В ответ специально выделенная с нашей стороны артиллерия начнет контрбатарейную стрельбу, а в воздух будет поднят отряд бомбардировщиков «Александр Невский»[37] для подавления обнаруженных германских батарей.
Роты занимают исходное положение: 9-я в передовом окопе, наша – 10-я – во второй параллели, 11-я в третьей и 12-я в четвертой.
Как только 9-я рота выходит, 10-я ходами сообщения сразу же идет на ее место и, не задерживаясь, выходит за ней в поле, следом 11-я, за ней 12-я.
Таким образом, в указанную минуту, безо всяких дополнительных приказаний, весь боевой порядок начинает движение одновременно. Наступаем вслед за огневым валом.
Порядок выдвижения таков – в авангарде саперная команда, за ней 9-я рота повзводно.
Потом – наша 10-я рота двумя полуротами по флангам, а вместе с нами приданные четыре «максима» и две траншейные пушки Гочкиса. Следом – 11-я рота развернутой цепью, с нею – телефонисты и артиллерийские наблюдатели. Замыкает 12-я рота, тоже цепью. В арьергарде – минометная команда: два 4-дюймовых «стокса», санитары и подносчики боеприпасов.
– Вопросы? – Командир батальона, как всегда, предельно лаконичен. – Если вопросов нет – отправляйтесь в роты готовиться к завтрашнему дню. С Богом, господа!
Глава третья
1
2
3
4
5
6
Роты занимают исходное положение: 9-я в передовом окопе, наша – 10-я – во второй параллели, 11-я в третьей и 12-я в четвертой.
Как только 9-я рота выходит, 10-я ходами сообщения сразу же идет на ее место и, не задерживаясь, выходит за ней в поле, следом 11-я, за ней 12-я.
Таким образом, в указанную минуту, безо всяких дополнительных приказаний, весь боевой порядок начинает движение одновременно. Наступаем вслед за огневым валом.
Порядок выдвижения таков – в авангарде саперная команда, за ней 9-я рота повзводно.
Потом – наша 10-я рота двумя полуротами по флангам, а вместе с нами приданные четыре «максима» и две траншейные пушки Гочкиса. Следом – 11-я рота развернутой цепью, с нею – телефонисты и артиллерийские наблюдатели. Замыкает 12-я рота, тоже цепью. В арьергарде – минометная команда: два 4-дюймовых «стокса», санитары и подносчики боеприпасов.
– Вопросы? – Командир батальона, как всегда, предельно лаконичен. – Если вопросов нет – отправляйтесь в роты готовиться к завтрашнему дню. С Богом, господа!
Глава третья
1
Тяжелый артиллерийский снаряд летит очень шумно и страшно. Когда он пролетает над головой на высоте нескольких сотен метров, его вибрирующий гул напоминает проносящийся мимо автобус. Звук рассекаемого снарядом воздуха накатывает подобно волне, а затем медленно удаляется. Если постараться, летящую смерть даже можно увидеть, глядя ей вслед. Черное веретено падает с неба, описывая дугу куда-то за переделы видимости, а через несколько секунд долетает раскатистое «гда-да-а-ах».
Страшно от мысли, что вот эдакий «чемодан» ухнет тебе на голову, и тогда – все. Совсем все!!!
Артподготовка длится уже шесть часов.
Через наши головы непрерывно долбят орудия всех калибров. Очень утомительно слушать всю эту многодецибельную какофонию, а еще более утомительно – сидеть и ждать. Пока стреляла только наша артиллерия – было еще ничего, но около девяти утра немцы начали встречный обстрел. Для начала досталось выгоревшему лесу, отделявшему нас от передовых позиций, а потом германские двадцативосьмисантиметровые гаубицы стали бить по предполагаемым районам сосредоточения резервов.
Вот тут-то я страху и натерпелся.
Этот страх двойной – подсознательный и иррациональный, который испытывает тело, и сознательный, с которым пытается бороться разум, понимая опасность.
Одиннадцатидюймовые снаряды перелетали через наши позиции и взрывались где-то в пятистах метрах позади.
Тем не менее сотрясение земли ощущалось всем телом.
Это вам не минометный обстрел, под который в 95-м угодил на Кавказе…
Я посмотрел вверх. Там, на значительной высоте, шли большие четырехмоторные бипланы – русские бомбардировщики несли свой смертоносный груз, предназначенный немецким артиллеристам. Шесть групп по три самолета. На некоторой дистанции от бомбовозов мелькали шустрые истребители.
Поторопились бы, а то мы тут уже час сидим, обстрел терпим. Вот накроют нас, совершенно случайно притом, – им потом стыдно будет.
Земля вновь содрогнулась от падения очередного двадцатипудового гостинца.
Сволочи…
Напротив меня, скрючившись и зажав между коленями дробовик, в окопе сидел Савка.
При каждом взрыве его каска звякала о ствол ружья. Бледные губы непрерывно шевелились – мой ординарец истово молился.
А вот сидящий справа от меня унтер-офицер Наумов внешне был абсолютно спокоен. Глаза закрыты, на умиротворенном лице – улыбка.
Как там у поэта – «Гвозди бы делать из этих людей»?
Так вот, Наумов – мужик для этого дела вполне подходящий. Нервы – так точно железные.
Блин! Да когда же все это кончится!!!
У меня сейчас такое состояние, что дайте мне немца – я его зубами загрызу. Даже стрелять не буду, потому что пуля – это слишком легкая смерть.
Однако спустя некоторое время вражеский обстрел внезапно прекратился.
Слава богу!
Наши же орудия продолжали палить, перемалывая оборону противника, районы сосредоточения подкреплений, полевые батареи. И это хорошо. Чем больше они сейчас перебьют немцев, тем меньше нам потом возни.
Я посмотрел на часы – без четверти одиннадцать.
Страшно от мысли, что вот эдакий «чемодан» ухнет тебе на голову, и тогда – все. Совсем все!!!
Артподготовка длится уже шесть часов.
Через наши головы непрерывно долбят орудия всех калибров. Очень утомительно слушать всю эту многодецибельную какофонию, а еще более утомительно – сидеть и ждать. Пока стреляла только наша артиллерия – было еще ничего, но около девяти утра немцы начали встречный обстрел. Для начала досталось выгоревшему лесу, отделявшему нас от передовых позиций, а потом германские двадцативосьмисантиметровые гаубицы стали бить по предполагаемым районам сосредоточения резервов.
Вот тут-то я страху и натерпелся.
Этот страх двойной – подсознательный и иррациональный, который испытывает тело, и сознательный, с которым пытается бороться разум, понимая опасность.
Одиннадцатидюймовые снаряды перелетали через наши позиции и взрывались где-то в пятистах метрах позади.
Тем не менее сотрясение земли ощущалось всем телом.
Это вам не минометный обстрел, под который в 95-м угодил на Кавказе…
Я посмотрел вверх. Там, на значительной высоте, шли большие четырехмоторные бипланы – русские бомбардировщики несли свой смертоносный груз, предназначенный немецким артиллеристам. Шесть групп по три самолета. На некоторой дистанции от бомбовозов мелькали шустрые истребители.
Поторопились бы, а то мы тут уже час сидим, обстрел терпим. Вот накроют нас, совершенно случайно притом, – им потом стыдно будет.
Земля вновь содрогнулась от падения очередного двадцатипудового гостинца.
Сволочи…
Напротив меня, скрючившись и зажав между коленями дробовик, в окопе сидел Савка.
