– Да, – продолжала первая говорящая, – там по крайней мере есть общество; если не элита, то хоть достаточно образованное, чтобы можно было поговорить. Здесь никого нет, абсолютно никого, за пределами аристократии. Мне невыносимы эти жены и дочери торговцев, с которыми мы вынуждены общаться. Пусть они богаты, пусть считают себя значительными людьми. Они не могут думать ни о чем, кроме своей королевы.
– Это правда.
– И говорю тебе, Корнелия, если титулованная леди, пусть из самых неродовитых, кивнет им издали головой, они будут об этом помнить всю жизнь и говорить ежедневно. Только подумай о том старом банкире, к которому мама отвела нас вчера на обед. У него под стеклом на каминной доске туфелька самой королевы. И с каким жаром этот старый сноб о ней рассказывает! Как он ее заполучил; и как он благодарен, что может передать это ценное наследство своим детям, таким же снобам, как он сам! Тьфу! Их снобизм невыносим! Среди американских торговцев по крайней мере мы свободны от такого опыта. Даже самый скромный галантерейщик постыдится так себя вести!
– Верно, верно! – согласилась Корнелия; она помнила своего отца, скромного хозяина магазина в Покипси (Небольшой городок в штате Нью-Йорк. – Прим. перев.); он бы этого стыдился.
– Да, – продолжала Джули, возвращаясь к первоначальной теме, – из всех городов мира мне подавай Нью-Йорк. Я могу сказать о нем, как сказал Байрон об Англии: «Я люблю тебя со всеми твоими недостатками!» Хотя подозреваю, что когда знаменитый поэт написал эти всюду цитируемые строки, ему страшно надоела Италия и глупая графиня Гвиччоли.
– Ха-ха-ха! – рассмеялась кузина из Покипси, – Какая ты девушка, Джули! Я рада, что тебе нравится наш родной Нью-Йорк.
– А кому он не нравится? С его веселыми приятными жителями? Признаю, у него много недостатков; ужасное муниципальное управление, всеобщая политическая коррупция. Эти пятна на нем когда-нибудь будут излечены. Его большое щедрое сердце, ирландское по происхождению, не затронуто разложением.
– Ура! Ура! – воскликнула Корнелия, вскакивая с места и хлопая в маленькие ладоши. – Я рада, кузина, что ты так говоришь об ирландцах!
Не забудем, что она сама дочь ирландца.
– Да, – в третий раз повторила Джули.– Из всех городов мне нужен только Нью-Йорк! Теперь я убеждена, что это лучший город в мире!
– Не торопись так со своими заключениями, моя милая. Подожди, пока мы не увидим Париж! Может, тогда твое мнение изменится!
Эти слова произнесла миссис Гирдвуд, вошедшая в комнату при последних словах дочери.
– Я уверена, что оно не изменится, мама. И твое тоже. Париж будет точно таким, как Лондон: тот же эгоизм, те же социальные различия, тот же снобизм. Не сомневаюсь, что все монархические страны таковы.
– О чем ты говоришь, девочка? Франция – республика.
– Прекрасная республика, в которой президентом племянник императора – и сам диктатор! Как рассказывают газеты, он ежедневно отбирает у своего народа все новые права!
– Ну, дочь моя, мы к этому не имеем никакого отношения. Несомненно, эти горячие революционные головы нуждаются в успокоении, и Наполеон для этого самый подходящий человек. Я уверена, Париж нам понравится. Старые титулованные семейства, казалось, уничтоженные революцией, снова поднимают головы. Говорят, их поддерживает новый правитель. Возможно, нам удастся кое с кем из них познакомиться. Они совсем не такие, как эта хладнокровная английская аристократия.
Последнее замечание было произнесено с горечью. Миссис Гирдвуд провела в Лондоне уже несколько месяцев; и хотя остановилась в отеле Кларендон, этом каравансарае титулованных путешественников, ей не удалось быть представленной никому из них.
