Мэгги Стивотер. Вечность

   Но превращаться было нельзя. Чтобы удерживать голову над водой в волчьем обличье, придется плыть. А плыть вечно я не смогу.
   Нужно было поскорее выбраться на берег. Я не то поплыла, не то побрела вперед в холодной воде. Не может быть, чтобы отсюда не было выхода. Рука ткнулась в отвесный земляной обрыв, уходящий вертикально вверх. Нащупать, где он кончается, я не смогла. Желудок скрутился в узел.
   «Нет, – сказала я себе твердо. – Никаких превращений. Не сейчас».
   Я двинулась вдоль стены, ощупывая ее в поисках какой-нибудь возможности выбраться. Она бесконечно тянулась в обе стороны и вверх. Я попыталась уцепиться за что-нибудь, но пальцы лишь скребли слежавшуюся землю, а корни обрывались под моим весом, и я каждый раз падала обратно в холодную жижу. Меня била дрожь от холода и приближающегося превращения. Я закусила ледяную нижнюю губу, чтобы не тряслась.
   Звать на помощь было бесполезно.
   Но что еще мне оставалось? Превратиться в волчицу значило погибнуть. В волчьем обличье я могла продержаться на воде лишь ограниченное время. Внезапно подобная смерть показалась мне чудовищной: в полном одиночестве, в чужом теле, которое никто никогда не сможет опознать.
   Холод проникал под кожу, растекался по жилам, выпуская наружу дремавший во мне недуг. Нет, нет, нет. Но сопротивляться было бесполезно: кровь застучала в пальцах, кожа натянулась и вспухла, приобретая другую форму.
   Вокруг меня с плеском заколыхалась вода: тело мое начало корежить.
   Я звала Сэма, пока не позабыла человеческую речь.

18

СЭМ

   – Так вот где творятся чудеса, – протянул Коул. – Когда ты наденешь трико?
   Мы стояли у служебного входа «Корявой полки», книжного магазина, где я время от времени жил. Из-за грозы я толком не выспался, после вчерашних новостей на работу идти не хотелось, но просить отгул было уже поздно. Пришлось ехать. Впрочем, должен признать, что привычная рутина помогла мне слегка отвлечься от тревожных мыслей. Привычная, если не считать Коула. Обычно, отправляясь на работу, я оставлял его дома и не слишком об этом задумывался. Однако сегодня утром, готовясь уходить, оглянулся, увидел его молчаливое наблюдение за моими сборами и спросил, не хочет ли он поехать со мной. Пока о приглашении я не пожалел, но ощущения все еще не утратили новизны.
   Коул, щурясь, смотрел на меня с первой ступеньки небольшой лестницы, держась обеими руками за перила. На голове у него был тщательно уложенный беспорядок. В рассеянном утреннем свете он выглядел спокойным и расслабленным. Для отвода глаз.
   – Трико? – переспросил я.
   – Ну да, как у всех супергероев, – пояснил Коул. – Сэм Рот, оборотень ночью, специалист в области книготорговли днем. И еще, наверное, тебе нужен плащ.
   – А как же, – отозвался я, отпирая дверь. – В нашей стране такой ужасающе низкий процент читающего населения, что без плаща не продашь и кулинарной книги. Если кто-нибудь придет, не маячь на виду, ладно?
   – Те, кто ходит по книжным магазинам, меня точно не узнают, – хмыкнул Коул. – Главный вход в вашей лавке такой же затрапезный, как и служебный?
   Все магазины на улице выходили в один и тот же узкий проезд, заставленный разрисованными помойными бачками, заросший пышным бурьяном и усеянный полиэтиленовыми пакетами, избежавшими гибели и зацепившимися за основания лестниц. Сюда не заходил никто, кроме владельцев и персонала; эта разруха мне даже нравилась – все было в таком состоянии, что я не чувствовал себя обязанным попытаться навести порядок.
   – С этой стороны магазин все равно никто не видит, – пожал я плечами. – Какая разница, как он выглядит?
   – Примерно как шестой трек в альбоме. – Коул ухмыльнулся какой-то одному ему понятной шутке. – Есть ли у нас план, мистер Фикс?^[5]
   Я открыл дверь.
   – План? Я работаю до обеда. Изабел обещала забежать, рассказать, что ей удалось разузнать со вчерашнего вечера. Потом, может быть, я натяну тебе на голову мешок и мы сходим куда-нибудь перекусить.
   Вся подсобка была завалена бумагой и коробками, приготовленными на выброс. Я аккуратистом никогда не был, а Кэрин, владелица магазина, завела замысловатую систему ведения документации, разобраться в которой было под силу лишь ей самой. Когда Грейс впервые увидела бедлам в подсобке, она пришла в ужас. Коул же принялся задумчиво разглядывать канцелярский нож и стопку перехваченных резинкой закладок, пока я включал свет.
   – Положи, где взял, – велел я.
   Пока я готовился к открытию магазина, Коул повсюду таскался за мной по пятам, заложив руки за спину, как сорванец, которому строго-настрого приказали ничего не испортить. Он выглядел тут совершенно чужеродно, холеный дерзкий хищник, крадущийся между залитых солнцем стеллажей, которые рядом с ним выглядели грубой поделкой деревенского плотника. Интересно, он сознательно напускал на себя такой вид или это было побочное действие его самоощущения? А еще больше меня занимал вопрос, может ли человек подобного склада, пламенное солнце, жить в таком городке, как Мерси-Фоллз.
   Я перехватил пристальный взгляд Коула и смутился. Потом открыл переднюю дверь, настроил кассу, включил музыку. Обстановка магазина едва ли была в его вкусе, но когда он стал оглядываться вокруг, меня охватила гордость. В это место было вложено немало моей души.
   Внимание Коула привлекла застланная ковром лестница в дальней части магазина.
   – Что там, наверху? – поинтересовался он.
   – Поэзия и кое-какие специальные издания. А также воспоминания о нас с Грейс, слишком пронзительные, чтобы переживать их заново в эту минуту.
   Коул взял с полки какой-то женский романчик, рассеянно его пролистал и сунул обратно. Он пробыл здесь пять минут и уже маялся от скуки. Я взглянул на часы, узнать, сколько осталось до того момента, когда Кэрин придет меня сменить. Внезапно эти четыре часа показались очень долгими. Из каких филантропических побуждений я притащил сюда Коула?
   И тут, отвернувшись к кассе, я краем глаза кое-что заметил. Это был один из тех мимолетных взглядов, когда впоследствии изумляешься: как много, оказывается, ты успел ухватить за единственный миг. Один из тех взглядов, когда вместо ожидаемой, ничего не значащей картинки получаешь моментальный снимок, намертво врезающийся в память. Это была Эми Брисбен, которая как раз в эту секунду проходила мимо нашей витрины к себе в студию. Одной рукой она придерживала ремешок сумочки, переброшенный через плечо, как будто опасалась, что та в любой миг может съехать. На ней был светлый газовый шарф, а на лице застыло отсутствующее выражение, какое принимают, когда хотят стать незаметной. По этому выражению я немедленно понял: она слышала про девушку, которую нашли в лесу, и теперь гадает, не Грейс ли это.
   Я обязан был сказать ей, что это не ее дочь.
   Вот только крови мне Брисбены попортили немало. Я прекрасно помнил, как Льюис Брисбен влепил мне оплеуху в больнице. Как меня посреди ночи вышвырнули из их дома. Как мне запретили видеться с Грейс, потому что им вдруг взбрело в голову изображать из себя заботливых родителей. Они лишили меня того немногого, что еще оставалось.
   Но у Эми Брисбен было такое лицо… оно все еще стояло у меня перед глазами, хотя она уже прошла своей чеканной походкой мимо магазина.
   Они пытались убедить Грейс, что я – мимолетное увлечение.
   Я грохнул кулаком по ладони, потом еще и еще раз. Меня разрывало на части. Коул внимательно наблюдал за мной.
   Это отсутствующее выражение… в последнее время у меня самого было точно такое же.
   Они испортили ей последние дни, когда она еще оставалась человеком, еще была Грейс. А произошло это из-за меня.
   Это было невыносимо. Я понимал, чего хочу, и осознавал, что′ в такой ситуации было бы правильным. Так вот, мои желания никак не могли быть отнесены к разряду правильных, и меня это мучило.
   – Коул, – сказал я, – присмотри за магазином.
   Коул обернулся, вскинув бровь.
   Все во мне восставало против. В глубине души хотелось, чтобы Коул отказался и тем самым все решил за меня.
   – Никто не придет. Я на секундочку. Честное слово.
   Коул пожал плечами.
   – Рви себе душу, пожалуйста.
   Я поколебался еще секунду. Жаль, нельзя было сделать вид, что я заметил кого-то другого. В конце концов, она промелькнула за окном совсем быстро, и лицо у нее было полускрыто шарфом. Но Коул тоже узнал ее.
   – Смотри, не устрой пожар!
   Я выскочил на улицу и ослеп от неожиданно яркого солнца. В магазин оно почти не заглядывало, но улица просто купалась в сверкающих лучах. Я сощурился. Мать Грейс была уже почти в конце квартала.
   Я поспешил за ней, едва не сбив с ног сначала двух дам средних лет с кофейными стаканчиками в руках, щебечущих о чем-то, потом морщинистую старуху, курившую перед входом в комиссионный магазин, потом вынужден был притормозить, уступая дорогу женщине, катившей перед собой широченную коляску с двойняшками. После этого мне пришлось припустить бегом; мысль о том, что Коул там один в магазине, не давала мне покоя. Мать Грейс двинулась через дорогу, даже не приостановившись перед переходом. Запыхавшись, я притормозил на углу, чтобы пропустить грузовик, и нагнал ее уже в темной нише перед входом в студию. Вблизи она походила на попугая в период линьки: выбившиеся из-под ободка волосы вились мелким бесом, блузка была заправлена кое-как, шарф съехал на одну сторону так, что один конец оказался намного длиннее другого.
   – Миссис Брисбен, – выдохнул я, хватая ртом воздух. – Подождите.
   Я не представлял себе, какое выражение лица у нее будет, когда она увидит, что это я, и готовился к отвращению или гневу. Но она просто посмотрела на меня, как… как на пустое место. Как на докучливую букашку.
   – Сэм? – произнесла она, помолчав, как будто не сразу припомнила мое имя. – Мне некогда.
   Она пыталась вставить ключ в замочную скважину; у нее ничего не выходило. Тогда она принялась рыться в сумочке в поисках другого ключа. Ее объемистая и цветастая лоскутная сумка была набита всевозможным барахлом; если бы я нуждался в доказательствах, что Грейс ей не дочь, хватило бы одной этой сумки. Миссис Брисбен продолжала копаться в своем бауле, не глядя в мою сторону. Ее полное пренебрежение – как будто я больше не заслуживал ни гнева, ни подозрения – заставило меня пожалеть о моем порыве побежать за ней.
   Я отступил на шаг.
   – Я просто подумал, вдруг вы не знаете. Это не Грейс.
   Она так резко вскинула голову, что шарф съехал у нее с шеи окончательно.
   – Мне Изабел сказала, – пояснил я. – Изабел Калперер. Это не Грейс. Та девушка, которую нашли в лесу.
   Когда до меня дошло, что подозрительный ум в один момент не оставит от моей истории камня на камне, собственная затея показалась мне не такой уж и удачной.
   – Сэм, – произнесла миссис Брисбен очень ровным тоном, как будто обращалась к сопливому мальчишке, склонному к выдумкам. Ее рука замерла над сумкой, неподвижные пальцы были растопырены, точно у манекена. – Ты точно уверен, что это правда?
   – Изабел скажет вам то же самое, – заверил я.
   Она закрыла глаза. При виде ее боли я испытал мстительное удовлетворение и немедленно почувствовал себя последней скотиной. Это родителям Грейс всегда удавалось как нельзя лучше – заставлять меня стыдиться самого себя.
   – Мне нужно возвращаться в магазин, – сказал я быстро, подняв ее шарф и протянув ей.
   – Погоди, – остановила меня она. – Зайди на минутку. У тебя ведь есть немного времени?
   Я заколебался.
   – Ах да, ты же работаешь, – ответила она за меня. – Ну конечно же. Ты… ты специально меня догнал, чтобы сказать?
   Я принялся разглядывать собственные ботинки.
   – Мне показалось, что вы не знаете.
   – Я и не знала. – Она замолчала; я поднял голову и посмотрел на нее. Глаза у нее были закрыты, краем шарфа она водила по подбородку. – Знаешь, Сэм, что самое ужасное? Мне рассказали о гибели чьей-то дочери, а я могу только радоваться этому.
   – Я тоже, – вздохнув, произнес я. – В таком случае я ничем не лучше вас, потому что я тоже очень, очень рад.
   Миссис Брисбен взглянула на меня – по-настоящему, опустив руки и смотря прямо мне в лицо.
   – Наверное, ты считаешь меня плохой матерью.
   Я ничего не ответил, потому что она была права. Чтобы смягчить впечатление, я пожал плечами. Ничего ближе ко лжи я изобразить просто не мог.
   Она проводила взглядом проехавшую мимо машину.
   – Ты, конечно, знаешь, что мы с Грейс сильно поругались, перед тем как она… перед тем как она заболела. Из-за тебя. – Она вопросительно взглянула на меня. Я ничего не ответил, и она восприняла это как знак согласия. – До замужества у меня была куча дурацких увлечений. Мне нравилось, когда вокруг увивались мальчишки. И не нравилось быть одной. Наверное, я судила о Грейс по себе, но она совсем на меня не похожа. Ведь у вас все было серьезно?
   – Очень, миссис Брисбен, – сказал я тихо.
   – Ты точно не хочешь зайти? Трудно предаваться самобичеванию у всех на глазах.
   Я подумал о Коуле там, в магазине. Потом перебрал в памяти людей, на которых наткнулся по пути сюда. Две дамы с кофе. Морщинистая продавщица из комиссионки. Мамаша с двойняшками. Шансы на то, что Коул вляпается в какую-нибудь историю, казались минимальными.
   – Только на минутку, – предупредил я.

19

КОУЛ

   Болтаться в одиночку в книжном магазине было не самым веселым занятием. Я немного побродил по залу, выискивая книги, в которых могло быть написано что-нибудь обо мне, потом пошаркал по ковру на лестнице против ворса, вытаптывая на нем свое имя, наконец принялся крутить радиоприемник в поисках чего-нибудь более-менее неомерзительного. Здесь все пахло Сэмом – впрочем, наверное, это он пах магазином. Чернилами, старым зданием и чем-то более забористым, чем кофе, но менее интересным, чем травка. Слишком уж вся эта обстановка была… высокоинтеллектуальная. Меня как будто окружали разговоры о чем-то совершенно мне неинтересном.
   В конце концов я отыскал какую-то книженцию о том, как пережить все самое худшее в жизни, устроился на табуретке у кассы и, водрузив ноги на прилавок, принялся перелистывать ее. На тему «Как жить, если ты оборотень» ничего не обнаружилось. Выяснить «Как избавиться от одержимости» и «Как ужиться с самим собой» – тоже не удалось.
   Над входной дверью звякнул колокольчик, но я не стал отрываться от книги, подумав, что это вернулся Сэм.
   – А ты что здесь делаешь?
   Пренебрежительный тон и запах духов сказал мне, кто это, еще до того, как я поднял голову. Выглядела она сногсшибательно. Губы у нее были совсем как клубничные леденцы, так и тянуло попробовать. Глаза густо накрашены, волосы отросли – я мог бы дважды обмотать эти платиновые пряди вокруг своего запястья, впрочем, не то чтобы я об этом мечтал. Она прикрыла за собой дверь, и ее леденцовые губы слегка приоткрылись.
   – Добро пожаловать в «Корявую полку», – произнес я, вскидывая бровь. – Чем могу помочь? У нас большой выбор книг из раздела «Помоги себе сам».
   – Ну, тебе ли о них не знать, – парировала Изабел. В руках у нее были два бумажных стаканчика, и она с размаху хлопнула их на прилавок подальше от моих ног. На ее лице, когда она взглянула на меня, было написано что-то вроде презрения. Или это был страх? Неужели Изабел Калперер способна испытывать страх? – Чем Сэм вообще думает? Ты понимаешь, что кто угодно может пройти по улице и увидеть твое лицо сквозь витрину?
   – Мне не жалко, пусть смотрят, – пожал я плечами.
   – Всегда завидовала беспечным людям.
   – Всегда завидовал тем, кто способен принимать так близко к сердцу чужие проблемы. – Внутри медленно разгоралось какое-то незнакомое чувство. Я с изумлением и даже с некоторой гордостью понял, что это гнев. Не помню, когда я в последний раз злился – кажется, это было во время какой-то из ссор с отцом, – поэтому, что влечет за собой эта эмоция, я тоже припоминал с трудом.
   – Я не собираюсь мериться с тобой остроумием, – отрезала она.
   Я взглянул на стаканчики с кофе, которые она принесла. Один для нее, другой для Сэма. Подобная щедрость была совсем не в духе Изабел, которую я знал.
   – А с Сэмом мериться остроумием ты бы стала?
   Изабел одарила меня долгим взглядом, потом покачала головой.
   – Господи, ты настолько не уверен в себе?
   Ответ на этот вопрос неизменно был положительным, но перспектива обсуждения моих не известных широкой публике изъянов меня не возбуждала. Я наклонился, рассматривая стаканы. Изабел буравила меня убийственным взглядом. Я снял крышки и оглядел содержимое. В одном плескалось что-то такое, от чего подозрительно пахло здоровым образом жизни. Зеленый чай, наверное, или еще какая-нибудь дрянь. Во втором был кофе. Я сделал глоток. Вкус был горький и непонятный. Сахара и сливок в него добавили по минимуму, ровно столько, чтобы он стал годен для питья.
   – Вообще-то это был мой кофе, – заметила она.
   Я широко улыбнулся. Улыбаться мне не хотелось, но я скрыл это нежелание, улыбнувшись еще шире.
   – Было ваше – стало наше. Так что мы почти квиты.
   – Господи, Коул, о чем ты? Квиты за что?
   Я молча смотрел на нее и ждал, когда она поймет. Пятьдесят очков, если через тридцать секунд. Двадцать, если через минуту. Десять, если вообще до нее дойдет. Изабел уставилась в окно, скрестив на груди руки, как будто опасалась, что на нас вот-вот налетят папарацци. Я прямо-таки чуял ее злость. Потрясающе. Все мои волчьи чувства обострились, по коже побежали мурашки. Глубоко скрытые инстинкты требовали как-то действовать. Драться. Бежать. Ни то ни другое не казалось подходящим. Она продолжала молчать. Тогда я покачал головой и изобразил, будто подношу к уху телефонную трубку.
   – О. – Теперь уже Изабел покачала головой. – Ты серьезно? До сих пор злишься? Из-за того, что я не брала трубку? Брось, Коул. Я и не думала, что ты так к этому отнесешься. До чего же ты вредный.
   – Вредный? – переспросил я. Пожалуй, я покривил бы душой, если бы сказал, что не почувствовал себя польщенным. Это слово было полно какой-то манящей силы. Вредный. – Да, вредный. Это одно из моих лучших качеств. Это ты потому, что я не стал с тобой спать? Странно. Обычно девицы злятся на меня, потому что я с ними переспал.
   Она засмеялась своим резким отрывистым смешком – ха, ха, ха – и, процокав каблучками, обошла прилавок и остановилась ко мне вплотную. Ее дыхание обжигало мне лицо, голос дрожал от гнева.
   – «Злюсь» я, как ты выразился, потому, что позавчера ночью вот так же стояла рядом с тобой и смотрела, как ты корчишься на полу и пускаешь слюни, вколов себе какую-то гадость. Один раз я вытащила тебя из этой ямы. Сейчас я сама на грани. Мне не нужен рядом человек с точно такими же проблемами. Ты тянешь меня за собой. А я пытаюсь выкарабкаться.
   И снова я подпал под чары Изабел. Этот приступ откровенности – весьма к тому же кратковременный – выбил почву у меня из-под ног. Гнев вдруг куда-то испарился. Я медленно, по одной, снял ноги с прилавка и развернулся так, что оказался к ней лицом. Вместо того чтобы отодвинуться, она осталась стоять, где стояла, между моими ногами. Вызов. А может, капитуляция.
   – Неправда, – заявил я. – Ты нашла меня на дне только потому, что сама там оказалась.
   Она была так близко, я даже чувствовал запах ее помады. И не мог думать ни о чем, кроме того, что ее бедра от моих отделяют считаные дюймы.
   – Я не собираюсь смотреть, как ты убиваешь себя, – отрезала Изабел. Еще минуту не было слышно ничего, кроме рева грузовика на улице. Глаза Изабел были прикованы к моим губам, потом она вдруг резко отвела взгляд. – Все, я не могу больше здесь находиться. Скажи Сэму, что я ему позвоню.
   Она начала разворачиваться, и в этот миг я обхватил ее за бедра.
   – Изабел. – Мои пальцы нечаянно скользнули по обнаженной коже над поясом ее джинсов. – Я не пытался убить себя.
   – Кайф хотел словить?
   Она дернулась прочь, но я держал крепко. Не настолько крепко, чтобы точно не дать ей сдвинуться с места, но и рывок ее был не настолько сильным; в общем, мы остались в том же положении.
   – Я не пытался словить кайф. Я пытался превратиться в волка.
   – Неважно. Это уже тонкости терминологии.
   На меня Изабел не смотрела.
   Я отпустил ее и поднялся. Мы очутились лицом к лицу. Я давно понял, что самое грозное оружие в моем арсенале – способность вторгаться в чужое личное пространство. Она повернула ко мне голову, и все исчезло, остались лишь мои глаза и ее глаза, и меня затопило ощущение правильности происходящего, того, что я говорю нужные слова в нужное время нужному человеку, такое нечастое ощущение верности слов и их искренности.
   – Я не собираюсь больше повторять это, так что советую тебе поверить мне с первого раза. Я ищу противоядие.

20

СЭМ

   Она – Эми, я пытался думать о ней как об Эми, а не как о матери Грейс – с усилием открыла дверь и провела меня через сумрачный вестибюль в чуть более приглушенных, чем фасад здания, тонах в поразительно светлую студию, заставленную холстами. Свет лился сквозь стеклянную заднюю стену, выходившую на заброшенный пустырь, на котором стояли старые тракторы. Если закрыть глаза на вид, обстановка студии была элегантно профессиональной: светло-серые, как в музее, стены со свисающими с белого карниза по периметру потолка проволочными подвесами для картин. Эти самые картины висели на стенах и стояли в углах; некоторые из них, похоже, еще не успели окончательно просохнуть.
   – Воды? – предложила Эми.
   Я встал в центре комнаты, стараясь ни к чему не прикасаться. Потребовалось время, чтобы уложить в голове контекст, в котором мне предлагают воду: для утоления жажды, а не с целью утопить.
   – Спасибо, все в порядке, – сказал я.
   Когда Эми в прошлый раз показывала мне свои картины, они выглядели странно и причудливо – животные в городской обстановке, любовники, раскрашенные всеми цветами радуги. Теперь же все полотна казались безжизненными. Даже если на них были изображены пейзажи – улочки и постройки, – они все равно производили впечатление необитаемых планет. Ни животных, ни любовников. Ничего, притягивающего взгляд. Единственное полотно, на котором разворачивалось хотя бы какое-то подобие действия, стояло у нее на мольберте. Огромное, с меня высотой, оно все было белого цвета, за исключением маленькой человеческой фигурки в нижнем левом углу. Девушка на картине сидела спиной к зрителю, понурив плечи, и по спине у нее рассыпались темно-русые волосы. Несмотря на то что лица видно не было, я сразу же узнал Грейс.
   – Давай устрой мне сеанс психоанализа, – сказала Эми, заметив, что я разглядываю картины.
   – Я пытаюсь завязать с этим, – пошутил я, но шутка показалась мне предательством, как вчера ночью, когда я подхватил предложенную Коулом игру «продолжи песню», хотя следовало бы надавать ему по шее. Я вступал в соглашение с врагом.
   – Тогда просто скажи, что думаешь, – попросила она. – Ты действуешь мне на нервы, Сэм. Я когда-нибудь это тебе говорила? Наверное, стоило сказать. Ладно, скажу сейчас. Ты никогда ничего не говорил, когда был с Грейс, а я не понимала, как это воспринимать. Со мной все разговаривают. Я могу разговорить кого угодно. Чем дольше ты молчал, тем больше я ломала голову, в чем дело.
   Я посмотрел на нее. Я понимал, что тем самым лишь подтверждаю ее точку зрения, но все равно не находил нужных слов.
   – Ох, теперь ты нарочно морочишь мне голову, – продолжала она. – О чем ты думаешь?
   В голове у меня крутилось множество мыслей, но большинству из них не следовало превращаться в слова. Все они были гневные, обличительные. Я повернулся к нарисованной Грейс, отгородившейся от меня спиной.
   – Я думал о том, что это совсем не та Грейс, которую я знал.
   Эми подошла и остановилась рядом со мной. Я отодвинулся. Я старался сделать это незаметно, но она все равно заметила.
   – Ясно. Видишь ли, это единственная Грейс, которую знала я.
   – Она тут очень одинокая, – произнес я медленно. – И замерзшая.
   Знать бы, где она сейчас.
   – Независимая. Упрямая. – Эми вдруг вздохнула и отошла от меня так резко и неожиданно, что я вздрогнул. – Я не считаю себя такой уж плохой матерью. Мои родители не давали мне вообще никакой свободы. Они читали все книжки, которые читала я. Ходили на все мероприятия, на которые ходила я. Установили строгий комендантский час. Я жила под микроскопом, пока не уехала в колледж. С тех пор я ни разу не была дома. И до сих пор с ними не разговариваю. Они все еще рассматривают меня под увеличительным стеклом. – Она изобразила руками окуляры бинокля. – Я думала, у нас с Льюисом все здорово. Когда Грейс захотелось самостоятельности, мы не возражали. Врать не стану – я тоже рада была вернуться к своей обычной жизни. Но она отлично справлялась. Все жаловались, что их дети вечно проказничают и плохо учатся. Если бы Грейс начала плохо учиться, и разговор с ней был бы другой.
   Это прозвучало не как признание, а как заявление художника. Конфликт, изложенный в благопристойном виде для прессы. Я не смотрел на Эми. Я смотрел на Грейс на картине.
   – Вы бросили ее совсем одну.
   Повисло молчание. Наверное, она не ожидала такого обвинения. Или просто не ждала возражений.
   – Это неправда.
   – Я верю тому, что она сама мне говорила. Я видел, как она плакала из-за вас двоих. И это было искренне. Грейс не склонна устраивать представления.
   – Она никогда ни о чем не просила, – сухо произнесла Эми.
   Вот теперь я посмотрел на нее – пригвоздил своими желтыми глазами. Я знал, что ей неуютно – под моим взглядом неуютно становилось всем.
   – Правда?
   Эми выдерживала мой взгляд в течение нескольких секунд, потом отвела глаза. Наверное, она уже пожалела, что пригласила меня зайти.
   Но когда она взглянула на меня снова, в глазах у нее стояли слезы, а нос некрасиво покраснел.
   – Ладно, Сэм. Будем до конца откровенны. Знаю, порой я вела себя как эгоистка и видела то, что хотела видеть. Но это дорога с двусторонним движением, Сэм: Грейс тоже не была самой ласковой дочерью в мире.