При каждом взрыве его каска звякала о ствол ружья. Бледные губы непрерывно шевелились – мой ординарец истово молился.
А вот сидящий справа от меня унтер-офицер Наумов внешне был абсолютно спокоен. Глаза закрыты, на умиротворенном лице – улыбка.
Как там у поэта – «Гвозди бы делать из этих людей»?
Так вот, Наумов – мужик для этого дела вполне подходящий. Нервы – так точно железные.
Блин! Да когда же все это кончится!!!
У меня сейчас такое состояние, что дайте мне немца – я его зубами загрызу. Даже стрелять не буду, потому что пуля – это слишком легкая смерть.
Однако спустя некоторое время вражеский обстрел внезапно прекратился.
Слава богу!
Наши же орудия продолжали палить, перемалывая оборону противника, районы сосредоточения подкреплений, полевые батареи. И это хорошо. Чем больше они сейчас перебьют немцев, тем меньше нам потом возни.
Я посмотрел на часы – без четверти одиннадцать.
2
Прошлым вечером, незадолго до ужина, нас посетили командир полка с офицерами штаба и мой знакомый любитель пения – отец Серафим, оказавшийся протоиереем!
Полковник Беренс произнес прочувствованную речь о трудном часе для Отчизны, о полковых традициях, о чести и мужестве.
Под сенью развернутого полкового знамени батюшка отслужил молебен: «Моли, Угодник Божий Николай, воинству нашему даровати на враги одоление, Отечеству во благочестии непоколебиму пребыти и сыновом Российским спастися».
По окончании обряда в сопровождении служки с иконой он прошелся вдоль строя всех четырех рот нашего батальона, окропляя шеренги святой водой. Потом солдаты повзводно подходили за благословением, целовали крест.
Я тоже приложился.
Артподготовка продолжалась.
Из ответвления хода сообщения появился Лиходеев и с заговорщическим видом вручил мне бебут в ножнах – изогнутый обоюдоострый кинжал с сорокасантиметровым клинком. Бебутами вооружали пулеметчиков и солдат с дробовиками – вместо штыка. Савка тоже обзавелся таким, когда сменил винтовку на помповое ружье.
– Это еще зачем?! – Из-за грохота артиллерийской стрельбы приходилось орать.
– Нехорошо это, вашбродь, без ножа по траншеям лазать. Тут ведь как – тонущий за соломину хватается, а гренадер – за нож.
– Да куда мне такой! Им же коня зарубить можно!
– Вот! – Лиходеев поучительно поднял палец. – Вы, вашбродь, в самую суть проникли! Без него – никак невозможно. Бебут знатный. Сам подбирал в оружейке!
– А ты-то как же?
– А у меня «братишка» при себе. – Кузьма Акимыч ловким движением достал из-за спины топор с оплетенной кожаными ремешками ручкой. – Я к нему привыкши. А вам бебут – в самую пору будет.
– Ладно, давай… – Я забрал у совершенно счастливого фельдфебеля кинжал. – Пригодится!
Разберусь как-нибудь. Скомпилирую знание ножевого боя конца ХХ века и науку Никифора Беспалого, учившего меня и брата владению шашкой в ХХ века начале!
Вздохнув, встал на одно колено и принялся цеплять ножны к правому боку. Е-мое! Ремень и так обвешан по периметру – кобура с браунингом, фляжка, лопатка, противогаз, патронная сумка, а теперь еще и это. Через плечо на ремнях – гранатная сумка, полевая сумка. На шее – бинокль, в руках – автомат в чехле и свисток в кожаном кармашке на портупее – до кучи. Сразу вспомнился анекдот: «А теперь со всей этой фигней мы попытаемся взлететь…»
Это притом, что ранец офицеру в бою не полагается и мой сухпай и четыре коробки патронов тащит Савка. Мне еще вчера при переходе нелегко пришлось, а тут – в атаку идти. Залегать, ползать, окапываться.
В общем, «Господи, спаси и сохрани…».
По окопу в сопровождении двух вестовых аккуратно пробирался Казимирский, тоже весь обвешанный амуницией. Различие состояло в отсутствии холодного оружия и наличии фонарика в кожаном футляре и нагана в кобуре. Поручик наконец-то сменил погоны с галунных на полевые, и перчатки на руках были уже не белые, а из коричневой кожи.
Все равно – пижон…
– Ну что, барон, не скучаете? – Командир роты присел рядом со мной на корточки.
– Нет, господин поручик! Немцы два часа развлекали, как могли, – сильно подняли настроение!
– Рад за вас! Напоминаю – при развертывании вы находитесь на правом фланге цепи и ведете вторую полуроту, я – на левом, с первой полуротой, фельдфебель идет в арьергарде! Связь через вестовых! Я вам, кстати, привел двоих. Распоряжайтесь!
– Слушаюсь!
Полковник Беренс произнес прочувствованную речь о трудном часе для Отчизны, о полковых традициях, о чести и мужестве.
Под сенью развернутого полкового знамени батюшка отслужил молебен: «Моли, Угодник Божий Николай, воинству нашему даровати на враги одоление, Отечеству во благочестии непоколебиму пребыти и сыновом Российским спастися».
По окончании обряда в сопровождении служки с иконой он прошелся вдоль строя всех четырех рот нашего батальона, окропляя шеренги святой водой. Потом солдаты повзводно подходили за благословением, целовали крест.
Я тоже приложился.
Артподготовка продолжалась.
Из ответвления хода сообщения появился Лиходеев и с заговорщическим видом вручил мне бебут в ножнах – изогнутый обоюдоострый кинжал с сорокасантиметровым клинком. Бебутами вооружали пулеметчиков и солдат с дробовиками – вместо штыка. Савка тоже обзавелся таким, когда сменил винтовку на помповое ружье.
– Это еще зачем?! – Из-за грохота артиллерийской стрельбы приходилось орать.
– Нехорошо это, вашбродь, без ножа по траншеям лазать. Тут ведь как – тонущий за соломину хватается, а гренадер – за нож.
– Да куда мне такой! Им же коня зарубить можно!
– Вот! – Лиходеев поучительно поднял палец. – Вы, вашбродь, в самую суть проникли! Без него – никак невозможно. Бебут знатный. Сам подбирал в оружейке!
– А ты-то как же?
– А у меня «братишка» при себе. – Кузьма Акимыч ловким движением достал из-за спины топор с оплетенной кожаными ремешками ручкой. – Я к нему привыкши. А вам бебут – в самую пору будет.
– Ладно, давай… – Я забрал у совершенно счастливого фельдфебеля кинжал. – Пригодится!
Разберусь как-нибудь. Скомпилирую знание ножевого боя конца ХХ века и науку Никифора Беспалого, учившего меня и брата владению шашкой в ХХ века начале!
Вздохнув, встал на одно колено и принялся цеплять ножны к правому боку. Е-мое! Ремень и так обвешан по периметру – кобура с браунингом, фляжка, лопатка, противогаз, патронная сумка, а теперь еще и это. Через плечо на ремнях – гранатная сумка, полевая сумка. На шее – бинокль, в руках – автомат в чехле и свисток в кожаном кармашке на портупее – до кучи. Сразу вспомнился анекдот: «А теперь со всей этой фигней мы попытаемся взлететь…»
Это притом, что ранец офицеру в бою не полагается и мой сухпай и четыре коробки патронов тащит Савка. Мне еще вчера при переходе нелегко пришлось, а тут – в атаку идти. Залегать, ползать, окапываться.
В общем, «Господи, спаси и сохрани…».
