Фред протянул руку и потрепал голову одному из сеттеров, а затем повернулся к ним держа руки на бедрах. – Не беспокойтесь, скоро у меня будет дом за городом, – сказал он так уверенно, будто на самом деле обсуждал условия покупки, но просто не рассказывал об этом.
– Копишь на дом? – улыбаясь, спросил Ньюмен.
– На такой как я хочу накопить невозможно. Но дом у меня будет. – Он продолжал рассматривать псов.
– Ты это серьезно, – пораженным шепотом спросил Ньюмен.
– Ну да. – Теперь Фред смотрел в очки Ньюмена. – Я никогда в жизни не был молокососом. Мы выгоним евреев, и все появится как из сломанного игрального автомата. У них столько всего, что даже посуду они моют горячей минералкой.
Ньюмен тихо хохотнул, Фред за ним и, наклонившись, поднял метлу и смел в сторону помет. Ньюмен стоял, не двигаясь, и наблюдал за ним.
Через некоторое время он спустился с Фредом в его подвал и посмотрел, как тот шлифует модель корабля наждачной бумагой. Он был в очках, и какое-то странное удовольствие от собственного достоинства охватило его, когда он сидел там принятый молчаливо, но радушно. И в то время как руки Фреда терли наждачной бумагой туда и сюда, вперед и назад, мистер Ньюмен начал рассказывать о войне и о том, как он убил немца. Наждачная бумага замерла и в подвале воцарилась тишина, когда он рассказывал о ране, потому что он подошел к убитому и увидел отверстие от пули. Она попала в шею и вышла через макушку.
– Копишь на дом? – улыбаясь, спросил Ньюмен.
– На такой как я хочу накопить невозможно. Но дом у меня будет. – Он продолжал рассматривать псов.
– Ты это серьезно, – пораженным шепотом спросил Ньюмен.
– Ну да. – Теперь Фред смотрел в очки Ньюмена. – Я никогда в жизни не был молокососом. Мы выгоним евреев, и все появится как из сломанного игрального автомата. У них столько всего, что даже посуду они моют горячей минералкой.
Ньюмен тихо хохотнул, Фред за ним и, наклонившись, поднял метлу и смел в сторону помет. Ньюмен стоял, не двигаясь, и наблюдал за ним.
Через некоторое время он спустился с Фредом в его подвал и посмотрел, как тот шлифует модель корабля наждачной бумагой. Он был в очках, и какое-то странное удовольствие от собственного достоинства охватило его, когда он сидел там принятый молчаливо, но радушно. И в то время как руки Фреда терли наждачной бумагой туда и сюда, вперед и назад, мистер Ньюмен начал рассказывать о войне и о том, как он убил немца. Наждачная бумага замерла и в подвале воцарилась тишина, когда он рассказывал о ране, потому что он подошел к убитому и увидел отверстие от пули. Она попала в шею и вышла через макушку.
Глава 9
Конец воскресного дня. Маленькая пригородная улочка, вдоль которой растут молодые деревья. Неподвижны сухие листья на их ветвях. В горшках на подоконниках поникла от тяжести пыли герань. Старуха тщательно поливает клочок пожелтевшей травы перед своим домом, рядом с ней на жаре дремлет старый спаниель. Двое загорелых мальчишек закинув через плечо купальные трусы, пинают камень вдоль обочины по дороге домой с пляжа. Девушка в шортах обмывает из шланга автомобиль, за ней с веранды наблюдают несколько пытающихся играть в карты мужчин. Наверху высокой лестницы прислоненной к дому стоит мужчина средних лет и красит ставни на окнах своей спальни. Грузные слепни пролетают мимо герани, старухи, спаниеля, девушки и ударяются в шею стоящего на лестнице мужчины.
В таких деталях запечатлелся квартал в сознании мистера Ньюмена, когда он медленно растирал зеленую краску по пышущему жаром дереву. Потому что хотя и сосредоточен на кисти в руке, он забрался на лестницу не потому, что пришло время красить ставни. Его загнало сюда то, что иногда заставляет кошку без какой-либо видимой причины запрыгнуть на ветку дерева и сидеть там внимательно наблюдая за происходящим внизу.
Только на лестнице он мог во всем разобраться. Сидя на веранде, он бы лицом к лицу встретился с Фредом и Карлсоном, когда они вернутся из «Райских Садов». На заднем дворе могло показаться, что он прячется от их взглядов, тогда как на такой высоте он был виден, но в то же время стоял спиной к улице, так что если бы они захотели поздороваться с ним, они могли бы это сделать, а если нет, то могли бы снова не обратить на него внимания, а он мог сделать вид, что даже не заметил их возвращения.
Очень медленно он растирал зеленую краску, долго отдыхал, а затем снова, немного поработав, останавливался, чтобы прислушаться, не слышен ли шум двигателя автомобиля Фреда. От жары исходящей от кирпичной стены тошнило, но он не собирался спускаться вниз. Он должен узнать.
Он был под впечатлением ужаса ночного кошмара, безжалостной, но непонятной галлюцинации и он старался вырваться из-под этого воздействия и разобраться, что же с ним происходит. Тщательно втирая краску, он силился вспомнить, что же довело его до этого состояния.
Оглядываясь на те дни, когда он искал работу, он не мог ясно вспомнить, произошло ли что-нибудь в среду, четверг или понедельник. Дни прошли, их очертания и краски теперь смешались и были одинаково серыми.
Только пятница была отчетлива. В пятницу случилось нечто ужасное.
Первые признаки страха принес ветер, когда он выходил из дома. Хотя была все еще середина лета ему неожиданно, на мгновение показалось, что настала осень. Он представил, что скоро пойдет снег. Движение воздуха вызвало страх, что он и в самом деле может так и проходить все лето без работы. Зимой не уговоришь себя, что ты в отпуске. Когда станет холодно, нельзя будет бродить по улицам как сейчас.
Как будто для того, чтобы избавиться от этой мысли он завернул в кафетерий и взял пирожное, чашку кофе и стакан воды и сел за стол. Прожевывая вязкое пирожное, он протянул руку за стаканом воды. Он толкнул стакан внешней стороной руки, и тот упал со стола.
