способными "освободить дух от ограниченности, одностороннего образования". {См. составленные В. Одоевским "Афоризмы из различных писателей, по части современного германского любомудрия" (Мнемозина, ч. II, М., 1824, с. 76).} Цельный человек и цельное знание - это любимая и постоянная идея-мечта В. Одоевского, которая зародилась в нем под влиянием Шеллинга и немецкой романтической философии и еще более того под влиянием самой русской действительности.
   Мыслящие люди последекабрьской поры, к которым принадлежал В. Одоевский, трагически переживали ту всеобщую разъединенность, дисгармонию, которая так характерна была для русской жизни, особенно со второй половины 20-х годов, и которая обусловливалась в одинаковой мере как ростом в общественных отношениях разъединяющей буржуазности, так и усилившимся после поражения декабристов сознанием "полного разрыва между Россией национальной и Россией европеизированной". {См.: Герцен А. И. О развитии революционных идей в России, - Собр. соч. в тридцати томах. Т. 7. М., 1956, с. 214.} Мечта В. Одоевского о цельном человеке и цельном знании - это романтическое выражение глубокой тоски его и его современников по тому социальному, национальному и человеческому единству, которого так не хватало в реальной жизни! Борьба с унизительной и опасной односторонностью человека и человеческого знания станет одним из главных дел Одоевского-писателя именно потому, что это было живое и жизненное дело.
   Если Шеллинг был учителем В. Одоевского в "любомудрии", то одним из первых литературных его учителей был В. А, Жуковский. Поэзией Жуковского В. Одоевский увлекался, тоже еще учась в пансионе, и навсегда сохранил верность этому увлечению. Жуковский был близок и дорог ему больше всего романтическим и высоконравственным обликом своей личности и своих стихов. В 1849 г., будучи уже автором "Русских ночей", В. Одоевский так будет вспоминать о годах пребывания в пансионе и своем преклонении перед Жуковским: "Мы теснились вокруг дерновой скамейки, где каждый по очереди прочитывал Людмилу, Эолову арфу, Певца в стане Русских воинов, Теона и Эсхина; в трепете, едва переводя дыхание, мы ловили каждое слово, заставляли повторять целые строфы, целые страницы, и новые ощущения нового мира возникали в наших душах и гордо вносились во мрак тогдашнего классицизма, который проповедовал нам Хераскова и не понимал Жуковского... Стихи Жуковского были для нас не только стихами, но было что-то другое под звучною речью, они уверяли нас в человеческом достоинстве, чем-то невыразимым обдавали душу - и бодрее душа боролась с преткновениями науки, а впоследствии - с скорбями жизни. До сих пор стихами Жуковского обозначены все происшествия моей внутренней жизни до сих пор запах тополей напоминает мне Теона и Эсхина...". {Сакулин, ч. 1, с. 90-91.}
   Начало литературной деятельности В. Одоевского относится к середине 20-х годов, к периоду любомудрия и издания альманаха "Мнемозина". Он писал и раньше - еще в пансионе, - но как оригинальный писатель он впервые заявил о себе на страницах альманаха, который издавал совместно с Кюхельбекером, а несколько позднее - на страницах "Московского вестника", "Московского телеграфа" и других журналов 20-х годов, зарекомендовавших себя как издания, где пропагандировались свежие литературные и философские идеи.
   Уже в первом номере "Мнемозины" печатается оригинальное произведение В. Одоевского, озаглавленное "Старики, или Остров Панхаи (Дневник Ариста)". В этом рассказе-притче символически и сатирически изображаются современная жизнь и современные люди. Символический характер картины делает ее обобщенной. Автор выступает в рассказе одновременно и сатириком и философом. Так будет во многих произведениях В. Одоевского - и ранних, и зрелых.
