Метлицкая Мария. Дневник свекрови

   Лалка за рулем. Мы объехали пол-Москвы. Наконец она довольна. Обсуждает с управляющим, как украсить зал. Я устала и плохо соображаю. Пью пятую чашку кофе за день. Сердце бухает, словно литой колокол.
   В машине говорю Лалке спасибо. Без нее я бы пропала. Без конца названивает Лалкин хахаль и гундосит, что соскучился.
   Лалка вздыхает, смотрит на часы и говорит ему, что дома будет через два часа.
   – Неужели у тебя есть силы? – удивляюсь я, мечтая о валокордине, чашке горячего чая и подушке с одеялом.
   Лалка пожимает плечами. Говорит, что сейчас встанет под ледяной душ, выпьет морковного соку и будет готова к дальнейшим подвигам.
   Я вздыхаю и думаю, что молодой любовник – точно, подвиг. Здесь бы сына женить и не рухнуть!
   Лалка довозит меня до дома, резко газует и тю-тю!
   Я, еле волоча ноги, шаркаю до лифта. Надеваю ночнушку и залезаю в кровать. Зову мужа, чтобы поделиться впечатлениями. Он сидит у себя, естественно, за компьютером. Нехотя отрывается и заходит ко мне. Слушает вполуха. Ему не терпится свалить. Я обижаюсь и упрекаю его в том, что его не волнуют семейные дела.
   Он тоже обижается, машет рукой и уходит к себе.
   Вечером я рассказываю о своих успехах жениху. И он отсутствует – весь в своих мыслях. Я опять обижаюсь и говорю, что все это, по-моему, больше всех нужно мне.
   Данька отвечает, что ему это тоже как-то не очень нужно, а нужно это в основном Ивасюкам и Нюсе. Значит, я бью ноги и стараюсь угодить семейке подполковника. Мило.
   А мне это, кстати, и вовсе не нужно. Я еще раз думаю с тоской, что в этом году не увижу море. Грустно.
   В воскресенье едем за платьем и туфлями для Нюси. Я, Данька, Ивасючка и, собственно, сама невеста. Едем на Лалкиной машине. Подруга меня не бросает.
   В салоне Зоя кидается к сверкающим камнями и люрексом платьям с пышными кринолинами. Замечаю: чем на платье больше мишуры, тем Зоя счастливей. Нюся шипит: «Ну, мам!» – и краснеет.
   Женишок сидит на диване и забавляется с телефоном.
   Лалка испуганно смотрит на меня.
   – Я тебя предупреждала, – шепчу ей я.
   Она очень растеряна – такой моя подруга бывает нечасто. Я подталкиваю ее вперед. Пусть она, а не я советует Нюсе. Чтобы Нюся на меня не обозлилась. Лалка берет себя в руки и начинает действовать. Она выуживает достойные вещи и командует, чтобы Нюся чесала в примерочную.
   Нюся, кстати, слушается ее неукоснительно. Я сижу на диване рядом с сыном и листаю журнал. Выплывает Нюся. В платье цвета увядшей чайной розы. С корсетом и струящейся узкой юбкой. На корсете – элегантная и скромная вышивка и нежный бутончик из кружева.
   Удивительно, но Лалка сразу попала в цель. Какая же она умница! Я бы ковырялась полдня как минимум.
   Нюся довольна. Что бывает, как мне кажется, очень редко. Она крутится перед зеркалом и перед Данькой. Данька смотрит на нее глазами, полными любви и восхищения. Мы с Лалкой переглядываемся. Мы совсем забыли про Зою. Я оглядываюсь. Зоя стоит в углу с глазами, полными слез. Я испуганно бросаюсь к ней. Теперь она уже просто рыдает. Минут через двадцать, после валерьянки и горячего сладкого чая, мы узнаем причину ее расстройств.
   Всхлипывая, Зоя объясняет нам, недоумкам, что не о том она мечтала. А мечтала она увидеть свою дочь принцессой. Королевной. А видит ее сиротой казанской. Будто денег на единственную дочку пожалели. В убогом выдают. Не нарядном.