Увидев, что произошло, он тут же вынул свежий носовой платок и, вежливо улыбаясь, предложил его сидящей рядом дородной женщине, чьи чулки оказались забрызганы. Ее глаза поднялись на него – глаза, которые превратились в металл сразу, как только она увидела. Его извинения застряли у него в горле, прежде чем проклятие округлило ее губы. Как будто порыв леденящего ветра подул от нее, и он почувствовал, что ему пришлось бы закричать, чтобы через остекленевшие глаза добраться до ее человеческой сущности. Он продолжил есть, оставив стакан на полу, а ее с ее бормотанием.
Поднимаясь, чтобы уходить, он посмотрел на молодого человека за другим столом, который наблюдал за ним, но с чьим взглядом он не отваживался встречаться, пока не будет готов уйти. Глаза молодого человека излучали такое же надменное сияние и Ньюмен, как будто спеша по делам, поспешил выйти, его сердце колотилось.
В этот день, идя по улице, он не мог успокоить дрожь в теле, как только его начинало преследовать ощущение враждебности. Не то чтобы здесь, или там, ни на этом углу, ни на том, но намек на встречном лице, или необычный взгляд человека выходящего из магазина. Водитель грузовика, проклинавший спустивший скат, каким-то образом проклинал и его. Нелепо… и все же. Совершенно нелепо и совершенно очевидно.
В этот вечер он приехал домой на подземке. Удивительно, но теперь ему нравилась заполненная по вечерам подземка. Он садился на идущий без двух минут пять поезд и занимал сидячее место, а затем на последующих остановках в вагон вваливались люди и, обступив, закрывали его. И сидя там в этот вечер, он позволил себе забыться, рассматривая узоры платья женщины, которая стояла ближе, чем в полуметре от его лица и в своем уединении он все понял. Те компании, которые он посещал, не могли не иметь вакансий. Шла война. Кадровики пользовались особым спросом, потому что компании нанимали тысячи рабочих. Но для него был только отказ с вежливой улыбкой. Потому что он говорил с такими же кадровиками, людьми, которые имели такие же инструкции, что и он, когда работал у Гаргана. И они так же тщательно сортировали людей как когда-то и он. Правда состояла в том, что он больше никогда не будет кадровиком. Это было его единственной гордостью в жизни, то, что дало ему возможность не жениться, и этой работы у него уже никогда не будет; это волнение при приеме на работу и чувства ответственности никогда не охватит его. Господи, кем же он может работать теперь, в его возрасте? Он подумал о том, чтобы пойти на какую-нибудь работу на завод. Или просто наняться служащим, или что-нибудь в конторе, или кем-то… Он не может, он просто не может. Он был кадровиком, был…
Шестым чувством пассажира подземки он почувствовал приближение своей станции и попытался подняться. В былые времена, если пассажиры не пропускали его к выходу он, имитируя возмущение, прокладывал себе путь. Теперь он весьма вежливо прикасался к руке преграждающего путь человека, чтобы привлечь его внимание – и уже само это действие расстраивало его. Поезд замедлил ход, и толпа нажала на него сзади. Поезд остановился. Двери раздвинулись. Его лицо прижалось к спине стоящего впереди человека. Какое-то мгновение он не мог вдохнуть и почувствовал, что может разрыдаться, а ему нужно было выходить. Теперь толпа начала двигаться, и приведенный в движение их нетерпением и их желанием добраться домой, он вылетел из вагона и натолкнулся прямо на стоящего напротив двери толстяка. Падая, он шагнул вперед, чтобы устоять и наступил толстяку на ногу, а для того чтобы окончательно удержаться на ногах ему пришлось на мгновение схватить толстяка за лацкан. Толстяк резко оттолкнул его руку, в то время как толпа проносилась мимо. Мистер Ньюмен стоял, тяжело дыша толстяку в лицо, а тот шагнул в двери и, придержав их, процедил сквозь зубы: – Ну что за люди! Когда же вы научитесь себя вести!
Мистер Ньюмен засмеялся, но вместо смеха услышал гневное всхлипывание. Поезд уехал и увез толстяка.
Этим вечером после ужина он снова почувствовал настойчивую необходимость побыть с Фредом. Разделяющие их задние дворы забор был всего в метр высотой, и он перешагнул через него и, спустившись по цементным ступенькам, вошел в цокольный этаж дома Фреда. Фред был там, около верстака, возле него стоял Карлсон. Мистер Ньюмен подошел к ним и остановился, наблюдая за руками Фреда, который устанавливал крохотный бензиновый двигатель в нижнюю часть корабля. Оба казалось, не заметили его прихода. Он решил, что они поглощены моделью.
Установив моторчик, Фред отошел к стулу и сел на него, а Карлсон сел в кресло-качалку и они заговорили о моторчике, и Фред рассказал, сколько требуется горючего, чтобы корабль проплыл пятьдесят метров. Ньюмен продолжал стоять возле верстака. Они даже не сказали ему «привет». Прошло десять минут. Он почувствовал, что краснеет, и вмешался в разговор. Фред поднял голову, бросил на него взгляд и, обнаружив его присутствие, продолжил разговор с Карлсоном, который упорно продолжал смотреть только на Фреда.
Прошло еще несколько минут, и Ньюмен неожиданно поднял голову. – Это не у меня звонит телефон? – сказал он. Все трое прислушались, и он поспешно вышел из подвала.
Наверху в своей комнате он стоял возле окна, глядя через темноту на задний двор. Его брови были нахмурены. Он стал чаще дышать. Потом он лег, оцепеневший, бесчувственный. И, в конце концов, он уснул.
Теперь стоя на верхушке лестницы, он понял, что уже закончил красить ставни. А Фред и Карлсон все еще не вернулись из «Райских Садов» куда они два часа назад пошли за пивом не позвав его с собой, хотя он сидел на веранде в пределах слышимости. В поисках пропущенного неокрашенного пятна Ньюмен пристально осмотрел ставни один раз, потом еще раз. Но вся деревянная поверхность была покрыта свежей зеленью, каждый сантиметр, и на этот раз такого же цвета, как у Фреда и у всех остальных в квартале.
Он больше уже не мог здесь находиться. Перекладины лестницы причиняли боль его ребрам. Он осторожно снял с металлического крюка банку с краской и начал медленно спускаться. Когда его нога коснулась пола веранды, он услышал шум выезжающей из-за угла машины.
