– Станислава Феоктистовна, так все же эту историю наизусть знают! Вы сами раза три, не меньше, ее слышали.
– Я не слышала, – подала голос молчавшая до сей поры Наталья Белкина. – Вот сейчас из ваших бурных диалогов сложила с грехом пополам рваную картинку… Поняла только, что Дегтярева подставили Ненашев и юрист «Атланта». А как этого Чухаева говорить заставили, не знаю… Чего это он через два года после приговора разоткровенничался?
– Ну вот вам, Игорь Владимирович, и свежий слушатель, – с воодушевлением потерла сухонькие ладошки юбилярша. – А мы все и по десятому разу бы с удовольствием послушали про операцию, которую вы блестяще – блестяще, блестяще! И не машите руками! – спланировали.
– Ну что с вами делать? Ладно, расскажу, – сдался Таврин. – Договорился я со знакомыми ребятами из ГАИ, чтобы они машину Чухаева тормознули, когда он из любимого ресторана домой поедет. Перед тем как мужикам отмашку дать, лично убедился, что и выпил наш юрист крепко, и девицу снял. Два часа пришлось в том кабаке протусоваться, заказывал все самое дешевое, не пил ничего, а все равно на две тысячи влетел. Ну да ладно, счет Дегтяреву предъявим. Тормознули, значит, ребята господина Чухаева, а от него за версту коньяком разит. Говорят ему: «Вы пьяны! Давайте на экспертизу!» А он орать начал: «Да я вас в Бутырке сгною! Вы не знаете, какие у меня связи!» Гаишники ему вежливо: «Сгноите, сгноите, только сначала – проедемте на обследование!» Тогда он им начал деньги совать. Хорошие деньги – все из карманов выгреб.
– В другой раз гаишники, может, и польстились бы на денежки, – вставил реплику Бурмистров, – но тут случай особый. Не кто-нибудь, а сам легендарный – говорю без всякой иронии, заметьте – майор Таврин их попросил. Да еще и следил за развитием событий откуда-то из-за угла…
Игорь Владимирович укоризненно взглянул на Бурмистрова, но комментировать его замечание не стал.
– Привезли его в отделение, а там опера, опять же мною подготовленные, дожидаются. Заявляют Чухаеву, что его машина в розыске за наезд на пешехода и оставление места происшествия значится. Юрист им снова всевозможными карами грозит, а они ему спокойно так: «Извините, но вынуждены вас задержать. Так, а машинка-то на Чухаеву Марину Александровну зарегистрирована. Супруга ваша? По доверенности ездите? А где сейчас гражданка Чухаева? Ах, в санатории! Ну что ж, сейчас машину на штрафстоянку, вас – на медосвидетельствование, а с девушки данные и объяснение возьмем – и она сможет ехать домой. Вызовем ее, когда супруга ваша с курортов вернется. Станем вместе разбираться, кто именно за рулем был, когда ДТП произошло». Чухлов, как про жену услышал, про то, что ей с девицей встречу организуют, сам не свой стал. Побелел весь, чуть в обморок не грохнулся. Потом рыдать принялся – мужики говорят, голосил, как раненый медведь. А когда у него уж и рыдать сил не осталось, Михалыч, тамошний старший опер, из обезьянника его к себе в кабинет вытащил и душевный разговор изобразил. Сказал, что хорошо знает рекламное агентство «Атлант», в котором Чухаев трудится, поскольку его близкий друг в расследовании мошенничества с поддельными векселями непосредственное участие принимал. И тут же «задвинул» «дезу», что буквально на днях то дело на пересмотр вернули. Там, дескать, новые обстоятельства открылись, судя по которым «сиделец» совершенно не виновен, его подставили… Чухаев и так был полностью деморализован грядущей разборкой с драгоценной супругой, а тут у него от страха и остатки мозгов отключились. И начал он прямо там, у Михалыча в кабинете каяться и Ненашева валить: дескать, это он меня и поддельные векселя «организовать» заставил, и деньги для «стимулирования» дознания, следствия и судейских давал. Михалыч, не будь дурак, все под протокол. А Чухаев его подписал. Ну и пошло-поехало.
– А потом-то Чухаев прочухал… хм, – ухмыльнулся нечаянному каламбуру Бурмистров, – что на момент его задержания никакого допрасследования еще не было?
– Ну потом-то, наверное, допер, – пожал плечами Таврин. – Только ничего уж изменить-то нельзя было.
– С векселями этими все более-менее ясно, – подвела итог Наталья. – А то, что Ненашев и его команда с Ольгой сотворили, это никто не расследует?
– Давайте сначала окончания эпопеи с векселями дождемся. – Тон майора сразу стал сухим и даже, как показалось Белкиной, раздраженным.
– А зачем дожидаться-то – не понимаю! Наоборот, надо вот прямо сейчас, пока Чухаев этот еще тепленький и адвокатами не наученный, колоть его на участие в эпизоде с отравой. Ведь наверняка это он Ольге психотропное средство подсыпал. Раз у Ненашева именно к юристу такое доверие было – он ему и поручил.
