Страница:
- Ничего, - сказала Симона. - Но я знаю тебя. Ты любишь хлеб и скоро устанешь от пирожного. Ты работаешь механиком в гараже. Анжелика мечтает о принце в замке, но ты не принц, несмотря на твою благородную фамилию.
- Да ну тебя, ма, - запротестовал Этьен. - Анжелика молода. Она забудет свои глупые мечты. Подожди и увидишь.
- Если ты будешь сдерживать дыхание, дожидаясь этого дня, то весь посинеешь, - мрачно сказала Симона. Она могла бы сказать и больше, но была благодарна сыну. Этьен вполне мог отпарировать ей: "А как же ты сама, ма?" - И был бы абсолютно прав.
Симона де Монтеньи родилась Симоной Пишетт в деревне Сент-Пьер, в провинции Квебек. Она была старшей из четырнадцати детей, из которых только девять достигли зрелого возраста. И когда ее мать, Жанина, умерла при родах, забота о семье легла на плечи Симоны, которой было всего лишь пятнадцать лет. Ее отец, Олива, арендовал маленькую ферму, где выращивал овощи и фрукты. Однако его основным занятием были свиньи, которых он выращивал, забивал и продавал в большие магазины Квебек-Сити. Симоне было уже шестнадцать, когда она впервые узнала, что не весь мир пахнет как свинарник, потому что именно в этот год она встретила Жоржа де Монтиньи.
Жорж де Монтиньи был парижанином. Он родился и вырос в столице Франции и собирался провести там свою жизнь, однако, когда ему стукнуло двадцать, от него забеременела дочь мелкого полицейского чиновника.
Мать Жоржа, Жизель, узнав об этом, в течение длительного времени то плакала, то падала в обморок, но в конце концов, вынуждена была согласиться с Жоржем и его отцом, Шарлем. Бегство было единственным выходом; ведь ей совсем не хотелось принять в лоно семьи широкобедрую дочь жандарма. Поэтому Жорж улетел в Монреаль, где у де Монтиньи были родственники, только и мечтавшие принять своего парижского племянника.
С момента приезда в Монреаль Жорж пользовался потрясающим успехом. Женщины не сводили с него глаз, однако было в нем что-то, отчего и мужчины моментально становились его близкими друзьями. Женщин привлекали в нем черты негодяя, мужчинам нравился его авантюризм. Он был высок и строен, с очень темными волосами и голубыми глазами, и у него были великолепные руки и ноги. Он танцевал как профессионал, дрался как чемпион, а его сексуальный аппетит был огромен и постоянен. В течение трех месяцев после прибытия он успел переспать не менее чем с двадцатью четырьмя франко-канадскими девушками и в конце концов сделал ребенка дочери члена парламента англичанина. Он тут же явился к тетке и рассказал ей все.
- Боже мой, - воскликнула Флоранс де Монтиньи. - Она же англичанка!
- Oui, ma tante* **Да, тетушка (фр.).** , - ответил Жорж.
- И протестантка!
- Да, - согласился Жорж и стыдливо опустил голову.
- А ты уверен, Жорж, что это твой ребенок? - с надеждой спросила Флоранс.
Жорж де Монтиньи не мог себе позволить разочаровать женщину. И хотя маленькая Агата Клеменс досталась ему девственницей, он поднял голову и посмотрел тетке прямо в глаза.
- Нет, не уверен, - сказал он. - Я, может быть, немного выпил, но не настолько, чтобы не понять, что я был не первым.
Флоранс вздохнула с облегчением и улыбнулась своему красивому племяннику.
- Ну и хорошо, сказала она. Мы спасены. Беспокоиться не о чем.
- Ma chere tante* **Милая тетушка** (фр.). , - вежливо заявил Жорж, вы не вполне оцениваете ситуацию. Старый черт заявил, что у меня будут неприятности, если я не женюсь на Агате. Не потому что он мечтал иметь зятя-француза, вы понимаете, но Агате уже двадцать семь, и он прекрасно понимает, как ему трудно будет сбыть с рук товар второго сорта. Де Монтиньи - старинная и уважаемая фамилия, и он хочет устроить свои дела.
Флоранс де Монтиньи посмотрела на Жоржа. Его кожа была так упруга на очаровательно высоких скулах, а его прекрасные синие глаза были полны тревоги. Сердце сжалось от боли при взгляде на него.
- Я поговорю с твоим дядей, - сказала она. - Он что-нибудь придумает.
Но Улисс де Монтиньи совсем не так, как его жена, относился к сыну своего брата.
- Идиот! - кричал он на Жоржа. - Ты совсем ничего не соображаешь? Дочь члена парламента! Ты просто ненормальный!
- Пожалуйста, Улисс, - жалобно сказала Флоранс, - мы должны ему помочь. Она же протестантка, Боже мой! Придумай что-нибудь.
В конце концов было решено, что семья распространит версию, что Жорж уехал в Соединенные Штаты.
- Соединенные Штаты - большая страна, - произнес Улисс де Монтиньи. Даже Джошуа Клеменсу придется повозиться, чтобы разыскать тебя там.
Буквально за несколько часов Улисс договорился, что Жорж поедет в деревню Сент-Пьер, где проживал третий кузен Улисса по жене.
- Это подсушит соки в твоих яйцах, - сказал Улисс. - Деревня Сент-Пьер находится на краю земли и, если у тебя есть хоть капля мозгов, запомни, что ты там пробудешь не меньше девяти месяцев. Ты поступишь разумно, если найдешь там себе жену. Даже Джошуа Клеменс не сможет заставить тебя жениться на своей дочери, если ты уже женат. А теперь пошел прочь с моих глаз. Ты - темное пятно на нашем добром имени.
Сент-Пьер была типичной маленькой франко-канадской деревушкой и, пробыв там всего неделю, Жорж Монтиньи с трудом находил себе развлечения. В деревне был один магазин, одна пивная и одна католическая церковь, и местные жители были чрезвычайно замкнуты и подозрительны к чужим. Единственное, что спасло Жоржа от полного игнорирования, было то, что он приходился родственником уважаемому местному жителю. Третий кузен Улисса по жене был самым процветающим фермером в округе. Но всего ужаснее в Сент-Пьере, с точки зрения Жоржа, была женская половина населения. Все девушки были огромного роста, похожи на коров и работали в поле, причем у большинства из них были отвратительные черные усики над верхней губой.
Боже мой, думал Жорж, и из этих усатых свиноматок я должен выбрать себе жену? Нет, Господи помилуй, лучше я вернусь в Монреаль к старику и его дочери с лошадиной физиономией.
Он находился в Сент-Пьере около месяца, когда впервые увидел Симону Пишетт. Он столкнулся с ней в церкви, куда пошел в воскресенье утром, потому что ему абсолютно нечего было делать.