С одного взгляда он узнал машину Фреда и занялся опусканием верхней, выдвижной части лестницы. Машина резко остановилась возле края тротуара.
Теперь он слышал, как скрипели рессоры и хлопали двери за выходящими из автомобиля мужчинами. Ньюмен ни разу не повернул головы когда, опуская выдвижную часть лестницы, освобождал удерживающую ее веревку. Он покрасил ставни. Было бы неслыханно, чтобы Карлсон который все замечал, не прокомментировал сделанную им работу. К тому же теперь, когда они снова видели его, невозможно было поверить, что они так и пойдут – Фред в свой дом, а Карлсон через дорогу в свой – даже не поздоровавшись, не говоря уже об извинении за то, что не пригласили его с собой.
Лестница медленно складывалась, по мере того как скользила в его руках веревка. Он слышал стук каблуков туфель Карлсона, когда тот переходил улицу к своему дому. Он слышал, как Фред шел по бетонной дорожке, слышал, как он поднялся на веранду, слышал, как открылась дверь с сеткой для защиты от насекомых…
Не в силах сдержать свой голос, Ньюмен повернул голову и сказал: – Привет.
Фред открыл дверь и, став ногой на порог, посмотрел через сетку на Ньюмена. Его запухшие глаза покраснели, щеки отвисли от пива. Ньюмен с тревогой наблюдал, как он медленно поднимал свою голову пока его нос, прижавшись к сетке, не согнулся. Затем, по-идиотски ухмыляясь и смотря непонятно куда, он хрипло пробормотал: – Выпили парочку… Раскачиваясь, он предпринял попытку войти в дом вертикально, ударился плечом о косяк двери и исчез внутри.
Этой ночью, лежа в постели возле открытого окна, мистер Ньюмен смотрел на луну, потому что не мог уснуть. Его преследовало видение прижатого к сетке согнутого носа Фреда. Имело ли какое-то значение, то, как старательно он его сгибал? Согнутый нос… Однако сразу после этого он заговорил совершенно по-приятельски. К тому же он был пьян. Но почему он поступил именно так?
Часы пролетали незаметно и оставляли его в молчании и в одиночестве. Через некоторое время он поднялся и пошел в ванную, включил там свет и долго стоял, рассматривая свое лицо в зеркале. У него не было мыслей, планов, не было даже страха. Казалось, что у него отказали органы чувств.
Утром он открыл входную дверь и вышел на веранду, и правая нога немного задержалась, прежде чем опуститься на кирпичную поверхность. Его мусорный бак лежал возле бордюра. Содержимое бака было равномерно рассыпано по лужайке. Он осмотрел улицу. Все остальные заполненные мусором в джутовых мешках баки, накрытые, стояли у края тротуара.
В таких деталях запечатлелся квартал в сознании мистера Ньюмена, когда он медленно растирал зеленую краску по пышущему жаром дереву. Потому что хотя и сосредоточен на кисти в руке, он забрался на лестницу не потому, что пришло время красить ставни. Его загнало сюда то, что иногда заставляет кошку без какой-либо видимой причины запрыгнуть на ветку дерева и сидеть там внимательно наблюдая за происходящим внизу.
Только на лестнице он мог во всем разобраться. Сидя на веранде, он бы лицом к лицу встретился с Фредом и Карлсоном, когда они вернутся из «Райских Садов». На заднем дворе могло показаться, что он прячется от их взглядов, тогда как на такой высоте он был виден, но в то же время стоял спиной к улице, так что если бы они захотели поздороваться с ним, они могли бы это сделать, а если нет, то могли бы снова не обратить на него внимания, а он мог сделать вид, что даже не заметил их возвращения.
Очень медленно он растирал зеленую краску, долго отдыхал, а затем снова, немного поработав, останавливался, чтобы прислушаться, не слышен ли шум двигателя автомобиля Фреда. От жары исходящей от кирпичной стены тошнило, но он не собирался спускаться вниз. Он должен узнать.
Он был под впечатлением ужаса ночного кошмара, безжалостной, но непонятной галлюцинации и он старался вырваться из-под этого воздействия и разобраться, что же с ним происходит. Тщательно втирая краску, он силился вспомнить, что же довело его до этого состояния.
Оглядываясь на те дни, когда он искал работу, он не мог ясно вспомнить, произошло ли что-нибудь в среду, четверг или понедельник. Дни прошли, их очертания и краски теперь смешались и были одинаково серыми.
Только пятница была отчетлива. В пятницу случилось нечто ужасное.
Первые признаки страха принес ветер, когда он выходил из дома. Хотя была все еще середина лета ему неожиданно, на мгновение показалось, что настала осень. Он представил, что скоро пойдет снег. Движение воздуха вызвало страх, что он и в самом деле может так и проходить все лето без работы. Зимой не уговоришь себя, что ты в отпуске. Когда станет холодно, нельзя будет бродить по улицам как сейчас.
Как будто для того, чтобы избавиться от этой мысли он завернул в кафетерий и взял пирожное, чашку кофе и стакан воды и сел за стол. Прожевывая вязкое пирожное, он протянул руку за стаканом воды. Он толкнул стакан внешней стороной руки, и тот упал со стола.
Увидев, что произошло, он тут же вынул свежий носовой платок и, вежливо улыбаясь, предложил его сидящей рядом дородной женщине, чьи чулки оказались забрызганы. Ее глаза поднялись на него – глаза, которые превратились в металл сразу, как только она увидела. Его извинения застряли у него в горле, прежде чем проклятие округлило ее губы. Как будто порыв леденящего ветра подул от нее, и он почувствовал, что ему пришлось бы закричать, чтобы через остекленевшие глаза добраться до ее человеческой сущности. Он продолжил есть, оставив стакан на полу, а ее с ее бормотанием.
Поднимаясь, чтобы уходить, он посмотрел на молодого человека за другим столом, который наблюдал за ним, но с чьим взглядом он не отваживался встречаться, пока не будет готов уйти. Глаза молодого человека излучали такое же надменное сияние и Ньюмен, как будто спеша по делам, поспешил выйти, его сердце колотилось.
В этот день, идя по улице, он не мог успокоить дрожь в теле, как только его начинало преследовать ощущение враждебности. Не то чтобы здесь, или там, ни на этом углу, ни на том, но намек на встречном лице, или необычный взгляд человека выходящего из магазина. Водитель грузовика, проклинавший спустивший скат, каким-то образом проклинал и его. Нелепо… и все же. Совершенно нелепо и совершенно очевидно.
