Страница:
– Мы отвлекаемся, – сказал Говор. – Значит, объяснить, где именно с вами произошло это, вы не в состоянии?
Рогов покачал головой.
– Надо повторить этот рейс, – сказал Серегин. – Рогов, вы пошли бы снова по этой многоступенчатой трассе? Без вас мы не восстановим всего. – Рогов, подумайте! – сказал Говор.
– Пожалуй, я пойду, – ответил пилот.
– Хорошо, хорошо, – сказал Говор. – Но это позже. Вы же понимаете, Серегин: такая экспедиция даже в самом лучшем случае может рассчитывать примерно на один шанс из ста тысяч. Готов спорить, что они облучились – а я уверен, что они облучились чем-то, – не на основной трассе. Вернее всего, было даже не одно облучение. Комплекс их. Сочетание. И вот это сочетание произвело то действие, которое мы пытаемся… Нет, полет – это потом. А в первую очередь мы должны установить, что же за изменения произошли в организме Рогова. Для этого мы его исследуем. Фундаментальнейшим образом исследуем. Тогда нам станет ясно, что именно мы должны искать. Реконструкция обстоятельств будет нелегким делом, но это уже, так сказать, техническая задача. А исследование Рогова – первоочередная. Что скажете, Рогов?
– А полеты?
– Будут и полеты. Потом. Не понимаю, что вы за человек: вам сказали, что вы бессмертны, а вы хоть бы удивились, что ли.
Рогов улыбнулся.
– Нелегко нарушать законы природы, – сказал он. – И я никогда не любил выделяться. Поэтому мне не очень верится.
– Поверится, – сказал Говор. – Скажите, а что вы будете делать со своим бессмертием?
– Наверное, у меня теперь хватит времени, чтобы обдумать это, – сказал Рогов.
– Обдумывайте. Сейчас мы поместим вас в уютное местечко, где будут все условия для этого. Тишина, покой, уход… Вы, Рогов, скажу без преувеличения, сейчас самый дорогой для мира человек. Вы и представить себе не можете всей своей ценности…
– Откровенно говоря, – сказал Рогов, – я чувствую себя немного кроликом.
Говор мгновение помолчал.
– Иногда все мы попадаем в такое положение, – успокоительно сказал он затем. – Не бойтесь, вам не придется ждать долго, вы и соскучиться не успеете! – Он обнял поднявшегося Рогова за плечи. – Идите, друг мой. Серегин вас проводит. Готовьтесь: исследовать вас будем безжалостно, а это утомительный процесс. Хлеб кролика – он горький, друг мой, горький.
– Ну да, – сказал Рогов. – Я понимаю.
В голосе его не чувствовалось энтузиазма. Говор подозрительно посмотрел на него.
– Я надеюсь, вы не допустите никаких глупостей? Не сбежите, например? Хотя что я говорю. У пилотов всегда высоко развито чувство ответственности перед остальными людьми, иначе они не могли бы летать… Да, так что вас не устраивает?
– Да нет, – сказал Рогов и переступил с ноги на ногу. – Разве что… Я ведь был на испытательном полигоне, стажировался. В город приехал только что. Не успел даже оглядеться. Здесь многое изменилось.
– Ну, это естественно. Даже я замечаю изменения, а ведь я куда моложе… М-да. Итак, вы хотите пpoгyляться по городу. Серегин, как вы думаете?
– Лучше потом, – сказал Серегин.
– Безусловно. Может быть, Рогов, вы потерпите?
– Как прикажете, – сказал Рогов.
– Ну и чудесно! – Говор несколько мгновений смотрел на пилота. – Хотя знаете что? Идите. Погуляйте час-полтора. Сейчас половина девятого? Ну, до половины одиннадцатого. Только ведите себя хорошо! – Он повернулся к Серегину и, не стесняясь пилота, пояснил: – На прогулке он успокоится, а если просидит это время в ожидании, то станет излишне нервничать. А мы пока что успеем приготовиться к обзорному анализу. – Он снова повернулся к Рогову. – Только не опаздывайте.
Рогов кивнул.
– Я, пожалуй, съезжу только на космодром, – сказал он. – Хочется поглядеть на машины.
– Ну что ж, раз это вам нравится… В половине одиннадцатого!
Рогов кивнул еще раз. Он подошел к двери. Створки, щелкнув, поехали в стороны. Постояв секунду, Рогов решительно шагнул и оказался в коридоре. Створки мягко сомкнулись за ним.
Рогов покачал головой.
– Надо повторить этот рейс, – сказал Серегин. – Рогов, вы пошли бы снова по этой многоступенчатой трассе? Без вас мы не восстановим всего. – Рогов, подумайте! – сказал Говор.
– Пожалуй, я пойду, – ответил пилот.
– Хорошо, хорошо, – сказал Говор. – Но это позже. Вы же понимаете, Серегин: такая экспедиция даже в самом лучшем случае может рассчитывать примерно на один шанс из ста тысяч. Готов спорить, что они облучились – а я уверен, что они облучились чем-то, – не на основной трассе. Вернее всего, было даже не одно облучение. Комплекс их. Сочетание. И вот это сочетание произвело то действие, которое мы пытаемся… Нет, полет – это потом. А в первую очередь мы должны установить, что же за изменения произошли в организме Рогова. Для этого мы его исследуем. Фундаментальнейшим образом исследуем. Тогда нам станет ясно, что именно мы должны искать. Реконструкция обстоятельств будет нелегким делом, но это уже, так сказать, техническая задача. А исследование Рогова – первоочередная. Что скажете, Рогов?
