спросил, прошла ли у нее боль в голове, и заметил, что она, должно быть,
привычна к побоям; словом, всячески усердствовал в шуточках, от которых
душевные и телесные раны несчастной женщины ныли в тысячу раз сильнее.
Тому Биллингсу также было незамедлительно доложено о происшедшем, и он,
по обыкновению, на все корки ругая отчима, поклялся, что это ему даром не
пройдет. Вуд хитро и умело подогревал все страсти, находя особое
удовольствие, вполне бескорыстное вначале, в том, чтобы подстрекать Кэтрин и
запугивать Хэйса; последнее, впрочем, было совершенно излишне, ибо
злополучный ростовщик и так уже не знал, куда деваться от ужаса и тоски.
Чудовищные слова и выражение лица Кэтрин в то утро после ссоры не
выходили у него из головы; душу леденило мрачное предчувствие. И чтобы
отвратить то, что нависло над ним, он поступал, как поступают все трусы, -
униженно пытался разжалобить судьбу, вымолить, выклянчить себе милость и
прощение. Он был заискивающе ласков о Кэтрин, смиренно сносил все ее злые
насмешки. Он дрожал перед молодым Биллингсом, прочно водворившимся в доме
(для защиты матери от жестокости мужа - так уверяла она сама), и даже не
пытался давать отпор его дерзким речам и выходкам.
Сынок и маменька забрали полную власть в доме; Хэйс при них и рта не
смел раскрыть; сходился с ними только за столом, и то норовил поскорей
улизнуть в свою комнату (он теперь спал отдельно от жены) или же в харчевню,
где ему приходилось коротать вечера за кружкой пива - тратить на пиво свои
драгоценные, обожаемые шестипенсовики!
И, конечно, среди соседей пошли разговоры: Джон Хэйс, мол, дурной муж;
он тиранит жену, бьет ее; он все вечера пропадает в пивных, а она, добрая
душа, должна одна сидеть дома!
При всем том бедняга не испытывал ненависти к жене. Он к ней привык -
даже любил ее, насколько это убогое существо способно было любить, вздыхал
об утраченном семейном благополучии, при каждом удобном случае пробирался к
Вуду и слезно упрашивал помирить его с женой. Но что толку было в
примирении? Глядя на мужа, Кэтрин только о том и думала, как могла бы
сложиться ее жизнь, если б не он, и чувство презрения и отвращения,
переполнявшее ее, граничило с безумием. Какие ночи она проводила без сна,
рыдая и проклиная себя и его! В своей покорности и приниженности он был ей
еще противней и ненавистней.
Но если Хэйс не питал ненависти к матери, то сына он ненавидел -
ненавидел отчаянно и отчаянно боялся. Он охотно бы отравил его, если б имел
на то мужество; но куда там - он не смел даже глаз на него поднять, когда
тот сидел развалясь в кресле с видом хозяина - торжествующий наглец! Боже
правый! Как звенел у Хэйса в ушах грубый хохот мальчишки; как его
преследовал дерзкий взгляд черных блестящих глаз! Поистине, мистер Вуд,
бескорыстный любитель сеять зло ради самого зла, мог быть доволен. Столько
пламенной ненависти, и подлого злорадства, и черной жажды мести, и
преступных помышлений кипело в душах этих несчастных, что даже сам великий
властелин мистера Вуда и то порадовался бы.
Хэйс, как мы уже говорили, был плотник по ремеслу, но с тех пор, как он
к этому занятию присоединил занятие ростовщика, не в пример более
прибыльное, он вовсе перестал брать в руки плотничий инструмент. Миссис Хэйс
усердно помогала мужу в денежных делах, к немалой его пользе. Она была
женщина решительная, напористая, дальновидная; деньги сами по себе не
привлекали ее, но ей хотелось быть богатой и преуспевать в жизни. Теперь же,
после ссоры, она отказалась от всякого участия в делах и сказала мужу -
пусть управляется сам, как хочет. Она больше не имеет с ним ничего общего и
не намерена заботиться об его интересах, как если бы это были и ее интересы
тоже.
Мелочные дрязги и хлопоты, связанные с пакостным делом ростовщичества,
как нельзя более подходили к натуре Хэйса; прижимать должников, советоваться
со стряпчими, трудиться над книгами, будучи сам себе и конторщик и счетовод,
- все это доставляло ему немалое удовольствие. Когда они еще дружно работали
вместе, его не раз пугали задуманные женой спекуляции. Расставаться с
деньгами всегда было для него мучительно, и он шел на это лишь потому, что
не смел противиться ее суждению и воле. Теперь он все реже и реже давал
деньги в долг - не мог заставить себя выпустить их из рук. Одна утеха ему
осталась: запершись у себя в комнате, считать и пересчитывать свое
богатство. После водворения Биллингса в доме Хэйс переселился в комнату,
смежную с той, которую занимал Вуд. Здесь он чувствовал себя в большей
безопасности, зная, что Вуд не раз выговаривал юноше за его дерзость; а Том,
как и Кэтрин, относился к старику с уважением.
И вот у Хэйса явилась новая мысль - это было, когда большая часть его
денег уже вернулась в хозяйский сундук. "Зачем мне оставаться здесь, -
рассуждал он сам с собой. - Терпеть оскорбления этого мальчишки, а то и
дождаться, что он убьет меня? Ведь он способен на любое преступление". И
Хэйс решил бежать из дому. Кэтрин он каждый год будет посылать деньги. Или
нет - ведь ей останется мебель; она может пускать жильцов и тем кормиться. А
он уедет и поселится где-нибудь подальше отсюда, найдет себе недорогое жилье
- подальше от этого мальчишки и его гнусных угроз. Мысль об освобождении
пленила жалкого скрягу, и он принялся спешно улаживать свои дела.
Хэйс теперь сам приготовлял себе постель и никому не позволял входить к
нему в комнату; Вуду слышна была суетливая возня за перегородкой, хлопанье
крышек, звон монет. При малейшем шорохе Хэйс настораживался, шел к комнате
Биллингса и прислушивался у двери. Вуд слышал, как он осторожно крадется по
коридору и потом так же осторожно возвращается назад.
Однажды жена и пасынок изводили его своими насмешками в присутствии
гостя-соседа. Сосед вскоре собрался домой; Хэйс вышел проводить его до
дверей и, возвращаясь, услышал в гостиной голос Вуда. Старик с обычным своим
зловещим смешком говорил: "Смотри, миссис Кэт, будь осторожна: случись Хэйсу
умереть в одночасье, соседи скажут, что ты его убила".
Хэйс вздрогнул, словно подстреленный. "И этот с ними заодно, - подумал
он. - Они все сговорились убить меня; и убьют; они только ждут случая".