   В. Одоевский уже в самых ранних рассказах заявляет о себе как о представителе того литературного течения, к которому принадлежали и другие любомудры и которое получило наименование философского романтизма. Течение это характеризовалось прежде всего тенденцией к объединению философии с поэзией, стремлением к философскому содержанию и к философским формам в литературе. Это стремление видно было уже в рассказе "Старики, или Остров Панхаи". Оно заметно и в других ранних произведениях В. Одоевского: например, в его апологах "Дервиш", "Солнце и младенец", "Алогий и Епименид" и др., также напечатанных на страницах альманаха "Мнемозина".
   Апологи В. Одоевского - это маленькие рассказы-притчи, построенные чаще всего на восточном материале, с прямым или легко подразумеваемым поучением. В них писатель говорит о мудрости и мудрецах, о знании и воображении, о высоких истинах, облеченных в земную и прекрасную одежду, о поэте и поэзии. При этом герои апологов - не столько люди, сколько идеи, на первом плане в них не события, а авторские раздумья и авторские уроки.
   В художественном отношении большинство апологов не выдерживают строгой критики. Мысль в них кажется слишком оголенной, изображение - вялым, прямые авторские рассуждения занимают в композиции апологов непропорционально большое место. Но за этими недостатками ранней философской прозы В. Одоевского можно увидеть и некоторые общие, типологические черты как его собственной поэтики, так и поэтики некоторых других любомудров. Поэт-любомудр А. С. Хомяков, в некоторых отношениях близкий В. Одоевскому, писал о себе: "Без притворного смирения я знаю про себя, что мои стихи, когда хороши, держатся мыслью, т. е. прозатор везде проглядывает...". {Xомяков А. С. Полн. собр. соч. Т. VIII. М., 1900, с. 200 (письмо к А. Н. Попову 1850 г.).}
   Расцвет литературного творчества В. Одоевского приходится на 30-е и начало 40-х годов. Он пишет в это время много и в разных жанрах. Но при этом круг его основных идей и внутренние тенденции его творчества остаются довольно устойчивыми и определенными. В его произведениях легко отыскать единую концепцию жизни и человека. Как бы ни было различно все написанное В. Одоевским в эти годы, в авторе каждого из произведений легко узнать автора "Русских ночей", с широтой его взгляда и интересов, с его своеобразным универсализмом, с высоким уровнем его нравственных требований, сильным общественным темпераментом, внутренней свободою и оригинальностью мысли.
   Одно из самых значительных произведений В. Одоевского 30-х годов сборник рассказов под названием "Пестрые сказки". Сборник этот вышел в свет в 1834 г. Применительно к рассказам, вошедшим в сборник, наименование "сказки" явно условное. Во всяком случае ассоциаций с фольклорной поэтикой рассказы В. Одоевского не вызывают. Его сказки сугубо литературны в своей основе. Это сказки иронические и сатирические, с господством в них стихии фантастического и одновременно социально-бытового.
   Самое фантастическое в сказках В. Одоевского заключается в причудливом и свободном смешении необыкновенного и повседневного, бытового. Такое соединение "несоединимого" заключает в себе как возможность сильный художественный эффект, и эта возможность хорошо реализуется писателем и используется им в целях обличения. Элементы необычного и фантастического выводят реальное из привычного ряда, как бы "остраняют" его, позволяют читателю свежо и по-новому увидеть то, что по рутинности воспринималось им автоматически, не задерживая его внимания. Это поэтика, близкая петербургским повестям Гоголя. Она предвещает вместе с тем существенные черты сатирической (в том числе и сказочной) поэтики Щедрина. Как у Щедрина, - раньше, чем у Щедрина, - фантастическое у В. Одоевского служило особой формой иносказания и сатиры.
   В "Сказке о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем", входившей в состав сборника "Пестрые сказки", к приказному Севастьянычу, вполне земному человеку, мастеру на всякие хитрые дела и любителю опробовать "домашней желудочной настойки", является некто невидимый, "какое-то лицо без образа", выпросить свое собственное утерянное тело. По этому случаю под диктовку потерпевшего составляется казенная бумага:
   "И Севастьяныч снова принялся за перо.
