– Да, а у нас классы объединяют. Из двух наших восьмых делают один девятый, остальные – в училища и обычные школы, – поделился я главной новостью дня.
– Черт! Да разве ж можно такое под руку говорить?! Разорвала из-за тебя желчный пузырь, теперь горчить будет… – Мама огорченно рассматривала выдернутую из тушки печень.
– Дрогнули руки у Никиты Кожемяки, и порвал он шесть воловьих шкур, – речитативом продекламировал я.
– Да ну тебя, одно расстройство. – Мама наконец оторвалась от курицы и повернулась ко мне: – Так что там с объединением?
– На классном сегодня Тыблоко объявила. Сказала, что пройдут тридцать два лучших по среднему баллу ученика, мол, все будет честно.
Мама небрежно отмахнулась:
– Ну это понятно, как иначе-то?
Я задохнулся от неожиданности. Как может быть иначе?! Да легко, мать-перемать… Перед глазами внезапно поплыла красноватая пелена ярости, и я сцепил челюсти, чтобы из меня не вырвалась полыхнувшая ненависть. Вдох-выдох, вдох-выдох…
– Э, ты чего, Дюш?
– В ухе стрельнуло что-то… – Для убедительности я потер правое ухо. – Все, прошло. Так вот, меня сегодня с физры пораньше отпустили, и я с Тыблоком обедал. Она сказала, что у меня все о’кей, если не съеду в последней четверти сильно.
– Готовься, – сказала мама спокойно, – будем три шкуры с тебя спускать.
– Всегда готов! – вскинул я руку. Учебой меня теперь испугать сложно. Так бы вот всю жизнь учился и учился…
Долгожданный скрежет ключа в замке раздался, когда по «Времени» показывали награждение хоккеистов ЦСКА золотыми медалями. Я, впившись взглядом в экран, рассматривал молодые лица легенд – Харламов, Жлуктов, Фетисов, Цыганков, Петров, Михайлов, Викулов, Лутченко, Третьяк…
Мама, радостно взвизгнув, опрометью бросилась в коридор и повисла на папе, я терпеливо пристроился позади. Потом дошла очередь и до меня. Привстав на цыпочки, я вдохнул знакомый запах трубочного табака и подивился отсутствию привычной седины в бороде.
Оторвавшись, рассмотрел внимательнее. Папа молод, бодр, элегантен и окружен каким-то нездешним флером, слегка выпадая из советского антуража. Пожалуй, выражением глаз: сквозь радость встречи и облегчения от окончания дороги просвечивают легкое недоумение и какая-то светлая тоска по мельком увиденному, как у мальчонки-подпаска, издали посмотревшего на игры приехавших в имение на лето барчуков, – ему в эту сказку попасть не светит при любом раскладе.
Память выбрасывает на поверхность строки: «В глазах оленей призрачных горит, как дальний свет, та дикая Америка, которой больше нет». Ну нет и нет…
Я еще раз взглянул отцу в глаза и принял на себя еще один долг, которым так часто пренебрегал там. А для начала пусть испытает радость от дарения подарков любимым.
– Пап, пап! Мы по тебе скучали! Мама так вовсе места себе не находила – видишь, как меня в сердцах шлепнула? Признавайся, что ты нам привез?!
Папа, смеясь, обнимает нас вместе, потом пытается провести медицинский осмотр прямо в коридоре.
– Да все в порядке уже, – уклоняюсь я. – Все прошло, как с белых яблонь дым. Давай, сим-сим, открывайся, мама извелась вся!
– Да-да, – подключилась мама, нетерпеливо приплясывая, – иначе никакого ужина!
Папа обреченно потянул носом, потом начал, радостно блестя глазами, одаривать эксклюзивом. Ну да, по советским меркам – выше только звезды. Маме достались маленький флакончик какой-то туалетной воды, кусок ароматизированного мыла и что-то из предметов туалета. Она в ответ одарила папу восторженным поцелуем и с повизгиванием унеслась в комнату для примерки.
Мне же торжественно вручили брусок двухкассетного магнитофона, десять 60-минутных кассет «Super chrome», кассету для чистки головки, футболку с трилистником «Адидаса» и пять одноразовых шариковых авторучек «Bic».
