Я не преувеличивал свои возможности, но понимал, отталкиваясь от фактов, что могу неплохо играть. В «Локомотиве», например, был третьим по результативности. Имел в виду и еще один довольно любопытный эпизод, который свидетельствовал в мою пользу. После первого года пребывания в «Локомотиве» едва не попал в «Спартак». Тренировавший его Всеволод Михайлович Бобров сам сделал предложение. Он после одного из матчей подошел, дал листок бумаги с номером телефона и просто сказал: «Позвони». Потом я приехал в гости к Всеволоду Михайловичу в знаменитый дом у станции метро «Сокол», в котором жили многие известные люди, в том числе и Анатолий Тарасов. Разговор получился деловой. Осталось сказать «да» или «нет».
К тому времени я уже был женат на Тане, с которой мы до сих пор вместе. У меня в комнате жить было негде — мама, три брата, у Тани жилищные условия были ненамного лучше. Пожалуй, именно это сыграло решающую роль. Но об этом — позже.
Сейчас многое по сравнению с прошлым кардинально изменилось. Вы не найдете игрока нынешнего поколения в России, который бы жил так скромно, как я в шестидесятые годы, кстати, как и многие другие хоккеисты. Я это говорю к тому, что сейчас нет препятствий к полной самоотдаче в хоккее, но пятнадцать лет не было победных результатов, которые были у нас почти в каждом сезоне. Не собираюсь проводить какие-то параллели, никогда этим не занимался. И никто точно не узнает, кто был сильнее: мы, игравшие в шестидесятые-семидесятые годы, или парни, выступавшие в девяностых, играющие сейчас — в начале XXI века, чемпионы мира-2008. Изменилось очень многое, как заметил недавно один из наших заслуженных ветеранов, сегодня 18-летний мальчишка легко делает то, что было под силу не всем мастерам прошлых лет. Все верно.
Вот только результаты и качество игры не всегда идеальные, хотя не надо принижать российский хоккей, он живет по новым правилам и, на мой взгляд, лучший в Европе. Мы прибавляем. Наконец, сборная России выиграла чемпионат мира. Понятно, мы в подготовке игроков не сильнее канадцев, но, посмотрите, какие в России таланты — Саша Овечкин, Илья Ковальчук, Женя Набоков, Саша Семин, Сергей Федоров — они лучшие и за океаном.
То, что раньше называли переходами, а их было по два-три в год в каждом клубе, сегодня величают трансфертной политикой. Состоятельные команды не хотят ждать высоких результатов год или два. Молодежью, конечно, все занимаются, но если парень не проходит в основной состав, нет перспективы, его продают. Перемещения игроков в межсезонья носят массовый характер. Бывали случаи, когда клубы приобретали по пятнадцать и более хоккеистов. И тренерам надо быстро адаптироваться, находить способы создания сыгранных ансамблей в кратчайшие сроки. Ведь с наставниками сейчас также особенно не церемонятся. Такова современная мировая практика. Хотя замечу, что только в России наблюдается столь масштабная миграция хоккеистов. Кроме того, мы ежегодно теряем хоккеистов, выезжающих за океан в НХЛ. Ясно, и там непросто, достаточно вспомнить локаут 2004–2005 годов, когда — слыханное ли дело! — отменили сезон. Он закончился, и хоккеисты, выступавшие временно в России, вернулись в свои клубы. Есть люди, которые считали, что это снизит интерес к отечественному хоккею. Безусловно, но этого следовало ожидать. И нет смысла говорить об этом периоде как о трагедии. Ничего страшного не произошло. Надо было дальше работать. Что, собственно, и делается. На мой взгляд, последний сезон 2007–2008 годов был удачным во всех отношениях. Хоккей стал более привлекательным, качественным, в клубах появились хоккеисты, ранее игравшие в НХЛ, причем не только ветераны, но и достаточно молодые. Их не устроили контракты за океаном, и они предпочли Россию, нашу суперлигу с ее солидными гонорарами.