   – А скромность в этом деле ни к чему, – всхлипывает бедная Зоя. – День ведь святой. Единственный в жизни. Праздник главный, можно сказать.
   Ну, насчет «единственного» это, возможно, она погорячилась. Но первый – точно.
   Потом она говорит, что мужа хватит кондрат, когда он увидит «дочу в этом».
   Потом она берет в руки ценник и опять начинает всхлипывать.
   – И это вот за это?!
   Лалка смотрит на меня с неподдельным ужасом. Нюся красная от злости и стыда.
   – Мы курить! – объявляет Лалка и тянет меня на улицу. – Пусть сами разбираются, – шепчет она.
   Данька порывается выскочить с нами, но Лалка гавкает на него:
   – Сидеть!
   Он покорно опускается на диван. Сын смотрит на меня такими глазами…
   «Так тебе и надо! – думаю про себя я. – Женишок, блин!»
   Мы закуриваем, и Лалка произносит:
   – Жесть!
   Этим все сказано. Точнее не выразишь.
   Я вяло усмехаюсь. Мне совсем не смешно. Это все, конечно, мелочи, но мы вряд ли поймем друг друга и в остальном.
   – Хорошо, что у меня нет детей! – заключает Лалка.
   Я не комментирую.
   Платье выбрано. С минимальными уступками – белое, с кружевом и узкой юбкой. Компромисс найден. Зоя не очень, но все же довольна. Это радует. Хотя бы мы не передрались. Потом мы покупаем туфли и веночек на голову. Зоя опять разочарована – не фата!
   Данька едет их провожать – в руках пакеты и коробки. Зоя скорбно прощается с нами. Нюся отводит глаза. Данька счастлив, что все закончилось.
   Мы с Лалкой тоже счастливы и идем в «Шоколадницу».
   – Знаешь, я тоже буду блинчики с шоколадом и чизкейк, – говорит Лалка.
   Я смотрю на нее с ужасом.
   – Углеводы нужны, – объясняет она. – Сильный стресс.
   «Покупки мы пережили, – думаю я. – Осталось пережить свадьбу».
   А дальше – все остальное. Я тяжело вздыхаю и отрезаю кусок блинчика с яблоком.

* * *

   Накануне свадьбы я, разумеется, не сплю. Какой уж тут сон? Хотя все готово и проверено тысячу раз. Муж тоже не спит. Ворочается. Я выхожу на балкон и встречаю рассвет. В роще, что в пяти минутах ходьбы от нашего дома, поют соловьи. Пахнет сиренью.
   Думаю о том, что зря не приняла снотворное. Буду теперь как сонная муха. Правда, после снотворного – эффект почти такой же.
   В семь утра, измученная и разбитая, встаю под ледяной душ. Варю очень крепкий кофе. Становится чуть легче. В девять должна прийти моя парикмахерша Оксана. Я стригусь у нее уже добрый десяток лет. Ей не надо ничего объяснять, за столько лет мы понимаем друг друга без слов.
   Я захожу в комнату сына. Даюсь диву – мой мальчик, который женишок, спит как младенец. Рот приоткрыт, одеяло на полу вместе с одной ногой. Меня разбирает смех.
   Я сажусь на край кровати и смотрю на него. Очень хочется погладить и поцеловать. Очень!
   – Дурила ты мой! – вздыхаю я. – И чего тебе не хватает? Чего спокойно не живется? Ни о чем не думаешь. Никаких проблем. Все вопросы решают родители. Кроме одного – устройства твоей сексуальной жизни. И ты надумал решить ее таким способом, такой ценой. Глупый ты мой воробей! Ведь вся эта история надоест тебе месяца через три. Ну в крайнем случае, через четыре.
   А могли бы поехать на море! Все вместе, втроем. Ей-богу, удовольствия было бы больше, а хлопот меньше!
   Наверное, наш либерализм и демократия до хорошего не доведут. Наверное, как любая демократия и либерализм. Ну, не умеем мы грамотно этим распоряжаться. Не научились еще!
   Вот другие родители показали бы тебе, сына, большую и жирную фигу. И были бы правы! Пошли бы на любой конфликт, лишь бы не допустить подобную глупость.