Страх овладел им, он решил бежать тотчас же, не откладывая, и, проскользнув
к себе в комнату, собрал все свои деньги в кучу. Но лишь половина его
капитала имелась в наличности; остальное должно было поступить от должников
в течение ближайших недель. Уехать, не дожидаясь, - на это у него не хватило
духу. Но в тот вечер Вуд услышал, как Хэйс подкрался к его двери, а потом
пошел к двери Кэтрин. "Что он задумал? - спросил себя Вуд. - Собирает все
свои деньги. Уж нет ли у него там какого-нибудь тайника, о котором никто из
нас не знает?"
Вуд решил проследить за ним. Между комнатами был чулан; Вуд просверлил
в стенке чулана дырочку и заглянул в нее. На столе перед Хэйсом лежала пара
пистолетов и четыре или пять небольших мешочков. Один из них он тут же
развязал и монета за монетой опустил в него двадцать пять гиней. Как раз
сегодня истек срок одному платежу на такую сумму - Кэтрин упоминала об этом
поутру, когда имя должника случайно всплыло в разговоре. Хэйс никогда не
держал дома больше пяти-шести гиней. Зачем ему вдруг понадобилось столько
денег? На следующий день Вуд попросил его разменять казначейский билет в
двадцать фунтов. Хэйс ответил, что у него есть всего три гинеи. А на вопрос
Кэтрин, где те деньги, что были уплачены накануне, сказал, что отнес их в
банк. "Все ясно, - подумал Вуд. - Голубчик решил дать тягу; а если так - я
его знаю: он оставит жену без единого шиллинга".
Несколько дней он продолжал подсматривать за Хэйсом, - к известным уже
мешочкам прибавилось еще два или три. "Что может быть лучше этих славных
кругленьких монеток, - подумал Вуд. - Они не болтают лишнего, не то что
банковые билеты". И он размечтался о прошлых днях, когда они с Макшейном
совершали немало подвигов в погоне за такими кругляшками.
Не знаю, какой замысел сложился в голове у мистера Вуда; но только на
следующий день мистер Биллингс, побеседовав с ним и получив от него гинею в
подарок, сказал своей родительнице:
- А знаешь, матушка, если б ты была свободна и вышла за графа замуж, я
получил бы дворянство. Так оно по немецким законам, мне мистер Вуд сказал, а
уж он-то знает - наездился с Мальборо по всем этим заграницам.
- Точно, в Германии было бы так, - подтвердил мистер Вуд, - но Германия
не Англия; стало быть, не стоит и говорить об этом.
- Бог с тобой, мальчуган, - взволнованно сказала миссис Хэйс. - Как это
я могу выйти за графа? Во-первых, у меня есть муж, а во-вторых, я не пара
такому знатному вельможе.
- Вот еще! Ты, матушка, достойна любого вельможи. Если б не Хэйс, я бы
и сейчас был дворянином. Еще на прошлой неделе граф подарил мне пять гиней -
не то что этот проклятый скряга, который за шиллинг удавится.
- Если бы только скряга - а то ведь твоя мать еще и побои от него
терпит. Прошлый раз, когда он ее чуть не убил, я уже готов был броситься на
него с тростью. - Тут он в упор посмотрел на Кэтрин, слегка усмехаясь. Она
поспешно отвела глаза; ей стало ясно, что старик знает тайну, в которой она
самой себе не смеет признаться. Глупая женщина! Конечно, он знал; даже Хэйс
и тот догадывался смутно; а уж что до нее самой, то с того знаменательного
вечера она ни на миг об этом не забывала, ни во сне, ни наяву. Когда
испуганный Хэйс предложил ей, что будет спать отдельно, она едва не
вскрикнула от радости; ее мучил страх, как бы вдруг не заговорить во сне и
не выдать свои чудовищные мысли.
Старику Вуду известно было все, что случилось с нею после того вечера в
Мэрилебонском саду. Он это выпытывал у нее понемногу, день за днем; он ей
давал советы и наставления; учил не уступать, выговорить, по крайней мере,
кое-какое обеспечение для сына и выгодные условия для себя - если уж она
решила расстаться с мужем. Старик отнесся к делу с философической
трезвостью, сказал ей без обиняков, что видит, к чему она клонит, - ей
хочется вернуть себе графа; но пусть она будет осторожна, а то как бы ей
снова не остаться ни с чем.
Кэтрин все отрицала, однако же ежедневно встречалась с графом и
следовала всем наставлениям, полученным от Вуда. То были разумные
наставления. Гальгенштейн с каждым часом влюблялся все больше; никогда еще
не испытывал он столь пылкой страсти - даже в цвете молодости, даже к самым
прекрасным княгиням, графиням и актрисам от Вены до Парижа.
И вот однажды - в тот самый вечер, когда он подсмотрел, как Хэйс
пересчитывает деньги в мешках, - старый Вуд решил поговорить с миссис Хэйс
начистоту.
- Послушай, Кэт, - сказал он, - твой муженек задумал недоброе, да и нас
подозревает в том же. Он по ночам ходит подслушивать у твоих дверей и у
моих; попомни мое слово, он хочет от тебя убежать; и если он это сделает, то
не иначе, как обобрав тебя до последнего пенса.
- Я и без него могу жить в богатстве, - сказала миссис Кэт.
- Где же это? Уж не с Максом ли?
- А хотя бы и с Максом. Что тут невозможного?
- Что невозможного? Ты, видно, забыла Бирмингем. Гальгенштейн так и
тает сейчас, пока он еще не заполучил тебя, но неужели ты думаешь, что,
заполучив, он останется таким же? Дурочка, не знаешь ты мужчин. Не иди к
нему, пока ты не уверена. Будь ты вдовой, он бы на тебе женился - сейчас; но
не вздумай довериться его благородству; если ты от живого мужа уйдешь к
нему, он тебя бросит через две недели!
Она бы могла стать графиней! Да, да, могла бы, если б не эта окаянная
преграда на ее пути к счастью! Вуд читал ее мысли и злорадно улыбался.
- Да и о Томе надо подумать, - продолжал он. - Стоит тебе уйти от Хэйса
к Максу без всяких гарантий, и мальчишка останется нищим; он, который мог бы
быть знатным дворянином, если б только его мать... Впрочем, не беда! Из
парня выйдет отличный разбойник с большой дороги, не будь я Вуд. Сам Терпин
бы на него не нарадовался. Погляди на него, голубушка, такому не миновать
Тайберна. Он уже и сейчас кое-что смыслит в этом деле, а если придется туго,
- слишком он падок до вина и до девушек, чтобы устоять и не сбиться с пути.
- Ваша правда, - сказала миссис Хэйс. - Нрав у Тома горячий, и он так
же охотно будет скакать по Хаунслоу-Хит, как сейчас прогуливается по Мэллу.
- Ты, стало быть, хочешь, голубушка, чтобы он угодил на виселицу? -
спросил Вуд.
- Ах, доктор!
