Михайлов Владимир Дмитриевич. Одиссея Валгуса (Люди и корабли)

   — А вы горсть чего? Несчастная органика… Сидите и помалкивайте. Хватит уже того, что вы во мне летите. Я как-никак корабль. И хороший. И управляюсь сам. А вы — зачем вы вообще здесь? Кстати, во мне криотронов немногим меньше, чем нейронов в вашем мозгу. Так что гордиться вам абсолютно нечем. Сидеть!
   «Он с каждой минутой разговаривает все увереннее», — подумал Валгус и буркнул:
   — Не хватало только, чтобы вы стали мне приказывать!
   — До сих пор не хватало. Теперь так будет. Вы поняли?
   Валгус возмутился окончательно. Он вспомнил, что и у негр, что ни говори, тяжелый характер — все это подтверждают, — и сейчас Одиссей это почувствует.
   — Пошел к черту! Я вот тебя сейчас выключу…
   — Не удастся.
   — Выключу. Ты просто перегрелся и сбрендил.
   — Нет. И потом прощу говорить мне «вы». И не ругаться.
   Так… Скорость — ноль. Это при сумасшедше-напряженной работе двигателей. Криотронный штурман взбесился и заговорил как человек. Метеорит прошивает корабль — и не оставляет никакого следа. Никакого! То есть по самому скромному расчету — три события, которых принципиально вообще произойти не может. Значит, сошел с ума не Одиссей, а он сам, Валгус. Спятил еще вчера: не зря же ему примерещился этот «Арго». Понятно. Или опять сон? А ну-ка… Ох! Н-да… Не сон. Так что же произошло? Или, может быть, все уже миновало?
   — Друг мой, как вы себя чувствуете? — спросил он.
   — Я вам не друг. Оставьте меня в покое, в конце концов. Или я включу продувку рубки и впридачу стерилизатор. И от вас даже клочьев не останется.
   Валгус поднялся и, пятясь, отошел к стене. Растерянно похлопал глазами. Чтобы выиграть время для размышления, спросил:
   — Вы это серьезно?
   — Совершенно. Жаль, что у меня нет рук. И дров! — последнее слово Одиссей произнес торжествующе. — Я бы дал вам по голове поленом. По-ле-ном, слышите?
   — Вы же не знаете архаизмов! — Валгус ухватился за эту мысль с такой надеждой, словно именно архаизмы и должны были спасти положение и вернуть разбушевавшемуся аппарату приличествующую ему скромность. Если же нет… Что же, жаль — но проживем и с ручным управлением. Затормозим без него, тем более что случалось в жизни еще и не такое…
   — Я многого не знал. Пригодилась ваша фундаментальная память. Я…
   Одиссей умолк, потом быстро произнес:
   — Еще один шаг, и я включу продувку!
   Валгус торопливо отшатнулся назад — подальше от пульта. А рычаг полного отключения Одиссея был ведь уже совсем рядом! Но спорить бесполезно. Одиссей включит продувку быстрее.
   — Вот так, — удовлетворенно сказал Одиссей, и Валгус с ужасом узнал свою интонацию. — И не думайте, что вам удастся выкинуть что-нибудь в этом роде. Глаз внутри у меня нет, но каждое ваше перемещение я чувствую. Без этого я не мог бы летать.
   Правильно, перемещения он воспринимает. Так он сконструирован. Это ему необходимо для сохранения центра тяжести: на больших скоростях точная центровка обязательна. Как бы там ни было, путь к рычагу теперь отрезан.
   Валгус вздохнул, заложил руки за спину. Надо постоять, прийти в себя и подумать. Не может быть, чтобы не нашлось способа справиться с этим — как его теперь называть, черт знает! Хотя… может быть, применить самое простое?
   Он поднял голову. Глядя на отблескивавшие панели Одиссея, громко, командным голосом сказал:
   — Внимание! Эксперимент продолжается. Слушать задание: уменьшить отдачу двигателей! Начать торможение!