   Мы же – нет! Какие запреты и условия у интеллигентных людей? Мы уважаем твои решения и твой выбор! Как мы можем попрекнуть тебя зависимостью от нас? Это ведь означает попрекнуть тебя куском хлеба! Еще мы уважаем твои чувства.
   Может быть, хоть так ты научишься за что-нибудь отвечать? Ну, если мы не научили…
   Хотя способ жестковат, прямо скажем. А может, все вообще будет хорошо? Ну что я каркаю как старая ворона? Ох, мое материнское сердце! То, которое вещун…
   В общем, брак – как легализация интимной жизни! Вперед и с песнями!
   Я, кстати, первый раз вышла замуж в восемнадцать лет. Может, гены?
   – Вставай, женишок! – Я щекочу ему пятку.
   Он дергается и отворачивается к стенке.
   Скоро за пятку его будет щекотать жена… А я буду стучать в дверь и спрашивать, можно ли войти.
   Ладно, пусть еще поспит полчаса.
   Муж тоже крепко спит. Похрапывает. Видимо, как и я, поздно заснул.
   Я достаю из шкафа свой наряд. Синяя шелковая блузка в белых лилиях и белые брюки. Думаю, подойдет жемчуг. Бусы, серьги, кольцо. С ужасом смотрю на новые босоножки на высоченном каблуке. Такой каблук я не ношу уже лет десять. Поддалась на уговоры Лалки. Дура, конечно. Надо будет взять с собой балетки! Переобуюсь в случае чего. К тому времени уже никто и ничего не заметит. На градуснике двадцать четыре градуса. И это в такую рань! Что же будет к обеду? У Ивасюков серьезные планы – гуляние на Ленинских горах и легкий променад по Лужковскому мосту. С фотоаппаратом и камерой, разумеется.
   Я осторожно уточнила:
   – Зачем?
   Зоя посмотрела на меня как на умалишенную.
   – Как зачем? Себя показать. На других посмотреть.
   В смысле – невест и женихов. Ну, чтобы убедиться, что «наша лучше всех». Посыл такой. Ладно, пешие прогулки, в конце концов, полезны. Пусть гости аппетит нагуливают.
   Оксанка приходит минута в минуту. Хорошо, что мои еще дрыхнут. Болтались бы под ногами.
   Быстро и четко она выполняет свою работу. Болтаем, конечно, о свадьбе. Оксанка утешает и успокаивает меня:
   – А может, все ничего?
   – Может, – тяжело вздыхаю я. За столько лет мы стали подругами, хотя она намного младше меня.
   Оксана пританцовывает вокруг меня на легких и стройных ногах и делает мне расслабляющий массаж головы. Я закрываю глаза и… действительно расслабляюсь.
   Потом она делает мне «выходной» макияж. Обсуждаем с ней, сколько он продержится на такой жаре. Выпиваем по чашке кофе и выкуриваем по сигарете. Я провожаю Оксанку и чувствую, что меня немного отпустило. Полегче как-то стало.
   Спасибо ей! Всегда легче после разговора с хорошим человеком.
   Теперь уже без шуток и прибауток я бужу своих мужиков. Накрываю завтрак. У мужа совсем нет аппетита, что не скажешь про сына. Яичница из трех яиц. Три сосиски. Два бутерброда с «Маасдамом» и два овсяных печенья с вареньем. Ну, и две чашки чая.
   Это я к чему? Я не считаю за сыном куски, не приведи боже! Это я о его спокойствии и расслабухе. Хотя некоторые так трескают на нервной почве. Данька встает из-за стола, открывает холодильник и достает стаканчик клубничного йогурта.
   – На закуску! – поясняет он.
   – Проверься на глисты! – рекомендует ему остроумный папаша.
   Потом они уезжают за букетом невесты, заказанным накануне. У меня есть время перевести дух. Я звоню маме.
   – Нервничаешь? – Этот вопрос мы задаем друг другу одновременно.
   – Я нервничаю и по менее значительным поводам, – резонно напоминает она.
   – Все будет хорошо! – вяло подбадриваю ее я.