– А полеты?
– Будут и полеты. Потом. Не понимаю, что вы за человек: вам сказали, что вы бессмертны, а вы хоть бы удивились, что ли.
Рогов улыбнулся.
– Нелегко нарушать законы природы, – сказал он. – И я никогда не любил выделяться. Поэтому мне не очень верится.
– Поверится, – сказал Говор. – Скажите, а что вы будете делать со своим бессмертием?
– Наверное, у меня теперь хватит времени, чтобы обдумать это, – сказал Рогов.
– Обдумывайте. Сейчас мы поместим вас в уютное местечко, где будут все условия для этого. Тишина, покой, уход… Вы, Рогов, скажу без преувеличения, сейчас самый дорогой для мира человек. Вы и представить себе не можете всей своей ценности…
– Откровенно говоря, – сказал Рогов, – я чувствую себя немного кроликом.
Говор мгновение помолчал.
– Иногда все мы попадаем в такое положение, – успокоительно сказал он затем. – Не бойтесь, вам не придется ждать долго, вы и соскучиться не успеете! – Он обнял поднявшегося Рогова за плечи. – Идите, друг мой. Серегин вас проводит. Готовьтесь: исследовать вас будем безжалостно, а это утомительный процесс. Хлеб кролика – он горький, друг мой, горький.
– Ну да, – сказал Рогов. – Я понимаю.
В голосе его не чувствовалось энтузиазма. Говор подозрительно посмотрел на него.
– Я надеюсь, вы не допустите никаких глупостей? Не сбежите, например? Хотя что я говорю. У пилотов всегда высоко развито чувство ответственности перед остальными людьми, иначе они не могли бы летать… Да, так что вас не устраивает?
– Да нет, – сказал Рогов и переступил с ноги на ногу. – Разве что… Я ведь был на испытательном полигоне, стажировался. В город приехал только что. Не успел даже оглядеться. Здесь многое изменилось.
– Ну, это естественно. Даже я замечаю изменения, а ведь я куда моложе… М-да. Итак, вы хотите пpoгyляться по городу. Серегин, как вы думаете?
– Лучше потом, – сказал Серегин.
– Безусловно. Может быть, Рогов, вы потерпите?
– Как прикажете, – сказал Рогов.
– Ну и чудесно! – Говор несколько мгновений смотрел на пилота. – Хотя знаете что? Идите. Погуляйте час-полтора. Сейчас половина девятого? Ну, до половины одиннадцатого. Только ведите себя хорошо! – Он повернулся к Серегину и, не стесняясь пилота, пояснил: – На прогулке он успокоится, а если просидит это время в ожидании, то станет излишне нервничать. А мы пока что успеем приготовиться к обзорному анализу. – Он снова повернулся к Рогову. – Только не опаздывайте.
Рогов кивнул.
– Я, пожалуй, съезжу только на космодром, – сказал он. – Хочется поглядеть на машины.
– Ну что ж, раз это вам нравится… В половине одиннадцатого!
Рогов кивнул еще раз. Он подошел к двери. Створки, щелкнув, поехали в стороны. Постояв секунду, Рогов решительно шагнул и оказался в коридоре. Створки мягко сомкнулись за ним.
6
Говор задумчиво проводил взглядом высокую фигуру пилота. Когда дверь бесшумно встала на место, он усмехнулся и покачал головой:
– Все-таки мы до старости остаемся детьми. А, Серегин? Знаете, мне очень хочется догнать его и никуда не отпускать от себя. Словно ребенок, который боится выпустить из рук новую игрушку… Смешно? – Он помолчал. – А наш пилот, кажется, начал понимать. Вы видели, как осторожно он выходил? Боялся, чтобы его не задело дверью. Как же, бессмертие – не шутка…
– Пилот экстра-класса, – сказал Серегин. – Но что это значит? Ничего. Тут надо быть человеком экстра-класса.
– Вовсе нет. Экстра-класс – это нечто исключительное. А ведь бессмертие – биологическое бессмертие – не может быть исключительным явлением. Оно должно принадлежать всем – или никому. Массовое, как прививка оспы, – прививка от смерти. Иначе оно сразу же превратится в награду. А этого произойти не должно.
– Потому что награду не всегда получает достойный?
– Дело даже не в этом. Ведь есть уже другое бессмертие – в человеческой памяти. И оно, как правило, приходит, если заслужено. А вот человек прожил двести с лишним лет, и кто знает о нем? Мы, специалисты, и то узнали случайно.
– Мне кажется, вы начинаете жалеть…
– Жалеть? Нет. Но я боюсь. Представьте себе миллиарды, десятки миллиардов людей, все Большое Человечество, которое, как Рогов нынче, боится выйти в дверь! – Он поднял плечи и развел руки, изображая растерявшееся человечество, затем фыркнул: – Ну говорите!
– Разве вы не думали о подобном, когда начинали работать?
Говор отмахнулся:
– Ну да, ну да. Я работал: это была величественная научная проблема, огромная задача. Но, откровенно говоря, я не думал, что она решится так скоро. Разные вещи: решать абстрактную проблему – или вдруг оказаться перед неизбежностью практического применения.
– Что же, – сказал Серегин. – Еще не поздно. Еще можно ничего не сделать.
Говор взглянул на него словно на сумасшедшего.
– Ну хорошо, – сказал Говор после паузы. – Соберите сотрудников. Надо поставить задачу. Приготовить всю аппаратуру. Работы будет очень много. О, наконец-то у нас будет настоящая работа!
– Погодите. Все же ваши сомнения…
– Что же, – сказал Говор. – Будем надеяться, что сомнения эти – просто результат склеротических процессов в моем организме. Страхи старого дурака. Будем верить, что бессмертие – шаг в лучшую сторону.
– Все-таки мы до старости остаемся детьми. А, Серегин? Знаете, мне очень хочется догнать его и никуда не отпускать от себя. Словно ребенок, который боится выпустить из рук новую игрушку… Смешно? – Он помолчал. – А наш пилот, кажется, начал понимать. Вы видели, как осторожно он выходил? Боялся, чтобы его не задело дверью. Как же, бессмертие – не шутка…
– Пилот экстра-класса, – сказал Серегин. – Но что это значит? Ничего. Тут надо быть человеком экстра-класса.
– Вовсе нет. Экстра-класс – это нечто исключительное. А ведь бессмертие – биологическое бессмертие – не может быть исключительным явлением. Оно должно принадлежать всем – или никому. Массовое, как прививка оспы, – прививка от смерти. Иначе оно сразу же превратится в награду. А этого произойти не должно.
– Потому что награду не всегда получает достойный?
– Дело даже не в этом. Ведь есть уже другое бессмертие – в человеческой памяти. И оно, как правило, приходит, если заслужено. А вот человек прожил двести с лишним лет, и кто знает о нем? Мы, специалисты, и то узнали случайно.
– Мне кажется, вы начинаете жалеть…
– Жалеть? Нет. Но я боюсь. Представьте себе миллиарды, десятки миллиардов людей, все Большое Человечество, которое, как Рогов нынче, боится выйти в дверь! – Он поднял плечи и развел руки, изображая растерявшееся человечество, затем фыркнул: – Ну говорите!
– Разве вы не думали о подобном, когда начинали работать?
Говор отмахнулся:
– Ну да, ну да. Я работал: это была величественная научная проблема, огромная задача. Но, откровенно говоря, я не думал, что она решится так скоро. Разные вещи: решать абстрактную проблему – или вдруг оказаться перед неизбежностью практического применения.
– Что же, – сказал Серегин. – Еще не поздно. Еще можно ничего не сделать.
Говор взглянул на него словно на сумасшедшего.
– Ну хорошо, – сказал Говор после паузы. – Соберите сотрудников. Надо поставить задачу. Приготовить всю аппаратуру. Работы будет очень много. О, наконец-то у нас будет настоящая работа!
– Погодите. Все же ваши сомнения…
– Что же, – сказал Говор. – Будем надеяться, что сомнения эти – просто результат склеротических процессов в моем организме. Страхи старого дурака. Будем верить, что бессмертие – шаг в лучшую сторону.
7
Перед лифтом Рогов остановился. Гладкие двери, рокоча, раскатились, кабина осветилась. Рогов постоял, не двигаясь с места, охватив пальцами подбородок. За спиной вежливо кашлянули. Рогов поспешно сделал шаг в сторону, пропуская. Человек вошел в кабину и оттуда вопросительно взглянул на пилота. Прикрыв глаза, Рогов медленно покачал головой. Створки сомкнулись. Растерянная улыбка появилась на лице пилота.
Скоростной лифт мог сорваться и упасть. Стопоры могли не сработать. Падение с такой высоты означало смерть.
Смерть же вдруг стала страшной, потому что перестала быть неизбежной.
Рогов спустился по лестнице. Так было дольше, но надежнее.
Внизу он постоял, не сразу решившись выйти на улицу. Помнится, когда-то он слышал, как что-то упало сверху прямо на человека; человек этот умер.
Если хорошенько подумать, выходить на улицу больше не следовало. Можно было вернуться к Говору и устроиться в палате. Тут его будут охранять. Будут следить за каждым его шагом…
Рогов повернулся. Он не сделал следующего шага назад лишь потому, что наверх пришлось бы подниматься на лифте. Пожалуй, улица была все же безопаснее.
Он осторожно приблизился к двери. Люди входили и выходили. Они не боялись. Они знали, что смерти им не избежать. Мысль эта была настолько привычной, что они даже не ощущали ее. Они постоянно рисковали жизнью, потому что она была коротка.
И на них ничего не падало. Может быть, следовало все же попытаться? Сколько раз в жизни приходилось рисковать…
Рогов напрягся. Но сделать первый шаг оказалось страшно трудно. Стартовые перегрузки он некогда выдерживал куда легче.
Подумав о перегрузках, он почувствовал, как весь покрывается холодным потом.
Полеты! Там опасность подстерегала человека с первой до последней секунды. Много опасностей, одна страшнее другой.