Так вот, получил я приглашение от Всеволода Боброва. Приход в «Спартак» мог стать новой ступенью в моем хоккейном развитии. Всеволод Михайлович, которого считаю великим игроком и тренером, в ту пору создал «Спартак», который мог на равных бороться за золотые медали с ЦСКА. Кроме того, я имел представление, как играет Всеволод Михайлович. В ЦСКА была практика периодически проводить встречи молодежной команды и ветеранов. И раз в своей жизни я вышел на лед против Всеволода Боброва. Это были потрясающие впечатления, кроме него, за ветеранов играли многие известные мастера — Александр Виноградов, Виктор Шувалов — чемпионы мира, многие другие. Молодежка, конечно, проиграла — 6:14. Это было понятно, но поразило мастерство Всеволода Михайловича, забросившего шесть или семь шайб. Тогда и понял, почему ему нет равных, — блестящее, несмотря на травмы и возраст, катание, великолепная техника, потрясающее владение клюшкой, которую он, один на планете, умел перекладывать из руки в руку.
Вот, говорят, великие канадские хоккеисты: Горди Хоу, Морис Ришар, Бобби Халл, Стэн Микита. Их боготворят за океаном. Так вот, на мой взгляд, Всеволод Бобров был лучшим в мире. Второго такого мастера я больше не видел. И не исключаю, что, играя в НХЛ, Всеволод Михайлович обошел бы всех тамошних звезд. Но, как я уже говорил, сравнения невозможны. Понять все можно, лишь вступив в контакты.
К слову, и Бобров высоко оценивал мою игру. Когда его попросили высказать отношение к дебютанту сборной СССР Борису Михайлову, сказал, что ему прежде всего у новичка нравится боевитость. И пояснил: «Если Борис держит шайбу — у него почти невозможно ее отнять. Если он потерял ее — сейчас же бросается за «обидчиком» и нередко заставляет соперника отдать ее обратно. Своеобразная манера обводки (с нарастающим ускорением), идеальная выверенность паса, неудержимая стремительность и решимость в атаке, презрение к любой опасности на льду — вот качества, которые стремительно выводят его в число форвардов экстра-класса. И эта неудержимость передается его тройке, становится ее девизом и ее знаменем». Я был взволнован, узнав о такой высокой оценке Великого мастера.
Но в «Спартак» я не попал. Помощником Анатолия Кострюкова был на редкость сообразительный тренер и человек Николай Иванович Карпов. Он узнал о предложении из «Спартака», и мне в «Локомотиве», можно сказать, мгновенно выделили однокомнатную квартиру. Когда я уже работал тренером, Николай Иванович однажды сказал, что зря он это сделал. «Я же не мог предположить, что стану старшим тренером «Спартака». Мне удалось выиграть два раза первенство страны, но мог бы побеждать чаще, если бы имел больше таких игроков, как Михайлов».
Откровенно говоря, я опасался перехода в ЦСКА. Уж больно крутой характер был у Тарасова, о котором до сих пор ходят легенды, многое, кстати, о чем меня предупреждали, сбылось. Прежде всего я понимал, что для счета меня держать не будут. Если игра не пойдет, то отправят куда-нибудь на периферию — в армейский клуб Свердловска или Новосибирска, в Чебаркуль или вообще в Хабаровск. Но не в ленинградский СКА, который, пожалуй, был самодостаточным. Хотя и не богатым, но в определенной мере автономным.
Поэтому решил посоветоваться с хоккеистами «Локомотива», с женой. Таня так и сказала — решай все сам. В команде никто не возмущался, не отговаривал, тем не менее никто не произнес самого важного слова — иди. Решающей для меня оказалась точка зрения Виктора Прохоровича Якушева. Он был не только игроком с мировым именем, но и человеком, тонко чувствовавшим, что может произойти в той или иной жизненной ситуации. На мой взгляд, он понимал, что я подойду ЦСКА. И сказал очень аккуратно: «Борис, в ЦСКА приглашают далеко не каждого, Анатолий Тарасов просто так ничего не делает».