В этот вечер он приехал домой на подземке. Удивительно, но теперь ему нравилась заполненная по вечерам подземка. Он садился на идущий без двух минут пять поезд и занимал сидячее место, а затем на последующих остановках в вагон вваливались люди и, обступив, закрывали его. И сидя там в этот вечер, он позволил себе забыться, рассматривая узоры платья женщины, которая стояла ближе, чем в полуметре от его лица и в своем уединении он все понял. Те компании, которые он посещал, не могли не иметь вакансий. Шла война. Кадровики пользовались особым спросом, потому что компании нанимали тысячи рабочих. Но для него был только отказ с вежливой улыбкой. Потому что он говорил с такими же кадровиками, людьми, которые имели такие же инструкции, что и он, когда работал у Гаргана. И они так же тщательно сортировали людей как когда-то и он. Правда состояла в том, что он больше никогда не будет кадровиком. Это было его единственной гордостью в жизни, то, что дало ему возможность не жениться, и этой работы у него уже никогда не будет; это волнение при приеме на работу и чувства ответственности никогда не охватит его. Господи, кем же он может работать теперь, в его возрасте? Он подумал о том, чтобы пойти на какую-нибудь работу на завод. Или просто наняться служащим, или что-нибудь в конторе, или кем-то… Он не может, он просто не может. Он был кадровиком, был…
Шестым чувством пассажира подземки он почувствовал приближение своей станции и попытался подняться. В былые времена, если пассажиры не пропускали его к выходу он, имитируя возмущение, прокладывал себе путь. Теперь он весьма вежливо прикасался к руке преграждающего путь человека, чтобы привлечь его внимание – и уже само это действие расстраивало его. Поезд замедлил ход, и толпа нажала на него сзади. Поезд остановился. Двери раздвинулись. Его лицо прижалось к спине стоящего впереди человека. Какое-то мгновение он не мог вдохнуть и почувствовал, что может разрыдаться, а ему нужно было выходить. Теперь толпа начала двигаться, и приведенный в движение их нетерпением и их желанием добраться домой, он вылетел из вагона и натолкнулся прямо на стоящего напротив двери толстяка. Падая, он шагнул вперед, чтобы устоять и наступил толстяку на ногу, а для того чтобы окончательно удержаться на ногах ему пришлось на мгновение схватить толстяка за лацкан. Толстяк резко оттолкнул его руку, в то время как толпа проносилась мимо. Мистер Ньюмен стоял, тяжело дыша толстяку в лицо, а тот шагнул в двери и, придержав их, процедил сквозь зубы: – Ну что за люди! Когда же вы научитесь себя вести!
Мистер Ньюмен засмеялся, но вместо смеха услышал гневное всхлипывание. Поезд уехал и увез толстяка.
Этим вечером после ужина он снова почувствовал настойчивую необходимость побыть с Фредом. Разделяющие их задние дворы забор был всего в метр высотой, и он перешагнул через него и, спустившись по цементным ступенькам, вошел в цокольный этаж дома Фреда. Фред был там, около верстака, возле него стоял Карлсон. Мистер Ньюмен подошел к ним и остановился, наблюдая за руками Фреда, который устанавливал крохотный бензиновый двигатель в нижнюю часть корабля. Оба казалось, не заметили его прихода. Он решил, что они поглощены моделью.
Установив моторчик, Фред отошел к стулу и сел на него, а Карлсон сел в кресло-качалку и они заговорили о моторчике, и Фред рассказал, сколько требуется горючего, чтобы корабль проплыл пятьдесят метров. Ньюмен продолжал стоять возле верстака. Они даже не сказали ему «привет». Прошло десять минут. Он почувствовал, что краснеет, и вмешался в разговор. Фред поднял голову, бросил на него взгляд и, обнаружив его присутствие, продолжил разговор с Карлсоном, который упорно продолжал смотреть только на Фреда.
Прошло еще несколько минут, и Ньюмен неожиданно поднял голову. – Это не у меня звонит телефон? – сказал он. Все трое прислушались, и он поспешно вышел из подвала.
Наверху в своей комнате он стоял возле окна, глядя через темноту на задний двор. Его брови были нахмурены. Он стал чаще дышать. Потом он лег, оцепеневший, бесчувственный. И, в конце концов, он уснул.
Теперь стоя на верхушке лестницы, он понял, что уже закончил красить ставни. А Фред и Карлсон все еще не вернулись из «Райских Садов» куда они два часа назад пошли за пивом не позвав его с собой, хотя он сидел на веранде в пределах слышимости. В поисках пропущенного неокрашенного пятна Ньюмен пристально осмотрел ставни один раз, потом еще раз. Но вся деревянная поверхность была покрыта свежей зеленью, каждый сантиметр, и на этот раз такого же цвета, как у Фреда и у всех остальных в квартале.
Он больше уже не мог здесь находиться. Перекладины лестницы причиняли боль его ребрам. Он осторожно снял с металлического крюка банку с краской и начал медленно спускаться. Когда его нога коснулась пола веранды, он услышал шум выезжающей из-за угла машины.
С одного взгляда он узнал машину Фреда и занялся опусканием верхней, выдвижной части лестницы. Машина резко остановилась возле края тротуара.
Теперь он слышал, как скрипели рессоры и хлопали двери за выходящими из автомобиля мужчинами. Ньюмен ни разу не повернул головы когда, опуская выдвижную часть лестницы, освобождал удерживающую ее веревку. Он покрасил ставни. Было бы неслыханно, чтобы Карлсон который все замечал, не прокомментировал сделанную им работу. К тому же теперь, когда они снова видели его, невозможно было поверить, что они так и пойдут – Фред в свой дом, а Карлсон через дорогу в свой – даже не поздоровавшись, не говоря уже об извинении за то, что не пригласили его с собой.
Лестница медленно складывалась, по мере того как скользила в его руках веревка. Он слышал стук каблуков туфель Карлсона, когда тот переходил улицу к своему дому. Он слышал, как Фред шел по бетонной дорожке, слышал, как он поднялся на веранду, слышал, как открылась дверь с сеткой для защиты от насекомых…
Не в силах сдержать свой голос, Ньюмен повернул голову и сказал: – Привет.