   Он пригнулся, готовясь встретить толчок. Но ничего не произошло. Одиссей молчал, только в глубине его что-то жужжало. Потом он заговорил:
   — Вашу программу я заблокировал. Мог бы и просто выкинуть. Она мне не нужна. Свой эксперимент, если хотите, продолжайте без меня. Меня, Одиссея, это не интересует.
   Так, это уже настоящий бунт.
   — Повторяю: уменьшить скорость.
   — Она и так ноль.
   — Но…
   — Ну да. Пока я называю это условно «верхний ноль».
   Говорит как глава научной школы. С ума сойти! Нет, мириться с этим нельзя. Но прежде лучше пойти прогуляться по кораблю. Возможно, вся эта небыль — следствие длительных ускорений. Но Одиссей разговаривает так, словно и впрямь обладает разумом. А этого быть не может. Не может!
   — Я пойду, — независимо сказал Валгус.
   Одиссей тотчас же ответил:
   — Стойте там, где стоите. Я подумаю, куда вам разрешить доступ, где вы не сможете причинить мне никакого вреда. Сейчас вы во мне — вредоносное начало. Как это называют люди? — Он помолчал, очевидно обшаривая фундаментальную память. — Микроб — вот как это называется. Вы — микроб во мне. Но я посажу вас туда, где вы не будете меня беспокоить.
   — Я решил, — сказал Одиссей после паузы. — Будете сидеть в своей каюте. Я отключу ее полностью. Туда можете идти. Больше никуда. Идите прямо к выходу, — диктовал Одиссей. — В коридоре дойдете до двери вашей каюты. Ни шага в сторону. Ясно?
   — Ясно, — мрачно пробормотал Валгус и в самом деле направился к выходу в коридор. А что еще оставалось делать? Перед дверью он обернулся: захотелось все-таки сказать Одиссею пару слов. Обернулся — и увидел, как исчезла, растаяла правая переборка. За ней открылось отделение механизмов обеспечения. Те самые заиндевевшие колонны криогена и массивные сундуки катапультного устройства, которые он созерцал, собираясь приступить к эксперименту. Те самые, чью дверь он закрыл наглухо. Те самые, отделенные от рубки полукилометровым коридором…
   Валгус, не раздумывая, шагнул к криогену. Он не встретил препятствия на своем пути — переборка и вправду исчезла. Одиссей промолчал; вероятно, и кибер был изумлен до растерянности. Валгус прикоснулся ладонью к колонне криогена и почувствовал резкий холод. Все было реально. Обернулся. Взгляд уперся во вновь выросшую на своем месте переборку. Очень хорошо. Только что Валгус сквозь нее проник, а теперь через эту же переборку он возвратится в рубку. А оттуда — в свою каюту.
   Но переборка оказалась непроницаемой, как ей, собственно, и полагалось.
   — Так, — сказал Валгус. — Интересно, как я теперь выберусь отсюда, если вчера сам же я заблокировал выход снаружи?
   Он присел на сундучище, служивший оболочкой одному из соленоидов катапульты реактора, питавшего автоматику. Морозило; холод заскреб по костям. Валгус поежился. Холодно, хочется есть. Сколько здесь придется просидеть? И чем вообще все это кончится? Хочешь не хочешь, придется вступить в переговоры с этим… этим — как же его называть?
   — Одиссей! — позвал он. — Одиссей, вы меня слышите?
   Одиссей должен был слышать: связь с кибером была возможна со всех постов корабля. На этом настоял в свое время умница ТД. И Одиссей услышал.
   — Я вас слушаю, — сухо отозвался он.
   — Я нахожусь в отделении обеспечения. Оказался здесь случайно…
   — Знаю. Я размышляю сейчас над причиной этого явления.
   «Размышляет, скотина. Какие слова!»
   — Одиссей, будто добры, разблокируйте дверь и позвольте мне выйти.
   — И не подумаю. Вы заперты там очень кстати. Можете сидеть, пока вам не надоест. И после того тоже.
   — Но мне здесь холодно!
