Эрика надела темные очки, она плакала и не хотела, чтобы я видел ее слезы. Я почувствовал острый приступ любви к ней. Я люблю тебя, сказал я; никого ты не любишь; люблю, и очень сильно. Чего ты хочешь? Чтобы я отрезал себе руку? Я отрежу. Хочешь, чтобы я отрезал себе левую ногу? Я отрежу. Даже отрежу свой член, если хочешь. Ничего ты не отрежешь, ты ради меня палец о палец не ударишь. Я подошел к ней вплотную, я сделаю все, что ты хочешь, она отступила на шаг, но я прижал ее к стене и почувствовал, как бьется ее сердце, я перережу себе вены, отрежу ноги, она укусила меня, пнула ногой, мы оба упали, отрежу свой язык, свои пальцы, я задрал ей юбку и вошел в нее, вырежу свое сердце, она приняла меня с изголодавшейся страстью, чего ты хочешь, я все сделаю, все. Я хочу, чтобы ты убил Кледир, сказала она. Она так и сказала: я хочу, чтобы ты убил Кледир.
Мы приняли душ, у Эрики была потрясающая способность переходить из одной крайности в другую, она уже была весела, смеялась, я хочу есть, заявила она. Мы пошли в ресторан, она ела, пила и много смеялась, мне очень нравится смеяться, когда мы вместе, сказала она, но мне было не до смеха в тот вечер. Когда принесли счет, я понял, что у меня не хватит денег. Я решил воспользоваться чековой книжкой доктора Карвалью. Проблем у него не возникнет, я предупрежу его.
19
20
Записка была просунута под дверь, мое счастье, что Кледир замешкалась, выходя с Самантой из такси и ничего не заметила. Мы как раз вернулись с ней из роддома, и эти четыре строчки выбили у меня почву из-под ног. У Эрики никого из родных не было, я это знал, просто она взбесилась от того, что у меня родилась дочь.
Я бросил все и побежал, я бежал и падал, падал и снова поднимался, поднимался и надеялся, хотел надеяться, что эта записка всего лишь трюк, но это был не трюк, Эрика действительно уехала и не оставила никаких следов, в шкафу не было ни одной ее шмотки. Я постучался в дом Марлениу, никто не открыл дверь. Я вернулся туда вечером, на следующий день, в понедельник, во вторник, в среду – бесполезно. Это были ужасные дни. Меня просто колбасило, какое-то отвратительное состояние: вперед, все мои мысли только об Эрике, о том, как мы занимаемся любовью, назад, она просила меня убить Кледир, вперед, истории про мужей, убивающих своих жен, назад, я провел всю ночь, сжимая в руке пистолет, вперед, Кледир безмятежно спала, назад, рядом с Эрикой мне никогда не было спокойно, вперед, я все делал бегом, чтобы не отстать от нее, и даже когда мы проводили долгие часы, прижавшись друг к другу, назад, мне все было мало, вперед, я хотел большего, назад, и даже, когда я входил в нее, вперед, я не хотел выходить, назад, я все время хотел только войти, вперед, слиться с ней, назад, перепахать ее всю, я позвоню тебе, говорила она, и я целый день не отходил от телефона, вперед, и когда мы встречались, назад, в груди у меня с утра до вечера тикала часовая бомба, вперед, но она не взрывалась, только отбрасывала тень, назад, и после каждой нашей встречи я бродил как неприкаянный, и естество мое сочилось кровью, вперед, я тебя ненавижу, ты знаешь, назад, любовь – это лакмусовая бумажка, считай, что получил по морде, вперед, письма, которые взрываются в руках, подпись «Эрика», боль, я был выжат до капли, моя печень растворилась, назад, я разорвал записку и отрекся от Эрики, отрекся от своей правды, отрекся по-настоящему, прощай, Эрика.
Я решил сконцентрировать все свои мысли на работе.
Имя: Педру. Кличка: Телевизор. Двадцать лет, мулат. Педру – парень жестокий, сказал мне доктор Карвалью. Не пасуй перед ним. Не буду.
Жулиу, гинеколог, заговорил первым: было десять вечера, жены дома не было, я смотрел телевизор, потом я услышал шум на первом этаже и спустился. Этот парень стоял посредине комнаты с револьвером в руках. Я совершенно растерялся и сказал ему, чтобы он забирал все, что захочет; я один дома, проблем у тебя не будет. Он велел мне сесть на диван и, все время держа пистолет направленным на меня, начал отбирать вещи, которые собирался унести с собой. Меня грабят в первый раз в жизни, сказал я ему, вы должны понять мою нервозность, вы не будете возражать, если я выпью стаканчик виски? Он сказал «нет», но потом передумал и приготовил две порции виски, одну мне, другую для себя. Я сижу тихо, пью виски и вижу, что он собирается унести картину, которую мне подарила моя бабушка, городской пейзаж Бурити Алегри, она там родилась; я сказал ему: эта картина ничего не стоит, вы не сможете продать ее, возьмите другую, это Алешандре Коста, за нее можно получить долларов четыреста, вон ту, с красивыми попугайчиками, вы как раз на нее смотрите. Он послушался моего совета, и все пошло как по маслу, я сам стал говорить ему, что имеет смысл украсть: наиболее ценные гравюры, стекло, серебро, одним словом, всё. В какой-то момент он сел рядом со мной, мы разговорились. Он сказал, что такая жизнь его задолбала, что у него беременная жена, что он ненавидит свое ремесло, что сам он из Баии, ну и все такое, короче, всем известная и очень грустная история. Он работал помощником каменщика, но его уволили, потому что однажды он опоздал на работу на десять минут. Эрика, я люблю тебя. Мне казалось, что он раскаивается, продолжал свой рассказ гинеколог, и я подумал, что могу взять инициативу в свои руки, я завел разговор о бедности и о социальной несправедливости, о коррумпированных политиках, тогда я еще верил во все эти глупости, это сегодня мне наплевать на них на всех, я лично считаю, что федеральное правительство должно построить стену вдоль границы штата Минас, и пусть все северные провинции колупаются, как хотят. Пусть вся шантрапа там и остается, и пусть они жрут друг друга. Я ненавижу северо-восток страны, я ненавижу Сеара Ненавижу местный фольклор. Ненавижу черных. Но все это не важно, важно другое: грабитель мой успокоился, сидел смирно, мы рассказывали друг другу хохмы, анекдоты, говорили о футболе, смеялись, за ночь мы выпили целую бутылку. Часов в пять утра он сказал мне: я пошел, я не буду тебя грабить, ты классный парень, пока. Возьми хотя бы то, что легко унести, сказал я ему, возьми проигрыватель для компакт-дисков, возьми портативный телевизор, возьми доллары, я сам с трудом верю в то, что говорю, но так все и было. Но он сказал, что уйдет отсюда с пустыми руками, он попрощался, обнял меня, спасибо, сказал он. Уже в дверях он остановился, посмотрел мне в глаза, достал пистолет и сказал: это чтобы тебе не казалось, что я какой-нибудь сопляк, и выстрелил. Две пули попали в меня. Я был весь в крови, я не умер лишь потому, что мне удалось доползти до входной двери, там меня и нашел сосед, окровавленного, на мостовой.