   – Не слышу в голосе убедительности, – констатирует моя умная мама.
   – Прими успокоительное, – напоминаю я.
   – Ты тоже, – откликается мама.
   В нашей семье все очень чувствительные. Кроме Даньки, по-моему.
   – Я решила подарить ей кулон, – говорит мама.
   «Ей». Понятно. Не могу не согласиться.
   – Кулон золотой, – добавляет мама. – В форме ключика.
   Помню я этот ключик. Маме его подарили на пятидесятилетие. Она еще возмущалась тогда, что подарок не по возрасту. Подарила, кстати, моя свекровь. Еще и поэтому мама реагировала так бурно. У них не очень получилось полюбить друг друга. Даже не понятно почему. Дамы одного круга, одного возраста. Видели бы они моих Ивасюков. Впрочем, сегодня увидят. Я немного побаиваюсь за маму – она сердечница.
   – Мам, а если Тамара увидит? – Я имею в виду ключик и мою свекровь.
   – Что она, узнает? – возмущается мама. – Она давно уже в маразме. Не помнит день рождения своего единственного внука.
   Мама – человек аргументов, с ней не поспоришь. Когда Даньке было три года, свекровь его спрашивала: «Мальчик, а как тебя зовут?»
   Он радостно отвечал: «Даня».
   Далее следовал вопрос: «Мальчик, а сколько тебе лет?»
   Сын честно отвечал и на этот вопрос.
   Дальше был вопрос третий и последний: «Мальчик, а как твоя фамилия?»
   Сын полностью удовлетворял ее любопытство.
   Нет, ничего страшного в этом не было. Я не вредничаю и не придираюсь. Просто дело в том, что три этих сакральных вопроса она задавала ему лет до двенадцати. Он тихо зверел. Она бы продолжала интересоваться этим и дальше, пока взбешенный Данька не выкрикнул ей: «Бабушка, ты что, думаешь, за эти годы что-нибудь поменялось? Или, может, я взял псевдоним?»
   Мы с мужем заржали. В голос. Тамара Аркадьевна обиделась. Сильно обиделась, надо сказать. Она вообще человек без чувства юмора. А это, на мой взгляд, полная катастрофа.
   Конечно, она заявила, что сына мы воспитываем ужасно. Что он не уважает старших. Хамит и издевается. После этого, когда ее сын звонил ей – каждый вечер, кстати, она полгода не спрашивала, здоров ли ее внук.
   Кстати, думаю, что назло моей маме она страстно полюбит семейство Ивасюков. Почему назло? Потому что ей, по большому счету, наплевать, как складывается у внука жизнь. И по малому тоже. Я ее не осуждаю. Она немолодой человек. Прожила нелегкую жизнь. Осталась в тридцать семь лет вдовой и одна поднимала сына. В конце концов, за мужа я должна быть ей благодарна. А так, у нее свои интересы. Соседки, сериалы и книжки Иоанны Хмелевской. Пусть будет здорова и счастлива. Свой отдых она заслужила. Вот. Я сказочно мудра и терпима.
   Приезжают муж и сын. Начинается беготня. Орут оба и без конца меня дергают. Где галстук? Где носки? Какую надеть рубашку? Нет, все-таки все мужики… И галстуки, и рубашки, и носки – все давно готово. Ну что им еще от меня надо? Я рявкаю на сына. Он заявляет, что все это от волнения.
   – Заволновался! – злорадно шиплю я. – Раньше надо было волноваться!
   – Не понял? – Он оборачивается ко мне.
   Готов к разборкам. Ну, не портить же ребенку такой день! Я смываюсь на кухню. Наконец выкатываемся из подъезда. Муж и сын вяло перебрехиваются. Повод у них находится всегда. Я толкаю мужа в бок. Он обижается. Ну, прямо дитя малое!
   Едем за моей мамой. Она живет недалеко от нас. Мама – вот что такое дисциплина – уже на улице. В новом платье и с новой прической.
   – Привет, жених! – бросает она внуку.
   – Не понял, почему столько иронии, – вскидывается жених.
   Я делаю маме знак глазами – молчи!
   Язычок у нее – будь здоров! Она пожимает плечами.