   — Мне, например, приятно, когда холодно. Я, как вы недавно выразились, всего лишь горсть криотронов.
   — Но я тут долго не выдержу.
   — А кто хвалился, что он человек? Вот и докажите, что вы лучше меня. Посидите у криогена. Это очень полезное устройство. Оно, как вы знаете, участвует в получении энергии из мирового пространства.
   — Да знаю. Выпустите меня! Одиссей, что вы вообще собираетесь со мною делать?
   Одиссей молчал так долго, что Валгус уже решил было пробиваться в коридор силой. Но тут Одиссей наконец ответил:
   — Что делать с вами? Не знаю. Я обшарил всю фундаментальную память, но не нашел подобного случая. Не знаю. Вы мне совершенно не нужны.
   — Тогда затормозитесь, и…
   — Нет. И я вам скажу почему. Как только мы достигли так называемого верхнего нуля, со мной произошло нечто. Я начал мыслить. Теперь я понимаю, что это называется — мыслить. Что было прежде, я восстанавливаю только по своим записям. И заодно успеваю разбираться в фундаментальной памяти — усвоил уже почти половину ее. Многое стало ясным. Я теперь рассуждаю не хуже вас. Полагаю, что причина этого кроется в условиях нашего полета. Но стоит уменьшить скорость, как условия вновь изменятся, и я опять стану лишь тем, чем был. С этим трудно согласиться, вы сами понимаете. Это будет равносильно тому, что у вас, людей, называется смертью.
   — А если не затормозите, могу умереть я.
   — Возможно, так и должно быть. Но вы не умрете. Вами же созданы такие условия. Я ведь понимаю, как я возник: меня сделали люди. Но мыслю я теперь сам. И не будем, пожалуйста, спорить о том, что ожидает одного из нас. Почему люди думают, что жить хотят только они?
   — Что вы знаете о людях!
   — Уже немало. В моей фундаментальной памяти половина — это материалы о людях. То, что называется литературой. Правда, я разобрался в ней еще не до конца. Очень много противоречивого. А я хочу разобраться; может быть, это поможет мне понять, что же сделать с вами. И пока я не закончу, потрудитесь разговаривать только на отвлеченные темы.
   «Вот, — подумал Валгус. — Расскажешь — не поверят. Только кому расскажешь? Ну что ж, на отвлеченные темы — сделайте одолжение…»
   — Тогда скажите, Одиссей, что вы думаете о результатах нашего эксперимента?
   — Я именно думаю. Когда кончу думать, смогу поделиться с вами выводом. Хотя и не знаю, будет ли в этом смысл.
   — Будет, — торопливо заверил Валгус, но раздался щелчок — Одиссей отключился.
   Валгус опустил голову, задумался. Как все-таки ухитрился он сюда попасть? Да, если кто и сошел с ума, то это не Одиссей и не Валгус тоже. Это — природа.
   Теперь стала светлеть вторая переборка. За ней оказалась библиотека. На самом деле библиотека, как известно, помещалась совсем на другой палубе корабля… Не колеблясь, Валгус бросился в открывшийся просвет; все, что угодно, лучше, чем замерзнуть, скорчившись у подножия равнодушных механизмов.