   "Сего 20 октября ехал я в кибитке, по своей надобности, по реженскому тракту, на одной подводе, и как на дворе было холодно, и дороги Реженского уезда особенно дурны..."
   - Нет, уж на этом извините, - возразил Севастьяныч, - этого написать никак нельзя, это личности, а личности в просьбах помещать указами запрещено...
   - По мне, пожалуй; ну, так просто: на дворе было так холодно, что я боялся заморозить свою душу, да и вообще мне так захотелось скорее приехать на ночлег... что я не утерпел... и по своей обыкновенной привычке выскочил из моего тела..." (Повести, с. 89).
   Здесь все удивительно живо и правдоподобно при всем неправдоподобии случая и обстоятельств. Необыкновенное происшествие обставлено у В. Одоевского обыкновенными и очень жизненными деталями, приметами быта. Об этом обыкновенном и бытовом говорится в стиле официального - тоже заурядного - судопроизводства. Но все дело в том, что почти заурядные приметы и детали реального мира через свою связь с необыкновенным и фантастическим приобретают крупные масштабы, становятся в точном смысле слова зримыми. Мелочь делается вовсе не мелочью; выявляется истинный нравственный и социальный смысл - али, лучше сказать, бессмыслица - того, что для привычного, рутинного читательского сознания представлялось как бы нормой и что на самом деле не было нормальным.
   Мы уже говорили, что это похоже на манеру Гоголя. Теперь добавим я этому и уточним: это похоже на сатирическую манеру Гоголя в его повести "Нос". О сходстве сказки-новеллы В. Одоевского и повести Гоголя говорилось в научной литературе неоднократно. "Сказка о мертвом теле" даже в мелких деталях напоминает "Нос" Гоголя", - писала Е. Хин (Повести, с. 465). Значение сходства "в мелких деталях" едва ли следует акцентировать: гораздо важнее близость в поэтике. Автор "Пестрых сказок" и перекликался с Гоголем, и отчасти предугадывал иные его достижения и открытия. Следует здесь напомнить, что "Пестрые сказки" выходили "под присмотром" Гоголя (см. письмо Гоголя к А. С. Данилевскому от 8 февраля 1883 г.) и пользовались его сочувствием.
   Свои сказки В. Одоевский недаром назвал "пестрыми". Сказки оказались непохожими друг на друга - "пестрыми" - не только по тематике, но и отчасти по манере, в какой они написаны. Так, "Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту" кажется на первый взгляд похожей на сказку о мертвом теле. Она тоже фантастична по своему сюжету. Но, в отличие от сказки о мертвом теле, она носит к тому же аллегорический и дидактический характер. В творчестве В. Одоевского сказка эта и эти ее особенности не были исключительными. Автору "Русских ночей" с самого начала его литературного пути свойствен был пафос дидактика.
   Вот к чему сводится та необыкновенная история, о которой рассказывается в сказке о девушках. Заморский басурман запер в своей лавке зазевавшуюся красавицу и переделал ее на свой лад, напичкав ее романами мадам Жанлис, заплесневелыми сенсациями, итальянскими руладами, добавив к этому "полную горсть городских сплетен, слухов в рассказов". Между тем случайный покупатель, молодой человек, влюбился в красавицу-куклу, купил ее для себя, любовался ею, а когда узнал, что кукла живая, пытался сделать ее снова человеком. Но тщетно: кукла оставалась куклой и не способна была чувствовать по-человечески
   Аллегория В. Одоевского оказывается весьма прозрачной, как и ее урок. Несмотря на это, дидактизм сказки не производит впечатления поверхностного и он не разрушает поэзии. Сам фантастический колорит произведения делает заключенное в нем поучение не плоским и не навязчивым. Сказка кончается таким назиданием: "А кто всему виною? сперва басурмане, которые портят наших красавиц, а потом маменьки, которые не умеют считать дальше десяти. Вот вам и нравоучение" (Повести, с. 100).