- Да, досадно, - выколачивая трубку, заключил мистер Вуд эту интересную
беседу. - Куда как досадно, что этот старый скопидом стоит у вас у обоих на
пути - да еще он же от тебя удрать хочет!
Миссис Кэтрин удалилась с задумчивым видом - точно так же, как немного
ранее мистер Биллингс; а доктор Вуд вышел прогуляться по улицам; кроткая,
радостная улыбка озаряла его благообразные черты, и, кажется, не было во
всем Лондоне человека счастливее его.
повествующая о любви и подготовляющая в смерти
Лучшим началом для этой главы будут следующие строки из письма аббата
О'Флаэрти к Madame la comtesse de X *** в Париж:
"Сударыня! Маленький Аруэ де Вольтер, прибывший с целью "совершить
прогулку по Англии", как о том было написано нынче в утренних газетах,
передал мне собственноручное Ваше любезное послание, которое осчастливило бы
всякого разумного человека, меня же - увы! - повергло в уныние. Я думаю о
милом моему сердцу Париже (и кой о чем, что еще милее Парижа, но что Ваш
раб, сударыня, не осмеливается даже назвать здесь) - я думаю о милом Париже,
сидя у окна, выходящего на скучнейший Уайтхолл, откуда, если рассеивается
туман, можно увидеть кусочек мутной Темзы и злополучный дворец, который
английские короли вынуждены были сменить на благородный замок Сен-Жермен,
столь величаво высящийся над серебристой Сеной. Право же, выгодная мена. Что
до меня, я бы охотно отдал пышные посольские чертоги с их позолотой,
драпировками, балами, лакеями, послами и со всем прочим за скромный bicoque
{Домик (франц.).} с видом на Тюильрийские башни или за мою келью в
Irlandois.
Из прежних моих писем Вы, верно, составили себе недурное представление
о государственных трудах нашего посланника; на этот раз хочу немного
посплетничать о частной жизни сего великого мужа. Вообразите, сударыня, его
сиятельство влюблен; да, да, влюблен по уши, с утра до вечера только и
говорит о своей красотке, про которую известно, что он подобрал ее чуть ли
не под забором; что ей уже под сорок; что она была его любовницей, когда он
служил в Англии, в драгунском полку - лет шестьдесят, семьдесят или сто тому
назад; что ко всему прочему у нее есть от него сын, премилый юноша,
состоящий в подмастерьях у модного портного, который шьет на его сиятельство
панталоны.
С того рокового вечера, когда наш Кир повстречал свою красавицу в одном
публичном увеселительном заведении, так называемом Мэрилебонском саду, его
словно подменили. Любовь царствует теперь в пустой голове нашего посланника
и побуждает его к чудачествам, забавляющим меня несказанно. Вот и сейчас он
сидит напротив меня за сочинением письма к своей Кэтрин, заимствуя целые
куски - откуда бы Вы думали? - из "Великого Кира". "Клянусь, сударыня, я был
бы счастлив предложить Вам свою руку в придачу к сердцу, которое давно уже
Вам принадлежит, и прошу Вас запомнить мои слова". Только что я продиктовал
ему эти нежные строки; нет нужды говорить Вам, что наш посланник не мастер
писать, да и соображать тоже.
К Вашему сведению, у прекрасной Кэтрин есть муж, зажиточный горожанин,
плотник по ремеслу, проживающий на Тайберн-роуд, или дороге Висельников, Но
после встречи со своим давнишним любовником, происшедшей, как только мы сюда
приехали, она спит и видит сделаться графиней. Премиленькое создание эта
Madame Catherine. Влюбленные, что ни день, обмениваются записочками,
завтракают и гуляют вместе, он ей дарит шелковые и атласные наряды; но что
самое странное, дама целомудренна, как Диана, и графу пока что не удалось ее
обольстить. Бедняга со слезами на глазах говорил мне, что надо было взять ее
приступом в первый же вечер, да сын помешал; и всякий раз то сын, то еще
кто-нибудь оказывается помехой. Красавица никогда не бывает одна. Полагаю,
что столь необычной добродетелью дамы следует объяснить столь необычное
постоянство кавалера. Она добивается каких-то гарантий, быть может, даже
законного брака. Муж, по ее словам, хвор, любовник достаточно прост, а она,
готов отдать ей должное, действует, как опытный дипломат".
* * *
На этом кончается та часть письма его преподобия, которая имеет
отношение к нашему рассказу. Дальше шли кое-какие сплетни о придворных
вельможах, весьма нелестные замечания по адресу курфюрста Ганноверского и
увлекательный рассказ о состязании по боксу в Амфитеатре мистера Фигга на
Оксфордской дороге, где Джон Уэллс из Эдмунд-Бери, мастер благородного
искусства самозащиты, встретился (как о том можно прочесть в газетах) с
Эдвардом Сэттоном из Грейвзенда, также мастером упомянутого искусства, и об
исходе этого поединка.
"Nota bene, - добавлял почтенный патер в постскриптуме, - эту светскую
новость любезно сообщил мне сын монсеньера, мсье Биллингс, gargon-tailleur
{Портновский подмастерье (франц.).}, шевалье де Гальгенштейн".
Мистер Биллингс и в самом деле сделался теперь частым гостем в доме
посланника, где слугам дан был приказ допускать его, когда бы он ни явился.
Что до отношений между миссис Кэтрин и ее былым обожателем, то аббат в своем
письме обрисовал их весьма точно; и мы должны подтвердить, что злосчастная
женщина, чья история ныне приобретает более мрачный оттенок, если и нарушила
супружескую верность, то лишь в душе, а не на деле. Но она ненавидела мужа,
жаждала от него избавиться и любила другого: развязка надвигалась с
угрожающей быстротой, и все наши актеры и актрисы, сами того не зная,
обречены были принять в ней участие.
Как мы видим, миссис Кэт послушно следовала советам мистера Вуда в
своем поведении с графом; и тот, неизменно встречая преграду на пути к
заветной цели, лишь распалялся еще сильнее. Аббат привел две фразы из его
письма, а вот и все послание, в значительной мере заимствованное, как это и
было замечено святым отцом, из романа "Великий Кир":
"ОТ НЕЩАСТНОГО МАКСИМИЛИАНА
К НЕСПРАВЕДЛИВОЙ КАТРИНЕ
Сударыня! Не лучшее ли доказательство моей неугасимой любви к Вам то,
что невзирая на Ваши несправедливые упреки в вераломстве я люблю Вас нечуть
не меньше прежнево. Напротив, страсть моя столь пламена, а Ваша
несправедливость столь чувствительно меня уезвляет, что если бы Вы могли
видеть страдания моей души, Вы бы согласились признать себя самой жестокой и
несправедливой женщиной в целом свете. Я готов, сударыня, незамедлительно
пасть к Вашим ногам; и быв моей первой любовью, Вы будете и последней.