   Едем за Тамарой Аркадьевной. Ждем ее пятнадцать минут. Муж звонит в домофон. Свекровь выплывает. Белый костюм, белые туфли. На лице загадочная улыбка.
   – И кто у нас невеста? – язвительно интересуется мама.
   Данька в голос ржет. Муж смущается. В ее возрасте наряд довольно нелепый. Ну, если не невеста, то точно Снегурочка.
   Свекровь садится в машину. Мама отодвигается подальше. От свекрови невыносимо пахнет «Красной Москвой». Это неистребимо. Сколько раз я дарила ей французские духи! Нет, ни за что. Ее постоянство и верность фабрике «Новая заря» восхищают.
   Тамара Аркадьевна достает из сумки подарок молодым. Делает она это очень торжественно.
   В ее руках конверт. Она протягивает его Даньке. Данька берет и говорит:
   – Спасибо, баба Тома.
   Свекровь торжественно смотрит на нас.
   – Там деньги, – гордо оповещает она. – Пятьсот долларов. В валюте надежней.
   Моя мама фыркает и отворачивается к окну.
   Муж кидает на меня победный взор. Дескать, это вам не золотой ключик от дверцы каморки папы Карло. Я пожимаю плечами – на здоровье!
   Подъезжаем к загсу. Вижу Ивасюков. На месте. Боялись опоздать. Хотя до мероприятия еще час с лишним.
   Подполковница опять в обильном люрексе. Переливается на солнце и слепит глаза. На голове увесистая «башня», по бокам две заколки со стразами. Нарядная, короче. Ивасюк в форме. В смысле – военной. Мама дорогая! Торжественная пара, сказать нечего. Нюси не видно. Может, передумала?
   Мы выползаем из машины. Мама стоит в стороне и закуривает сигарету. Явно не торопится упасть в объятия новым родственникам. А вот Тамара Аркадьевна спешит распахнуть свои объятия. Расставив руки, решительно двинулась на Ивасючку. Обнялись и расцеловались. Мама криво усмехается и осуждающе качает головой. Я, наверное, в свою любимую мамулю – такая же змеюка и циник.
   Появляется Нюся. Как всегда, на лице гримаса недовольства. Господи, ну что на этот раз?
   Оказывается, жмут туфли.
   – Красота требует жертв! – не банально подбадриваю я свою почти уже невестку.
   Мама так разглядывает Нюсю… В смысле – с таким лицом… Я бы на Нюсином месте предпочла испариться. А ей по барабану. Держит удар.
   Я смотрю на сына. Дело в том, что Данька – красавец. Абсолютный плейбой. Рост метр восемьдесят шесть. Сложен, как римский атлет. Волосы темные, цвета спелого каштана, густющие, мягкой волной. Глаза голубые. Красивые, крупные руки. В общем, хорош, зараза. Девки сворачивают головы. Да что там девки! Тетки оборачиваются вслед.
   Странно, что он такой получился. Мы с мужем довольно обыкновенные. Просто он очень удачно взял от каждого из нас все самое лучшее. Вернее, не он взял, а так распорядилась умная и щедрая природа.
   Короче, Данька – красавец. А Нюся – обычная серая мышь. Мышонка. Так, кстати, часто бывает. Это сейчас он смотрит на нее затуманенным взором. А потом… Я хорошо знаю своего сына. Кобель. Однозначно. Впрочем, с его данными и повышенным женским к нему вниманием трудно было бы не стать другим.
   Надо признать, что сегодня Нюся довольно хорошенькая. Все невесты хорошенькие. В той или иной степени. Чудеса нынешних технологий. Автозагар, прическа, макияж. Наращенные ресницы и ногти.
   Да, добрая я тетя. Да нет, просто справедливая и объективная.
   Подтягиваются гости. Тамара Аркадьевна в плотной сцепке с Ивасюками. Такое ощущение, что она ждала этой встречи всю жизнь. Мы с мамой переглядываемся.
   – И правильно, что ключик, – шепчет мама. – Большего она не стоит.
   Тема подарка ее немного грызет. Я киваю.
   – Правда, мамочка.