– У-у-у, здоровски! Спасибо, пап, – старательно изобразил я восторг – практики лицедейства у меня в последние дни было предостаточно. – Ого, израильская! – Я указал на синюю шестиугольную звезду на этикетке футболки.
– Хм, – папа с сомнением посмотрел на политически неблагонадежную полоску ткани, – не заметил. Спороть бы ее надо…
– Зачем?
– Скажут, что экономически поддерживаем противника.
– Ага, туалетную воду от страны – члена НАТО можно, а футболку из Израиля – нет?
– Эх, Дюш, кто может знать заранее, что этим дубам в голову придет? На твою детскую демагогию всегда найдется демагог с тридцатилетним стажем, который со ссылками на Маркса с Лениным как дважды два докажет, что ты – враг народа и сионистский диверсант, да так ловко, что и сам в это поверишь.
– Ничего у меня не детская демагогия, а самая что ни на есть настоящая… Спарывать?
Папа еще раз взвесил на чутких внутренних весах все обстоятельства и махнул рукой:
– Оставляй. Только никому не хвастай, тогда можно будет сказать, что не обратили внимания.
– О’кей. А себе что взял?
– Да ничего. Что там брать-то на эти недельные командировочные? Да еще подарки для работников ЦК надо было купить, а то в следующий раз на конгресс могут и не послать… Хорошо хоть им немного надо, тех же авторучек «Bic» вязанку да шоколадку начальнице.
– Занес уже?
– Угу, сегодня прямо из аэропорта туда и заехал. Прошелся по кабинетам, поулыбался, раздал да выклянчил у теток проездной на самолет до Ленинграда, а то бы только завтра поездом приехал. Со Старой площадью надо дружить…
Я разложил привезенные подарки на своем столе: магнитофон, стопку кассет, пучок шариковых авторучек, вражескую футболку – и разглядывал, постепенно наливаясь злостью. Нет, не понимаю… С какой стороны ни посмотри, все равно не понимаю. Ладно, были люди идеи. Но ведь многие отказались от своей страны ради возможности покупать такое барахло. Похоже, нас развели, как индейцев Северной Америки, за горсть бус и несколько зеркалец.
Вскинул глаза на свое отражение в темном стекле. Лица не видно, только контур упрямо наклоненной вперед еще детской фигуры. Эх, малыш… Куда ты лезть собрался? Это колесо тебя разотрет и не заметит. Может, ну его на фиг?
Глава 4
– Черт! Да разве ж можно такое под руку говорить?! Разорвала из-за тебя желчный пузырь, теперь горчить будет… – Мама огорченно рассматривала выдернутую из тушки печень.
– Дрогнули руки у Никиты Кожемяки, и порвал он шесть воловьих шкур, – речитативом продекламировал я.
– Да ну тебя, одно расстройство. – Мама наконец оторвалась от курицы и повернулась ко мне: – Так что там с объединением?
– На классном сегодня Тыблоко объявила. Сказала, что пройдут тридцать два лучших по среднему баллу ученика, мол, все будет честно.
Мама небрежно отмахнулась:
– Ну это понятно, как иначе-то?
Я задохнулся от неожиданности. Как может быть иначе?! Да легко, мать-перемать… Перед глазами внезапно поплыла красноватая пелена ярости, и я сцепил челюсти, чтобы из меня не вырвалась полыхнувшая ненависть. Вдох-выдох, вдох-выдох…
– Э, ты чего, Дюш?
– В ухе стрельнуло что-то… – Для убедительности я потер правое ухо. – Все, прошло. Так вот, меня сегодня с физры пораньше отпустили, и я с Тыблоком обедал. Она сказала, что у меня все о’кей, если не съеду в последней четверти сильно.
– Готовься, – сказала мама спокойно, – будем три шкуры с тебя спускать.