Я готов на коленях уверять Вас при первом удобном случаи, что сила моей
страсти может сравнитца лишь с Вашей красотой; я доведен до такой крайности,
что не могу скрывать боль, причиненую Вами. Никто иной, как враждебные боги
на зло мне устроили роковой брак, связавший Вас с человеком востократ более
ниским. Если бы вдруг оказались разбиты цепи злокозненного Гименея, клянусь,
сударыня, я был бы щастлив предложить Вам свою руку в придачу к сердцу,
которое давно уже Вам пренадлежит. И я прошу Вас запомнить мои слова,
скрепленые собственоручной моей подписью, и надеюсь дождатца дня, когда
смогу подтвердить их делом. Поверьте, сударыня, никто в целом свете не ценит
так высоко Вашу добрадетель и не желает так пламенно Вашего щастя, как
преданый Вам
Максимилиан.
Дано в моей резиденции в Уайтхолле февраля сего двадцать пятого дня.
Несравненной Катрине с приложением юбки алого атласу".
Граф было стал возражать против фразы, содержащей обещание жениться в
случае смерти Хэйса; но добрый аббат тут же пресек его сомнения, справедливо
заметив, что, если он так напишет, это еще не обязывает его так и поступить;
не нужно только подписываться полным именем и указывать на письме точный
адрес; и потом, не опасается же его сиятельство, что красотка погонится за
ним в Германию, куда он отбудет по окончании своей дипломатической миссии; а
этого недолго осталось ждать.
Получение этого письма заставило столь бурно возликовать несчастную
счастливую миссис Кэтрин, что это не укрылось от мистера Вуда, который не
замедлил выведать причину ее радости. Он тут же наказал ей хранить письмо
как можно бережнее, но совет этот был излишним; бедняжка и так не
расставалась с ним ни на миг: ведь это был залог ее возвышения - выданный ей
вексель на титул, богатство, счастье. Она стала свысока поглядывать на
соседей, еще больше пренебрежения выказывать мужу; тщеславное, жалкое
создание - как не терпелось ей разгласить тайну, открыто перед всеми занять
свое место. Она - графиня! Том - графский сын! Пусть же все увидят, что она
достойна титула!
Около этого времени по округе разнеслась вдруг молва, что Хэйс
собирается покинуть Лондон. Все только о том и говорили; перепуганный Хэйс
бледнел, плакал, божился, что на него взводят напраслину, но люди лишь
недоверчиво усмехались. Мало того, стали говорить, будто миссис Хэйс вовсе и
не жена ему, а любовница, которую он жестоко тиранил, а теперь задумал
бросить. Из уст в уста передавался рассказ о том, как он ударил ее по голове
и сшиб с ног. Когда он объяснял, что она хотела зарезать его, никто не
верил, а женщины говорили: и поделом. Откуда пошли все эти слухи? "Еще три
дня, и я в самом деле убегу, - думал Хэйс, - тогда пусть болтают, что
хотят".
Беги, глупец, беги - да только побыстрей, чтоб не настигла тебя Судьба;
укройся понадежней, чтобы Смерть не нашла твоего убежища!
приближающая развязку
Читатель, без сомнения, догадался уже хотя бы отчасти, какие страшные
сети плетутся вокруг мистера Хэйса; быть может, он даже уяснил себе, что:
во-первых, если повсеместно укоренится слух, будто миссис Кэтрин не жена
Хэйсу, а любовница, она, при желании, может выйти за другого; и это не
только не вызовет удивления и не повредит ее репутации, но, напротив,
возвысит ее в глазах окружающих.
Во-вторых, если все будут твердо убеждены, что Хэйс задумал уехать,
бросив жертву своей жестокости на произвол судьбы, никто не станет
спрашивать, куда именно он отправился: в Хайгет, в Эдинбург, в
Константинополь или даже на тот свет, - это никакого значения иметь не
будет. Мистеру Хэйсу эти соображения не пришли в голову. Что до второго, то,
как мы уже знаем, он злился, когда с ним про это заговаривали; о первом же
миссис Хэйс сама завела речь, сердито спросив в присутствии сына и мистера
Вуда (это был едва ли не единственный раз, что она заговорила с ним после
роковой ссоры): с чего бы это соседи вдруг стали сторониться ее и смотреть
косо? Уж не он ли наплел про нее злостных небылиц?
Хэйс робко заспорил, уверяя, что ни в чем не виноват, но мистер
Биллингс сгреб его за воротник и, тыча в нос кулаком, страшной клятвой
поклялся вышибить из него дух, если он еще посмеет порочить его, мистера
Биллингса, матушку. Миссис Хэйс, продолжая разговор, сослалась и на толки о
том, будто он собирается сбежать от жены; а мистер Биллингс тут же пообещал,
что настигнет его даже в Иерусалиме и не выпустит из рук живым. Однако
угрозы и брань юного Биллингса скорее успокоили, нежели взволновали мистера
Хэйса; он жаждал поскорее пуститься в путь, но почему-то ему вдруг
показалось, что он не встретит на этом пути препятствий. Впервые за много
дней он испытал чувство, отдаленно напоминающее уверенность, и у него
появилась надежда на благополучный исход задуманного предательства.
И вот наконец после всего изложенного мы подошли, о публика, к заветной
цели, к которой автор стремился с первых страниц настоящего повествования.
Мы достигли, о критик, той точки в рассказе, когда описываемые события
приобретают столь восхитительно зловещий характер, что лишь каменные души
могут не зажечься интересом к ним. А ты, благородный и разборчивый читатель,
кому надоели безобразные сцены насилия и кровопролития, вышедшие в последнее
время из-под пера некоторых наших прославленных сочинителей {Автор писал это
в 1840 г.}, если тебе захочется с отвращением отвернуться от книги, вспомни:
это писано не для тебя и не для таких, как ты, кто наделен достаточным
вкусом, чтобы с презрением осудить подобный стиль; но для широкой публики, у
которой такого вкуса нет, - для тех, кто благосклонно встретил целых четыре
жизнеописания Джека Шеппарда; кто привык жадно поглощать кровавую требуху
ньюгетских отбросов, скармливаемых им литературными поставщиками, и кому мы,
грешные, скромно следуя по пятам верховных жрецов и пророков книжного мира,
вознамерились принести и свой посильный дар - мелочь, пустячок, но от
чистого сердца. Итак, сюда, прекрасная Кэтрин и доблестный граф; вперед,
храбрый Брок и безупречный Биллингс; поспеши, честный Джон Хэйс; предыдущие
главы были только цветами, предназначенными разубрать вас для
жертвоприношения. Всходите же на алтарь, о невинные агнцы, и приготовьтесь к
последнему таинству: нож уже наточен и жертвенник готов! Подставляйте шеи,
любезные - публика изголодалась и жаждет крови!
По всей вероятности, мистер Хэйс знал или догадывался о нежных чувствах
привычна к побоям; словом, всячески усердствовал в шуточках, от которых
душевные и телесные раны несчастной женщины ныли в тысячу раз сильнее.
Тому Биллингсу также было незамедлительно доложено о происшедшем, и он,
по обыкновению, на все корки ругая отчима, поклялся, что это ему даром не
пройдет. Вуд хитро и умело подогревал все страсти, находя особое
удовольствие, вполне бескорыстное вначале, в том, чтобы подстрекать Кэтрин и
запугивать Хэйса; последнее, впрочем, было совершенно излишне, ибо
злополучный ростовщик и так уже не знал, куда деваться от ужаса и тоски.
Чудовищные слова и выражение лица Кэтрин в то утро после ссоры не
выходили у него из головы; душу леденило мрачное предчувствие. И чтобы
отвратить то, что нависло над ним, он поступал, как поступают все трусы, -
униженно пытался разжалобить судьбу, вымолить, выклянчить себе милость и
прощение. Он был заискивающе ласков о Кэтрин, смиренно сносил все ее злые
насмешки. Он дрожал перед молодым Биллингсом, прочно водворившимся в доме
(для защиты матери от жестокости мужа - так уверяла она сама), и даже не
пытался давать отпор его дерзким речам и выходкам.
Сынок и маменька забрали полную власть в доме; Хэйс при них и рта не
смел раскрыть; сходился с ними только за столом, и то норовил поскорей
улизнуть в свою комнату (он теперь спал отдельно от жены) или же в харчевню,
где ему приходилось коротать вечера за кружкой пива - тратить на пиво свои
драгоценные, обожаемые шестипенсовики!
И, конечно, среди соседей пошли разговоры: Джон Хэйс, мол, дурной муж;
он тиранит жену, бьет ее; он все вечера пропадает в пивных, а она, добрая
душа, должна одна сидеть дома!
При всем том бедняга не испытывал ненависти к жене. Он к ней привык -
даже любил ее, насколько это убогое существо способно было любить, вздыхал
об утраченном семейном благополучии, при каждом удобном случае пробирался к
Вуду и слезно упрашивал помирить его с женой. Но что толку было в
примирении? Глядя на мужа, Кэтрин только о том и думала, как могла бы
сложиться ее жизнь, если б не он, и чувство презрения и отвращения,
переполнявшее ее, граничило с безумием. Какие ночи она проводила без сна,
рыдая и проклиная себя и его! В своей покорности и приниженности он был ей
еще противней и ненавистней.
Но если Хэйс не питал ненависти к матери, то сына он ненавидел -
ненавидел отчаянно и отчаянно боялся. Он охотно бы отравил его, если б имел
на то мужество; но куда там - он не смел даже глаз на него поднять, когда
тот сидел развалясь в кресле с видом хозяина - торжествующий наглец! Боже
правый! Как звенел у Хэйса в ушах грубый хохот мальчишки; как его
преследовал дерзкий взгляд черных блестящих глаз! Поистине, мистер Вуд,
бескорыстный любитель сеять зло ради самого зла, мог быть доволен. Столько
пламенной ненависти, и подлого злорадства, и черной жажды мести, и
преступных помышлений кипело в душах этих несчастных, что даже сам великий
властелин мистера Вуда и то порадовался бы.
Хэйс, как мы уже говорили, был плотник по ремеслу, но с тех пор, как он
к этому занятию присоединил занятие ростовщика, не в пример более
прибыльное, он вовсе перестал брать в руки плотничий инструмент. Миссис Хэйс
усердно помогала мужу в денежных делах, к немалой его пользе. Она была
женщина решительная, напористая, дальновидная; деньги сами по себе не
привлекали ее, но ей хотелось быть богатой и преуспевать в жизни. Теперь же,
после ссоры, она отказалась от всякого участия в делах и сказала мужу -
пусть управляется сам, как хочет. Она больше не имеет с ним ничего общего и
не намерена заботиться об его интересах, как если бы это были и ее интересы
тоже.
Мелочные дрязги и хлопоты, связанные с пакостным делом ростовщичества,
как нельзя более подходили к натуре Хэйса; прижимать должников, советоваться
со стряпчими, трудиться над книгами, будучи сам себе и конторщик и счетовод,
- все это доставляло ему немалое удовольствие. Когда они еще дружно работали
вместе, его не раз пугали задуманные женой спекуляции. Расставаться с
деньгами всегда было для него мучительно, и он шел на это лишь потому, что
не смел противиться ее суждению и воле. Теперь он все реже и реже давал
деньги в долг - не мог заставить себя выпустить их из рук. Одна утеха ему
осталась: запершись у себя в комнате, считать и пересчитывать свое
богатство. После водворения Биллингса в доме Хэйс переселился в комнату,
смежную с той, которую занимал Вуд. Здесь он чувствовал себя в большей
безопасности, зная, что Вуд не раз выговаривал юноше за его дерзость; а Том,
как и Кэтрин, относился к старику с уважением.
И вот у Хэйса явилась новая мысль - это было, когда большая часть его
денег уже вернулась в хозяйский сундук. "Зачем мне оставаться здесь, -
рассуждал он сам с собой. - Терпеть оскорбления этого мальчишки, а то и
дождаться, что он убьет меня? Ведь он способен на любое преступление". И
Хэйс решил бежать из дому. Кэтрин он каждый год будет посылать деньги. Или
нет - ведь ей останется мебель; она может пускать жильцов и тем кормиться. А
он уедет и поселится где-нибудь подальше отсюда, найдет себе недорогое жилье
- подальше от этого мальчишки и его гнусных угроз. Мысль об освобождении
пленила жалкого скрягу, и он принялся спешно улаживать свои дела.
Хэйс теперь сам приготовлял себе постель и никому не позволял входить к
нему в комнату; Вуду слышна была суетливая возня за перегородкой, хлопанье
крышек, звон монет. При малейшем шорохе Хэйс настораживался, шел к комнате
Биллингса и прислушивался у двери. Вуд слышал, как он осторожно крадется по
коридору и потом так же осторожно возвращается назад.
Однажды жена и пасынок изводили его своими насмешками в присутствии
гостя-соседа. Сосед вскоре собрался домой; Хэйс вышел проводить его до
дверей и, возвращаясь, услышал в гостиной голос Вуда. Старик с обычным своим
зловещим смешком говорил: "Смотри, миссис Кэт, будь осторожна: случись Хэйсу
умереть в одночасье, соседи скажут, что ты его убила".
Хэйс вздрогнул, словно подстреленный. "И этот с ними заодно, - подумал
он. - Они все сговорились убить меня; и убьют; они только ждут случая".
Страх овладел им, он решил бежать тотчас же, не откладывая, и, проскользнув
к себе в комнату, собрал все свои деньги в кучу. Но лишь половина его
капитала имелась в наличности; остальное должно было поступить от должников
в течение ближайших недель. Уехать, не дожидаясь, - на это у него не хватило
духу. Но в тот вечер Вуд услышал, как Хэйс подкрался к его двери, а потом
пошел к двери Кэтрин. "Что он задумал? - спросил себя Вуд. - Собирает все
свои деньги. Уж нет ли у него там какого-нибудь тайника, о котором никто из
нас не знает?"
Вуд решил проследить за ним. Между комнатами был чулан; Вуд просверлил
в стенке чулана дырочку и заглянул в нее. На столе перед Хэйсом лежала пара
пистолетов и четыре или пять небольших мешочков. Один из них он тут же
развязал и монета за монетой опустил в него двадцать пять гиней. Как раз
сегодня истек срок одному платежу на такую сумму - Кэтрин упоминала об этом
поутру, когда имя должника случайно всплыло в разговоре. Хэйс никогда не
держал дома больше пяти-шести гиней. Зачем ему вдруг понадобилось столько
денег? На следующий день Вуд попросил его разменять казначейский билет в
двадцать фунтов. Хэйс ответил, что у него есть всего три гинеи. А на вопрос
Кэтрин, где те деньги, что были уплачены накануне, сказал, что отнес их в
банк. "Все ясно, - подумал Вуд. - Голубчик решил дать тягу; а если так - я
его знаю: он оставит жену без единого шиллинга".
Несколько дней он продолжал подсматривать за Хэйсом, - к известным уже
мешочкам прибавилось еще два или три. "Что может быть лучше этих славных
кругленьких монеток, - подумал Вуд. - Они не болтают лишнего, не то что
банковые билеты". И он размечтался о прошлых днях, когда они с Макшейном
совершали немало подвигов в погоне за такими кругляшками.
Не знаю, какой замысел сложился в голове у мистера Вуда; но только на
следующий день мистер Биллингс, побеседовав с ним и получив от него гинею в
подарок, сказал своей родительнице:
- А знаешь, матушка, если б ты была свободна и вышла за графа замуж, я
получил бы дворянство. Так оно по немецким законам, мне мистер Вуд сказал, а
уж он-то знает - наездился с Мальборо по всем этим заграницам.
- Точно, в Германии было бы так, - подтвердил мистер Вуд, - но Германия
не Англия; стало быть, не стоит и говорить об этом.
- Бог с тобой, мальчуган, - взволнованно сказала миссис Хэйс. - Как это
я могу выйти за графа? Во-первых, у меня есть муж, а во-вторых, я не пара
такому знатному вельможе.
- Вот еще! Ты, матушка, достойна любого вельможи. Если б не Хэйс, я бы
и сейчас был дворянином. Еще на прошлой неделе граф подарил мне пять гиней -
не то что этот проклятый скряга, который за шиллинг удавится.
- Если бы только скряга - а то ведь твоя мать еще и побои от него
терпит. Прошлый раз, когда он ее чуть не убил, я уже готов был броситься на
него с тростью. - Тут он в упор посмотрел на Кэтрин, слегка усмехаясь. Она
поспешно отвела глаза; ей стало ясно, что старик знает тайну, в которой она
самой себе не смеет признаться. Глупая женщина! Конечно, он знал; даже Хэйс
и тот догадывался смутно; а уж что до нее самой, то с того знаменательного
вечера она ни на миг об этом не забывала, ни во сне, ни наяву. Когда
испуганный Хэйс предложил ей, что будет спать отдельно, она едва не
вскрикнула от радости; ее мучил страх, как бы вдруг не заговорить во сне и
не выдать свои чудовищные мысли.
Старику Вуду известно было все, что случилось с нею после того вечера в
Мэрилебонском саду. Он это выпытывал у нее понемногу, день за днем; он ей
давал советы и наставления; учил не уступать, выговорить, по крайней мере,
кое-какое обеспечение для сына и выгодные условия для себя - если уж она
решила расстаться с мужем. Старик отнесся к делу с философической
трезвостью, сказал ей без обиняков, что видит, к чему она клонит, - ей
хочется вернуть себе графа; но пусть она будет осторожна, а то как бы ей
снова не остаться ни с чем.
Кэтрин все отрицала, однако же ежедневно встречалась с графом и
следовала всем наставлениям, полученным от Вуда. То были разумные
наставления. Гальгенштейн с каждым часом влюблялся все больше; никогда еще
не испытывал он столь пылкой страсти - даже в цвете молодости, даже к самым
прекрасным княгиням, графиням и актрисам от Вены до Парижа.
И вот однажды - в тот самый вечер, когда он подсмотрел, как Хэйс
пересчитывает деньги в мешках, - старый Вуд решил поговорить с миссис Хэйс
начистоту.
- Послушай, Кэт, - сказал он, - твой муженек задумал недоброе, да и нас
подозревает в том же. Он по ночам ходит подслушивать у твоих дверей и у
моих; попомни мое слово, он хочет от тебя убежать; и если он это сделает, то
не иначе, как обобрав тебя до последнего пенса.
- Я и без него могу жить в богатстве, - сказала миссис Кэт.
- Где же это? Уж не с Максом ли?
- А хотя бы и с Максом. Что тут невозможного?
- Что невозможного? Ты, видно, забыла Бирмингем. Гальгенштейн так и
тает сейчас, пока он еще не заполучил тебя, но неужели ты думаешь, что,
заполучив, он останется таким же? Дурочка, не знаешь ты мужчин. Не иди к
нему, пока ты не уверена. Будь ты вдовой, он бы на тебе женился - сейчас; но
не вздумай довериться его благородству; если ты от живого мужа уйдешь к
нему, он тебя бросит через две недели!
Она бы могла стать графиней! Да, да, могла бы, если б не эта окаянная
преграда на ее пути к счастью! Вуд читал ее мысли и злорадно улыбался.
- Да и о Томе надо подумать, - продолжал он. - Стоит тебе уйти от Хэйса
к Максу без всяких гарантий, и мальчишка останется нищим; он, который мог бы
быть знатным дворянином, если б только его мать... Впрочем, не беда! Из
парня выйдет отличный разбойник с большой дороги, не будь я Вуд. Сам Терпин
бы на него не нарадовался. Погляди на него, голубушка, такому не миновать
Тайберна. Он уже и сейчас кое-что смыслит в этом деле, а если придется туго,
- слишком он падок до вина и до девушек, чтобы устоять и не сбиться с пути.
- Ваша правда, - сказала миссис Хэйс. - Нрав у Тома горячий, и он так
же охотно будет скакать по Хаунслоу-Хит, как сейчас прогуливается по Мэллу.
- Ты, стало быть, хочешь, голубушка, чтобы он угодил на виселицу? -
спросил Вуд.
- Ах, доктор!
- Да, досадно, - выколачивая трубку, заключил мистер Вуд эту интересную
беседу. - Куда как досадно, что этот старый скопидом стоит у вас у обоих на
пути - да еще он же от тебя удрать хочет!
Миссис Кэтрин удалилась с задумчивым видом - точно так же, как немного
ранее мистер Биллингс; а доктор Вуд вышел прогуляться по улицам; кроткая,
радостная улыбка озаряла его благообразные черты, и, кажется, не было во
всем Лондоне человека счастливее его.
повествующая о любви и подготовляющая в смерти
Лучшим началом для этой главы будут следующие строки из письма аббата
О'Флаэрти к Madame la comtesse de X *** в Париж:
"Сударыня! Маленький Аруэ де Вольтер, прибывший с целью "совершить
прогулку по Англии", как о том было написано нынче в утренних газетах,
передал мне собственноручное Ваше любезное послание, которое осчастливило бы
всякого разумного человека, меня же - увы! - повергло в уныние. Я думаю о
милом моему сердцу Париже (и кой о чем, что еще милее Парижа, но что Ваш
раб, сударыня, не осмеливается даже назвать здесь) - я думаю о милом Париже,
сидя у окна, выходящего на скучнейший Уайтхолл, откуда, если рассеивается
туман, можно увидеть кусочек мутной Темзы и злополучный дворец, который
английские короли вынуждены были сменить на благородный замок Сен-Жермен,
столь величаво высящийся над серебристой Сеной. Право же, выгодная мена. Что
до меня, я бы охотно отдал пышные посольские чертоги с их позолотой,
драпировками, балами, лакеями, послами и со всем прочим за скромный bicoque
{Домик (франц.).} с видом на Тюильрийские башни или за мою келью в
Irlandois.
Из прежних моих писем Вы, верно, составили себе недурное представление
о государственных трудах нашего посланника; на этот раз хочу немного
посплетничать о частной жизни сего великого мужа. Вообразите, сударыня, его
сиятельство влюблен; да, да, влюблен по уши, с утра до вечера только и
говорит о своей красотке, про которую известно, что он подобрал ее чуть ли
не под забором; что ей уже под сорок; что она была его любовницей, когда он
служил в Англии, в драгунском полку - лет шестьдесят, семьдесят или сто тому
назад; что ко всему прочему у нее есть от него сын, премилый юноша,
состоящий в подмастерьях у модного портного, который шьет на его сиятельство
панталоны.
С того рокового вечера, когда наш Кир повстречал свою красавицу в одном
публичном увеселительном заведении, так называемом Мэрилебонском саду, его
словно подменили. Любовь царствует теперь в пустой голове нашего посланника
и побуждает его к чудачествам, забавляющим меня несказанно. Вот и сейчас он
сидит напротив меня за сочинением письма к своей Кэтрин, заимствуя целые
куски - откуда бы Вы думали? - из "Великого Кира". "Клянусь, сударыня, я был
бы счастлив предложить Вам свою руку в придачу к сердцу, которое давно уже
Вам принадлежит, и прошу Вас запомнить мои слова". Только что я продиктовал
ему эти нежные строки; нет нужды говорить Вам, что наш посланник не мастер
писать, да и соображать тоже.
К Вашему сведению, у прекрасной Кэтрин есть муж, зажиточный горожанин,
плотник по ремеслу, проживающий на Тайберн-роуд, или дороге Висельников, Но
после встречи со своим давнишним любовником, происшедшей, как только мы сюда
приехали, она спит и видит сделаться графиней. Премиленькое создание эта
Madame Catherine. Влюбленные, что ни день, обмениваются записочками,
завтракают и гуляют вместе, он ей дарит шелковые и атласные наряды; но что
самое странное, дама целомудренна, как Диана, и графу пока что не удалось ее
обольстить. Бедняга со слезами на глазах говорил мне, что надо было взять ее
приступом в первый же вечер, да сын помешал; и всякий раз то сын, то еще
кто-нибудь оказывается помехой. Красавица никогда не бывает одна. Полагаю,
что столь необычной добродетелью дамы следует объяснить столь необычное
постоянство кавалера. Она добивается каких-то гарантий, быть может, даже
законного брака. Муж, по ее словам, хвор, любовник достаточно прост, а она,
готов отдать ей должное, действует, как опытный дипломат".
* * *
На этом кончается та часть письма его преподобия, которая имеет
отношение к нашему рассказу. Дальше шли кое-какие сплетни о придворных
вельможах, весьма нелестные замечания по адресу курфюрста Ганноверского и
увлекательный рассказ о состязании по боксу в Амфитеатре мистера Фигга на
Оксфордской дороге, где Джон Уэллс из Эдмунд-Бери, мастер благородного
искусства самозащиты, встретился (как о том можно прочесть в газетах) с
Эдвардом Сэттоном из Грейвзенда, также мастером упомянутого искусства, и об
исходе этого поединка.
"Nota bene, - добавлял почтенный патер в постскриптуме, - эту светскую
новость любезно сообщил мне сын монсеньера, мсье Биллингс, gargon-tailleur
{Портновский подмастерье (франц.).}, шевалье де Гальгенштейн".
Мистер Биллингс и в самом деле сделался теперь частым гостем в доме
посланника, где слугам дан был приказ допускать его, когда бы он ни явился.
Что до отношений между миссис Кэтрин и ее былым обожателем, то аббат в своем
письме обрисовал их весьма точно; и мы должны подтвердить, что злосчастная
женщина, чья история ныне приобретает более мрачный оттенок, если и нарушила
супружескую верность, то лишь в душе, а не на деле. Но она ненавидела мужа,
жаждала от него избавиться и любила другого: развязка надвигалась с
угрожающей быстротой, и все наши актеры и актрисы, сами того не зная,
обречены были принять в ней участие.
Как мы видим, миссис Кэт послушно следовала советам мистера Вуда в
своем поведении с графом; и тот, неизменно встречая преграду на пути к
заветной цели, лишь распалялся еще сильнее. Аббат привел две фразы из его
письма, а вот и все послание, в значительной мере заимствованное, как это и
было замечено святым отцом, из романа "Великий Кир":
"ОТ НЕЩАСТНОГО МАКСИМИЛИАНА
К НЕСПРАВЕДЛИВОЙ КАТРИНЕ
Сударыня! Не лучшее ли доказательство моей неугасимой любви к Вам то,
что невзирая на Ваши несправедливые упреки в вераломстве я люблю Вас нечуть
не меньше прежнево. Напротив, страсть моя столь пламена, а Ваша
несправедливость столь чувствительно меня уезвляет, что если бы Вы могли
видеть страдания моей души, Вы бы согласились признать себя самой жестокой и
несправедливой женщиной в целом свете. Я готов, сударыня, незамедлительно
пасть к Вашим ногам; и быв моей первой любовью, Вы будете и последней.
Я готов на коленях уверять Вас при первом удобном случаи, что сила моей
страсти может сравнитца лишь с Вашей красотой; я доведен до такой крайности,
что не могу скрывать боль, причиненую Вами. Никто иной, как враждебные боги
на зло мне устроили роковой брак, связавший Вас с человеком востократ более
ниским. Если бы вдруг оказались разбиты цепи злокозненного Гименея, клянусь,
сударыня, я был бы щастлив предложить Вам свою руку в придачу к сердцу,
которое давно уже Вам пренадлежит. И я прошу Вас запомнить мои слова,
скрепленые собственоручной моей подписью, и надеюсь дождатца дня, когда
смогу подтвердить их делом. Поверьте, сударыня, никто в целом свете не ценит
так высоко Вашу добрадетель и не желает так пламенно Вашего щастя, как
преданый Вам
Максимилиан.
Дано в моей резиденции в Уайтхолле февраля сего двадцать пятого дня.
Несравненной Катрине с приложением юбки алого атласу".
Граф было стал возражать против фразы, содержащей обещание жениться в
случае смерти Хэйса; но добрый аббат тут же пресек его сомнения, справедливо
заметив, что, если он так напишет, это еще не обязывает его так и поступить;
не нужно только подписываться полным именем и указывать на письме точный
адрес; и потом, не опасается же его сиятельство, что красотка погонится за
ним в Германию, куда он отбудет по окончании своей дипломатической миссии; а
этого недолго осталось ждать.
Получение этого письма заставило столь бурно возликовать несчастную
счастливую миссис Кэтрин, что это не укрылось от мистера Вуда, который не
замедлил выведать причину ее радости. Он тут же наказал ей хранить письмо
как можно бережнее, но совет этот был излишним; бедняжка и так не
расставалась с ним ни на миг: ведь это был залог ее возвышения - выданный ей
вексель на титул, богатство, счастье. Она стала свысока поглядывать на
соседей, еще больше пренебрежения выказывать мужу; тщеславное, жалкое
создание - как не терпелось ей разгласить тайну, открыто перед всеми занять
свое место. Она - графиня! Том - графский сын! Пусть же все увидят, что она
достойна титула!
Около этого времени по округе разнеслась вдруг молва, что Хэйс
собирается покинуть Лондон. Все только о том и говорили; перепуганный Хэйс
бледнел, плакал, божился, что на него взводят напраслину, но люди лишь
недоверчиво усмехались. Мало того, стали говорить, будто миссис Хэйс вовсе и
не жена ему, а любовница, которую он жестоко тиранил, а теперь задумал
бросить. Из уст в уста передавался рассказ о том, как он ударил ее по голове
и сшиб с ног. Когда он объяснял, что она хотела зарезать его, никто не
верил, а женщины говорили: и поделом. Откуда пошли все эти слухи? "Еще три
дня, и я в самом деле убегу, - думал Хэйс, - тогда пусть болтают, что
хотят".
Беги, глупец, беги - да только побыстрей, чтоб не настигла тебя Судьба;
укройся понадежней, чтобы Смерть не нашла твоего убежища!
приближающая развязку
Читатель, без сомнения, догадался уже хотя бы отчасти, какие страшные
сети плетутся вокруг мистера Хэйса; быть может, он даже уяснил себе, что:
во-первых, если повсеместно укоренится слух, будто миссис Кэтрин не жена
Хэйсу, а любовница, она, при желании, может выйти за другого; и это не
только не вызовет удивления и не повредит ее репутации, но, напротив,
возвысит ее в глазах окружающих.
Во-вторых, если все будут твердо убеждены, что Хэйс задумал уехать,
бросив жертву своей жестокости на произвол судьбы, никто не станет
спрашивать, куда именно он отправился: в Хайгет, в Эдинбург, в
Константинополь или даже на тот свет, - это никакого значения иметь не
будет. Мистеру Хэйсу эти соображения не пришли в голову. Что до второго, то,
как мы уже знаем, он злился, когда с ним про это заговаривали; о первом же
миссис Хэйс сама завела речь, сердито спросив в присутствии сына и мистера
Вуда (это был едва ли не единственный раз, что она заговорила с ним после
роковой ссоры): с чего бы это соседи вдруг стали сторониться ее и смотреть
косо? Уж не он ли наплел про нее злостных небылиц?
Хэйс робко заспорил, уверяя, что ни в чем не виноват, но мистер
Биллингс сгреб его за воротник и, тыча в нос кулаком, страшной клятвой
поклялся вышибить из него дух, если он еще посмеет порочить его, мистера
Биллингса, матушку. Миссис Хэйс, продолжая разговор, сослалась и на толки о
том, будто он собирается сбежать от жены; а мистер Биллингс тут же пообещал,
что настигнет его даже в Иерусалиме и не выпустит из рук живым. Однако
угрозы и брань юного Биллингса скорее успокоили, нежели взволновали мистера
Хэйса; он жаждал поскорее пуститься в путь, но почему-то ему вдруг
показалось, что он не встретит на этом пути препятствий. Впервые за много
дней он испытал чувство, отдаленно напоминающее уверенность, и у него
появилась надежда на благополучный исход задуманного предательства.
И вот наконец после всего изложенного мы подошли, о публика, к заветной
цели, к которой автор стремился с первых страниц настоящего повествования.
Мы достигли, о критик, той точки в рассказе, когда описываемые события
приобретают столь восхитительно зловещий характер, что лишь каменные души
могут не зажечься интересом к ним. А ты, благородный и разборчивый читатель,
кому надоели безобразные сцены насилия и кровопролития, вышедшие в последнее
время из-под пера некоторых наших прославленных сочинителей {Автор писал это
в 1840 г.}, если тебе захочется с отвращением отвернуться от книги, вспомни:
это писано не для тебя и не для таких, как ты, кто наделен достаточным
вкусом, чтобы с презрением осудить подобный стиль; но для широкой публики, у
которой такого вкуса нет, - для тех, кто благосклонно встретил целых четыре
жизнеописания Джека Шеппарда; кто привык жадно поглощать кровавую требуху
ньюгетских отбросов, скармливаемых им литературными поставщиками, и кому мы,
грешные, скромно следуя по пятам верховных жрецов и пророков книжного мира,
вознамерились принести и свой посильный дар - мелочь, пустячок, но от
чистого сердца. Итак, сюда, прекрасная Кэтрин и доблестный граф; вперед,
храбрый Брок и безупречный Биллингс; поспеши, честный Джон Хэйс; предыдущие
главы были только цветами, предназначенными разубрать вас для
жертвоприношения. Всходите же на алтарь, о невинные агнцы, и приготовьтесь к
последнему таинству: нож уже наточен и жертвенник готов! Подставляйте шеи,
любезные - публика изголодалась и жаждет крови!
По всей вероятности, мистер Хэйс знал или догадывался о нежных чувствах