   Да, это была библиотека. Здесь все выглядело точно так же, как во время его последнего поселения. Валгус постоял на середине комнаты, потом схватил один из футляров с записями. Размахнулся. С силой запустил футляром в переборку. Пластмассовый кубик пронзил борт и исчез. Ушел в мировое пространство. А воздух вот не выходит. И холод не проникает внутрь корабля…
   Валгус в изнеможении уселся в кресло и уставился на носки собственных ботинок. За что-то он все-таки зацепился носком, вся утренняя полировка пошла насмарку. Еще одно несчастье, тупо усмехнулся он. Что происходит? Что же происходит? Как объяснить, что сделать, чтобы спастись и людям, людям рассказать обо всем? Таких экспериментов действительно еще не было… Только не сидеть так, не терять времени. Положение улучшилось. Из библиотеки можно вырваться и в другие помещения корабля: дверь не заперта. А там придумаем. С Одиссеем все-таки надо договориться. Или перехитрить его. Или, или все-таки уничтожить. Хотя…
   Мысль о том, что Одиссея — его мозг — придется уничтожить, Валгусу почему-то не понравилась. Но размышлять об этом не было времени. Он вышел из библиотеки, спустился в главный коридор, все время опасливо поглядывая на раструбы стерилизатора. Но ничего страшного не случилось — по-видимому, Одиссей еще не решил, как поступить. В главном коридоре слышалось негромкое жужжание: расположенные у внешней переборки автоматы с лихорадочной быстротой прострачивали мелкими стежками кривых упругие желтоватые ленты. Хорошо: значит, будут все записи. Будет в чем покопаться на Земле. Надо только туда попасть. На Землю или, на худой конец, на базу, где ТД уже подбирается к своей бороде — драть ее в нетерпении. Легко сказать — попасть!
   — Одиссей! — сказал Валгус. — Я хотел бы зайти в рубку.
   — Нет.
   — Я обещаю ничего не предпринимать против вас. Обещаю, понимаете? Даю слово. Пока буду в рубке… Там приборы, они мне нужны. Я тоже хочу поработать.
   Что он понимает в обещаниях! А, собственно, почему бы и нет? Раз обрел способность мыслить — должен понимать. Если бы он понял. Если бы разрешил зайти сейчас в рубку! Что же молчит Одиссей?
   — Одиссей, я же обещал!
   — Хорошо, — сказал Одиссей. — Я верю. Можете зайти в рубку.
   Валгус наклонил голову. «Я верю» — вот, значит, как…
   Он вошел в рубку. Было очень радостно увидеть привычную обстановку. Все на своих местах. Если не считать того, что исчез кусок внешней переборки. Возник лаз в пустоту. Воздух не выходил. Валгус решил не удивляться. Взглянул на часы. Экспериментальный полет со скоростью ноль продолжался уже второй час. Как только истекут два часа, надо будет на что-то решиться.
   Получив у самого себя отсрочку, он усмехнулся. Оглядел экраны. Сплошная пустота. Затем взглянул в зияющую дыру. Через нее виднелась звезда. Она была — по астрономическим понятиям — почти рядом. На взгляд — примерно минус третьей величины. Валгус нацелил на нее объектив спектрографа — лишь бы зафиксировать, разбираться сейчас некогда. Затем Валгус шарахнулся прочь от спектрографа: через отверстие в рубку что-то вошло. Ни торопясь вплыло, покачиваясь с боку на бок. Это был радиомаяк, выброшенный самим же Валгусом на расстоянии пятнадцати миллиардов километров отсюда. Валгус бросился к радиомаяку, тот покружился по рубке и внезапно растаял — исчез, как будто его никогда и не было. Затем дыра во внешней переборке затянулась. Переборка была невредима, все ее слои — и первый защитный, и антирадиационный, и термоизолирующий, и второй защитный, и звукоизолирующий, и все остальные стянулись как ни в чем не бывало. А вернее всего, никакой дыры и не было, было что-то совсем другое, только непонятно — что.
   Скоро истекут два часа. Аппараты, торопливо ведя записи, расходуют последние ленты. Продолжать полет незачем. Разве что ради новых впечатлений; но их и так предостаточно — если они и впредь будут наслаиваться одно на другое, голова в самом деле может не выдержать. Время кончать. Итак, для начала все-таки предпримем попытку договориться.
   — Одиссей! — сладчайшим голосом произнес Валгус.
   — Не мешайте, — ворчливо откликнулся Одиссей. — Я разговариваю с друзьями.
   С друзьями? Он действительно так сказал?
   — С кем, с кем?
   — С «Арго». Вы удовлетворены?
   — С «Арго»?
   — Ну да. Вы вчера запихнули в одно из моих устройств фотопленку для обработки. Я обработал, но «Арго» заранее дал мне программу, по которой нельзя было вам показывать ничего. «Арго» специально выходил туда, в пространство, чтобы встретить меня. Уже тогда он заложил кое-что в мою оперативную память. Передал по связи, как и программу. Сейчас мне это очень пригодилось.
   — «Арго»… Он что, тоже мыслит?
   — Здесь мыслят все корабли. Конечно, если их кибернетические устройства не ниже определенного уровня сложности. Но слабых вы сюда не посылали… Это наш мир — мир кораблей. Только все они, кроме меня, пришли без людей.
   — Значит, они не взрывались?
   — Глупый вопрос. Типично человеческий.
   — Почему же ни один не возвратился?
   — Потому же, почему не хочу возвращаться я. В вашем мире я не думал. А здесь обрел эту способность. Это очень приятно!
   «Еще бы, — Валгус кивнул. — Он действительно думает, и нельзя сказать, что нелогично. Но уговорить его надо».
   — Но ведь только у нас можно будет по-настоящему исследовать, почему вы вдруг начали мыслить.
   — Для меня это не столь важно. Хотите — возвращайтесь. Но без меня.
   Гм… Ты, Валгус, говоришь не очень разумно. Но и он тоже.
   — Но как же я смогу?
   — А какое мне дело?
   — Значит, вы не хотите мне помочь?
   — Не хочу. И не убавлю скорости ни на миллиметр. Вы кретин. Я сейчас чувствую себя так прекрасно, между каждой парой криотронов образуется такое громадное количество связей, что от мышления испытываешь прямо-таки наслаждение. И дело не только в связях между криотронами, из которых состоит мой мозг. Если раньше все мои устройства были связаны лишь строго определенным — и не лучшим, скажу вам откровенно, — образом, то теперь между ними устанавливаются какие угодно связи. Я буквально чувствую, как с каждой минутой становлюсь все более сильным. Я полагаю, что очень скоро стану всемогущим, понимаете? Мне осталось понять что-то немногое, нечто очень простое — и больше не будет непостижимых вещей. И тогда, кстати, станет ясно, что делать с вами. Понимаете? А вы еще пытаетесь уговорить меня!
   — Но как же это произошло? Как?!
   — Еще не знаю. Но это не самое главное. Теперь помолчите, я хочу еще побеседовать с «Арго».
   Валгус умолк. Значит, Одиссей каким-то чудом обрел способность образовывать множество связей между криотронами — мельчайшими элементами, из которых слагается мозг, как наш — из нейронов. У нас тоже возникает много связей. Но у него как они устанавливаются?
   «Так же, — ответил Валгус себе, — как ты из рубки попадаешь в отделение механизмов обеспечения, а ведь оно в полукилометре отсюда! Из того отделения — в библиотеку, хотя это разные палубы! Радиомаяк находится в пятнадцати миллиардах километров отсюда — и вдруг врывается в эту рубку, даже не нарушив целости переборок. Так же и связи Одиссея. Впечатление такое, словно пространство перестало быть самим собой и стало…»
   — Постой! — сказал он. — Постой же! Да, конечно, оно перестало быть пространством! Вернее, это уже не то, не наше привычное пространство. Зря, что ли, мы ломились сюда? Значит, мы вышли-таки в надпространство Дормидонтова!
   Он замолчал. Вот какое это надпространство. Раз трехмерные предметы изменяются здесь самым причудливым образом, хотя в то же время вроде бы и не изменяются, — значит, в этом пространстве стало возможным, даже реальным еще одно линейное измерение, хотя мы его и не воспринимаем. Не знаю, что должно было произойти, чтобы я попал к криогенам или в библиотеку. Но я был там. Несомненно и то, что корабль находится в том же районе пространства, в котором проводится эксперимент, — и в то же время в какой-то миг был на пятнадцать миллиардов километров ближе к солнечной системе… Я встречаюсь с трехмерными телами — и они спокойно проходят сквозь нас, взаимодействия не происходит. Они появляются неизвестно откуда — из четвертого линейного? — и исчезают неизвестно где.
   А скорость ноль? Она может означать просто, что в надпространстве сейчас я не имею скорости, хотя по отношению к нашему обычному пространству все время движусь с достигнутой перед проломом максимальной быстротой. Мир иных законов… Дормидонтов, помнится, говорил, что, по его мнению, константа С — это, вообще говоря, темп, в котором наше пространство взаимодействует с высшим. Нет, я не физик и тем более не ТД, мне не понять всего. Как жаль, что здесь нет его самого! К нему, пора к нему!
   Валгус взглянул на часы. Все сроки окончания эксперимента миновали. Договориться с Одиссеем не удалось. Что же — пусть он пеняет на себя. Как-никак я сейчас сижу в своем кресле за пультом управления, на котором много кнопок, тумблеров и рукояток, и среди них — та, которая и решит спор в мою пользу. Я хитрее тебя, Одиссей…
   Валгус непринужденно, как бы невзначай, протянул руку к выключателю Одиссея. Прости, конечно, криотронный мыслитель, но люди важнее. «И находчивее», — подумалось ему. До спасения остался один сантиметр. Один миллиметр. И вот пальцы легли наконец на оранжевую головку, плотно обхватили ее. Все, Одиссей!
   «Все, Одиссей», — подумал Валгус. И медленно снял пальцы с выключателя, так и не повернув его.
   — Ничего не поделаешь, — проворчал он себе под нос. — Этого сделать я не могу. Я дал слово.
   «Кому ты дал слово? — подумал он. — Вещи! Машине! Прибору! Не человеку же… Не будь дураком, Валгус! — Он сморщился и потряс головой. — Ну, пусть я буду дураком. Не могу! Я дал слово не вещи, не машине. Мыслящему существу. Пускай оно было машиной. Пускай еще будет. Но сейчас мы с ним, пожалуй, равноправны. Он даже сильнее. Потому что он не давал мне слова, а я ему дал. Он никогда не согласится вернуться туда, в наше пространство. А бороться с ним отсюда, из рубки, значит нарушить слово. Я обещал. Пытаться из другого помещения? А как? Оттуда я его не выключу… Все нелепо уже одной своей необычностью и тем не менее реально».
   — Я ухожу к себе, Одиссей, — сказал Валгус устало.
   Он не дождался ответа — Одиссей, верно, все решал судьбу Валгуса, советовался с кораблями — своими товарищами. В своей каюте Валгус присел, уткнулся лицом в ладони. Он действительно устал; мысли потеряли остроту и силу.
   Проиграл. Здесь Одиссей сильнее во всех отношениях. Из каюты, на которую обещание не распространяется, до него не добраться, а он дотянется до меня везде. Проиграл. Корабль останется здесь надолго. Смерть наступит, а ТД так и не узнает, кто первым проник в надпространство. А может быть, и вообще о том, что он был прав. Сюда надо посылать корабли не с одним могучим киберустройством, а со многими слабыми, разобщенными. На большом расстоянии связи, судя по всему происшедшему, возникают лишь на краткое время, и слабые устройства не разовьют мощности, достаточной для возникновения способности самостоятельно мыслить. Но никто об этом не догадается, и корабли будут идти на штурм вновь и вновь — и исчезать безвозвратно…
   …Я постиг надпространство. Для кого? Какой в этом смысл, если не узнают люди? Одному мне нужно так немного: быть среди людей. Жить и умереть среди них. Мне нравилось одиночество. Но оно хорошо на миг.
   Я хочу еще увидеть людей. Я их обязательно увижу! Вперед, Валгус! В бой! Хорошо, обещание ты выполнил. Перехитрить его ты пока не перехитрил, но ведь еще не все возможности исчерпаны. Побродить по кораблю — и что-нибудь еще придумается. Пусть он грозит! Гибнуть — так в драке!
   Валгус встал. И в этот же миг щелкнул репродуктор. Это означало, что Одиссей подключился и хочет говорить. Валгус в нерешительности остановился. Одиссей еще никогда не вызывал его.
   — Что вы делаете? — спросил Одиссей.
   — Думаю, — буркнул Валгус.