Фред открыл дверь и, став ногой на порог, посмотрел через сетку на Ньюмена. Его запухшие глаза покраснели, щеки отвисли от пива. Ньюмен с тревогой наблюдал, как он медленно поднимал свою голову пока его нос, прижавшись к сетке, не согнулся. Затем, по-идиотски ухмыляясь и смотря непонятно куда, он хрипло пробормотал: – Выпили парочку… Раскачиваясь, он предпринял попытку войти в дом вертикально, ударился плечом о косяк двери и исчез внутри.
Этой ночью, лежа в постели возле открытого окна, мистер Ньюмен смотрел на луну, потому что не мог уснуть. Его преследовало видение прижатого к сетке согнутого носа Фреда. Имело ли какое-то значение, то, как старательно он его сгибал? Согнутый нос… Однако сразу после этого он заговорил совершенно по-приятельски. К тому же он был пьян. Но почему он поступил именно так?
Часы пролетали незаметно и оставляли его в молчании и в одиночестве. Через некоторое время он поднялся и пошел в ванную, включил там свет и долго стоял, рассматривая свое лицо в зеркале. У него не было мыслей, планов, не было даже страха. Казалось, что у него отказали органы чувств.
Утром он открыл входную дверь и вышел на веранду, и правая нога немного задержалась, прежде чем опуститься на кирпичную поверхность. Его мусорный бак лежал возле бордюра. Содержимое бака было равномерно рассыпано по лужайке. Он осмотрел улицу. Все остальные заполненные мусором в джутовых мешках баки, накрытые, стояли у края тротуара.
Глава 10
Мистер Финкельштейн был еще молодым человеком, но как еврей он был очень стар. Он понимал что происходит. Едва ли он мог не понимать этого. Дважды за последние три недели, когда в шесть утра он выходил из дома, чтобы открыть магазин, его мусорный бак лежал на боку, а содержимое было разбросано по его дорожке.
Поэтому когда в понедельник он вышел из дома в шесть утра и обнаружил, что его мусорный бак снова опрокинут, а грейпфрутовая кожура долетела до самой веранды, он и секунды не раздумывал, а начал сгребать мусор двумя кусками плотного картона и запихивать его назад в бак. При этом он улыбался. Когда он был испуган или раздражен, как сейчас, он улыбался. Это было похоже на старую шутку, которая повторялась и повторялась с ним всю жизнь, и он мог только улыбаться над глупостью шутника. Однако он улыбался еще и потому что инстинктивно чувствовал, что из одного из домов с другой стороны улицы наблюдают, как он собирает разбросанный мусор.
Только после того как он выпрямился, поставил бак на место и посмотрел на улицу, на которой перед другими домами баки стояли на своих местах, – только тогда он смутился. Потому что он с удивлением заметил, что мусор был разбросан еще и на лужайке перед домом мистера Ньюмена, а мусорный бак мистера Ньюмена тоже лежал на боку.
Мистер Финкельштейн внимательно все рассмотрел и обдумал увиденное. Могло ли быть так, размышлял он, что его жена всегда была права, когда утверждала, что Ньюмен это самая настоящая еврейская фамилия? В это он не верил, хотя и не знал почему. Он просто всегда считал что, само собой разумеется, что мистер Ньюмен, который работает в такой большой компании не еврей, хотя в последнее время…
Как бы то ни было, но ему было чем заняться, и он открыл магазин, опустил фрамугу над дверью, вынес деревянную стойку и открыл пачку газет, которую всегда оставляли перед его домом на дорожке с проезжавшего грузовика. Он только собрался разрезать перевязь, когда заметил торчащий из-под лежащего сверху номера «Таймс» краешек желтой бумаги. Он вытащил ее. На бумаге было что-то написано. Пока он читал, кровь бросилась ему в голову от возбуждения. Затем, тщательно сложив желтый листок, он засунул его в карман рубашки. Но положил его так, чтобы край высовывался наружу.
Аккуратно разложив газеты на стойке, он подложил под двери магазина ограничитель, вынес свой маленький складной стульчик и готовый к утренней торговле сел рядом со стойкой. Через несколько минут, продав несколько газет, он вытащил желтый листок так, чтобы он высовывался из кармана немного больше.
Он был похож на сидящего Будду. Его жена готовила слишком хорошо, чтобы он мог сдерживать себя. Ему было всего лишь сорок два, но подбородок у него был уже весьма тяжел. Он как раз достиг того периода жизни, когда осознал бесполезность попыток сдержать ремень от сползания под живот. Но у него были очень широкие плечи и толстые руки и запястья, и он легко передвигался на своих узких ступнях. Даже в этот ранний час до завтрака он курил сигару, которая никогда не покидала его рта. Это утро было прохладным, и небо было необыкновенно голубым, а облачка были чистыми и прозрачными, и он позволил своему мягкому подбородку опуститься на грудь, скрестил руки и предоставил утреннему солнцу возможность, поднимаясь, осветить его теплый затылок.
Он всегда сидел неподвижно. Он умел так сидеть. Он смотрел на мусор, который поблескивал под солнцем на лужайке перед домом мистера Ньюмена. И в восемь часов, как обычно, мистер Ньюмен вышел из своего дома, чтобы идти на работу. Мистер Финкельштейн наблюдал, как он остановился, когда увидел мусор. Он видел, как тот начал было пятиться назад в дом, и не решался снова пойти по ступенькам веранды. Он наблюдал, как он снова повернулся к мусору и после некоторого промедления начал кое-что подбирать. Затем он наблюдал, как мистер Ньюмен бросил мусор в бак, вытер руки о пустой джутовый мешок и переставил бак с дороги на край тротуара.
Теперь мистер Ньюмен шел по улице в его направлении. Он увидел, что тот замедлил шаг возле дома соседа – охотника – и посмотрел на него. Затем мистер Ньюмен повернулся и взглянул через дорогу на дом мистера Карлсона. Через мгновение он пошел по направлению к мистеру Финкельштейну, пробегая глазами по мусорным бакам, когда проходил мимо них.