Наверное, из-за того что Эрики не было рядом, меня все глубже и глубже затягивала эта чернуха, мне нравилось слушать подобные рассказы, когда я их слушал, то как будто кидал кусок мяса своей прожорливой ненависти, потом еще один кусок, это становилось пагубной привычкой, в общем-то, простое упражнение: я ненавижу, он ненавидит, мы ненавидим. Понедельник, Эрика еще не вернулась, Марлениу тоже, их обоих не было. Отвратительные дни. Я просыпался и шел на пустырь тренироваться. Я стрелял, потом шел покупать оружие, мой арсенал, мою коллекцию, вторник без Эрики, ружья, пули, среда, я постоянно думал о ней, о том, как они с Марлениу трахаются на небесах, автомат калибра 9 мм, тридцать два патрона, винтовка, четверг, одиночество, в пятницу я решил поменять свою тактику, больше я не стану убивать из-за угла. Я попросил Гонзагу нарисовать на листке картона череп с двумя перекрещенными костями и написать сверху: «Дед Мороз предупреждает: Педру Телевизор отправляется ближайшим рейсом прямо в ад. Прим.: ангел летает уже совсем низко». Это ровным счетом ничего не значило, зато создавало определенную атмосферу. Воскресенье, это всегда был самый грустный день. Гонзага повесил наше объявление над стойкой. Всем очень понравилось.
Педру Телевизор уже в курсе, сообщили мне. Кто-то сказал, что он сидит и копит деньги, чтобы смыться, уехать к себе, на Север. Я ускорил свои приготовления, назначил день – субботу. В пятницу я был у себя на работе, в магазине, когда раздался анонимный телефонный звонок, какая-то женщина сказала, что если я не передумал, то могу ухлопать Педру, когда он полезет в квартиру на улице Бом Пастор, дом 45. Эрика и пастор.
Я, Маркан и Энох прибыли на место в двух машинах, остановились напротив дома и стали ждать, когда бандиты выйдут на улицу. Я расставил ребят по местам, а сам с Марканом позвонил в соседнюю дверь. Мне открыл какой-то испуганный итальянец. У вас есть телефон вашего соседа? Да. Я набрал номер, кто-то снял трубку, позовите к телефону Педру по прозвищу Телевизор, сказал я. Молчание. Это я, раздалось в трубке. Отлично, сукин ты сын. Это говорит Майкел. Ты сегодня умрешь. Я только подожду, пока ты выйдешь.
Я повесил трубку, вышел на улицу и стал ждать. Через несколько минут свет в гостиной погас Кто-то выглядывал из-за занавески. Я поднял руку, в которой держал оружие. Маркан сделал то же самое. Мы ждали довольно долго, но ничего не происходило. Внезапно подлетели три патрульные машины, из них выскочили двенадцать человек и окружили дом. Педру Телевизор вышел с поднятыми руками, двое его дружков за ним. Старики, хозяева квартиры, шли следом, и женщина потеряла сознание, как только увидела полицию.
Пока его обыскивали, Педру Телевизор уверял, что какая-то группа киллеров хотела убрать его. Они здесь рядом, они хотят меня убить, однако комиссар не обратил на его слова никакого внимания, этих парней затолкали в машину и все уехали.
В баре у Гонзаги мои ребята рассказывали, как было дело, и хохотали. Мне не хотелось даже выпить. Я пошел домой, лег на диван, и меня охватила ярость.
На следующий день, дав инструкции своим ребятам, я отправился в полицейский участок и внес залог за человека по прозвищу Педру Телевизор. Позже дежурный полицейский мне рассказывал, что Педру, когда узнал, кто именно внес за него залог, встал на колени и умолял ради всего святого не выгонять его из тюрьмы. Он вышел, трясясь от страха и оглядываясь по сторонам, я дал ему пройти три квартала, а потом мы затолкали этого сукина сына в машину.
Мы отвезли его на пустынную улицу в районе Капан Редонду.
Он спросил, можно ли ему помолиться. Помолись, ответил я, только это ничего не даст. Он встал ко мне спиной и поднял глаза к небу. Это был последний раз, когда он видел солнце.
21
22
Мы приняли душ, у Эрики была потрясающая способность переходить из одной крайности в другую, она уже была весела, смеялась, я хочу есть, заявила она. Мы пошли в ресторан, она ела, пила и много смеялась, мне очень нравится смеяться, когда мы вместе, сказала она, но мне было не до смеха в тот вечер. Когда принесли счет, я понял, что у меня не хватит денег. Я решил воспользоваться чековой книжкой доктора Карвалью. Проблем у него не возникнет, я предупрежу его.
19
18 января родилась моя дочь Саманта.
Три килограмма шестьсот пятьдесят граммов чистейшего сахара, рост пятьдесят два сантиметра
Я взял ее на руки, я позабочусь о тебе, Саманта, дочери нужен отец.
Я еще раз воспользовался чековой книжкой доктора Карвалью, чтобы купить игрушки, одеяльце, кроватку, ползунки, соски и пятнадцать пачек подгузников; на корешке чековой книжки я написал: не забыть предупредить доктора Карвалью.
Я и так не забыл бы.
Три килограмма шестьсот пятьдесят граммов чистейшего сахара, рост пятьдесят два сантиметра
Я взял ее на руки, я позабочусь о тебе, Саманта, дочери нужен отец.
Я еще раз воспользовался чековой книжкой доктора Карвалью, чтобы купить игрушки, одеяльце, кроватку, ползунки, соски и пятнадцать пачек подгузников; на корешке чековой книжки я написал: не забыть предупредить доктора Карвалью.
Я и так не забыл бы.
20
Я тебя ненавижу, и ты это знаешь.
Я уезжаю на несколько дней к своей двоюродной сестре в Парана.
Считай, что получил от меня по морде.
Эрика
Записка была просунута под дверь, мое счастье, что Кледир замешкалась, выходя с Самантой из такси и ничего не заметила. Мы как раз вернулись с ней из роддома, и эти четыре строчки выбили у меня почву из-под ног. У Эрики никого из родных не было, я это знал, просто она взбесилась от того, что у меня родилась дочь.