По окопу в сопровождении двух вестовых аккуратно пробирался Казимирский, тоже весь обвешанный амуницией. Различие состояло в отсутствии холодного оружия и наличии фонарика в кожаном футляре и нагана в кобуре. Поручик наконец-то сменил погоны с галунных на полевые, и перчатки на руках были уже не белые, а из коричневой кожи.
Все равно – пижон…
– Ну что, барон, не скучаете? – Командир роты присел рядом со мной на корточки.
– Нет, господин поручик! Немцы два часа развлекали, как могли, – сильно подняли настроение!
– Рад за вас! Напоминаю – при развертывании вы находитесь на правом фланге цепи и ведете вторую полуроту, я – на левом, с первой полуротой, фельдфебель идет в арьергарде! Связь через вестовых! Я вам, кстати, привел двоих. Распоряжайтесь!
– Слушаюсь!
3
После десятичасового грохота, в полуобалделом состоянии, с шумом в ушах, мы – все офицеры батальона – отошли немного в сторону, поднялись на холмик на окраине леса – самое высокое место, откуда немецкие позиции были довольно хорошо видны. Но рассмотреть ничего не удалось: над всей немецкой линией стояло сплошное густое облако пыли, и к роте мы вернулись ни с чем.
В пятнадцать минут третьего роты выстроились в порядок, удобный для прохождения наших траншей. Артиллеристы и минометчики пойдут впереди, чтобы занять позиции для прикрытия рот в атаке. За нами должны выдвигаться пулеметные команды.
Тройной Казимирский еще раз деловым тоном повторил, как мы должны идти, по каким ходам сообщения проходить из линии в линию, как выходить в поле и кто кого замещает в случае чего.
Накануне у всех офицеров и унтер-офицеров часы были выверены минута в минуту.
В полтретьего, под грохот непрекращающегося артобстрела, на позицию тронулись расчеты двух траншейных пушек и минометные команды. Без пятнадцати три пошла девятая рота, а за ней в обгорелый лесок вошли и четыре наших взвода. Дождавшись, пока передовая рота втянется в ходы сообщения, Казимирский махнул рукой, подавая сигнал к движению.
Переходы извилистые и узкие, так что идти можно только цепочкой. Я во главе четвертого взвода иду по крайне правому на нашем участке. Правее нас, через несколько сот метров, уже участок наступления соседей – Сибирского 9-го гренадерского полка.
На полста метров левее, по соседнему ходу сообщения, идет третий взвод унтер-офицера Зайцева.
Еще левее, по двум соседним ходам, движутся первый и второй взводы, с Казимирским во главе.
Сразу за мной по траншее топает Савка, с ним – мои связные: Жигун и Палатов. За нами поспевает старший унтер-офицер Шмелев со своим взводом.
Наконец доходим до второй линии окопов и рассредоточиваемся. К нам присоединяются четыре пулеметных расчета со своими «максимами» под командованием тощего чернявого унтера по фамилии Смирняга.
Смотрю на часы – без четверти четыре. Еще пятнадцать минут. Ждем-с.
Солдаты проверяют оружие, гранаты. Я тоже вынимаю автомат из чехла, осматриваю, вставляю магазин. Передергиваю затвор. Ту же операцию проделываю с пистолетом, ставлю его на предохранитель и убираю в кобуру. Еще раз проверяю гранаты в сумке.
Ну все, я готов!
Стрелка на швейцарских наручных часах со светящимся циферблатом показывает без трех минут четыре…
Без двух минут…
Время ползет необычайно медленно.
16-00!!!
Звук артиллерийской канонады изменяется. Тяжелые удары становятся глуше – теперь тяжелая артиллерия бьет по немецким тылам. Громче и звонче звучат разрывы у немецких траншей – это наши трехдюймовки создают огневую завесу.
Еще минута – и послышались первые выстрелы винтовок, затрещали пулеметы.
Солдаты вокруг меня снимали каски и крестились.
Я последовал их примеру.
– Господи, спаси и сохрани! – Надел каску и скомандовал: – Гренадерство! Штыки примкнуть!
Со всех сторон защелкало.
– Па-а-ашли!!!
По прямой до первой линии окопов было около ста шагов. Но по извилистым ходам – раза в три больше.
Стрельба нарастала, сквозь артиллерийскую канонаду и пулеметно-винтовочную пальбу слышались звонкие хлопки ручных гранат. Доносился и отрывистый треск автоматов.
Беглым шагом, пригнувшись, подходим к передовой траншее.
Там пусто. Значит, девятая рота вышла.
Бегу влево, мое место – на стыке взводов. Останавливаюсь у деревянной лесенки, выходящей наверх – в поле.
– Выходим! Выходим!
На бруствер вылезает шустрый Жигун и подает мне руку.
Выбираюсь наверх, вслед за ним, помогаю вылезти Савке. За ним лезет Палатов и остальные.
Перебегаю чуть вперед, встаю на одно колено – и что есть сил диким голосом ору, начисто забыв про свисток:
– Десятая, выходи! Вперед! В ата-а-ку-у-уу!
Гренадеры хлынули из окопов. Кучка здесь, кучка там. Впереди пулеметчики и гранатометчики.
Наконец вышла вся полурота. Группируемся у прикрывающего нас бугорка.
И вперед – на затянутое дымом и изрытое воронками открытое пространство.
– Ура-а-а-а-а-а-а-а!!!
Полурота пошла! Небольшими группами, перебежками от воронки к воронке…
Перед тем как бежать следом, успеваю увидеть, как артиллеристы по деревянным мосткам выкатывают траншейные пушки.
Выскакиваю из-за бугра, пробегаю пару десятков шагов и спрыгиваю в глубокую воронку, за мной ныряют ординарец и связные. Выглядываю – рота продвигается вперед. Командую:
– За мной!
Пригибаясь, бежим дальше, до следующей подходящей воронки. Ныряем.
Судя по всему, авангард батальона уже занял первую линию немецких окопов. Густой дым закрывает видимость. Обращаю внимание, что активного огня по нам почему-то не ведется. Ни пулеметного, ни артиллерийского.
В следующей воронке встречаем раненых из девятой роты. Двое тяжелораненых лежат на дне. Один – без сознания, второй, раненный в бедро, громко стонет. Оба довольно грамотно перевязаны. С ними трое легкораненых, в том числе ефрейтор с простреленной рукой.
– Что тут у вас? – спрашиваю его.
– Да пулемет германский, вашбродь! Откуда-то справа бьет, прямо наскрозь дым! Нас и подранило. Мы тяжелых-то в воронку стащили, а троих – наповал.
– Ясно! Из десятой проходил кто?
– Были. Дальше пошли! Из ваших вроде никого не зацепило!
– Это хорошо!
Подползаю к краю воронки, выглядываю: уже видны остатки немецкого проволочного заграждения. Колючка в восемь колов снесена практически начисто – на немногих уцелевших столбиках лишь жалкие обрывки. Знатно наши пушкари поработали.
Впереди, шагах в десяти, лежат убитые. Не повезло мужикам.
Передаю автомат Савке и пытаюсь в бинокль разглядеть, откуда ведут огонь.
Облом. Все скрыто дымом и пылью.
Хотя, если рассуждать логически, пулемет может быть только между участками наступления – нашего и соседнего. Причем ближе к нам, иначе стрелял бы по сибирцам.
– Ладно! Пошли! – Забираю у ординарца оружие.
Первым выскакивает Жигун, за ним – мы. Перебегаем до следующего укрытия. Здесь уже наши. В двух соседних воронках расположились младший унтер-офицер Рябинин и шестеро солдат. На дне нашей воронки – убитый. Лежит навзничь, широко раскинув руки, на груди несколько темных пятен. Лицо закрыто каской.
– Кто? – вместо приветствия спрашиваю у унтера, кивая на труп.
– Орехов… – просто и коротко отвечает он.
– Другие потери есть?
– Никак нет! Там, у кольев, в воронке еще пятеро наших. Успели добежать, а нас накрыло. Пулемет-то с перерывами бьет. – Рябинин вздохнул.
Глядя на его вытянутую унылую физиономию, почему-то вспомнил ослика Иа. Жалкое, душераздирающее зрелище. Вот не повезло человеку с внешностью, хоть и служака он отменный. Спокойный, расчетливый.
– Что думаешь делать?
– Обождем, пока он по нас пулять перестанет, и поползем, по трое.
Тем временем над нашими головами засвистели пули, сбивая с развороченного края воронки комья земли.
Вот гад! Пристрелялся!
Вдруг откуда-то сзади раздалось резкое и короткое: «Банг»! Потом еще раз: «Банг», – и пулемет, подавившись очередным патроном, смолк.
Мы с Рябининым одновременно высунулись посмотреть – что и как? Сзади, у нашего предыдущего укрытия, маячил клепаный щит 47-миллиметровки системы Гочкиса. Артиллеристы подоспели вовремя.
– Чего сидим? Кого ждем? – Я сразу взбодрился. – Пошли! Вперед!
Еще один короткий бросок – и мы в воронке посреди бывшего проволочного заграждения. Тут уже никого нет – ушли вперед. Дождавшись остальных, двигаемся следом. По пути замечаю еще несколько убитых.
Наши? Не наши?
Еще полсотни шагов короткими перебежками – и мы сваливаемся в полузасыпанную немецкую траншею.
– Фух… – С трудом пытаюсь отдышаться. – Дошли…
В пятнадцать минут третьего роты выстроились в порядок, удобный для прохождения наших траншей. Артиллеристы и минометчики пойдут впереди, чтобы занять позиции для прикрытия рот в атаке. За нами должны выдвигаться пулеметные команды.
Тройной Казимирский еще раз деловым тоном повторил, как мы должны идти, по каким ходам сообщения проходить из линии в линию, как выходить в поле и кто кого замещает в случае чего.
Накануне у всех офицеров и унтер-офицеров часы были выверены минута в минуту.
В полтретьего, под грохот непрекращающегося артобстрела, на позицию тронулись расчеты двух траншейных пушек и минометные команды. Без пятнадцати три пошла девятая рота, а за ней в обгорелый лесок вошли и четыре наших взвода. Дождавшись, пока передовая рота втянется в ходы сообщения, Казимирский махнул рукой, подавая сигнал к движению.
Переходы извилистые и узкие, так что идти можно только цепочкой. Я во главе четвертого взвода иду по крайне правому на нашем участке. Правее нас, через несколько сот метров, уже участок наступления соседей – Сибирского 9-го гренадерского полка.
На полста метров левее, по соседнему ходу сообщения, идет третий взвод унтер-офицера Зайцева.
Еще левее, по двум соседним ходам, движутся первый и второй взводы, с Казимирским во главе.
Сразу за мной по траншее топает Савка, с ним – мои связные: Жигун и Палатов. За нами поспевает старший унтер-офицер Шмелев со своим взводом.
Наконец доходим до второй линии окопов и рассредоточиваемся. К нам присоединяются четыре пулеметных расчета со своими «максимами» под командованием тощего чернявого унтера по фамилии Смирняга.
Смотрю на часы – без четверти четыре. Еще пятнадцать минут. Ждем-с.
Солдаты проверяют оружие, гранаты. Я тоже вынимаю автомат из чехла, осматриваю, вставляю магазин. Передергиваю затвор. Ту же операцию проделываю с пистолетом, ставлю его на предохранитель и убираю в кобуру. Еще раз проверяю гранаты в сумке.
Ну все, я готов!
Стрелка на швейцарских наручных часах со светящимся циферблатом показывает без трех минут четыре…
Без двух минут…
Время ползет необычайно медленно.
16-00!!!
Звук артиллерийской канонады изменяется. Тяжелые удары становятся глуше – теперь тяжелая артиллерия бьет по немецким тылам. Громче и звонче звучат разрывы у немецких траншей – это наши трехдюймовки создают огневую завесу.
Еще минута – и послышались первые выстрелы винтовок, затрещали пулеметы.
Солдаты вокруг меня снимали каски и крестились.
Я последовал их примеру.
– Господи, спаси и сохрани! – Надел каску и скомандовал: – Гренадерство! Штыки примкнуть!
Со всех сторон защелкало.
– Па-а-ашли!!!
По прямой до первой линии окопов было около ста шагов. Но по извилистым ходам – раза в три больше.
Стрельба нарастала, сквозь артиллерийскую канонаду и пулеметно-винтовочную пальбу слышались звонкие хлопки ручных гранат. Доносился и отрывистый треск автоматов.
Беглым шагом, пригнувшись, подходим к передовой траншее.
Там пусто. Значит, девятая рота вышла.
Бегу влево, мое место – на стыке взводов. Останавливаюсь у деревянной лесенки, выходящей наверх – в поле.
– Выходим! Выходим!
На бруствер вылезает шустрый Жигун и подает мне руку.
Выбираюсь наверх, вслед за ним, помогаю вылезти Савке. За ним лезет Палатов и остальные.
Перебегаю чуть вперед, встаю на одно колено – и что есть сил диким голосом ору, начисто забыв про свисток:
– Десятая, выходи! Вперед! В ата-а-ку-у-уу!
Гренадеры хлынули из окопов. Кучка здесь, кучка там. Впереди пулеметчики и гранатометчики.
Наконец вышла вся полурота. Группируемся у прикрывающего нас бугорка.
И вперед – на затянутое дымом и изрытое воронками открытое пространство.
– Ура-а-а-а-а-а-а-а!!!
Полурота пошла! Небольшими группами, перебежками от воронки к воронке…
Перед тем как бежать следом, успеваю увидеть, как артиллеристы по деревянным мосткам выкатывают траншейные пушки.
Выскакиваю из-за бугра, пробегаю пару десятков шагов и спрыгиваю в глубокую воронку, за мной ныряют ординарец и связные. Выглядываю – рота продвигается вперед. Командую:
– За мной!
Пригибаясь, бежим дальше, до следующей подходящей воронки. Ныряем.
Судя по всему, авангард батальона уже занял первую линию немецких окопов. Густой дым закрывает видимость. Обращаю внимание, что активного огня по нам почему-то не ведется. Ни пулеметного, ни артиллерийского.
В следующей воронке встречаем раненых из девятой роты. Двое тяжелораненых лежат на дне. Один – без сознания, второй, раненный в бедро, громко стонет. Оба довольно грамотно перевязаны. С ними трое легкораненых, в том числе ефрейтор с простреленной рукой.
– Что тут у вас? – спрашиваю его.
– Да пулемет германский, вашбродь! Откуда-то справа бьет, прямо наскрозь дым! Нас и подранило. Мы тяжелых-то в воронку стащили, а троих – наповал.
– Ясно! Из десятой проходил кто?
– Были. Дальше пошли! Из ваших вроде никого не зацепило!
– Это хорошо!
Подползаю к краю воронки, выглядываю: уже видны остатки немецкого проволочного заграждения. Колючка в восемь колов снесена практически начисто – на немногих уцелевших столбиках лишь жалкие обрывки. Знатно наши пушкари поработали.
Впереди, шагах в десяти, лежат убитые. Не повезло мужикам.
Передаю автомат Савке и пытаюсь в бинокль разглядеть, откуда ведут огонь.
Облом. Все скрыто дымом и пылью.
Хотя, если рассуждать логически, пулемет может быть только между участками наступления – нашего и соседнего. Причем ближе к нам, иначе стрелял бы по сибирцам.
– Ладно! Пошли! – Забираю у ординарца оружие.
Первым выскакивает Жигун, за ним – мы. Перебегаем до следующего укрытия. Здесь уже наши. В двух соседних воронках расположились младший унтер-офицер Рябинин и шестеро солдат. На дне нашей воронки – убитый. Лежит навзничь, широко раскинув руки, на груди несколько темных пятен. Лицо закрыто каской.
– Кто? – вместо приветствия спрашиваю у унтера, кивая на труп.
– Орехов… – просто и коротко отвечает он.
– Другие потери есть?
– Никак нет! Там, у кольев, в воронке еще пятеро наших. Успели добежать, а нас накрыло. Пулемет-то с перерывами бьет. – Рябинин вздохнул.
Глядя на его вытянутую унылую физиономию, почему-то вспомнил ослика Иа. Жалкое, душераздирающее зрелище. Вот не повезло человеку с внешностью, хоть и служака он отменный. Спокойный, расчетливый.
– Что думаешь делать?
– Обождем, пока он по нас пулять перестанет, и поползем, по трое.
Тем временем над нашими головами засвистели пули, сбивая с развороченного края воронки комья земли.
Вот гад! Пристрелялся!
Вдруг откуда-то сзади раздалось резкое и короткое: «Банг»! Потом еще раз: «Банг», – и пулемет, подавившись очередным патроном, смолк.
Мы с Рябининым одновременно высунулись посмотреть – что и как? Сзади, у нашего предыдущего укрытия, маячил клепаный щит 47-миллиметровки системы Гочкиса. Артиллеристы подоспели вовремя.
– Чего сидим? Кого ждем? – Я сразу взбодрился. – Пошли! Вперед!
Еще один короткий бросок – и мы в воронке посреди бывшего проволочного заграждения. Тут уже никого нет – ушли вперед. Дождавшись остальных, двигаемся следом. По пути замечаю еще несколько убитых.
Наши? Не наши?
Еще полсотни шагов короткими перебежками – и мы сваливаемся в полузасыпанную немецкую траншею.
– Фух… – С трудом пытаюсь отдышаться. – Дошли…
4
Оглядываюсь.
Со мной четырнадцать человек. Гренадеры распределились по окопу, изготовившись к бою.
Кругом картина полнейшего разрушения – траншея местами обвалилась, местами отсутствует вообще… Справа от нас – разбитый прямым попаданием блиндаж, из-под расщепленных бревен торчат тощие ноги в ботинках с обмотками. Еще несколько убитых в «фельдграу»[38] застыли в различных позах у лежащего на боку, среди измятых патронных коробок и обрывков лент пулемета МГ-08[39].
Огневая завеса, создаваемая нашей артиллерией, ушла вперед. Но несколько орудий бьют гранатами и шрапнелью по немецким траншеям метрах в двухстах правее нас. Обеспечивают фланг. Огонь русской тяжелой артиллерии стал еще глуше – эти гасят дальние тылы.
– Вашбродь! Наши идут! – окликает меня Рябинин.
Слева по окопу пробираются несколько человек, один из них с ручным пулеметом на плече. Впереди, низко наклонив голову, идет некто с автоматом в руках и тремя унтер-офицерскими лычками на погонах. Шмелев? Точно – Шмелев!
– Добрались?
– Так точно, вашбродь!
– Потери есть?
– Четверо раненых. Один – тяжелый. Вынесли мы его. Я там, у хода сообщения, второе и третье отделение оставил, прихватил пулеметчиков – да и вас двинулся искать.
– Кого-нибудь из девятой роты встретили?
– А как же. Там раненых с десяток. И один часовой – пленных охраняет.
– Пленных? И много пленных-то?
– Дюжины две будет. И новых тащат и тащат. Я уж думал, тут всех поубивало, ан нет – есть живые-то. Токмо очумелые совсем. Не соображают ничего.
– Ну еще бы! Двенадцать часов без перерыва долбили. Очумеешь тут!
Что там у нас на повестке дня? Задача второй волны атаки – обеспечение флангов. Значит, будем обеспечивать! Начинаю распоряжаться:
– Слушайте все! Сейчас идем вправо до первого хода сообщения, ставим там пост с пулеметом и ждем подхода одиннадцатой роты. Палатов, давай бегом, ищи командира роты. Доложишь, где мы и что с нами. Понял?
– Так точно!
– А чего стоишь, раз понял? Брысь отсюда!!! – Я перехватил оружие поудобнее. – Остальные – со мной. Кто там с дробовиком? Гусев? Пойдешь первым!
Двинулись. Первый – с ружьем, второй – с заточенной лопаткой в одной руке и гранатой в другой, третьим шел Рябинин с автоматом на изготовку.
Продвинувшись метров на двадцать, дошли до поворота. Гусев резко выглянул за угол, осмотрелся и посеменил дальше. По пути мы наткнулись на разбитый прямым попаданием наблюдательный пункт. Кругом какие-то окровавленные ошметки, обрывки проводов, разбитая стереотруба. Сразу за НП в окопе навзничь лежит убитый немецкий офицер с оторванной рукой и окровавленным лицом. Проходим мимо, стараясь не наступить. Ушлый Жигун наклоняется и снимает с убитого ремень с кобурой, безжалостно разрезав портупею штыком. Оглядывается на меня – я показываю ему кулак.
Еще немного – и подбираемся к развилке. Гусев повторяет свой фокус с выглядыванием: никого.
– Трое – по ходу сообщения, до ближайшего поворота! – оценив обстановку, командую: – Рябинин и еще трое – дальше по траншее. Осмотреться. Акимкин с пулеметом – здесь.
Гренадеры расползаются по окопам. Все предельно напряжены. Двигаемся уже минут десять – и ни одного немца.
Ну вот… Накаркал.
Рябинин спешит к нам.
– Немцы, вашбродь! За поворотом траншеи. Голоса слышно.
– Приготовиться!
У самого поворота, изготовившись, скрючился кто-то из наших с двумя гранатами – по одной в каждой руке. За ним с дробовиком на изготовку сидит на корточках Гусев. Еще один гренадер, не вижу кто, расположился на «смотровом» пороге траншеи, сжимая в руках карабин с примкнутым штыком.
– Давай! – командую Рябинину. Тот хлопает Гусева ладонью по спине, а Гусев хлопает гранатометчика.
Поехали.
Одна за другой за поворот траншеи летят гранаты. Дождавшись разрывов, в клубящиеся дым и пыль ныряют мои солдаты.
Бац! Бац! Бац! – гремит дробовик, словно бичом щелкает выстрел карабина.
– Oh! Mein Gott[40]… – кричит кто-то за углом. Я выскакиваю вслед за остальными.
У небольшого блиндажа с оружием на изготовку замерли гренадеры. На дне траншеи лежат несколько убитых немцев. У самого входа в укрытие, схватившись за развороченный живот, корчится и стонет еще один – из дробовика досталось. Не жилец…
– Давай, давай!!! – машу рукой. – Не останавливаемся!
Неожиданно где-то начинает бить пулемет. Пули с визгом проносятся над нашими головами.
Что за хрень? Неужели напоролись?
Со мной четырнадцать человек. Гренадеры распределились по окопу, изготовившись к бою.
Кругом картина полнейшего разрушения – траншея местами обвалилась, местами отсутствует вообще… Справа от нас – разбитый прямым попаданием блиндаж, из-под расщепленных бревен торчат тощие ноги в ботинках с обмотками. Еще несколько убитых в «фельдграу»[38] застыли в различных позах у лежащего на боку, среди измятых патронных коробок и обрывков лент пулемета МГ-08[39].
Огневая завеса, создаваемая нашей артиллерией, ушла вперед. Но несколько орудий бьют гранатами и шрапнелью по немецким траншеям метрах в двухстах правее нас. Обеспечивают фланг. Огонь русской тяжелой артиллерии стал еще глуше – эти гасят дальние тылы.
– Вашбродь! Наши идут! – окликает меня Рябинин.
Слева по окопу пробираются несколько человек, один из них с ручным пулеметом на плече. Впереди, низко наклонив голову, идет некто с автоматом в руках и тремя унтер-офицерскими лычками на погонах. Шмелев? Точно – Шмелев!
– Добрались?
– Так точно, вашбродь!
– Потери есть?
– Четверо раненых. Один – тяжелый. Вынесли мы его. Я там, у хода сообщения, второе и третье отделение оставил, прихватил пулеметчиков – да и вас двинулся искать.
– Кого-нибудь из девятой роты встретили?
– А как же. Там раненых с десяток. И один часовой – пленных охраняет.
– Пленных? И много пленных-то?
– Дюжины две будет. И новых тащат и тащат. Я уж думал, тут всех поубивало, ан нет – есть живые-то. Токмо очумелые совсем. Не соображают ничего.
– Ну еще бы! Двенадцать часов без перерыва долбили. Очумеешь тут!
Что там у нас на повестке дня? Задача второй волны атаки – обеспечение флангов. Значит, будем обеспечивать! Начинаю распоряжаться:
– Слушайте все! Сейчас идем вправо до первого хода сообщения, ставим там пост с пулеметом и ждем подхода одиннадцатой роты. Палатов, давай бегом, ищи командира роты. Доложишь, где мы и что с нами. Понял?
– Так точно!
– А чего стоишь, раз понял? Брысь отсюда!!! – Я перехватил оружие поудобнее. – Остальные – со мной. Кто там с дробовиком? Гусев? Пойдешь первым!
Двинулись. Первый – с ружьем, второй – с заточенной лопаткой в одной руке и гранатой в другой, третьим шел Рябинин с автоматом на изготовку.
Продвинувшись метров на двадцать, дошли до поворота. Гусев резко выглянул за угол, осмотрелся и посеменил дальше. По пути мы наткнулись на разбитый прямым попаданием наблюдательный пункт. Кругом какие-то окровавленные ошметки, обрывки проводов, разбитая стереотруба. Сразу за НП в окопе навзничь лежит убитый немецкий офицер с оторванной рукой и окровавленным лицом. Проходим мимо, стараясь не наступить. Ушлый Жигун наклоняется и снимает с убитого ремень с кобурой, безжалостно разрезав портупею штыком. Оглядывается на меня – я показываю ему кулак.
Еще немного – и подбираемся к развилке. Гусев повторяет свой фокус с выглядыванием: никого.
– Трое – по ходу сообщения, до ближайшего поворота! – оценив обстановку, командую: – Рябинин и еще трое – дальше по траншее. Осмотреться. Акимкин с пулеметом – здесь.
Гренадеры расползаются по окопам. Все предельно напряжены. Двигаемся уже минут десять – и ни одного немца.
Ну вот… Накаркал.
Рябинин спешит к нам.
– Немцы, вашбродь! За поворотом траншеи. Голоса слышно.
– Приготовиться!
У самого поворота, изготовившись, скрючился кто-то из наших с двумя гранатами – по одной в каждой руке. За ним с дробовиком на изготовку сидит на корточках Гусев. Еще один гренадер, не вижу кто, расположился на «смотровом» пороге траншеи, сжимая в руках карабин с примкнутым штыком.
– Давай! – командую Рябинину. Тот хлопает Гусева ладонью по спине, а Гусев хлопает гранатометчика.
Поехали.
Одна за другой за поворот траншеи летят гранаты. Дождавшись разрывов, в клубящиеся дым и пыль ныряют мои солдаты.
Бац! Бац! Бац! – гремит дробовик, словно бичом щелкает выстрел карабина.
– Oh! Mein Gott[40]… – кричит кто-то за углом. Я выскакиваю вслед за остальными.
У небольшого блиндажа с оружием на изготовку замерли гренадеры. На дне траншеи лежат несколько убитых немцев. У самого входа в укрытие, схватившись за развороченный живот, корчится и стонет еще один – из дробовика досталось. Не жилец…
– Давай, давай!!! – машу рукой. – Не останавливаемся!
Неожиданно где-то начинает бить пулемет. Пули с визгом проносятся над нашими головами.
Что за хрень? Неужели напоролись?
5
Спустя полминуты до меня наконец доходит: стреляет станковый пулемет. Видимо, откуда-то из второй линии немецких окопов.
Твою мать!!!
Чуть правее нашего участка наступления должен быть еще один бетонный дот! Это наверняка из него пуляют.
Что делать?
С одной стороны – фланг в передовой траншее мы прикрыли и теоретически можем спокойно ждать подхода одиннадцатой роты, а уж потом только идти дальше.
С другой стороны – этот долбаный «Pillbox» просто не даст подкреплениям подойти.
«Гочкисы» его не достанут – только если прямо в амбразуру, что маловероятно…
Навести на дот наши гаубицы – тоже нельзя. Связи нет, корректировать никто из нас не умеет, да и пушкари скорее в нас вмажут – до второй траншеи метров сто по прямой.
Вывод – надо брать своих бойцов и идти совершать подвиг, за который непременно дадут медаль. Но вручат ее уже семье…
– Шмелев! У кого-нибудь граната Новицкого есть? – осенило меня. Пятифунтовая граната системы Новицкого, прозванная в войсках «фонариком», обычно использовалась для подрыва проволочных заграждений и полевых укреплений. Для нашего случая – самое то!
– Так точно, вашбродь! Белов! Ко мне!
К нам с унтером протискивается названный ефрейтор.
– У тебя «фонарик» есть?
– А как же! Цельных три! И ишшо четыре фунта динамиту в шашках и десять аршин огнепроводного шнура!
– Тогда слушай мою команду! Подорвать германское пулеметное гнездо! Со мной пойдет отделение Рябинина! А тебе, Шмелев, обеспечить фланг наличными силами, потому что пулемет мы у тебя заберем!
– Слушаюсь, вашбродь!
– Пошли, что ли?
Быстро перебегаем до нашего поста в ходу сообщения. Рябинин о чем-то говорит с солдатами, а потом по очереди тыкает пальцем в бойцов передовой группы и всей ладонью указывает направление – вперед.
Движемся привычным порядком, разве что третьим по счету теперь идет пулеметчик с бертье-федоровым наперевес.
Один поворот, второй. Пока никого. Из живых, по крайней мере. Парочка мертвецов в «фельдграу» разной степени укомплектованности частями тела нам все же попалась.