Симона была небольшого роста; головой она вряд ли достала бы ему до плеча. Старенькое платье туго обтягивало ее, и он мог видеть маленькие округлые груди, которые сильно разнились с огромным выменем, которым обладало большинство женщин Сент-Пьера.
Жорж пристально ее рассматривал. Нет, усов у нее не было. И она была молода, не старше пятнадцати-шестнадцати лет, подумал он, и девственница, в этом он был уверен. Жорж де Монтиньи почувствовал знакомое напряжение в паху, и ему пришлось поддерживать перед собой пальто.
- Dominus Vobiscum, - пел священник, в то время как Жорж прдвигался к третьему кузену Улисса по жене.
- Кто эта девушка? - прошептал Жорж.
- Симона Пишетт, - ответил кузен.
- А кто эти дети вокруг нее?
- Ее братья и сестры. Их мать умерла.
- А кто ее отец?
- Ш-ш-ш, - прошипел кузен, когда священник повернулся, чтобы благословить всех присутствующих.
- Идемте отсюда, - прошептал Жорж. - Я хочу, чтобы вы меня представили.
Через несколько минут на ступеньках церкви Жорж де Монтиньи был официально представлен Симоне Пишетт. Он пристально посмотрел ей в глаза, склонился к ее руке, и сказал, что счастлив с ней познакомиться.
Симона же, взглянув на него, сразу почувствовала, как тело ее вспыхнуло огнем. Менее чем за минуту она влюбилась в него полностью и бесповоротно.
- Дочь свиного фермера! - воскликнул Жорж, когда кузен Улисса рассказал ему про семью Пишетт. - Это невозможно.
Но буквально на следующий день он получил письмо от тетушки Флоранс, которая писала, что Джошуа Клеменс ни на мгновение не поверил в историю с отъездом Жоржа в Соединенные Штаты. Старик дошел до того, что связался с судовыми компаниями и, установив, что Жорж не вернулся во Францию, пришел к выводу, что он все еще находится в Канаде, и решил его разыскать.
"Если он найдет тебя и ты откажешься жениться на его дочери, - писала Флоранс де Монтиньи, - он убъет тебя. Так он сказал твоему дяде".
В ту же ночь Жорж позаимствовал у кузена лошадь с коляской и поехал к Симоне Пишетт. Он почувствовал запах фермы уже за полмили и ощутил спазмы в желудке от отвращения.
Но что ему было делать? Лучше Симона, чем Агата Клеменс. Его отец и мать обладали неистощимым терпением, но никогда не согласились бы принять в качестве невестки англичанку-протестантку. В материальном отношении Жорж полностью зависел от них; он никогда не учился зарабатывать на жизнь.
Через месяц Жорж и Симона поженились. Они венчались в церкви Сент-Пьера и, как положено у местных жителей, через девять месяцев и десять минут, у них родилась дочь. Ее нарекли Жозефиной. Когда ребенку исполнилось шесть недель, Жорж перевез семью в Соединенные Штаты.
Любое место, думал Жорж, любое лучше, чем эта вонючая свиная ферма. Даже Соединенные Штаты. Даже такой город как Ливингстон в штате Нью-Гэмпшир.
Теперь спустя годы Симона де Монтиньи смотрела на своего первого сына Этьена, который был на год моложе сестры Жозефины. Он выглядит точно как отец, подумала она. Но внутри он не похож на него. Его отец никогда бы не возразил против визитки. Он бы наслаждался каждой минутой в этой одежде. Симона вздохнула и продолжала шить платье, которое собиралась надеть на церемонию бракосочетания сына с Анжеликой Бержерон.
Нет, она не могла осуждать Анжелику, которая полюбила Этьена. Он так был похож на своего отца.
По случаю бракосочетания дочери Моника Бержерон впервые в жизни надела лифчик и пояс. Она сделала это без всякого раздражения, хотя и подумала, что эта суета немного непристойна для женцины ее возраста. Она также надела синее с белым платье из набивной ткани и маленькую белую шляпку с цветами, в которой чувствовала себя идиоткой. Но дочь сказала ей, что так полагается по правилам хорошего тона, а судя по всему, хороший тон с годами стал очень много значить для Анжелики. По крайней мере то, что она считала им. Хороший тон. Сама Моника считала, что ее дочь любит напускать на себя важность, чтобы произвести впечатление на сверстников.
Это все ее отец, думала Моника. Он вбил фантазии в ее голову. Ей нравилось думать о бархатных занавесках, устрицах на льду и мужчинах в смешных черых костюмах, разливающих холодное шампанское.
Моника Бержерон любила дочь не больше, чем раньше, и с годами, хотя обе они уехали из Эймити, она поняла, что знает о ней еще меньше, чем думала. Анжелика была неблагодарным испорченным ребенком, чьи дурацкие американские идеи были совершенно невыносимы, а во всем остальном девочка, которую очень трудно было заставить жить в согласии с матерью. С горечью и бешенством вспоминала Моника день четырнадцатилетия дочери. Тепеpь, когда бракосочетание совершилось, она смотрела на нее, танцующую с Этьеном, и зло усмехалась про себя. Она думала, сумеет ли Анжелика, будучи замужем, так свободно распоряжаться собой, как это ей удавалось, живя при матери.
Может быть, думала Моника, Этьен такой же дурак, как и все остальные мужчины.
Однако по поводу умственных способностей Анжелики сомнений не возникало. Она пристально смотрела Этьену в глаза, ее окружали звуки прекрасной мелодии "Голубого Дуная" и она радостно улыбалась.
Да, Этьен действительно погрыз удила до женитьбы, но теперь, когда он полностью принадлежит ей, все будет по-другому. Ей пришлось вытерпеть унижения, но это никогда не повторится. Она заставит его почувствовать, как он был неправ. Никто не имеет права унижать принцессу.
Анжелика улыбнулась. Это частично входило в ту систему, которая должна была превратить Этьена в то, что она собиралась из него сделать. На это уйдет время, но его-то как раз достаточно. Анжелике было всего лишь семнадцать лет.
Все отметили, как прекрасна была новобрачная. Стройная, хорошо сложенная блондинка, и эти необыкновенные глаза. Нет, Этьену просто повезло, что он отыскал такое сокровище.
Но если бы здесь был Зенофиль Бержерон, может быть, он единственный сумел бы заглянуть поглубже в эти необыкновенные глаза. Может быть, он смог бы заглянуть так глубоко, что заметил холодный блеск, спрятанный в них. Блестящий, как мишура, и холодный, как бриллиант. И, может быть, он произнес бы: "Бедный Этьен", - как много лет назад сказал: "Бедный Арман".
Симона де Монтиньи не смотрела Анжелике в глаза. Правду говоря, она вообще не смотрела на свою невестку. Она смотрела на сына, который был так похож на своего отца. Но слез на глазах Симоны не было видно, они только очень ярко блестели, когда она опустила взгляд на бокал с шампанским, так и не отпив ни глотка.
Жорж, подумала она, Жорж, где ты теперь?