Рогов понял, что больше никогда не осмелится взлететь.
Но разве это обязательно?
Да его и не пустят больше летать. Его будут изучать. Долго. Тщательно. Несколько лет…
Но эти несколько лет пройдут, подумал он. В конце концов, его изучат. А тогда?..
Что будет он делать тогда в этом водовороте опасностей, который называется жизнью? Что будет делать десятки, сотни, может быть, даже тысячи лет?
Пилот почувствовал, как мелко дрожат его руки.
Жизнь оказывалась страшной вещью. А ведь до сих пор она казалась такой великолепной!
Рогов подумал, что сходит с ума.
Жаль, что бессмертие не делает человека неуязвимым для смерти вообще! Ведь вот погибли Тышкевич, Цинис – ребята ничем не хуже его.
Жаль…
Но порог придется переступить. Это Рогов понял сразу же, чуть только вспомнил о Тышкевиче и Цинисе.
Выходило, что он старается спрятаться за их спины. А он никогда не прятался. Не прятался двести двадцать семь лет. Долго.
И потом, дети. Они, несомненно, получат это самое бессмертие. И тоже будут так же переминаться с ноги на ногу? Что бы он сказал, увидев кого-нибудь из них в таком вот положении?
Пожалуй, то же, что сказали бы они, увидев его сейчас…
Шаг удалось сделать почти так же легко, как раньше, когда он еще ничего не знал.
Рогов вышел на тротуар. В трех шагах левее стояла свободная машина. Можно было взять ее. Машиной управлял автомат, ехать в ней было бы безопасно.
Рогов взглянул на машину и усмехнулся. Он даже засвистел что-то сквозь зубы. Эту песенку любил Тышкевич. Рогов давным-давно забыл ее, а вот сейчас мелодия вдруг вспомнилась. Как и сам Тышкевич, с его редкими светлыми волосами и высокими польскими скулами.
Рогов вспомнил, в какой стороне космодром, и зашагал напевая.
Он вдруг почувствовал себя нормально. Наваждение прошло. По улице шли люди. И он шел, такой же, как все. Он ничем не отличался от остальных. Разве что тем, что люди шли молча, а он насвистывал старую-престарую песенку.
Скоростной лифт мог сорваться и упасть. Стопоры могли не сработать. Падение с такой высоты означало смерть.
Смерть же вдруг стала страшной, потому что перестала быть неизбежной.
Рогов спустился по лестнице. Так было дольше, но надежнее.
Внизу он постоял, не сразу решившись выйти на улицу. Помнится, когда-то он слышал, как что-то упало сверху прямо на человека; человек этот умер.
Если хорошенько подумать, выходить на улицу больше не следовало. Можно было вернуться к Говору и устроиться в палате. Тут его будут охранять. Будут следить за каждым его шагом…
Рогов повернулся. Он не сделал следующего шага назад лишь потому, что наверх пришлось бы подниматься на лифте. Пожалуй, улица была все же безопаснее.
Он осторожно приблизился к двери. Люди входили и выходили. Они не боялись. Они знали, что смерти им не избежать. Мысль эта была настолько привычной, что они даже не ощущали ее. Они постоянно рисковали жизнью, потому что она была коротка.
И на них ничего не падало. Может быть, следовало все же попытаться? Сколько раз в жизни приходилось рисковать…
Рогов напрягся. Но сделать первый шаг оказалось страшно трудно. Стартовые перегрузки он некогда выдерживал куда легче.
Подумав о перегрузках, он почувствовал, как весь покрывается холодным потом.
Полеты! Там опасность подстерегала человека с первой до последней секунды. Много опасностей, одна страшнее другой.
Рогов понял, что больше никогда не осмелится взлететь.
Но разве это обязательно?
Да его и не пустят больше летать. Его будут изучать. Долго. Тщательно. Несколько лет…
Но эти несколько лет пройдут, подумал он. В конце концов, его изучат. А тогда?..
Что будет он делать тогда в этом водовороте опасностей, который называется жизнью? Что будет делать десятки, сотни, может быть, даже тысячи лет?
Пилот почувствовал, как мелко дрожат его руки.
Жизнь оказывалась страшной вещью. А ведь до сих пор она казалась такой великолепной!
Рогов подумал, что сходит с ума.
Жаль, что бессмертие не делает человека неуязвимым для смерти вообще! Ведь вот погибли Тышкевич, Цинис – ребята ничем не хуже его.
Жаль…
Но порог придется переступить. Это Рогов понял сразу же, чуть только вспомнил о Тышкевиче и Цинисе.
Выходило, что он старается спрятаться за их спины. А он никогда не прятался. Не прятался двести двадцать семь лет. Долго.
И потом, дети. Они, несомненно, получат это самое бессмертие. И тоже будут так же переминаться с ноги на ногу? Что бы он сказал, увидев кого-нибудь из них в таком вот положении?
Пожалуй, то же, что сказали бы они, увидев его сейчас…
Шаг удалось сделать почти так же легко, как раньше, когда он еще ничего не знал.
Рогов вышел на тротуар. В трех шагах левее стояла свободная машина. Можно было взять ее. Машиной управлял автомат, ехать в ней было бы безопасно.
Рогов взглянул на машину и усмехнулся. Он даже засвистел что-то сквозь зубы. Эту песенку любил Тышкевич. Рогов давным-давно забыл ее, а вот сейчас мелодия вдруг вспомнилась. Как и сам Тышкевич, с его редкими светлыми волосами и высокими польскими скулами.
Рогов вспомнил, в какой стороне космодром, и зашагал напевая.
Он вдруг почувствовал себя нормально. Наваждение прошло. По улице шли люди. И он шел, такой же, как все. Он ничем не отличался от остальных. Разве что тем, что люди шли молча, а он насвистывал старую-престарую песенку.
8
В девять часов районная энергоцентраль произвела первое перераспределение мощностей в связи с тем, что Институт космической геронтологии впервые за все время своего существования затребовал все, что ему полагалось. Были включены сложнейшие комплексы приборов, необходимых для всесторонних исследований человеческого организма, вплоть до молекулярного и субмолекулярного уровней.
Это была первая прогонка вхолостую. Вторая произошла в десять часов и продолжалась пятнадцать минут. После этого аппараты были выключены, но никто уже не покидал своих мест. Начало исследований было назначено на полдень. Задача была поставлена перед каждым сотрудником. Такой задачи людям не приходилось решать еще никогда, и они чувствовали себя приподнято, как перед редким праздником.
Говор неторопливо прохаживался по матовому белому полу центральной лаборатории. Он сжимал кулаки и потряхивал ими, словно готовясь выйти на ринг. В середине лаборатории, на высоком постаменте возвышалась цилиндрическая камера. В полдень, отдохнув после прогулки, сюда войдет Рогов. Его усадят в кресло, облепят датчиками. Начнется первый цикл исследований, медико-физиологический. Если в организме пилота все окажется в порядке и медики не дадут никаких противопоказаний, можно будет перейти ко второму и прочим циклам.
В организме все окажется в порядке, в этом Говор был уверен: проверяющие пилотов комиссии относятся к своему делу достаточно серьезно, а Рогов как-никак имел медицинскую визу в космос. Но, как и перед началом любого эксперимента, волнение не оставляло главу института, и он все кружил и кружил вокруг постамента, то и дело бросая косые взгляды на сотрудников, готовых принять человека, ставшего объектом исследований, и проделать с ним все необходимые процедуры, и поместить его в камере, а затем разойтись по своим местам, чтобы потом не отрывать взгляда от приборов в надежде первым увидеть то новое, что должны дать – и обязательно дадут – исследования; если не сегодня, то завтра или через месяц, но дадут. Дадут, и Говор теперь пытался угадать, кто же из сотрудников окажется этим первым, заметившим что-то существенное. И хотя он знал, что угадать это невозможно, и любой из людей был достоин такой удачи, Говор все же подходил к каждому и вглядывался в него, затем отводил взгляд и направлялся к следующему, что-то ворча.
Сотрудники старались выглядеть спокойными. Но то один, то другой из них бросал взгляд на мерцающий циферблат больших часов, а потом – на всякий случай – и на свои часы, к которым как-то больше было доверия. Все стрелки синхронно подвигались к одиннадцати, потом миновали их и заспешили к двенадцати, все убыстряя, казалось, ход. Серегин подошел к Говору и наклонился к его уху. Говор что-то коротко ответил. Серегин торопливо вышел, все проводили его глазами. В лаборатории стояла тишина, и поэтому был ясно слышен глухой шум машины у подъезда: это уехал Серегин. И тишина продолжалась, прерываемая только шарканьем шагов Говора.
– Он мог бы уже прийти, – не выдержав, проговорил старший оператор группы диагностов.
– Старый человек, – успокоил кто-то. – Может и опоздать.
– Говорят, он совсем не выглядит стариком.
– Но на самом-то деле он стар. С ним, наверное, трудно разговаривать…
– Ничего не трудно, – проворчал Говор. – С вами порой труднее.
И он резко повернулся к телефону. Но это вызывала всего лишь энергоцентраль.
– Возьмете ли вы, как предполагалось, свою мощность в двенадцать?
– Возьмем, – буркнул Говор. Он взглянул на часы. Оставалось совсем немного времени.
– Ничего, – сказал он. – Серегин привезет. Пусть на пять минут позже. В двенадцать включить все. Пока прогреем…
Он не закончил фразы и снова затоптался по полу, уже не имея больше сил отвести взгляд от циферблата. Оставалось две минуты.
Полминуты.
Ноль.
Говор кивнул. Защелкали переключатели. Длинные прозрачные цилиндры налились фиолетовым светом. Тонкий, звенящий гул повис в помещении.
Это была первая прогонка вхолостую. Вторая произошла в десять часов и продолжалась пятнадцать минут. После этого аппараты были выключены, но никто уже не покидал своих мест. Начало исследований было назначено на полдень. Задача была поставлена перед каждым сотрудником. Такой задачи людям не приходилось решать еще никогда, и они чувствовали себя приподнято, как перед редким праздником.
Говор неторопливо прохаживался по матовому белому полу центральной лаборатории. Он сжимал кулаки и потряхивал ими, словно готовясь выйти на ринг. В середине лаборатории, на высоком постаменте возвышалась цилиндрическая камера. В полдень, отдохнув после прогулки, сюда войдет Рогов. Его усадят в кресло, облепят датчиками. Начнется первый цикл исследований, медико-физиологический. Если в организме пилота все окажется в порядке и медики не дадут никаких противопоказаний, можно будет перейти ко второму и прочим циклам.
В организме все окажется в порядке, в этом Говор был уверен: проверяющие пилотов комиссии относятся к своему делу достаточно серьезно, а Рогов как-никак имел медицинскую визу в космос. Но, как и перед началом любого эксперимента, волнение не оставляло главу института, и он все кружил и кружил вокруг постамента, то и дело бросая косые взгляды на сотрудников, готовых принять человека, ставшего объектом исследований, и проделать с ним все необходимые процедуры, и поместить его в камере, а затем разойтись по своим местам, чтобы потом не отрывать взгляда от приборов в надежде первым увидеть то новое, что должны дать – и обязательно дадут – исследования; если не сегодня, то завтра или через месяц, но дадут. Дадут, и Говор теперь пытался угадать, кто же из сотрудников окажется этим первым, заметившим что-то существенное. И хотя он знал, что угадать это невозможно, и любой из людей был достоин такой удачи, Говор все же подходил к каждому и вглядывался в него, затем отводил взгляд и направлялся к следующему, что-то ворча.
Сотрудники старались выглядеть спокойными. Но то один, то другой из них бросал взгляд на мерцающий циферблат больших часов, а потом – на всякий случай – и на свои часы, к которым как-то больше было доверия. Все стрелки синхронно подвигались к одиннадцати, потом миновали их и заспешили к двенадцати, все убыстряя, казалось, ход. Серегин подошел к Говору и наклонился к его уху. Говор что-то коротко ответил. Серегин торопливо вышел, все проводили его глазами. В лаборатории стояла тишина, и поэтому был ясно слышен глухой шум машины у подъезда: это уехал Серегин. И тишина продолжалась, прерываемая только шарканьем шагов Говора.
– Он мог бы уже прийти, – не выдержав, проговорил старший оператор группы диагностов.
– Старый человек, – успокоил кто-то. – Может и опоздать.
– Говорят, он совсем не выглядит стариком.
– Но на самом-то деле он стар. С ним, наверное, трудно разговаривать…
– Ничего не трудно, – проворчал Говор. – С вами порой труднее.
И он резко повернулся к телефону. Но это вызывала всего лишь энергоцентраль.
– Возьмете ли вы, как предполагалось, свою мощность в двенадцать?
– Возьмем, – буркнул Говор. Он взглянул на часы. Оставалось совсем немного времени.
– Ничего, – сказал он. – Серегин привезет. Пусть на пять минут позже. В двенадцать включить все. Пока прогреем…
Он не закончил фразы и снова затоптался по полу, уже не имея больше сил отвести взгляд от циферблата. Оставалось две минуты.
Полминуты.
Ноль.
Говор кивнул. Защелкали переключатели. Длинные прозрачные цилиндры налились фиолетовым светом. Тонкий, звенящий гул повис в помещении.
9
Этот день казался особенно хорошим на космодроме. В лучах солнца нацеленные в зенит стрелы кораблей казались почти невесомыми.
Нет, конечно, не следовало обманываться это были всего лишь слабые корабли малых орбит. Маленькие интерсистемные яхты и тендеры с ионным приводом, не выдерживавшие никакого сравнения с фотонными транссистемными барками или диагравионными надпространственными клиперами Дальней разведки.
Но все же это были корабли, и Рогов, глядя на них, чувствовал, как окончательно исчезает, растворяется, испаряется через кожу тот унизительный страх, который еще так недавно терзал его. Наступило спокойствие, и Рогов знал, что источником его являются корабли. На Земле могло произойти что угодно, но корабли были надежны; это давнее ощущение вошло в него и помогло обрести спокойствие.
Да, после семидесятилетнего перерыва начинать следовало именно с таких машин. А те, настоящие, не уйдут. Ведь у него теперь очень много времени впереди!
Он усмехнулся. Бессмертие! Оно оказывалось стоящей вещью! Потому что вселенная для нас бесконечна. И именно бесконечная жизнь нужна, чтобы лететь, не оглядываясь назад, а возвратившись, заставать живыми своих современников. Бессмертие очень нужно для звездных полетов!
Нет, все-таки он полетит. Никаких палат! Конечно, жаль, что нельзя подняться сразу. Какое-то время уйдет на все эти исследования. Но тут ничего не поделаешь. Бессмертие нужно не только ему, но и его современникам. И будущим. Детям. Внукам. Всем. Его дети – странно – уже близки к старости. Каково было бы пережить их? Об этом просто нельзя подумать.
И жаль, что погибли ребята. Можно было бы сформировать экипаж. Первый бессмертный экипаж. Как приблизились бы звезды!..
Спохватившись, он взглянул на часы. Стрелка уже миновала одиннадцать. В институте ждут его. Не следовало опаздывать… Без точности нет пилота. Но корабли – на них можно смотреть без конца. Или еще пять минут, он ведь долго не увидит их.
Хорошо, что бессмертными станут все. Нет, он и раньше, конечно, догадывался, в чем дело. Но не думал, что ученые уже размышляют об этом. Значит, и не было смысла трезвонить о своей исключительности.
Пора идти, пора.
Он взглянул на поле и невольно задержался еще на минутку. В соседнем квадрате готовился к старту какой-то кораблик. Небольшая, не достигавшая и сотни метров в высоту яхта с радиусом действия, пожалуй, не дальше пояса астероидов. Старт – это такое зрелище, на которое хочется смотреть всегда. Тем более что своего старта ты никогда не видишь.
Рогов подошел поближе. Почти к самому запретному кругу. Ионные корабли пользовались для разгона химическими ускорителями. Атомные включались лишь в пространстве. Каждый кораблик стоял над вытяжной шахтой, куда при старте уходило пламя ускорителей. Так что можно было подойти совсем близко. Вот и сейчас возле ограждающих тросов стояло несколько человек. Один из них показался Рогову знакомым. Впрочем, может быть, пилот ошибался.
Рукава заправки были уже сняты. С амортизаторов, на которые опирался корабль, убрали оранжевые стопоры. Корабль был готов, и Рогов невольно позавидовал тому, кто сейчас в рубке нажмет красную клавишу «Пуск».
Кто-то тронул Рогова за плечо. Он оглянулся. Сзади стоял Серегин. Они улыбнулись друг другу, как старые друзья, и Рогов сказал: «Сейчас, только он взлетит…» Потом он снова повернулся к кораблю.
Провыла сирена. Затем раздался первый глухой удар ускорителей. Через секунду он превратился в рев. Но пламени не было видно: ускорители ревели в шахте.
И вот бронзовая стрела дрогнула и медленно, очень медленно поползла вверх. Рев усилился: сейчас ускорители покажутся из шахты. Блеснут умирающие языки пламени. Но корабль уже скользнет вверх…
В этот миг в запретный круг вскочил человек.
Он что-то кричал, хотя голос его не был слышен. Рот беззвучно разевался на костистом лице, обтянутом багровой кожей. Вихрь горячего воздуха из шахты развевал седые волосы.
Человек повернулся и кинулся к шахте. И вдруг Рогов вспомнил, где он видел этого человека. И понял, что кричит старик: что не может умереть в своей постели. Этот человек еще ничего не знал о бессмертии. И лишь четыре шага отделяли его от шахты.
Рогов вынесся в круг первым. Реакция у него была по-прежнему быстрой, как и в те годы, когда он летал. Быстрее, чем у всех остальных. Кроме того, он лучше других знал, что выключить ускорители сейчас невозможно.
В мгновение ока Рогов оказался рядом с самоубийцей. Он вложил в удар всю силу. Старик был слаб и легок. Он отлетел к границе круга. Там его схватило сразу несколько рук.
Рогов увидел лицо Серегина. На лице был ужас. Рогов понял, что ускорители выходят из шахты и что выхлоп еще силен. Рогов не успел испугаться.
Нет, конечно, не следовало обманываться это были всего лишь слабые корабли малых орбит. Маленькие интерсистемные яхты и тендеры с ионным приводом, не выдерживавшие никакого сравнения с фотонными транссистемными барками или диагравионными надпространственными клиперами Дальней разведки.
Но все же это были корабли, и Рогов, глядя на них, чувствовал, как окончательно исчезает, растворяется, испаряется через кожу тот унизительный страх, который еще так недавно терзал его. Наступило спокойствие, и Рогов знал, что источником его являются корабли. На Земле могло произойти что угодно, но корабли были надежны; это давнее ощущение вошло в него и помогло обрести спокойствие.
Да, после семидесятилетнего перерыва начинать следовало именно с таких машин. А те, настоящие, не уйдут. Ведь у него теперь очень много времени впереди!
Он усмехнулся. Бессмертие! Оно оказывалось стоящей вещью! Потому что вселенная для нас бесконечна. И именно бесконечная жизнь нужна, чтобы лететь, не оглядываясь назад, а возвратившись, заставать живыми своих современников. Бессмертие очень нужно для звездных полетов!
Нет, все-таки он полетит. Никаких палат! Конечно, жаль, что нельзя подняться сразу. Какое-то время уйдет на все эти исследования. Но тут ничего не поделаешь. Бессмертие нужно не только ему, но и его современникам. И будущим. Детям. Внукам. Всем. Его дети – странно – уже близки к старости. Каково было бы пережить их? Об этом просто нельзя подумать.
И жаль, что погибли ребята. Можно было бы сформировать экипаж. Первый бессмертный экипаж. Как приблизились бы звезды!..
Спохватившись, он взглянул на часы. Стрелка уже миновала одиннадцать. В институте ждут его. Не следовало опаздывать… Без точности нет пилота. Но корабли – на них можно смотреть без конца. Или еще пять минут, он ведь долго не увидит их.
Хорошо, что бессмертными станут все. Нет, он и раньше, конечно, догадывался, в чем дело. Но не думал, что ученые уже размышляют об этом. Значит, и не было смысла трезвонить о своей исключительности.
Пора идти, пора.
Он взглянул на поле и невольно задержался еще на минутку. В соседнем квадрате готовился к старту какой-то кораблик. Небольшая, не достигавшая и сотни метров в высоту яхта с радиусом действия, пожалуй, не дальше пояса астероидов. Старт – это такое зрелище, на которое хочется смотреть всегда. Тем более что своего старта ты никогда не видишь.
Рогов подошел поближе. Почти к самому запретному кругу. Ионные корабли пользовались для разгона химическими ускорителями. Атомные включались лишь в пространстве. Каждый кораблик стоял над вытяжной шахтой, куда при старте уходило пламя ускорителей. Так что можно было подойти совсем близко. Вот и сейчас возле ограждающих тросов стояло несколько человек. Один из них показался Рогову знакомым. Впрочем, может быть, пилот ошибался.
Рукава заправки были уже сняты. С амортизаторов, на которые опирался корабль, убрали оранжевые стопоры. Корабль был готов, и Рогов невольно позавидовал тому, кто сейчас в рубке нажмет красную клавишу «Пуск».
Кто-то тронул Рогова за плечо. Он оглянулся. Сзади стоял Серегин. Они улыбнулись друг другу, как старые друзья, и Рогов сказал: «Сейчас, только он взлетит…» Потом он снова повернулся к кораблю.
Провыла сирена. Затем раздался первый глухой удар ускорителей. Через секунду он превратился в рев. Но пламени не было видно: ускорители ревели в шахте.
И вот бронзовая стрела дрогнула и медленно, очень медленно поползла вверх. Рев усилился: сейчас ускорители покажутся из шахты. Блеснут умирающие языки пламени. Но корабль уже скользнет вверх…
В этот миг в запретный круг вскочил человек.
Он что-то кричал, хотя голос его не был слышен. Рот беззвучно разевался на костистом лице, обтянутом багровой кожей. Вихрь горячего воздуха из шахты развевал седые волосы.
Человек повернулся и кинулся к шахте. И вдруг Рогов вспомнил, где он видел этого человека. И понял, что кричит старик: что не может умереть в своей постели. Этот человек еще ничего не знал о бессмертии. И лишь четыре шага отделяли его от шахты.
Рогов вынесся в круг первым. Реакция у него была по-прежнему быстрой, как и в те годы, когда он летал. Быстрее, чем у всех остальных. Кроме того, он лучше других знал, что выключить ускорители сейчас невозможно.
В мгновение ока Рогов оказался рядом с самоубийцей. Он вложил в удар всю силу. Старик был слаб и легок. Он отлетел к границе круга. Там его схватило сразу несколько рук.
Рогов увидел лицо Серегина. На лице был ужас. Рогов понял, что ускорители выходят из шахты и что выхлоп еще силен. Рогов не успел испугаться.
10
– Что там исследовать, – сказал Серегин. – Даже пуговиц не осталось.
Он умолк; гул приборов еще бился под потолком. Говор подал знак, и приборы выключились.
Раздался звонок вызова; это была энергоцентраль.
– Нет, больше не нужно, – сказал Говор. – Да, мы кончили.
Он повернулся к сотрудникам.
– Я сказал ясно: мы кончили.
– Эпилог прекрасной сказки о бессмертии, – пробормотал старший оператор диагностов.
– О моем, во всяком случае, – буркнул Говор. – Такое трудно пережить.
– Он был, я думаю, хороший парень, – сказал Серегин. – Горе. Да и вообще… Погиб зря.
– Что – вообще? – сказал Говор. – Погиб человек. Но не надежда на бессмертие: мы знаем теперь, что оно возможно, и знаем даже, где его искать. Пусть не я найду его, пусть даже это будет Герт – все равно…
Наклонив голову, он смотрел, как гаснут огни и пустеет зал.
– Серегин! – грустно сказал Говор. – Вы сегодня словно подрядились попадать пальцем в небо. Вы опять ошиблись. И даже дважды.
– Да? – сказал Серегин.
– Вы сказали: он погиб зря. Глупо – это так. Но он помог нам сделать еще один важный вывод.
– Какой же?
– Очень простой, Серегин. Запомните: и получив бессмертие, никогда люди не станут бояться открыть дверь.
Он умолк; гул приборов еще бился под потолком. Говор подал знак, и приборы выключились.
Раздался звонок вызова; это была энергоцентраль.
– Нет, больше не нужно, – сказал Говор. – Да, мы кончили.
Он повернулся к сотрудникам.
– Я сказал ясно: мы кончили.
– Эпилог прекрасной сказки о бессмертии, – пробормотал старший оператор диагностов.
– О моем, во всяком случае, – буркнул Говор. – Такое трудно пережить.
– Он был, я думаю, хороший парень, – сказал Серегин. – Горе. Да и вообще… Погиб зря.
– Что – вообще? – сказал Говор. – Погиб человек. Но не надежда на бессмертие: мы знаем теперь, что оно возможно, и знаем даже, где его искать. Пусть не я найду его, пусть даже это будет Герт – все равно…
Наклонив голову, он смотрел, как гаснут огни и пустеет зал.
– Серегин! – грустно сказал Говор. – Вы сегодня словно подрядились попадать пальцем в небо. Вы опять ошиблись. И даже дважды.
– Да? – сказал Серегин.
– Вы сказали: он погиб зря. Глупо – это так. Но он помог нам сделать еще один важный вывод.
– Какой же?
– Очень простой, Серегин. Запомните: и получив бессмертие, никогда люди не станут бояться открыть дверь.