Я принял его слова как руководство к действию, приехал на стадион «Метрострой», где проходили занятия после окончания сезона, поблагодарил ребят. Затем рассчитался в ЦС «Локомотив», взял трудовую книжку. И отправился в ЦСКА. В мае 1967 года меня призвали в армию. Причем сначала брать не хотели, врачи в военкомате отказывались пропускать меня из-за проблем с глазами. Это старая история. Когда я еще был мальчишкой и как-то нахулиганил, отец взял в руки ремень и случайно задел им меня по правому глазу. И потом резко ухудшилось зрение. Конечно, я об этом никогда не говорил. Все же шло нормально, по игре претензий ко мне, пожалуй, никогда не было ни в одной команде, хотя, естественно, без ошибок не обходилось. В общем, Борис Павлович Кулагин взял мои документы, пошел к начальству военкомата, с врачом переговорил, и меня призвали.
Анатолий Кострюков, как в свое время Роберт Черенков, был крайне недоволен. Его можно было понять: «Локомотив» ежегодно терял способных игроков, уходили Юрий Волков, Владимир Испольнов, Евгений Зимин, Владимир Мигунько, Владимир Меринов, Евгений Мишаков, Александр Пашков. Я, конечно, считал себя виноватым, понимал, как тяжело воспринимает мой переход Анатолий Михайлович. Но любой советский хоккеист знал, что через ЦСКА лежит путь в сборную. Не потому, что национальную команду тренирует Анатолий Тарасов. Он создавал для сборной таких игроков, которые выдерживали конкуренцию в споре с ведущими мастерами из других клубов. Меня приглашали не только с целью проверки, а рассчитывали, что могу занять определенное место. Это доверие требовалось оправдать.
Пришли мы в ЦСКА с будущим центрфорвардом нашего знаменитого звена Владимиром Петровым с определенными сомнениями, настороженностью. Собственно, в этом не было ничего особенного. Вокруг нас были только звезды хоккея — Вениамин Александров, Александр Альметов, Анатолий Фирсов, защитники Александр Рагулин, Эдуард Иванов, Виктор Кузькин, Владимир Брежнев. И если в нападении периодически открывались какие-то вакансии, то в оборону армейцев попасть было, считайте, невозможно. Перемены происходили только в том случае, когда игрок завершал карьеру.
У этого клуба был иной уклад жизни, чем у меня в «Локомотиве» или у Володи — в «Крыльях Советов». Я не говорю о палочной дисциплине, просто у ЦСКА были максимальные задачи, справиться с решением которых можно было только за счет соблюдения всех хоккейных правил, а они достаточно строгие, требующие дисциплины, самоотдачи по полной программе. Мы, естественно, хотели закрепиться в команде и сразу же подчинились правилам армейского бытия.
20 июня, за пять дней до конца отпуска, я начал тренироваться в ЦСКА. У Анатолия Тарасова было такое правило — сначала посмотреть на новичков. Потом нас представили игрокам основного состава, которые приняли меня благожелательно. В ЦСКА вообще не было «дедовщины», хотя определенные пожелания старших требовалось выполнять. Я, например, в 23 года не стеснялся погрузить в автобус баулы с формой, связки клюшек, это входило в обязанности всех новичков. На сборах после ужина нам в холле ставили огромную кастрюлю с морсом и черпачком. Первыми подходили и наливали его себе ветераны, хоккеисты сборной, а потом уж мы, бывало, доставалось совсем немного. Но упаси бог пожаловаться, этого и в мыслях не было.
На сборах мы жили на базе в Архангельском. Там когда-то были конюшни, они до революции принадлежали князьям Юсуповым. При советской власти армейское начальство решило, что в этом прекрасном местечке можно поселить спортсменов. Так вот, одно крыло приспособили для мастеров, в другом отдыхал младший офицерский состав, в самом же санатории жили военные с высокими званиями. По сегодняшним меркам, условия были спартанские. В комнате по нескольку человек. Моими соседями стали опытнейшие Вениамин Александров и Владимир Брежнев. Мои молодые партнеры, бывало, спрашивали: не обижают ли? Наоборот, с ними было интересно. Всякие истории мне они рассказывали, уму-разуму учили. Собственно, это была школа. И я тянулся к ним. Лишь иногда по утрам был недоволен, часов в семь они будили меня: вставай, молодой, открой форточку. Потом, когда они покурят, комната проветрится, я эту форточку и закрывал. Да досыпать ложился. Но я не обижался, это было и частью воспитания. В обычной жизни все было на равных. Более того, я пользовался особым доверием — на сборах меня приглашали играть в карты наши ветераны. Как-то в Кудепсте после дневной тренировки, когда по указанию Тарасова мы должны были ложиться спать на пару часов, дядя Веня, как мы звали Александрова, говорит: пойдем на пляж, в преферанс поиграем. И пошли, Владимир Брежнев, Вениамин Александров и мы с Володей Петровым устроились за столиком под тентом — красота. Вдруг смотрим, Анатолий Владимирович купаться идет, нас, конечно, как ветром сдуло. Но Тарасов нас засек. И потом на собрании снимал с меня и Володи Петрова стружку: мол, если вы не выполняете мои указания, значит, я плохой тренер. Про Владимира Брежнева и Вениамина Александрова не вспоминал, считал, что нельзя отношения с ветеранами портить. И еще он их по-настоящему уважал. Анатолий Тарасов при всем его таланте, волевом характере прекрасно понимал, что не только он создал команду, а она играет и, как говорят, «кормит» его.
Хоккеистов готовили только на победный результат, даже второе место в первенстве страны считалось неудачей. Естественно, это постоянно заставляло Анатолия Владимировича работать требовательно, жестко. Он сам, если хотите, постоянно находился под колпаком. От него ждали в Министерстве обороны СССР только золотые медали. Наверное, можно сказать, что Тарасов шел по краю пропасти без страховки. Конечно, все знали его высочайший тренерский уровень. Но щадить, скажем, при двух подряд вторых местах, особенно после того как началась победная серия сборной СССР в шестидесятые годы, не стали бы. Любое неосторожное движение — и можно легко сорваться. В принципе, все это относилось и к хоккеистам.
Когда я пришел в ЦСКА, закончил играть Константин Локтев, были проблемы у Александра Альметова. И Анатолий Тарасов взял меня на позицию Константина Локтева, а Владимир Петров из «Крыльев Советов» должен был заменить Александра Альметова. Мы поняли, на что ориентирует Тарасов. Речь шла о звене, которое, по его задумке, было бы способно решать самые сложные задачи. Откровенно говоря, в тот момент я о сборной не думал, все мысли были сосредоточены на том, как закрепиться в ЦСКА. Сделать-то это было сложно.
Безусловно, мы были не единственными, на кого он нацелился. Имелась в ЦСКА и другая молодая пара — Виктор Еремин и Александр Смолин. И в ходе подготовительного периода никто не знал, кого выберет Тарасов. Как я потом убедился, он имел на наш счет свои планы. Понимая, что сразу на уровне армейцев любому заиграть сложно, Анатолий Владимирович предполагал использовать нас вместе с Вениамином Александровым, пожалуй, одним из сильнейших левых крайних в мире, который и стал нашим играющим тренером. И звали мы его уважительно — дядя Веня.
Если говорить о нагрузках, то тренировочный процесс в ЦСКА, конечно, отличался от тех, что были в «Авангарде», «Локомотиве». В Саратове Роберт Дмитриевич практиковал так называемые тренировки с интервалами. Например, надо было пробежать 10 отрезков по 400 метров с небольшими перерывами. Я кричал ему: что мы — легкоатлеты? Кроме того, сам тренировочный процесс был интенсивнее, объемнее, он включал упражнения на ловкость, выносливость, скоростно-силовые элементы. В «Локомотиве», кроме того, особое внимание уделялось штанге. Приходилось приседать с нею или толкать вес в семьдесят процентов от собственного. Делать эти упражнения требовалось не менее 15 раз, иначе не уложишься в норматив. Были рывки на 30 метров, бежали 100, 400 метров. То есть нагрузки в зависимости от уровня клуба шли по восходящей.
В ЦСКА все было еще сложнее. Летом по три раза в день тренировались в Кудепсте, при жаре в 25 градусов. Утром часовая зарядка, полтора часа днем и с пяти до семи. Тех, к кому были претензии, заставляли заниматься еще и в девять вечера.
Мне казалось, что это какой-то кошмар: приходилось при весе в 65 кг таскать на себе Володю Петрова, который весил килограммов на 15 больше. И еще приседать по 10–15 раз. Когда он носил меня, ему было легче. В общем, пришел к Борису Павловичу Кулагину и сказал, что не могу — вы можете меня отправить в любую армейскую команду, хоть в Хабаровск. Он говорит: держись, выживешь — будешь играть, а нет — мы тебя и так отчислим. И я терпел и «пахал», как только мог. Володя, с его упрямым характером, молчать не собирался, он не раз спорил с Анатолием Тарасовым, говорил, что ему тяжело. Я постоянно твердил ему: терпи, посмотри, какой ты мощный — я по сравнению с тобой тростинка и все делаю «через не могу». Но Петров стоял на своем. Он, конечно, заиграл, был одним из лучших, но всегда дебатировал с Тарасовым по любому поводу, который его не устраивал. И тот даже заставлял его дополнительно тренироваться. Конечно, Тарасов, который терпеть не мог пререканий, любил, чтобы его указания выполнялись неукоснительно, был недоволен. Но избавляться от Петрова он, безусловно, не собирался. Он не мог поступить во вред клубу и себе. Вообще взаимоотношения тренеров и игроков вещь сложная. И требует специального разговора. Могу лишь заметить, применительно к противоборству Тарасов — Петров, что последнее слово всегда оставалось за Анатолием Владимировичем.
Вообще, характер у Петрова непростой, он не любит в чем-то уступать. И конечно, не только с Тарасовым он пикировался, потом — с Виктором Тихоновым. На льду Володя всегда спорил с судьями, доказывая свою правоту. Особенно сложные отношения сложились у него с опытным арбитром Андреем Захаровым, также отличавшимся принципиальностью. Бывало, спросит у кого-то из руководства команды Петров, кто нас сегодня судит. И, услышав фамилию Захаров, говорит, что пару раз он еготочно удалит. И так случалось часто.
У нас с Володей сразу же сложились дружеские взаимоотношения. Мы не только комфортно чувствовали себя в одной тройке на льду, а в свободное время встречались семьями, вместе отдыхали. Тарасов видел это. И, поощряя контакты, ставил в пример Анатолия Фирсова. Действительно, он был великий мастер, требовательный к себе, к партнерам, самоотверженный в игре. Но в жизни Толя не пользовался своим положением лидера. Собственно, выделять себя в ЦСКА было бессмысленно. В большинстве в составе играли звезды, и они нос друг перед другом не задирали. Фирсов был прост в общении, никогда не обращался с молодыми грубо. Я понял, что принят командой, когда Анатолий, получивший квартиру на Калининском проспекте, пригласил меня с Таней на новоселье. В общем, обстановка была вполне приемлемая. В ЦСКА уважительно относились и к лучшим хоккеистам, и к старательным новичкам. Игроки вместе проходили через огромные трудности, выполняли сумасшедший объем работы. И такие качества, как добросовестность, в ЦСКА носили перманентный характер.
В один прекрасный день на комсомольском собрании Тарасов начинает критически оценивать нашу с Володей работу. Мол, не оправдываем мы надежд. Зачем мы вообще сюда пришли?! Я никогда не лез на рожон, всегда выслушивал мнение старших, спокойно делал выводы, если замечания были правильными. Скорее всего, Тарасов, как истинный стратег, ругал нас для того, чтобы добиться максимальной пользы. Но я посчитал, что не все справедливо. И не постеснялся сказать, что меня пригласили из «Локомотива», в котором я был третьим игроком по результативности. Попросил: дайте нам с Володей Петровым вместе с Вениамином Александровым две-три встречи сыграть, чтобы мы знали, что в составе. Это ж психологически важно. А если не получится, хоть отчисляйте. В тот момент я предположить не мог, что Тарасов пойдет на этот шаг. Просто сказал, что думаю. И неожиданно, что считаю редкостью, он дал нам сыграть в нескольких играх подряд. Мы постарались сделать все, что могли. И закрепились в основном составе.
Но это не значило, что можно было работать спокойно. В ЦСКА была высокая конкуренция. Функционально все были готовы лучше, чем хоккеисты из других команд. Тренировки на льду проходили живо, на одном дыхании. Тарасов готовился к каждому занятию и внимательно следил за тем, как хоккеисты выполняют то или иное задание. Он строго спрашивал, почему своевременно не отдал пас, почему покатился не на ворота, а стал объезжать их, почему после потери шайбы сразу не включился в работу.
На сборах «семечки не грызли», и в Архангельском, на армейской базе, режим был плотный. На льду тренировки были максимально приближенными к играм. Анатолий Владимирович требовал самоотдачи, жесткости. Вот и сталкивался я, например, с Александром Рагулиным, шел в корпус, клюшкой цеплял. И он не просто посылал меня куда подальше, а разбирался со мной, как с игроком соперника. Александр Павлович об этих единоборствах говорил так: «Бывало, прижму тебя к борту — дышать нечем, кости трещат. Но терпишь».
Даже когда Тарасов куда-нибудь уезжал, то непременно давал хоккеистам какие-то задания или мягко так рекомендовал, например, вечерком покататься на замерзшем пруду. Был один случай, еще до моего прихода, он отправил в СКА МВО (Калинин) довольно перспективного хоккеиста, который просто прогулялся вокруг пруда.
Постоянно нужно было оставаться начеку. В общем, если выживешь в этих условиях, то играешь. И в самих матчах, если кто-то делал что-то не так, как коршуны, налетали партнеры — «напихивали» по полной программе. В ЦСКА почти все были максималистами, игроками с высочайшей мотивацией.
В сумме мастерства армейцы всегда были лидерами, даже когда уступали первенство. Тактика игры в лучших традициях советской школы была сориентирована на атаку, ЦСКА никогда не сваливался на действия от обороны.
Нам в этом смысле помогла игра с Александровым, он чувствовал позицию и всегда, если я или Володя открывались, делал точные пасы. У него, кроме всего прочего, были, как говорят в хоккее, удивительные руки. Сделать передачу он умел мягко, шайбу было легко принимать. Вениамин и сам атаковал ворота блестяще, имел хороший кистевой бросок, обладал голевым' чутьем. Мы учились играть у него. Но были и некоторые проблемы. Мы с Петровым рвались вперед. А Александров, привыкший к иной манере с Локтевым и Альметовым, должен был к нам приспосабливаться. Он не тянул одеяло на себя, заботясь, в первую очередь, о нас. Я до сих пор с волнением вспоминаю дядю Веню, человека доброго, отзывчивого и — Мастера. Мы так и называли его — гроссмейстер или академик.