– Всегда готов! – вскинул я руку. Учебой меня теперь испугать сложно. Так бы вот всю жизнь учился и учился…
Долгожданный скрежет ключа в замке раздался, когда по «Времени» показывали награждение хоккеистов ЦСКА золотыми медалями. Я, впившись взглядом в экран, рассматривал молодые лица легенд – Харламов, Жлуктов, Фетисов, Цыганков, Петров, Михайлов, Викулов, Лутченко, Третьяк…
Мама, радостно взвизгнув, опрометью бросилась в коридор и повисла на папе, я терпеливо пристроился позади. Потом дошла очередь и до меня. Привстав на цыпочки, я вдохнул знакомый запах трубочного табака и подивился отсутствию привычной седины в бороде.
Оторвавшись, рассмотрел внимательнее. Папа молод, бодр, элегантен и окружен каким-то нездешним флером, слегка выпадая из советского антуража. Пожалуй, выражением глаз: сквозь радость встречи и облегчения от окончания дороги просвечивают легкое недоумение и какая-то светлая тоска по мельком увиденному, как у мальчонки-подпаска, издали посмотревшего на игры приехавших в имение на лето барчуков, – ему в эту сказку попасть не светит при любом раскладе.
Память выбрасывает на поверхность строки: «В глазах оленей призрачных горит, как дальний свет, та дикая Америка, которой больше нет». Ну нет и нет…
Я еще раз взглянул отцу в глаза и принял на себя еще один долг, которым так часто пренебрегал там. А для начала пусть испытает радость от дарения подарков любимым.
– Пап, пап! Мы по тебе скучали! Мама так вовсе места себе не находила – видишь, как меня в сердцах шлепнула? Признавайся, что ты нам привез?!
Папа, смеясь, обнимает нас вместе, потом пытается провести медицинский осмотр прямо в коридоре.
– Да все в порядке уже, – уклоняюсь я. – Все прошло, как с белых яблонь дым. Давай, сим-сим, открывайся, мама извелась вся!
– Да-да, – подключилась мама, нетерпеливо приплясывая, – иначе никакого ужина!
Папа обреченно потянул носом, потом начал, радостно блестя глазами, одаривать эксклюзивом. Ну да, по советским меркам – выше только звезды. Маме достались маленький флакончик какой-то туалетной воды, кусок ароматизированного мыла и что-то из предметов туалета. Она в ответ одарила папу восторженным поцелуем и с повизгиванием унеслась в комнату для примерки.
Мне же торжественно вручили брусок двухкассетного магнитофона, десять 60-минутных кассет «Super chrome», кассету для чистки головки, футболку с трилистником «Адидаса» и пять одноразовых шариковых авторучек «Bic».
– У-у-у, здоровски! Спасибо, пап, – старательно изобразил я восторг – практики лицедейства у меня в последние дни было предостаточно. – Ого, израильская! – Я указал на синюю шестиугольную звезду на этикетке футболки.
– Хм, – папа с сомнением посмотрел на политически неблагонадежную полоску ткани, – не заметил. Спороть бы ее надо…
– Зачем?
– Скажут, что экономически поддерживаем противника.
– Ага, туалетную воду от страны – члена НАТО можно, а футболку из Израиля – нет?
– Эх, Дюш, кто может знать заранее, что этим дубам в голову придет? На твою детскую демагогию всегда найдется демагог с тридцатилетним стажем, который со ссылками на Маркса с Лениным как дважды два докажет, что ты – враг народа и сионистский диверсант, да так ловко, что и сам в это поверишь.
– Ничего у меня не детская демагогия, а самая что ни на есть настоящая… Спарывать?
Папа еще раз взвесил на чутких внутренних весах все обстоятельства и махнул рукой:
– Оставляй. Только никому не хвастай, тогда можно будет сказать, что не обратили внимания.
– О’кей. А себе что взял?
– Да ничего. Что там брать-то на эти недельные командировочные? Да еще подарки для работников ЦК надо было купить, а то в следующий раз на конгресс могут и не послать… Хорошо хоть им немного надо, тех же авторучек «Bic» вязанку да шоколадку начальнице.
– Занес уже?
– Угу, сегодня прямо из аэропорта туда и заехал. Прошелся по кабинетам, поулыбался, раздал да выклянчил у теток проездной на самолет до Ленинграда, а то бы только завтра поездом приехал. Со Старой площадью надо дружить…
Я разложил привезенные подарки на своем столе: магнитофон, стопку кассет, пучок шариковых авторучек, вражескую футболку – и разглядывал, постепенно наливаясь злостью. Нет, не понимаю… С какой стороны ни посмотри, все равно не понимаю. Ладно, были люди идеи. Но ведь многие отказались от своей страны ради возможности покупать такое барахло. Похоже, нас развели, как индейцев Северной Америки, за горсть бус и несколько зеркалец.
Вскинул глаза на свое отражение в темном стекле. Лица не видно, только контур упрямо наклоненной вперед еще детской фигуры. Эх, малыш… Куда ты лезть собрался? Это колесо тебя разотрет и не заметит. Может, ну его на фиг?
Глава 4
Воскресенье 20 марта 1977, 9:35
Ленинград, Измайловский проспект
Отодвинув от стены «Ригонду» и разложив мануалы, я уже полчаса терзал мозг, пытаясь понять, как поженить отечественный выход CШ-5 и непонятную распайку на входе двухкассетника. С ходу запись не пошла – значит, несовместимость, надо перепаивать переходник. В гадской западной инструкции про разводку ни слова. Можно, конечно, пойти методом перебора, у СШ-5 всего три контакта используется, но все равно вариантов получается немало.
– Воскресенье – день веселья, песни слышатся кругом! С добрым утром, добрым утром и хорошим днем, – насмешливо пропело радио.
Я посмотрел на него недобрым взглядом и задумчиво почесал затылок. Что-то нет желания полдня перепаивать контакты… И опять хочется есть. Это просто напасть какая-то – голод приходит к молодому растущему организму по несколько раз на дню, как по расписанию. Скоро там мама завтрак приготовит? Нервно выдернул паяльник из розетки, задвинул на место «Ригонду» и, проскользнув мимо мучающего пружинный эспандер отца, пошел на разведку.
– Ты что пришел? Рано еще, позову, – попыталась выдворить меня мама.
– Учиться, – соврал я, не моргнув глазом, потихоньку прокрадываясь к столу с вареной колбасой. – А то только и умею, что чайник вскипятить, макароны сварить и консерву открыть. Давай говори, что делать.
– Куда руки потянул, проглот! Аппетит испортишь, положи, поло… Все, больше не бери. Иди сюда, на, три сыр.
– Мой аппетит невозможно испортить, на нем знак качества негде ставить. – Довольно жмурясь, я проглотил кружок колбасы и пристроился к терке.
Мама тем временем поставила на огонь большую сковороду и бросила на нее добрый кусок сливочного масла, граммов так на сто. Поверх мягко легла сероватая гора крупнокалиберных макарон. Божечки мой… Где ты, здоровое питание, в каких далях?
Дзинь… Доставка. Ага… У нас в СШ-5 схема 2-3-5, земля, левый и правый, а там 2-1-4 стандартно должно было. В голове проявилась схема распайки переходника. По-ня-тно…
Меня начала бить крупная дрожь, пришлось бросить сыр и вцепиться в столешницу. Невидяще уставился на мелкие потеки масляной краски на стене и принялся считать про себя от десяти в обратном порядке. Уф… Покосился на маму: ничего не заметила – увлеченно строгает в стопку бутерброды. Взял сыр и начал сосредоточенно тереть. Вжих… вжих… вжих. Очень медитативное занятие, но руки все равно дрожат.
Заработало! Восторженно матерюсь про себя, по лицу ползет довольная улыбка. Мать-мать-мать, заработало…
Захлопнул за родителями дверь и, повернувшись, прислушался к пустой квартире. Ни-ко-го. Отлично, никого не хочу сейчас видеть и слышать. Пусть родители катаются себе на катке – час до стадиона Ленина, час оттуда, там еще часа три. Замечательно, а мне надо причесать мысли.
Возбужденно прошел в свою комнату и попытался набросать план первоочередных дел. Ни фига не получилось, мысли скачут, как стая растревоженных белок. Чертыхнувшись, полез под душ. Минут пять массажа горячими жесткими струями – и я уже почти человек. Ладно, план подождет, это я погорячился, сначала надо определиться с целью. Пока не было брейнсерфинга, думать о ней было рано, но теперь пора.
Заварил по правилам, до пенки, краснодарский чай и, устроившись с ногами в кресле, погрузился в воспоминания.
Перестук колес, полутьма купе, запахи затянувшейся вечеринки. Колышутся неясные тени, напротив – самый главный собеседник в моей жизни.
– Во-первых, я не кто, а что. Явление в процессе… – Он покрутил кистью в воздухе, подбирая слово, – самосборки. Я – тень, которую отбрасывает в прошлое одно вероятное явление, частью которого может стать человечество.
– Забавно, – подумав, откликаюсь я. – А парадокса в такой самосборке нет?
– Нет. Способность к самосборке – мой атрибут, поэтому парадокс не возникает.
– Шулерство какое-то, – ворчу я.
– Так только кажется. Впрочем, это не особо и важно. Суть в другом. Одним из условий моей реализации является формирование человечеством определенной общественной формации. В этом – мой интерес. К сожалению, это маловероятный исход. Поэтому я инициирую запуск альтернативных временных потоков, пытаясь достичь результата хотя бы в одном из них, этого будет достаточно.
– То есть они все-таки есть, альтернативные временные потоки?
– Да, когда я их создаю.
– Хм… – приподнял я бровь. – И, наверное, вы хотите предложить мне поработать на вас в одном из таких потоков… Так?
– Вы поняли абсолютно верно.
– Осталось понять, хочу ли я, чтобы эта редкая формация случилась. Может, человечеству лучше обойтись без нее?
Собеседник грустно усмехнулся:
– Если человечество не погибнет, то эта формация обязательно возникнет. Проблема в том, что пока не получается не погибнуть. Но решение возможно, иначе бы я здесь сидеть не мог.
– Погодите-погодите, не понял… – Я потрясенно замотал головой. – Что значит «не получается не погибнуть?»
– То и значит. – Лицо его болезненно дернулось. – В базовом, нулевом потоке и во всех временных потоках, которые я уже создавал и наблюдал, человечество погибает примерно на этой стадии развития. Мой опыт подсказывает, что и здесь опять произойдет нечто подобное в течение ближайших ста – ста пятидесяти лет.
На словах о «ближайших ста» первой выскочила радостная мыслишка: «На мой век хватит, не так много мне и осталось». Я гадливо стряхнул ее и внимательно посмотрел на Владимира. Что я могу знать о его мотивах? Говорит ли он правду? К чему меня подталкивает? Зачем?
Ленинград, Измайловский проспект
Отодвинув от стены «Ригонду» и разложив мануалы, я уже полчаса терзал мозг, пытаясь понять, как поженить отечественный выход CШ-5 и непонятную распайку на входе двухкассетника. С ходу запись не пошла – значит, несовместимость, надо перепаивать переходник. В гадской западной инструкции про разводку ни слова. Можно, конечно, пойти методом перебора, у СШ-5 всего три контакта используется, но все равно вариантов получается немало.
– Воскресенье – день веселья, песни слышатся кругом! С добрым утром, добрым утром и хорошим днем, – насмешливо пропело радио.
Я посмотрел на него недобрым взглядом и задумчиво почесал затылок. Что-то нет желания полдня перепаивать контакты… И опять хочется есть. Это просто напасть какая-то – голод приходит к молодому растущему организму по несколько раз на дню, как по расписанию. Скоро там мама завтрак приготовит? Нервно выдернул паяльник из розетки, задвинул на место «Ригонду» и, проскользнув мимо мучающего пружинный эспандер отца, пошел на разведку.
– Ты что пришел? Рано еще, позову, – попыталась выдворить меня мама.
– Учиться, – соврал я, не моргнув глазом, потихоньку прокрадываясь к столу с вареной колбасой. – А то только и умею, что чайник вскипятить, макароны сварить и консерву открыть. Давай говори, что делать.
– Куда руки потянул, проглот! Аппетит испортишь, положи, поло… Все, больше не бери. Иди сюда, на, три сыр.
– Мой аппетит невозможно испортить, на нем знак качества негде ставить. – Довольно жмурясь, я проглотил кружок колбасы и пристроился к терке.
Мама тем временем поставила на огонь большую сковороду и бросила на нее добрый кусок сливочного масла, граммов так на сто. Поверх мягко легла сероватая гора крупнокалиберных макарон. Божечки мой… Где ты, здоровое питание, в каких далях?
Дзинь… Доставка. Ага… У нас в СШ-5 схема 2-3-5, земля, левый и правый, а там 2-1-4 стандартно должно было. В голове проявилась схема распайки переходника. По-ня-тно…
Меня начала бить крупная дрожь, пришлось бросить сыр и вцепиться в столешницу. Невидяще уставился на мелкие потеки масляной краски на стене и принялся считать про себя от десяти в обратном порядке. Уф… Покосился на маму: ничего не заметила – увлеченно строгает в стопку бутерброды. Взял сыр и начал сосредоточенно тереть. Вжих… вжих… вжих. Очень медитативное занятие, но руки все равно дрожат.
Заработало! Восторженно матерюсь про себя, по лицу ползет довольная улыбка. Мать-мать-мать, заработало…
Захлопнул за родителями дверь и, повернувшись, прислушался к пустой квартире. Ни-ко-го. Отлично, никого не хочу сейчас видеть и слышать. Пусть родители катаются себе на катке – час до стадиона Ленина, час оттуда, там еще часа три. Замечательно, а мне надо причесать мысли.
Возбужденно прошел в свою комнату и попытался набросать план первоочередных дел. Ни фига не получилось, мысли скачут, как стая растревоженных белок. Чертыхнувшись, полез под душ. Минут пять массажа горячими жесткими струями – и я уже почти человек. Ладно, план подождет, это я погорячился, сначала надо определиться с целью. Пока не было брейнсерфинга, думать о ней было рано, но теперь пора.
Заварил по правилам, до пенки, краснодарский чай и, устроившись с ногами в кресле, погрузился в воспоминания.
Перестук колес, полутьма купе, запахи затянувшейся вечеринки. Колышутся неясные тени, напротив – самый главный собеседник в моей жизни.
– Во-первых, я не кто, а что. Явление в процессе… – Он покрутил кистью в воздухе, подбирая слово, – самосборки. Я – тень, которую отбрасывает в прошлое одно вероятное явление, частью которого может стать человечество.
– Забавно, – подумав, откликаюсь я. – А парадокса в такой самосборке нет?
– Нет. Способность к самосборке – мой атрибут, поэтому парадокс не возникает.
– Шулерство какое-то, – ворчу я.
– Так только кажется. Впрочем, это не особо и важно. Суть в другом. Одним из условий моей реализации является формирование человечеством определенной общественной формации. В этом – мой интерес. К сожалению, это маловероятный исход. Поэтому я инициирую запуск альтернативных временных потоков, пытаясь достичь результата хотя бы в одном из них, этого будет достаточно.
– То есть они все-таки есть, альтернативные временные потоки?
– Да, когда я их создаю.
– Хм… – приподнял я бровь. – И, наверное, вы хотите предложить мне поработать на вас в одном из таких потоков… Так?
– Вы поняли абсолютно верно.
– Осталось понять, хочу ли я, чтобы эта редкая формация случилась. Может, человечеству лучше обойтись без нее?
Собеседник грустно усмехнулся:
– Если человечество не погибнет, то эта формация обязательно возникнет. Проблема в том, что пока не получается не погибнуть. Но решение возможно, иначе бы я здесь сидеть не мог.
– Погодите-погодите, не понял… – Я потрясенно замотал головой. – Что значит «не получается не погибнуть?»
– То и значит. – Лицо его болезненно дернулось. – В базовом, нулевом потоке и во всех временных потоках, которые я уже создавал и наблюдал, человечество погибает примерно на этой стадии развития. Мой опыт подсказывает, что и здесь опять произойдет нечто подобное в течение ближайших ста – ста пятидесяти лет.
На словах о «ближайших ста» первой выскочила радостная мыслишка: «На мой век хватит, не так много мне и осталось». Я гадливо стряхнул ее и внимательно посмотрел на Владимира. Что я могу знать о его мотивах? Говорит ли он правду? К чему меня подталкивает? Зачем?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента