Мы так и уставились на него.
- У Юрки же алиби - рыбалка, - растерянно напомнил я.
- Для одного бы - алиби, а для четверых - пшик, - рассудил Славка. Двое могли рыбачить, а двое огородничать... Шепнул Юрка, мол, надо отомстить, а те и рады.
В моем уме стремительно пересеивалось все, что Юрка говорил об огороде сразу после рыбалки, за ухой и после ухи, и все больше и больше подозрительности улавливал я в его словах и жестах. В самом деле, если уж Блины решились обчистить склад, значит, руки их набиты, и выпластать какой-то огородишко им ничего не стоило... Теперь мне Блины не казались такими простачками и невольно припомнились Юркины угрозы, которые, выходит, исполняются теперь...
- Мда-а, - протянул я многозначительно. - Складненько.
А Борька хмуро молчал.
Из-за тополей, с той стороны улицы, донесся заполошный девчачий окрик:
- Пальма!.. Пальма, назад...
Опять, наверно, та псина удрала от своих. Ну точно, вон она прыганула в огород из-под крыши, как будто прямо из окна, и торопливо зарыскала в подсолнухах. Тут же появилась девчонка и засновала вдоль забора, зовя и высматривая беглянку. У девчонки торчал над левым ухом тот же голубой бант, и двигалась она красиво - вертко и решительно. Томкиного в ней не было ни капельки, но я вдруг так остро вспомнил ее, что даже испугался за эту девчонку, как за Томку, - не вынес бы черт какую-нибудь бабку из дома и не вспыхнул бы скандал.
Привстав, я крикнул:
- Эй, в калитку и - направо!
Даже не оглянувшись, девчонка заскочила в огород и метнулась было направо, но Борька сбил ее, гаркнув:
- Налево!
- Да направо же! - громче повторил я.
Девчонка резко повернулась, сразу поймала нас взглядом и крикнула:
- Вы что, косые?
- Сама ты косая, а Пальма твоя дура! - сердито поддал Борька, нашедший, на ком выместить, наконец, досаду.
- Сами вы дураки! - пальнула незнакомка.
- Э-э, киска, поосторожней! - предостерег Борька. - Двор-то наш, живо ноги выдернем!
Пальма, будто почуяв неладное, сама подбежала к ней, виновато повиливая хвостом. Девчонка прицепила поводок, выскользнула из калитки и нет, чтобы тотчас улепетнуть, так еще и пригрозила:
- А вы к нам, в наш двор, загляните!
- И что? - спросил Борька.
- Да мы вас отвалтузим как миленьких! - с азартной злостью, сопротивляясь рывкам Пальмы, крикнула она и исчезла под крышей.
Мы со Славкой прыснули. Хоть угрозы относились к нам ко всем, но заработал их, конечно, один Борька. У ног гулко бухнулся земляной комок и рассыпался кляксой, а снизу долетел тот же накаленный голос:
- Эй, храбрецы! Еще получите!
- Во дает! - вскочив, восторгнулся я, но Славка вдруг так дернул меня, что я сел за трубу.
Из гаражного лаза один за другим выбирались рабочие. Топча бурьян, они разбрелись вдоль забора и по команде навалились на него. Подгнившие столбы хрупнули, и забор медленной волной опрокинулся. Мы только охнули, точно он упал на наши спины.
Это был конец гаража.
ДРАКА
Славка, Борька и я возвращались из хлебного магазина. Мы молчали, перевспоминав уже все-все о нашем гараже, только что погребенном под рухнувшим забором... Забор не целиком охватывал склад, ему как бы не хватило рук, и один угол остался свободным. Той зимой, три года назад навалило столько снега, что он сравнял крышу сарая с землей, превратив ее в отличную гору. Мы, конечно, не растерялись и наловчились кататься с этой горы на лыжах, с самого конька, наискосок, через угол и - по огородам. Даже Генка, видя, как лихо мы носимся и в нас никто не стреляет из мехмастерских, отважился однажды. Было ветрено, мело, выло, особенно на коньке. Мы-то уже поднаторели, а Генку, едва он забрался наверх, так хлестнуло, что он не удержался и улетел прямо в яму между забором и сараем. Генка сломал обе лыжи, разбил коленку, зато, помогая ему выбраться из плена, мы обнаружили под снегом гараж, как обнаруживают археологи древние захоронения. Аккуратно раскапывая снежные бугры, мы добрались до кабин и поселились в них, как медведи в берлогах, и с тех пор зимой и летом пропадали тут. И вот все кончилось!..
Но меня прошибала и другая тревога - обыск. Я вдруг понял: он нужен мне, этот ужасный обыск, нужен, чтобы в щепки разлетелись все подозрения, чтобы не висели они надо мной, как тот меч Дамоклеса над одиноким черным королем, чтобы снова пошла легкая и веселая жизнь. И еще почему-то я хотел присутствовать при обыске, чтобы глазами просверлить всех обыскивателей!
У двора, где жили хозяева Пальмы и откуда доносились шлепки по волейбольному мячу и свист, мы перебежали на свою сторону и свернули к воротам. Неожиданно из палисадника, из-за акации, вышли четверо и загородили нам путь.
По моей спине проскочила ледяная молния, свела лопатки так, что я с трудом расправил плечи.
Это был Юрка с приятелями.
Блина я узнал сразу, не потому, что он стоял на полшага впереди остальных, показывая этим свое главарство, а просто потому, что он походил на блин, более меткого прозвища ему нельзя было придумать. Коренастый, голова сдавлена с полюсов, лоб узкий, нос торчал фигой, рот с мясистыми губами - до ушей, которые кругло оттопыривались, как ручки у сахарницы. Даже кепка сидела на нем широкая и плоская. Весь он был так сплюснут, что только, пожалуй, отражение в самоваре имело бы нормальный вид. Ну, блин блином.
Некоторое время мы осматривали друг друга молча. Юрка был злой, Блин улыбался, поочередно ощупывая нас взглядом, и наконец, вроде бы уточняя, сказал:
- Они, значит?
- Они, - подтвердил Юрка. - Только вон того не было, Борьки.
- Кто Борька? - спросил Блин.
- Вроде я, - ответил Борька.
- Ну ты, Боря, иди погуляй. - И вежливым жестом Блин предложил ему все четыре стороны.
- Я не люблю одиночество, - сказал Борька.
- Иди-иди, мы тут поговорим, - торопил его Блин.
- Ничего, я останусь и тоже послушаю. Вдруг что интересное.
- Ага, ну оставайся, - любезно разрешил плоскоголовый. - Итак, товарищи, собрание нашего детского сада считаю открытым. Шик модерн. Слово имеет кто?.. Слово имею я! - Как-то забавно выкидывая ноги в бок и чуть приседая при этом, он подошел к нам вплотную и спросил у Славки: - Ну, что, мымра с булками?
- Ничего, мымра в кепке, - ответил Славка.
- Ха, веселый парень! - Блин усмехнулся, распахнув рот от уха до уха - прямо как из арбуза ломоть выхватили. - Ты мне нравишься, мальчик! Шик модерн!
- А ты мне не очень, - признался Славка, - так что лучше вам убраться подобру-поздорову.
- Но-о, - протянул плоскоголовый.
- Только у меня вопрос есть, - вмешался Борька. - Где ты взял такую хитрую голову, и нормально ли она работает?
- А-а, да они все тут весельчаки! - воскликнул вожак. - Что ж ты меня, Юрок, не предупредил! Я бы гитару взял, спели бы вместе! Бум-ля-ля! Бум! - заголосил он, ударяя по струнам воображаемой гитары.
Шел первый тайм нашей встречи, психологический, и нужно было не подкачать. Славкина и Борькина невозмутимость взбодрили меня, и я сказал:
- Пой-пой! Еще не так запоете, когда вас за огород милиция сцапает!
Блин выпустил воображаемую гитару и, резко дернув ко мне головой, спросил:
- За какой это огород?
- Не представляйся! Юрка нам все выложил! - нахально уличил я, поражаясь своею прытью.
- Врет он, Блин! - испуганно крикнул Юрка. - Ничего я им не рассказывал!.. Ты что, Гусина, брешешь! У нас алиби! Славка вон сам говорил!
Блин, вобрав в плечи и без того бесшеюю голову, повысил, наконец, голос:
- Ну вот что, молодчики, собрание считаю закрытым! Шик модер. Все!.. Где камеры?.. Чтоб здесь были сей момент! Иначе мы вас вот тут, в палисаднике, и похороним, ясно? - Я вдруг подумал, что Блин сейчас вытащит нож, и заранее ужаснулся, но он просто указал на Славку. - Ты, с булками, останешься заложником, остальные - брысь! - за камерами! - Он фыркнул и как будто брызнул на нас водой с пальцев.
Начался второй тайм.
- Кто заложник, я? - спросил удивленный Славка.
- Да.
- Ох, и клоун же ты марсианский, - сказал Славка и даже с сожалением покачал головой.
Блина как будто ошпарило.
- Что? А ну повтори! - потребовал он тихо и грозно, надвинув кепку на глаза. - Повтори!
Противники подтянулись к своему главарю. Напряглись и мы.
- Марсианский клоун, - спокойно повторил Славка.
Блин быстро вскинул руку и щелкнул Славку по носу. Славка вздрогнул, и я увидел, как из-за ворота его рубахи, по шее, хлынул, затопляя лицо, румянец. Славка точным движением, не глядя, повесил сетку с двумя булками хлеба на планку забора и...
Я уже после, детально разбирая драку, восстановил все по порядку.
Освободившись от сетки, Славка цепко схватил Блина за голову и приложился к ней своим чугунным черепом. Блин медленно, точно проткнутая камера, стал оседать и, наконец, закрыв глаза, свалился на бок, головой к забору. Противники опешили только на миг, в следующий миг они уже прыгнули на нас. Один сразу ударил кулаком Славке в лицо. Второй целил в меня, но запнувшись о подставленную Борькой ногу, плюхнулся носом в пыль, и Борька тут же сел на него верхом. Юрка растерянно бегал глазами по сторонам, не зная, бросаться на своих или нет - что-то, видно, мешало ему окончательно предать нас. Меня вдруг разобрала ярость, и, стиснув кулаки, я двинулся на него, шепча: "Ну, скотинка!.." Выставив руки назад, Юрка попятился-попятился и - шурк! - в ворота. Я хотел кинуться следом, но позади кто-то вскрикнул. Я обернулся - тому типу, на земле, Борька скручивал руки за спиной. А Славке приходилось худо. Высокий тощий пацан вертелся вокруг него, сильно и ловко молотя кулаками, но сам увиливая от Славкиных объятий. Я было кинулся на помощь, но в это время у забора шевельнулся плоскоголовый. Он сел, оглядел поле битвы и начал подниматься. Будь я привычен к дракам, я бы расправился с сидящим Блином собственными руками, но ударить человека рукой оказалось свыше моих сил. Я подскочил к забору, сорвал сетку с хлебом и, размахнувшись, трахнул вожака булками по башке. Он опять обмяк и опять упал на бок, точно попав головой в кепку, свалившуюся при первом падении. В этот момент осаждавший Славку ловкач оказался ко мне задом. Долго не раздумывая, я и этого оглушил хлебом. Он пошатнулся и тотчас очутился в Славкиных тисках. Два удара головой по плечам, и этот попрыгунчик был готов - руки его обвисли, как у самодельной куклы. Взвыв от боли, он метнулся к забору и так и покатился по нему, в вертикальном положении, свернул за угол и побежал.
Что бы мы делали с поверженным врагом: добивали бы его или бросили так - неизвестно, только из ворот неожиданно вырвался запыхавшийся Лазорский, в своей неизменной кепке, и загремел на всю улицу:
- Кудыкин, Афонин, что это вы тут, а?.. Чупрыгин, кого ты там душишь, а ну отпусти. - Он оторвал Борьку от его жертвы, поставил на ноги бедного пацана, с разбитым носом, с опухшими губами, и толкнул его в спину. Иди-иди, милый, нечего тут разлеживаться!.. Нам только и не хватает, что кто бы кого убил... Э-э! Э-э! - тревожно затеребил управдом бесчувственного атамана за удобно торчавшее ухо. Блин открыл глаза и сел. - Жив? Слава богу. А ну-ка марш отсюда!
Не знаю, за кого принял Блин Лазорского, но он вдруг сделал в сторону какой-то жабий прыжок, пробежал метра два на четвереньках, потом вскочил и без оглядки чесанул палисадником прочь, оставив дам трофей - свою кепку.
Тут управдом насел на нас.
- Вы что же - уголовщину разводить?
- Это не мы, Степан Ерофеевич, - оказал я. - На нас самих напали.
- Ты мне брось, Кудыкин, - напали!.. Вижу, как напали: целехоньки, а те - вповалку... Бобкин прибегает, наших бьют, кричит! Где? У вторых ворот. Я бегом, старый дурак... Уф, переполошили, черти! - Степан Ерофеевич снял кепку, вытер платком лицо, шею и улыбнулся. - Хорошо хоть, что не вас, а вы побили. Значит, есть кому двор защищать, а то бы совсем хана: огороды рушат, детей бьют... Уф, кто хоть такие? - успокоенно спросил он.
- Да тут одни, - уклончиво ответил я.
- Понятно... Но чтобы больше - ни-ни, слышь, Кудыкин?
- А я-то что?.. Вечно - Кудыкин-Кудыкин!
- Я всем. Слышь, Афонин, чтоб ни-ни!
- Как придется, Степан Ерофеевич, - задиристо ответил Славка, ощупывая скулу.
- Без всяких придется!.. Чупрыгин, и ты, душитель, тоже смотри!.. Ступайте.
Лазорский поднял кепку Блина, отряхнул ее, повесил на заборную планку и, что-то бормоча себе под нос, не спеша двинулся вдоль палисадника, оглядывая ставни, наличники и карнизы.
А мы свернули во двор и точно с чего-то шаткого, ненадежного ступили на верную твердь.
- Заметно? - спросил Славка, показывая на фиолетовый подтек под глазом.
- Маленько, - успокоил я. - Рассосется, зато у Блина, наверно, шишки на всю жизнь. Здорово ты его долбанул, молодец. Цены, Славк, нет твоей голове. Нет, серьезно.
- Да и ты хорош, - сказал Борька. - Смотрю, бац! - одного булками, бац! - другого!
- Ты, Боб, тоже не растерялся, - довольно простучал Славка. - Ехал, как на коньке-горбунке!.. А то, ишь ты, разошлись: камеры им подавай, заложника выбрали!.. Я им дам заложника!
Копившееся в нас торжество прорвалось, наконец, таким безудержным смехом, какого я не помнил до сих пор. Борька так и переломился в поясе и мотался из стороны в сторону, пританцовывая. Славка гоготал почему-то в кулак, а меня то вперед несло, то откидывало назад. Как пьяные, мы добрели до Славкиного крыльца и устало бухнулись на ступеньки, утирая слезы.
Борька вдруг сказал:
- А спорим, что эти мымры будут мстить.
- Мстить? - переспросил я.
- Конечно... Кровь за кровь!
- А что, может быть, - согласился Славка. Да и камеры они так не оставят.
- И камеры, - подхватил Борька, Эх, хорошо бы иметь раздвижные плечи!.. Увидел бы какую мымру раз! - и Гулливер!
- Или бы надувные кулаки, добавил я. Чуть чего - ш-ш-ш! - и вот такие двухпудовки! А ну, подходи!
Славка усмехнулся:
- Ничего, наши кулаки и без надувания не подведут Расчихвостили голубчиков и еще расчихвостим, если поле зут.
- Полезут, - уверил Борька. - Иду на спор!
Мы молчали, окончательно успокаиваясь, а потом рассудили, что если так, если Блины в самом деле начнут мстить, то наша вражда надолго и всерьез, поэтому спасение одно: всегда держаться вместе, кулаком, и - ни черт, ни дьявол не страшен. А вернется из лагеря Генка, нас будет тоже четверо. Пусть Генка не ахти какой боец, но в нем есть уверенность, тихая, но упрямая, а что толку от Юрки-горлодера: орал-орал, а прижало - утек жаловаться, хотя стой-стой, не жаловаться он утек, а чужими руками спасать своих бандюг: он же видел, что Блин контужен, что второй - на земле, вот и кинулся, а будь каюк нам - сам бы добавил, гаденыш! Нет, Генка по сравнению с ним - золото! А уж четверо на четверо - посмотрим, чья возьмет!.. Я хотел было спросить, кто же у нас будет главным, раз там есть атаман, но понял, что спрашивать не надо - они наверняка скажут: ты, а я чувствовал, что Славка тут первее. И это, признаться, задевало меня за живое.
Вечером мы ни во что не играли, да и девчонки, словно уловив нашу тревогу, не появлялись на улице. В наступавших сумерках мы прохаживались туда-сюда, приглядываясь и прислушиваясь, нет ли где чего подозрительного.
Теперь, когда восторг драки поулегся, я обнаружил в нашей победе много случайностей: случайно Блин не знал о бронебойности Славкиной головы, случайно второй противник запнулся о Борькину ногу, случайно удрал Юрка, случайно под рукой оказались булки хлеба, случайно... - да все случайно. А если бы не эти случайности?.. Я понял, что усомнился в нашем превосходстве, и мне стало так не по нутру, как будто драка еще только готовилась. Скверно! Уж в себя-то надо верить!.. И чтобы сбиться с этого кислого настроения, я остановился против ворот, за которыми мы днем дрались, и запальчиво предложил:
- Айда в палисадник!.. Кто же нас во дворе тронет?.. Если уж засада, то - там!.. Идемте!
Страшно желая, чтобы друзья задержали меня, не пустили, я все-таки толкнул себя к воротам, совершенно уверенный, что сейчас меня тюкнут чем-нибудь по голове или дадут для начала здоровенного пинка, - если подкарауливают, то крадутся нам параллельно, как зеркальное отражение, а не сидят на месте, так что я попаду в самые лапы. На миг застыв и заперев дыхание, я сжал кулаки и, словно в звериную пасть, прыгнул в темный проем, с разворотом дергая локтями, чтобы отшвырнуть навалившегося врага...
Но никто не навалилися, и все было тихо.
Какое-то время мы стояли неподвижно, свыкаясь с темнотой и безопасностью, потом Славка ощупал забор и шепнул:
- Кепки нету... А засветло была.
- Взял, значит, - заметил я. - И опять смылся... Где же, Боб, твоя месть, проспорил?
Борька ответил:
- Во-первых, не моя, во-вторых, вы не спорили, а в-третьих, Блин еще не опомнился... Разве после двух таких ударов сразу опомнишься!
Тихонько рассмеявшись - не случайно поколотили мы их, нет, не случайно! - мы осторожно двинулись вдоль окон. В палисадник выходили только спальни. Одни окна были уже прикрыты ставнями, другие задернуты шторами и чуть теплились далеким кухонным светом, но большинство было распахнуто настежь, и из комнат, пропитанных подводно-голубым свечением, лились манящие звуки невидимых телевизоров.
Везде ощущался покой.
Я вдруг вспомнил устало-довольную физиономию Степана Ерофеевича, когда он говорил, мол, хорошо, что есть кому защищать наш двор. Сейчас мы и в самом деле походили на трех былинных богатырей, обходящих свои границы. Славка - Илья Муромец, понятно, с булавой-головой. Борька хитрый и ловкий Алеша Попович, а я - Добрыня Никитич. Конечно, я далеко еще не Добрыня, но... Я улыбнулся и оперся на Славкино плечо.
Когда мы снова вышли во двор, Борька выпалил:
- Понял - они нас по одному будут ловить!
- А что, это мысль, - задумчиво согласился Славка.
- Только зря она, Боб, явилась тебе, вздохнул я.
- Почему? - спросил Борька.
- Потому что ловлю, начнут с тебя ты же на отшибе.
- Хм!
- Может, проводить?
Борька еще раз хмыкнул, сунул руки в карман и, беспечно засвистев, отбыл в свой край. Алеша Попович!.. То исчезая, то вновь появляясь, он спокойно пересекал световые аквариумы, а мы следили за ним, готовые кинуться на помощь", если он вдруг метнется, как пойманная на крючок рыбина.
Но никто не вспугнул нашего друга - не посмел.
- Разлилась река во все стороны, - загадочно проговорил я. - Ну, Муромец, бай-бай!.. Сегодня мы заработали свой сладкий сон, как ты думаешь, а?
Славка неожиданно сгреб меня и давай ломать, мягко, по-телячьи, бодая в грудь. Я хлопнул его по тугой спинище, и, рассмеявшись, мы расстались.
Мне было слишком хорошо, чтобы тотчас идти домой, тем более, что я уже знал: дома порядок, не обыскивали. После работы я расспросил отца о жуликах, признавшись, что слышал о них от дяди Ильи. Отец невольно поморщился, но сказал, что жуликов будут, естественно, судить и что на складе у него была ревизия, однако ничего страшного не обнаружила.
Прислонившись к двери, я глянул на звезды, на тополя, на белую тети Шурину кошку, сидевшую на крыше сеней, и остановил взгляд на темном Томкином крыльце, куда и стремился, беря этот космический разбег. Неужели она только сегодня уехала?.. Да, утром. Сегодня утром уплыл мой парус. А ведь столько уже прошло!.. Со мной вдруг сделалось что-то таинственно-неладное: я прямо почувствовал какое-то шевеление в мозгах и, пораженный, прошептал:
Ты уехала вот-вот,
А мне кажется, что год.
Ужас!.. Голова моя, как электронно-вычислительная машина, сама выдавала стихи!.. Что же это такое?
Радостный, я ворвался в квартиру.
Отец сидел в кухне и играл свой любимый романс "Калитка". Не знаю, умел ли он толком играть на гитаре, но кроме этого романса да "Марша Наполеона" - каскада мощных аккордов - я от него ничего не слышал, да он и редко брал гитару, поэтому-то она месяцами и пылилась на дезкамере. Увидев меня и чуть заметно покосившись на будильник, отец забренчал громче и запел:
Отвори потихоньку калитку
И войди ты неслышно, как тень...
Я подмаршировал к нему, вытянулся и, козырнув, доложил:
- Товарищ Кудыкин, ваш сын явился вовремя!
- Браво, сынище! - Отец приглушил струны и погладил гриф. - Музыка ведь, а не шаляй-валяй!.. Разумно ли совать ее куда попало, а, Вов?
- Конечно нет... Да и вообще красивая штука. Вбить гвоздь да повесить... Мама вон обещала мне котенка, я его буду дрессировать под гитару, как Генка своего Короля Морга под баян. Не слышал, как он поет, Король Морг?.. У-у.
- Что ж, пробуй... Кстати, я что-то не видел на дезкамере стареньких шахмат.
Я рано или поздно ожидал этого, поэтому, не моргнув, ответил:
- У Борьки. Давал сеанс... Кстати, а "Богатыри" на месте?
- На месте.
- Тоже ведь не шаляй-валяй, а произведение искусства.
- В общем-то да, - согласился отец.
- Тоже надо пару гвоздей и - пусть висит, там, у меня за дезкамерой.
- Пожалуйста... Ну, ладно, развлекся маленько, надо заканчивать бухгалтерию.
Просто так дернув струны, отец отставил гитару к стенке и придвинулся к столу, на котором теснились большие, как наши классные журналы, конторские книги, счеты, стопки бумажек, схваченные скрепками, - деловая обстановка завхоза, делающего отчет.
В спальне стрекотала швейная машинка.
Я умылся, выпил стакан молока, улыбнулся маме и, взяв тетрадь с карандашом, юркнул в постель. Тревожно и торжественно, не дыша и боясь хоть чуть ошибиться, я записал стихи про реку, которая разлилась во все стороны, и про Томку, которая уехала вот-вот. Записал и понял, что надо немедленно сочинить стихотворение про драку! Да, да, потому что драка эта была необыкновенной! Мы с друзьями как будто плыли на плоту, легко, играючи, но неожиданно перед нашими носами пучина забурлила и вспучились пороги, чтобы разбить нас и перетопить, но мы устояли и лихо несемся дальше, теперь уже зная, что пороги еще будут!.. Даже не про саму драку хотелось написать, а про то вечернее, трехбогатырское ощущение...
С полчаса я, наверно, мучился, но неприступные богатыри так и не поддались мне. Зато драка получилась настоящая. Вот она:
Пострадал от булок Блин,
Потому что был один,
Ну, а булок было две
Хвать! Блина по голове.
Уж к этим Блинам Борька не подскребется!
И, довольный, я откинулся на подушку.
"СЧ"
Месть!
Хоть ее сразу и не последовало, но потом вся наша жизнь свелась к пугливо-настороженному ожиданию этой мести.
Гараж умер для нас: мехмастерские обнесли таким крепким забором с колючей проволокой поверху (мы подбирались и обследовали его), что ни о каком новом лазе не стоило и заикаться, да и в самом гараже все, видно, посдавали в металлолом - что-то уж очень много там гремели. А тут еще Нинка Куликова укатила в деревню, и нашим привычным вечерним играм не хватило сил перепорхнуть на другое крыльцо, они просто заглохли, как моторы без горючего.
Когда компания сокращается наполовину, жизнь замирает раз в пять. И если бы не Блин со своими прихвостнями, незримо кружившими вокруг двора, мы бы вообще засохли от скуки, а тут скучать особо не приходилось, зная, что тебе в любой миг могут набить морду.
Каждое утро, в постели или за завтраком, я горячо разворачивал возможные встречи с неприятелем: то нас осаждают на крыше, и мы стряхиваем с ветки одного противника за другим; то вдруг окружают на велосипедах посреди улицы, а мы запрыгиваем в кузов проезжающего мимо грузовика и были таковы; то поджидают у дверей магазина, а мы объясняемся с продавцом, и он выпускает нас через черный ход. Но время шло, а мы никого и не встречали и не видели издали, даже Юрку. Может быть, они отступились?.. Хорошо бы! Но в глубине души сидело егозливо-занозистое желание еще схлестнуться с Блинами.
В это утро я проснулся с четким ощущением, что опасности больше нет. Я не стал даже вдумываться в это, нет - и все!.. Потянувшись, я сполз с подушки, достал ногой радиоприемник и большим пальцем нажал клавишу Приемник наполнился нарастающим гудением Нажал другую - гудение растаяло, как будто мимо пролетел самолет Да, самолеты летают! Прачечная гудит! Где-то в песках отдыхает Томка! Дней через десять она будет здесь, и жизнь опять пойдет на всю катушку!.. Садовник! Прятки! Я забиваюсь с Томкой в какую-нибудь дыру, и она нашептывает мне свой дивный секрет!..
- Спорим, что он спит! - раздался Борькин голос.
- Не спорь, не сплю, - отозвался я.
Борька появился с трубкой ватмана под мышкой и с обычной косоротой ухмылкой.
- Вовк, - сказал он, - прочти-ка мне снова твой стих.
- Какой?
- Да не про воронов же!.. Про поединок булок и Блина.
- А-а, этот - пожалуйста! - Я приподнялся и с размашистыми жестами, точно держа в руке сетку с хлебом, прочитал.
- Прекрасно, Гусь!.. Вот тут ты поэт, а не водолаз, который вытаскивает утопленников! - Борька бросил на диван ватман и сел. - Слушай, давай сделаем листовку с этими стихами и приляпаем ее на забор у Юркиных ворот!.. Если сорвут, значит, мымры здесь, а нет - нет. А то как-то противно! Может, они давно плюнули на нас, а мы все, как дураки, с оглядкой да с опаской ходим!.. А так станет ясно.
Я чуть помыслил и ответил:
- По-моему, и так ясно - их нет, чую.
- Мало ли что ты чуешь, надо проверить.
- Ну, давай!
Я вытащил красную и черную тушь, плакатное перо, и, расположившись на диване, Борька принялся делать листовку. В правой половине ватмана он быстро и красиво написал стихи, черной тушью, а в левой, красной тушью, вдруг так похоже изобразил Блина, в плоской кепочке и со ртом до ушей, что я рассмеялся.
- Сойдет? - спросил Борька.
- Еще бы!.. Ну и даешь!
- А ты думал, один ты ферзь, остальные пешки?.. Хочешь, тебя нарисую?
- А сможешь?
- Конечно. Я себя перед зеркалом несколько раз рисовал... Пока тушь сохнет, я тебе такой портретище отгрохаю, что закачаешься!
- У Юрки же алиби - рыбалка, - растерянно напомнил я.
- Для одного бы - алиби, а для четверых - пшик, - рассудил Славка. Двое могли рыбачить, а двое огородничать... Шепнул Юрка, мол, надо отомстить, а те и рады.
В моем уме стремительно пересеивалось все, что Юрка говорил об огороде сразу после рыбалки, за ухой и после ухи, и все больше и больше подозрительности улавливал я в его словах и жестах. В самом деле, если уж Блины решились обчистить склад, значит, руки их набиты, и выпластать какой-то огородишко им ничего не стоило... Теперь мне Блины не казались такими простачками и невольно припомнились Юркины угрозы, которые, выходит, исполняются теперь...
- Мда-а, - протянул я многозначительно. - Складненько.
А Борька хмуро молчал.
Из-за тополей, с той стороны улицы, донесся заполошный девчачий окрик:
- Пальма!.. Пальма, назад...
Опять, наверно, та псина удрала от своих. Ну точно, вон она прыганула в огород из-под крыши, как будто прямо из окна, и торопливо зарыскала в подсолнухах. Тут же появилась девчонка и засновала вдоль забора, зовя и высматривая беглянку. У девчонки торчал над левым ухом тот же голубой бант, и двигалась она красиво - вертко и решительно. Томкиного в ней не было ни капельки, но я вдруг так остро вспомнил ее, что даже испугался за эту девчонку, как за Томку, - не вынес бы черт какую-нибудь бабку из дома и не вспыхнул бы скандал.
Привстав, я крикнул:
- Эй, в калитку и - направо!
Даже не оглянувшись, девчонка заскочила в огород и метнулась было направо, но Борька сбил ее, гаркнув:
- Налево!
- Да направо же! - громче повторил я.
Девчонка резко повернулась, сразу поймала нас взглядом и крикнула:
- Вы что, косые?
- Сама ты косая, а Пальма твоя дура! - сердито поддал Борька, нашедший, на ком выместить, наконец, досаду.
- Сами вы дураки! - пальнула незнакомка.
- Э-э, киска, поосторожней! - предостерег Борька. - Двор-то наш, живо ноги выдернем!
Пальма, будто почуяв неладное, сама подбежала к ней, виновато повиливая хвостом. Девчонка прицепила поводок, выскользнула из калитки и нет, чтобы тотчас улепетнуть, так еще и пригрозила:
- А вы к нам, в наш двор, загляните!
- И что? - спросил Борька.
- Да мы вас отвалтузим как миленьких! - с азартной злостью, сопротивляясь рывкам Пальмы, крикнула она и исчезла под крышей.
Мы со Славкой прыснули. Хоть угрозы относились к нам ко всем, но заработал их, конечно, один Борька. У ног гулко бухнулся земляной комок и рассыпался кляксой, а снизу долетел тот же накаленный голос:
- Эй, храбрецы! Еще получите!
- Во дает! - вскочив, восторгнулся я, но Славка вдруг так дернул меня, что я сел за трубу.
Из гаражного лаза один за другим выбирались рабочие. Топча бурьян, они разбрелись вдоль забора и по команде навалились на него. Подгнившие столбы хрупнули, и забор медленной волной опрокинулся. Мы только охнули, точно он упал на наши спины.
Это был конец гаража.
ДРАКА
Славка, Борька и я возвращались из хлебного магазина. Мы молчали, перевспоминав уже все-все о нашем гараже, только что погребенном под рухнувшим забором... Забор не целиком охватывал склад, ему как бы не хватило рук, и один угол остался свободным. Той зимой, три года назад навалило столько снега, что он сравнял крышу сарая с землей, превратив ее в отличную гору. Мы, конечно, не растерялись и наловчились кататься с этой горы на лыжах, с самого конька, наискосок, через угол и - по огородам. Даже Генка, видя, как лихо мы носимся и в нас никто не стреляет из мехмастерских, отважился однажды. Было ветрено, мело, выло, особенно на коньке. Мы-то уже поднаторели, а Генку, едва он забрался наверх, так хлестнуло, что он не удержался и улетел прямо в яму между забором и сараем. Генка сломал обе лыжи, разбил коленку, зато, помогая ему выбраться из плена, мы обнаружили под снегом гараж, как обнаруживают археологи древние захоронения. Аккуратно раскапывая снежные бугры, мы добрались до кабин и поселились в них, как медведи в берлогах, и с тех пор зимой и летом пропадали тут. И вот все кончилось!..
Но меня прошибала и другая тревога - обыск. Я вдруг понял: он нужен мне, этот ужасный обыск, нужен, чтобы в щепки разлетелись все подозрения, чтобы не висели они надо мной, как тот меч Дамоклеса над одиноким черным королем, чтобы снова пошла легкая и веселая жизнь. И еще почему-то я хотел присутствовать при обыске, чтобы глазами просверлить всех обыскивателей!
У двора, где жили хозяева Пальмы и откуда доносились шлепки по волейбольному мячу и свист, мы перебежали на свою сторону и свернули к воротам. Неожиданно из палисадника, из-за акации, вышли четверо и загородили нам путь.
По моей спине проскочила ледяная молния, свела лопатки так, что я с трудом расправил плечи.
Это был Юрка с приятелями.
Блина я узнал сразу, не потому, что он стоял на полшага впереди остальных, показывая этим свое главарство, а просто потому, что он походил на блин, более меткого прозвища ему нельзя было придумать. Коренастый, голова сдавлена с полюсов, лоб узкий, нос торчал фигой, рот с мясистыми губами - до ушей, которые кругло оттопыривались, как ручки у сахарницы. Даже кепка сидела на нем широкая и плоская. Весь он был так сплюснут, что только, пожалуй, отражение в самоваре имело бы нормальный вид. Ну, блин блином.
Некоторое время мы осматривали друг друга молча. Юрка был злой, Блин улыбался, поочередно ощупывая нас взглядом, и наконец, вроде бы уточняя, сказал:
- Они, значит?
- Они, - подтвердил Юрка. - Только вон того не было, Борьки.
- Кто Борька? - спросил Блин.
- Вроде я, - ответил Борька.
- Ну ты, Боря, иди погуляй. - И вежливым жестом Блин предложил ему все четыре стороны.
- Я не люблю одиночество, - сказал Борька.
- Иди-иди, мы тут поговорим, - торопил его Блин.
- Ничего, я останусь и тоже послушаю. Вдруг что интересное.
- Ага, ну оставайся, - любезно разрешил плоскоголовый. - Итак, товарищи, собрание нашего детского сада считаю открытым. Шик модерн. Слово имеет кто?.. Слово имею я! - Как-то забавно выкидывая ноги в бок и чуть приседая при этом, он подошел к нам вплотную и спросил у Славки: - Ну, что, мымра с булками?
- Ничего, мымра в кепке, - ответил Славка.
- Ха, веселый парень! - Блин усмехнулся, распахнув рот от уха до уха - прямо как из арбуза ломоть выхватили. - Ты мне нравишься, мальчик! Шик модерн!
- А ты мне не очень, - признался Славка, - так что лучше вам убраться подобру-поздорову.
- Но-о, - протянул плоскоголовый.
- Только у меня вопрос есть, - вмешался Борька. - Где ты взял такую хитрую голову, и нормально ли она работает?
- А-а, да они все тут весельчаки! - воскликнул вожак. - Что ж ты меня, Юрок, не предупредил! Я бы гитару взял, спели бы вместе! Бум-ля-ля! Бум! - заголосил он, ударяя по струнам воображаемой гитары.
Шел первый тайм нашей встречи, психологический, и нужно было не подкачать. Славкина и Борькина невозмутимость взбодрили меня, и я сказал:
- Пой-пой! Еще не так запоете, когда вас за огород милиция сцапает!
Блин выпустил воображаемую гитару и, резко дернув ко мне головой, спросил:
- За какой это огород?
- Не представляйся! Юрка нам все выложил! - нахально уличил я, поражаясь своею прытью.
- Врет он, Блин! - испуганно крикнул Юрка. - Ничего я им не рассказывал!.. Ты что, Гусина, брешешь! У нас алиби! Славка вон сам говорил!
Блин, вобрав в плечи и без того бесшеюю голову, повысил, наконец, голос:
- Ну вот что, молодчики, собрание считаю закрытым! Шик модер. Все!.. Где камеры?.. Чтоб здесь были сей момент! Иначе мы вас вот тут, в палисаднике, и похороним, ясно? - Я вдруг подумал, что Блин сейчас вытащит нож, и заранее ужаснулся, но он просто указал на Славку. - Ты, с булками, останешься заложником, остальные - брысь! - за камерами! - Он фыркнул и как будто брызнул на нас водой с пальцев.
Начался второй тайм.
- Кто заложник, я? - спросил удивленный Славка.
- Да.
- Ох, и клоун же ты марсианский, - сказал Славка и даже с сожалением покачал головой.
Блина как будто ошпарило.
- Что? А ну повтори! - потребовал он тихо и грозно, надвинув кепку на глаза. - Повтори!
Противники подтянулись к своему главарю. Напряглись и мы.
- Марсианский клоун, - спокойно повторил Славка.
Блин быстро вскинул руку и щелкнул Славку по носу. Славка вздрогнул, и я увидел, как из-за ворота его рубахи, по шее, хлынул, затопляя лицо, румянец. Славка точным движением, не глядя, повесил сетку с двумя булками хлеба на планку забора и...
Я уже после, детально разбирая драку, восстановил все по порядку.
Освободившись от сетки, Славка цепко схватил Блина за голову и приложился к ней своим чугунным черепом. Блин медленно, точно проткнутая камера, стал оседать и, наконец, закрыв глаза, свалился на бок, головой к забору. Противники опешили только на миг, в следующий миг они уже прыгнули на нас. Один сразу ударил кулаком Славке в лицо. Второй целил в меня, но запнувшись о подставленную Борькой ногу, плюхнулся носом в пыль, и Борька тут же сел на него верхом. Юрка растерянно бегал глазами по сторонам, не зная, бросаться на своих или нет - что-то, видно, мешало ему окончательно предать нас. Меня вдруг разобрала ярость, и, стиснув кулаки, я двинулся на него, шепча: "Ну, скотинка!.." Выставив руки назад, Юрка попятился-попятился и - шурк! - в ворота. Я хотел кинуться следом, но позади кто-то вскрикнул. Я обернулся - тому типу, на земле, Борька скручивал руки за спиной. А Славке приходилось худо. Высокий тощий пацан вертелся вокруг него, сильно и ловко молотя кулаками, но сам увиливая от Славкиных объятий. Я было кинулся на помощь, но в это время у забора шевельнулся плоскоголовый. Он сел, оглядел поле битвы и начал подниматься. Будь я привычен к дракам, я бы расправился с сидящим Блином собственными руками, но ударить человека рукой оказалось свыше моих сил. Я подскочил к забору, сорвал сетку с хлебом и, размахнувшись, трахнул вожака булками по башке. Он опять обмяк и опять упал на бок, точно попав головой в кепку, свалившуюся при первом падении. В этот момент осаждавший Славку ловкач оказался ко мне задом. Долго не раздумывая, я и этого оглушил хлебом. Он пошатнулся и тотчас очутился в Славкиных тисках. Два удара головой по плечам, и этот попрыгунчик был готов - руки его обвисли, как у самодельной куклы. Взвыв от боли, он метнулся к забору и так и покатился по нему, в вертикальном положении, свернул за угол и побежал.
Что бы мы делали с поверженным врагом: добивали бы его или бросили так - неизвестно, только из ворот неожиданно вырвался запыхавшийся Лазорский, в своей неизменной кепке, и загремел на всю улицу:
- Кудыкин, Афонин, что это вы тут, а?.. Чупрыгин, кого ты там душишь, а ну отпусти. - Он оторвал Борьку от его жертвы, поставил на ноги бедного пацана, с разбитым носом, с опухшими губами, и толкнул его в спину. Иди-иди, милый, нечего тут разлеживаться!.. Нам только и не хватает, что кто бы кого убил... Э-э! Э-э! - тревожно затеребил управдом бесчувственного атамана за удобно торчавшее ухо. Блин открыл глаза и сел. - Жив? Слава богу. А ну-ка марш отсюда!
Не знаю, за кого принял Блин Лазорского, но он вдруг сделал в сторону какой-то жабий прыжок, пробежал метра два на четвереньках, потом вскочил и без оглядки чесанул палисадником прочь, оставив дам трофей - свою кепку.
Тут управдом насел на нас.
- Вы что же - уголовщину разводить?
- Это не мы, Степан Ерофеевич, - оказал я. - На нас самих напали.
- Ты мне брось, Кудыкин, - напали!.. Вижу, как напали: целехоньки, а те - вповалку... Бобкин прибегает, наших бьют, кричит! Где? У вторых ворот. Я бегом, старый дурак... Уф, переполошили, черти! - Степан Ерофеевич снял кепку, вытер платком лицо, шею и улыбнулся. - Хорошо хоть, что не вас, а вы побили. Значит, есть кому двор защищать, а то бы совсем хана: огороды рушат, детей бьют... Уф, кто хоть такие? - успокоенно спросил он.
- Да тут одни, - уклончиво ответил я.
- Понятно... Но чтобы больше - ни-ни, слышь, Кудыкин?
- А я-то что?.. Вечно - Кудыкин-Кудыкин!
- Я всем. Слышь, Афонин, чтоб ни-ни!
- Как придется, Степан Ерофеевич, - задиристо ответил Славка, ощупывая скулу.
- Без всяких придется!.. Чупрыгин, и ты, душитель, тоже смотри!.. Ступайте.
Лазорский поднял кепку Блина, отряхнул ее, повесил на заборную планку и, что-то бормоча себе под нос, не спеша двинулся вдоль палисадника, оглядывая ставни, наличники и карнизы.
А мы свернули во двор и точно с чего-то шаткого, ненадежного ступили на верную твердь.
- Заметно? - спросил Славка, показывая на фиолетовый подтек под глазом.
- Маленько, - успокоил я. - Рассосется, зато у Блина, наверно, шишки на всю жизнь. Здорово ты его долбанул, молодец. Цены, Славк, нет твоей голове. Нет, серьезно.
- Да и ты хорош, - сказал Борька. - Смотрю, бац! - одного булками, бац! - другого!
- Ты, Боб, тоже не растерялся, - довольно простучал Славка. - Ехал, как на коньке-горбунке!.. А то, ишь ты, разошлись: камеры им подавай, заложника выбрали!.. Я им дам заложника!
Копившееся в нас торжество прорвалось, наконец, таким безудержным смехом, какого я не помнил до сих пор. Борька так и переломился в поясе и мотался из стороны в сторону, пританцовывая. Славка гоготал почему-то в кулак, а меня то вперед несло, то откидывало назад. Как пьяные, мы добрели до Славкиного крыльца и устало бухнулись на ступеньки, утирая слезы.
Борька вдруг сказал:
- А спорим, что эти мымры будут мстить.
- Мстить? - переспросил я.
- Конечно... Кровь за кровь!
- А что, может быть, - согласился Славка. Да и камеры они так не оставят.
- И камеры, - подхватил Борька, Эх, хорошо бы иметь раздвижные плечи!.. Увидел бы какую мымру раз! - и Гулливер!
- Или бы надувные кулаки, добавил я. Чуть чего - ш-ш-ш! - и вот такие двухпудовки! А ну, подходи!
Славка усмехнулся:
- Ничего, наши кулаки и без надувания не подведут Расчихвостили голубчиков и еще расчихвостим, если поле зут.
- Полезут, - уверил Борька. - Иду на спор!
Мы молчали, окончательно успокаиваясь, а потом рассудили, что если так, если Блины в самом деле начнут мстить, то наша вражда надолго и всерьез, поэтому спасение одно: всегда держаться вместе, кулаком, и - ни черт, ни дьявол не страшен. А вернется из лагеря Генка, нас будет тоже четверо. Пусть Генка не ахти какой боец, но в нем есть уверенность, тихая, но упрямая, а что толку от Юрки-горлодера: орал-орал, а прижало - утек жаловаться, хотя стой-стой, не жаловаться он утек, а чужими руками спасать своих бандюг: он же видел, что Блин контужен, что второй - на земле, вот и кинулся, а будь каюк нам - сам бы добавил, гаденыш! Нет, Генка по сравнению с ним - золото! А уж четверо на четверо - посмотрим, чья возьмет!.. Я хотел было спросить, кто же у нас будет главным, раз там есть атаман, но понял, что спрашивать не надо - они наверняка скажут: ты, а я чувствовал, что Славка тут первее. И это, признаться, задевало меня за живое.
Вечером мы ни во что не играли, да и девчонки, словно уловив нашу тревогу, не появлялись на улице. В наступавших сумерках мы прохаживались туда-сюда, приглядываясь и прислушиваясь, нет ли где чего подозрительного.
Теперь, когда восторг драки поулегся, я обнаружил в нашей победе много случайностей: случайно Блин не знал о бронебойности Славкиной головы, случайно второй противник запнулся о Борькину ногу, случайно удрал Юрка, случайно под рукой оказались булки хлеба, случайно... - да все случайно. А если бы не эти случайности?.. Я понял, что усомнился в нашем превосходстве, и мне стало так не по нутру, как будто драка еще только готовилась. Скверно! Уж в себя-то надо верить!.. И чтобы сбиться с этого кислого настроения, я остановился против ворот, за которыми мы днем дрались, и запальчиво предложил:
- Айда в палисадник!.. Кто же нас во дворе тронет?.. Если уж засада, то - там!.. Идемте!
Страшно желая, чтобы друзья задержали меня, не пустили, я все-таки толкнул себя к воротам, совершенно уверенный, что сейчас меня тюкнут чем-нибудь по голове или дадут для начала здоровенного пинка, - если подкарауливают, то крадутся нам параллельно, как зеркальное отражение, а не сидят на месте, так что я попаду в самые лапы. На миг застыв и заперев дыхание, я сжал кулаки и, словно в звериную пасть, прыгнул в темный проем, с разворотом дергая локтями, чтобы отшвырнуть навалившегося врага...
Но никто не навалилися, и все было тихо.
Какое-то время мы стояли неподвижно, свыкаясь с темнотой и безопасностью, потом Славка ощупал забор и шепнул:
- Кепки нету... А засветло была.
- Взял, значит, - заметил я. - И опять смылся... Где же, Боб, твоя месть, проспорил?
Борька ответил:
- Во-первых, не моя, во-вторых, вы не спорили, а в-третьих, Блин еще не опомнился... Разве после двух таких ударов сразу опомнишься!
Тихонько рассмеявшись - не случайно поколотили мы их, нет, не случайно! - мы осторожно двинулись вдоль окон. В палисадник выходили только спальни. Одни окна были уже прикрыты ставнями, другие задернуты шторами и чуть теплились далеким кухонным светом, но большинство было распахнуто настежь, и из комнат, пропитанных подводно-голубым свечением, лились манящие звуки невидимых телевизоров.
Везде ощущался покой.
Я вдруг вспомнил устало-довольную физиономию Степана Ерофеевича, когда он говорил, мол, хорошо, что есть кому защищать наш двор. Сейчас мы и в самом деле походили на трех былинных богатырей, обходящих свои границы. Славка - Илья Муромец, понятно, с булавой-головой. Борька хитрый и ловкий Алеша Попович, а я - Добрыня Никитич. Конечно, я далеко еще не Добрыня, но... Я улыбнулся и оперся на Славкино плечо.
Когда мы снова вышли во двор, Борька выпалил:
- Понял - они нас по одному будут ловить!
- А что, это мысль, - задумчиво согласился Славка.
- Только зря она, Боб, явилась тебе, вздохнул я.
- Почему? - спросил Борька.
- Потому что ловлю, начнут с тебя ты же на отшибе.
- Хм!
- Может, проводить?
Борька еще раз хмыкнул, сунул руки в карман и, беспечно засвистев, отбыл в свой край. Алеша Попович!.. То исчезая, то вновь появляясь, он спокойно пересекал световые аквариумы, а мы следили за ним, готовые кинуться на помощь", если он вдруг метнется, как пойманная на крючок рыбина.
Но никто не вспугнул нашего друга - не посмел.
- Разлилась река во все стороны, - загадочно проговорил я. - Ну, Муромец, бай-бай!.. Сегодня мы заработали свой сладкий сон, как ты думаешь, а?
Славка неожиданно сгреб меня и давай ломать, мягко, по-телячьи, бодая в грудь. Я хлопнул его по тугой спинище, и, рассмеявшись, мы расстались.
Мне было слишком хорошо, чтобы тотчас идти домой, тем более, что я уже знал: дома порядок, не обыскивали. После работы я расспросил отца о жуликах, признавшись, что слышал о них от дяди Ильи. Отец невольно поморщился, но сказал, что жуликов будут, естественно, судить и что на складе у него была ревизия, однако ничего страшного не обнаружила.
Прислонившись к двери, я глянул на звезды, на тополя, на белую тети Шурину кошку, сидевшую на крыше сеней, и остановил взгляд на темном Томкином крыльце, куда и стремился, беря этот космический разбег. Неужели она только сегодня уехала?.. Да, утром. Сегодня утром уплыл мой парус. А ведь столько уже прошло!.. Со мной вдруг сделалось что-то таинственно-неладное: я прямо почувствовал какое-то шевеление в мозгах и, пораженный, прошептал:
Ты уехала вот-вот,
А мне кажется, что год.
Ужас!.. Голова моя, как электронно-вычислительная машина, сама выдавала стихи!.. Что же это такое?
Радостный, я ворвался в квартиру.
Отец сидел в кухне и играл свой любимый романс "Калитка". Не знаю, умел ли он толком играть на гитаре, но кроме этого романса да "Марша Наполеона" - каскада мощных аккордов - я от него ничего не слышал, да он и редко брал гитару, поэтому-то она месяцами и пылилась на дезкамере. Увидев меня и чуть заметно покосившись на будильник, отец забренчал громче и запел:
Отвори потихоньку калитку
И войди ты неслышно, как тень...
Я подмаршировал к нему, вытянулся и, козырнув, доложил:
- Товарищ Кудыкин, ваш сын явился вовремя!
- Браво, сынище! - Отец приглушил струны и погладил гриф. - Музыка ведь, а не шаляй-валяй!.. Разумно ли совать ее куда попало, а, Вов?
- Конечно нет... Да и вообще красивая штука. Вбить гвоздь да повесить... Мама вон обещала мне котенка, я его буду дрессировать под гитару, как Генка своего Короля Морга под баян. Не слышал, как он поет, Король Морг?.. У-у.
- Что ж, пробуй... Кстати, я что-то не видел на дезкамере стареньких шахмат.
Я рано или поздно ожидал этого, поэтому, не моргнув, ответил:
- У Борьки. Давал сеанс... Кстати, а "Богатыри" на месте?
- На месте.
- Тоже ведь не шаляй-валяй, а произведение искусства.
- В общем-то да, - согласился отец.
- Тоже надо пару гвоздей и - пусть висит, там, у меня за дезкамерой.
- Пожалуйста... Ну, ладно, развлекся маленько, надо заканчивать бухгалтерию.
Просто так дернув струны, отец отставил гитару к стенке и придвинулся к столу, на котором теснились большие, как наши классные журналы, конторские книги, счеты, стопки бумажек, схваченные скрепками, - деловая обстановка завхоза, делающего отчет.
В спальне стрекотала швейная машинка.
Я умылся, выпил стакан молока, улыбнулся маме и, взяв тетрадь с карандашом, юркнул в постель. Тревожно и торжественно, не дыша и боясь хоть чуть ошибиться, я записал стихи про реку, которая разлилась во все стороны, и про Томку, которая уехала вот-вот. Записал и понял, что надо немедленно сочинить стихотворение про драку! Да, да, потому что драка эта была необыкновенной! Мы с друзьями как будто плыли на плоту, легко, играючи, но неожиданно перед нашими носами пучина забурлила и вспучились пороги, чтобы разбить нас и перетопить, но мы устояли и лихо несемся дальше, теперь уже зная, что пороги еще будут!.. Даже не про саму драку хотелось написать, а про то вечернее, трехбогатырское ощущение...
С полчаса я, наверно, мучился, но неприступные богатыри так и не поддались мне. Зато драка получилась настоящая. Вот она:
Пострадал от булок Блин,
Потому что был один,
Ну, а булок было две
Хвать! Блина по голове.
Уж к этим Блинам Борька не подскребется!
И, довольный, я откинулся на подушку.
"СЧ"
Месть!
Хоть ее сразу и не последовало, но потом вся наша жизнь свелась к пугливо-настороженному ожиданию этой мести.
Гараж умер для нас: мехмастерские обнесли таким крепким забором с колючей проволокой поверху (мы подбирались и обследовали его), что ни о каком новом лазе не стоило и заикаться, да и в самом гараже все, видно, посдавали в металлолом - что-то уж очень много там гремели. А тут еще Нинка Куликова укатила в деревню, и нашим привычным вечерним играм не хватило сил перепорхнуть на другое крыльцо, они просто заглохли, как моторы без горючего.
Когда компания сокращается наполовину, жизнь замирает раз в пять. И если бы не Блин со своими прихвостнями, незримо кружившими вокруг двора, мы бы вообще засохли от скуки, а тут скучать особо не приходилось, зная, что тебе в любой миг могут набить морду.
Каждое утро, в постели или за завтраком, я горячо разворачивал возможные встречи с неприятелем: то нас осаждают на крыше, и мы стряхиваем с ветки одного противника за другим; то вдруг окружают на велосипедах посреди улицы, а мы запрыгиваем в кузов проезжающего мимо грузовика и были таковы; то поджидают у дверей магазина, а мы объясняемся с продавцом, и он выпускает нас через черный ход. Но время шло, а мы никого и не встречали и не видели издали, даже Юрку. Может быть, они отступились?.. Хорошо бы! Но в глубине души сидело егозливо-занозистое желание еще схлестнуться с Блинами.
В это утро я проснулся с четким ощущением, что опасности больше нет. Я не стал даже вдумываться в это, нет - и все!.. Потянувшись, я сполз с подушки, достал ногой радиоприемник и большим пальцем нажал клавишу Приемник наполнился нарастающим гудением Нажал другую - гудение растаяло, как будто мимо пролетел самолет Да, самолеты летают! Прачечная гудит! Где-то в песках отдыхает Томка! Дней через десять она будет здесь, и жизнь опять пойдет на всю катушку!.. Садовник! Прятки! Я забиваюсь с Томкой в какую-нибудь дыру, и она нашептывает мне свой дивный секрет!..
- Спорим, что он спит! - раздался Борькин голос.
- Не спорь, не сплю, - отозвался я.
Борька появился с трубкой ватмана под мышкой и с обычной косоротой ухмылкой.
- Вовк, - сказал он, - прочти-ка мне снова твой стих.
- Какой?
- Да не про воронов же!.. Про поединок булок и Блина.
- А-а, этот - пожалуйста! - Я приподнялся и с размашистыми жестами, точно держа в руке сетку с хлебом, прочитал.
- Прекрасно, Гусь!.. Вот тут ты поэт, а не водолаз, который вытаскивает утопленников! - Борька бросил на диван ватман и сел. - Слушай, давай сделаем листовку с этими стихами и приляпаем ее на забор у Юркиных ворот!.. Если сорвут, значит, мымры здесь, а нет - нет. А то как-то противно! Может, они давно плюнули на нас, а мы все, как дураки, с оглядкой да с опаской ходим!.. А так станет ясно.
Я чуть помыслил и ответил:
- По-моему, и так ясно - их нет, чую.
- Мало ли что ты чуешь, надо проверить.
- Ну, давай!
Я вытащил красную и черную тушь, плакатное перо, и, расположившись на диване, Борька принялся делать листовку. В правой половине ватмана он быстро и красиво написал стихи, черной тушью, а в левой, красной тушью, вдруг так похоже изобразил Блина, в плоской кепочке и со ртом до ушей, что я рассмеялся.
- Сойдет? - спросил Борька.
- Еще бы!.. Ну и даешь!
- А ты думал, один ты ферзь, остальные пешки?.. Хочешь, тебя нарисую?
- А сможешь?
- Конечно. Я себя перед зеркалом несколько раз рисовал... Пока тушь сохнет, я тебе такой портретище отгрохаю, что закачаешься!