Я бросил все и побежал, я бежал и падал, падал и снова поднимался, поднимался и надеялся, хотел надеяться, что эта записка всего лишь трюк, но это был не трюк, Эрика действительно уехала и не оставила никаких следов, в шкафу не было ни одной ее шмотки. Я постучался в дом Марлениу, никто не открыл дверь. Я вернулся туда вечером, на следующий день, в понедельник, во вторник, в среду – бесполезно. Это были ужасные дни. Меня просто колбасило, какое-то отвратительное состояние: вперед, все мои мысли только об Эрике, о том, как мы занимаемся любовью, назад, она просила меня убить Кледир, вперед, истории про мужей, убивающих своих жен, назад, я провел всю ночь, сжимая в руке пистолет, вперед, Кледир безмятежно спала, назад, рядом с Эрикой мне никогда не было спокойно, вперед, я все делал бегом, чтобы не отстать от нее, и даже когда мы проводили долгие часы, прижавшись друг к другу, назад, мне все было мало, вперед, я хотел большего, назад, и даже, когда я входил в нее, вперед, я не хотел выходить, назад, я все время хотел только войти, вперед, слиться с ней, назад, перепахать ее всю, я позвоню тебе, говорила она, и я целый день не отходил от телефона, вперед, и когда мы встречались, назад, в груди у меня с утра до вечера тикала часовая бомба, вперед, но она не взрывалась, только отбрасывала тень, назад, и после каждой нашей встречи я бродил как неприкаянный, и естество мое сочилось кровью, вперед, я тебя ненавижу, ты знаешь, назад, любовь – это лакмусовая бумажка, считай, что получил по морде, вперед, письма, которые взрываются в руках, подпись «Эрика», боль, я был выжат до капли, моя печень растворилась, назад, я разорвал записку и отрекся от Эрики, отрекся от своей правды, отрекся по-настоящему, прощай, Эрика.
Я решил сконцентрировать все свои мысли на работе.
Имя: Педру. Кличка: Телевизор. Двадцать лет, мулат. Педру – парень жестокий, сказал мне доктор Карвалью. Не пасуй перед ним. Не буду.
Жулиу, гинеколог, заговорил первым: было десять вечера, жены дома не было, я смотрел телевизор, потом я услышал шум на первом этаже и спустился. Этот парень стоял посредине комнаты с револьвером в руках. Я совершенно растерялся и сказал ему, чтобы он забирал все, что захочет; я один дома, проблем у тебя не будет. Он велел мне сесть на диван и, все время держа пистолет направленным на меня, начал отбирать вещи, которые собирался унести с собой. Меня грабят в первый раз в жизни, сказал я ему, вы должны понять мою нервозность, вы не будете возражать, если я выпью стаканчик виски? Он сказал «нет», но потом передумал и приготовил две порции виски, одну мне, другую для себя. Я сижу тихо, пью виски и вижу, что он собирается унести картину, которую мне подарила моя бабушка, городской пейзаж Бурити Алегри, она там родилась; я сказал ему: эта картина ничего не стоит, вы не сможете продать ее, возьмите другую, это Алешандре Коста, за нее можно получить долларов четыреста, вон ту, с красивыми попугайчиками, вы как раз на нее смотрите. Он послушался моего совета, и все пошло как по маслу, я сам стал говорить ему, что имеет смысл украсть: наиболее ценные гравюры, стекло, серебро, одним словом, всё. В какой-то момент он сел рядом со мной, мы разговорились. Он сказал, что такая жизнь его задолбала, что у него беременная жена, что он ненавидит свое ремесло, что сам он из Баии, ну и все такое, короче, всем известная и очень грустная история. Он работал помощником каменщика, но его уволили, потому что однажды он опоздал на работу на десять минут. Эрика, я люблю тебя. Мне казалось, что он раскаивается, продолжал свой рассказ гинеколог, и я подумал, что могу взять инициативу в свои руки, я завел разговор о бедности и о социальной несправедливости, о коррумпированных политиках, тогда я еще верил во все эти глупости, это сегодня мне наплевать на них на всех, я лично считаю, что федеральное правительство должно построить стену вдоль границы штата Минас, и пусть все северные провинции колупаются, как хотят. Пусть вся шантрапа там и остается, и пусть они жрут друг друга. Я ненавижу северо-восток страны, я ненавижу Сеара Ненавижу местный фольклор. Ненавижу черных. Но все это не важно, важно другое: грабитель мой успокоился, сидел смирно, мы рассказывали друг другу хохмы, анекдоты, говорили о футболе, смеялись, за ночь мы выпили целую бутылку. Часов в пять утра он сказал мне: я пошел, я не буду тебя грабить, ты классный парень, пока. Возьми хотя бы то, что легко унести, сказал я ему, возьми проигрыватель для компакт-дисков, возьми портативный телевизор, возьми доллары, я сам с трудом верю в то, что говорю, но так все и было. Но он сказал, что уйдет отсюда с пустыми руками, он попрощался, обнял меня, спасибо, сказал он. Уже в дверях он остановился, посмотрел мне в глаза, достал пистолет и сказал: это чтобы тебе не казалось, что я какой-нибудь сопляк, и выстрелил. Две пули попали в меня. Я был весь в крови, я не умер лишь потому, что мне удалось доползти до входной двери, там меня и нашел сосед, окровавленного, на мостовой.
Наверное, из-за того что Эрики не было рядом, меня все глубже и глубже затягивала эта чернуха, мне нравилось слушать подобные рассказы, когда я их слушал, то как будто кидал кусок мяса своей прожорливой ненависти, потом еще один кусок, это становилось пагубной привычкой, в общем-то, простое упражнение: я ненавижу, он ненавидит, мы ненавидим. Понедельник, Эрика еще не вернулась, Марлениу тоже, их обоих не было. Отвратительные дни. Я просыпался и шел на пустырь тренироваться. Я стрелял, потом шел покупать оружие, мой арсенал, мою коллекцию, вторник без Эрики, ружья, пули, среда, я постоянно думал о ней, о том, как они с Марлениу трахаются на небесах, автомат калибра 9 мм, тридцать два патрона, винтовка, четверг, одиночество, в пятницу я решил поменять свою тактику, больше я не стану убивать из-за угла. Я попросил Гонзагу нарисовать на листке картона череп с двумя перекрещенными костями и написать сверху: «Дед Мороз предупреждает: Педру Телевизор отправляется ближайшим рейсом прямо в ад. Прим.: ангел летает уже совсем низко». Это ровным счетом ничего не значило, зато создавало определенную атмосферу. Воскресенье, это всегда был самый грустный день. Гонзага повесил наше объявление над стойкой. Всем очень понравилось.