Он никогда не видел мистера Ньюмена таким потрясенным. Тот шел с наполовину поднятой правой рукой, и было ясно видно, что она дрожала. Мистер Финкельштейн наблюдал, как он приближался. Его состояние было таким жутким, что Финкельштейн не мог ему не посочувствовать. Когда Ньюмен был в десяти метрах от стойки, Финкельштейн принял безразличный вид с пустым взглядом, которому он в последнее время выучился и дожидался пока Ньюмен пройдет мимо. Но тот остановился возле него.
Мистер Финкельштейн неторопливо поднял взгляд. Он увидел, что его нижняя губа дрожит мелкой дрожью. Его глаза часто мигали так, будто пытались стряхнуть видение.
– Мой тоже перевернули, – сказал он и кивнул на свой мусорный бак, который стоял в двадцати шагах от них.
Мистер Ньюмен посмотрел на мусорный бак Финкельштейна и затем снова повернулся к нему. Он начал говорить, но у него в горле запершило. Он прокашлялся и хрипло прошептал: – Кто это сделал?
Финкельштейн засмеялся. – Кто? Кто это всегда делает? Христианский Фронт.
Он рассматривал судорожно подрагивающую нижнюю губу мистера Ньюмена.
– Вы думаете это они сделали, да? – рассеянно спросил мистер Ньюмен.
– Кто же еще шатается по улицам и переворачивает мусорные баки, если не эти бездельники? Приличные люди таким не занимаются.
– Это могли быть какие-нибудь дети, – слабеющим голосом сказал мистер Ньюмен.
– Могли быть, но не были, – засмеялся мистер Финкельштейн. – Я не ложился спать вчера вечером до часу ночи и проснулся раньше пяти… я брился сегодня утром. Между часу и пятью детей на улице вы не встретите. Будьте спокойны, это был Фронт.
Лицо мистера Ньюмена начало багроветь. И мистер Финкельштейн не мог сказать что именно, гнев или страх, повысило давление его крови. Он решил рискнуть и спросить.
– Но вам не нужно ни о чем беспокоиться, мистер Ньюмен. С вами, наверное, произошла ошибка.
Мистер Ньюмен быстро повернулся к нему. Но он увидел, что маленькие черные глазки мистера Финкельштейна содержали только любопытство и абсолютно никакой уверенности в том, что это была ошибка – он, также, просто интересовался. Ньюмен продолжал стоять, рассеяно разглаживая свой жилет, а потом пошел по направлению к подземке.
Финкельштейн проводил его взглядом. Очень аккуратный и чистый человек, подумал он, наблюдая за исчезающим за углом Ньюменом, одетым в безукоризненный синий костюм – чистый человек. Возможно, его это раздражает только потому, что ему загадили двор.
Он снова улыбнулся сам себе и сел на свой раскладной стул. После того как миновала утренняя суета, он вынул желтый листок бумаги из кармана рубашки, аккуратно развернул его и, устраивая свои очки в роговой оправе посередине переносицы, снова прочитал написанное.
«Еврей, если за пять дней ты отсюда не уберешься, ты пожалеешь, что вообще родился на свет».
Поэтому когда в понедельник он вышел из дома в шесть утра и обнаружил, что его мусорный бак снова опрокинут, а грейпфрутовая кожура долетела до самой веранды, он и секунды не раздумывал, а начал сгребать мусор двумя кусками плотного картона и запихивать его назад в бак. При этом он улыбался. Когда он был испуган или раздражен, как сейчас, он улыбался. Это было похоже на старую шутку, которая повторялась и повторялась с ним всю жизнь, и он мог только улыбаться над глупостью шутника. Однако он улыбался еще и потому что инстинктивно чувствовал, что из одного из домов с другой стороны улицы наблюдают, как он собирает разбросанный мусор.
Только после того как он выпрямился, поставил бак на место и посмотрел на улицу, на которой перед другими домами баки стояли на своих местах, – только тогда он смутился. Потому что он с удивлением заметил, что мусор был разбросан еще и на лужайке перед домом мистера Ньюмена, а мусорный бак мистера Ньюмена тоже лежал на боку.
Мистер Финкельштейн внимательно все рассмотрел и обдумал увиденное. Могло ли быть так, размышлял он, что его жена всегда была права, когда утверждала, что Ньюмен это самая настоящая еврейская фамилия? В это он не верил, хотя и не знал почему. Он просто всегда считал что, само собой разумеется, что мистер Ньюмен, который работает в такой большой компании не еврей, хотя в последнее время…
Как бы то ни было, но ему было чем заняться, и он открыл магазин, опустил фрамугу над дверью, вынес деревянную стойку и открыл пачку газет, которую всегда оставляли перед его домом на дорожке с проезжавшего грузовика. Он только собрался разрезать перевязь, когда заметил торчащий из-под лежащего сверху номера «Таймс» краешек желтой бумаги. Он вытащил ее. На бумаге было что-то написано. Пока он читал, кровь бросилась ему в голову от возбуждения. Затем, тщательно сложив желтый листок, он засунул его в карман рубашки. Но положил его так, чтобы край высовывался наружу.
Аккуратно разложив газеты на стойке, он подложил под двери магазина ограничитель, вынес свой маленький складной стульчик и готовый к утренней торговле сел рядом со стойкой. Через несколько минут, продав несколько газет, он вытащил желтый листок так, чтобы он высовывался из кармана немного больше.
Он был похож на сидящего Будду. Его жена готовила слишком хорошо, чтобы он мог сдерживать себя. Ему было всего лишь сорок два, но подбородок у него был уже весьма тяжел. Он как раз достиг того периода жизни, когда осознал бесполезность попыток сдержать ремень от сползания под живот. Но у него были очень широкие плечи и толстые руки и запястья, и он легко передвигался на своих узких ступнях. Даже в этот ранний час до завтрака он курил сигару, которая никогда не покидала его рта. Это утро было прохладным, и небо было необыкновенно голубым, а облачка были чистыми и прозрачными, и он позволил своему мягкому подбородку опуститься на грудь, скрестил руки и предоставил утреннему солнцу возможность, поднимаясь, осветить его теплый затылок.