Американское посольство отнеслось к ней очень вежливо. И посол, и секретарь – последний был известен своим вежливым отношением ко всем соотечественникам, без различия класса, – к мужчинам и особенно к женщинам. Посольство сделало все, что могло, для леди, путешествующей без рекомендаций. Но как бы богата она ни была, какими бы красивыми ни были следующие за ней девушки, миссис Гирдвуд не смогла попасть ко двору, так как не были известны ее предки.
Конечно, многое можно было сказать в ее пользу; но тогдашний американский посол пресмыкался перед английской аристократией и очень боялся быть скомпрометированным своими представлениями.
Мы не будем здесь называть его имени. Читатель, знакомый с историей дипломатии, вспомнит его сам.
При таких обстоятельствах честолюбивая вдова должна была испытать разочарование.
Ей легко было быть представленной обычным жителям Англии. За нее говорило ее богатство. Но титулованные! Они оказались еще менее доступными, чем в Ньюпорте: эти самые Дж., и Л., и Б. Титулованные и нет, они оставались теми же самыми. Миссис Гирдвуд обнаружила, что простой деревенский сквайр так же недоступен для нее, как пэры королевства: эрлы, маршалы или герцоги!
– Это неважно, девочки! – утешала она дочь и племянницу, когда впервые поняла свое реальное положение. – Скоро приедет его светлость, и тогда все будет в порядке.
Она имела в виду мистера Свинтона, который обещал отправиться за ней «следующим пауоходом».
Но пришел следующий пароход, а в списке пассажиров не было никакого мистера Свинтона, не было и никого с титулом «лорд».
Еще один пароход, и следующий, и еще с полдесятка, и по-прежнему никакого Свинтона. О нем не пишут газеты, и он не приходит в отель Кларендон!
Неужели с вельможей, путешествующим инкогнито, произошел несчастный случай? Или, к раздражению миссис Гирдвуд, он забыл свое обещание?
В любом случае он должен был бы написать. Джентльмен поступил бы так – если он жив.
Но и о смерти не сообщалось в газетах. Вдова не могла пропустить такое сообщение: не зря она ежедневно читала лондонскую «Таймс» и внимательно изучала списки прибывших.
В конце концов она начала думать, что вельможа, с которым они познакомились в Ньюпорте и которого принимали на Пятой авеню, никакой не вельмажа. А если вельможа, то вернулся на родину под другим именем и теперь сторонится их.
Ее не утешало, что очень многие соотечественники, такие же путешественники, как они, ежедневно наносили им визиты; среди них и господа Лукас и Спиллер – так звали приятеля мистера Лукаса. Они тоже путешествовали и недавно приехали в Англию.
Но ни у кого из них не было интересовавших миссис Гирдвуд сведений. Никто не знал, где находится мистер Свинтон.
Со времени обеда на Пятой авеню они его не видели и ничего о нем не слышали.
Стало совершенно очевидно, что он вернулся в Англию и не хочет их видеть – миссис Гирдвуд и девушек.
Таково было ее заключение.
Этой мысли было достаточно, чтобы заставить ее покинуть страну; и она решила уехать – отчасти в поисках титула, который ее дочь должна найти в Европе; а отчасти для завершения того, что ее соотечественники называют «европейским туром».
Дочь оставалась равнодушна к планам матери, а племянница, конечно, не возражала.
Они продолжили путешествие.
Глава XXIX
Пропавший лорд
Через десять дней после отъезда миссис Гирдвуд к дежурному аристократического отеля Кларендон в Лондоне обратился джентльмен. Он задал вопрос:
– Не остановилась ли в отеле семья Гирдвуд: леди средних лет с двумя молодыми леди, дочерью и племянницей? Служанкой у них негритянка.
– Такая семья здесь останавливалась – недели две назад. Они оплатили своей счет и уехали.