Педру Телевизор уже в курсе, сообщили мне. Кто-то сказал, что он сидит и копит деньги, чтобы смыться, уехать к себе, на Север. Я ускорил свои приготовления, назначил день – субботу. В пятницу я был у себя на работе, в магазине, когда раздался анонимный телефонный звонок, какая-то женщина сказала, что если я не передумал, то могу ухлопать Педру, когда он полезет в квартиру на улице Бом Пастор, дом 45. Эрика и пастор.
Я, Маркан и Энох прибыли на место в двух машинах, остановились напротив дома и стали ждать, когда бандиты выйдут на улицу. Я расставил ребят по местам, а сам с Марканом позвонил в соседнюю дверь. Мне открыл какой-то испуганный итальянец. У вас есть телефон вашего соседа? Да. Я набрал номер, кто-то снял трубку, позовите к телефону Педру по прозвищу Телевизор, сказал я. Молчание. Это я, раздалось в трубке. Отлично, сукин ты сын. Это говорит Майкел. Ты сегодня умрешь. Я только подожду, пока ты выйдешь.
Я повесил трубку, вышел на улицу и стал ждать. Через несколько минут свет в гостиной погас Кто-то выглядывал из-за занавески. Я поднял руку, в которой держал оружие. Маркан сделал то же самое. Мы ждали довольно долго, но ничего не происходило. Внезапно подлетели три патрульные машины, из них выскочили двенадцать человек и окружили дом. Педру Телевизор вышел с поднятыми руками, двое его дружков за ним. Старики, хозяева квартиры, шли следом, и женщина потеряла сознание, как только увидела полицию.
Пока его обыскивали, Педру Телевизор уверял, что какая-то группа киллеров хотела убрать его. Они здесь рядом, они хотят меня убить, однако комиссар не обратил на его слова никакого внимания, этих парней затолкали в машину и все уехали.
В баре у Гонзаги мои ребята рассказывали, как было дело, и хохотали. Мне не хотелось даже выпить. Я пошел домой, лег на диван, и меня охватила ярость.
На следующий день, дав инструкции своим ребятам, я отправился в полицейский участок и внес залог за человека по прозвищу Педру Телевизор. Позже дежурный полицейский мне рассказывал, что Педру, когда узнал, кто именно внес за него залог, встал на колени и умолял ради всего святого не выгонять его из тюрьмы. Он вышел, трясясь от страха и оглядываясь по сторонам, я дал ему пройти три квартала, а потом мы затолкали этого сукина сына в машину.
Мы отвезли его на пустынную улицу в районе Капан Редонду.
Он спросил, можно ли ему помолиться. Помолись, ответил я, только это ничего не даст. Он встал ко мне спиной и поднял глаза к небу. Это был последний раз, когда он видел солнце.
21
Доктор Карвалью, я пять раз пользовался вашей чековой книжкой, вот общая сумма, вы можете вычесть ее из моего гонорара. Мне очень нравится ваш дом, и я захотел осмотреть комнаты, я открыл ящик ночного столика, там лежала кредитная карточка и чековая книжка, вдруг вошла Габриэла, и я испугался, что она решит, что я вор, я запихнул карточку и чековую книжку в карман, я собирался их вернуть, но так вышло, что я ушел и не вернул. Эти слова крутились у меня на языке, я как раз собирался их произнести, когда вошла горничная, неся на подносе кофе, это была новая горничная, а где та девушка, что у вас раньше работала? спросил я. Я уволил ее, сказал доктор Карвалью, она украла мою чековую книжку. А заодно и кредитную карточку.
Это было несправедливо, я должен был пожалеть девушку, я был обязан сказать, что это моя вина, мне следовало вернуть чековую книжку, но в последнее время все шло наперекосяк: что-то внутри меня вопило, но что-то другое, гораздо большее, чем первое, было глухо. Бессильная волна поднималась у меня из желудка и стихала на губах, не оставив пены. Кто-то заметил, что ненависть рождается на устах. И эта волна, я даже не понимал, что это, не видел, что это моя смерть, первые ее отголоски, затихала у меня на губах, не оставляя пены.
Теперь мне звонят из банка, продолжал доктор Карвалью, говорят, что чеки опротестованы, звонят из ресторана, из магазина детских вещей, у нее недавно родился ребенок, наивная дурочка, я хотел ее попугать, ты мог бы оказать мне и эту услугу, но моя жена была против, она говорит, что горничная ни при чем, ну а кто же тогда? Это она, сказал я, конечно, она, согласился доктор Карвалью, и на какое-то время у нас иссякла тема разговора, нам обоим стало неловко, он посмотрел на меня как-то странно, даже не знаю, как сказать, эти ребята умеют смотреть по-особенному, богачи, я имею в виду, шантрапа глядит по-другому, я опустил глаза; я убил Педру по кличке Телевизор, тсс-с, не кричи, Майкел, ты что, с ума сошел? Это тебе, доктор Карвалью протянул мне коробочку, которую производитель шампуней передал для меня, я открыл ее, мобильный телефон, твой гонорар, сказал он. Он будет оплачивать все счета, но ты не увлекайся, сказал доктор Карвалью. Говори по телефону только по делу. Используй его для работы.
Мне было очень скверно, я чувствовал себя разбитым, часто нюхал кокаин, плохо спал, а когда
спал, мне снилось, что я бодрствую, я опять ширялся, и совершенно не обращал внимания на свою дочь, я каждый день ходил на работу, я принимал душ, я нюхал кокаин, я орал на старину Умберту, я плакал, я слушал радио, я ругался с Кледир, я болтал с девчонками из службы секса по телефону, я снова ширялся, «Майкел любит Эрику», «Эрика любит Майкела», я писал наши имена в сердечках на столиках всех кафе, на указателях, на деревьях и на собственной ладони, я плакал, я встречался с какими-то женщинами, но все женщины одинаковы, они стонут в постели, а я не люблю, когда женщина стонет в постели, я не люблю, когда женщина начинает говорить о том, как она потрахалась после того, как она потрахалась, я не люблю, когда женщина называет меня «мой миленький», какой я к черту миленький, я матадор, я убийца, я душегуб.
В один прекрасный день, когда я был на работе, вошла Эрика, белые брюки, белая футболка, мокрые волосы; привет, я приехала. У меня челюсть отвисла. Язык проглотил? поинтересовалась она. Она была красавица, а я выглядел как старая развалина, она в белом, а у меня внутри все горит, я вне игры, выдавил я, все кончено, она положила ключи от дома на прилавок и сказала, что ей больше не нужна квартира; я буду жить в церкви и работать буду там же. Меня словно ударили по лбу, я стоял оглушенный. Я ездила вместе с Марлениу, в Парана был съезд последователей нашей церкви. Еще один удар, теперь в челюсть. Ты не представляешь, как это хорошо – познавать Бога. Удар в живот. Я попытался рассмеяться, засунь своего Бога в задницу. Марлениу был добр ко мне, я не хотела тебя расстраивать, ты знаешь, просто мне необходимо хоть немного спокойствия и мира в душе, я повернулся к ней спиной и начал расставлять корм на полках, корм для собак, мне нужна какая-нибудь религия, говорила она, корм для лошадей, ты же сам говорил, что когда ты думаешь, что умрешь, что твоя дочь умрет, что деревья умрут, то у тебя нет сил встать с постели и ты начинаешь плакать, корм для рыб, ты плачешь по ночам, когда ложишься на землю, в лесу, и видишь звезды, и понимаешь, что ты умрешь, ты видишь бесконечность, ты плачешь, Майкел, ты плачешь, когда просыпаешься среди ночи и думаешь, что ты умрешь, что в один прекрасный день все это закончится, и ты плачешь, ты плачешь, потому что не знаешь, что именно Бог укажет тебе правильный выход, Бог – это путь к небесам. Иди ты на хрен, Эрика. Я поняла, что люди могут умирать с песней на устах, продолжала она, корм для ослов, корм для кретинов, ты можешь сделать так, что твое сердце смягчится, Майкел. Корм, корм, корм. Ты так и останешься идиотом на всю свою жизнь? Да, но только не тем идиотом, который поселился в церкви, огрызнулся я. Корм для кроликов. Она развернулась и ушла, а я остался расставлять корма, и слезы текли из моих глаз до самого вечера.
На той неделе доктор Карвалью звонил мне пять раз по мобильному телефону, да еще Гонзага оставил для меня кучу деловой информации, людям требовались мои услуги, но я был не в состоянии ничего делать, я страдал. У Эрики появился новый парень, Иисус, они, наверное, часто трахаются.
Однажды я не выдержал, проследил за Марлениу до самой церкви и выяснил, где она живет. Большой зал, крытый черепицей «Этернит», белые и синие полосы, это было похоже на дансинг, «Бог есть свет» – красовалась надпись, сделанная красной краской, ежедневная служба: в семь ноль-ноль и в девятнадцать ноль-ноль. Прихожане на входе должны были предъявлять пропуска, и Эрика ставила в них печать. Я каждый день приходил и следил за ней. Она подметала пол в церкви, собирала деньги прихожан и ставила печати, а я нюхал кокаин и страдал. Марлениу ушел домой, в тот вечер они не трахались. Ни на следующий день, ни после, они не трахнулись ни разу, они подолгу беседовали, но она всегда ложилась в постель одна, а засаленный попик возвращался ночевать домой, к своей мамочке. Блин! У меня прямо гора с плеч свалилась!
Нам надо поговорить, Эрика. Я просил ее вернуться.
Она отказалась. Сказала, что хочет остаться рядом с Богом. Майкел, мне не хватает чего-то, но я не знаю, чего, должно быть, это Бог, я пытаюсь найти его, ведь должно же что-то быть; я встал перед ней на колени, умолял ее, плакал, встань, сказала она, не надо стоять передо мной на коленях, она сказала, что не надо стоять перед ней на коленях, что она не достойна этого, ты достойна всего, что только есть на свете, я готов все для тебя сделать, но она сказала, что ничего не хочет, она хочет только вырвать эту боль из своего сердца, какую боль, Эрика? Что за боль гложет твое сердце? Она ушла обратно в церковь, так и не объяснив мне, что это за боль.
Меня охватило отчаяние, я побежал, я буду бежать, пока не упаду замертво, подумал я, пока меня не разорвет на части, пока я не поднимусь к облакам, и я бежал; я влетел к себе домой, заперся в спальне и вдохнул дозу кокаина, Кледир начала колотить в дверь, открой! Я придвинул комод, чтобы забаррикадировать вход. Открой! Открой дверь! Открой дверь, я тебе говорю! Открой немедленно дверь! Открой дверь! Открой сейчас же дверь! Я открыл, она начала орать на меня, я все слышал, все понимал, она была очень напугана, ненависть, зародившись на устах, взорвалась у меня в мозгу, взрывная волна ударила в руки, я схватил Кледир за горло и стал сжимать, я сжимал и сжимал до тех пор, пока не услышал хруст ломающегося кадыка.
Это было несправедливо, я должен был пожалеть девушку, я был обязан сказать, что это моя вина, мне следовало вернуть чековую книжку, но в последнее время все шло наперекосяк: что-то внутри меня вопило, но что-то другое, гораздо большее, чем первое, было глухо. Бессильная волна поднималась у меня из желудка и стихала на губах, не оставив пены. Кто-то заметил, что ненависть рождается на устах. И эта волна, я даже не понимал, что это, не видел, что это моя смерть, первые ее отголоски, затихала у меня на губах, не оставляя пены.
Теперь мне звонят из банка, продолжал доктор Карвалью, говорят, что чеки опротестованы, звонят из ресторана, из магазина детских вещей, у нее недавно родился ребенок, наивная дурочка, я хотел ее попугать, ты мог бы оказать мне и эту услугу, но моя жена была против, она говорит, что горничная ни при чем, ну а кто же тогда? Это она, сказал я, конечно, она, согласился доктор Карвалью, и на какое-то время у нас иссякла тема разговора, нам обоим стало неловко, он посмотрел на меня как-то странно, даже не знаю, как сказать, эти ребята умеют смотреть по-особенному, богачи, я имею в виду, шантрапа глядит по-другому, я опустил глаза; я убил Педру по кличке Телевизор, тсс-с, не кричи, Майкел, ты что, с ума сошел? Это тебе, доктор Карвалью протянул мне коробочку, которую производитель шампуней передал для меня, я открыл ее, мобильный телефон, твой гонорар, сказал он. Он будет оплачивать все счета, но ты не увлекайся, сказал доктор Карвалью. Говори по телефону только по делу. Используй его для работы.
Мне было очень скверно, я чувствовал себя разбитым, часто нюхал кокаин, плохо спал, а когда
спал, мне снилось, что я бодрствую, я опять ширялся, и совершенно не обращал внимания на свою дочь, я каждый день ходил на работу, я принимал душ, я нюхал кокаин, я орал на старину Умберту, я плакал, я слушал радио, я ругался с Кледир, я болтал с девчонками из службы секса по телефону, я снова ширялся, «Майкел любит Эрику», «Эрика любит Майкела», я писал наши имена в сердечках на столиках всех кафе, на указателях, на деревьях и на собственной ладони, я плакал, я встречался с какими-то женщинами, но все женщины одинаковы, они стонут в постели, а я не люблю, когда женщина стонет в постели, я не люблю, когда женщина начинает говорить о том, как она потрахалась после того, как она потрахалась, я не люблю, когда женщина называет меня «мой миленький», какой я к черту миленький, я матадор, я убийца, я душегуб.
В один прекрасный день, когда я был на работе, вошла Эрика, белые брюки, белая футболка, мокрые волосы; привет, я приехала. У меня челюсть отвисла. Язык проглотил? поинтересовалась она. Она была красавица, а я выглядел как старая развалина, она в белом, а у меня внутри все горит, я вне игры, выдавил я, все кончено, она положила ключи от дома на прилавок и сказала, что ей больше не нужна квартира; я буду жить в церкви и работать буду там же. Меня словно ударили по лбу, я стоял оглушенный. Я ездила вместе с Марлениу, в Парана был съезд последователей нашей церкви. Еще один удар, теперь в челюсть. Ты не представляешь, как это хорошо – познавать Бога. Удар в живот. Я попытался рассмеяться, засунь своего Бога в задницу. Марлениу был добр ко мне, я не хотела тебя расстраивать, ты знаешь, просто мне необходимо хоть немного спокойствия и мира в душе, я повернулся к ней спиной и начал расставлять корм на полках, корм для собак, мне нужна какая-нибудь религия, говорила она, корм для лошадей, ты же сам говорил, что когда ты думаешь, что умрешь, что твоя дочь умрет, что деревья умрут, то у тебя нет сил встать с постели и ты начинаешь плакать, корм для рыб, ты плачешь по ночам, когда ложишься на землю, в лесу, и видишь звезды, и понимаешь, что ты умрешь, ты видишь бесконечность, ты плачешь, Майкел, ты плачешь, когда просыпаешься среди ночи и думаешь, что ты умрешь, что в один прекрасный день все это закончится, и ты плачешь, ты плачешь, потому что не знаешь, что именно Бог укажет тебе правильный выход, Бог – это путь к небесам. Иди ты на хрен, Эрика. Я поняла, что люди могут умирать с песней на устах, продолжала она, корм для ослов, корм для кретинов, ты можешь сделать так, что твое сердце смягчится, Майкел. Корм, корм, корм. Ты так и останешься идиотом на всю свою жизнь? Да, но только не тем идиотом, который поселился в церкви, огрызнулся я. Корм для кроликов. Она развернулась и ушла, а я остался расставлять корма, и слезы текли из моих глаз до самого вечера.
На той неделе доктор Карвалью звонил мне пять раз по мобильному телефону, да еще Гонзага оставил для меня кучу деловой информации, людям требовались мои услуги, но я был не в состоянии ничего делать, я страдал. У Эрики появился новый парень, Иисус, они, наверное, часто трахаются.
Однажды я не выдержал, проследил за Марлениу до самой церкви и выяснил, где она живет. Большой зал, крытый черепицей «Этернит», белые и синие полосы, это было похоже на дансинг, «Бог есть свет» – красовалась надпись, сделанная красной краской, ежедневная служба: в семь ноль-ноль и в девятнадцать ноль-ноль. Прихожане на входе должны были предъявлять пропуска, и Эрика ставила в них печать. Я каждый день приходил и следил за ней. Она подметала пол в церкви, собирала деньги прихожан и ставила печати, а я нюхал кокаин и страдал. Марлениу ушел домой, в тот вечер они не трахались. Ни на следующий день, ни после, они не трахнулись ни разу, они подолгу беседовали, но она всегда ложилась в постель одна, а засаленный попик возвращался ночевать домой, к своей мамочке. Блин! У меня прямо гора с плеч свалилась!
Нам надо поговорить, Эрика. Я просил ее вернуться.
Она отказалась. Сказала, что хочет остаться рядом с Богом. Майкел, мне не хватает чего-то, но я не знаю, чего, должно быть, это Бог, я пытаюсь найти его, ведь должно же что-то быть; я встал перед ней на колени, умолял ее, плакал, встань, сказала она, не надо стоять передо мной на коленях, она сказала, что не надо стоять перед ней на коленях, что она не достойна этого, ты достойна всего, что только есть на свете, я готов все для тебя сделать, но она сказала, что ничего не хочет, она хочет только вырвать эту боль из своего сердца, какую боль, Эрика? Что за боль гложет твое сердце? Она ушла обратно в церковь, так и не объяснив мне, что это за боль.
Меня охватило отчаяние, я побежал, я буду бежать, пока не упаду замертво, подумал я, пока меня не разорвет на части, пока я не поднимусь к облакам, и я бежал; я влетел к себе домой, заперся в спальне и вдохнул дозу кокаина, Кледир начала колотить в дверь, открой! Я придвинул комод, чтобы забаррикадировать вход. Открой! Открой дверь! Открой дверь, я тебе говорю! Открой немедленно дверь! Открой дверь! Открой сейчас же дверь! Я открыл, она начала орать на меня, я все слышал, все понимал, она была очень напугана, ненависть, зародившись на устах, взорвалась у меня в мозгу, взрывная волна ударила в руки, я схватил Кледир за горло и стал сжимать, я сжимал и сжимал до тех пор, пока не услышал хруст ломающегося кадыка.
22
Как-то отец рассказал мне историю, которую он вычитал в детективном романе одного очень известного писателя, я запомнила ее на всю жизнь, обрати внимание, это важно. Некая женщина обращается к частному сыщику, ее муж вышел с работы перекусить, и больше его никто не видел. Муж ее был человек порядочный, честный, никогда ни с кем не скандалил, особенно дома, денег, кстати говоря, у семьи особых не было, так что предположение о том, что он сбежал с чемоданом, набитым долларами, отпадает. Было еще одно предположение, что он попросту бросил семью, однако все указывало на то, что жили они дружно, не ссорились, человек этот был хорошим мужем и хорошим отцом, причин уходить из дома у него не было. Его искали повсюду: в больницах, в полицейских участках, по всей стране, везде, где только можно, история в самом деле абсурдная, – парень словно испарился, ни мотивов, ни объяснений этому поступку не было.
Спустя несколько лет тот самый частный детектив – дело происходило в Соединенных Штатах – находит этого типа в каком-то Богом забытом городке, не знаю уж, как он его нашел, знаю только, что нашел. Слушай, парень, ты исчез несколько лет назад, жена твоя чуть не помешалась от горя, какого черта ты это сделал? А у него уже другая жизнь, другая семья, новая работа. Вот что он ответил: в тот день я шел перекусить, когда я проходил мимо стройки, цементный блок или что-то очень похожее на него, не помню точно, свалился сверху и упал мне под ноги, он мог бы упасть мне на голову, но он упал рядом, у меня было такое чувство, словно кто-то открыл крышку у котла, где бурлит вся наша жизнь, засунул мою голову внутрь и сказал: посмотри на то, как варится это дерьмо.
Человек сунул голову в котел, и все сразу потеряло для него смысл. Жена, дети, работа – все это уже не имело никакого значения, потому что, когда ты заглядываешь в этот котел, ты понимаешь, что жизнь в этом и заключается: в том, чтобы жить, и в том, чтобы умереть. Человек этот развернулся и ушел, ушел навсегда.
Я рассказала тебе эту историю, чтобы ты понял – люди исчезают. Не важно, есть у них мотивы, нет у них мотивов, они бросают детей, деньги, да что угодно. Очень много людей пускается в бега, достаточно заглянуть в газеты. Человек идет в булочную на углу и не возвращается. Ребенок играет перед домом и убегает. Уходит в школу и не приходит обратно. Если женщина исчезла, это вовсе не значит, что ее убил муж. Я просто хочу внушить тебе одну простую мысль: люди исчезают.
Вот в этом вся Эрика, как на ладони. Ты, ты, ты саранча, ты бич Божий, ты изуродовал мне жизнь, как ты мог так поступить со мной, идиот несчастный? Я думал, что она скажет что-нибудь в том духе, когда я в отчаянии стучался на рассвете в двери ее церкви и признался, что убил Кледир, я думал, что она начнет кричать на меня, станет говорить про Иисуса и про Марлениу, все так и получилось, в точности как я себе это представлял, однако потом она села на кровать, перестала плакать, и в голове у нее сложился план моего спасения. Мы сидели в комнатке, где она жила, тесная келья с одной кроватью, одним столом и одним стаканом для воды. Саманта спала у меня на руках.
Дальше будет вот что: ее станут искать, родственники, подруги, соседи, полиция, но ты всем скажешь одно и то же: она меня бросила. Сбежала и не оставила даже записки. Их это не удивит. Полиция, конечно, будет подозревать тебя, все будут тебя подозревать, ну и что с того? Подозрение – всего лишь подозрение. Они должны будут найти труп, найти свидетелей. Ты говоришь, что тебя никто не видел. Или видели? Нет, ответил я.
Я сделал все, как она сказала. Одолжил у Маркана машину, и мы поехали ко мне. Саманта всю дорогу плакала, и это сильно действовало мне на нервы. Мы ликвидировали все улики, положили тело Кледир в багажник и пустились в путь.
Саманта лежала на заднем сидении и спала, ехали мы довольно долго, забрались на холмы Кантарейра, я хотел похоронить Кледир в лесу, в густом-густом лесу. Мы остановились на обочине, и в тот самый момент, когда я доставал тело Кледир, на дороге показался грузовик. Поравнявшись с нами, он остановился, Эрика выскочила из машины. Что случилось? спросил водитель грузовика. Колесо лопнуло, ответил я. Помощь нужна? Нет, мы уже поменяли его, сказала Эрика. Грузовик уехал, мне казалось, что сердце у меня сейчас взорвется. Я вошел в лес, таща на себе тело Кледир, выкопал глубокую двухметровую яму, бросил Кледир на дно и аккуратно забросал ее землей.
На обратном пути мы не разговаривали. На полпути я вспомнил про саранчу, а почему ты назвала меня саранчой, спросил я. А у тебя такие же антенны, ответила Эрика. Саманта готова была вот-вот проснуться, и Эрика сделала мне знак, чтобы я замолчал.
Когда мы приехали домой, Эрика уложила Саманту в кроватку. Мы тоже легли. Эрика сказала, что от подушки приятно пахнет. Это ее запах? Да, ответил я. Эрика начала ворочаться с боку на бок, она никак не могла уснуть. Мне тоже не спалось, я думал о Кледир, земля накрыла ее лицо, мне это особенно врезалось в память, как земля падает ей на лицо. Водитель грузовика. Эрика сказала, что ей непривычно спать в этой постели. Я спросил, переедет ли она ко мне. Она сказала да, вот только съездит завтра забрать свои вещи. Ты золото, сказал я ей. Мы начали целоваться, лицо водителя грузовика все время стояло у меня перед глазами. Он мог запомнить номер моей машины. Потом кто-нибудь мог найти труп. Газетчики. Водитель грузовика видел мужчину и женщину в «Додж Дарте» цвета коричневый металлик. Я встал с кровати. Я съезжу туда, сказал я.
Я приехал, выкопал тело, положил его в багажник и вернулся домой. Я решил, что небезопасно оставлять Кледир в машине, я был простужен и из-за насморка не чувствовал запахов, но, может быть, она уже начала разлагаться? Когда Эрика увидела, как я несу тело Кледир на руках, она расплакалась. Господи, до чего же она грязная! Ее надо завернуть, поищи какие-нибудь мешки на кухне. Какие мешки? переспросила Эрика. Она начала кричать, мусорные мешки что ли?! Ты собираешься засунуть свою жену в мешок для мусора?! Взгляни на ее лицо, посмотри, как она несчастна, мы с тобой оба в дерьме по уши. Перестань, Эрика. Не перестану. Эрика захотела вымыть Кледир, я сказал ей, что она с ума сошла, но у нее начиналась истерика, она кричала, и я, испугавшись, что нас услышат соседи, согласился. Мы отнесли Кледир в ванную, сняли с нее одежду, Эрика взяла в руки мыло, а я держал тело под душем. Она даже мертвая хороша, сказала Эрика, у нее красивое тело, тебе не кажется? Давай закончим с этим поскорее, ответил я. А ты трахался с ней, Майкел? Перестань. Трахался или нет? Я молчал. Эрика направила струю душа на меня, отвечай, кретин! Иногда, процедил я. Что значит иногда? Именно это и значит: иногда. Мерзавец, ты трахал ее каждый день, стоило только мне тебя бросить, как ты сразу взобрался на нее. Эрика толкнула меня в грудь и вышла из ванной, хлопнув дверью, я остался один, держа на весу намыленное тело Кледир, я взял полотенце, вытер его, потом перенес труп в комнату, Эрика сидела на диване злая как черт. Куда мы ее денем? Бросим посреди улицы, огрызнулась она. Эрика, ты ревнуешь меня к женщине, которой уже нет в живых, я не ревную, еще как ревнуешь, я спрячу ее на кухне, сказал я. Нет, возразила Эрика. Давай лучше положим ее под кровать.
Спустя несколько лет тот самый частный детектив – дело происходило в Соединенных Штатах – находит этого типа в каком-то Богом забытом городке, не знаю уж, как он его нашел, знаю только, что нашел. Слушай, парень, ты исчез несколько лет назад, жена твоя чуть не помешалась от горя, какого черта ты это сделал? А у него уже другая жизнь, другая семья, новая работа. Вот что он ответил: в тот день я шел перекусить, когда я проходил мимо стройки, цементный блок или что-то очень похожее на него, не помню точно, свалился сверху и упал мне под ноги, он мог бы упасть мне на голову, но он упал рядом, у меня было такое чувство, словно кто-то открыл крышку у котла, где бурлит вся наша жизнь, засунул мою голову внутрь и сказал: посмотри на то, как варится это дерьмо.
Человек сунул голову в котел, и все сразу потеряло для него смысл. Жена, дети, работа – все это уже не имело никакого значения, потому что, когда ты заглядываешь в этот котел, ты понимаешь, что жизнь в этом и заключается: в том, чтобы жить, и в том, чтобы умереть. Человек этот развернулся и ушел, ушел навсегда.
Я рассказала тебе эту историю, чтобы ты понял – люди исчезают. Не важно, есть у них мотивы, нет у них мотивов, они бросают детей, деньги, да что угодно. Очень много людей пускается в бега, достаточно заглянуть в газеты. Человек идет в булочную на углу и не возвращается. Ребенок играет перед домом и убегает. Уходит в школу и не приходит обратно. Если женщина исчезла, это вовсе не значит, что ее убил муж. Я просто хочу внушить тебе одну простую мысль: люди исчезают.
Вот в этом вся Эрика, как на ладони. Ты, ты, ты саранча, ты бич Божий, ты изуродовал мне жизнь, как ты мог так поступить со мной, идиот несчастный? Я думал, что она скажет что-нибудь в том духе, когда я в отчаянии стучался на рассвете в двери ее церкви и признался, что убил Кледир, я думал, что она начнет кричать на меня, станет говорить про Иисуса и про Марлениу, все так и получилось, в точности как я себе это представлял, однако потом она села на кровать, перестала плакать, и в голове у нее сложился план моего спасения. Мы сидели в комнатке, где она жила, тесная келья с одной кроватью, одним столом и одним стаканом для воды. Саманта спала у меня на руках.
Дальше будет вот что: ее станут искать, родственники, подруги, соседи, полиция, но ты всем скажешь одно и то же: она меня бросила. Сбежала и не оставила даже записки. Их это не удивит. Полиция, конечно, будет подозревать тебя, все будут тебя подозревать, ну и что с того? Подозрение – всего лишь подозрение. Они должны будут найти труп, найти свидетелей. Ты говоришь, что тебя никто не видел. Или видели? Нет, ответил я.
Я сделал все, как она сказала. Одолжил у Маркана машину, и мы поехали ко мне. Саманта всю дорогу плакала, и это сильно действовало мне на нервы. Мы ликвидировали все улики, положили тело Кледир в багажник и пустились в путь.
Саманта лежала на заднем сидении и спала, ехали мы довольно долго, забрались на холмы Кантарейра, я хотел похоронить Кледир в лесу, в густом-густом лесу. Мы остановились на обочине, и в тот самый момент, когда я доставал тело Кледир, на дороге показался грузовик. Поравнявшись с нами, он остановился, Эрика выскочила из машины. Что случилось? спросил водитель грузовика. Колесо лопнуло, ответил я. Помощь нужна? Нет, мы уже поменяли его, сказала Эрика. Грузовик уехал, мне казалось, что сердце у меня сейчас взорвется. Я вошел в лес, таща на себе тело Кледир, выкопал глубокую двухметровую яму, бросил Кледир на дно и аккуратно забросал ее землей.
На обратном пути мы не разговаривали. На полпути я вспомнил про саранчу, а почему ты назвала меня саранчой, спросил я. А у тебя такие же антенны, ответила Эрика. Саманта готова была вот-вот проснуться, и Эрика сделала мне знак, чтобы я замолчал.
Когда мы приехали домой, Эрика уложила Саманту в кроватку. Мы тоже легли. Эрика сказала, что от подушки приятно пахнет. Это ее запах? Да, ответил я. Эрика начала ворочаться с боку на бок, она никак не могла уснуть. Мне тоже не спалось, я думал о Кледир, земля накрыла ее лицо, мне это особенно врезалось в память, как земля падает ей на лицо. Водитель грузовика. Эрика сказала, что ей непривычно спать в этой постели. Я спросил, переедет ли она ко мне. Она сказала да, вот только съездит завтра забрать свои вещи. Ты золото, сказал я ей. Мы начали целоваться, лицо водителя грузовика все время стояло у меня перед глазами. Он мог запомнить номер моей машины. Потом кто-нибудь мог найти труп. Газетчики. Водитель грузовика видел мужчину и женщину в «Додж Дарте» цвета коричневый металлик. Я встал с кровати. Я съезжу туда, сказал я.
Я приехал, выкопал тело, положил его в багажник и вернулся домой. Я решил, что небезопасно оставлять Кледир в машине, я был простужен и из-за насморка не чувствовал запахов, но, может быть, она уже начала разлагаться? Когда Эрика увидела, как я несу тело Кледир на руках, она расплакалась. Господи, до чего же она грязная! Ее надо завернуть, поищи какие-нибудь мешки на кухне. Какие мешки? переспросила Эрика. Она начала кричать, мусорные мешки что ли?! Ты собираешься засунуть свою жену в мешок для мусора?! Взгляни на ее лицо, посмотри, как она несчастна, мы с тобой оба в дерьме по уши. Перестань, Эрика. Не перестану. Эрика захотела вымыть Кледир, я сказал ей, что она с ума сошла, но у нее начиналась истерика, она кричала, и я, испугавшись, что нас услышат соседи, согласился. Мы отнесли Кледир в ванную, сняли с нее одежду, Эрика взяла в руки мыло, а я держал тело под душем. Она даже мертвая хороша, сказала Эрика, у нее красивое тело, тебе не кажется? Давай закончим с этим поскорее, ответил я. А ты трахался с ней, Майкел? Перестань. Трахался или нет? Я молчал. Эрика направила струю душа на меня, отвечай, кретин! Иногда, процедил я. Что значит иногда? Именно это и значит: иногда. Мерзавец, ты трахал ее каждый день, стоило только мне тебя бросить, как ты сразу взобрался на нее. Эрика толкнула меня в грудь и вышла из ванной, хлопнув дверью, я остался один, держа на весу намыленное тело Кледир, я взял полотенце, вытер его, потом перенес труп в комнату, Эрика сидела на диване злая как черт. Куда мы ее денем? Бросим посреди улицы, огрызнулась она. Эрика, ты ревнуешь меня к женщине, которой уже нет в живых, я не ревную, еще как ревнуешь, я спрячу ее на кухне, сказал я. Нет, возразила Эрика. Давай лучше положим ее под кровать.