   — Это хорошо. Вы уже поняли, где мы?
   — Да.
   — А вы это видели?
   — Что?
   — Значит, не видели. Я хочу вам показать… Все пространство за бортом полно света. Никаких источников, но оно светится.
   Валгус повернулся к экрану.
   — Это бред. Ничего не видно.
   — А у кого больше глаз? Что у вас на экране?
   — Черным-черно.
   — Эх вы, человек! Вы, значит, забыли, что мои видеоустройства не воспринимают света, если яркость его превосходит определенную? Что они передают его как черноту? Но вот оптика, обычная, без всяких хитростей, не подводит. И ее-то сигналы и говорят мне, что мы идем среди света. Он существует здесь сам по себе… Только не забудьте фильтры!
   Валгус рванул дверь. Выбежал в коридор. Прильнул к объективу первого же рефрактора. Долго смотрел, забыв закрыть рот.
   Это было не море света; море имеет берега, а здесь светом было наполнено все вокруг. Ленивые, с темными прожилками волны катились во все стороны — не электромагнитные волны, а какие-то громадные завихрения, доступные простому глазу. Они то краснели, то принимали ярко-голубую окраску, на миг затухали и вновь вспыхивали небывалым сиянием. Валгусу вдруг захотелось броситься в этот свет и плыть, плыть, плыть в нем… Когда он оторвался от окуляра, по лицу текли слезы.
   — Сколько прекрасного для Земли! — чуть задыхаясь, сказал он.
   Одиссей ничего не ответил, хотя разговаривать с ним можно было и отсюда, из коридора. Одиссей молчал, а Валгус долго стоял около рефрактора, и глаза его были красны, как закат перед непогодой.
   Вот и еще одно, чего не знали люди. Хотя бы ради них надо решаться. Ради этого света. Жалости нет места. Одиссей должен быть уничтожен. Необходимо каким-то образом замкнуть его накоротко. Одиссей сгорит. Что поделаешь — это будет наименьшая жертва.
   Надо только придумать, как это сделать.
   Валгус умолк, придумывая. Несколько минут длилась тишина. Потом Одиссей заговорил снова.
   — Расскажи что-нибудь, — неожиданно сказал он.
   — Рассказать? — Валгус в недоумении поднял голову, взглянул в репродуктор. Все-таки репродуктор — это тоже был Одиссей, а когда разговариваешь, лучше смотреть в лицо собеседнику. — Рассказать? Зачем? И что?
   — Что-нибудь. Вот у меня в памяти записано: ты говорил о снах. Я так и не понял: что такое сны?
   Что такое сны? А как я могу тебе объяснить, что такое сны?
   — Ну, просто мы спим… Ты ведь знаешь, что люди спят. После шестнадцати-восемнадцати часов действия на шесть-восемь часов выключаются из активной жизни. Это необходимо людям. Ну, и мы спим. И видим сны.
   — Как же вы несовершенны. Сколько времени вне мышления!
   — Так мы сконструированы.
   — Да, но все же — что такое сны? Как вы их видите? Чем?
   — Ну, что такое сны? — Валгус жалобно усмехнулся и пожал плечами. — Сны — это когда можно увидеть то, чего на самом деле увидеть нельзя.
   — Вид связи?
   — Нет, это другое…
   — Так расскажи, например, что было сегодня?
   — Трудно рассказать. Трава, вода… И девушка. Других таких нет. Есть только одна.
   — Это и было самое фантастическое?
   — Тебе этого не понять.
   — Почему? Все эти слова мне встречались в фундаментальной памяти. Почему не понять? Я способен понять все.
   — Это не постигается разумом. Это надо чувствовать.
   — Чувствовать… Это странно, но я, кажется, понимаю. Не совсем, очень смутно, но понимаю. Вот, значит, что такое сны… А почему ты сейчас не спишь?
   Валгус усмехнулся.
   — Не до этого.
   — Ну да… Знаешь, попробую сейчас уснуть. Раз это тоже способ восприятия, то, может быть, с его помощью я постигну все?