Сразу за третьим поворотом ход сообщения обрывался. Дальше его просто не было, а была воронка от тяжелого снаряда. Идущий первым Гусев привычным макаром выглянул из-за нагромождения земли и расщепленных досок, образовавших на нашем пути своеобразный бруствер.
Тут такое началось!
По выходу из траншеи палило около десятка стволов. Сквозь щелчки винтовочных выстрелов слышались обрывки фраз по-немецки:
– Russische Grenadiere… Der Тeufel… Feuer![41]
Пули попадали в стенки окопа, в отвал вывороченной взрывом земли. Никого, слава богу, не задело, видимо потому, что стенка траншеи нас все-таки прикрывала. Мои бойцы справедливо отреагировали на такое негостеприимство трехэтажным матом.
А потом чертовы бундесы зафигачили в нас гранатой. Самой что ни на есть банальной «колотушкой»[42] на длинной деревянной ручке.
Сначала я услышал крик «Achtung! Granate!»[43], а потом увидел, как эта самая граната пролетела над нашими головами и разорвалась на поверхности земли над ходом сообщения, засыпав нас землей.
В ответ обозленный Гусев запулил к немцам целых три «лимонки» с самым прогрессивным на тот момент «автоматическим» запалом системы Миллса. То есть практически знакомую всем Ф-1, прозванную по фамилии изобретателя характерной формы – англичанина Лемона.
Взрывы. Крики.
Для полноты эффекта протиснувшийся вперед пулеметчик дал в сторону противника длинную очередь на полмагазина.
И тут же солдаты рванулись вперед. Пару раз бахнул дробовик. Мы с Рябининым, переглянувшись, поспешили следом. Проскочив большую, не меньше пяти метров в диаметре, воронку, я вслед за унтером ввалился в горловину хода сообщения.
Прямо на немецкие трупы. Враги лежали густо – прямо «тетрис» из десятка мертвецов. Как меня не стошнило – до сих пор удивляюсь.
Огляделся.
Ого! У нас потери. Наш ловкий гранатометчик – рядовой Селиванов – убит. Его подстрелил из «парабеллума» контуженный взрывами немецкий фельдфебель, которому спустя секунду Акимкин богатырским ударом прикладом пулемета под срез каски размозжил голову.
Гусев сидел у стенки окопа, зажимая ладонью распоротое плечо. Шустрый немчик, которого не задело гранатами, пырнул его штыком, получив в ответ заряд дроби в грудь. Наповал…
Перебинтовав раненого, двинулись дальше.
Теперь первым шел Рябинин. За ним – протиснувшийся мимо нас Белов с ручной гранатой в руке. Следом – Акимкин с пулеметом, я, Савка, Жигун и остальные.
Слава богу, без сюрпризов. Желающих нас убить нам не встретилось до самой траншеи второй линии. Да и в самой траншее серьезной опасности не угрожало. Не считать же за таковую двух олухов с катушкой полевого телефона, которых унтер скосил из автомата.
Треск пулемета, стреляющего длинными очередями, слышен уже совсем рядом. Буквально за поворотом траншеи.
Туда одна за другой летят две гранаты, а потом в дымное облако в два ствола стреляют Рябинин и Акимкин. Толпой вываливаем на небольшую площадку у стены дота – еще три трупа, посеченных осколками и продырявленных пулями.
Распределяемся в траншее. Белов начинает раскладывать под стальной дверью – входа в бетонную коробку – свое взрывоопасное хозяйство.
Я сижу рядом, на корточках, прислонившись спиной к стенке дота.
– Готово, вашбродь! – Довольная улыбка на закопченном лице ефрейтора. – Подрывать?
– Погоди! – Я неожиданно вспомнил, что теперь прекрасно говорю по-немецки, и, громко стукнув прикладом автомата в дверь, заорал:
– Die deutschen Soldaten – ergeben Sie sich! Wir werden den Bunker sprengen![44]
Стрельба прекратилась. Из-за двери нерешительно крикнули:
– Was ist los? Wer dort?[45]
– Es ist der Offizier der russischen Armee! Ergeben Sie sich! Meine Grenadiere werden den Bunker sprengen![46]
– Russischen Grenadiere?[47] – Голос умолк. Некоторое время никто не отзывался, но пулемет при этом не стрелял. Немцы, наверное, совещались.
Я еще раз стукнул прикладом в дверь.
– Ich gebe die Minute auf die hberlegung![48]
– Schie8en Sie nicht! Wir gehen hinaus![49]
– Не стреляйте! Они сейчас вылезут! – перевел я своим. – Только держите ухо востро! Мало ли что.
– Не сумлевайтесь, вашбродь!
За дверью что-то загремело, и она со скрипом открылась. Из проема показались вытянутые вверх грязные трясущиеся руки, и наружу шагнул тощий лопоухий немец в очках. За ним второй – пожилой седоусый, в мятой бескозырке с красным околышем.
Мои бойцы шустренько их обыскали и разоружили. Рябинин сунулся в дот, выставив вперед ствол автомата.
– Никого!
Я тоже заглянул внутрь.
Н-да! Места маловато! Это прямо какой-то бетонный шкаф. У амбразуры, занимая половину площади, стоит на станке пулемет МГ-08. На стенках – полки с патронными коробками. На крючках висят две противогазные сумки и винтовка «маузер». Весь пол завален стреляными гильзами. Духота и пороховая вонь. Как они тут сидели?
Пленных увели, а я присел на разбитый патронный ящик.
Интересно получилось – мы победили, а я даже ни разу не выстрелил!
Бывает же…
Твою мать!!!
Чуть правее нашего участка наступления должен быть еще один бетонный дот! Это наверняка из него пуляют.
Что делать?
С одной стороны – фланг в передовой траншее мы прикрыли и теоретически можем спокойно ждать подхода одиннадцатой роты, а уж потом только идти дальше.
С другой стороны – этот долбаный «Pillbox» просто не даст подкреплениям подойти.
«Гочкисы» его не достанут – только если прямо в амбразуру, что маловероятно…
Навести на дот наши гаубицы – тоже нельзя. Связи нет, корректировать никто из нас не умеет, да и пушкари скорее в нас вмажут – до второй траншеи метров сто по прямой.
Вывод – надо брать своих бойцов и идти совершать подвиг, за который непременно дадут медаль. Но вручат ее уже семье…
– Шмелев! У кого-нибудь граната Новицкого есть? – осенило меня. Пятифунтовая граната системы Новицкого, прозванная в войсках «фонариком», обычно использовалась для подрыва проволочных заграждений и полевых укреплений. Для нашего случая – самое то!
– Так точно, вашбродь! Белов! Ко мне!
К нам с унтером протискивается названный ефрейтор.
– У тебя «фонарик» есть?
– А как же! Цельных три! И ишшо четыре фунта динамиту в шашках и десять аршин огнепроводного шнура!
– Тогда слушай мою команду! Подорвать германское пулеметное гнездо! Со мной пойдет отделение Рябинина! А тебе, Шмелев, обеспечить фланг наличными силами, потому что пулемет мы у тебя заберем!
– Слушаюсь, вашбродь!
– Пошли, что ли?
Быстро перебегаем до нашего поста в ходу сообщения. Рябинин о чем-то говорит с солдатами, а потом по очереди тыкает пальцем в бойцов передовой группы и всей ладонью указывает направление – вперед.
Движемся привычным порядком, разве что третьим по счету теперь идет пулеметчик с бертье-федоровым наперевес.
Один поворот, второй. Пока никого. Из живых, по крайней мере. Парочка мертвецов в «фельдграу» разной степени укомплектованности частями тела нам все же попалась.
