Г-н фон Эгерт в названной интересной брошюре (Брошюра ввиду серьезного оборота русско-американского конфликта не пушена автором в продажу, но рассылается им министрам, членам законодательных палат и т. п. лицам.) дает обстоятельный "ответ на обвинения против России и на обращенные к ней требования". О Господи! До чего, однако, упала наша государственность: нам приходится разговаривать с паразитами, которые тучей на нас лезут; нам приходится давать объяснения, чуть что не униженные оправдания. Читатели "Нового времени" уже знают, до какой степени со всех точек зрения - и с международно-правовой, и с договорно-юридической, и с экономической - претензии Америки ничтожны. В случае сомнения читатели благоволят обратиться к брошюре г-на фон Эгерта, как исследовавшего дело в самой Америке, мне же повторять здесь не хочется ни невежественных претензий, ни слишком легких ответов на них. Достаточно отметить убеждение осведомленного автора, что торговый разрыв с Америкой "для России кроме выгод ничего не может принести: Россия больше не будет переплачивать Соединенным Штатам свыше 50 миллионов ежегодно по торговому балансу, и приостановится теперь истребление пушного и иного зверя в Сибири", совершаемое, сказать кстати, тоже американскими евреями, представителями тамошних меховых фирм.
   Хотелось бы выяснить, насколько мошенническая агитация евреев может встретить поддержку в самой толще американского народа. Г-н фон Эгерт дает и относительно этого любопытные разъяснения. По американской печати, как почти сплошь жидовской, нельзя судить об отношении к евреям американцев. Подобно нашей интеллигенции, и американская часто смотрит невольно еврейскими глазами, особенно если "еврейская пропаганда приправляется ужасами, рассказываемыми о России", только будто бы и занятой что травлей и терзанием несчастного племени. Как и у нас, к евреям в Америке относятся благодушно лишь в тех областях, где они появляются отдельными единицами, но в восточных штатах, где их набилось около двух миллионов, евреи уже успели возбудить резко враждебное к себе отношение. "Предоставив евреям политическое равноправие, американцы, однако, чуждаются более близкого общения с ними, - говорит г-н фон Эгерт, - не принимают их ни в круг своих домашних знакомых, ни в свои клубы и не допускают воспитания еврейских детей совместно со своими. Противны им евреи своим физическим типом, своей манерой говорить и держать себя, своей суетливой, лишенной достоинства повадкой и своею наглостью. Гордому американскому народу, с любовью взирающему на свою историю, на свою борьбу за освобождение, на свои труды и на выполненное им огромное культурное дело, в чем всем евреи участия не имели, - противно видеть, как теперь евреи, украшая себя чужими перьями, кичатся своим "американским гражданством"... Ни клубы, даже ученые, ни студенческие организации не принимают евреев. Значительное число отелей не пускают евреев к себе, чтобы не потерять других посетителей. В театрах в разных сценах и куплетах евреи выводятся как предмет осмеяния. Таковы популярные вещицы вроде "The sabsmanand the porter", "The money makers", "A modern cannibaling" и др. В Нью-Йорке, впрочем, который превратился в Jew-York (Jew- жид), постановка таких сценок была бы невозможна из-за неистового гвалта, который тогда подняли бы в театре евреи".
   Известный писатель Биджлоу в "New-York Herald" пишет, что "Соединенные Штаты до такой степени быстро оседлываются евреями, что в то время как о всякой другой нации возможно свободное рассуждение, еврей один поднимает вопль о гонении всякий раз, когда критика касается его". Тот же писатель свидетельствует, что почти вся печать этого великого народа находится в руках евреев или "прикабалена" к ним чрез получаемые от них и при посредстве их объявления. К оставшейся горсти независимой печати Биджлоу обращается с воззванием о разоблачении правды относительно евреев "ввиду картины исчезновения американцев пред натиском орды еврейских "патриотов", которые уже начинают оцвечивать и армию нашу, и флот, которые являются вредоносным элементом для наших дипломатических отношений и для нашей консульской службы". Евреи очень гордятся тем, что немалое количество их проникло в судьи и даже в члены конгресса, но Биджлоу настаивает, что над ними необходим "бдительный глаз", иначе в Америке нужно ожидать "взрыва, перед которым дрейфусовские дни покажутся детской игрой". Весьма иронически относится американский писатель к уверениям евреев, что они тотчас же становятся пылкими американскими патриотами, как только пароход с ними пристает к Нью-Йорку. "Отчего бы, - говорит Биджлоу, - не попытаться какому-либо американцу сделать над собою подобный же опыт превращения в еврея, проведя хотя бы одну зиму в Святой Земле?"
   Не только среди проницательных писателей, даже "в низших слоях населения больших городов накапливается озлобление против евреев, ничем не уступающее тому, которое мы видим у нас в Западном крае, в Малороссии и Польше", - говорит г-н фон Эгерт. Американцу, добросовестному работнику, "досадно и обидно видеть, что какие-то люди чужого племени, массами присосавшиеся к стране и все продолжающие прибывать в нее, не хотят с ним делить его трудов, а между тем требуют себе и урывают пропитание из общих средств страны, занимаясь делом, ничего не стоящим в его глазах, - мелким комиссионерством, покупкой и продажей старого платья, торговлей вразнос катушками, шпильками, лентами, всяким пустяковым товаром и скрытно порнографическими карточками и т. п., причем нередко еще, никому невидимо, богатеют на своем непроизводительном занятии и через несколько лет открывают важные магазины". Как видите, жиды остаются необычайно верными себе во всех краях земного шара - и в абсолютных монархиях, и в демократических республиках. Они всюду ведут себя как паразиты, возбуждающие к себе презрение и ужас. Г-н фон Эгерт описывает наблюдавшиеся им случаи крайне враждебного отношения американцев к евреям даже без видимой причины. Очевидно, и там, как во всем христианском свете, оплошавшем в своем великодушии перед еврейством, поднимается могучий инстинкт самосохранения, оскорбленный и негодующий на свою оплошность. Теперешний разрыв Америки с Россией сведущие люди объясняют не столько обиженностью за неуважение прав американских граждан, сколько страхом перед евреями, которых русские стеснительные законы заставляют переселяться в Америку. Американцы чувствуют, как они ошиблись, давая равноправие антихристовой расе, и хотели бы устроить отлив этого добра в Россию. Надо надеяться, что русское правительство и палаты дадут достойный отпор этому покушению. Объявленный почин в этом смысле г-д Гучкова, Карякина и Лерхе будет встречен всей Россией с глубоким сочувствием. Следует с такой же стремительной быстротой, с какой действуют американцы, напомнить им элементарное правило международной вежливости: долг невмешательства в чужие внутренние дела. Мы не мешаем американцам давать своим евреям какие угодно права, но оставляем за собою право не давать подобных же прав на нашей почве. Не мешало бы и русским евреям почувствовать, до какой степени наглость их паразитной нации близка к пределу терпения великого приютившего ее народа.
    10 декабря

1912 год

НАРОДНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

I
   В воскресенье открывается в Петербурге первый съезд Всероссийского национального союза. Столица "всея России" должна встретить съезд сердечным "добро пожаловать", ибо из всех политических партий национальная совпадает, конечно, всего полнее с государственными задачами столицы.
   Несмотря на свое немецкое имя, Петербург - один из наиболее чистокровно русских городов, пожалуй, чище Москвы и Киева, сильно испорченных еврейской плесенью. Петербургу как столице недостает многого. Ему недостает прежде всего родной почвы, ибо он до сих пор живет на выселках, за границей своей народности. Петербургу недостает благородства происхождения - тех восьмисот лет истории, которыми гордится Москва. Петербургу недостает еще более священной древности, которая уходит в таинственную даль, за горизонт истории, делая некоторые города, вроде Новгорода и Киева, старше самой России. Петербург - создание молодой России, но, может быть, еще не совсем проснувшись к историческому сознанию, он все-таки в силу своей державной роли продолжает безотчетно "работу сердца", начавшуюся когда-то в Новгороде, в Киеве, во Владимире и в Москве. Нельзя не признать с грустью, что это государственное сердце наше болеет тем же, чем болели Киев и Москва на третьем столетии их имперской роли. Слабостью они болели, и слабостью же хворает современный Петербург, как будто унаследовав этот порок от предков. Ни одна столица на свете не подвергалась, кажется, большему порицанию, чем город Петра Великого. Теперь даже общепринято думать, будто именно Петербург изменил русской национальности, будто именно он в течение двух столетий разбил старые начала нашей истории и унизил их пред иностранцами и инородцами. Разве могла бы сложиться национальная партия в Москве или древнем Киеве? Тогда весь народ был национальной партией.
   Мне кажется, обвинение Петербурга грешит излишней строгостью. Петербург действительно изменил России, то есть не выполнил во всем величии своего государственного призвания. Но ведь то же случилось и с Москвой XVI века, и с Киевом XIII столетия. Святая Ольга с сыном и внуком когда-то собрали Русь, но дальнейшие ее потомки разбросали Русь. Киев, как сердце, не справился с необъятным телом России и не решил имперской задачи: он не сделал нации неприступной. Киев в христианскую эпоху отказался от гениального варяжского плана - завоевания Царьграда, и уже одно это следует считать с его стороны национальной самоизменой. Нашлись другие, более героические народы, которые взяли Царь-град и тем надолго, если не навсегда, отодвинули нас от остального славянства. Киеву мировая задача славянства оказалась не по силам; между тем, будучи нерешенной, эта задача до сих пор вносит в нашу историю все последствия самоизмены. Говорят, что Петербург не справился с восточным вопросом. Да. Но он лишь повторил в этом случае бессилие Киева и Москвы. Киев едва справился с печенегами и половцами и не в силах был дать отпор татарам. Великая катастрофа XIII столетия свидетельствует, что Киев как столица не выполнил государственного своего долга. Он должен бы сделаться организующим центром нации - и не сделался им.
   А разве Москва не оказалась слабой? Сил у нее нашлось достаточно, чтобы добить Россию, и без того разбитую, и затем собрать ее воедино. Но чтобы великой стране от Архангельска до Астрахани дать железное строение, неприступное для врагов, - у Москвы не хватило творчества. Уже Иван Грозный, владея армией, не менее многочисленной, чем у Ксеркса (по выражению Карамзина), заключает ничем не объяснимый постыдный мир с Баторием. Уже Иван Грозный, начав успешную борьбу с Востоком, останавливается на полдороге, не умея отвоевать ни Крыма, ни Черноморья. Всякому народу с развитием национального могущества, когда для этого есть средства, следует спешить. Москва не спешила и в последний век свой уже ни на что великое не была способна. Огромные силы ее вместо созидания пошли на самоистребление. Вместо того чтобы освободить Малую, Белую и Червонную Русь из-под ига Польши, Иван Грозный разорял Тверь, Великий Новгород и Псков. Национальная самоизмена той эпохи, как и нынешней, может быть, объясняется огромным наплывом инородчины в тогдашнюю нашу знать - но в итоге политики, жестокой к себе и малодушной в отношении врагов, Россия сама чуть не сделалась добычей соседей.
   Триста лет назад все древние столицы наши - и Киев, и Москва, и Новгород - были захвачены врагами. Москва уже присягала польской короне. Бояре русские обнаружили такую степень упадка национального чувства, что решили избрать царем или шведского королевича, или польского - кого угодно, только не из своей среды, не из среды Рюриковичей, основавших Россию. Самоизмена Москвы была очевидной. Пришлось окраинной России завоевывать свою столицу, пришлось выбирать новую династию, которая меньше чем через сто лет, измученная мятежами, совсем оставила Москву. Когда говорят о национальных изменах Петербурга, забывают, что он основан москвичом и составлен был из москвичей же. Не уроженец Петербурга - уроженец и воспитанник Москвы упразднил старую столицу России, упразднил патриаршество, упразднил боярство, упразднил земский собор и многое-многое такое, что вплеталось в самое существо нашей народности. Петр Великий высоко ставил Ивана Грозного и во многом подражал ему. В лице грозных государей этих - первого Царя и первого Императора - самодержавие превысило свою меру и вступило в борьбу уже с православием и народностью. Вот причина нашего национального упадка: неравномерность трех стихий, составляющих национальность. Если мы видим теперь Церковь в жалком полупараличе, если видим русскую народность в унижении, то это прямое следствие каких-то тяжких поражений. В живом теле гипертрофия одного органа влечет за собою истощение остальных.
   Национально-русский съезд в Петербурге является живым свидетельством наступления новой эры. Чрезмерное разрастание власти повело бы к ее собственному обессиливанию. Чуть облегчилось давление с этой стороны, начинает восстановляться расплющенная стихия нашей народности. Спасающим началом Руси после киевского упадка было православие, оно возрастило Москву. Спасающим началом после московского упадка явилось самодержавие, оно возрастило Империю. Спасающим началом после петербургского упадка, мне кажется, должна быть народность. Не отрекаясь от первых двух начал, с честью послуживших России и далеко еще не отслуживших ей, мы должны дать развитие третьему, наиболее коренному из них, пришедшему в забвение, - именно русской народности. Всероссийский национальный союз, сколько я понимаю его, есть одно из многих явлений этого великого восстановительного процесса. Когда-то, в богатырские времена, народность наша обнаружилась в мире с силой, позволившей сложиться новгородско-киевской государственности. Народность эта в долготе веков довела до высоты самодержавия и родную веру, и родную власть. В расцвете московской митрополии и патриаршества православие у нас было почти самодержавным.
   Не вступая в борьбу со светской властью, Церковь вынянчила царство русское и долго руководила им. Но затем доразвившаяся до полноты могущества светская власть отодвинула назад Церковь и в лице Петра принизила ее, принизив одновременно и родовую знать как носительницу народной культуры. Наступает, мне кажется, время уравновешения начал, высвобождения того из них, что было измято и придавлено. Цель национализма, как я понимаю его, есть развитие народности до высоты самодержавной мощи. Земля наша держится на трех китах, подмеченных славянофилами. Но плоскость не может держаться лишь на двух точках: резкое принижение народности непременно лишает значения и веру, и власть, хотя бы доведенные некогда до степени величия. Наоборот, возвращение третьей опоры дает снова крепость и двум остальным. Теперь у нас и вера, и власть в упадке. Приподнимите народность - вместе с нею поднимутся и вера, и власть.
   О задачах Всероссийского национального союза мне приходилось писать очень много. Вместе с другими учредителями этого союза я имею довольно редкое счастье видеть, как поднятое нами дело приобретает могучий рост. Почин создания национальной партии принадлежит "Новому времени". Под влиянием настойчивых моих статей об этом князь А. П. Урусов провел в третью Думу небольшую группу тульских патриотических депутатов. Вместе с князем они имели мужество назвать себя националистами и примкнуть к нарождавшемуся Всероссийскому национальному союзу. Это было первым крупным завоеванием нашей партии. Второй победой я считаю слияние с союзом более значительной фракции умеренно правых с П. Н. Балашовым во главе. Третьей победой было устройство Всероссийского национального клуба, идея которого также принадлежит "Новому времени". Четвертой уже не победой, а целой победоносной кампанией следует считать открытое присоединение к программе национальной партии покойного П. А. Столыпина и всего правительства, которым он руководил. Хотя не было сделано в этом смысле никакой декларации, хотя правительство dejure признается у нас беспартийным, однако в последние два года все заметили, что de facto П. А. Столыпин становится националистом, совершая заметную эволюцию вправо от левого октябризма. Мы, проповедники национализма (или, по крайней мере, пишущий эти строки), отнюдь не присваиваем себе чести в совершении этой эволюции. Вся честь побед, о которых речь, должна быть приписана самой национальной идее, которая есть не наше достояние, а общерусское. Любовь к отечеству и гордость народная не с нами родились и не с нами умрут. Мы, "вчерашние", говоря словами Иова, можем быть утешены лишь сознанием, что в пробуждение русской народности вложена капля и наших скромных сил.
   Принятие П. А. Столыпиным национальной политики сразу сказалось крупными результатами в финляндском, польском и - отчасти - еврейском вопросах. К глубокому сожалению, еврейская пуля сразила благородного рыцаря русской власти. В лице Столыпина национальная партия потеряла величайшего из своих деятелей и, так сказать, держателя своих надежд. Сменивший его В. Н. Коковцов, мне кажется, никак не может назваться сторонником Всероссийского национального союза: я счастлив был бы, если бы ошибся в этом. Вопреки несколько лицемерному правилу, по которому министры наши должны быть вне партий, я думаю, что таких людей вообще не водится на свете. Подобно мольеровскому мещанину, многие не знают, что они говорят прозой, но факт тот, что все имеют хоть какие-нибудь политические вкусы и какие-нибудь убеждения. Правительство вовсе не на той ступени развития, чтобы не иметь никакого представления о политике, а имея представление о ней, оно имеет и соответствующую ему волю. Не скрывая от себя правды и имея смелость глядеть в глаза несчастьям, национальная партия должна счесть В. Н. Коковцова всего лишь "дружественной" себе державой вроде Австрии. Пока нет открытой войны, а лишь взаимные уверения в полном почтении, - и то слава Богу. Однако в самое последнее время и в Австрии заметна склонность к сближению с Россией, к восстановлению даже трехимператорского союза. Что ж, и В. Н. Коковцов силой государственного опыта и обстоятельств, может быть, окажется склонным действительно пойти по следам Столыпина, что столь торжественно обещано было после катастрофы 1 сентября.
   Пристрастие некоторых министров к евреям и вообще к инородцам коренится не столько в разуме, сколько в усвоенных настроениях молодости, от которых иным тяжело отвыкнуть. Но чем крупнее талант государственных людей, тем более настойчиво он предъявляет свои права. Нельзя слишком упорно бороться с действительностью; можно не замечать маленьких хворей, но опасность смертельная не может же наконец остаться пренебреженной. Не одна Россия охвачена инородческими брожениями. Пример Австрии и Турции убеждает, какую гибельную ошибку совершает власть, не решая племенного вопроса ни так, ни этак. Внутригосударственный раздор не только не гаснет, но разгорается всюду с невероятной силой. Равноправие народностей под одной государственной крышей ведет, как оказывается, не к братству их, а к междоусобной войне, тем более отвратительной, что она бесконечна. Как в Америке или в Африке дикие племена, как полуварварские племена в Албании или у нас на Кавказе - "равноправные" народцы только тем и занимаются, что дерутся. Они дерутся между собой даже в том случае, если они родные братья. В удельное время немцы истребляли немцев, славяне - славян. Только сложением больших государств удалось подавить этот вечный раздор. Империя - мир, как справедливо, хоть и в другом смысле утверждал Наполеон III. Господствующая народность, приводя к общему знаменателю все национальные дроби, стоит на страже их согласия и порядка. Разрешенное же "самоопределение" мелких национализмов, высвобождая их из-под общего знаменателя, вносит вместе с свободой естественный и ничем иным не угасимый раздор. В России раздор этот еще не столь страшен, как в названных, слишком сложных, империях, но и у нас он поведет к ужасным последствиям. Цель русской национальной партии - раскрыть все эти последствия и по возможности предупредить их. Потребуется очень много времени и напряженной мысли, чтобы до очевидности стало ясным крушение нашего государства, когда оно будет насквозь изъедено инородческими колониями. С Россией произойдет непременного самое, что с Древним Римом после Каракаллы или со всяким государством, где господствующая народность отдана мирному внедрению других племен. Пока варвары делали только военные нашествия, они не были страшны Риму; когда же установились мирные внедрения, причем аристократия римская была наводнена галлами, испанцами, тевтонами, сирийцами, африканцами, - Рим сделался дряблым, как гнилое дерево, и первая же буря повалила его с тысячелетних корней.
   Враги русского национализма лгут, будто цель нашей партии - обидеть инородцев, искоренить их. Конечно, это жалкая клевета. Разве мы, русские, в самом деле погонимся когда-нибудь за евреями в Палестину, или за поляками в Польшу, или за армянами - в Армению, чтобы там угнетать их? Да Господь с ними - этого никогда не было и не будет. Мечты наши не идут дальше того, чтобы самим не быть угнетенными. Не нападать на чужие народности мы собираемся, а лишь защищать свою. На известном расстоянии все народы - братья и дорогие соседи. Желая мира, мы не хотели бы слишком наглого залезания милых братьев в наше отечество и хозяйничанья их в нашем государстве. Мы не восстаем против приезда к нам и даже против сожительства некоторого процента иноплеменников, давая им охотно среди себя почти все права гражданства. Мы восстаем лишь против массового их нашествия, против заполонения ими важнейших наших государственных и культурных позиций. Мы протестуем против идущего завоевания России нерусскими племенами, против постепенного отнятия у нас земли, веры и власти. Мирному наплыву чуждых рас мы хотели бы дать отпор, сосредоточив для этого всю энергию нашего когда-то победоносного народа. Некогда известное участие иностранцев было полезно русскому племени. Это время давно уже прошло, массовое же проникновение их к нам становится гибельным. Гибельным не для нас только, а и для них самих. Отстаивая мир, мы отстаиваем его не для себя одних, а и для пришельцев. Инородцы уже жалуются о стеснениях их в России - стало быть, они чувствуют себя не совсем хорошо в тканях, где они угнездились. В будущем им будет еще хуже, а раз завяжется отчаянная борьба за существование, то им и совсем придется плохо. Ассимилироваться способен лишь небольшой процент всякой народности, остальная масса обречена на изнурительную и в конце концов безнадежную для нее борьбу. Россия, даст Бог, одолеет мелкие национализмы, но даже погубив Россию, они не обеспечили бы свое счастье. На развалинах народа русского они продолжали бы бесконечную грызню свою. Паразиты, превращающие тело в труп, вместе с ним идут в могилу...
II
    18 февраля
   Враги русского национализма клевещут, будто это партия реакции и застоя. На самом деле национализм есть прогрессивнейшая из партий, ибо наиболее сообразована с природой. Прогресс в благородном понимании этого слова есть здоровое развитие - стало быть, радикальная ломка государственного и бытового строя не есть прогресс. Все живое растет очень медленно. Никакие органы не создаются по команде преобразователей. Только то прогрессивно, что жизненно и что дает наибольшее количество блага. Эволюция в природе вообще идет стихийным, а не катастрофическим путем: чрезвычайно осторожным нащупыванием условий и медленным их синтезом. Вот почему истинный национализм враждебен кровавым революциям - кроме, конечно, тех случаев, когда родина захвачена врагами и народ лишен независимости. Ставя идеалом своим полноту народного счастья, национализм не может отрицать реформ, но лишь при условии, если они назрели и если действительно сообразуются с народной волей. Весь вопрос тут только в том, кто говорит за народ - сам ли он или правые или левые узурпаторы его имени.
   Основным началом национальной политики национализм считает народное представительство как орган народной воли. Отличие от революционеров здесь в том, что народом мы, националисты, считаем не только последнее поколение, призванное сказать "да" или "нет", но и те отошедшие поколения, которые строили жизнь народную и установляли законы. В понятие народа мы вводим также и те будущие, еще не родившиеся поколения, перед которыми мы, их предки, несем нравственную ответственность. Представителем прошлого, настоящего и будущего мы считаем наследственную Верховную власть, хранительницу общего нравственного долга нации, из которого черпаются законы. Что бы вы ни решали, какие бы законы ни придумывали, нельзя забыть ни предков, ни потомства. Только то и можно счесть действительным законом, что совесть признает непостыдным ни пред предками, ни пред потомством. Цинический демократизм не признает родства, он не признает даже ближайших звеньев, соединяющих нас с вечностью в прошлом и будущем. Отсутствующие, как при голосовании в парламенте, считаются несуществующими. Но это ложь нечестивая и для нации как нравственного существа недопустимая. И предки, и потомки в каком-то священном смысле существуют, они присутствуют и теперь - в душе каждого, у кого есть душа.