Мелихов Александр Мотельевич. Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

   Мистера Укиоска Сабуров через полгода (межбиблиотечный абонемент) прочел не без пользы и внес в статью несколько уточнений по поводу проникновения в Америку через полы с пластиковым покрытием, что позволило ему, не слишком кривя душой, поблагодарить рецензента за глубокие поспособствовавшие замечания. Ничего, такой хотя бы не обокрадет: вознамерившись ограбить Лувр, он наверняка унес бы оттуда огнетушитель и плевательницу. Правда, кое-какие побочные, но изящные следствия уже начали понемногу получать другие - волокли лодку посуху...
   Года через полтора Сабуров получил новый ответ с отрезанной подписью. Мое мнение о работе А. И. Сабурова, перевирая отчество, писал рецензент, не изменилось: автор по-прежнему настаивает на своем приоритете в использовании стамесок при ремонте паркетных полов.
   Видимо, и теперь следовало помнить, что потерянные три года - это еще не вся жизнь, но...
   Главным результатом моей работы, накатал Сабуров, является установление принципиальной возможности... Рецензент так и не сумел коснуться существа... От Австралии до Японии... (Весь этот яд отравлял исключительно его самого.)
   Года через два-три Сабуров направил в редакцию новый запрос: "Уважаемая редакция! Лет пять или шесть назад... Составление каждой рецензии отняло... Носят исключительно библиографический характер... Ссылки на Х. Колумба уместны лишь в исторической монографии... Представляется достаточным сроком..."
   Через год Сабурову вернули его статью окончательно с короткой ссылкой на пункт шестой редакционных правил, позволяющий не вступать в препирательства с просителями. Да, да, ты и есть проситель, и думать забудь, что ты чего-то там даришь человечеству!.. Только после стариковских записок до Сабурова дошло, что над своим сынишкой и должен трястись его отец.
   К моменту окончательного отказа появилась возможность ввести идею через черную лестницу. По однообразной своей иронии, судьба снова приняла псевдоним М. Сидорчук. М. Сидорчук, молодой и очень серьезный соискатель кандидатской степени из Минска, прибыл к ним в институт за отзывом профессора Колдунова, который переправил его доложиться в лабораторию, где трудился Сабуров. Сидорчука трепали без Сабурова: он не любил избирательной принципиальности.
   - А вы покажите мне книгу, где есть эта формула! - защищался М.Сидорчук.
   - А где написано, чему равно сто семнадцать умножить на две тысячи тридцать семь? - возражали ему.
   Правда, одно сидорчуковское неравенство народу понравилось. Но тут Сабуров не смог отказать себе в удовольствии подарить М. Сидорчуку неравенство вдвое более сильное. М. Сидорчук понял, что в этой комнате именно Сабурову легче всего будет его зарезать (он не знал, что Колдунов наложением своего отзыва может мигом залечить любые сабуровские раны), и в дальнейшем, продолжая доклад, не сводил с Сабурова страдальческих глаз ягненка, приготовленного к закланию, вследствие чего Сабуров медоточиво кивал на каждом слове.
   В перерыве М. Сидорчук подошел к нему и, заикаясь, предложил выступить у них в Минске на семинаре профессора Роговича, - М. Сидорчук был ученым семинарским секретарем. Рогович был из тех, кто обладал частичным правом давать добро, а кроме того, труды семинара публиковались в мягкой обложке полтысячным тиражом.
   Профессор Рогович оказался дружелюбным седеньким подростком, остановившимся в душевном развитии лет в четырнадцать, - он увлекся наукой, как мальчишки сходят с ума на рыбной ловле: умер папа - ужасно его жалко, и мама рыдала так страшно, но вечером самый клев, не пропускать же! Рогович был предельно демократичен, но когда в аудитории почему-то не оказалось доски, он с такой растерянной укоризной посмотрел на М. Сидорчука, что тот покраснел как рак и бросился бегом, с тяжелым неспортивным топотом разыскивать доску, и вскоре в одиночку, рысью припер ее и принялся самодовольно отряхиваться от меловой пыли. Бегал он не по-лакейски, а по-солдатски, мужественно - словно под пулями.
   Рогович еще в своей кандидатской нашел остроумнейший метод, простотою напоминавший задачу о Колумбовом яйце, и навеки влюбился в него: с десятком подчиненных шлепал статью за статьей, раз в пять лет объединяя их в монографии, посвященные проблеме установления яиц на столах деревянных, металлических, пластмассовых, а также на стульях, тумбочках, шкафах и даже полах, и только поэтому работа Сабурова о проникновении в Америку через пол и заинтересовала его. Как связана ваша задача с проблемой установления яиц на театральном полу, оживившись, спросил он у Сабурова, и Сабуров вынужден был признаться, что связи он пока что не видит. Рогович загрустил и больше вопросов не задавал. И Сабуров несколько раз поймал себя на том, что обращается к одному Роговичу, глядя на него глазами ягненка, приготовленного к... Сабуров нахмурился, отвердел голосом и больше ни разу не взглянул на Роговича, равно как и ни на кого другого.
   Здесь, как и всюду, тоже нашлась пара дураков, которые старались удержать разговор там, где они тоже могли кое-что понимать - на определениях: что такое фойе, паркет, Америка, потом - на истории проблемы: викинги открыли Америку или испанцы, - словом, на тех вопросах, в которых умные неотличимы от глупых.
   Роговичу пришлось дважды возвысить голос:
   - Товарищи, товарищи, дайте же докладчику договорить.
   И дураки унялись, страшно довольные, что шефу приходится спасать испуганного провинциала от их убийственной эрудиции. А Рогович поощрительно покивал Сабурову: не тушуйтесь, мол, ребята молодые, талантливые, горячие...
   Чтобы не метать бисера перед Сидоровыми, Сабуров злым монотонным голосом, будто номенклатуру швейных изделий, перечислил перспективы полученных результатов и со злобной тоской воззрился в окно, словно надеясь увидеть там припавшую к стеклу третьего этажа тень академика Семенова. "Жаль, что не знаком ты с нашим петухом", - ожидал он услышать. И...
   - Вот это да-а... - оглушенно выдохнул златокудрый хлопчик.
   - Как прозрачно... - растроганно пропел изможденный верблюд.
   Сабуров с недоверием оторвался от окна. Эти двое - он не видал лиц прекраснее...
   Потом выступил интеллигентный М. Сидорчук - оппонент, заранее изучивший работу. Как и положено посредственности, М. Сидорчук ни в чем на свете не находил предмета ни для изумления, ни для восхищения: все существовало для пользы. Он заговорил о том, что пользоваться театральным фойе для связи с Америкой во время спектакля неудобно, а что до экспорта овса...
   - Не в этом жэ ж дело! - вдруг выкрикнул златокудрый хлопчик. - Это жэ ж совершэнно новый рэзультат, его можэт пять ходоу трэбуется осмыслять!
   - И такой прозрачный... - сладострастно скалился верблюд.
   И дуновение Красоты коснулось кислых физиономий... Вот что влечет к открытиям! А не желание пользы, которое в конце концов уведет тебя не дальше магазина, не по эту, так по ту сторону прилавка.
   Слыша, какой возбужденный гомон поднялся в аудитории, Рогович, которого всегда удивляло, что люди могут интересоваться чем-то еще, кроме установления вареных яиц на горизонтальных поверхностях, все же почувствовал себя обязанным как-то присоединиться, а может быть, даже дать немножко добра.
   - Это ваша докторская? - спросил он дружелюбно.
   Сабуров скромно развел руками - не мне, мол, судить. Рогович уже приятно приоткрыл рот, но тут по лицу его пробежала тень.
   - А... а как к вашей работе относится... э... э... товарищ Колдунов? - Он замешкался, опасаясь неправильно произнести имя-отчество Колдунова.
   - Моя работа лежит вне круга его интересов, - как бы предлагая не сердиться на Колдунова, мягко сказал Сабуров.
   На чистосердечном лице Роговича промелькнул испуг: его едва было не впутали в какие-то сложные отношения, которые могли бы отвлечь его от безмятежных трудов по установлению куриных, голубиных и страусиных яиц на крышах домов и в собачьих конурах, на дне озер и горных вершинах, а потом - кто знает - может быть, удастся выйти и на оборонную тематику: установить вареное яйцо на сиденье подводной лодки или искусственного спутника, а уж это верная Госпремия.
   - Очень, очень интересная работа, - с облегчением выпроваживал он Сабурова. - Мы обязательно ее опубликуем.
   Так появилось несколько страничек в захудалом издании - бутылка была брошена в океан и неподвижным холодным камнем улеглась на дно его души. А научная общественность продолжала заниматься собственными делами, публикуя в солидных изданиях серьезные исследования, которые сабуровским методом могли быть обращены в коротенькие замечания к основной теореме.
   Отчего именно юнцы совершают дерзкие открытия? Оттого же, отчего новые острова открывают бродяги, а не солидные домовладельцы, у которых все есть. И если солидные домовладельцы станут возглавлять экспедиции... Словом, нужно было не шляться по морям, а искать признания у домовладельцев. Сабуров опубликовал несколько изящных заметок, суливших результаты, солидные даже в домовладельческой валюте. Но прелестная пыльца Красоты была снята уже в первых публикациях, - дальше оставалась только чугунная работа. Поплевывая, Сабуров еще мог выносить всеобщее безразличие; но выносить его, занимаясь каторжным трудом... Как это умел Семенов: не только изобрести асфальтовое покрытие, но и собственноручно заасфальтировать полгорода, не только изобрести колесо, но еще и целую осень возить картошку с полей? Он как будто и вовсе не интересовался, что там у смертных считается престижным, а что непрестижным, - он готов был служить и в пустом храме. "Те, прежние, и без того ощущали себя солью земли - слугами величайшего божества. Зато мы, приживалы, кому на каждом шагу указывают, чей хлеб едим, - нам нужны ежеминутные пластыри на нашу израненную гордость..."
   Сабуров проглядывал журнал за журналом: большей частью шли стандартные батоны без изюма - разве лишь с тараканами. Внезапно он вздрогнул: В. М. Крайний - имен двух соавторов было не разглядеть в слепящем свете главного имени. Сабуров поспешно заглянул в список литературы. На него ссылались хитроумным образом, перечислив всех от Ромула до наших дней, никак не подчеркнув, что все, кроме него, чистая историография.
   Статье Крайнего шел третий год. А начался их роман...
   В преддверии организованной Крайним конференции (тезисы публикуются!) в институт приехал раскосый посланец Крайнего и прошел к Колдунову без доклада, дерзкий, словно юный баскак. Сам Колдунов поехать не смог (ему предстояла командировка в Карлмарксштадт), но список клевретов набросал, включив туда и Лиду - пусть видит, где раздают добро и живут полнокровной жизнью, а где морочат голову и брюзжат. Но прямо из колдуновского кабинета баскак направился к Сабурову и вручил ему личное приглашение Василия Модестовича Крайнего, члена-корреспондента АН СССР, а также властителя... нет, оценщика дум.
   Спустившийся от Крайнего раскосый ангел извлек из портфеля замусоленную пачку ксерокопий всех до единой сабуровских публикаций по театрально-американской тематике и принялся допытываться с бульдожьим пристрастием, почему Сабуров, в таком-то месте отыскавший не доказательство, а конфетку, в другом, родственном случае воспользовался столь неуклюжей конструкцией (почему? Да потому, что не стоило шлифовать работу, которую никто не будет читать). После этого, приблизив сощуренные, словно в бешенстве, устрашающие прорези своих глаз цвета черной крови, баскак предложил обратить сабуровскую задачу - искать не вход, а выход. Сам Сабуров потому не спешил браться за это, что в количестве публикаций у него скопился некоторый излишек, а раздражение коллег ("конечно, Сабуров печатает всякую соплю!") все-таки не стоило доводить выше определенного температурного порога.
   Началось давно забытое Сабуровым наслаждение совместной работой среди равных. Пожалуй, Сабуров обладал более кипучей фантазией (и дурацкой в том числе), а баскак бил реже, но только в десятку. Он мыслил формулами, а у Сабурова в уме громоздились целые миры, он вздувался, сжимался, вытягивался, исчезал вместе с процессами, которые силился постичь.
   Сослуживцы разбрелись по домам, переговариваясь с преувеличенной громкой небрежностью, но друзей, истосковавшихся после многолетней разлуки, удалось оторвать друг от друга только уборщице. Сабуров провел несколько дней в забытом чаду, а потом он вдруг подумал, что все открытия придется как-то делить, вежливо поталкиваться, кто первый сказал "Э!", чья доля в младенце папина, а чья мамина... Нет уж, увольте.
   Конференция состоялась в исконно русском туристском центре - над пестрым множеством церквей (в зимнем воздухе пахло Юоном, и захватывало дух от красоты и надежд) возносился отливающей синью стекла и бронзой металла небоскреб "Интуриста". Зеркальные лифты в нем носились со скоростью мысли тугодума и управлялись тоже почти что мыслью: к кнопкам этажей достаточно было приблизить палец. В лифтах носились только белесые фольксдойчи да жгучие джигиты, а если попадался обыкновенный человек, можно было не сомневаться, что это твой коллега. Швейцар (Сабуров не встречал внешности благороднее) тигром бросался проверять гостиничные карточки, видя, сколько неположенного советского люда снует мимо него.
   В двухместном номере, в который Сабурова поселили вместе с доцентом из Омска (кандидатов селили по двое, докторов по одному), самым поразительным была ванная комната, обилием непонятных кнопок и переключателей напоминающая кабину аэробуса. Для каждой части тела, без всяких дискриминаций, имелось отдельное полотенце - от махровой простыни до скромненькой хабэшной салфеточки, приютившейся на крючочке за унитазом, - одной на двоих, но им, непритязательным советским ученым, и этого было слишком много.
   Узнав, что Сабуров работает у Колдунова, доцент загрустил: да, вам хорошо - на любую конференцию Колдунов списком отправит, а из провинции разве пробьешься - вот он одиннадцать рублей прозвонил, и то разрешили приехать только без доклада. И Сабуров устыдился признаться, что присутствует здесь помимо воли Колдунова.
   Сабуров еще более возрос в глазах соседа, когда его в тот же вечер разыскал златокудрый ученик Роговича:
   - Андруша, вы извинить, что я тебя "на ты" называю... Интересно, с тшэго стекло такое делають? Ты жэ ж мне прамо другой мир открыу, а то я жэ ж уже думау, что и вся наука с того состоить: яйца на столе, яйца пид столом... Ты когда въехау, мы с рэбятами пойшлы до шэфа: это у Андруши жэ ж дохторськая.
   Этого омский доцент не снес и отправился в ванную изучать пульт управления. Загудели моторы.
   - Тшэго это у них так гудить? А шэф говорыть: да вы тшэго, да в работе совершэнно нитшэго нет!
   Сабуров порадовался, что доцента не оказалось рядом.
   - Тшэго такое иностранци в буфэте зэлэное пьють? Ты слышау про обобшченные инверсии Габриадзе?
   Сельский хлопчик исчез - сосредоточенный взгляд, умное лицо, ясная точность формулировок. Акцент Сабуров перестал замечать: у преданных бессмертному - одно отечество.
   Просто чудо: если влупить эти инверсии безо всяких обоснований, выйдет некое достаточное условие, на которое Сабуров затратил когда-то целые сундуки изобретательности. Друзья долго с выражением тупого восторга таращились на достаточное условие, покуда из ванной римским патрицием не явился доцент в махровой простыне.
   Не успел доцент забраться под одеяло, как снова постучались. Баскак, едва поздоровавшись, подсел к журнальному столику, раскрыл блокнот, выданный всем участникам, и принялся писать. Сабуров поторапливал: ведь общий метод у тебя такой-то и такой-то, верно?
   - Верно, - с затаенной гордостью согласился баскак и, не сдержав торжества,почти воскликнул: - Метод сходится за конечное число шагов!
   Баскак быстро набрасывал схему доказательства - и такая ревность пронзила Сабурова: ведь был в двух шагах, идиотина!..
   - Великолепно! - еле выговорил Сабуров. - Теоретически это, собственно, уже решение. Но вот как в реализации...
   Тут Сабурову пришлось испытать новое потрясение: за эти несколько месяцев баскак нагромоздил такие горы конкретных формул, вычислительных программ!.. Бутылка, брошенная Сабуровым в океан, попала в руки, о которых можно было только мечтать. И восхищение в его душе очистилось от мутного яда ревности.
   При этом баскак гораздо больше походил на спортсмена, чем на священнослужителя: уж служить в пустом храме он ни за что бы не стал. Он хвастался напропалую: он выступал и у Глазырина (два часа не отпускали), и у Дроботова (стояли между рядов), и у Ключника (слушали разинув рот). Сабуров, любуясь стальной коронкой в глубине его рта, радовался за него чистейшей материнской радостью.
   Наконец сосед Сабурова окончательно изнемог терпеть похмелье в чужом пиршестве и принялся злобно ворочаться, но нежная шведская мебель отвечала едва слышным призывным стоном.
   Сабуров сумел заснуть лишь часов около четырех - восхитительная загадка обобщенных инверсий сшибалась в его мозгу с торжественными фанфарами на выход баск... хана-победителя.
   В огромном фойе, в котором Сабуров сразу почувствовал себя маленьким человеком, окруженные толпой любимцев, своими хозяйскими манерами легко выделялись люди, наделенные правом давать добро. Из более рядовой публики отсутствием интереса к окружающим выделялись москвичи. Невыспавшийся Сабуров потешал Лиду, блюдя выражение лица, независимое до хулиганского: разбудивший его доцент поглядывал на него с натянутой улыбкой, полагая, что сабуровская непринужденность имеет какие-то более прочные основания, помимо предерзостного нрава. Колдуновская списочная команда держалась настороженной кучкой.
   К Сабурову подскочил баскак - правда, здесь он оказался всего лишь нукером - и потащил представляться Крайнему. Лида проводила его горделивым, а доцент тоскующим взглядом.
   Хотя В. М. Крайний ростом был не выше посредственного - брал осанистостью, - козалось, он возвышается в центре зала, а нукеры подводят под его руку все новых и новых, припадающих на оба колена, Сабуровых и Сидоровых. Крайний каждого встречал лучезарной улыбкой, и только при ближайшем изучении открывалась одна ее странная особенность: улыбка Крайнего показывала, что он рад не тому, а за того, кого к нему подводят.
   - Всем-то нужен Крайний, - издали услышал благодушное воркование Василия Модестовича Сабуров. - Даже в магазине только и слышишь: кто Крайний, где Крайний?
   "Взрывы звонкого смеха не утихали ни на минуту", - недавно живописал В. М. Крайнего корреспондент "Известий".
   - А, наш сибирский гость! - приветствовал Крайний Сабурова.
   Взрыв смеха.
   - Как устроились, общежитием вас обеспечили? - в вопросе таилась некая юмористическая соль.
   - Гостиницей?..
   - За границей эта каланча считалась бы общежитием.
   Взрыв смеха. Крайний, щедрый, как всякий истинный талант, гнал волну за волной, пренебрегая тем, что и предыдущая могла еще служить и служить.
   - А позавтракать успели? А вот Мурат Мансурович (нукер-баскак) уже дважды. Бедность легче переносится при хорошей зарплате, а голод - после хорошего приема пищи.
   Взрыв смеха.
   - Аппетит приходит во время еды, - смущенно пробормотал нукер.
   - Значит, вам следует кушать бесконечно, - поймал его на слове Крайний, - поскольку каждая новая порция пищи будет пробуждать новый прилив аппетита, который, в свою очередь, будет стимулировать к новому приятию пищи, и так до бесконечности.
   Да, корреспондент не солгал: смеялись все. Он не указал лишь, чему смеялись и почему смеялись. И как смеялись. Кое-кто - смущенно. Мурат Мансурович не столько смеялся, сколько багровел - можно считать, от сдерживаемого смеха. Молодой доктор, завлаб из отдела Крайнего, усмехался мефистофельски (он даже к Крайнему обращался с мефистофельским видом, но говорил при этом исключительно приятные вещи). А громче всех и чистосердечнее всех хохотали поминутно прибывавшие и убывавшие мимолетные приживалы вроде Сабурова. Отхохотав положенное, они непременно просили у Крайнего совета, чтобы приправить будущую статью искренней благодарностью В. М. Крайнему: любой рецензент поразмыслит, стоит ли спускать с цепи свою принципиальность.
   Зеркала чужих мнений, в которые смотрелся Крайний, давно и хорошо потрудились над разрушением его личности: самый настоящий классик, теперь он с важным видом произносил банальности в уверенности, что направляет блуждающих во тьме на путь истины.
   - Мне нужно повесить пальто на гладкую стену из исключительно твердого материала, - жаловался блуждающий.
   - А вы вбейте гвоздь, - незамедлительно советовал Крайний.
   - Да, это, конечно, гениальное решение, - уныло восторгался блуждающий. - Но ни один гвоздь в эту стену не лезет...
   - А вы подберите такой, чтобы влез. В науке следует отступать только для разбега.
   Сабурова уже начинало коробить, но он все еще видел себя глазами Лиды и омского доцента: он как равный участвует в беседе с Крайним - пусть и колдуновская команда полюбуется.
   - Наука дело жесткое, - желчно усмехнулся завлаб-Мефистофель. - Если мне приходится рецензировать статью, я всегда стараюсь делать это жестко.
   - Китайская газета "Цзинь-Пао", - не совсем шутя, сказал Сабуров, возвращала авторам рукописи примерно с таким сопровождением: преславный брат солнца и луны! Если бы я дерзнул напечатать столь возвышенное сочинение, то император повелел бы объявить его вечным образцом, и литература иссякла бы.
   Публика осторожно засмеялась.
   - Каждый решает сам, - усмехнулся Мефистофель, - говорить правду или заниматься лицемерием.
   - Согласен, - кивнул Сабуров. - Когда вся правда вышестоящим уже высказана, можно приняться и за нижестоящих.
   - Ну, ну, не обижайте нашего сибирского гостя, - Василий Модестович пролил на него одну из лучезарнейших своих улыбок. - Тем более что... забыл, как вас... кое в чем и прав: нашей научной критике не всегда хватает принципиальности по отношению к вышестоящим, - Крайний только что не отгладил себя любовно в качестве одного из вышестоящих.
   - А вот в этом позвольте с вами не согласиться, - с мужеством отчаяния, отбрасывая показной цинизм, возразил Мефистофель. - На чем же мы будем воспитывать уважение к русской науке, если не на таких именах, как Остроградский, Чебышев, Крайний? И вы, Василий Модестович, можете на меня сердиться, но я скажу напрямик: без ваших идей наш отдел...
   - Ну, ну, довольно, - поеживаясь, как под теплым душем, прервал его Крайний. - Хотя... есть определенное зерно: если у двухсот жен турецкого султана имеется двести детей, то дело без его участия все-таки не обошлось, с этим, наверно, даже Стеллочка не будет спорить. - Он внезапно обратил залукавившийся взор на единственную среди них девушку.
   Стеллочка счастливо зарделась. Крайнего вообще окружали только счастливые лица.
   Раздался звонок. Все отправились в зал, а Крайний на трибуну. Зал был шикарный, в подлокотник был вмонтирован наушничек для перевода с иностранного. Но Сабуров в этом не нуждался, хотя Крайний и осуществил нечто вроде перевода его статей на крайниевский язык, вследствие чего сабуровский метод в глазах профанов выглядел каким-то естественным, хотя и достойным продолжением крайниевских теорий.
   - И все-таки самое трудное сделал ты, - шепнул Сабурову баскак.
   Но больше он этого нигде не повторил.
   - А почему он не рассказывает о твоих последних результатах? - не только из благодарности спросил Сабуров.
   - Шеф любит говорить: надо спешить, не торопясь.
   Нукер недовольно замолчал, словно сболтнул лишнее.
   В перерыве к Сабурову беспрестанно подходили, задавали вопросы, совали свои Советские, Социалистические, Октябрьские, Индустриальные адреса, записывали его адрес. Златокудрый хлопчик чуть не выдернул ему руку из плеча. Подсеменил Рогович, дружелюбный, седенький подросток:
   - Какой доклад сделал Моде... Васи... Вамосилидестосильевич! Вы ведь тоже пробовали чем-то подобным заниматься?
   Через их головы Сабурову то и дело попадались на глаза изумленные и встревоженные лица колдуновской команды.
   Профессор Гурвич, ведущий специалист по легаровским отображениям, оскорбленно протолкался к нему:
   - Мне и во сне не могло присниться, что семейство можно исследовать в одной точке. Где об этом можно прочитать?
   Сабурову казалось, что его приняли за кого-то другого: уважительную суматоху всегда вызывали должности, а не таланты. Он поискал глазами Лиду. Девчоночье лицо ее светилось совершенно неприличным счастьем и гордостью. И Сабуров окончательно понял, что Крайний не обобрал, а облагодетельствовал его: без Крайнего он бы так и издох на своих сокровищах.
   Крайний приближался со сладкой изнуренностью султана, только что освободившегося от сто пятьдесят седьмой жены.
   - Приложения просто блестящие! - это Сабуров мог высказать не кривя душой (остальное было чистым маскарадом).
   - Такой стройной теории вы, конечно, не ждали, - великодушно похлопал его по плечу Крайний.
   "Да я все это знал пять лет назад," - едва сдержался Сабуров.
   - Мне пришлось стать двухсотпервой женой султана... - промычал Сабуров.