Сразу за третьим поворотом ход сообщения обрывался. Дальше его просто не было, а была воронка от тяжелого снаряда. Идущий первым Гусев привычным макаром выглянул из-за нагромождения земли и расщепленных досок, образовавших на нашем пути своеобразный бруствер.
Тут такое началось!
По выходу из траншеи палило около десятка стволов. Сквозь щелчки винтовочных выстрелов слышались обрывки фраз по-немецки:
– Russische Grenadiere… Der Тeufel… Feuer![41]
Пули попадали в стенки окопа, в отвал вывороченной взрывом земли. Никого, слава богу, не задело, видимо потому, что стенка траншеи нас все-таки прикрывала. Мои бойцы справедливо отреагировали на такое негостеприимство трехэтажным матом.
А потом чертовы бундесы зафигачили в нас гранатой. Самой что ни на есть банальной «колотушкой»[42] на длинной деревянной ручке.
Сначала я услышал крик «Achtung! Granate!»[43], а потом увидел, как эта самая граната пролетела над нашими головами и разорвалась на поверхности земли над ходом сообщения, засыпав нас землей.
В ответ обозленный Гусев запулил к немцам целых три «лимонки» с самым прогрессивным на тот момент «автоматическим» запалом системы Миллса. То есть практически знакомую всем Ф-1, прозванную по фамилии изобретателя характерной формы – англичанина Лемона.
Взрывы. Крики.
Для полноты эффекта протиснувшийся вперед пулеметчик дал в сторону противника длинную очередь на полмагазина.
И тут же солдаты рванулись вперед. Пару раз бахнул дробовик. Мы с Рябининым, переглянувшись, поспешили следом. Проскочив большую, не меньше пяти метров в диаметре, воронку, я вслед за унтером ввалился в горловину хода сообщения.
Прямо на немецкие трупы. Враги лежали густо – прямо «тетрис» из десятка мертвецов. Как меня не стошнило – до сих пор удивляюсь.
Огляделся.
Ого! У нас потери. Наш ловкий гранатометчик – рядовой Селиванов – убит. Его подстрелил из «парабеллума» контуженный взрывами немецкий фельдфебель, которому спустя секунду Акимкин богатырским ударом прикладом пулемета под срез каски размозжил голову.
Гусев сидел у стенки окопа, зажимая ладонью распоротое плечо. Шустрый немчик, которого не задело гранатами, пырнул его штыком, получив в ответ заряд дроби в грудь. Наповал…
Перебинтовав раненого, двинулись дальше.
Теперь первым шел Рябинин. За ним – протиснувшийся мимо нас Белов с ручной гранатой в руке. Следом – Акимкин с пулеметом, я, Савка, Жигун и остальные.
Слава богу, без сюрпризов. Желающих нас убить нам не встретилось до самой траншеи второй линии. Да и в самой траншее серьезной опасности не угрожало. Не считать же за таковую двух олухов с катушкой полевого телефона, которых унтер скосил из автомата.
Треск пулемета, стреляющего длинными очередями, слышен уже совсем рядом. Буквально за поворотом траншеи.
Туда одна за другой летят две гранаты, а потом в дымное облако в два ствола стреляют Рябинин и Акимкин. Толпой вываливаем на небольшую площадку у стены дота – еще три трупа, посеченных осколками и продырявленных пулями.
Распределяемся в траншее. Белов начинает раскладывать под стальной дверью – входа в бетонную коробку – свое взрывоопасное хозяйство.
Я сижу рядом, на корточках, прислонившись спиной к стенке дота.
– Готово, вашбродь! – Довольная улыбка на закопченном лице ефрейтора. – Подрывать?
– Погоди! – Я неожиданно вспомнил, что теперь прекрасно говорю по-немецки, и, громко стукнув прикладом автомата в дверь, заорал:
– Die deutschen Soldaten – ergeben Sie sich! Wir werden den Bunker sprengen![44]
Стрельба прекратилась. Из-за двери нерешительно крикнули:
– Was ist los? Wer dort?[45]
– Es ist der Offizier der russischen Armee! Ergeben Sie sich! Meine Grenadiere werden den Bunker sprengen![46]
– Russischen Grenadiere?[47] – Голос умолк. Некоторое время никто не отзывался, но пулемет при этом не стрелял. Немцы, наверное, совещались.
Я еще раз стукнул прикладом в дверь.
– Ich gebe die Minute auf die hberlegung![48]
– Schie8en Sie nicht! Wir gehen hinaus![49]
– Не стреляйте! Они сейчас вылезут! – перевел я своим. – Только держите ухо востро! Мало ли что.
– Не сумлевайтесь, вашбродь!
За дверью что-то загремело, и она со скрипом открылась. Из проема показались вытянутые вверх грязные трясущиеся руки, и наружу шагнул тощий лопоухий немец в очках. За ним второй – пожилой седоусый, в мятой бескозырке с красным околышем.
Мои бойцы шустренько их обыскали и разоружили. Рябинин сунулся в дот, выставив вперед ствол автомата.
– Никого!
Я тоже заглянул внутрь.
Н-да! Места маловато! Это прямо какой-то бетонный шкаф. У амбразуры, занимая половину площади, стоит на станке пулемет МГ-08. На стенках – полки с патронными коробками. На крючках висят две противогазные сумки и винтовка «маузер». Весь пол завален стреляными гильзами. Духота и пороховая вонь. Как они тут сидели?
Пленных увели, а я присел на разбитый патронный ящик.
Интересно получилось – мы победили, а я даже ни разу не выстрелил!
Бывает же…
6
Передав захваченный дот подошедшей 11-й роте, мы двинулись разыскивать своих. Бой затихал. Артиллерия продолжала бить куда-то через наши головы, но в окопах выстрелы почти прекратились.
Это значит, что все линии окопов уже захвачены, а уцелевшие немцы либо удрали, либо сдаются в плен.
Устало шагая по ходам сообщения следом за вестовым, я пытался размышлять – что же дальше? Моя стратегическая прозорливость была величиной, близкой к нулю, а опыт ведения войны в условиях Первой мировой отсутствовал полностью. Если мне не изменяет память, согласно прочитанной когда-то книге «Великая война» Джона Террейна, за те двое-трое суток, во время которых наступающая сторона вела артобстрел, обороняющиеся успевали усилить вторую линию обороны в трех – пяти километрах от первой. Атакующие войска захватывали полностью разрушенный участок, продвигались до соприкосновения с более укрепленной и подготовленной линией обороны, и на этом наступательная операция с их стороны заканчивалась, а начиналось контрнаступление противника. Под Верденом таким вот макаром за год положили миллион человек.
Это значит, что все линии окопов уже захвачены, а уцелевшие немцы либо удрали, либо сдаются в плен.
Устало шагая по ходам сообщения следом за вестовым, я пытался размышлять – что же дальше? Моя стратегическая прозорливость была величиной, близкой к нулю, а опыт ведения войны в условиях Первой мировой отсутствовал полностью. Если мне не изменяет память, согласно прочитанной когда-то книге «Великая война» Джона Террейна, за те двое-трое суток, во время которых наступающая сторона вела артобстрел, обороняющиеся успевали усилить вторую линию обороны в трех – пяти километрах от первой. Атакующие войска захватывали полностью разрушенный участок, продвигались до соприкосновения с более укрепленной и подготовленной линией обороны, и на этом наступательная операция с их стороны заканчивалась, а начиналось контрнаступление противника. Под Верденом таким вот макаром за год положили миллион человек.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента