Страница:
Мы вдруг стали евреями и вегетарианцами. Подумать только, а ведь до этого мама была по-настоящему плотоядной! Я еще могла бы смириться с традиционными пятничными ужинами: зажженные свечи, испеченная хала… Но отказаться от чизбургеров? Это было выше моих сил.
Я переехала жить к папе и Марджори, которая, конечно, приютила, но не особо пыталась скрыть свое отношение ко мне – как к тяжкому бремени. Однажды мы собрались попить кофе, и я случайно услышала, как Марджори шептала своей подруге: оказывается, принимать меня в своем доме было ее долгом. Ее христианским долгом. Марджори больше беспокоило то, что я оказалась некрещеной, чем тот факт, что я – темнокожая. И это было совсем неплохо: в конце концов, всегда существовала вероятность того, что я приму Иисуса Христа в качестве своего Спасителя, но я никогда не смогла бы изменить цвет своей кожи.
Я любила своего папу, поэтому не возражала против необходимости делить ванную с моими сводными сестрами и обитать в маленькой сырой спальне, расположенной в подвале дома. Я не возражала против молитв перед приемами пищи, ведь отец с его новой женой, по крайней мере, давали мне достаточно бекона… о-о-о-о, этого восхитительного бекона! Каждое утро у меня была яичница с беконом. Я даже не возражала против частых посещений церкви, потому что мальчики, прислуживавшие в алтаре, были очень симпатичными.
Моей матери все это не нравилось, но она твердо следовала своим собственным курсом, откровенно закрывая глаза на мое поведение. Пока я оставалась с мамой на праздники, которые она хотела отмечать, ее не заботило то, чем я занимаюсь оставшуюся часть времени. Если я проводила праздничный день с мамой, зажигая менору, она спокойно относилась к тому, что потом я отправлялась домой к папе, чтобы наполнять подарками рождественские чулки. У меня хватало ума не рассказывать матери о религиозной молодежной организации, к которой Марджори уговаривала меня присоединиться, или о том, как папа намекнул, что неплохо бы мне принять крещение.
Я избежала спасения души, отправившись в колледж. Там, будучи на втором курсе, я познакомилась с Патриком. Он жил в моем студенческом общежитии, и в момент нашей встречи, когда этот симпатяга улыбнулся мне, я решила: парень – просто душка! Высокий, светловолосый, румяный и… католик. Причем ярый католик, такой, который может без запинки назвать имена всех святых мучеников. Я была от него без ума.
Мне нравится думать о жизни как об огромном, бескрайнем пазле с таким количеством деталей, что, независимо от того, сколько раз ты их соединишь, эта картина все равно никогда не будет сложена. Встреча с Патриком была кульминацией ста тысяч альтернатив. К нему вела лишь одна дорожка, но именно ее я в конечном счете и выбрала. Независимо от того, чем все это закончилось, я сделала свой выбор в пользу Патрика – и, хотя всегда считала, что никогда не буду тратить время на пустые сожаления о нашем романе, сейчас казалось, что подобные чувства начинают шевелиться в душе.
Я думала, что знала, каково это – любовь с привлекательным парнем, который великолепно целуется. Думала, что знала, ради чего был этот трехлетний роман, длившийся все время обучения в колледже, ради чего я хранила верность, даже когда все мои друзья трахались как кролики, отбросив целомудрие. Любовь терпелива, любовь добра, не так ли? Любовь прощает все?
Именно в это я тогда и верила. Но теперь не была такой убежденной сторонницей подобных взглядов.
В наш выпускной год Патрик опустился на одно колено и сделал мне предложение, держа достойное принцессы кольцо с бриллиантом в одной руке и букет из дюжины красных роз – в другой. Мы назначили дату. Мы планировали свадьбу.
И за две недели до того, как мы должны были проследовать к алтарю в церкви моего отца, я узнала, что Патрик мне лгал – все это время.
Конечно, меня воспитывали без старомодных моралей, но тогда я без колебаний разорвала эти дурацкие отношения.
Прошла неделя. Я слышала звук голосов, когда проходила мимо квартиры Алекса, и видела, как приезжает и уезжает его машина, но с ним самим не сталкивалась. Мне пришлось смотреть «Гордость и предубеждение» в одиночестве, и я почему-то винила в этом Патрика.
Неделя перед Рождеством обычно слишком хлопотная для большинства людей, даже для тех, кто не отмечает праздник, и мой список важных неотложных дел оказался таким же длинным, как у остальных. Я не нарядила елку, зато купила подарки. Потом провела целый день с папой и его семьей, хотя мои братья и их жены с детьми не смогли к нам присоединиться. А еще умудрилась нахватать срочных дизайнерских заказов в виде постпраздничных рекламных кампаний и нескольких портретных фотосессий людей, желавших отослать свои снимки вместе с рождественскими подарками друзьям и родственникам.
У маленькой девочки в видоискателе моей камеры не было крыльев, но она казалась настоящим ангелочком. Четыре года, копна черных кудряшек, капризно надутые губки цвета свежего бутона розы и сложенные на коленях ручки. Крошечная, озорная версия Ширли Темпл[12], включая платьице с бантом на талии.
– Нет! Нет, нет, нет! – Она упрямо топнула ножкой, надулась и сердито посмотрела на меня.
– Пиппа, лапочка! Улыбнись для фотографии, пожалуйста!
Пиппа взглянула на своего папочку Стивена и снова топнула ножкой.
– Мне не нравится это платье! И эта лента на голове!
Упрямица сорвала бант со своих волос и бросила на пол, а потом, чтобы красноречиво продемонстрировать нам всю силу своей ненависти, наступила на него туфельками из лакированной кожи.
– Это ты во всем виновата, – огорошил меня другой папа Пиппы, Девон.
Я удивленно подняла бровь:
– Ну и дела! Спасибо…
Девон рассмеялся, когда Стивен поднял бант и попытался спасти внешний вид дочери.
– Она упряма, только и всего. Многим напоминает тебя.
– Пиппа, принцесса, ну пожалуйста…
– О, и причины такого поведения не имеют ничего общего с тем, что папочки совсем ее избаловали? – пробормотала я, сосредоточив внимание на сцене, которая разыгрывалась прямо передо мной. Фокус, вспышка, щелчок… Одним нажатием пальца я запечатлела борьбу между отцом и ребенком.
– Не снимай это! – потребовал Стивен.
Пиппа, смеясь, ускользнула от его хватки и побежала по студии. Каблучки ее туфель глухо стучали по старым деревянным доскам пола, и это был воистину ритм свободы. Она бежала быстро, эта маленькая девочка. Точно так же, как всегда носилась в ее возрасте я.
Девон рассмеялся и откинулся на своем стуле, покачивая головой. Я делала снимок за снимком. Бегущая Пиппа. Стивен, подхвативший дочь так, что она повисла вверх тормашками. Красивое платьице Пиппы задралось, демонстрируя веселенькие детские трусики, а упругие кудряшки заметались по полу. Потом отец и дочь крепко прижались друг к другу. И наконец, я сфотографировала уже двух папочек с их маленькой девочкой: любовь, связывавшая эту троицу, была явной, осязаемой вещью, которую я не могла проконтролировать или отредактировать – лишь запечатлеть своей камерой.
– Пиппа, сделай это для папочки, – уговаривал Стивен. – Мне нужна твоя красивая фотография, я хочу отправить ее бабуле и дедуле.
Губки цвета розового бутона снова сжались, маленькие красивые бровки нахмурились, но Пиппа, наконец, тяжело вздохнула, совсем как крошечная старушка:
– Ох, ну ладно. Хорошо.
Стивен поставил дочь на перевернутый деревянный ящик, привел в порядок ее волосы и платье, а потом сделал шаг назад. Я поймала свою модель в объектив и сделала снимок. Превосходно. Но, стоило мне повернуть камеру, чтобы показать цифровое изображение Девону, как я тут же поняла: этот снимок был не самым удачным, не тем, который стоит корректировать, обрабатывать и отдавать клиентам, чтобы они повесили на стену.
Маленькие ручки обвили мои колени, и я взглянула на поднятое вверх личико.
– Дай посмотреть, Ливия! Дай посмотреть картинку!
Я опустилась на колени перед девчушкой и показала ей фото на экране фотокамеры. Пиппа нахмурилась:
– Мне не нравится!
– Тсс… – заговорщически зашептала я. – Не говори об этом своему папе, а то он заставит тебя сидеть здесь ради нового снимка.
Даже в свои четыре Пиппа была достаточно смышленой, чтобы понять: ее лучшее оружие – улыбка. Девчушка захихикала, и я последовала ее примеру. Когда Пиппа обняла меня, и ее маленькая, мягкая щечка прижалась у моей, я уловила ароматы детского шампуня и смягчающего кондиционера для ткани.
– Почему бы тебе не поиграть с кукольным домиком? – предложила я Пиппе. – Разреши мне показать эти картинки твоим папам.
– Но я тоже хочу смотреть картинки!
– Ты обязательно все посмотришь, – пообещала я, зная, что шалунья будет настаивать на своем, и все-таки не желая потакать каждой ее прихоти, подобно двум любящим папашам. – Но сначала я должна перенести снимки в свой компьютер. Поиграй пока.
– Она тебя слушается, – констатировал Стивен с измученным вздохом, когда Пиппа вприпрыжку побежала в угол, где я поставила свой старый кукольный домик. – Слава богу.
Пожав плечами, я аккуратно вытащила карту памяти из задней части фотокамеры. Я отнесла ее к длинному, видавшему виды столу, который использовала вместо оборудованного рабочего места, и впихнула в кардридер, присоединенный сзади к моему макбуку. Моя программа для обработки фотографий открылась, демонстрируя ряды снимков, которые я сделала. Стивен и Девон подтащили свои стулья к столу и уселись по обе стороны от меня.
– Посмотри-ка на это, – сказал Стивен, показывая на три фотографии. – Великолепно, Лив. Просто изумительно.
Мои щеки залились румянцем от гордости.
– Спасибо.
Нет, серьезно! Ты только посмотри на это! – Девон ткнул пальцем в один из снимков Пиппы. Ее фигурка освещалась лучами, струящимися из находящегося сзади большого, высокого окна, девочка кружилась, и ее платьице легко разлеталось вокруг коленей. – И как только тебе удается так фотографировать?
– Практика. Талант. – Я кликнула на снимок, чтобы увеличить его, и принялась менять некоторые настройки, чтобы выделить контраст света и тени. – По большей части практика.
– Фотографировать может каждый. Но то, что делаешь ты, – искусство. Настоящее искусство. – В голосе Девона звучал благоговейный трепет. Отвернувшись от монитора, он посмотрел на меня. – Представляешь, а она рисует. Пиппа рисует. Педиатр говорит, что дети ее возраста могут только калякать что-то невразумительное, а она уже рисует целые фигуры.
– А я не рисую, – мягко отозвалась я и снова сосредоточила внимание на работе.
– Да я просто рассказываю, – тихо ответил Девон.
Мы еще какое-то время рассматривали фотографии, мои приятели выбрали те, что понравились больше всего, а потом я обработала эти снимки, убрав все недостатки. Я сделала диск для Девона и Стивена, записав туда как подкорректированные фотографии, так и необработанные – на тот случай, если они вдруг понадобятся. Просматривая снимки, я задержалась на изображении Пиппы на фоне окна.
– Я могу использовать эту фотографию для своего портфолио?
– Разумеется. Без проблем! – Девон взял диск и убрал его в сумку, пока Стивен направился к их дочери.
– Спасибо.
Я решила, что напечатаю снимок позже. Снова задержав взгляд на изображении девочки, только на миг, я легким кликом закрыла фотографию, вытащила карту памяти из устройства и снова вставила ее в свою камеру.
– Знаешь, Лив… – Девон немного помедлил, подождав, пока я не посмотрела на него, а потом бросил взгляд в дальний угол студии. – Ты ведь знаешь, что всегда будешь желанной гостьей, в любое время, когда захочешь навестить ее. Заглядывай почаще, мы хотим видеться, не только когда приезжаем сюда ради фотографий или приглашаем тебя к себе. Мы ведь уже договаривались об этом, помнишь? О том, что мы будем очень рады, если ты станешь частью ее жизни.
Я проследила за пристальным взглядом Девона. Неутомимая Пиппа передвинула всю мебель в кукольном домике, поместив кровати в гостиную, а плиту – на чердак. Девочка захихикала, когда Стивен взял одну из кукол и изобразил, будто та разговаривает с другой игрушкой.
– Я понимаю. Спасибо.
Девоном двигали благие намерения, но как я могла признаться ему, что совсем не горю желанием приезжать в их дом, чтобы наблюдать, как они растят моего ребенка? Нет, я, конечно, ценила то, что оставалась частью жизни Пиппы, но разве я ожидала или хотела чего-то большего, чем уже имела? Она была моим ребенком, но я не была ее матерью.
– Еще раз спасибо за фотографии. – Стивен положил чек на мой стол.
Я не стала тут же забирать этот чек. Стивен снова выписал его на слишком большую сумму, а мне не хотелось показаться невежливой, затевая с ним спор о цене. Я любила фотографировать, но одновременно мне нравилось платить по своим счетам. Кроме того, забирая его деньги, я знала: это не одолжение, а плата за работу. Думаю, мы оба предпочитали так думать.
– Ливви, ты приедешь на вечеринку в мой день рождения? Это будет красивый праздник, как у принцессы! – так и крутилась рядом Пиппа. – А еще у меня будет пиньята![13]
Я рассмеялась и накрутила на палец один из ее длинных, шелковистых локонов.
– Красивый, как у принцессы, праздник с пиньятой для Пиппы! Это просто здорово!
Девчушка запрокинула голову, чтобы посмотреть на меня, и зажмурилась от восторга.
– Да! И все мои друзья приедут!
– Тогда, полагаю, мне тоже следует тебя навестить. Я ведь твой друг.
Пиппа на мгновение крепко обняла меня за бедра, но в следующую секунду уже снова принялась скакать вокруг.
– Да, да, ты придешь на мою вечеринку-у-у-у-у! И принесешь подарок!
– Пиппа! – сердито одернул Стивен.
Девон тихо засмеялся и посмотрел мне в глаза. Думаю, он понимал меня гораздо лучше, чем его спутник жизни. Стивен подошел поближе и застыл, нерешительно топчась на месте, потом тоже взглянул на меня. Он ничего не говорил, но и слова-то были сейчас не нужны. Я могла представить, что он чувствует. Мне ничего не оставалось, как посторониться и молча наблюдать за Пиппой, которая продолжала вертеться, уже болтая со своими папами о том, что она хочет съесть на ужин и посмотреть по телевизору, когда они вернутся домой.
– Пойду усажу Пиппу в машину. Нужно пристегнуть ее ремнем на сиденье. Девон? – Стивен взял пальто Пиппы, совершенно непрактичное, белое, с меховым воротником. – Ты идешь?
– Ага. Прямо сейчас, секундочку.
Девон подождал, пока не стихнет отдававшийся эхом по железной лестнице стук ботинок Стивена и кожаных лакированных туфелек Пиппы. Потом натянул свое собственное пальто, из мягкой коричневой кожи, которое доходило ему до середины бедра и носилось под пояс. Что-то в том, как Девон повернул голову, подвязывая пояс, привлекло мое внимание, и я тут же схватилась за камеру, чтобы сделать снимок.
Фотография вышла размытой, но я тут же щелкнула Девона снова, когда он взглянул на меня с застенчивой улыбкой. Не могу сказать точно, что заставило меня броситься его фотографировать – это было нечто неуловимое, то, что не выразишь словами.
– Посмотри-ка назад, вот так.
Увы, не стоило и стараться, момент уже был упущен. Я нажала на кнопку камеры, чтобы разглядеть получившийся не в фокусе снимок, и принялась размышлять, как же его «вытянуть». Девон бросил взгляд мне через плечо и засмеялся.
Я подняла на него глаза:
– Видишь? Это требует практики.
– И таланта, – подхватил он.
Девон был высоким, крупным мужчиной с кожей цвета темной карамели. Он брил голову и носил аккуратно подстриженную козлиную бородку. Каждый раз, когда Девон нагибался, я ожидала услышать треск рвущейся ткани, потому что его рубашки вечно лопались по швам. А еще он был одним из самых нежных и добрых мужчин, которых я когда-либо встречала.
– Тебе стоит еще раз приехать и позволить мне сделать твою фотографию. Только твою.
Девон вскинул бровь.
– Угу!
Я легонько ударила его по руке.
– Мне нравится делать портреты, когда я не работаю на «Фото Фолкс». Во всяком случае, это дало бы мне материал для своего портфолио.
– Посмотрим. – Он пригладил воротник пальто. – Я действительно не шутил, когда говорил с тобой, Лив.
– О моих визитах? Знаю. – Я снова вскинула вверх свою камеру, создав что-то вроде барьера между нами. Мне не хотелось разочаровывать Девона, и я отлично представляла себе, что сделала бы это, сказав правду. Он не понял бы моих чувств к его дочери. Кажется, этого никто не смог бы понять.
– Просто… мы – семья, ясно? Все мы. Я потерял своих родителей много лет назад, а моя сестра со мной не разговаривает. – Девон не стал упоминать причину этого отчуждения, хотя все и так было понятно: это произошло, потому что он был геем. – Семья очень важна. И я не хочу, чтобы ты думала, будто мы не поддержали бы твое желание быть частью жизни Пиппы.
Я кивнула:
– Я знаю, Девон.
– Счастливого Рождества, Лив!
– Спасибо. И тебе того же.
Он нежно коснулся моего плеча и ушел, закрыв за собой дверь. Я же откинулась на своем стуле и открыла папку с фотографиями, которые сделала сегодня.
Семья Девона отказалась от него, в ту пору ему было семнадцать. Это произошло, когда родные узнали, что Девон – гей, ему так и не удалось помириться с родителями до их смерти. Он создал свою собственную семью, собрав вокруг себя многочисленных друзей, чтобы любить и получать любовь взамен.
Пиппа была моим ребенком, но не моей дочерью. Стивен попросил, чтобы меня не указывали в документах в качестве матери Пиппы, и настоял на том, чтобы я отказалась от всех родительских прав после ее рождения. У меня возражений не было. Как-то не подумалось, что любовь Девона к семье настолько все усложнит.
Я бросила взгляд на фотографии маленькой девочки и ее родителей, ее настоящих, истинных родителей. Она была похожа на меня, даже иногда вела себя точно так же, и я радовалась тому, что вижу ее. Но я не была матерью Пиппы – и никогда не стала бы ею. В последний раз посмотрев на снимки, я закрыла папку.
Глава 5
Я переехала жить к папе и Марджори, которая, конечно, приютила, но не особо пыталась скрыть свое отношение ко мне – как к тяжкому бремени. Однажды мы собрались попить кофе, и я случайно услышала, как Марджори шептала своей подруге: оказывается, принимать меня в своем доме было ее долгом. Ее христианским долгом. Марджори больше беспокоило то, что я оказалась некрещеной, чем тот факт, что я – темнокожая. И это было совсем неплохо: в конце концов, всегда существовала вероятность того, что я приму Иисуса Христа в качестве своего Спасителя, но я никогда не смогла бы изменить цвет своей кожи.
Я любила своего папу, поэтому не возражала против необходимости делить ванную с моими сводными сестрами и обитать в маленькой сырой спальне, расположенной в подвале дома. Я не возражала против молитв перед приемами пищи, ведь отец с его новой женой, по крайней мере, давали мне достаточно бекона… о-о-о-о, этого восхитительного бекона! Каждое утро у меня была яичница с беконом. Я даже не возражала против частых посещений церкви, потому что мальчики, прислуживавшие в алтаре, были очень симпатичными.
Моей матери все это не нравилось, но она твердо следовала своим собственным курсом, откровенно закрывая глаза на мое поведение. Пока я оставалась с мамой на праздники, которые она хотела отмечать, ее не заботило то, чем я занимаюсь оставшуюся часть времени. Если я проводила праздничный день с мамой, зажигая менору, она спокойно относилась к тому, что потом я отправлялась домой к папе, чтобы наполнять подарками рождественские чулки. У меня хватало ума не рассказывать матери о религиозной молодежной организации, к которой Марджори уговаривала меня присоединиться, или о том, как папа намекнул, что неплохо бы мне принять крещение.
Я избежала спасения души, отправившись в колледж. Там, будучи на втором курсе, я познакомилась с Патриком. Он жил в моем студенческом общежитии, и в момент нашей встречи, когда этот симпатяга улыбнулся мне, я решила: парень – просто душка! Высокий, светловолосый, румяный и… католик. Причем ярый католик, такой, который может без запинки назвать имена всех святых мучеников. Я была от него без ума.
Мне нравится думать о жизни как об огромном, бескрайнем пазле с таким количеством деталей, что, независимо от того, сколько раз ты их соединишь, эта картина все равно никогда не будет сложена. Встреча с Патриком была кульминацией ста тысяч альтернатив. К нему вела лишь одна дорожка, но именно ее я в конечном счете и выбрала. Независимо от того, чем все это закончилось, я сделала свой выбор в пользу Патрика – и, хотя всегда считала, что никогда не буду тратить время на пустые сожаления о нашем романе, сейчас казалось, что подобные чувства начинают шевелиться в душе.
Я думала, что знала, каково это – любовь с привлекательным парнем, который великолепно целуется. Думала, что знала, ради чего был этот трехлетний роман, длившийся все время обучения в колледже, ради чего я хранила верность, даже когда все мои друзья трахались как кролики, отбросив целомудрие. Любовь терпелива, любовь добра, не так ли? Любовь прощает все?
Именно в это я тогда и верила. Но теперь не была такой убежденной сторонницей подобных взглядов.
В наш выпускной год Патрик опустился на одно колено и сделал мне предложение, держа достойное принцессы кольцо с бриллиантом в одной руке и букет из дюжины красных роз – в другой. Мы назначили дату. Мы планировали свадьбу.
И за две недели до того, как мы должны были проследовать к алтарю в церкви моего отца, я узнала, что Патрик мне лгал – все это время.
Конечно, меня воспитывали без старомодных моралей, но тогда я без колебаний разорвала эти дурацкие отношения.
Прошла неделя. Я слышала звук голосов, когда проходила мимо квартиры Алекса, и видела, как приезжает и уезжает его машина, но с ним самим не сталкивалась. Мне пришлось смотреть «Гордость и предубеждение» в одиночестве, и я почему-то винила в этом Патрика.
Неделя перед Рождеством обычно слишком хлопотная для большинства людей, даже для тех, кто не отмечает праздник, и мой список важных неотложных дел оказался таким же длинным, как у остальных. Я не нарядила елку, зато купила подарки. Потом провела целый день с папой и его семьей, хотя мои братья и их жены с детьми не смогли к нам присоединиться. А еще умудрилась нахватать срочных дизайнерских заказов в виде постпраздничных рекламных кампаний и нескольких портретных фотосессий людей, желавших отослать свои снимки вместе с рождественскими подарками друзьям и родственникам.
У маленькой девочки в видоискателе моей камеры не было крыльев, но она казалась настоящим ангелочком. Четыре года, копна черных кудряшек, капризно надутые губки цвета свежего бутона розы и сложенные на коленях ручки. Крошечная, озорная версия Ширли Темпл[12], включая платьице с бантом на талии.
– Нет! Нет, нет, нет! – Она упрямо топнула ножкой, надулась и сердито посмотрела на меня.
– Пиппа, лапочка! Улыбнись для фотографии, пожалуйста!
Пиппа взглянула на своего папочку Стивена и снова топнула ножкой.
– Мне не нравится это платье! И эта лента на голове!
Упрямица сорвала бант со своих волос и бросила на пол, а потом, чтобы красноречиво продемонстрировать нам всю силу своей ненависти, наступила на него туфельками из лакированной кожи.
– Это ты во всем виновата, – огорошил меня другой папа Пиппы, Девон.
Я удивленно подняла бровь:
– Ну и дела! Спасибо…
Девон рассмеялся, когда Стивен поднял бант и попытался спасти внешний вид дочери.
– Она упряма, только и всего. Многим напоминает тебя.
– Пиппа, принцесса, ну пожалуйста…
– О, и причины такого поведения не имеют ничего общего с тем, что папочки совсем ее избаловали? – пробормотала я, сосредоточив внимание на сцене, которая разыгрывалась прямо передо мной. Фокус, вспышка, щелчок… Одним нажатием пальца я запечатлела борьбу между отцом и ребенком.
– Не снимай это! – потребовал Стивен.
Пиппа, смеясь, ускользнула от его хватки и побежала по студии. Каблучки ее туфель глухо стучали по старым деревянным доскам пола, и это был воистину ритм свободы. Она бежала быстро, эта маленькая девочка. Точно так же, как всегда носилась в ее возрасте я.
Девон рассмеялся и откинулся на своем стуле, покачивая головой. Я делала снимок за снимком. Бегущая Пиппа. Стивен, подхвативший дочь так, что она повисла вверх тормашками. Красивое платьице Пиппы задралось, демонстрируя веселенькие детские трусики, а упругие кудряшки заметались по полу. Потом отец и дочь крепко прижались друг к другу. И наконец, я сфотографировала уже двух папочек с их маленькой девочкой: любовь, связывавшая эту троицу, была явной, осязаемой вещью, которую я не могла проконтролировать или отредактировать – лишь запечатлеть своей камерой.
– Пиппа, сделай это для папочки, – уговаривал Стивен. – Мне нужна твоя красивая фотография, я хочу отправить ее бабуле и дедуле.
Губки цвета розового бутона снова сжались, маленькие красивые бровки нахмурились, но Пиппа, наконец, тяжело вздохнула, совсем как крошечная старушка:
– Ох, ну ладно. Хорошо.
Стивен поставил дочь на перевернутый деревянный ящик, привел в порядок ее волосы и платье, а потом сделал шаг назад. Я поймала свою модель в объектив и сделала снимок. Превосходно. Но, стоило мне повернуть камеру, чтобы показать цифровое изображение Девону, как я тут же поняла: этот снимок был не самым удачным, не тем, который стоит корректировать, обрабатывать и отдавать клиентам, чтобы они повесили на стену.
Маленькие ручки обвили мои колени, и я взглянула на поднятое вверх личико.
– Дай посмотреть, Ливия! Дай посмотреть картинку!
Я опустилась на колени перед девчушкой и показала ей фото на экране фотокамеры. Пиппа нахмурилась:
– Мне не нравится!
– Тсс… – заговорщически зашептала я. – Не говори об этом своему папе, а то он заставит тебя сидеть здесь ради нового снимка.
Даже в свои четыре Пиппа была достаточно смышленой, чтобы понять: ее лучшее оружие – улыбка. Девчушка захихикала, и я последовала ее примеру. Когда Пиппа обняла меня, и ее маленькая, мягкая щечка прижалась у моей, я уловила ароматы детского шампуня и смягчающего кондиционера для ткани.
– Почему бы тебе не поиграть с кукольным домиком? – предложила я Пиппе. – Разреши мне показать эти картинки твоим папам.
– Но я тоже хочу смотреть картинки!
– Ты обязательно все посмотришь, – пообещала я, зная, что шалунья будет настаивать на своем, и все-таки не желая потакать каждой ее прихоти, подобно двум любящим папашам. – Но сначала я должна перенести снимки в свой компьютер. Поиграй пока.
– Она тебя слушается, – констатировал Стивен с измученным вздохом, когда Пиппа вприпрыжку побежала в угол, где я поставила свой старый кукольный домик. – Слава богу.
Пожав плечами, я аккуратно вытащила карту памяти из задней части фотокамеры. Я отнесла ее к длинному, видавшему виды столу, который использовала вместо оборудованного рабочего места, и впихнула в кардридер, присоединенный сзади к моему макбуку. Моя программа для обработки фотографий открылась, демонстрируя ряды снимков, которые я сделала. Стивен и Девон подтащили свои стулья к столу и уселись по обе стороны от меня.
– Посмотри-ка на это, – сказал Стивен, показывая на три фотографии. – Великолепно, Лив. Просто изумительно.
Мои щеки залились румянцем от гордости.
– Спасибо.
Нет, серьезно! Ты только посмотри на это! – Девон ткнул пальцем в один из снимков Пиппы. Ее фигурка освещалась лучами, струящимися из находящегося сзади большого, высокого окна, девочка кружилась, и ее платьице легко разлеталось вокруг коленей. – И как только тебе удается так фотографировать?
– Практика. Талант. – Я кликнула на снимок, чтобы увеличить его, и принялась менять некоторые настройки, чтобы выделить контраст света и тени. – По большей части практика.
– Фотографировать может каждый. Но то, что делаешь ты, – искусство. Настоящее искусство. – В голосе Девона звучал благоговейный трепет. Отвернувшись от монитора, он посмотрел на меня. – Представляешь, а она рисует. Пиппа рисует. Педиатр говорит, что дети ее возраста могут только калякать что-то невразумительное, а она уже рисует целые фигуры.
– А я не рисую, – мягко отозвалась я и снова сосредоточила внимание на работе.
– Да я просто рассказываю, – тихо ответил Девон.
Мы еще какое-то время рассматривали фотографии, мои приятели выбрали те, что понравились больше всего, а потом я обработала эти снимки, убрав все недостатки. Я сделала диск для Девона и Стивена, записав туда как подкорректированные фотографии, так и необработанные – на тот случай, если они вдруг понадобятся. Просматривая снимки, я задержалась на изображении Пиппы на фоне окна.
– Я могу использовать эту фотографию для своего портфолио?
– Разумеется. Без проблем! – Девон взял диск и убрал его в сумку, пока Стивен направился к их дочери.
– Спасибо.
Я решила, что напечатаю снимок позже. Снова задержав взгляд на изображении девочки, только на миг, я легким кликом закрыла фотографию, вытащила карту памяти из устройства и снова вставила ее в свою камеру.
– Знаешь, Лив… – Девон немного помедлил, подождав, пока я не посмотрела на него, а потом бросил взгляд в дальний угол студии. – Ты ведь знаешь, что всегда будешь желанной гостьей, в любое время, когда захочешь навестить ее. Заглядывай почаще, мы хотим видеться, не только когда приезжаем сюда ради фотографий или приглашаем тебя к себе. Мы ведь уже договаривались об этом, помнишь? О том, что мы будем очень рады, если ты станешь частью ее жизни.
Я проследила за пристальным взглядом Девона. Неутомимая Пиппа передвинула всю мебель в кукольном домике, поместив кровати в гостиную, а плиту – на чердак. Девочка захихикала, когда Стивен взял одну из кукол и изобразил, будто та разговаривает с другой игрушкой.
– Я понимаю. Спасибо.
Девоном двигали благие намерения, но как я могла признаться ему, что совсем не горю желанием приезжать в их дом, чтобы наблюдать, как они растят моего ребенка? Нет, я, конечно, ценила то, что оставалась частью жизни Пиппы, но разве я ожидала или хотела чего-то большего, чем уже имела? Она была моим ребенком, но я не была ее матерью.
– Еще раз спасибо за фотографии. – Стивен положил чек на мой стол.
Я не стала тут же забирать этот чек. Стивен снова выписал его на слишком большую сумму, а мне не хотелось показаться невежливой, затевая с ним спор о цене. Я любила фотографировать, но одновременно мне нравилось платить по своим счетам. Кроме того, забирая его деньги, я знала: это не одолжение, а плата за работу. Думаю, мы оба предпочитали так думать.
– Ливви, ты приедешь на вечеринку в мой день рождения? Это будет красивый праздник, как у принцессы! – так и крутилась рядом Пиппа. – А еще у меня будет пиньята![13]
Я рассмеялась и накрутила на палец один из ее длинных, шелковистых локонов.
– Красивый, как у принцессы, праздник с пиньятой для Пиппы! Это просто здорово!
Девчушка запрокинула голову, чтобы посмотреть на меня, и зажмурилась от восторга.
– Да! И все мои друзья приедут!
– Тогда, полагаю, мне тоже следует тебя навестить. Я ведь твой друг.
Пиппа на мгновение крепко обняла меня за бедра, но в следующую секунду уже снова принялась скакать вокруг.
– Да, да, ты придешь на мою вечеринку-у-у-у-у! И принесешь подарок!
– Пиппа! – сердито одернул Стивен.
Девон тихо засмеялся и посмотрел мне в глаза. Думаю, он понимал меня гораздо лучше, чем его спутник жизни. Стивен подошел поближе и застыл, нерешительно топчась на месте, потом тоже взглянул на меня. Он ничего не говорил, но и слова-то были сейчас не нужны. Я могла представить, что он чувствует. Мне ничего не оставалось, как посторониться и молча наблюдать за Пиппой, которая продолжала вертеться, уже болтая со своими папами о том, что она хочет съесть на ужин и посмотреть по телевизору, когда они вернутся домой.
– Пойду усажу Пиппу в машину. Нужно пристегнуть ее ремнем на сиденье. Девон? – Стивен взял пальто Пиппы, совершенно непрактичное, белое, с меховым воротником. – Ты идешь?
– Ага. Прямо сейчас, секундочку.
Девон подождал, пока не стихнет отдававшийся эхом по железной лестнице стук ботинок Стивена и кожаных лакированных туфелек Пиппы. Потом натянул свое собственное пальто, из мягкой коричневой кожи, которое доходило ему до середины бедра и носилось под пояс. Что-то в том, как Девон повернул голову, подвязывая пояс, привлекло мое внимание, и я тут же схватилась за камеру, чтобы сделать снимок.
Фотография вышла размытой, но я тут же щелкнула Девона снова, когда он взглянул на меня с застенчивой улыбкой. Не могу сказать точно, что заставило меня броситься его фотографировать – это было нечто неуловимое, то, что не выразишь словами.
– Посмотри-ка назад, вот так.
Увы, не стоило и стараться, момент уже был упущен. Я нажала на кнопку камеры, чтобы разглядеть получившийся не в фокусе снимок, и принялась размышлять, как же его «вытянуть». Девон бросил взгляд мне через плечо и засмеялся.
Я подняла на него глаза:
– Видишь? Это требует практики.
– И таланта, – подхватил он.
Девон был высоким, крупным мужчиной с кожей цвета темной карамели. Он брил голову и носил аккуратно подстриженную козлиную бородку. Каждый раз, когда Девон нагибался, я ожидала услышать треск рвущейся ткани, потому что его рубашки вечно лопались по швам. А еще он был одним из самых нежных и добрых мужчин, которых я когда-либо встречала.
– Тебе стоит еще раз приехать и позволить мне сделать твою фотографию. Только твою.
Девон вскинул бровь.
– Угу!
Я легонько ударила его по руке.
– Мне нравится делать портреты, когда я не работаю на «Фото Фолкс». Во всяком случае, это дало бы мне материал для своего портфолио.
– Посмотрим. – Он пригладил воротник пальто. – Я действительно не шутил, когда говорил с тобой, Лив.
– О моих визитах? Знаю. – Я снова вскинула вверх свою камеру, создав что-то вроде барьера между нами. Мне не хотелось разочаровывать Девона, и я отлично представляла себе, что сделала бы это, сказав правду. Он не понял бы моих чувств к его дочери. Кажется, этого никто не смог бы понять.
– Просто… мы – семья, ясно? Все мы. Я потерял своих родителей много лет назад, а моя сестра со мной не разговаривает. – Девон не стал упоминать причину этого отчуждения, хотя все и так было понятно: это произошло, потому что он был геем. – Семья очень важна. И я не хочу, чтобы ты думала, будто мы не поддержали бы твое желание быть частью жизни Пиппы.
Я кивнула:
– Я знаю, Девон.
– Счастливого Рождества, Лив!
– Спасибо. И тебе того же.
Он нежно коснулся моего плеча и ушел, закрыв за собой дверь. Я же откинулась на своем стуле и открыла папку с фотографиями, которые сделала сегодня.
Семья Девона отказалась от него, в ту пору ему было семнадцать. Это произошло, когда родные узнали, что Девон – гей, ему так и не удалось помириться с родителями до их смерти. Он создал свою собственную семью, собрав вокруг себя многочисленных друзей, чтобы любить и получать любовь взамен.
Пиппа была моим ребенком, но не моей дочерью. Стивен попросил, чтобы меня не указывали в документах в качестве матери Пиппы, и настоял на том, чтобы я отказалась от всех родительских прав после ее рождения. У меня возражений не было. Как-то не подумалось, что любовь Девона к семье настолько все усложнит.
Я бросила взгляд на фотографии маленькой девочки и ее родителей, ее настоящих, истинных родителей. Она была похожа на меня, даже иногда вела себя точно так же, и я радовалась тому, что вижу ее. Но я не была матерью Пиппы – и никогда не стала бы ею. В последний раз посмотрев на снимки, я закрыла папку.
Глава 5
Я не взяла с собой снимок Пиппы, когда отправилась в гости к отцу на Рождество. Мы никогда не говорили о ней, даже не упоминали о моей беременности, которая оказалась неожиданной и определенно нежеланной для большинства людей в моей жизни. Вместо фотографии я прихватила сумки, полные подарков для детей Синди и Стейси, – а их было, если не ошибаюсь, по четверо у каждой, я давно перестала отслеживать количество своих племянниц и племянников.
У нас был грандиозный ужин с окороком. Мы открыли подарки. Позвонили оба моих брата, и я поговорила с ними. Пропустив мимо ушей вопросы о личной жизни, я похвасталась своей работой – не в «Фото Фолкс», конечно, не снимками школьников и спортивных команд, а рекламными проспектами и плакатами, которые создала для своих личных клиентов. Я расслабилась и наслаждалась обществом близких, надеясь, что они тоже радовались общению со мной.
Я отклонила предложение остаться на ночь и полтора часа ехала до дома, пока мой айпод развлекал меня всем, что только в нем нашлось, – кроме рождественского гимна. В итоге я остановила машину рядом с автомобилем Алекса на моей парковке уже после полуночи.
Прошло уже больше недели с тех пор, как я видела своего соседа и говорила с ним, и я подумала о том, что нужно постучать в его дверь, когда буду проходить мимо. Не то чтобы Алексу требовалось отчитываться передо мной или что-то в этом роде… Фактически до тех пор пока плата за проживание вносилась вовремя, нам было совсем не обязательно пересекаться друг с другом. Но мы ведь общались прежде, и сейчас я скучала по нашим вечерам. Бросив взгляд в сторону его квартиры, я увидела полоску света под дверью. Глубоко вздохнув, я все же решилась постучать. Он не ответил, и моя храбрость тут же улетучилась. Отказавшись от мысли постучать снова, я поднялась по лестнице наверх и уже входила в свою квартиру, когда услышала его голос:
– Оливия?
Лучшая часть катания на лыжах – это самый первый момент, когда ты смотришь вниз с горы. Готовишься оттолкнуться. Разогнаться и устремиться вниз. Полететь. Нечто подобное я ощутила и сейчас.
– Привет, Алекс. Счастливого Рождества!
На нем были джинсы и расстегнутая рубашка с длинными рукавами, открывавшая голый торс. Взъерошенные волосы торчали во все стороны, а одна щека выглядела помятой.
– Счастливого Рождества! Я слышал, как ты пришла.
– Я тебя разбудила? Мне очень жаль.
– Нет, все в порядке. Я находился в построждественском ступоре после плотного ужина.
– Хочешь… войти? – Я открыла дверь пошире.
– Уже поздно, не беспокойся. Я просто хотел отдать тебе это. – Алекс протянул маленькую коробку, обернутую в серебристую бумагу, на которой красовался строгий синий бант.
Я взглянула на коробку, потом подняла глаза на него:
– Ты приготовил для меня подарок?
– Конечно. В это время года подарки как никогда уместны.
– Но у меня ничего для тебя нет.
– Ничего страшного. Просто открой.
– Хорошо, тогда заходи. – Я посторонилась, и Алекс переступил через порог, но так и застыл в дверном проеме.
Коробочка была обернута так, что я могла просто поднять крышку, не срывая бумагу. Внутри, удобно свернувшись на мягком ложе из прелестной ткани, лежал браслет из поделочных камней.
– Как красиво!
– Я рад, что тебе понравилось. Я знаю, это не слишком…
– У меня нет для тебя подарка, – напомнила я. – Браслет очень милый! Право слово, не стоило, Алекс. В самом деле. Но – спасибо.
– Я просто хотел тебе что-нибудь подарить, – сказал он. – Доказать, что я – не полный кретин.
Удивленная, я не удержалась от смеха:
– О боже… Я так не думаю!
– Нет?
– Конечно нет. – Я немного помедлила. – А должна?
Нахмурившись, Алекс внимательно посмотрел на меня.
– Я просто подумал… Ладно, не важно.
– Подумал – о чем?
Он махнул рукой:
– Ни о чем. Правда.
Я хотела надавить на него, настоять на объяснении, но не стала этого делать. Приложив браслет к своему запястью, я приподняла руку и принялась покачивать ею из стороны в сторону, восхищаясь камнями.
– Большое тебе спасибо.
Ни один из нас не двинулся с места. Я подняла большую сумку, полную оставшейся от ужина еды, которую Марджори упаковала для меня.
– Ты не голоден?
Алекс положил руку себе на живот:
– Вау! Мм… нет. Не думаю, что когда-нибудь снова почувствую голод.
Я рассмеялась:
– Завтра передумаешь.
Его губы медленно растянулись в ответной улыбке.
– О да! Уверен, завтра я обязательно захочу поесть.
– Что ж, все понятно. – Мы снова застыли на месте, Алекс по-прежнему не заходил в глубь квартиры, оставаясь в дверном проеме.
– Мне точно не удастся убедить тебя взять кусочек рождественского окорока?
– Хм… а я сегодня окорок так и не поел. У нас было нечто, именуемое «турдакен»[14], можешь себе представить…
– И ты это ел? – снова рассмеялась я. – Ничего себе! Патрик всегда говорил, что хотел приготовить что-то в этом роде на Рождество.
– Ну… да, – отозвался Алекс. – Он пригласил меня к себе.
Я не могла придумать, что на это ответить, только промямлила:
– Никогда это не ела.
– Тебе стоит попробовать. Что ж, мне пора спать. Увидимся, Оливия. Счастливого Рождества.
– Еще раз спасибо за браслет.
– Не стоит благодарности. – Уже уходя, он обернулся через плечо и улыбнулся мне.
Я закрыла за Алексом дверь и прислонилась к ней. Так я и стояла, силясь понять, почему тот простой факт, что Патрик пригласил его к себе на Рождество, имел для меня такое большое значение.
Если феерия Патрика по случаю Рождества и Хануки одновременно была вакханалией еды, музыки и драмы, его новогодний праздничный вечер оказался намного тише. Здесь все еще было в изобилии еды и музыки, но список гостей на этот раз оказался значительно скромнее. Присутствовали сестра Тедди, Сьюзен, со своим тинейджером-сыном Джейденом, обитавшие по соседству Надя и Карлос, а еще несколько друзей Тедди и Патрика, которых я встречала, но не слишком хорошо знала. Да, еще брат Патрика, Шон. Я, наконец.
И разумеется, Алекс Кеннеди.
Он вошел в дом с черного хода, нагруженный свертками в серебристой бумаге с синими бантиками. Я обернулась, подняв глаза от столешницы, где резала сыр и раскладывала новую порцию крекеров. От неожиданности мое сердце глупо подпрыгнуло в груди.
– Алекс!
– Ах, Оливия… – Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами, которые никогда не видели фигурных скобок. Я готова была держать пари, что так и было: эти зубы не выглядели совершенными, хотя небольшой изъян прикуса казался даже милым. – С Новым годом!
У нас был грандиозный ужин с окороком. Мы открыли подарки. Позвонили оба моих брата, и я поговорила с ними. Пропустив мимо ушей вопросы о личной жизни, я похвасталась своей работой – не в «Фото Фолкс», конечно, не снимками школьников и спортивных команд, а рекламными проспектами и плакатами, которые создала для своих личных клиентов. Я расслабилась и наслаждалась обществом близких, надеясь, что они тоже радовались общению со мной.
Я отклонила предложение остаться на ночь и полтора часа ехала до дома, пока мой айпод развлекал меня всем, что только в нем нашлось, – кроме рождественского гимна. В итоге я остановила машину рядом с автомобилем Алекса на моей парковке уже после полуночи.
Прошло уже больше недели с тех пор, как я видела своего соседа и говорила с ним, и я подумала о том, что нужно постучать в его дверь, когда буду проходить мимо. Не то чтобы Алексу требовалось отчитываться передо мной или что-то в этом роде… Фактически до тех пор пока плата за проживание вносилась вовремя, нам было совсем не обязательно пересекаться друг с другом. Но мы ведь общались прежде, и сейчас я скучала по нашим вечерам. Бросив взгляд в сторону его квартиры, я увидела полоску света под дверью. Глубоко вздохнув, я все же решилась постучать. Он не ответил, и моя храбрость тут же улетучилась. Отказавшись от мысли постучать снова, я поднялась по лестнице наверх и уже входила в свою квартиру, когда услышала его голос:
– Оливия?
Лучшая часть катания на лыжах – это самый первый момент, когда ты смотришь вниз с горы. Готовишься оттолкнуться. Разогнаться и устремиться вниз. Полететь. Нечто подобное я ощутила и сейчас.
– Привет, Алекс. Счастливого Рождества!
На нем были джинсы и расстегнутая рубашка с длинными рукавами, открывавшая голый торс. Взъерошенные волосы торчали во все стороны, а одна щека выглядела помятой.
– Счастливого Рождества! Я слышал, как ты пришла.
– Я тебя разбудила? Мне очень жаль.
– Нет, все в порядке. Я находился в построждественском ступоре после плотного ужина.
– Хочешь… войти? – Я открыла дверь пошире.
– Уже поздно, не беспокойся. Я просто хотел отдать тебе это. – Алекс протянул маленькую коробку, обернутую в серебристую бумагу, на которой красовался строгий синий бант.
Я взглянула на коробку, потом подняла глаза на него:
– Ты приготовил для меня подарок?
– Конечно. В это время года подарки как никогда уместны.
– Но у меня ничего для тебя нет.
– Ничего страшного. Просто открой.
– Хорошо, тогда заходи. – Я посторонилась, и Алекс переступил через порог, но так и застыл в дверном проеме.
Коробочка была обернута так, что я могла просто поднять крышку, не срывая бумагу. Внутри, удобно свернувшись на мягком ложе из прелестной ткани, лежал браслет из поделочных камней.
– Как красиво!
– Я рад, что тебе понравилось. Я знаю, это не слишком…
– У меня нет для тебя подарка, – напомнила я. – Браслет очень милый! Право слово, не стоило, Алекс. В самом деле. Но – спасибо.
– Я просто хотел тебе что-нибудь подарить, – сказал он. – Доказать, что я – не полный кретин.
Удивленная, я не удержалась от смеха:
– О боже… Я так не думаю!
– Нет?
– Конечно нет. – Я немного помедлила. – А должна?
Нахмурившись, Алекс внимательно посмотрел на меня.
– Я просто подумал… Ладно, не важно.
– Подумал – о чем?
Он махнул рукой:
– Ни о чем. Правда.
Я хотела надавить на него, настоять на объяснении, но не стала этого делать. Приложив браслет к своему запястью, я приподняла руку и принялась покачивать ею из стороны в сторону, восхищаясь камнями.
– Большое тебе спасибо.
Ни один из нас не двинулся с места. Я подняла большую сумку, полную оставшейся от ужина еды, которую Марджори упаковала для меня.
– Ты не голоден?
Алекс положил руку себе на живот:
– Вау! Мм… нет. Не думаю, что когда-нибудь снова почувствую голод.
Я рассмеялась:
– Завтра передумаешь.
Его губы медленно растянулись в ответной улыбке.
– О да! Уверен, завтра я обязательно захочу поесть.
– Что ж, все понятно. – Мы снова застыли на месте, Алекс по-прежнему не заходил в глубь квартиры, оставаясь в дверном проеме.
– Мне точно не удастся убедить тебя взять кусочек рождественского окорока?
– Хм… а я сегодня окорок так и не поел. У нас было нечто, именуемое «турдакен»[14], можешь себе представить…
– И ты это ел? – снова рассмеялась я. – Ничего себе! Патрик всегда говорил, что хотел приготовить что-то в этом роде на Рождество.
– Ну… да, – отозвался Алекс. – Он пригласил меня к себе.
Я не могла придумать, что на это ответить, только промямлила:
– Никогда это не ела.
– Тебе стоит попробовать. Что ж, мне пора спать. Увидимся, Оливия. Счастливого Рождества.
– Еще раз спасибо за браслет.
– Не стоит благодарности. – Уже уходя, он обернулся через плечо и улыбнулся мне.
Я закрыла за Алексом дверь и прислонилась к ней. Так я и стояла, силясь понять, почему тот простой факт, что Патрик пригласил его к себе на Рождество, имел для меня такое большое значение.
Если феерия Патрика по случаю Рождества и Хануки одновременно была вакханалией еды, музыки и драмы, его новогодний праздничный вечер оказался намного тише. Здесь все еще было в изобилии еды и музыки, но список гостей на этот раз оказался значительно скромнее. Присутствовали сестра Тедди, Сьюзен, со своим тинейджером-сыном Джейденом, обитавшие по соседству Надя и Карлос, а еще несколько друзей Тедди и Патрика, которых я встречала, но не слишком хорошо знала. Да, еще брат Патрика, Шон. Я, наконец.
И разумеется, Алекс Кеннеди.
Он вошел в дом с черного хода, нагруженный свертками в серебристой бумаге с синими бантиками. Я обернулась, подняв глаза от столешницы, где резала сыр и раскладывала новую порцию крекеров. От неожиданности мое сердце глупо подпрыгнуло в груди.
– Алекс!
– Ах, Оливия… – Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами, которые никогда не видели фигурных скобок. Я готова была держать пари, что так и было: эти зубы не выглядели совершенными, хотя небольшой изъян прикуса казался даже милым. – С Новым годом!