Служащий особо подчеркнул слова об уплате счета. С его точки зрения, это лучшее свидетельство респектабельности клинетов.
– Вы не знаете, куда они направились?
– Бог знает, сэр. Адрес не оставили. Они как будто янки – американцы, я хочу сказать, – ответил служитель, поправляясь из опасения нанести оскорбление. – Очень респектабельные люди, поистине леди, особенно молодые. Осмелюсь сказать, что они, наверно, отправились назад в Штаты. Я слышал, они так называют свою страну.
– В Штаты! Не может быть, – словно про себя произнес незнакомец. – Давно ли они выехали из отела?
– Примерно две недели назад. Могу посмотреть в книгу, если хотите.
– Пожалуйста.
Цербер Кларендона – для простого человека, пытающегося проникнуть в это аристократическое заведение, он не добрее семиглавого пса – вернулся в свою будку и принялся изучать журнал регистрации отъездов.
Это его побудила сделать внешность джентльмена, задавшего вопрос. «Настоящий джентльмен» – решил служитель.
– Выехали 25-го, – сообщил он, отрываясь от регистратора. – Лорд С. и леди С.; преподобный Огастус Стэнтон; герцогиня П.; миссис Гирдвуд с семьей – это они. Выехали двадцать пятого, сэр.
– Двадцать пятого. А в котором часу?
– Ну, этого я не помню. Видите ли, в этот день многие приезжали и уезжали. Их имена в начале спика. Я думаю, они уехали утренним поездом.
– Вы уверены, что они не оставили никакой записки?
– Могу спросить внутри. На чье имя?
– На имя Свинтона – Ричарда Свинтона.
– Мне кажется, они несколько раз спрашивали об этом имени. Да, старая леди, мать молодых, я хочу сказать. Сейчас проверю насчет записки.
Служащий исчез в отеле, оставив мистера Свинтона у входа.
Мрачное лицо бывшего гвардейца снова просветлело. Приятно слышать, что о нем спрашивали. Он надеялся, что найдется записка, которая даст след.
– Ничего нет, – был разочаровывающий ответ служащего.
– Вы говорите, они расспрашивали о Свинтоне. Спрашивали у вас? – Вопрос был задан в сопровождении предложенного портсигара.
– Спасибо, сэр, – ответил польщенный служащий, принимая предложенную сигару. – Вопрос передали мне из их номера. Спрашивали, не приходил ли мистер Свинтон и не оставил ли карточки. Спрашивали также о лорде. Но не называли его имени. Никакого лорда не было – по крайней мере к ним.
– А навещали ли их другие джентльмены? Сигара покажется вам хорошей… Я только что привез их из Америки. Возьмете еще? В Лондоне они редкость.
– Вы очень добры, сэр. Спасибо! – и служащий взял вторую сигару.
– О, да, их навещало несколько джентльменов. Не думаю, чтобы среди них были лорды. Возможно. Леди кажутся очень респектабельными. Очень.
– А не знаете ли адреса этих джентльменов? Я задаю этот вопрос, потому что леди мои родственницы, и, может быть, у джентльменов я узнаю, куда они уехали.
– Мне они были незнакомы; в отеле их никто не знает. Я у этой двери стою десять лет и ни разу раньше их не видел.
– А не вспомните, как они выглядели?
– Помню. Один из них приходил часто и выходил вместе с леди. Плотный джентльмен со светлыми волосами и круглым полным лицом. Иногда с ним был другой джентльмен, помоложе и с худым лицом. Они часто ездили верхом с молодыми леди. Ездили на Роттен Роу. И еще, я думаю, в оперу.
– А имен их вы не знаете?
– Нет, сэр. Они приходили и уходили, не оставляя карточки; отослали только в первый раз, а я тогда не заметил имени. Они спрашивали, дома ли миссис Гирдвуд, а потом поднимались в номер, который занимала семья. Похоже, они близкие друзья.
Свинтон понял, что больше этот человек никакими сведениями не располагает. Он повернулся, собираясь уходить; служащий предупредительно распахнул дверь.
Но тут в голову Свинтону пришел еще один вопрос.
– Миссис Гирдвуд ничего не говорила о том, что собирается вернуться – в отель, я хочу сказать?
– Не знаю, сэр. Если минутку подождете, я спрошу.
Снова оракул исчез внутри; и опять отрицательный ответ.
– Проклятая неудача! – шипел Свинтон сквозь зубы, спускаясь по ступенкам отеля и останавливаясь на плитах тротуара внизу. – Проклятая неудача! – повторил он, нерешительно поворачиваясь и двигаясь по улице «наших лучших магазинов».
– Один из них, конечно, Лукас, второй – этот нахал. Я должен был бы знать, что они уедут из Нью-Йорка, ничего мне не сказав. Должно быть, уплыли на следующем пароходе; пусть меня повесят, если я не начинаю думать, что то посещение игорного дома было ловушкой – заранее обдуманным планом, чтобы помешать мне следовать за ними. Клянусь Богом, план удался! Несколько месяцев пришлось добывать деньги на обратный проезд! Я приехал, а их нет; и один Бог знает, где они! Будь проклята эта неудача!
Рассуждения мистера Свинтона объясняют, почему он раньше не появился в отеле на Бонд-стрит, и показывают, что миссис Гирдвуд ошибалась, думая, что он о них забыл.
Тысяча долларов, помещенных в Нью-Йоркский банк, были всеми его деньгами; после продажи драгоценностей жены, которые и так были заложены, выяснилось, что можно оплатить только один билет через океан.
Фэн не соглашалась оставаться – Бродвей оказался для нее менее удачен, чем Риджент-стрит, и им обоим пришлось остаться в Америке, пока не раздобудут денег на два билета.
Со всем талантом мистера Свинтона к карточной игре на это ушло несколько месяцев.
После отъезда из Нью-Йорка его друга мистера Лукаса он больше не встречал голубой – только ястребов.
Земля свободы для него не годилась. Птица на ее гербе, истинный представитель рода хищников, казалось, вполне соответствует характеру граждан, и как только было получено достаточно денег, чтобы купить два места на «кунарде» – второго класса, разумеется, – супруги отправились в поисках более подходящего климата.
Вернулись они в Лондон, располагая только одежой, которая была на них; сняли квартиру в дешевом районе, в котором почти каждая улица, площадь, парк и терраса носили имя Вестберн.
Дойдя до конца Бонд-стрит, Свинтон повернул в ту сторону; сев на двухпенсовый «бас», он вскоре вышел недалеко от своего жилища.
***
– Уехали! – воскликнул он, входя в недавно снятую квартиру и обращаясь к красивой женщине, живущей с ним.
Это была Фэн – раздраженная и напряженная, но снова в женском платье. Фэн, у которой почти отрасли прекрасные волосы, больше не одетая лакеем, но вернувшая себе достоинство жены!
– Уехали? Из Лондона? Или только из отеля?
Вопрос свидетельствует, что она по-прежнему в курсе планов мужа.
– И оттуда и оттуда.
– Но ты ведь знаешь, куда они уехали?
– Нет.
– Думаешь, они покинули Англию?
– Не знаю что и подумать. Выехали из Кларендона двадцать пятого – десять дней назад. И как ты думаешь, кто приходил к ним в гости?
– Не знаю.
– Угадай.
– Не могу.
Она могла догадаться. У нее была одна мысль, но она держала ее при себе, как и другие мысли об этом человеке. И если бы произнесла его имя, оно прозвучало бы «Мейнард».
Но она ничего не сказала, предоставляя мужу возможность объяснить.
Он так и поступил, развеяв ее догадку.