   У меня в сумке подарок для невестки. Мне объяснили, что так положено. Вдобавок к прочим расходам – ресторану, свадебному путешествию, покупке новой тахты для молодых.
   Ну, положено, так положено. Мы купили Нюсе цепочку из белого золота с розовой жемчужинкой. По-моему, современно и элегантно.
   Подруливает Лалка, кивком подбадривает меня. Я вздыхаю. Лалка треплется с моей мамой. Подъезжают Воробьевы – Таня и Женя, наши очень близкие друзья. В руках у Жени огромный букет белых орхидей, а люди они, между тем, небогатые. Мы обнимаемся и целуемся. Таня идет знакомиться с Ивасюками. Она очень хорошо воспитанная девушка. Ивасюки смотрят на всех с испугом и подозрением. Или мне кажется?
   Нет моей подруги Соньки. С ней мы дружим с детского сада. Сонька отдыхает на Кубе. Я думаю, что Данькина свадьба – совсем не повод, чтобы прервать такое путешествие. Сонька ничего не потеряет и не приобретет, не побывав на нашем семейном торжестве.
   Последней подплывает мужнина сестра Альбина, двоюродная сестра. Альбина – старая дева и неисправимая кокетка. Она и вправду чудна́я. Косит под девочку. Короткая юбка, глубокое декольте на изрядно подвядшей груди. Яркий макияж и высоченные, сбитые каблуки. Вид довольно жалкий и смешной. Моя мама говорит, что Альбина – городская сумасшедшая.
   Альбина работает корректором в каком-то занюханном журнале типа «Заборы и калитки». И всю жизнь мечтает выйти замуж. Упорно и маниакально. При виде нового мужичка – самого, кстати, затрапезного – Альбина не в меру возбуждается. Начинает закатывать глаза, перекидывать ногу за ногу и громко смеяться, обнажая парочку проеденных золотых коронок. Мужики, даже самые никудышные, чуют опасность и быстрехонько смываются.
   Наши все в сборе. Остальные подъедут в ресторан. Рядом с Ивасюками стоят две пары. Видимо, самые близкие друзья. Полковые товарищи. Тетки – один в один моя сватья. Блондинки, увы, не платиновые. Волосы цвета прелой соломы. Яркий макияж. Турецкие наряды – претензия на вечерние. В смысле – блестки, золотые и серебряные нити, воланы и кружева. Мужички тоже как братья. Наверное, образ жизни и вкусовые предпочтения создают иллюзию их «одинаковости».
   Мне кажется, что они тоже встревожены. Зашуганные какие-то.
   Нас приглашают в зал. Звучит старичок Мендельсон. Знакомая мелодия, а как пробивает дрожь! Как торжественно и волнительно! Все подтягиваются и тянутся гуськом друг за другом. Распорядитель расставляет нас по обе стороны брачующихся.
   За длинным столом, покрытым малиновой скатертью, стоит дама. Она смотрит на нас с легким презрением, видно, как ей все осточертели!
   «Странно, – думаю я. – Так изменились времена, страна и мода, а дама в загсе все та же. Корпулентная, важная. С высоким начесом и брошкой на пышной груди. Точно такая же была и у нас на свадьбе. Двадцать пять лет назад. Что-то меняется в нашей жизни, а что-то – величина постоянная».
   Дама произносит торжественную речь. Мы с Ивасючкой дружненько ревем. Скованные одной цепью. Лично мне жалко моего дурачка. Хотя мой дурачок остается при мне. А ее птичка таки упорхнула. Бедная подполковница! Мне ее искренне жаль. Отпускать родного ребенка в лапы злобной свекрови.
   В том, что я злобная свекровь, я уже ни секунды не сомневаюсь.
   У ресторана толпа – все собрались. Наша изрядно поредевшая родня, парочка школьных подруг и коллег по работе – моих и мужниных. Ивасюки бросаются к своим. Зоя возбужденно знакомит меня с родственниками. Это тетя из Волгограда, это сестра из Питера. А это брат из Вологды. Кто-то пытается целоваться. Моя мама стоит с Лалкой в сторонке. Скурилась, по-моему, вконец. А впереди еще целый вечер, и у мамы гипертония. А вот свекровь со всеми обнимается и целуется. Ей все очень нравятся. Муж вздыхает и пытается ее оттянуть. Альбина плотоядно облизывает губы. Незнакомых мужиков море! Может, что-то выгорит? Я ей искренне этого желаю. Честное слово!