Моника Бержерон стояла рядом с Симоной де Монтиньи и казалась выше, чем есть, рядом с маленькой Симоной. Она пыталась заглянуть в будущее. Свершилось, думала она. Теперь я буду жить в одном доме с ней и Этьеном, но теперь он будет считаться со мной. Интересно, как он со всем этим справится?
- Скорее, скорее, - позвал кто-то. - Анжелика собирается разбрасывать свой букет. Этьен де Монтиньи стоял внизу лестницы, наблюдая, как его невеста бросает вниз цветы. Затем она убежала переодеваться для свадебного путешествия. Брат Кристоф, который был его лучшим другом, хлопнул его по спине.
- Иди, жених, - сказал Кристоф. - Пора тебе снять этот пышный наряд, взятый напрокат.
- Иду, - ответил Этьен, однако обернулся и снова посмотрел на закрытую дверь комнаты, где переодевалась Анжелика. Скоро, подумал он, идя вслед за братом. Теперь очень скоро.
Глава вторая
Анжелика де Монтиньи отослала соих подружек, как только они помогли ей снять подвенечное платье и, едва они вышли, заперла за ними дверь. Теперь она медленно продолжала раздеваться, периодически останавливаясь, чтобы выпить шампанского. Кончив раздеваться, она пошла в ванную комнату и начала наполнять ванну.
Слава Богу, что у меня вьющиеся волосы, подумала она, когда стал подниматься пар. Она добавила в воду ароматной жидкости и погрузилась в ванну. Медленно и задумчиво.
Теперь все выполнено, и она межет совсем не торопиться. Пусть Этьен подождет. Ему это только на пользу. Анжелика провела руками по своему плоскому животу и приложила их к груди, пощипывая соски, пока они не затвердели.
Ну, папа, что ты думаешь по этому поводу? - молча спросила она. - Я выглядела как принцесса, не так ли? Все так думали. И не потому, что Этьен и его дурацкая семья узнали бы принцессу, если бы она им встретилась, но они понимают, что я необыкновенная. Все говорят, что Этьену очень-очень повезло, что он на мне женился.
Анжелика громко засмеялась и продолжала нежно играть с сосками. Она медленно и чувственно подвигала нижней частью тела в горячей воде. Вода пахла замечательно.
Да, это правда. Ему очень повезло, правда, папа? И не волнуйся, я все сделаю, чтобы он оценил меня. Я помню все, что ты мне pассказывал, а некотоpым вещам я сама научилась. Знаешь ли ты, папа, что для мужчины самое привлекательное в женщине - это умение сдерживать себя? Я полагаю, что ты очень хорошо это знаешь, не так ли? Держу пари, мама достала тебя именно так. Мама. Тебе нечего насчет нее беспокоиться, папа. У меня с ней нет никаких проблем. Анжелика вытянула ноги в горячей воде и сонно закрыла глаза, в то время как ее мышцы начали расслабляться.
Похороны были долгими и утомительными, однако не настолько, как предшествующий им период, когда Моника была очень занята всеми приготовлениями, чтобы Арман Бержерон мог достойно лежать в своей собственной гостиной. Анжелика до сих пор чувствовала запах цветов, заполнявших прихожую их дома в Эймити, и видела гроб, стоявший у стены. Темный гроб из красного дерева с серебряными ручками и белой сатиновой обивкой.
Каждый, кто приходил в дом, чтобы выразить свое уважение, отмечал, что Арман выглядит как живой. Он совсем не был похож на мертвого. Казалось, что он спит.
Анжелика сидела на стуле с прямой спинкой и ни на кого не смотрела. У нее кажа зудела от черного шерстяного платья, а накрахмаленный белый воротник царапал шею. И вообще, с какой стати ей было смотреть на кого-то? Все присутствующие в комнате были дураками. Ее отец не умер. Он был рядом с ней и смеялся над всеми этими идиотами.
Посмотри-ка на эту толстуху, mon ange, сказал Арман, вон ту, с розами на шляпе. Это жена Амоса Шута, который держит мануфактурную лавку. Не думаю, что она сказала мне больше десяти слов за всю жизнь, а сейчас посмотри, как она жеманно улыбается Бенджамину Саутуорту. Что за дура!
Ах, моя маленькая принцесса, все они ждут, что ты будешь плакать и выходить из себя, но не делай этого. Держи высоко свою прекрасную головку, как подобает настоящей принцессе. Не будь одной из них, моя дорогая.
Дом был полон Бержеронов из Сент-Терезы и Монтамбо из Ливингстона. Анжелика впервые увидела некоторых своих дедушек, бабушек, тетей и дядей.
Что же мне делать, папа?
Они хорошие люди, моя дорогая, ответил Арман. Но они тебе не подходят. Ты настолько выше их, что они не могут тебя увидеть по-настоящему. Но однажды, когда ты будешь постарше, это случится. Они фермеры и рабочие и всегда останутся ими, а ты в один прекрасный день будешь прогуливаться с королями.
Папа, Папа, а про другое? Я хочу спросить доктора Саутуорта.
Тише, мой ангел. Не сейчас. Не думай об этом. Еще не время. А теперь быстро. Подними голову. Все на тебя смотрят.
- Это нехорошо, Моника, - прошептала Антуанетта. - Ребенок и слезинки не уронил. Это странно.
- Я знаю, - ответила Моника. - Доктор считает, что у нее что-то вроде шока.
- Но она только что улыбалась, - сказала Антуанетта. - Я сама видела. Она смотрела вниз, на свои руки, и улыбалась. Я тебе говорю, это неестественно. В конце концов, он ее отец.
- Да, - ответила Моника и приложила к глазам нарядный кружевной платок.
- Бедная моя сестра, - сказала Антуанетта. - Что-то я разболталась. Идем. Я приготовлю тебе чашечку горячего чая.
Анжелика не заплакала ни разу в те три дня, что тело Армана было выставлено в гостиной. И всякий раз, как открывалась дверь в прихожую и до нее доносился запах развешанных там цветов, перевязанных пурпурной лентой, она улыбалась.
Ну, разве это не самое смешное, что ты когда-нибудь видела? спрашивал Арман. В действительности весь ритуал похорон смешон. Языческий спектакль, я бы сказал. Ты знаешь, что когда умирает ребенок, они вешают на дверь букеты цветов, перевязанные белой лентой. Предполагается, что это символизирует чистоту или что-то вроде этого. Ну, а моя - пурпурного цвета. Ты можешь сделать из этого свои выводы.
Анжелика уставилась на свои руки и захихикала.
- Анжелика!
- Да, маман?
- Пожалуйста, пойди в свою комнату.
- Да, маман.
- Осторожней, Моника, - сказал доктор Бенджамин Саутуорт. - Ребенок достаточно настрадался.
Моника Бержерон потащила его в кухню, где они могли остаться наедине. Закрыв дверь, она повернулась к нему.
- Я хочу, чтобы вы ушли из моего дома, - холодно сказала она. - Прямо сейчас. Вам здесь нечего делать и никто не просил вас объяснять мне, как разговаривать с собственным ребенком.
- Осторожней, Моника, - предостерегающе сказал доктор. - Не злите меня.
- Я не собираюсь больше быть осторожной с вами, - ответила Моника. Свидетельство о смерти уже подписано и вам теперь будет неудобно дать обратный ход, не так ли?
- Может быть, - сказал доктор. - Но не забывайте, Моника. Мы оба знаем, что должно было быть в этом свидетельстве, верно? Интересно, что бы случилось, если бы я начал потихоньку распускать слухи в Эймити? В таком городе они быстро распростаняются.
Моника улыбнулась.
- Вы этого не сделаете, - сказала она.
- Почему, черт возьми,вы так в себе уверены? - раздраженно спросил доктор. Он пил всю вторую половину дня и теперь у него болела голова. Откуда у вас эта проклятая уверенность?
- Ребенок, - спокойно ответила Моника. - Вы и слова не скажете из-за Анжелики.
Они не слышали, как открылась дверь, так напряженно смотрели друг другу в глаза, и доктор Саутуорт буквально подпрыгнул, услышав за собой голос.
- Я хочу попить воды, - сказала Анжелика.
Солнце сияло в тот день, когда они хоронили Армана, и Анжелика была рада этому.
- Тебе очень холодно, папа? - спросила она, идя за матерью по кладбищу.
- Свсем нет, mon ange. Мне уютно, как клопику в коврике.
- Я рада, папа.
Анжелика не хотела уезжать из Эймити, но не прошло и месяца после похорон, как Моника продала дом.
- Но почему ты хочешь уехать? - спросила Анжелика. - Почему мы должны переехать в Ливингстон?
Моника пристально посмотрела на нее. С тех пор как умер Арман, девочка говорила с трудом, и голос ее был хныкающим и жалобным и, как напильник, скреб по нервам Моники. Она часами оставалась одна в своей комнате, а если выходила, то садилась в гостиной как можно ближе к стене, у которой еще недавно стоял гроб с телом Армана. Моника находила ее поведение унылым и болезненным. Ребенок был более утомительным, чем когда-либо.
- Потому что здесь у нас ничего нет, - сказала Моника. - В этом городе у нас никогда не было друзей и здесь даже нет приличной церкви. Священник должен был приезжать к твоему отцу из Франклина, и вообще я по горло сыта неудобством здешней жизни. Кроме того,твой дедушка нашел для нас очень подходящий дом в Ливингстоне. Там нам будет удобно и рядом будет наша семья.
- У меня здесь друзья, - возразила Анжелика. - И у папы здесь были друзья.
- Друзья! - со смешком сказала Моника. - Матери твоих маленьких друзей смеются за моей спиной, потому что я не говорю на их языке. А что касается твоего отца, то единственным его другом был доктор Саутуорт и то только потому, что доктору нравилось пьянствовать с человеком, который был слабее его.
Анжелика закрыла глаза и руки ее задрожали. Каждый раз, когда мать упоминала о докторе Саутуорте, сердце Анжелики начинало сильно биться, и она чувствовала дрожь и слабость во всем теле.
- Мама, - спросила она, - доктор Саутуорт сказал тебе что-то про папу в ту ночь, когда он умер. Он кричал, как будто был рассержен и...
- Ерунда, - сказала Моника быстро и даже с лаской. - Ты была расстроена и тебе показалось. Доктор Саутуорт был тоже расстроен, потому что, несмотря на все свои недостатки, он был искренне привязан к твоему отцу.
- Но он кричал, - сказала Анжелика. - Громко.
- Иди сюда, - ответила Моника, - и помоги мне собрать вещи. Фургон должен быть здесь к семи часам утра, а у нас еще тысяча дел.
- Но что-то было.
- Хватит, Анжелика, - резко сказала Моника. - Иди в свою комнату и достань все вещи, чтобы я могла их упаковать. Быстрей.
Дом, который Туссен Монтамбо нашел для своей дочери Моники, находился в середине франко-канадской части Ливингстона. Однако он отличался от соседних, потому что был построен до появления Северо-восточной Мануфактуры. Он находился на пересечении улиц Сосновой и Каштановой, целый день освещался солнцем и с трех сторон был окружен лужайкой. Позади дома был хороший сад.
- Анжелике будет хорошо играть в саду, - сказал Туссен Монтамбо. Теперь так много машин, что детям опасно играть на улице.
- Да, - ответила Моника. Она не сказала отцу, что Анжелика теперь не играет на улице, пока мать не заставляет ее выйти из дома.
Дом представлял собой шестикомнатный коттедж с ванной и во время Великой Депрессии в начале тридцатых он стоил четыре тысячи семьсот долларов. Моника заплатила за него наличными, и после этого у нее еще осталось четырнадцать тысяч долларов, которые сохранились от страховки Армана и продажи дома в Эймити. Это были хорошие деньги для вдовы с одним ребенком в этом унылом месте, но Моника никогда никому про них не говорила. Напротив, она заказала маленькие карточки, в которых сообщалось, что она занимается художественным ручным шитьем за умеренную плату, и разослала их женам всех лучших семей Ливингстона.
Вскоре Моника Бержерон влилась во франко-канадское окружение, в котором жила ее семья и соседи. Она снова была одной из них и по воскресеньям они с Анжеликой обедали с Туссеном и Жоржеттой, или с Антуанеттой и ее мужем, Жозефом Леду, и их четырьмя детьми. Две дочери Туссена от Жоржетты, Элен и Франсуаза, теперь вышли замуж, и иногда Моника ходила к ним в гости. Но близости никогда не чувствовала. Они вышли замуж за рабочих и обе жили на западном берегу реки. У Элен было пятеро детей, а у Франсуазы семеро. Обе семьи жили в убогих, переполненных квартирках, что угнетающе действовало на Монику.
- Мыло достаточно дешево, - сказала Моника своей сестре Антуанетте. Ты не думаешь, что Элен и Франсуаза могли бы покупать немного для себя и своих детей.
Антуанетта вздохнула:
- Сейчас все дорого. Если фабрики в ближайшее время не восстановятся, не знаю, что мы будем делать. Папе повезло. Он не зависит от Северо-восточной.
Жоржетта Монтамбо говорила, что каждый вечер она на коленях благодарит Бога за то, что Туссен никогда не работал на фабрике и у него хватило ума сообразить, что за автомобилями будущее. Он начал возиться с автомобилями, еще работая кузнецом, и когда безумная, казалось, безнадежная мечта стала претворяться в реальность, Туссен был при деле. Теперь он работал механиком в гараже Форда на Главной улице и мог не волноваться, когда мимо проезжала лошадь, или когда проводилось сокращение рабочей недели в Северо-восточной Мануфактуре.
Анжелика Бержерон ненавидела своих теток Элен и Франсуазу из-за того, что они были грязными и волосы у них висели патлами. Тетю Антуанетту она ненавидела, потому что та была очень приставучей.
- Да ну тебя, ма, - запротестовал Этьен. - Анжелика молода. Она забудет свои глупые мечты. Подожди и увидишь.
- Если ты будешь сдерживать дыхание, дожидаясь этого дня, то весь посинеешь, - мрачно сказала Симона. Она могла бы сказать и больше, но была благодарна сыну. Этьен вполне мог отпарировать ей: "А как же ты сама, ма?" - И был бы абсолютно прав.
Симона де Монтеньи родилась Симоной Пишетт в деревне Сент-Пьер, в провинции Квебек. Она была старшей из четырнадцати детей, из которых только девять достигли зрелого возраста. И когда ее мать, Жанина, умерла при родах, забота о семье легла на плечи Симоны, которой было всего лишь пятнадцать лет. Ее отец, Олива, арендовал маленькую ферму, где выращивал овощи и фрукты. Однако его основным занятием были свиньи, которых он выращивал, забивал и продавал в большие магазины Квебек-Сити. Симоне было уже шестнадцать, когда она впервые узнала, что не весь мир пахнет как свинарник, потому что именно в этот год она встретила Жоржа де Монтиньи.
Жорж де Монтиньи был парижанином. Он родился и вырос в столице Франции и собирался провести там свою жизнь, однако, когда ему стукнуло двадцать, от него забеременела дочь мелкого полицейского чиновника.
Мать Жоржа, Жизель, узнав об этом, в течение длительного времени то плакала, то падала в обморок, но в конце концов, вынуждена была согласиться с Жоржем и его отцом, Шарлем. Бегство было единственным выходом; ведь ей совсем не хотелось принять в лоно семьи широкобедрую дочь жандарма. Поэтому Жорж улетел в Монреаль, где у де Монтиньи были родственники, только и мечтавшие принять своего парижского племянника.
С момента приезда в Монреаль Жорж пользовался потрясающим успехом. Женщины не сводили с него глаз, однако было в нем что-то, отчего и мужчины моментально становились его близкими друзьями. Женщин привлекали в нем черты негодяя, мужчинам нравился его авантюризм. Он был высок и строен, с очень темными волосами и голубыми глазами, и у него были великолепные руки и ноги. Он танцевал как профессионал, дрался как чемпион, а его сексуальный аппетит был огромен и постоянен. В течение трех месяцев после прибытия он успел переспать не менее чем с двадцатью четырьмя франко-канадскими девушками и в конце концов сделал ребенка дочери члена парламента англичанина. Он тут же явился к тетке и рассказал ей все.
- Боже мой, - воскликнула Флоранс де Монтиньи. - Она же англичанка!
- Oui, ma tante* **Да, тетушка (фр.).** , - ответил Жорж.
- И протестантка!
- Да, - согласился Жорж и стыдливо опустил голову.
- А ты уверен, Жорж, что это твой ребенок? - с надеждой спросила Флоранс.
Жорж де Монтиньи не мог себе позволить разочаровать женщину. И хотя маленькая Агата Клеменс досталась ему девственницей, он поднял голову и посмотрел тетке прямо в глаза.
- Нет, не уверен, - сказал он. - Я, может быть, немного выпил, но не настолько, чтобы не понять, что я был не первым.
Флоранс вздохнула с облегчением и улыбнулась своему красивому племяннику.
- Ну и хорошо, сказала она. Мы спасены. Беспокоиться не о чем.
- Ma chere tante* **Милая тетушка** (фр.). , - вежливо заявил Жорж, вы не вполне оцениваете ситуацию. Старый черт заявил, что у меня будут неприятности, если я не женюсь на Агате. Не потому что он мечтал иметь зятя-француза, вы понимаете, но Агате уже двадцать семь, и он прекрасно понимает, как ему трудно будет сбыть с рук товар второго сорта. Де Монтиньи - старинная и уважаемая фамилия, и он хочет устроить свои дела.
Флоранс де Монтиньи посмотрела на Жоржа. Его кожа была так упруга на очаровательно высоких скулах, а его прекрасные синие глаза были полны тревоги. Сердце сжалось от боли при взгляде на него.
- Я поговорю с твоим дядей, - сказала она. - Он что-нибудь придумает.
Но Улисс де Монтиньи совсем не так, как его жена, относился к сыну своего брата.
- Идиот! - кричал он на Жоржа. - Ты совсем ничего не соображаешь? Дочь члена парламента! Ты просто ненормальный!
- Пожалуйста, Улисс, - жалобно сказала Флоранс, - мы должны ему помочь. Она же протестантка, Боже мой! Придумай что-нибудь.
В конце концов было решено, что семья распространит версию, что Жорж уехал в Соединенные Штаты.
- Соединенные Штаты - большая страна, - произнес Улисс де Монтиньи. Даже Джошуа Клеменсу придется повозиться, чтобы разыскать тебя там.
Буквально за несколько часов Улисс договорился, что Жорж поедет в деревню Сент-Пьер, где проживал третий кузен Улисса по жене.
- Это подсушит соки в твоих яйцах, - сказал Улисс. - Деревня Сент-Пьер находится на краю земли и, если у тебя есть хоть капля мозгов, запомни, что ты там пробудешь не меньше девяти месяцев. Ты поступишь разумно, если найдешь там себе жену. Даже Джошуа Клеменс не сможет заставить тебя жениться на своей дочери, если ты уже женат. А теперь пошел прочь с моих глаз. Ты - темное пятно на нашем добром имени.
Сент-Пьер была типичной маленькой франко-канадской деревушкой и, пробыв там всего неделю, Жорж Монтиньи с трудом находил себе развлечения. В деревне был один магазин, одна пивная и одна католическая церковь, и местные жители были чрезвычайно замкнуты и подозрительны к чужим. Единственное, что спасло Жоржа от полного игнорирования, было то, что он приходился родственником уважаемому местному жителю. Третий кузен Улисса по жене был самым процветающим фермером в округе. Но всего ужаснее в Сент-Пьере, с точки зрения Жоржа, была женская половина населения. Все девушки были огромного роста, похожи на коров и работали в поле, причем у большинства из них были отвратительные черные усики над верхней губой.
Боже мой, думал Жорж, и из этих усатых свиноматок я должен выбрать себе жену? Нет, Господи помилуй, лучше я вернусь в Монреаль к старику и его дочери с лошадиной физиономией.
Он находился в Сент-Пьере около месяца, когда впервые увидел Симону Пишетт. Он столкнулся с ней в церкви, куда пошел в воскресенье утром, потому что ему абсолютно нечего было делать.
Симона была небольшого роста; головой она вряд ли достала бы ему до плеча. Старенькое платье туго обтягивало ее, и он мог видеть маленькие округлые груди, которые сильно разнились с огромным выменем, которым обладало большинство женщин Сент-Пьера.
Жорж пристально ее рассматривал. Нет, усов у нее не было. И она была молода, не старше пятнадцати-шестнадцати лет, подумал он, и девственница, в этом он был уверен. Жорж де Монтиньи почувствовал знакомое напряжение в паху, и ему пришлось поддерживать перед собой пальто.
- Dominus Vobiscum, - пел священник, в то время как Жорж прдвигался к третьему кузену Улисса по жене.
- Кто эта девушка? - прошептал Жорж.
- Симона Пишетт, - ответил кузен.
- А кто эти дети вокруг нее?
- Ее братья и сестры. Их мать умерла.
- А кто ее отец?
- Ш-ш-ш, - прошипел кузен, когда священник повернулся, чтобы благословить всех присутствующих.
- Идемте отсюда, - прошептал Жорж. - Я хочу, чтобы вы меня представили.
Через несколько минут на ступеньках церкви Жорж де Монтиньи был официально представлен Симоне Пишетт. Он пристально посмотрел ей в глаза, склонился к ее руке, и сказал, что счастлив с ней познакомиться.
Симона же, взглянув на него, сразу почувствовала, как тело ее вспыхнуло огнем. Менее чем за минуту она влюбилась в него полностью и бесповоротно.
- Дочь свиного фермера! - воскликнул Жорж, когда кузен Улисса рассказал ему про семью Пишетт. - Это невозможно.
Но буквально на следующий день он получил письмо от тетушки Флоранс, которая писала, что Джошуа Клеменс ни на мгновение не поверил в историю с отъездом Жоржа в Соединенные Штаты. Старик дошел до того, что связался с судовыми компаниями и, установив, что Жорж не вернулся во Францию, пришел к выводу, что он все еще находится в Канаде, и решил его разыскать.
"Если он найдет тебя и ты откажешься жениться на его дочери, - писала Флоранс де Монтиньи, - он убъет тебя. Так он сказал твоему дяде".
В ту же ночь Жорж позаимствовал у кузена лошадь с коляской и поехал к Симоне Пишетт. Он почувствовал запах фермы уже за полмили и ощутил спазмы в желудке от отвращения.
Но что ему было делать? Лучше Симона, чем Агата Клеменс. Его отец и мать обладали неистощимым терпением, но никогда не согласились бы принять в качестве невестки англичанку-протестантку. В материальном отношении Жорж полностью зависел от них; он никогда не учился зарабатывать на жизнь.
Через месяц Жорж и Симона поженились. Они венчались в церкви Сент-Пьера и, как положено у местных жителей, через девять месяцев и десять минут, у них родилась дочь. Ее нарекли Жозефиной. Когда ребенку исполнилось шесть недель, Жорж перевез семью в Соединенные Штаты.
Любое место, думал Жорж, любое лучше, чем эта вонючая свиная ферма. Даже Соединенные Штаты. Даже такой город как Ливингстон в штате Нью-Гэмпшир.
Теперь спустя годы Симона де Монтиньи смотрела на своего первого сына Этьена, который был на год моложе сестры Жозефины. Он выглядит точно как отец, подумала она. Но внутри он не похож на него. Его отец никогда бы не возразил против визитки. Он бы наслаждался каждой минутой в этой одежде. Симона вздохнула и продолжала шить платье, которое собиралась надеть на церемонию бракосочетания сына с Анжеликой Бержерон.
Нет, она не могла осуждать Анжелику, которая полюбила Этьена. Он так был похож на своего отца.
По случаю бракосочетания дочери Моника Бержерон впервые в жизни надела лифчик и пояс. Она сделала это без всякого раздражения, хотя и подумала, что эта суета немного непристойна для женцины ее возраста. Она также надела синее с белым платье из набивной ткани и маленькую белую шляпку с цветами, в которой чувствовала себя идиоткой. Но дочь сказала ей, что так полагается по правилам хорошего тона, а судя по всему, хороший тон с годами стал очень много значить для Анжелики. По крайней мере то, что она считала им. Хороший тон. Сама Моника считала, что ее дочь любит напускать на себя важность, чтобы произвести впечатление на сверстников.
Это все ее отец, думала Моника. Он вбил фантазии в ее голову. Ей нравилось думать о бархатных занавесках, устрицах на льду и мужчинах в смешных черых костюмах, разливающих холодное шампанское.
Моника Бержерон любила дочь не больше, чем раньше, и с годами, хотя обе они уехали из Эймити, она поняла, что знает о ней еще меньше, чем думала. Анжелика была неблагодарным испорченным ребенком, чьи дурацкие американские идеи были совершенно невыносимы, а во всем остальном девочка, которую очень трудно было заставить жить в согласии с матерью. С горечью и бешенством вспоминала Моника день четырнадцатилетия дочери. Тепеpь, когда бракосочетание совершилось, она смотрела на нее, танцующую с Этьеном, и зло усмехалась про себя. Она думала, сумеет ли Анжелика, будучи замужем, так свободно распоряжаться собой, как это ей удавалось, живя при матери.
Может быть, думала Моника, Этьен такой же дурак, как и все остальные мужчины.
Однако по поводу умственных способностей Анжелики сомнений не возникало. Она пристально смотрела Этьену в глаза, ее окружали звуки прекрасной мелодии "Голубого Дуная" и она радостно улыбалась.
Да, Этьен действительно погрыз удила до женитьбы, но теперь, когда он полностью принадлежит ей, все будет по-другому. Ей пришлось вытерпеть унижения, но это никогда не повторится. Она заставит его почувствовать, как он был неправ. Никто не имеет права унижать принцессу.
Анжелика улыбнулась. Это частично входило в ту систему, которая должна была превратить Этьена в то, что она собиралась из него сделать. На это уйдет время, но его-то как раз достаточно. Анжелике было всего лишь семнадцать лет.
Все отметили, как прекрасна была новобрачная. Стройная, хорошо сложенная блондинка, и эти необыкновенные глаза. Нет, Этьену просто повезло, что он отыскал такое сокровище.
Но если бы здесь был Зенофиль Бержерон, может быть, он единственный сумел бы заглянуть поглубже в эти необыкновенные глаза. Может быть, он смог бы заглянуть так глубоко, что заметил холодный блеск, спрятанный в них. Блестящий, как мишура, и холодный, как бриллиант. И, может быть, он произнес бы: "Бедный Этьен", - как много лет назад сказал: "Бедный Арман".
Симона де Монтиньи не смотрела Анжелике в глаза. Правду говоря, она вообще не смотрела на свою невестку. Она смотрела на сына, который был так похож на своего отца. Но слез на глазах Симоны не было видно, они только очень ярко блестели, когда она опустила взгляд на бокал с шампанским, так и не отпив ни глотка.
Жорж, подумала она, Жорж, где ты теперь?
Моника Бержерон стояла рядом с Симоной де Монтиньи и казалась выше, чем есть, рядом с маленькой Симоной. Она пыталась заглянуть в будущее. Свершилось, думала она. Теперь я буду жить в одном доме с ней и Этьеном, но теперь он будет считаться со мной. Интересно, как он со всем этим справится?
- Скорее, скорее, - позвал кто-то. - Анжелика собирается разбрасывать свой букет. Этьен де Монтиньи стоял внизу лестницы, наблюдая, как его невеста бросает вниз цветы. Затем она убежала переодеваться для свадебного путешествия. Брат Кристоф, который был его лучшим другом, хлопнул его по спине.
- Иди, жених, - сказал Кристоф. - Пора тебе снять этот пышный наряд, взятый напрокат.
- Иду, - ответил Этьен, однако обернулся и снова посмотрел на закрытую дверь комнаты, где переодевалась Анжелика. Скоро, подумал он, идя вслед за братом. Теперь очень скоро.
Глава вторая
Анжелика де Монтиньи отослала соих подружек, как только они помогли ей снять подвенечное платье и, едва они вышли, заперла за ними дверь. Теперь она медленно продолжала раздеваться, периодически останавливаясь, чтобы выпить шампанского. Кончив раздеваться, она пошла в ванную комнату и начала наполнять ванну.
Слава Богу, что у меня вьющиеся волосы, подумала она, когда стал подниматься пар. Она добавила в воду ароматной жидкости и погрузилась в ванну. Медленно и задумчиво.
Теперь все выполнено, и она межет совсем не торопиться. Пусть Этьен подождет. Ему это только на пользу. Анжелика провела руками по своему плоскому животу и приложила их к груди, пощипывая соски, пока они не затвердели.
Ну, папа, что ты думаешь по этому поводу? - молча спросила она. - Я выглядела как принцесса, не так ли? Все так думали. И не потому, что Этьен и его дурацкая семья узнали бы принцессу, если бы она им встретилась, но они понимают, что я необыкновенная. Все говорят, что Этьену очень-очень повезло, что он на мне женился.
Анжелика громко засмеялась и продолжала нежно играть с сосками. Она медленно и чувственно подвигала нижней частью тела в горячей воде. Вода пахла замечательно.
Да, это правда. Ему очень повезло, правда, папа? И не волнуйся, я все сделаю, чтобы он оценил меня. Я помню все, что ты мне pассказывал, а некотоpым вещам я сама научилась. Знаешь ли ты, папа, что для мужчины самое привлекательное в женщине - это умение сдерживать себя? Я полагаю, что ты очень хорошо это знаешь, не так ли? Держу пари, мама достала тебя именно так. Мама. Тебе нечего насчет нее беспокоиться, папа. У меня с ней нет никаких проблем. Анжелика вытянула ноги в горячей воде и сонно закрыла глаза, в то время как ее мышцы начали расслабляться.
Похороны были долгими и утомительными, однако не настолько, как предшествующий им период, когда Моника была очень занята всеми приготовлениями, чтобы Арман Бержерон мог достойно лежать в своей собственной гостиной. Анжелика до сих пор чувствовала запах цветов, заполнявших прихожую их дома в Эймити, и видела гроб, стоявший у стены. Темный гроб из красного дерева с серебряными ручками и белой сатиновой обивкой.
Каждый, кто приходил в дом, чтобы выразить свое уважение, отмечал, что Арман выглядит как живой. Он совсем не был похож на мертвого. Казалось, что он спит.
Анжелика сидела на стуле с прямой спинкой и ни на кого не смотрела. У нее кажа зудела от черного шерстяного платья, а накрахмаленный белый воротник царапал шею. И вообще, с какой стати ей было смотреть на кого-то? Все присутствующие в комнате были дураками. Ее отец не умер. Он был рядом с ней и смеялся над всеми этими идиотами.
Посмотри-ка на эту толстуху, mon ange, сказал Арман, вон ту, с розами на шляпе. Это жена Амоса Шута, который держит мануфактурную лавку. Не думаю, что она сказала мне больше десяти слов за всю жизнь, а сейчас посмотри, как она жеманно улыбается Бенджамину Саутуорту. Что за дура!
Ах, моя маленькая принцесса, все они ждут, что ты будешь плакать и выходить из себя, но не делай этого. Держи высоко свою прекрасную головку, как подобает настоящей принцессе. Не будь одной из них, моя дорогая.
Дом был полон Бержеронов из Сент-Терезы и Монтамбо из Ливингстона. Анжелика впервые увидела некоторых своих дедушек, бабушек, тетей и дядей.
Что же мне делать, папа?
Они хорошие люди, моя дорогая, ответил Арман. Но они тебе не подходят. Ты настолько выше их, что они не могут тебя увидеть по-настоящему. Но однажды, когда ты будешь постарше, это случится. Они фермеры и рабочие и всегда останутся ими, а ты в один прекрасный день будешь прогуливаться с королями.
Папа, Папа, а про другое? Я хочу спросить доктора Саутуорта.
Тише, мой ангел. Не сейчас. Не думай об этом. Еще не время. А теперь быстро. Подними голову. Все на тебя смотрят.
- Это нехорошо, Моника, - прошептала Антуанетта. - Ребенок и слезинки не уронил. Это странно.
- Я знаю, - ответила Моника. - Доктор считает, что у нее что-то вроде шока.
- Но она только что улыбалась, - сказала Антуанетта. - Я сама видела. Она смотрела вниз, на свои руки, и улыбалась. Я тебе говорю, это неестественно. В конце концов, он ее отец.
- Да, - ответила Моника и приложила к глазам нарядный кружевной платок.
- Бедная моя сестра, - сказала Антуанетта. - Что-то я разболталась. Идем. Я приготовлю тебе чашечку горячего чая.
Анжелика не заплакала ни разу в те три дня, что тело Армана было выставлено в гостиной. И всякий раз, как открывалась дверь в прихожую и до нее доносился запах развешанных там цветов, перевязанных пурпурной лентой, она улыбалась.
Ну, разве это не самое смешное, что ты когда-нибудь видела? спрашивал Арман. В действительности весь ритуал похорон смешон. Языческий спектакль, я бы сказал. Ты знаешь, что когда умирает ребенок, они вешают на дверь букеты цветов, перевязанные белой лентой. Предполагается, что это символизирует чистоту или что-то вроде этого. Ну, а моя - пурпурного цвета. Ты можешь сделать из этого свои выводы.
Анжелика уставилась на свои руки и захихикала.
- Анжелика!
- Да, маман?
- Пожалуйста, пойди в свою комнату.
- Да, маман.
- Осторожней, Моника, - сказал доктор Бенджамин Саутуорт. - Ребенок достаточно настрадался.
Моника Бержерон потащила его в кухню, где они могли остаться наедине. Закрыв дверь, она повернулась к нему.
- Я хочу, чтобы вы ушли из моего дома, - холодно сказала она. - Прямо сейчас. Вам здесь нечего делать и никто не просил вас объяснять мне, как разговаривать с собственным ребенком.
- Осторожней, Моника, - предостерегающе сказал доктор. - Не злите меня.
- Я не собираюсь больше быть осторожной с вами, - ответила Моника. Свидетельство о смерти уже подписано и вам теперь будет неудобно дать обратный ход, не так ли?
- Может быть, - сказал доктор. - Но не забывайте, Моника. Мы оба знаем, что должно было быть в этом свидетельстве, верно? Интересно, что бы случилось, если бы я начал потихоньку распускать слухи в Эймити? В таком городе они быстро распростаняются.
Моника улыбнулась.
- Вы этого не сделаете, - сказала она.
- Почему, черт возьми,вы так в себе уверены? - раздраженно спросил доктор. Он пил всю вторую половину дня и теперь у него болела голова. Откуда у вас эта проклятая уверенность?
- Ребенок, - спокойно ответила Моника. - Вы и слова не скажете из-за Анжелики.
Они не слышали, как открылась дверь, так напряженно смотрели друг другу в глаза, и доктор Саутуорт буквально подпрыгнул, услышав за собой голос.
- Я хочу попить воды, - сказала Анжелика.
Солнце сияло в тот день, когда они хоронили Армана, и Анжелика была рада этому.
- Тебе очень холодно, папа? - спросила она, идя за матерью по кладбищу.
- Свсем нет, mon ange. Мне уютно, как клопику в коврике.
- Я рада, папа.
Анжелика не хотела уезжать из Эймити, но не прошло и месяца после похорон, как Моника продала дом.
- Но почему ты хочешь уехать? - спросила Анжелика. - Почему мы должны переехать в Ливингстон?
Моника пристально посмотрела на нее. С тех пор как умер Арман, девочка говорила с трудом, и голос ее был хныкающим и жалобным и, как напильник, скреб по нервам Моники. Она часами оставалась одна в своей комнате, а если выходила, то садилась в гостиной как можно ближе к стене, у которой еще недавно стоял гроб с телом Армана. Моника находила ее поведение унылым и болезненным. Ребенок был более утомительным, чем когда-либо.
- Потому что здесь у нас ничего нет, - сказала Моника. - В этом городе у нас никогда не было друзей и здесь даже нет приличной церкви. Священник должен был приезжать к твоему отцу из Франклина, и вообще я по горло сыта неудобством здешней жизни. Кроме того,твой дедушка нашел для нас очень подходящий дом в Ливингстоне. Там нам будет удобно и рядом будет наша семья.
- У меня здесь друзья, - возразила Анжелика. - И у папы здесь были друзья.
- Друзья! - со смешком сказала Моника. - Матери твоих маленьких друзей смеются за моей спиной, потому что я не говорю на их языке. А что касается твоего отца, то единственным его другом был доктор Саутуорт и то только потому, что доктору нравилось пьянствовать с человеком, который был слабее его.
Анжелика закрыла глаза и руки ее задрожали. Каждый раз, когда мать упоминала о докторе Саутуорте, сердце Анжелики начинало сильно биться, и она чувствовала дрожь и слабость во всем теле.
- Мама, - спросила она, - доктор Саутуорт сказал тебе что-то про папу в ту ночь, когда он умер. Он кричал, как будто был рассержен и...
- Ерунда, - сказала Моника быстро и даже с лаской. - Ты была расстроена и тебе показалось. Доктор Саутуорт был тоже расстроен, потому что, несмотря на все свои недостатки, он был искренне привязан к твоему отцу.
- Но он кричал, - сказала Анжелика. - Громко.
- Иди сюда, - ответила Моника, - и помоги мне собрать вещи. Фургон должен быть здесь к семи часам утра, а у нас еще тысяча дел.
- Но что-то было.
- Хватит, Анжелика, - резко сказала Моника. - Иди в свою комнату и достань все вещи, чтобы я могла их упаковать. Быстрей.
Дом, который Туссен Монтамбо нашел для своей дочери Моники, находился в середине франко-канадской части Ливингстона. Однако он отличался от соседних, потому что был построен до появления Северо-восточной Мануфактуры. Он находился на пересечении улиц Сосновой и Каштановой, целый день освещался солнцем и с трех сторон был окружен лужайкой. Позади дома был хороший сад.
- Анжелике будет хорошо играть в саду, - сказал Туссен Монтамбо. Теперь так много машин, что детям опасно играть на улице.
- Да, - ответила Моника. Она не сказала отцу, что Анжелика теперь не играет на улице, пока мать не заставляет ее выйти из дома.
Дом представлял собой шестикомнатный коттедж с ванной и во время Великой Депрессии в начале тридцатых он стоил четыре тысячи семьсот долларов. Моника заплатила за него наличными, и после этого у нее еще осталось четырнадцать тысяч долларов, которые сохранились от страховки Армана и продажи дома в Эймити. Это были хорошие деньги для вдовы с одним ребенком в этом унылом месте, но Моника никогда никому про них не говорила. Напротив, она заказала маленькие карточки, в которых сообщалось, что она занимается художественным ручным шитьем за умеренную плату, и разослала их женам всех лучших семей Ливингстона.
Вскоре Моника Бержерон влилась во франко-канадское окружение, в котором жила ее семья и соседи. Она снова была одной из них и по воскресеньям они с Анжеликой обедали с Туссеном и Жоржеттой, или с Антуанеттой и ее мужем, Жозефом Леду, и их четырьмя детьми. Две дочери Туссена от Жоржетты, Элен и Франсуаза, теперь вышли замуж, и иногда Моника ходила к ним в гости. Но близости никогда не чувствовала. Они вышли замуж за рабочих и обе жили на западном берегу реки. У Элен было пятеро детей, а у Франсуазы семеро. Обе семьи жили в убогих, переполненных квартирках, что угнетающе действовало на Монику.
- Мыло достаточно дешево, - сказала Моника своей сестре Антуанетте. Ты не думаешь, что Элен и Франсуаза могли бы покупать немного для себя и своих детей.
Антуанетта вздохнула:
- Сейчас все дорого. Если фабрики в ближайшее время не восстановятся, не знаю, что мы будем делать. Папе повезло. Он не зависит от Северо-восточной.
Жоржетта Монтамбо говорила, что каждый вечер она на коленях благодарит Бога за то, что Туссен никогда не работал на фабрике и у него хватило ума сообразить, что за автомобилями будущее. Он начал возиться с автомобилями, еще работая кузнецом, и когда безумная, казалось, безнадежная мечта стала претворяться в реальность, Туссен был при деле. Теперь он работал механиком в гараже Форда на Главной улице и мог не волноваться, когда мимо проезжала лошадь, или когда проводилось сокращение рабочей недели в Северо-восточной Мануфактуре.
Анжелика Бержерон ненавидела своих теток Элен и Франсуазу из-за того, что они были грязными и волосы у них висели патлами. Тетю Антуанетту она ненавидела, потому что та была очень приставучей.