– Это был Лукас. Тот крепкоголовый грубиян, с которым мы встретились в Ньюпорте, а потом в Нью-Йорке.
– Да; лучше бы ты с ним никогда не встречался. Он оказался бесполезным спутником, Дик.
– Знаю. Может, я с ним еще посчитаюсь.
– Итак, они уехали. Вероятно, это конец. Ладно, пусть будет так, мне все равно. Я довольна уже тем, что снова оказалась в моей родной старой Англии.
– В такой дешевой квартире?
– В любой. Лачуга здесь лучше дворца в Америке! Я предпочитаю жить на лондонском чердаке или в такой жалкой квартире, чем стать хозяйкой богатого дома на Пятой авеню, в котором ты с таким удовольствием обедал. Ненавижу эту республиканскую страну!
Слова вполне достойны произнесшей их женщины.
– Я еще стану хозяином, – ответил Свинтон, имея в виду не страну, а дом на Пятой авеню. – Стану его хоязином, даже если на это придется потратить десять лет.
– Ты намерен отправиться за ними?
– Конечно. Я не собираюсь сдаваться.
– Может, ты упустил последнюю возможность. Этот мистер Лукас мог попасть в милость леди.
– Ба! Мне нечего опасаться с этой стороны – такой простой и некрасивый тип! Конечно, он тоже охотится на нее. Что с того? Он не того стиля, который нравится мисс Джули Гирдвуд. К тому же, у меня есть основания полагать, что матушка этого не допустит. Если я и упустил возможность, то за это нужно благодарить только тебя!
– Меня! А я тут при чем, хотела бы я знать?
– Если бы не ты, я был бы здесь несколько месяцев назад; и сумел бы помешать их отъезду; или, еще лучше, нашел бы предлог отправиться с ними. Вот что я мог бы сделать. Мы потеряли много времени, добывая деньги на два билета.
– Конечно! И я должна за это отвечать? Мне кажется, я свое дело сделала. Похоже, ты забыл, что продал мои золотые часы, мои кольца и браслеты, даже мой бедный футляр для карандашей!
– А кто все это тебе дал?
– Как хорошо, что ты это вспомнил! Я жалею, что принимала все это!
– А я – что давал.
– Негодяй!
– Ты ловко подбираешь слова – все отвратительные.
– У меня есть для тебя еще одно, еще отвратительней! Трус !
Это его проняло. Возможно, единственное слово, способное его затронуть: он не только чувствовал, что это правда – он знал, что жена знает это.
– Что ты хочешь этом сказать? – спросил он, неожиданно покраснев.
– То что сказала. Ты трус и знаешь об этом! Ты можешь оскорбить женщину, если тебе не грозит опасность; но когда против тебя мужчина, ты трусишь и ни на что не способен. Вспомни Мейнарда!
Впервые подобное обвинение было произнесено открыто; хотя не один раз с Ньюпорта думала она о той хитрости, с помощью которой ее муж избежал встречи с человеком, имя которого она произнесла. Он считал, что она только подозревает и ничего не знает о содержании письма, доставленного слишком поздно. Он изо всех сил старался это скрыть. Судя по ее словам, она знает все.
И она действительно знала. Джеймс, коридорный, рассказал ей, о чем говорят слуги в отеле; добавив к этому свои собственные наблюдения, она все поняла. Она знала, что ее подозрения тревожат Свинтона; но ее знание вывело его из себя.
– Повтори! – воскликнул он, вскакивая на ноги. – Повтори, и клянусь Господом, я разобью тебе голову!
С этой угрозой он схватил стул и занес его над ее головой.
Хотя они и раньше часто ссорились, но до такого никогда не доходило. Он угрожает ударить ее. Она не обладает ни ростом, ни силой – только красотой, а ее муж – и тем и другим. Но она по-прежнему не верила, что он ее ударит; и понимала, что если дрогнет, должна будет всегда ему покоряться. Даже не сможет демонстрировать вызов.
Поэтому она сказала еще резче:
– Повторить? Помнишь Мейнарда? Мне не нужно тебе напоминать: ты и так не забудешь его!
Не успела она произнести эти слова, как тут же о них пожалела. И у нее были для этого основания: стул с грохотом опустился ей на голову, и она упала на пол!
Глава XXX
В Тюильри
Есть в анналах Парижа день, который всегда будет вспоминаться со стыдом, печалью и негодованием.
И не только парижанами, но всеми французами, которые в этот день перестали быть свободными.
Для парижан в особенности это горький день; и его годовщина во французской столице не проходит без слез в каждом доме, без дрожи каждого сердца.
Это было второго декабря 1851 года.
Утром этого дня в комнате в Тюильри встретились пять человек. Комната та же самая, в которой несколько месяцев назад готовился описанный нами заговор.
Встреча была устроена с аналогичной целью; но если не считать совпадающего числа участников, только один из них был прежним. Это он председательствовал и на прошлой встрече– президент Франции!
Было и другое странное совпадение – в титулах: потому что присутствовали граф, маршал, дипломат и князь. Единственное отличие заключалось в том, что все они принадлежали к одному народу – к французам.
Это были граф де М., маршал Сент-А., дипломат ла Г. и князь С. Хотя, как уже говорилось, цель у них была такая же, сама встреча проходила совсем по-другому. Прежняя встреча напоминала сходку грабителей, готовящихся к делу. Эта – тоже, только на более поздней стадии, когда нужно уже выступать.
Первая встреча должна была покончить со свободой в Европе. Эта – тоже со свободой, но одной Франции.
В первом случае цель казалась далекой, и для ее достижения должны были использоваться храбрые солдаты на поле битвы. Во втором – цель близка и достигается трусливыми убийствами на улицах, уже подготовленных к этой цели.
Как будет достигнута эта цель, станет ясно из разговора, который происходил в комнате заговорщиков.
Не было ни насмешливых речей, ни обмена шутками, как в тот раз, когда собравшихся веселил англичанин. На этот раз положение было слишком серьезным для шуток, слишком близка возможность намеченного убийства.
Не было в комнате и обычного спокойствия. Люди заходили и выходили, офицеры в мундирах и в полном вооружении. В комнату заходили генералы, полковники и капитаны, делали доклады, получали приказы и снова выходили.
А отдавал приказы не президент Франции, главнокомандующий армиями, а другой из пятерых пристутствующих. На время он стал самым значительным из них!
Это был граф де М.
Не будь его, заговор, веоятно, никогда не удался бы и Франция все еще была свободной.
Это был странный, ужасный кризис, и человек дела, стоящий спиной к огню в камине, по привычке раздвинув фалды сюртука, был отчасти в ужасе. Несмотря на выпивку и многочисленные выкуренные сигары, он не мог сдержать дрожи.
Де М. видел это, видел и убийца алжирских арабов, некогда бродячий музыкант, а теперь маршал.
– Послушайте! – воскликнул грешный, но храбрый граф. – Больше не должно быть полумер, никаких уступок! Мы приняли решение и должны выполнять его! Кто из вас боится?
– Не я, – ответил Сент-А.
– И не я, – сказал ла Г., бывший биллиардный маркер с лондонской Лейстер-сквер.
– Я не боюсь, – сказал князь. – Но вы считаете это правильным?
Его светлость был единственным из пяти, у кого в сердце сохранилась искра человечности. Бедный слабый человек, он присоединился к остальным только по дружбе.
– Правильным? – повторил ла Г. – А что в этом плохого? Разве правильным будет позволить этим канальям демагогам править Парижем – всей Францией? Вот к чему мы придем, если не будем действовать. Никогда, говорю я!
– И я!
– И мы все!
– Мы должны не только говорить, – сказал де М., взглянув на укротителя булонского орла, который по-прежнему в нерешительности стоял у камина. – Мы должны дать клятву, что сделаем это!
– Послушайте, Луи! – продолжал он фамильярно, обращаясь к принцу-президенту. – Мы все здесь в одной лодке. Вопрос жизни или смерти, и мы должны держаться вместе. Я предлагаю дать клятву.
– Не возражаю, – ответил племянник Наполеона под влиянием человека, которым командовал когда-то его великий дядя. – Я дам любую клятву, какую захотите.
– Довольно! – воскликнул де М., снимая с каминной полки два дуэльных пистолета и кладя их на стол друг на друга накрест. – Вот, господа! Это истинный христианский символ, и над ним мы дадим клятву, что за сегодняшнее дело будем жить и умирать вместе!
– Клянемся крестом!
– Крестом и девой Марией!
– Крестом и девой Марией!
Клятва еще не успела стихнуть у них на устах, как снова растворилась дверь, впустив одного из курьеров в мундире; эти курьеры продолжали непрерывно приходить и уходить.
Все это были офицеры в высоких званиях, люди с бесстрашными злыми лицами.
– Ну, полковник Кардо! – спросил де М., не дожидаясь, пока заговорит президент. – Как дела на бульваре Бастилии?
– Прекрасно, – ответил полковник. – Еще одна порция шампанского, и мои друзья будут в нужном настроении – готовы ко всему!
– Так дайте его им! Вдвое больше, если понадобится! Вот вам деньги для платы в кабаре. Если этого недостаточно, пообещайте заплатить позже. Скажите, что это за счет… а, Лорилар!
Полковник Кардо в яркой форме зуава был забыт или отставлен в сторону, потому что в этот момент в комнату впустили рослого бородатого человека в грязной блузе.
– В чем дело, mon brave (Мой смельчак, фр. – Прим. перев.)?
– Я пришел узнать, в каком часу начинать стрелять с баррикады. Она построена, и мы ждем сигнала.
Лорилар говорил хриплым шепотом.
– Терпение, мой добрый Лорилар! – был ответ. – Дайте вашим друзьям еще по стаканчику, и пусть ждут, пока вы не услышите пушечный выстрел со стороны Мадлен. Постарайтесь не напиваться так, чтобы не услышать его. И еще: не стреляйте в солдат, которые будут штурмовать баррикаду, и не дайте им застрелить вас!
– О последнем я особо позабочусь, ваша милость. Говорите, со стороны Мадлен выстрелит пушка?
– Да; для надежности будет два выстрела, но второго можете не ждать. При первом же начинайте стрельбу холостыми и смотрите не причините вреда нашим храбрым зуавам. Вот кое-что для вас, Лорилар! Когда наше маленькое дело закончится, можете ожидать гораздо больше.
Фальшивый защитник баррикады принял предложенные золотые монеты; с приветствием, какое мог отдать боцман пиратского корабля, он протиснулся в полуоткрытую дверь и исчез.
Продолжали приходить и уходить другие курьеры, в большинстве в военных мундирах, делали свои доклады – иногда открыто, иногда полушифром, и многие из них были навеселе!
В этот день весь гарнизон Парижа был пьян – и готов подавить мятеж, который, как ему объявили, готовится в городе; готов ко всему, даже к убийству всех парижан!
К трем часам дня солдаты были уже готовы к этому. Все шампанское было выпито, сосиски съедены. Солдаты опять проголодались и хотели выпить, но это был голод охотничьих псов и жажда крови.
– Время наступило! – обратился де М. к своим коллегам заговорщикам. – Можно спускать их с поводка! Пусть выстрелит пушка!
Глава XXXI
В отеле Лувр
– Девочки, пора одеваться. Джентльмены будут через полчаса.
Слова эти были произнесены в красивом номере отеля Лувр и обращены к двум молодым леди в элегантном дезабилье; одна из них сидела в кресле, другая лежала на диване.