   Входим в зал и рассаживаемся. Все замечательно – и зал украшен, и стол обилен. Официанты расставляют цветы. Молодые принимают подарки. К ним, расталкивая всех, бросается с большой картонной коробкой Альбина. Она виснет на Даньке, теребит Нюсю. И, наконец, вскрывает коробку, перевязанную розовой капроновой лентой. По-моему, той, которая украшала детское одеяльце, когда крошку Альбину счастливый папа забирал из роддома.
   Она торжественно достает то, что лежит в коробке. Судя по виду коробки, я начинаю нервничать и ожидать худшего.
   Но такого не ожидала даже я, знающая Альбину четверть века.
   Она держит в руках грузинскую чеканку. Грустная девушка в народном головном уборе в профиль. Сюжет известный и самый банальный. Предполагаю, что грузинская девушка – ровесница Даньки. Или чуть постарше. А что, в свете не самых лучших отношений с дружественным народом, вполне возможно, что это уже раритет. Или даже антиквариат.
   Сты-до-ба! Климактерическая идиотка! Позор семьи! Ивасюки переглядываются. Данька красный как рак. Нюся усмехается. Я вполне на ее стороне. Даже свекровь в ступоре. А моя мама близка к обмороку.
   Мы не корыстные и не расчетливые люди! Нам ничего не надо, ей-богу! Нам вполне хватает на жизнь и даже на небольшие удовольствия! Мы понимаем, что Альбина живет на небольшую зарплату. Мы не ждем от нее ценных подарков! Мы поймем и не осудим, если она подарит просто букет цветов или набор кухонных полотенец.
   Но только не так! Не так унизительно! Лучше ничего, чем это! Противно и стыдно. Даже не смешно! Или все-таки смешно? Конечно, смешно. Но и противно тоже.
   Дальше все с аппетитом закусывают. Поднимают бокалы. Произносят тосты. Я замечаю, что Нюся надела наш подарок. Значит, понравился. Уже приятно. Я тоже говорю тост. В нашей семье отдуваюсь на торжествах всегда только я. Муж говорит, что у меня лучше получается. Интересно, откуда он знает, если сам ни разу не пробовал?
   Я говорю расхожие фразы. Желаю здоровья, любви и взаимопонимания. Кто меня знает – удивлен. Обычно мои тосты велеречивы, продолжительны и остроумны. А здесь я сдержанна и банальна.
   Потому что говорить другое просто неохота. К чему перепрыгивать через себя? Поживем – увидим. Продержатся хотя бы лет пять, вот тогда разольюсь соловьем.
   Если кто-то еще будет меня слушать.
   Потом встает Ивасюк. Он говорит рублеными, но искренними фразами. Его голос дрожит, в глазах слезы. Оказывается, он мечтает о внуках. Меня это почему-то удивляет. Как-то мы с ним, похоже, и в этом вопросе не совпадаем.
   Один из гостей со стороны Ивасюков кричит: «Горько!» Молодые нехотя поднимаются со стульев. Представители Российской армии начинают считать. Хором и громко – раз, два, три. И так далее.
   Данька с испугом оглядывается на меня. Я недобро усмехаюсь. А ты как думал?
   Прерывает эту бурную вакханалию Нюся. Она говорит: «Хватит!» – и садится за стол. Данька облегченно вздыхает. Я почти люблю Нюсю.
   Потом все курящие выходят на широкий балкон. Курить на воздухе полезней. Я слышу, как полковой товарищ Ивасюка пытает Даньку, почему он не отдал долг Родине. Данька вяло отбрехивается. Я вступаю первой скрипкой. Объясняю, что военным нужно родиться. Что не все могут служить. Что наша армия в плачевном состоянии. Что я не собираюсь рисковать жизнью единственного сына. И вообще, у него плоскостопие.