Он всегда сидел неподвижно. Он умел так сидеть. Он смотрел на мусор, который поблескивал под солнцем на лужайке перед домом мистера Ньюмена. И в восемь часов, как обычно, мистер Ньюмен вышел из своего дома, чтобы идти на работу. Мистер Финкельштейн наблюдал, как он остановился, когда увидел мусор. Он видел, как тот начал было пятиться назад в дом, и не решался снова пойти по ступенькам веранды. Он наблюдал, как он снова повернулся к мусору и после некоторого промедления начал кое-что подбирать. Затем он наблюдал, как мистер Ньюмен бросил мусор в бак, вытер руки о пустой джутовый мешок и переставил бак с дороги на край тротуара.
Теперь мистер Ньюмен шел по улице в его направлении. Он увидел, что тот замедлил шаг возле дома соседа – охотника – и посмотрел на него. Затем мистер Ньюмен повернулся и взглянул через дорогу на дом мистера Карлсона. Через мгновение он пошел по направлению к мистеру Финкельштейну, пробегая глазами по мусорным бакам, когда проходил мимо них.
Он никогда не видел мистера Ньюмена таким потрясенным. Тот шел с наполовину поднятой правой рукой, и было ясно видно, что она дрожала. Мистер Финкельштейн наблюдал, как он приближался. Его состояние было таким жутким, что Финкельштейн не мог ему не посочувствовать. Когда Ньюмен был в десяти метрах от стойки, Финкельштейн принял безразличный вид с пустым взглядом, которому он в последнее время выучился и дожидался пока Ньюмен пройдет мимо. Но тот остановился возле него.
Мистер Финкельштейн неторопливо поднял взгляд. Он увидел, что его нижняя губа дрожит мелкой дрожью. Его глаза часто мигали так, будто пытались стряхнуть видение.
– Мой тоже перевернули, – сказал он и кивнул на свой мусорный бак, который стоял в двадцати шагах от них.
Мистер Ньюмен посмотрел на мусорный бак Финкельштейна и затем снова повернулся к нему. Он начал говорить, но у него в горле запершило. Он прокашлялся и хрипло прошептал: – Кто это сделал?
Финкельштейн засмеялся. – Кто? Кто это всегда делает? Христианский Фронт.
Он рассматривал судорожно подрагивающую нижнюю губу мистера Ньюмена.
– Вы думаете это они сделали, да? – рассеянно спросил мистер Ньюмен.
– Кто же еще шатается по улицам и переворачивает мусорные баки, если не эти бездельники? Приличные люди таким не занимаются.
– Это могли быть какие-нибудь дети, – слабеющим голосом сказал мистер Ньюмен.
– Могли быть, но не были, – засмеялся мистер Финкельштейн. – Я не ложился спать вчера вечером до часу ночи и проснулся раньше пяти… я брился сегодня утром. Между часу и пятью детей на улице вы не встретите. Будьте спокойны, это был Фронт.
Лицо мистера Ньюмена начало багроветь. И мистер Финкельштейн не мог сказать что именно, гнев или страх, повысило давление его крови. Он решил рискнуть и спросить.
– Но вам не нужно ни о чем беспокоиться, мистер Ньюмен. С вами, наверное, произошла ошибка.
Мистер Ньюмен быстро повернулся к нему. Но он увидел, что маленькие черные глазки мистера Финкельштейна содержали только любопытство и абсолютно никакой уверенности в том, что это была ошибка – он, также, просто интересовался. Ньюмен продолжал стоять, рассеяно разглаживая свой жилет, а потом пошел по направлению к подземке.
Финкельштейн проводил его взглядом. Очень аккуратный и чистый человек, подумал он, наблюдая за исчезающим за углом Ньюменом, одетым в безукоризненный синий костюм – чистый человек. Возможно, его это раздражает только потому, что ему загадили двор.
Он снова улыбнулся сам себе и сел на свой раскладной стул. После того как миновала утренняя суета, он вынул желтый листок бумаги из кармана рубашки, аккуратно развернул его и, устраивая свои очки в роговой оправе посередине переносицы, снова прочитал написанное.
«Еврей, если за пять дней ты отсюда не уберешься, ты пожалеешь, что вообще родился на свет».
Глава 11
Потрясение от происшествия с мусорным баком, похоже, обострило у Ньюмена чувство практичности. Вместо бестолкового хождения по большим и известным в деловом мире компаниям он изучил объявления, приглашающие на работу, под другим углом зрения, и обратил внимание на то, что на работу приглашаются сотни механиков, лудильщиков, станочников и штамповщиков. Любой компании, решил он, которой требуется так много новых рабочих, мог понадобиться такой специалист как он. И руководствуясь этой логикой, он решил пойти в административный отдел корпорации Мейерса-Петерсона, компании о которой он никогда раньше не слышал.
Основное производство компании располагалось в Патерсоне, штат Нью-Джерси, а здесь, на десятом этаже в здании на Двадцать девятой улице на Манхеттене, находилась оборудованная кондиционерами воздуха контора, которая подогрела его глубокое восхищение перед большим бизнесом и стабильностью. В мирное время эта компания производила вентиляторы и другое электрическое оборудование. Эти кабинеты, – по крайней мере, эта приемная, которую он здесь пока успел увидеть, – были современными, а некоторая изношенность только придавала солидности. Ему также понравились руководящего вида мужчины, которые ожидали приема сидя на других стульях и креслах. Если бы он смог устроиться сюда, почувствовал он, это был бы хороший шанс остаться на работе и после окончания войны.
Сидя на стуле с обитым кожей сиденьем как человек, пришедший с улицы, в ожидании мистера Арделла, он чувствовал страх перед наступлением этого ужасного времени. Но когда он позволил себе поверить, что его сегодня же наймут, он скорее порадовался перспективе иметь работу посреди надвигающейся безработицы. Потому что он никогда не мог удержаться от возмущения, что зарплату платят почти каждому, кто может удержать в руках молоток. И как человек, наделенный столькими уникальными достоинствами, он не мог сдержать тайной тоски по былым временам прошедшей депрессии, когда он был так уверен в своей работе, в то время как других вокруг него увольняли. Зарабатывание, когда заработать было легко, доставляло меньше удовольствия.
И почему-то, пока он рассматривал приемную и девушку секретаря, у него появилась уверенность в том, что он будет работать в этой фирме. Он попробовал проговорить название компании. – Я работаю в корпорации Мейерса-Петерсона, производство электрооборудования, – произнес он как бы отвечая на вопрос приятеля. И это прозвучало вполне сносно.
Во всех этих сегодняшних размышлениях перед ним ни разу не предстало зрелище опрокинутого мусорного бака. Потому что в данный момент оно затаилось где-то в глубине души. Три дня он бродил по городу с перевернутым баком перед глазами. В то утро он ездил в центр города и вернулся домой вечером. После ужина он спустился в подвал к Фреду и рассказал ему о случившемся. Фред, похоже, удивился и заверил его, что произошла ошибка. Или ошибка, или это проделки какого-нибудь отбившегося от рук парня. У него словно камень с души свалился. И только потом, когда он лег спать, он начал размышлять. Наверняка Фред не мог не заметить мусор, когда тем утром выгуливал перед работой своих собак. Почему же он решил сделать вид, что ничего об этом не знает? Обычно Фред выгуливал собак в семь утра.
Секретарь подозвала двоих из ожидающих мужчин, и они вышли из комнаты через широкий проход под аркой, за которой мистер Ньюмен разглядел коридор с дверями в разные кабинеты. Девушка любезно сказала мистеру Ньюмену, чтобы он несколько минут подождал мистера Арделла. После этого он почувствовал к ней особое расположение. С тех пор как он пришел сюда, это произошло впервые, потому что она была еврейкой. Именно это – хотя в этот момент он сознательно не обратил на это внимание, – и вселило в него уверенность, что здесь его возьмут на работу. Выходя из лифта, он увидел ее лицо и тут же отметил его в уме, но его ум обладал свойством несколько затуманивать то, чего не хотел видеть ясно. С того момента как он ее увидел, он почувствовал, что здесь у него есть шанс. Но не потому что они брали на работу евреев, так как евреем он был не больше, чем Герберт Гувер. Просто здесь у него был шанс, потому что здесь у него был шанс. Как мистер Лоренс Ньюмен, человек с большим трудовым опытом, он имел здесь шанс. В этот момент на земле не существовало никаких других причин.
Теперь секретарь позвала его. Он поднялся и подошел к ней. Она вышла из-за стола, провела его до арки и сказала, сколько поворотов ему нужно сделать и в каких направлениях.
Он ушел от нее и прошел по коридору до кабинета мистера Арделла. Он постучал в стеклянную раму и услышал внутри голос. Он открыл дверь и вошел, держа шляпу в руке.
Основное производство компании располагалось в Патерсоне, штат Нью-Джерси, а здесь, на десятом этаже в здании на Двадцать девятой улице на Манхеттене, находилась оборудованная кондиционерами воздуха контора, которая подогрела его глубокое восхищение перед большим бизнесом и стабильностью. В мирное время эта компания производила вентиляторы и другое электрическое оборудование. Эти кабинеты, – по крайней мере, эта приемная, которую он здесь пока успел увидеть, – были современными, а некоторая изношенность только придавала солидности. Ему также понравились руководящего вида мужчины, которые ожидали приема сидя на других стульях и креслах. Если бы он смог устроиться сюда, почувствовал он, это был бы хороший шанс остаться на работе и после окончания войны.
Сидя на стуле с обитым кожей сиденьем как человек, пришедший с улицы, в ожидании мистера Арделла, он чувствовал страх перед наступлением этого ужасного времени. Но когда он позволил себе поверить, что его сегодня же наймут, он скорее порадовался перспективе иметь работу посреди надвигающейся безработицы. Потому что он никогда не мог удержаться от возмущения, что зарплату платят почти каждому, кто может удержать в руках молоток. И как человек, наделенный столькими уникальными достоинствами, он не мог сдержать тайной тоски по былым временам прошедшей депрессии, когда он был так уверен в своей работе, в то время как других вокруг него увольняли. Зарабатывание, когда заработать было легко, доставляло меньше удовольствия.
И почему-то, пока он рассматривал приемную и девушку секретаря, у него появилась уверенность в том, что он будет работать в этой фирме. Он попробовал проговорить название компании. – Я работаю в корпорации Мейерса-Петерсона, производство электрооборудования, – произнес он как бы отвечая на вопрос приятеля. И это прозвучало вполне сносно.
Во всех этих сегодняшних размышлениях перед ним ни разу не предстало зрелище опрокинутого мусорного бака. Потому что в данный момент оно затаилось где-то в глубине души. Три дня он бродил по городу с перевернутым баком перед глазами. В то утро он ездил в центр города и вернулся домой вечером. После ужина он спустился в подвал к Фреду и рассказал ему о случившемся. Фред, похоже, удивился и заверил его, что произошла ошибка. Или ошибка, или это проделки какого-нибудь отбившегося от рук парня. У него словно камень с души свалился. И только потом, когда он лег спать, он начал размышлять. Наверняка Фред не мог не заметить мусор, когда тем утром выгуливал перед работой своих собак. Почему же он решил сделать вид, что ничего об этом не знает? Обычно Фред выгуливал собак в семь утра.
Секретарь подозвала двоих из ожидающих мужчин, и они вышли из комнаты через широкий проход под аркой, за которой мистер Ньюмен разглядел коридор с дверями в разные кабинеты. Девушка любезно сказала мистеру Ньюмену, чтобы он несколько минут подождал мистера Арделла. После этого он почувствовал к ней особое расположение. С тех пор как он пришел сюда, это произошло впервые, потому что она была еврейкой. Именно это – хотя в этот момент он сознательно не обратил на это внимание, – и вселило в него уверенность, что здесь его возьмут на работу. Выходя из лифта, он увидел ее лицо и тут же отметил его в уме, но его ум обладал свойством несколько затуманивать то, чего не хотел видеть ясно. С того момента как он ее увидел, он почувствовал, что здесь у него есть шанс. Но не потому что они брали на работу евреев, так как евреем он был не больше, чем Герберт Гувер. Просто здесь у него был шанс, потому что здесь у него был шанс. Как мистер Лоренс Ньюмен, человек с большим трудовым опытом, он имел здесь шанс. В этот момент на земле не существовало никаких других причин.
Теперь секретарь позвала его. Он поднялся и подошел к ней. Она вышла из-за стола, провела его до арки и сказала, сколько поворотов ему нужно сделать и в каких направлениях.
Он ушел от нее и прошел по коридору до кабинета мистера Арделла. Он постучал в стеклянную раму и услышал внутри голос. Он открыл дверь и вошел, держа шляпу в руке.