Таврин покачал головой:
– Мнится мне, что Чухаев к Олиному отравлению не причастен. Догадываться кое о чем, конечно, может, но догадки к делу не пришьешь. Нет, это совершенно особый, отдельный случай.
– Ну как же отдельный?! – продолжала упорствовать Белкина. – Когда все в крепкий узелок завязано: как только Ольга пришла к вам с просьбой заняться делом Стаса, ее тут же – бац! – и памяти лишили…
– О-о-о! – воскликнул, взглянув на часы Таврин. – Ну и заболтались мы, господа хорошие! А всем, между прочим, завтра на работу.
Гости задвигали стульями, разом загомонили: «И правда, засиделись!» «Мне еще в химчистку заехать надо!», «А я обещал дочке в Америку отзвониться!». Уже в прихожей, в суетливой толчее, Бурмистров попросил Гольдберга подбросить его «до центра». А, дождавшись, когда авто психолога вырулит из тесного двора, сказал:
– Мне с вами серьезно поговорить нужно. Про Ольгу. Только вы мне сначала скажите: она вправду все вспомнила?
Гольдберг помотал головой:
– Нет, конечно. Какие-то моменты – особо эмоциональные – в памяти действительно всплыли, но по большей части она составила свое прошлое из чужих воспоминаний: моих, Костиных, Натальи Белкиной.
– А Дегтярева? Вернее, не его самого, а про то, что между ними было, как он к ней относился, как изменял – она знает только со слов Белкиной?
– В общем, да. И внутри у нее очень сильный протест против образа, который из Натальиных рассказов предстает.
– То есть она его по-прежнему любит?
– А вот это не знаю. И потом – ну что такое любовь? Страсть, сексуальное влечение – их можно зафиксировать с помощью приборов, поскольку это уже область физиологии. У человека при виде объекта пульс учащается, давление повышается. А любовь? Ведь это может быть и жертвенность, и желание опекать, заботиться. Чувствовать себя спасителем, наконец. Не думаю, чтобы Ольга пылала к Дегтяреву страстью. Просто у Уфимцевой какое-то гипертрофированное, я бы даже сказал, патологическое чувство долга. А вы, – Михаил Иосифович повернул лицо к пассажиру-собеседнику и улыбнулся, – вы ей, Гена, нравитесь. И даже больше. Поверьте мне как человеку, который чуть не вдвое старше вас, и как классному – если верить отзывам коллег! – психологу.
– Хорошо бы, – обронил Геннадий и почему-то отвернулся к окну.
– Я не слышала, – подала голос молчавшая до сей поры Наталья Белкина. – Вот сейчас из ваших бурных диалогов сложила с грехом пополам рваную картинку… Поняла только, что Дегтярева подставили Ненашев и юрист «Атланта». А как этого Чухаева говорить заставили, не знаю… Чего это он через два года после приговора разоткровенничался?
– Ну вот вам, Игорь Владимирович, и свежий слушатель, – с воодушевлением потерла сухонькие ладошки юбилярша. – А мы все и по десятому разу бы с удовольствием послушали про операцию, которую вы блестяще – блестяще, блестяще! И не машите руками! – спланировали.
– Ну что с вами делать? Ладно, расскажу, – сдался Таврин. – Договорился я со знакомыми ребятами из ГАИ, чтобы они машину Чухаева тормознули, когда он из любимого ресторана домой поедет. Перед тем как мужикам отмашку дать, лично убедился, что и выпил наш юрист крепко, и девицу снял. Два часа пришлось в том кабаке протусоваться, заказывал все самое дешевое, не пил ничего, а все равно на две тысячи влетел. Ну да ладно, счет Дегтяреву предъявим. Тормознули, значит, ребята господина Чухаева, а от него за версту коньяком разит. Говорят ему: «Вы пьяны! Давайте на экспертизу!» А он орать начал: «Да я вас в Бутырке сгною! Вы не знаете, какие у меня связи!» Гаишники ему вежливо: «Сгноите, сгноите, только сначала – проедемте на обследование!» Тогда он им начал деньги совать. Хорошие деньги – все из карманов выгреб.
– В другой раз гаишники, может, и польстились бы на денежки, – вставил реплику Бурмистров, – но тут случай особый. Не кто-нибудь, а сам легендарный – говорю без всякой иронии, заметьте – майор Таврин их попросил. Да еще и следил за развитием событий откуда-то из-за угла…
Игорь Владимирович укоризненно взглянул на Бурмистрова, но комментировать его замечание не стал.
– Привезли его в отделение, а там опера, опять же мною подготовленные, дожидаются. Заявляют Чухаеву, что его машина в розыске за наезд на пешехода и оставление места происшествия значится. Юрист им снова всевозможными карами грозит, а они ему спокойно так: «Извините, но вынуждены вас задержать. Так, а машинка-то на Чухаеву Марину Александровну зарегистрирована. Супруга ваша? По доверенности ездите? А где сейчас гражданка Чухаева? Ах, в санатории! Ну что ж, сейчас машину на штрафстоянку, вас – на медосвидетельствование, а с девушки данные и объяснение возьмем – и она сможет ехать домой. Вызовем ее, когда супруга ваша с курортов вернется. Станем вместе разбираться, кто именно за рулем был, когда ДТП произошло». Чухлов, как про жену услышал, про то, что ей с девицей встречу организуют, сам не свой стал. Побелел весь, чуть в обморок не грохнулся. Потом рыдать принялся – мужики говорят, голосил, как раненый медведь. А когда у него уж и рыдать сил не осталось, Михалыч, тамошний старший опер, из обезьянника его к себе в кабинет вытащил и душевный разговор изобразил. Сказал, что хорошо знает рекламное агентство «Атлант», в котором Чухаев трудится, поскольку его близкий друг в расследовании мошенничества с поддельными векселями непосредственное участие принимал. И тут же «задвинул» «дезу», что буквально на днях то дело на пересмотр вернули. Там, дескать, новые обстоятельства открылись, судя по которым «сиделец» совершенно не виновен, его подставили… Чухаев и так был полностью деморализован грядущей разборкой с драгоценной супругой, а тут у него от страха и остатки мозгов отключились. И начал он прямо там, у Михалыча в кабинете каяться и Ненашева валить: дескать, это он меня и поддельные векселя «организовать» заставил, и деньги для «стимулирования» дознания, следствия и судейских давал. Михалыч, не будь дурак, все под протокол. А Чухаев его подписал. Ну и пошло-поехало.
– А потом-то Чухаев прочухал… хм, – ухмыльнулся нечаянному каламбуру Бурмистров, – что на момент его задержания никакого допрасследования еще не было?
– Ну потом-то, наверное, допер, – пожал плечами Таврин. – Только ничего уж изменить-то нельзя было.
– С векселями этими все более-менее ясно, – подвела итог Наталья. – А то, что Ненашев и его команда с Ольгой сотворили, это никто не расследует?
– Давайте сначала окончания эпопеи с векселями дождемся. – Тон майора сразу стал сухим и даже, как показалось Белкиной, раздраженным.
– А зачем дожидаться-то – не понимаю! Наоборот, надо вот прямо сейчас, пока Чухаев этот еще тепленький и адвокатами не наученный, колоть его на участие в эпизоде с отравой. Ведь наверняка это он Ольге психотропное средство подсыпал. Раз у Ненашева именно к юристу такое доверие было – он ему и поручил.
Таврин покачал головой:
– Мнится мне, что Чухаев к Олиному отравлению не причастен. Догадываться кое о чем, конечно, может, но догадки к делу не пришьешь. Нет, это совершенно особый, отдельный случай.
– Ну как же отдельный?! – продолжала упорствовать Белкина. – Когда все в крепкий узелок завязано: как только Ольга пришла к вам с просьбой заняться делом Стаса, ее тут же – бац! – и памяти лишили…
– О-о-о! – воскликнул, взглянув на часы Таврин. – Ну и заболтались мы, господа хорошие! А всем, между прочим, завтра на работу.
Гости задвигали стульями, разом загомонили: «И правда, засиделись!» «Мне еще в химчистку заехать надо!», «А я обещал дочке в Америку отзвониться!». Уже в прихожей, в суетливой толчее, Бурмистров попросил Гольдберга подбросить его «до центра». А, дождавшись, когда авто психолога вырулит из тесного двора, сказал:
– Мне с вами серьезно поговорить нужно. Про Ольгу. Только вы мне сначала скажите: она вправду все вспомнила?
Гольдберг помотал головой:
– Нет, конечно. Какие-то моменты – особо эмоциональные – в памяти действительно всплыли, но по большей части она составила свое прошлое из чужих воспоминаний: моих, Костиных, Натальи Белкиной.
– А Дегтярева? Вернее, не его самого, а про то, что между ними было, как он к ней относился, как изменял – она знает только со слов Белкиной?
– В общем, да. И внутри у нее очень сильный протест против образа, который из Натальиных рассказов предстает.
– То есть она его по-прежнему любит?
– А вот это не знаю. И потом – ну что такое любовь? Страсть, сексуальное влечение – их можно зафиксировать с помощью приборов, поскольку это уже область физиологии. У человека при виде объекта пульс учащается, давление повышается. А любовь? Ведь это может быть и жертвенность, и желание опекать, заботиться. Чувствовать себя спасителем, наконец. Не думаю, чтобы Ольга пылала к Дегтяреву страстью. Просто у Уфимцевой какое-то гипертрофированное, я бы даже сказал, патологическое чувство долга. А вы, – Михаил Иосифович повернул лицо к пассажиру-собеседнику и улыбнулся, – вы ей, Гена, нравитесь. И даже больше. Поверьте мне как человеку, который чуть не вдвое старше вас, и как классному – если верить отзывам коллег! – психологу.
– Хорошо бы, – обронил Геннадий и почему-то отвернулся к окну.